Очерки по истории марксизма [Д. Б. Рязанов] (pdf) читать онлайн

Д. РЯЗАНОВ

ОЧЕРКИ
ПО ИСТОРИИ
МАРКСИЗМА

КООПЕРАТИВНОЕ ИЗДАТЕЛЬСТВО

«МОСКОВСКИЙ РАБОЧИЙ»
МОСКВА—1923

Напечатано в типографии
имени тов. Воровского
при ГПУ (Б. Лубянка, 18)
в количестве 10.000 экз.
Главлит № 139. Москва.

ПРЕДИСЛОВИЕ

В этом томе мною собраны работы, в которых я ставил себе
целью исследовать мало известные или совсем неизвестные стороны
практической и теоретической деятельности обоих основоположников
научного социализма — Маркса и Энгельса. Огромное большинство
этих очерков и исследований напечатано было за период 1908—1917 г.г.
в немецких журналах «Neue Zeit», «Kampf» и «Архиве по истории
социализма и рабочего движения», который издается проф. К. Грюн­
бергом. Остальные были напечатаны впервые на русском языке — отдель­
но, как «Две правды», или в журналах и газетах («Просвещение»,
«Правда», «Современный Мир»).
Работы эти можно разделить на несколько групп. В первую из них
вошли статьи, которые дают новые материалы для биографии Маркса и
Энгельса. Во второй — я собрал те свои исследования по истории Пер­
вого Интернационала, в которых рассматриваются эпизоды, специально
связанные с именами Маркса и Энгельса или характеризующие их взгля­
ды на узловые события в истории рабочего движения шестидесятых го­
дов. Другие работы по истории Интернационала войдут в особый том.
Третья группа составилась из статей, которые исследуют вопрос о
взаимоотношениях между Марксом и Энгельсом и «русскими людьми
сороковых годов», а также вопрос о судьбах марксизма в России.
В последнюю группу вошли работы, в которых я исследовал разви­
тие взглядов Маркса и Энгельса на различные вопросы внешней поли­
тики.
Выводы, к которым я пришел в результате моих исследований, осно­
ваны не только на критическом пересмотре имевшегося уже печатного
материала, ускользнувшего, однако, от внимания различных марксове­
дов, но и на огромном архивном материале, разработанном мною впер­
вые. Во многих пунктах мне пришлось резко разойтись не только с исто­
риками-немарксистами, но и с такими авторитетными представителями
историографии марксизма, как покойный Меринг, с которым мне при­
шлось вступить даже в полемику.
На последнем эпизоде я вынужден остановиться. Читателям, кото­
рые незнакомы с немецким языком, полемика эта была до сих пор
7

известна только по весьма свирепым, но очень мало убедительным при­
мечаниям, которыми Меринг снабдил свою биографию Маркса. Если в
предисловии к своей книге Меринг еще изображает меня только сион­
ским стражем марксизма, ревниво оберегающим неприкосновенность
различных партийных легенд, то в примечаниях он меня уже превра­
щает в злодея, который учинил покушение на убийство его книги,
когда она находилась еще в зародышевом состоянии.
Мне нечего уверять читателей, что мне и в голову не приходило
совершить такое ужасное злодейство. Речь шла только о различной
оценке отношений Маркса к Бакунину. Меринг, под сильным впечатле­
нием никчемной компиляции Брупбахера, принял почти целиком старую
анархистскую легенду о злодее Марксе и «невинно убиенном» Баку­
нине. Именно против этой попытки покрыть марксистским флагом пло­
хонький анархистский товар я и выступил в ряде статей, напечатанных
в «Neue Zeit». И когда Меринг отрицает за марксистом право высту­
пить в защиту партийной чести Маркса, когда он называет это попыт­
кой превратить Маркса в «скучного примерного мальчика», то он толь­
ко забывает следующие слова, в которых он об’яснял, почему ему при­
ходится посвятить не мало места защите Маркса от обвинений Руге.
— «Маркс обыкновенно проходил мимо таких нападений на его лич­
ный характер с презрительным молчанием, если они только не вредили
защищаемому им делу. И это было, конечно, его право. Но
н а ш е
право, право тех, которые чтут в нем своего учителя,— счищать с его
блестящего щита грязь, которою в него бросают люди, не имеющие ни­
какого понятия о том, что собою представляет Маркс, как историческая
личность».
А обвинения Руге сущие пустяки в сравнении с той грязью, кото­
рою забрасывали Маркса анархисты и такие невежественные подголоски
их, как Брупбахер и ему подобные.
Если можно и должно относиться критически к Марксу и Энгель­
су,— и я показал это в нескольких работах, которые Меринг удостоил
самых лестных похвал; если можно опровергать легенды, созданные с
легкой руки Маркса и Энгельса,— то не менее святое право имеет мар­
ксист разрушать и легенды, созданные анархистами. И мне удалось по­
казать, что ряд глупейших инсинуаций и грязнейших клевет, которыми
старались запачкать партийную честь Маркса, которые приняты были
на веру Бернштейном и Мерингом,— были просто высосаны из пальца.
Октябрьская революция извлекла теперь из недр старых жандарм­
ских архивов много нового материала, который показывает, как наивно
превращать Бакунина в, правда, очень путаного, но зато уже несомнен­
но «святого» революционера. А вместе с этим, возникает ряд вопросов,
на которые очень трудно ответить с точки зрения анархистов и Меринга.
8

Во всяком случае, решение их требует еще внимательного исследования
и критического рассмотрения, не останавливающегося ни перед какими
легендами — как марксистскими, так и антимарксистскими.
Более того. Пора, и очень пора, пересмотреть критически не толь­
ко биографию Маркса и Энгельса, в области которой пришлось и при­
дется еще не мало поработать и после Меринга,— необходимо также
критически пересмотреть и всю историю рабочего движения и социа­
лизма в различных странах. В первую очередь придется подвергнуть
критике не оффициозную, как часто ее называли, но все же слишком
оффициальную, несмотря на все старания автора быть самостоятель­
ным, «Историю германской социал-демократии» Меринга. Достаточно
сколько-нибудь внимательно прочитать переписку Маркса и Энгельса,
чтобы убедиться сейчас же, в какой большой переработке нуждается ра­
бота Меринга даже в тех ее частях, где он, как в вопросе о Швейцере,
расходится с Либкнехтом и Бебелем. И неудивительно: все главные ра­
боты Меринга в области истории марксизма закончены были чуть ли не
четверть века назад. Даже в изданной им в 1918 г. биографии Маркса
он лишь в очень недостаточной степени использовал новые, открытые
мною и Густавом Майером, материалы. Вполне прав, поэтому, И. И. Сте­
панов, когда, в своем предисловии к новому русскому изданию «Истории
германской социал-демократии», указывает на необходимость основа­
тельной переработки многих отделов труда Меринга.
Дополнением к издаваемым мною теперь очеркам могут служить
мои лекции о Марксе и Энгельсе, читающиеся на курсах по марксизму
при Социалистической Академии 1) Я остановился в своих лекциях бо­
лее подробно на тех моментах, которые, по моему мнению, недоста­
точно разработаны или неверно освещены у Меринга.
Считаю нужным заметить, что собранные в этом томе очерки пе­
чатаются почти без всяких изменений. К некоторым темам, которые
разработаны мною в этих исследованиях, я надеюсь вернуться еще
в другой связи.
Д. Р Я 3 А Н О В.

1)

Д. Рязанов.— «Маркс и Энгельс».— «Московский Рабочий». 1923.

9

ОЧЕРКИ
ПО ИСТОРИИ
МАРКСИЗМА

I
МАТЕРИАЛЫ ДЛЯ БИОГРАФИИ
МАРКСА и ЭНГЕЛЬСА
II
МАРКС и ЭНГЕЛЬС
В ЭПОХУ ПЕРВОГО ИНТЕРНАЦИОНАЛА
III
ИЗ ИСТОРИИ МАРКСИЗМА В РОССИИ
IV
ВЗГЛЯДЫ МАРКСА И ЭНГЕЛЬСА
НА ВНЕШНЮЮ ПОЛИТИКУ

I

МАТЕРИАЛЫ ДЛЯ БИОГРАФИИ

МАРКСА и ЭНГЕЛЬСА

1
МАРКС И ЭНГЕЛЬС В ИХ ПЕРЕПИСКЕ
ДО РЕВОЛЮЦИИ 1848 ГОДА
2
ЮНОШЕСКИЕ РАБОТЫ ЭНГЕЛЬСА
3
СТРАНИЧКА ИЗ ЖИЗНИ МАРКСА
4
МАРКС И «НЬЮ-ЙОРКСКАЯ ТРИБУНА»
5
МАРКС И ВЕНСКАЯ «ПРЕССА»
6
«ИСПОВЕДЬ» МАРКСА

К. МАРКС и Ф. ЭНГЕЛЬС
В ИХ ПЕРЕПИСКЕ
ДО РЕВОЛЮЦИИ 1848 ГОДА

Вступление.

I.
Исторический процесс несомненно представляет собою есте­
ственно-необходимый процесс. Люди, выступающие всегда в
определенном, групповом и классовом одеянии, не могут
изменить или направлять его по своему произволу, но все же он
остается процессом самих людей, на который оказывают извест­
ное влияние так называемые исторические личности.
Правда, можно отвлечься от этой исторической конкретности,
можно сказать,— и с теоретической точки зрения это будет пра­
вильно,— что этот исторический процесс или определенная часть
его, та или иная перемена в жизни народов, произошли бы и без
содействия данной исторической личности. Или, выражаясь
иначе, можно сказать, что если бы выполнителями этого процесса
не выступили личности А. и Б., то нашлись бы другие личности
В. и Г., которые сделали бы то же самое. Но, тем не менее, данный
исторический процесс во всем его своеобразии, в той форме, как
он выступает уже в комплексе данных, имевших место, отношений
и событий, может быть вполне понят и об’яснен нами лишь в
том случае, если мы в состоянии правильно понять и его персо­
нальные факторы. Это значит, что мы должны понять деятель­
ность людей, бывших активными участниками определенной эпохи,
и об'яснить ее из их среды, как общеисторической, так и индиви­
дуальной. Правда, эти люда выступали при условиях, ко­
торые они нашли, данных независимо от их воли, но они поняли
их определенным образом и сознательно пытались изменить их
в определенном направлении.
В отличие от так называемой «культурной» истории, материа­
листическое понимание истории нисколько не отрицает значения
в национальной и международной жизни великих политиче­
ских поворотных моментов; и, точно также, оно не отрицает зна­
чения исторических личностей. Конечно, даже сильная, выда­
ющаяся личность не может изменить направление общественного
развития, она может определять его форму и способ проявления
лишь в ограниченных пределах, но, тем не менее, она может ока­
зывать влияние на историческое развитие, накладывая на него

2

17

печать своей индивидуальности, самостоятельно создавая в той
или иной идеологической форме — хотя при исторически опреде­
ленных условиях — «сознание», в котором отражается или прояв­
ляется «бытие» определенной эпохи.
Правда, и для осуществления этих идей, для их воплоще­
ния в действительность, для распространения их в определенной
общественной среде, необходим целый ряд факторов, которые не
зависят от воли указанных личностей и одни только превращают
эти идеи в творческие силы; но, вместе с тем, не подлежит сомне­
нию, что именно своими идеями эти исторические личности вли­
яют даже на последующие поколения.
Уже с одной этой точки зрения, биографический элемент со­
храняет большое значение для материалистического понимания
истории, не только в качестве показателя великих исторических
перемен. И одним из интереснейших явлений мировой истории
является тот факт, что эта «творческая сила» идей и решающая
роль исторических личностей нигде не проявилась так полно, как
в жизни обоих основателей материалистического понимания исто­
рии, якобы совершенно отрицающего роль «суб’ективного» эле­
мента в мировой истории. Никто не оказал такого сильного влия­
ния. как Маркс и Энгельс, на величайшее в мировой истории мас­
совое движение, а именно на международное рабочее движение;
никто не оплодотворял с такою силою своими идеями сознания
нескольких поколений в различных странах, как оба эта великих
мыслителя, которых и после их смерти неоднократно уничтожали,
но которые всегда возрождались к новой жизни.
С этой точки зрения, одною из важнейших и интереснейших
задач современной истории является научная биография Маркса
и Энгельса, которая исчерпывающим образом показала бы всю их
деятельность — теоретическую и практическую, которая об’яснила
бы нам их личности как из их индивидуальных особенностей, так
и из воздействия исторической среды — понимая под последнею са­
мые различные ее ступени, начиная с непосредственной и кончая
всемирно-историческою,— которая нарисовала бы развитие во всех
фазах их миросозерцания, одновременно сделавшегося господ­
ствующей теорией международного рабочего движения.
Но до последнего времени отсутствовали два главных условия
для такой работы: не было, во-первых, научного издания всех
сочинений Маркса и Энгельса и, во-вторых, издания всей их пе­
реписки.
Если значение Маркса и Энгельса заключается в их миросо­
зерцании, в сумме идей, брошенных ими в исторический процесс,

18

то проследить с точностью возникновение и развитие этого миросо­
зерцания мы сможем только тогда, когда перед нами будет вся
картина их интеллектуальной деятельности, когда будут выясне­
ны не только все составные элементы великого творения Маркса
и Энгельса, но и все результаты их научной, политической, орга­
низаторской повседневной работы, которая шла об руку с самою
интенсивною теоретической работой.
Правда, в последнее десятилетие в этом направлении сделано
немало. Литературное наследство Маркса и Энгельса, изданное
Мерингом, бросило новый свет на время до 1850 г. Но, как много
остается еще сделать в этом отношении, даже в хронологических
рамках работы Меринга, показывают изыскания Майера, раскрыв­
шие совершенно неизвестные до сих пор стороны в развитии
Энгельса 1).
Много также пробелов обнаруживает еще до сих пор время
первого пребывания Энгельса в Манчестере и брюссельский период
1845—1848 годов, т.-е. время подготовки и создания Коммуни­
стического Манифеста 2).
Еще хуже обстояло дело с периодом после 1851 г. Нам была
известна только незначительная часть литературных работ обоих
друзей в европейских и особенно американских журналах; а между
тем, это был период, когда научный социализм мог впервые более
интенсивно применять в различнейших областях основные поло­
жения и методы, выработанные им еще до 1848 г. Правда, в на­
стоящее время, благодаря Каутскому, нам известны, в форме
«Истории теорий прибавочной стоимости», рукописи, которые
Маркс подготовлял, как 4-й том «Капитала». Но до сих пор нам
остались еще неизвестными «статьи о замечательных экономиче­
ских событиях в Англии и на континенте», о которых Маркс го­
ворит в предисловии к «Критике политической экономии», а также
работы его и Энгельса в «областях науки, казалось бы, совершенно
посторонних», каковы их статьи для американской энцикло­
педии 3).
1)

Ср. G. Mayer, Die Anfänge eines politischen Radikalismus im vor­
märzlichen Preussen. Zeitschrift für Politik. Ein Pseudonym von F. Engels.
Grünbergs Archiv für die Geschichte des Socialismus. F. Engels Jugend
briefe. Neue Deutsche Rundschau, 1913.
2) Моя статья о «Юношеских работах Энгельса» — «Kampf», 1914.
3) Уже в 1909 г. я предпринял попытку собрать эти статьи. Из американ­
ских журналов были мною просмотрены: «Reform», «New York Tribune»,
«Putnam’s Review»; из английских: «Notes to the People», «Peoples Paper»,
«Free Press», «Manchester Guardian», «Workman’s Advocate», «Common­
wealth»; из немецких: «Neue Oder Zeitung» и лондонский: «Volk». Большая

19

Едва была закончена первая редакция «Капитала», как для
Маркса, впервые после нового возрождения европейского рабочего
движения, открылась опять возможность принять практическое
участие в современной борьбе.
С 1864 по 1873 г.г. его энергия была в большой мере погло­
щена деятельностью по руководству «Международным Товарище­
ством Рабочих». Только опубликование протоколов Генерального
Совета покажет нам, какую разнообразную и интенсивную деятель­
ность Маркс развил в различнейших областях рабочего движения
с 1864 по 1870 г.г.; начиная с 1870 г. часть этой работы падала
также на Энгельса 1).
Достаточно сказать, что первый том «Капитала» никогда не
получил бы известную нам форму, что некоторые существенные
части были включены в него под непосредственным влиянием этой
деятельности и контакта с наиболее передовыми элементами всего
интернационального пролетариата, что еще в большей мере, чем то
было в Союзе Коммунистов, Маркс немедленно делился резуль­
татами своей теоретической работы — когда они еще не были из­
вестны ученому миру — со своими коллегами по Генеральному Со­
вету и делал их основою свой практической деятельности,—
достаточно указать на все это, чтобы понять, как важно для нас
изучить деятельность. которую Маркс и Энгельс развили в рамках
Интернационала.
В еще более распыленном состоянии находилась другая часть
литературного наследства Маркса-Энгельса, которая также имеет
кардинальное значение для того, чтобы представить себе общую
картину их теоретической и практической деятельности. Это бесчи­
сленные, письма, написанные ими их друзьям и единомышленни­
кам и вообще всем тем, которые обращались к ним за советом со
всех концов земного шара. Уже в период 1845—1852 г.г. эта пере­
писка была обширна, но после основания Интернационала она
приняла такие размеры, что вряд ли можно найти какую-нибудь
область интернационального рабочего движения, в которую оба
друга не вмешивались бы непосредственно. Не менее богата та
часть переписки, которая касается число теоретических вопросов.
И все же эти письма собираются только теперь. Конечно, сучасть статей, особенно в «New York Tribune» и в «Putnam’s Review» по­
явилась анонимно. Только незначительная часть их была опубликовала супру­
гами Эвелинг. Избранные статьи будут изданы в четырех томах у Дитца, в
Штутгарте. (Два тома вышли в 1917 г.). Полная библиография будет издана
мною отдельно.
1) Эти протоколы, как и все составленные Марксом адреса и документы,
будут мною напечатаны в «Летописях Интернационала».

20

щественная часть этой незаметной, но колоссальной работы поте­
ряна навсегда. Особенно относится это к письмам, адресованным
в периоды 1845—1852 г.г. и 1864—1882 г.г. лицам. стоявшим во
главе революционного рабочего движения.
Но еще важнее была возможность ознакомиться с перепискою,
которую Маркс и Энгельс вели друг с другом от 1844 до 1870 г.г. Без
ознакомления с нею ни одна биография их не могла считаться
полною. Лишь эта переписка могла заполнить ряд пробелов в их
биографии, лишь в ней могли мы надеяться найти также новые
материалы, которые показали бы нам, как складывались их воз­
зрения. Ведь оба друга были всегда очень сдержанными и никогда
не занимали общественного мнения своими «я».
Теперь, благодаря Бебелю и Бернштейну, мы имеем эту пере­
писку в 4-х больших томах. Но прежде, чем перейти к оценке ее
содержания, мы должны сказать несколько слов о самом издании.
II.
Это была смелая мысль — издать интимные письма Маркса и
Энгельса в настоящее время, тридцать лет после смерти
первого и менее двадцати лет после смерти второго,— в настоящее
время, когда живы еще многие лица, упоминаемые в их переписке,
когда вокруг имени обоих основателей международной партии про­
летариата кипит еще ожесточенная политическая борьба: не зна­
чило ли это открыть доступ в тайную лабораторию, где Маркс и
Энгельс ковали свои планы, где они плели сеть своих дьяволь­
ских интриг, где они подготовляли свою подпольную деятельность?
Можно было с уверенностью ожидать, что противники, как бур­
жуазные, так и анархистские, будут жадно выискивать всякое
место, чтобы уличить обоих ненавистных покойников в каком-ни­
будь новом неблаговидном поступке, чтобы открыть новое доказа­
тельство их испорченности.
Ведь, не только из писем, но даже из речей и сочинений, очень
легко выхватить или вырвать отдельные места, которые сами по
себе дают совершенно ложные и превратные представления о
взглядах автора. Сюда присоединяется еще одно обстоятельство.
Мнения, возникающие под влиянием крайне односторонней ин­
формации, мысли, которые являются только поспешным рефле­
ксом на только что дошедшие до сведения факты и которые в уст­
ной передаче кажутся именно такими проявлениями настроения,
принимаются за прочные убеждения, когда они изложены в пись­
мах, никогда не предназначавшихся для печати, а теперь вышед­

21

ших в свет. Задача редактора еще труднее, когда ему приходится
иметь дело с людьми страстного, горячего темперамента, которые
никогда не стеснялись, презирали «хороший тон» и всякую вещь
называли своим именем. Разумеется, приличный человек посты­
дится использовать все то, что он узнал в качестве невольного
свидетеля обмена мыслей между двумя интимными друзьями; но
многие сделают это с величайшим удовольствием и в полном со­
знании своей добропорядочности, если только появление в свет
интимной переписки даст им возможность сделать это безнака­
занно.
Конечно, именно эти соображения вынудили обоих редакто­
ров опустить, как говорится в предисловии, «все несущественные
и интимные места, не представляющие никакого интереса для более
широкого круга читателей». Или, как говорит Бернштейн:
«Пропуски казались нам допустимыми только там, где за­
трагиваются особенно интимные отношения, не представляющие
никакого общего интереса, где рассказываются безразличные вещи
о совершенно безразличных лицах».
Старая традиция печатать письма только по истечении 50-ти
лет после смерти автора — имеет свое оправдание: хотят по воз­
можности щадить находящихся еще в живых людей, о которых
автор писал под влиянием минутного настроения, или отзывался
слишком резко. По она имеет и большой недостаток: она лишает
заинтересованных лиц, которые могли бы дать раз'яснения по по­
воду того или другого события, по возможности сделать это.
Поэтому мы предпочли бы, чтобы, раз уже решаются рвать
с обычною традицией, переписка была напечатана без всяких
сокращений.

Не из-за опасения, что найдутся охотники болтать о том, что
издание «фальсифицировано» в пользу Маркса и Энгельса.
На чужой роток не накинешь платок!
Маркс и Энгельс не были ангелами и не нуждаются в под­
делке под таковых. Не нуждаются они и в пощаде. К ним еще с
большим правом применимы слова Герцена в его воспоминаниях
о Мадзини: «Таких людей не надо щадить!» Они выносят самую
неприкрытую истину, самую беспощадную критику. Сказать то,
что есть,—это обязанность науки.
Но, как уже сказано, мы вполне понимаем мотивы, побудив­
шие редакторов выбросить все места, где затрагиваются «особенно
интимные» отношения или где встречаются «неблагоприятные за­
мечания о третьих лицах». С одним только мы не можем согла­
ситься.

22

По словам Бернштейна, были пропущены также те места,
где «рассказываются безразличные вещи о совершенно безразлич­
ных людях».
Конечно, даже самая заядлая архивная крыса согла­
сится, что при опубликовании какого-нибудь документа или
письма могут быть опущены совершенно безразличные замечания,
встречающиеся во всяком документе. Но совсем другое дело —
факты, о которых сообщается в письмах. То, что одному иссле­
дователю или читателю покажется «безразличной вещью» или со­
вершенно «безразличным лицом», даст другому исследователю
или читателю новый факт, новое указание, новое сведение. Можно
проследить дальше этот новый факт, можно проверить новое ука­
зание при помощи старых, можно из нового сведения почерпнуть
новое освещение события, казалось бы, уже прочно установлен­
ного.
И, с этой точки зрения, в высшей степени важно опубликова­
ние документа в том виде, как он есть, без всяких сокращений.
Лучшее доказательство сказанного представляет сама пере­
писка. Большая часть писем периода 1844—1845 г.г. была уже
опубликована Мерингом. Но только теперь, когда мы имели перед
собой эти письма со всеми их безразличными вещами и совер­
шенно безразличными лицами, какими они казались Мерингу —
при чем он был вполне прав со своей точки зрения и принимая
во внимание то состояние, в каком находились научные исследо­
вания о Марксе в начале XX века, — мы видим, как осторожно
следует обходиться с такими историческими документами. Лучше
подвергнуться опасности включить дюжину, повидимому, «безраз­
личных мест», чем выбросить один действительно существенный
след. Нередко, как мы это покажем в дальнейших статьях, подоб­
ное «безразличное» место дает также лучшую точку опоры для
критического разбора позднейших показаний Маркса и Энгельса.
Ибо и по отношению к творцам материалистического пони­
мания истории необходимо отличать между действительным дви­
жением, как оно фактически происходило, и между идейными
формами, в которых оно отражалось в их сознании, спустя 30 или
20 лет. В противном случае мы рискуем не только повторить без
критики их суждения об исторических событиях и лицах, но и
дать неправильную картину целых отделов истории рабочего дви­
жения в их изображении, особенно тогда, когда речь идет о «без­
различных» для нас вещах или о «совершенно безразличных
лицах».
Но и в той форме, в какой переписка теперь издана, она пред­
ставляет неисчерпаемый источник новых сведений. Она не только

23

бросает новый свет на взаимные отношения обоих друзей, но и
вводит нас в лабораторию мощной работы их мысли. Мы видим.
как из конфликтов их внутренней жизни, из соприкосновения с
новыми фактами, у них рождаются новые идеи, как из резуль­
татов, к которым они приходят под первым впечатлением, через
выводы и умозаключения, возникающие благодаря новой критике,
кристаллизуются ясные и прочные линии нового научного воз­
зрения. Кругозор обоих друзей имеет универсальный характер, и,
наряду с отражением всех важнейших событий современной
истории, мы находим интереснейшие экскурсии во все области
теоретического мышления. Особенно богаты содержанием письма
периода с 1850 до 1870 г.г.. когда друзья проводили вместе только
несколько недель в году.
Читатель, который надеется найти в этой переписке какиенибудь следы самоанализа или душевных излияний, будет разо­
чарован. К 1844 году, когда переписка начинается, оба друга давно
уже оставили за собой романтический период неопределенных
желаний и надежд. При всем различии темпераментов и — несмотря
на тождество мировоззрения — теоретических склонностей, оба они
уже давно освободились от всех сомнений в самих себе, в своих
силах. Посвятив свою жизнь одному и тому же делу, они отдали
все свои силы на служение этой жизненной задаче. Поэтому они
не копаются в своей собственной душе, не занимаются «самоана­
лизом» и крайне редко изображают свои чисто личные настроения.
Но тем более сильное впечатление производят те письма, в кото­
рых сквозь внешнюю холодность и усвоенный «цинизм», прогля­
дывают душевные страдания — как у более общительного Энгельса,
так и у более сдержанного, но и более бурного, Маркса.
Впервые перед нами раскрывается завеса, скрывавшая до
сих пор не только от врагов. но и от друзей личную жизнь Маркса.
Все, что Маркс так тщательно замалчивал, что он скрывал даже
от своих ближайших единомышленников,— долгие годы горькой
нужды, политического одиночества, самоотверженного труда и
мучительный путь беспощадных маленьких ударов судьбы, вся
обстановка, где было создано одно из высших творений человече­
ского гения. — эта трагическая картина впервые открывается
теперь взору изумленного читателя.
Правда, мы уже знали,— из предисловия Элеоноры Маркс к
английскому изданию «Революции и контр-революции в Германии»,
из писем к Кугельману, из писем к Вейдемейеру, изданных Мерин­
гом,— какую страшную борьбу с материальною нуждою Марксу
приходилось вести. По лишь теперь мы видим воочию эту несокру­

24

шимую, истинно-прометеевскую гордость, эту непоколебимую волю,
огромную, титаническую работоспособность, благодаря которым
Маркс мог преодолеть страшную нужду. Страшна смерть на висе­
лице, страшны муки тюрьмы и каторги, и перед лицом таких
условий только дух героя может сохранить верность своим убеж­
дениям; но не менее геройский дух необходим, чтобы, голодая в
течение ряда лет, при виде голодающей семьи и умирающих детей
сохранить спокойную настойчивость, при виде врагов сохранить
непреклонную решимость, постоянно выдерживать страшные
испытания и не уклоняться ни на один шаг от предначертанного
себе самому пути!
В жизни гениальнейшего глашатая исторической миссии про­
летариата лучше всего отразилось геройское мужество класса,
которое не выставляется напоказ, презирает громкие слова и
театральную позу и гордо обращено внутрь себя. И если в истории
человеческого духа характер и гений часто плохо соединяются, то в
жизни Маркса они соединены так неразрывно, что вряд ли мы
можем сказать, что больше восхищает нас в нем — его железная
энергия и непоколебимое мужество или же его всеоб’емлющий
гений.
А рядом с ним, как живое воплощение другой стороны про­
летарской классовой борьбы, солидарности и верности, стоит его
самоотверженный друг Энгельс, всегда готовый оказать помощь,
борющийся за общее дело, плечо к плечу со своим другом.
С правом говорит незабвенный мастер пролетарской классо­
вой борьбы Бебель, что в переписке читатель найдет пример
дружбы, быть может, единственной в истории человечества,— и, во
всяком случае, непревзойденной.
Приходится только сожалеть, что размеры этой переписки —
четыре тома, всего 1.386 писем,— делают ее мало доступною для
рабочих масс. Лишь теперь пролетариат получил возможность
узнать своих учителей, как людей. И настоятельно необходимо
издать переписку в сокращенном виде, с комментариями, что сде­
лало бы ее столь же доступною массам, как и появившееся те­
перь народное издание «Капитала». Нельзя представить себе луч­
шего памятника обоим основателям современного научного социа­
лизма. Ведь, вся жизнь обоих друзей была целиком отдана осво­
бодительной борьбе пролетариата!

25

I. От классической немецкой философии к коммунизму.
(1844—1845).
I.
Переписка открывается письмом Энгельса. Оно относится к
сентябрю 1844 г. и писано из Бармена.
Является ли оно действительно первым? Мы считаем это мало
вероятным. Если вспомнить, что Маркс и Энгельс, после мимо­
летной и несколько холодной встречи в редакции «Рейнской Га­
зеты», в сущности познакомились ближе только в том же сен­
тябре 1844 г., то приходится удивляться, как быстро это знаком­
ство превратилось в такую тесную и серьезную дружбу. Ведь
Энгельс, возвращавшийся из Манчестера на родину, провел
в Париже у Маркса, бывшего тогда «соломенным вдовцом» — жена
его в это время гостила у своей матери — всего десять дней и за
это время так быстро сошелся с ним, что успел даже написать
несколько листов для задуманной ими сообща критики братьев
Бауэров.
Правда, это быстрое сближение можно об’яснить «сродством
душ», полным согласием по всем основным взглядам. Но ему
несомненно предшествовало тесное идейное общение, деятельный
обмен мыслей. Мы имеем указание Маркса., что переписка между
ним и Энгельсом началась уже в конце 1843 года и что повод к
ней дало сотрудничество Энгельса в «Немецко-Французских Лето­
писях». Таким образом, десятидневное пребывание в Париже
только скрепило и оформило идейное согласие, установившееся
уже раньше. Каким образом оно развивалось?
Как ни велики различия между Германией и Россией того вре­
мени, все же в развитии немецкой интеллигенции того времени
можно заметить, наряду со многими другими признаками сходства
с развитием русской интеллигенции, и следующий очень харак­
терный: немецкие люди сороковых годов, в начальной фазе их
26

эволюции, представляют такое же солидарное целое, как и рус­
ские люди сороковых годов. Их, правда, после разделили разно­
гласия — еще в большей степени, чем русских людей сороковых го­
дов — но в начале они были связаны лично, образуя, как мы сей­
час увидим, одну духовную общину, говорили на одном и том
же литературном жаргоне. В 1841 году эта группа, центр которой
большей частью находился в Берлине, потеряла некоторых своих
членов,— в том числе Маркса,— взамен их приобрела новых,— в
том числе Энгельса,— но известная идейная солидарность сохра­
нялась между всеми ними. Только в конце 1842 года начинается
раскол, приводящий уже в 1845 г. к полному распадению старого
кружка, а за этим следует дальнейшее расщепление или размеже­
вание различных частей когда-то однородного целого.
К этой группе принадлежали учитель и друг Маркса — Бруно
Бауэр, историк Кёппен, Рутенберг, будущий редактор «Рейнской
Газеты», Мейен, уже тогда известный публицист, сам Маркс, Нау­
верк, Теодор Альтгауз, известный по мемуарам Мальвиды Мей­
зенбуг. А с конца 1841 г., уже после того, как Маркс уехал из
Берлина, в ней начали играть выдающуюся роль младший брат
Бруно Бауэра—Эдгар Бауэр, Людвиг Буль и Каспар Шмидт, более
известный под именем Макса Штирнера.
Все они были младо-гегельянцами и в большей или меньшей
степени принимали участие в борьбе как против религиозной
ортодоксии, так и против правого гегельянства. Хотя Арнольд Руге
не принадлежал, как и Фейербах, лично к кружку, но он нахо­
дился с ними в тесном идейном общении, и большинство назван­
ных состояли позже такими же деятельными сотрудниками его
«Галлэских», а после и «Немецких Летописей», тогда главного
органа радикальных гегельянцев, как и «Рейнской Газеты».
Начатая Штраусом критика евангельских преданий нашла в
лице Бруно Бауэра еще более радикального продолжателя, и в
начале сороковых годов именно он стоит в центре борьбы, являясь
в значительной степени лидером молодых гегельянцев в борьбе
с консервативной реакцией. Кульминационным пунктом этой
борьбы является протест против лишения Бруно Бауэра кафедры
за «Критику евангельской истории синоптиков», в которой он от­
вергает мифологическую теорию Штрауса, но с тем, чтобы еще
резче выступить против традиционного взгляда на происхождение
евангелий 1).
Прекрасное изложение всей этой контраверзы читатель найдет в при­
мечаниях Г. Плеханова к его переводу энгельсовского очерка о Фейербахе.
1)

27

В юмористической форме весь этот эпизод рассказан в большой
поэме, напечатанной в 1842 г. в Цюрихе и носящей следующее
заглавие:
«Библии чудесное избавление от дерзкого покушения или
торжество веры, сиречь ужасная, но правдивая и поучительная
повесть о покойном лиценциате Бруно Бауэре, иже, диаволом со­
блазненный, от чистой веры отпавший, князем тьмы ставший,
наконец, был уволен в отставку. Христианская героическая поэма
в четырех песнях».
Мы не будем подробно излагать содержание этого крайне ред­
кого памфлета. В первой песне — пародия на пролог к «Фаусту» —
бог дает чорту позволение соблазнить Бауэра, во второй опи­
сывается его полемика с теологами, и его деятельность в Бонне, в
третьей описывается поход всех «свободных», сзываемых манифе­
стом Руге, при чем каждый из них характеризуется в несколь­
ких словах. Вот, вслед за Бауэром,— «худой злодей, в зеленом
сюртуке»,— мчится Маркс, «какой-то черный парень из Трира, на­
стоящее чудовище!.. Как бешеный, бросается он на всех и вытя­
гивает свои лапы вверх, точно хочет схватить далекое небо и ста­
щить его на землю». Тут и Штирнер, один из отцов анархии, мни­
тельная осторожность которого известна была его товарищам,
хотя она не мешала ему там, где другие провозглашали: «долой
королей!» — добавлять: «долой также и законы!» 1).
Только один из этих атеистов, отправившихся в поход про­
тив. благочестивых, оставался до последнего времени неизвестным.
Это некий Освальд, которого поэма описывает в следующих вы­
ражениях:
А тот, кто там, на левом фланге, бешено дрыгает своими
длинными ногами, это — Освальд, в сером сюртуке и в перечного
цвета штанах, весь проперченный насквозь. Освальд Монтаньяр,
архирадикал до мозга костей. Он играет только на одном инстру­
менте: это — гильотина, и всегда разыгрывает на вей только одну
каватину. Всегда гремит его адская песнь, и громко ревет он ее при­
пев: Formez vos Bataillons! Aux armes, citoyens!».
Уже в «Dokumente des Sozialismus» Паппенгейм, впервые
обративший внимание на этот памфлет, высказал предположение,
что автором его является сам Освальд, но хотя описание наруж­
1)

Смотрите на Штирнера, смотрите на этого осторожного ненавистника
всех обуз. Только что он цедил пиво, а сейчас готов пить кровь, как воду. И
когда другие кричат: «долой королей!» — он сейчас же прибавляет: «долой
также и законы!» — В другом месте Штирнер протестует против всяких уста­
вов. — «Вы связываете волю и осмеливаетесь называть себя свободными... Долой
устав. Долой закон!»

28

ности совпало с известным описанием наружности Энгельса 1),
хотя в литературе уже имелось случайное указание, что Освальд —
это Энгельс, хотя этот Освальд бесследно исчез, автор статьи об
этом памфлете не решался делать вывод, что Освальд есть только
псевдоним Энгельса. Это слишком мало соответствовало тому, что
до сих пор знали об Энгельсе, да и противоречило извест­
ному факту, что Энгельс жил в Берлине, когда Маркс уже уехал
оттуда, и мог разве только по наслышке так метко характеризовать
его отличительные черты.
Теперь, благодаря Густаву Мейеру, мы знаем, что Освальд
был действительно псевдонимом Энгельса в течение нескольких
лет. Таким образом, вероятие, что Энгельс был автором нашего
памфлета, становилось сильнее, а недавно мне удалось найти ука­
зание, которое устраняет и последнее сомнение. Поэма является
коллективным произведением, и уже в 1845 году было известно,
что авторами ее являются Фридрих Освальд и Эдгар Бауэр, хо­
рошо знавший Маркса и в Берлине и в Бонне.
Одновременно с вопросом об авторстве этого памфлета, ре­
шается и вопрос об авторстве другого памфлета — на этот раз фи­
лософского,—имеющего значение и в истории русской идеологии.
Речь идет о брошюре, высоко ценившейся левыми гегельянцами
и до сих пор, с легкой руки Драгоманова и Неттлау, опиравшихся
на письмо Руте, приписываемой Бакунину. В действительности
же эта блестящая критика последней фазы в развитии философии
Шеллинга принадлежит Энгельсу 2).
Мы еще вернемся к этой брошюре. Пока мы констатируем, что
старое представление об Энгельсе, как молодом любознательном
купце, который только в Манчестере заинтересовался социаль­
ным вопросом и, в противоположность Марксу, начавшему фило­
софией и кончившему экономией, перешел, наоборот, от эконо­
мии к философии,—что это представление не ответствует действи­
тельности. В 1842 г. их занимали уже одни и те же духовные инте­
ресы, и если в ноябре этого года, встретившись в первый раз лично,
они, так сказать, прошли мимо друг друга, то по совершенно дру­
1)

Так описывает его Анненков в своих воспоминаниях о замечательном
десятилетия.
2) Ср. Корнилов А.— «Бакунин», в четвертом томе Энциклопедического
Словаря Брокгауза и биографию Бакунина на немецком языке, написанную
Ю. М. Стекловым. А между тем, уже в 1902 г. названный в тексте Паппенгейм
неопровержимо доказал, что брошюра, вышедшая анонимно, принадлежит
тому же загадочному Освальду.

29

гим причинам. Но у обоих друзей были еще иные точки сопри­
косновения, хотя индивидуальное развитие каждого из них шло
особенным путем.
II.

Уже Каутский указал в своей биографии Энгельса на благо­
приятные условия, в которые поставлена была Рейнская провин­
ция, родина одинаково как Маркса (родился в Трире, 5 мая 1815),
так и Энгельса (родился 28 ноября 1820 в Бармене).
«Рейнская Пруссия,— говорит Энгельс в статьях «Кампания
в защиту имперской конституции»,— уже с 1815 года считалась
одной из наиболее прогрессивных областей Германии, и она дей­
ствительно имела право на это название. Она соединяла в себе два
преимущества, которые в совокупности не встречаются ни в одной
другой части Германии. Вместе с Люксембургом, Рейнским Гессе­
ном и Пфальцем, Рейнская Пруссия имеет то преимущество. что,
начиная с 1795 г., она испытывала на себе непосредственное влия­
ние французской революции и воспользовалась той социальной,
административной и законодательной консолидацией ее результа­
тов. которая совершалась при Наполеоне... Но Рейнская Пруссия —
и это представляет ее главное преимущество в сравнении с осталь­
ными областями левобережного Рейна — обладает еще самою раз­
витою и разнообразною промышленностью в Германии. В трех ок­
ругах — Аахенском, Дюссельдорфском и Кельнском — представлены
почти все отрасли промышленности... Следствием этой — развив­
шейся также под влиянием господства французской революции —
промышленности и связанной с ней торговли явилось в Рейнской
Пруссии развитие промышленной и торговой буржуазии и, в анта­
гонизме к ней, многочисленного промышленного пролетариата,—
двух классов, которые в остальной Германии существуют только
спорадически и в эмбриональном состоянии, но которые почти
исключительно определяют особенное политическое развитие Рейн­
ской провинции».
Понятно, что воссоединение с Пруссией должно, было создать
в ней такое же сильное оппозиционное настроение, как и в
Пфальце, который, в начале тридцатых годов, явился главным
очагом революционного движения в Южной Германии.
Ненависть к Пруссии в Рейнской провинции была так же
сильна, как в Пфальце ненависть к баварцам, которые так же
грубо, как пруссаки, реставрировали в присоединенных провин­
циях феодальные порядки,— правда, с большим успехом, чем прус­

30

саки, имевшие дело с более развитой в промышленном отношении
страной, чем Пфальц — с его мелким крестьянством и господством
ремесла.
На этой ненависти к пруссакам воспитались одинаково и
Маркс и Энгельс, как после Либкнехт и Бебель. Из того же источ­
ника об’ясняется и тяготение к Франции, симпатии к великой
французской революции.
Но общность социально-политической атмосферы не исклю­
чает разницы в той обстановке, в которой протекает жизнь данных
индивидуумов в детстве и отрочестве. И трудно себе представить
две более различные среды, чем социальная и семейная обста­
новка, в которой протекала жизнь Маркса и Энгельса до 18 лет.
Крупный исторический конфликт, под влиянием которого склады­
валась социальная и политическая жизнь Рейнской провинции,
дополнялся рядом конфликтов в их индивидуальной жизни.
Маркс родился в еврейской семье, и, хотя ему не пришлось
личнопереживать трагедию отказа от старых верований ни во
имя «бюджета», ни во имя избавления от культурного «гетто» или
черты оседлости, он имел достаточно случаев наблюдать, какие
гнусные формы принимает стремление господствующей нации обес­
печить за собой господство или показать свое «национальное лицо».
Дедом Маркса был раввин, носивший еще двойную фамилию
Маркс-Леви 1). Старший сын, Самуил, был тоже раввином в Трире
и сменил на этом посту отца. Младший сын, отец Карла Маркса,
Гиршель, пошел по другой дороге. На него (он родился в 1782 г.),
по всей вероятности, оказала сильное влияние французская куль­
тура. Когда в 1815 г. Рейнская провинция опять была присое­
динена к Пруссии и, вместо торжественно обещанной конститу­
ции, началось господство прусского капрала, то первой жертвой
явились евреи. Отец Маркса, давно уже порвавший с традицион­
ной еврейской религией, предпочел вместе со своей семьей пе­
рейти в протестантизм. Но брат его, да и другие родственники, оста­
лись правоверными евреями. Марксу было уже одиннадцать лет,
когда умер его дядя, раввин еврейской общины в Трире. Что связи
его с этой средой не порывались и позже, что ему приходилось
много думать о положении своих сородичей, показывает не только
1)

В одном из писем к Марксу я нашел указание на дело о введении в
наследство (во Франкфурте), в котором принимали участие все его родствен­
ники. С помощью г. Паппенгейма удалось получить все нотариальное дело­
производство. Но родословная Маркса прослежена не так тщательно, как это
сделано родными Энгельса.

31

его будущая полемика с Бруно Бауэром по еврейскому вопросу,
но и обращение старшины кельнской еврейской общины с прось­
бой составить для них петицию к ландтагу 1).
Трир, вместе с Кельном, был одним из центров католи­
цизма, стоявшего в антагонизме к протестантской Пруссии. Кон­
фликты между католическим духовенством и прусским чиновни­
чеством необходимо учащались и обострялись при всяком усиле­
нии пиэтистской реакции в Берлине. Вероятно, воспоминаниями
детства об’ясняется у Маркса крайне характерное для него несрав­
ненно более мягкое отношение к католицизму, чем к той религии,
в которой он был воспитан, т. е. к протестантизму. К этому влия­
нию присоединяется новое, проявляющееся уже после смерти отца,
индифферентно относившегося к формальной стороне религии. Сво­
бодная от всякого религиозного гнета семейная атмосфер, к кото­
рой Маркс привык и в доме Вестфаленов, с дочерью которых он
так рано связал свою судьбу, сменяется после смерти отца со­
вершенно чуждым для него протестантским ханжеством, жертвой
которого становится, под влиянием новых людей, его родная мать.
Этот конфликт в родной семье, в котором сторону матери берет
его самая любимая сестра София, все больше отчуждает его от
нее и, наконец, заканчивается полным разрывом.
Когда Маркс окончил трирскую гимназию, ему пришлось
представить две письменные работы. Характерно, что первая из
них на тему из евангелия, не удалась; зато во второй, на тему
«Размышление юноши перед выбором профессии», учитель, указав
на богатство мыслей и планомерное распределение материала, счи­
тает нужным отметить следующее «интересное место»:
«Мы не всегда в состоянии выбрать ту профессию, к которой
мы чувствуем призвание: наше положение в обществе до извест­
ной степени уже начинает устанавливаться прежде, чем мы в
состоянии начать на него влиять».

1)

«Только что у меня был старшина здешней еврейской общины и про­
сил меня написать петицию к ландтагу в защиту евреев. Я сделал это. Как ни
антипатична мне еврейская религия, взгляд Бауэра кажется мне чересчур аб­
страктным. Необходимо пробить как можно больше брешей в христианском го­
сударстве и сделать его, поскольку это в наших силах, более рациональным.
По крайней мере, надо сделать попытку,— а озлобление растет с каждой пети­
цией, которую резко отвергают». (Из письма Маркса к Руге, 13 марта 1843 г.).—
Критику взглядов Бауэра Маркс дал через год в «Немецко-Французских Ле­
тописях». Названный мною Панненгейм старался найти петицию Маркса, но
ее в архиве кельнской общины не оказалось.

32

В этом тезисе слышится явственный отзвук французского
материализма 1).
Во всяком случае, когда Маркс в сентябре 1835 г. получил
аттестат зрелости, он менее всего был религиозным человеком.
Отказ от верований детства ему дался, вероятно, легко, и когда он
попадает, наконец, в университет, он всю свою энергию посвящает
выработке определенного миросозерцания. После нескольких лет
напряженной работы мысли, мучительных колебаний от одной си­
стемы к другой, он, наконец, временно успокаивается на гегелев­
ской философии, поскольку она давала ему новый метод отыски­
вать идеи в самой действительности, понимать вещи в их само­
развитии.
Попав в университет в эпоху самой свирепой политической
реакции, которая едва только успела справиться с влиянием по­
вой, июльской, французской революции и беспощадно задушила
все «интеллигентские» организации, причастные к политическому
движению, Маркс остается и в области политической оппозиции
«теоретиком» и мечтает, вместе с другом своим, Бруно Бауэром, об
университетской кафедре. Наступившая, после смерти ФридрихаВильгельма III, в 1840 г. кратковременная политическая весна спо­
собствовала быстрому росту «бессмысленных мечтаний», но уже в
начале 1842 г. удаление Бруно Бауэра из боннского университета
заставляет Маркса отказаться от ученой карьеры. Он становится
сотрудником только что основанной «Рейнской Газеты», чтобы уже
через несколько месяцев стать ее руководителем.
Новые работы — профессора Ганзена о Мефиссене, принимав­
шем участие в основании «Рейнской Газеты», и Густава Майера —
показали, как мало эта газета, сыгравшая такую огромную роль
в истории немецкой прессы и культуры, была органом крупной
буржуазии. Основанная, действительно, на деньги кельнских фаб­
рикантов и купцов, она сравнительно легко получила санкцию
прусского правительства, потому что в ней желали создать про­
тивовес «Кельнской Газете», державшей во время конфликта
между прусской короной и католической церковью сторону по­
следней. Во главе нового предприятия стояли Юнг и Оппенгейм,
находившиеся под сильным влиянием Гесса и в то же время тесно
связанные с берлинским кружком Бруно Бауэра и Маркса, кото­
рый им рекомендовал, как редактора, своего старого приятеля Ру1)

Ср. классическую главу о французском материализме в «Святом се­
мействе», в которой Маркс указывает на необходимую связь, существующую ме­
жду материалистическим учением о влиянии внешних обстоятельств и комму­
низмом.

3

33

тенберга. Таким образом, младо-гегельянцы получали совершенно
неожиданно в свое распоряжение крупную газету, в которой они
принимают еще более деятельное участие, чем в «Немецких Лето­
писях». С 15 октября 1842 г. редактором газеты становится Маркс,
до тех пор посылавший в нее статьи из Бонна и Трира, статьи,
которые своей критикой прений в рейнском провинциальном ланд­
таге обратили на себя всеобщее внимание. Но уже в ноябре проис­
ходит формальный разрыв между Марксом и его старыми друзья­
ми в Берлине, теми самыми «свободными», среди которых мы
нашли Энгельса.
В редакции «Рейнской Газеты» и произошла первая встреча
между ним и Марксом.
III.
Хотя Энгельс родился в той же Рейнской провинции, что и
Маркс, он все же вырос в совершенно другой обстановке. Отец его
принадлежал к истинно-немецкой семье, насчитывавшей среди
своих предков не менее фабрикантов, чем семья Маркса раввинов.
Уже в конце XVI столетия в тщательно прослеженной родо­
словной отмечается почтенный сапожник Иоанн Энгельс. Правда,
существует предание, что родоначальником семьи является фран­
цузский гугенот d'Ange, эмигрировавший около 1560 г. в Германию
и основавший там суконную фабрику. Но семья отвергает это
предание, настаивая на своем чисто немецком происхождении 1).
Будущий провозвестник классовой борьбы носит в своем фа­
мильном гербе образ ангела, несущего ветку мира. Отец его при­
надлежал к старшей линии и был одним из самых богатых фаб­
рикантов города Бармена. Предприимчивый и энергичный, он,
кроме большой бумагопрядильной фабрики в Германии, вместе с
Эрменом в 1837 г. основал еще фабрику в Манчестере. Ему же при­
писывают настойчивую борьбу с господствовавшим тогда еще в не­
мецкой промышленности принципом: «не обманешь — не продашь»
и введение усовершенствованных, англизированных методов
эксплоатации и реализации прибавочкой стоимости.
Со строго пуританской складкой в характере, Энгельс-отец и
в семье высоко держал знамя религии и по рядка. В проти1)

Только что (в 1913 г.) вышел в генеалогической серии «Deutsches
Geschleсhterbuch (Genealogisches Handbuch Bürgerlicher Familien, herausge­
geben von D-r B. Koerner)», 24-ый том, посвященный родовитой буржуазии го­
родов Бармен-Эльберфельда. Из него видно, какое почетное место занимала в
Бармене семья Энгельса. В этом же издании помещены два до сих пор неиз­
вестных портрета Энгельса, из которых первый относится к тридцатым годам,
а второй — к шестидесятым.

34

воположность чиновничьему и католическому Триру, более бога­
тому памятниками римской старины, чем фабриками, с окрестным
населением из мелких владельцев-крестьян, Бармен был уже и
тогда не только центральным пунктом бумагопрядильной промыш­
ленности, но и одним из центров немецкого пиэтизма, воинствую­
щим представителем которого являлся знаменитый проповедник
Круммахер. В городе царили религия и «гешефт», и в семье Эн­
гельса страсть к накоплению еще не приходила в конфликт с жаж­
дой наслаждений. Правда, та стадия, когда капиталист живет, как
скряга, собиратель сокровищ, была уже превзойдена, но культ на­
копления господствовал в семье нераздельно. Только мать Энгель­
са, добродушная и жизнерадостная голландка, вносила некоторый
диссонанс и смягчала, поскольку это было в ее силах, пуритан­
ский строй жизни. Вероятно, она же, дочь ректора гимназии, хотя
и робко, но все же боролась с тем подозрительным отношением к
безбожной науке, которое отличало отца Энгельса. Этим объяс­
няется, почему, в противоположность Марксу, который сохранил
о своем отце-друге хорошие воспоминания, а с матерью, вопреки
установившемуся преданию, был всегда в холодных отношениях,
превратившихся в открытую вражду, у Энгельса, наоборот, мы за­
мечаем нежную любовь к матери и очень недружелюбные отноше­
ния к отцу.
Всего за год до окончания реальной гимназии, его, против его
желания, засадили за конторку, и после того, как он изучил в
1837—1838 торговое дело дома, отправили в купеческую контору
консула Лейпольда в Бремене, где он провел почти три года
(1838—1841).
Так за Барменом последовал Бремен, другой центр тогдаш­
него пиэтизма, и молодой Энгельс, рвавшийся в университет, дол­
жен был вести торговую корреспонденцию на английском и испан­
ском языках. К счастью, он избавился от деспотического надзора,
от которого он так сильно страдал в Бармене. Мечты о поэтиче­
ской карьере — как и Маркс 1), Энгельс также писал стихи и тоже
мечтал о большом драматическом произведении — он скоро отбросил,
но все свободные часы он посвящает литературе, и уже в 19 лет
становится сотрудником «Телеграфа», журнала, редактором кото­
рого был главный представитель «Молодой Германии», Карл Гуц­
ков, автор «Уриэля Акосты». Свою литературную деятельность он
1)

В четвертом номере берлинского «Атенеума» (23 января 1841), редак­
тором которого был один из приятелей Маркса — Ридель, помещены его «Неисто­
вые песни».
3*

35

начал письмами о Вуппертале, т.-е. о своих родных палестинах 1),
а затем перешел к литературной критике.
Из опубликованных Густавом Майером писем молодого Эн­
гельса видно, как он, уже освободившись из-под влияния пиэтиз­
ма, становится сначала рационалистом 2), чтобы, наконец, под
влиянием книги Штрауса «Жизнь Иисуса Христа», окончатель­
но освободиться от традиционного уважения к культу и стать
гегельянцем, конечно, левым.
Эта метаморфоза давалась ему не легко и стоила мучительной
душевной борьбы.
«Я молюсь ежедневно; почти целый день молюсь, чтобы мне
дана была истина,— пишет он, 27 июля 1839 г., своим старым прия­
телям.— Я делал это всегда с тех пор, как мною овладели сомнения,
и все же не могу вернуться к нашей вере... Со слезами на глазах
пишу я эти строки, мне трудно справиться со своим волнением,
но все же я чувствую, что не погибну, что я найду Бога, к которому
стремлюсь всем сердцем. И это тоже свидетельство святого духа,
я уверен в этом, хотя бы в Библии десять тысяч раз сказано было
другое».
А на ряду с оппозицией в религиозной области растет и оп­
позиция в других областях. В письмах и статьях все сильнее про­
бивается влияние «социальных» поэтов Гейне и Бека и, в особен­
ности, Берне, которого он, как «человеком дела», ставит на ряду с
Гегелем, как «человеком мысли», чтобы определить задачу вре­
мени, как «синтез Гегеля и Берне», «синтез мысли и дела».
Оппозиционное настроение сменяется революционным, и уже
в январе 1840 г. наш Освальд, которого мы в 1842 г. встречаем
ярым якобинцем, пишет своему приятелю:
«Нет эпохи, которая была бы более богата преступлениями ко­
ролей, чем время от 1815 до 1830 г. Почти каждый государь, цар­
ствовавший тогда, заслуживал смертной казни. Благочестивый
Карл X, коварный Фердинанд VII испанский, Франц австрийский,
эта машина, способная только подписывать смертные приговоры
и думать о карбонариях, дон Мигуэль, который бóльшая стерва,
чем все герои французской революции, вместе взятые, и которого,
однако, признали с радостью Пруссия, Россия и Австрия, когда
он выкупался в крови лучших португальцев,— отцеубийца Алек1)

Вуппер приток Рейна. В долине Вуппер (Вупперталь) расположены
Бармен, Эльберфсльд и другие фабричные города.
2) Немецкий рационализм, как известно, старался, вместо отрицания Биб­
лии, «рационализировать» ее, привести ее в соответствие с духом времени, а это
немыслимо было без своего рода «талмудических» истолкований.

36

сандр русский и его достойный братец Николай, о чудовищных
злодеяниях которого лишне и говорить,— о, я мог бы тебе расска­
зать интересные истории на тему о любви государей к их под­
данным. Я жду чего-либо хорошего только от того государя, во­
круг головы которого свистят пощечины его народа и во дворце
которого революцией выбиты стекла».
Давнишнюю свою мечту — поездку в философский Берлин —
Энгельсу удалось осуществить только в 1841 г. Предлогом явилась
необходимость отбывать воинскую повинность, и, поступив вольно­
определяющимся, он, как сын очень состоятельных родителей,
прослужил свой год в артиллерийской гвардии в Берлине. Как
видно, он пользовался значительной свободой и очень скоро со­
шелся с берлинскими «свободными», которым он уже хорошо был
знаком, как Освальд. В то же время он усердно посещал универ­
ситетские лекции.
Как раз в ноябре 1841 г. в Берлин был приглашен читать
лекции по философии старый Шеллинг. На него возложена была
миссия бороться с оказавшейся не ко двору философией Гегеля,
которая в истолковании молодых его учеников отрицала лич­
ного бога и личное бессмертие. Новая положительная, по­
зитивная
философия
Шеллинга
должна
была
уничтожить
гидру атеизма и восстановить в его правах старый теизм.
Правда, молодые гегельянцы, не решались еще открыто при­
знать себя атеистами, и сам Бруно Бауэр в этом же ноябре 1841 г.
выпустил, анонимно и под маской религиозного ортодокса, бро­
шюрку «Страшный суд над Гегелем, атеистом и антихристом», в
которой ловко подобранными цитатами доказывалось, что Гегель
был атеистом 1).
Ответ Шеллингу написал Энгельс. Именно против этой по­
пытки поставить на место мышления, науки, интуицию, веру, про­
тив этого нового похода реакции, направлена была нашумевшая
тогда брошюра «Шеллинг и откровение. Критика новейшего реак­
ционного покушения на свободную философию», которую, как мы
выше указали, до последнего времени приписывали Бакунину 2).
Сам Энгельс, еще в 1843 г., в одной, недавно мною вновь
опубликованной статье, в следующих словах характеризует ее зна1)

Бауэр собирался сделать то же самое с эстетическими, юридическими и
др. взглядами Гегеля, чтобы показать, что не старо-гегельянцы, а именно они,
младо-гегелянцы, являются верными последователями Гегеля. Маркс должен
был принять участие в этом предприятии, но оно расстроилось.
2) Schelling und die Offenbarung. Kritik des neuesten Reactionsversuchs­
gegen die freie Philosophie. Leipzig. 1842.

37

чение. Указав сначала, что немецкий коммунизм, в отличие от
французского и английского, носит чисто идеологический харак­
тер и ведет свое происхождение от немецкой философии, он пере­
ходит к характеристике системы Гегеля.
«Политическая революция во Франции сопровождалась в Гер­
мании философской революцией. Кант явился первым: он сверг
старую систему метафизики Лейбница, которая в конце восемнад­
цатого столетия господствовала во всех континентальных универ­
ситетах, Фихте и Шеллинг начали постройку новой системы, Ге­
гель завершил ее. Никогда еще, с того времени, как люди начали
мыслить, не были такой всеоб’емлющей философии, как си­
стема Гегеля. Логика, метафизика, натурфилософия, феноменоло­
гия духа, философия права, религии, истории — все было об‘еди­
нено в одну систему, все было сведено к одному основному
принципу. Извне она казалась совершенно неприступной, да оно и
в действительности так было. Только и з в н у т р и она могла быть
разрушена и только теми, которые сами были гегельянцами... Раз­
витие немецкой философии от Канта до Гегеля было до такой сте­
пени последовательным, логическим, необходимым, если позволено
употреблять это выражение, что рядом с названными системами
ни одна другая не могла удержаться... Но Гегель, несмотря на
свои колоссальные знания и глубокие идеи, был так поглощен
абстрактными вопросами, что он не успел освободиться от пред­
рассудков своего времени, которое вновь обратились к старым по­
литическим и религиозным системам. Но ученики его имели со­
вершенно другие взгляды на эти предметы. Гегель умер в 1832 г.,
а уже в 1835 появилась «Жизнь Христа» Штрауса, первое сочи­
нение, которое представляет шаг вперед по отношению к ортодок­
сальному гегельянству. За ним последовали другие, а в 1837 г.
выступили против этих ново-гегельянцев представители ортодок­
сии и, окрестив их атеистами, апеллировали к правительству 1).
По последнее не вмешалось, и спор продолжался дальше. В это
время ново или младо-гегельянцы еще так мало отдавали себе яс­
ный отчет в том, какие выводы вытекают из этих идей, что они
отвергали обвинение в атеизме и называли себя христианами и
протестантами, хотя они отрицали существование сверхчеловече­
ского бога и историю евангелий сводили к чистой мифологии.
Т о л ь к о в п р о ш л о м г о д у а в т о р э т и х с т р о к п р из н а л у п р е к в а т е и з м е с о в е р ш е н н о п р а в и л ь н ы м» 2).
1)

Энгельс имеет в виду проф. Лео и его поход против «гегелингов».
2) Статья Энгельса была написана для журнала «New Moral World», ор­
гана английских оуэнистов.

38

Именно Энгельс «осмелился открыто сделать все выводы» и из
учения, которое хотело остаться «эзотерической системой школы»
и сохранить свою тайну от народа, сделал «всеобщее» достояние.
Характерно и его отношение к Фейербаху, в критике христианства
которого он видит только дополнение критики Штрауса. Если Эн­
гельс писал 44 года спустя, что книга Фейербаха «без всяких ого­
ворок провозгласила торжество материализма», если именно этой
книге он приписывает свое обращение в «реального гуманиста», то
ему и на этот раз изменила память 1). Против него свидетельствует
его же книга. Читатель не посетует на нас за следующую длинную
цитату из этой мало знакомой брошюры. В восторженном гимне,
приписываемом Бакунину, читатель найдет знакомые ему вариа­
ции любимых мыслей наших отечественных младо-гегельянцев.
«Наше спасение, наше будущее лежит в другом месте. Гегель
есть тот человек, который открыл нам новую эру сознания, потому
что он завершил старую. Характерно, что он подвергся теперь на­
падению с двух сторон: со стороны своего предшественника Шел­
линга и со стороны своего младшего преемника Фейербаха. Если
последний упрекает Гегеля, что он еще глубоко сидит в прошлом,
то он должен был бы принять во внимание, что осознание старого
уже есть новое, что старое потому и отходит в область истории, что
оно было вполне осознано. Таким образом, Гегель есть новое, как
старое, и старое, как новое. А фейербаховская критика христиан­
ства есть не что иное, как необходимое дополнение к основанному
Гегелем спекулятивному учению о религии. Последнее достигло
своего завершения в Штраусе, и догма, исследованная в ее соб­
ственной истории, об’ективно растворяется в философской
мысли. А в то же время Фейербах сводит все религиозные опреде­
ления к суб’ективным человеческим отношениям, но при
этом не только не уничтожает выводов Штрауса, а, наоборот, укре­
пляет их, так как оба они одинаково признают, что тайной теоло­
гии является антропология.
«Занимается новая заря, всемирно-историческая заря, подоб­
ная той, когда из сумерек Востока выявилось светлое, свободное
эллинское сознание. Взошло солнце, и его со всех горных вершин
приветствовали жертвенные огни, и пришествие его возвещено было
веселыми трубными звуками. Человечество с тоской ждало его
света. Мы проснулись от долгого сна, кошмар, который давил нашу
грудь, рассеялся, мы раскрыли глаза и с удивлением осмотрелись
1)

«Кто не пережил освободительного влияния этой книги, тот не может
и представить его себе. Мы все были в восторге, и все мы стали на время фейер­
бахистами».

39

кругом. Все изменилось. Мир, который был нам до сих пор так
чужд, природа, скрытые силы которой пугали нас, как страш­
ные приведения,— как родственны, как близки стали они нам
теперь! Мир, казавшийся тюрьмой, явился нам теперь в истинном
свете, как великолепный дворец, доступный для всех, богатых и
бедных, знатных и простолюдинов. Природа раскрывается перед
нами и кричит нам: не бегите от меня, я не отвержена, я не
отреклась от истины, придите и смотрите, ведь именно ваша вну­
тренняя сущность дает мне жизнерадостность и юношескую кра­
соту! Небо спустилось на землю, сокровища его рассеяны, как кам­
ни на дороге, и нам стоит только нагнуться, чтобы их поднять 1),
Дисгармония, страх, раздвоение исчезли. Мир опять стал целым,
самостоятельным и свободным, он разбил запоры мрачного мона­
стыря, сбросил с себя покаянную одежду и выбрал себе жилищем
свободный, чистый эфир. Ему уже не нужно оправдываться перед
тупоумием, которое не могло постичь его; его роскошь и великоле­
пие, его полнота и сила, его жизнь сами служат ему оправданием.
И прав был тот, который восемнадцать веков назад, смутно подо­
зревая, что мир, космос, его когда-нибудь вытеснит, заповедал
своим ученикам отречься от этого мира.
«И самое любимое дитя природы, человек, возвратившись после
долгой борьбы в юношеском возрасте, к своей матери, как сво­
бодный муж, и защищая ее против привидений врагов, побежден­
ных в борьбе, превозмог также свое собственное раздвоение, раз­
дор с самим собой. После томительно долгой борьбы над ним взо­
шел светлый день самосознания. Свободный и сильный, уверен­
ный в себе и гордый, ибо он прошел через битву битв, он победил
себя и надел себе на голову венок свободы. Все ему раскрылось,
и ничто теперь не имеет силы закрыть ему доступ. Только теперь
познал он истинную жизнь. Того, к чему он прежде только смутно
стремился, он теперь достигает вполне свободно и сознательно.
То, что, казалось, лежало вне его, он находит в себе, как свою
плоть и кровь.
«И эта вера во всемогущество идеи, в победу вечной истины,
эта твердая уверенность, что она никогда не поколеблется, ни­
когда не сойдет со своей дороги, хотя бы весь мир обратился про1)

«Сколько принял скорбного, страдал, унывал, лил слез и кровя дух
человечества, пока отрешил мышление от всего временного и одностороннего и
начал понимать себя сознательною сущностью мира! Величественную и огром­
ную эпопею истории надобно было прожить человечеству, чтобы великий поэт,
опередивший свою эпоху и предузнавший нашу, мог спросить: Ist nicht der
Kern der Natur, Menschen im Herzen?» Дилетантизм в науке. Та же мысль и в
«Письмах об изучении природы». Герцен, А. Сочинения, том 4, стр. 79.

40

тив нее,— вот основы настоящей положительной философии, фило­
софии всемирной истории. Именно она есть высшее откровение,
откровение человека человеку, в котором всякое отрицание кри­
тики является положительным. Эта вечная борьба и движение
народов и героев, над которыми в вечном мире витает идея, чтобы
спуститься в самую гущу этой борьбы и стать ее настоящей, жи­
вой, себя сознающей душой, — вот источник всякого спасения и
искупления, вот царство, в котором каждый из нас должен бо­
роться и действовать на своем посту. Идея, самосознание челове­
чества и есть тот чудесный феникс, который устраивает себе ко­
стер из драгоценнейшего, что есть в этом мире, и, вновь помоло­
девший, опять восстает из пламени, уничтожившего старину.
«Понесем же на костер этот все, что нам было дорого, все, что
было нами любимо, все, что было свято и велико для нас, прежде
чем мы стали свободными! Пусть не будет для нас любви, выгоды,
богатства, которые мы отказались бы принести в жертву идее —
она воздаст нам сторицей! Будем бороться и проливать свою кровь,
будем бестрепетно смотреть врагу в его гневные глаза и сражаться
до последнего издыхания! Разве вы не видите, как знамена наши
развеваются на вершине гор? Как сверкают мечи товарищей, как
играют лучи на их шлемах? Со всех сторон надвигается их
рать, они спешат к нам из долин, они спускаются с гор — при зву­
ках песен и музыки. День великого решения, день битвы народов
приближается, и победа будет за нами!»
Да, да! Энгельс и Маркс были сухие доктринеры, ибо они
были немцы 1). Мы видим, однако, что «немецкий дух» Энгельса
прекрасно понимал, что «философия Гегеля — алгебра революции»,
что «она необыкновенно освобождает человека и не оставляет ка­
мня на камне от мира христианского, от мира преданий, пере­
живших себя». Мы видели также, что и «натура» Энгельса, что
касается «живости», могла поспорить с «н а ш е й». И все же в
течение каких-нибудь пяти лет Маркс и Энгельс, с одной стороны,
Бакунин и Герцен — с другой, еще в 1842 году говорившие на од­
ном и том же идейном языке, радикальнейшим образом разошлись
и перестали понимать друг друга. О причинах этого явления
можно спорить, их нужно искать, но, конечно, не в разнице «ду­
хов» и «натур».
1)

«Исключительно умозрительное направление совершенно противопо­
ложно русскому характеру, и мы скоро увидим, как русский дух пере­
работал гегелево учение и как наша живая натура, несмотря на все постри­
жения в философские монахи, берет свое». Герцен, Былое и думы. Сочинения.
Том второй, сс. 310—311.

41

Энгельс пробыл в Берлине всего один год и, по окончании
службы, вернулся не в Берлин, а уехал в Манчестер, чтобы рабо­
тать в тамошнем отделении фабрики его отца. Именно по дороге
в Англию он заезжал в Кельн, где и встретился впервые с Мар­
ксом. Мы уже знаем, что встреча эта была холодная, вернее, оффи­
циальная. Не потому, как это рассказывает в своих воспомина­
ниях о Марксе М. Ковалевский, что Энгельс — был шеллигианцем.
а Маркс — гегельянцем 1). Причины были другие.
Став душой «Рейнской Газеты», Маркс скоро вынужден был
вступить в конфликт со «свободпыми». Пока главным редактором
был Рутенберг, берлинский кружок «свободных» пользовался не­
ограниченной свободой и заполнял столбцы газеты своими статья­
ми, в особенности Мейен, мало стесняясь цензурными условиями.
Когда же правительство, убедившись, что «Рейнская Газета» в своем
роде гораздо опаснее, чем все-же благонамеренная «Кельнская Газе­
та», усилило цензурный надзор и, в ошибочном предположении, что
Рутенберг является главным злом, настояло на его удалении, по­
ложение изменилось. К статьям, которые вычеркивал прислан­
ный из Берлина новый цензор, кстати, тоже состоявший в сноше­
ниях со «свободными» (Сен Поль), прибавились статьи, отвергав­
шиеся Марксом. Лучше всего на характер разногласий указывает
следующее письмо Маркса к Руге (30 ноября 1842 г.).
«Несколько дней тому назад я получил письмо от маленького
Мейена, которого любимой категорией является долг. В своем
письме он меня допрашивает по следующим пунктам: 1) мое отно­
шение к Гервегу и вам 2), 2) мое отношение к «свободным», 3) мой
новый редакционный принцип и отношение к правительству. Я
сейчас же ответил и откровенно высказал им свое мнение об их
статьях, которые находят свободу больше в распущенной, санкю­
лотской и притом удобной форме, чем в свободном, т.-е. са­
мостоятельном и глубоком содержании. Я требую от них, чтобы они
давали поменьше неопределенных рассуждений, громких фраз,
самодовольного самолюбования и побольше проявляли определен­
ности, знакомства с конкретными условиями, знания дела. Я за­
явил, что считаю недопустимой и даже безнравственной контра1)

Наш маститый социолог был хорошо знаком и с Энгельсом. Возможно,
что последний, даже Бернштейну и Каутскому не рассказавший о своих фило­
софских увлечениях, в беседах с М. Ковалевским, по какому-нибудь поводу,
вспомнил о своей брошюре. Никаких других указаний на шеллингианство Эн­
гельса нет, и М. Ковалевский, вероятно, уже после, забыв, в чем дело, но про­
должая связывать Энгельса и Шеллинга, сконструировал свое об’яснение.
2) Речь идет о конфликте с теми же «свободными», в котором Маркс (как
и Бакунин) стал на сторону Гервега.

42

банду коммунистических и социалистических догм, т.-е. нового
миросозерцания, в случайных театральных рецензиях и требую,
раз уже приходится говорить о коммунизме, совершенно другого
и более основательного трактования его. Я выразил дальше поже­
лание, чтобы больше подвергали критике религию в критике по­
литических учреждений, чем, наоборот, политические учреждения
в религии: потому, во-первых, что это больше соответствует зада­
чам газеты и уровню образования публики, да и потому, что и ре­
лигия, сама по себе бессодержательная, живет не небом, а землей,
и, вместе с разложением извращенной действительности, тео­
рией которой она является, сама собою надает. Наконец, я хо­
тел, чтобы в случае, если будут говорить о философии, меньше за­
бавлялись фирмой: «атеизм» (что похоже на детей, которые
уверяют всех, что они не боятся больше домового) и больше ста­
рались о том, чтобы распространить в народе его содержание.
Voilà tout».
Что у Маркса в данном случае говорили не только «оппорту­
нистические» соображения, показывает его дальнейшая жизнь:
он никогда не выдвигал на первый план непосредственную борьбу
с религией. Вероятно потому, что для него лично это был уже
давно überwundener Standpunkt. Наоборот, у Энгельса, который
с таким трудом освободился от страха перед «домовым», эта демон­
стративная борьба, выдвигание фирмы, была естественной
реакцией против сковывавшего его прежде гнета. Влиянием той
же реакции можно объяснить у Энгельса и другие черты, в особен­
ности легкое отношение к женщинам, следы которого мы встречаем
еще в его ранних письмах 1). Этими особенностями Энгельса об'­
ясняется и то обстоятельство, что его в молодости считали «легко­
мысленным» и «распущенным». Немецкие ремесленники, с ко­
торыми он столкнулся после в Париже, часто бывали недовольны
его поведением, что в свою очередь вызывало и с его стороны на­
падки на этих «заскорузлых филистеров» или Straubinger'ов,
как он их называет в письмах.
Но до 1843 г. ни Маркс, ни Энгельс не приходили в сопри­
косновение с пролетариатом. Первый знал «народ» только в лице
крестьян трирского округа, интересы которых он так горячо за­
щищал на страницах «Рейнской Газеты», второй — в лице бого­
1)

Указание на это мы находим в воспоминаниях Борна, вообще на­
строенного враждебно по отношению к Энгельсу. Маркс относился к «грехам»
Энгельса так же снисходительно, как и к грехам других своих друзей, но жена
Маркса не так легко мирилась с этим и долго не могла привыкнуть к быстрой
смене «привязанностей» у Энгельса.

43

боязненных пролетариев Бармена и приказчиков Бремена. В
«массе», «народе» они одинаково видели только страдающий эле­
мент, без инициативы, нуждающийся, поэтому, в заступничестве
и руководительстве интеллигенции.
«Устремление» к коммунизму заметно уже у обоих, хотя ни
один из них не был еще таким решительным коммунистом, каким
М. Гесс, также принимавший деятельное участие в «Рейнской
Газете», был уже в 1842 г.
Поворотным пунктом для обоих является 1843 год. Энгельс
в Манчестере приходит в соприкосновение с английским проле­
тариатом. В высшей степени характерно, что он в этот первый
приезд вступает в непосредственные сношения только с англий­
скими коммунистами, т.-е. оуэнистами 1). Уже с ноября 1843 года,
он становится сотрудником их журнала «New Moral World»
(«Новый Нравственный Мир») и, в двух статьях о развитии комму­
низма на континенте, выступает в качестве убежденного комму­
ниста. К старым влияниям присоединяется влияние Прудона и
Оуэна, он знает теперь также и Вейтлинга, арест которого в Цюрихе
(июнь 1843) впервые разоблачил существование немецкого
коммунизма и его успехи среди немецких рабочих в Швейца­
рии и Франции. Но Энгельс относится еще отрицательно ко всяким
тайным обществам. На первом плане стоит для него пропаганда,
коммунистического идеала и практическое осуществление его пу­
тем всяких коммунистических экспериментов. Что же касается
Германии, то, выражая надежду, что и в ней рабочие скоро усвоят
учение Вейтлинга, он все же придает большее значение «фило­
софскому коммунизму», который для него является «необходи­
мым следствием младо-гегельянской философии». Крайне любо­
пытно, что к представителям этого коммунизма он, кроме Гесса,
которого он называет «первым коммунистом в партии», причи­
сляет также Маркса. Доказательство, что он и в течение 1843 года
находился в тесном общении со своими товарищами в Германии.
Каким убежденным «народником» Энгельс является еще в
этой первой его коммунистической статье, показывает сле­
дующая цитата, в которой, несмотря на ее семидесятилетнюю дав­
ность, читатель узнает сейчас же свое родное:
«Ни в одной стране, кроме Германии, нет более благоприят­
ных условий для образования коммунистической партии среди
интеллигенции. Немцы народ в высшей степени идеалистический,
и, если их интересы вступают в конфликт с принципом, они все­
1)

44

См. мою статью о «Юношеских работах Энгельса» в этом же сборнике.

гда охотно приносят их в жертву принципу... Англичанам может
показаться странным, что партия, которая ставит себе целью от­
мену частной собственности, составляется, главным образом, из
лиц, которые сами являются собственниками, но в Германии это
действительно так. Мы можем приобретать членов только из та­
ких классов, которые имеют достаточное образование, т. е. из ин­
теллигенции и торговых слоев. И нигде мы не наталкивались на
значительные затруднения» 1).
Правда, коммунистические увлечения немецкой интеллиген­
ции быстро остыли, но мы еще встретим в письмах Энгельса, отно­
сящихся к 1844 и 1845 годам, тот же «чисто русский» оптимизм.
Пока отметим, что даже в конце 1843 г. Энгельс меньше всего был
«марксистом», и обратимся опять к Марксу.
IV.
Уже в январе 1843 г. ясно стало, что дни «Рейнской Газеты»
сочтены. Издатели хотели спасти ее, умерив тон. Но Маркс не мог
на это согласиться. «Даже во имя свободы не гоже брать на себя
обязанности раба, не гоже сражаться иголкой вместо дубины. Я
не могу уже выносить больше это лицемерие, эту глупость, мне
противна эта необходимость извиваться, гнуться, кланяться, скры­
вая свои мысли». Он выходит из состава редакции «Рейнской Га­
зеты» и собирается переехать в Цюрих, чтобы принять участие в
журнале, который проектировался Гервегом. Но в это время за­
крыты были также «Немецкие Летописи» Руге, и последний пред­
лагает Марксу издавать с ним совместно их продолжение за гра­
ницей.
Так возник еще в марте 1843 года план издавать «НемецкоФранцузские Летописи», название которых предложено Марксом:
1)

«New Moral World», ноябрь. Мы видим, что Энгельс тогда еще целиком
разделял взгляды «истинных социалистов». Бельтов, поэтому ошибается, про­
тивопоставляя взгляды Энгельса взглядам Гесса. Достаточно сравнить
опубликованную мною теперь статью с передовицей, на которую ссылается
Бельтов, чтобы заметить не только тождество взглядов, но и выражений. Более
того. Журнал был основан Гессом и Энгельсом, и первые книги его редакти­
ровались ими сообща. Признано, что и редакционная передовица является
общей работой. Именно потому, что Маркс никогда не разделял увлече­
ний «истинного социализма», у него и редакция против первой стадии этого
миросозерцания не принимала таких резких форм, как у Энгельса. В борьбе
же против Грюна, классического представителя «пережившего» себя «истинного
социализма» с его декламациями против либерализма, Маркс, Энгельс и Гесс
были солидарны, хотя последний только в 1846 окончательно перешел на
сторону Маркса — правда, чтобы после опять пережить новую метаморфозу.

45

«это было бы принципом, крупным событием, чреватым послед­
ствиями, предприятием, которое вызвало бы энтузиазм».
Но прошел еще год прежде, чем вышла первая и последняя
книга нового журнала. Много времени отняли хлопоты по органи­
зации нового дела. Вмешались также и личные дела Маркса, ко­
торый к тому времени окончательно порвал все связи с семьей и
потерял права на свое личное имущество. Одним из поводов была
его женитьба на Женни Вестфален. В письме от 13 марта 1843 г.
он пишет Руге:
«Без всякой романтики я могу вас уверить, что всей душой
люблю свою невесту. Мы обручены уже больше семи лет, и неве­
ста моя вынесла из-за меня жестокую борьбу, почти подточившую
ее здоровье, частью со своими пиэтистически-аристократическими
родственниками, для которых «господь в небе» и «господин в Бер­
лине» одинаково являются об’ектом культа, частью с моей соб­
ственной семьей, в которую вкрались всякие попы и другие мои
враги. Я и невеста моя пережили, поэтому, в течение нескольких
лет больше всяких ненужных и тяжелых конфликтов, чем мно­
гие другие, которые втрое старше нас и постоянно говорят о своем
опыте жизни.

К сожалению, так же мало, как эта полоса в жизни Маркса,
известен нам и период от оставления им «Рейнской Газеты» до
его переезда в Париж. Большую часть этого времени он провел в
Крейцнахе. где жила мать его невесты 1). В Париж они попали
только в ноябре 1843 г., и, если принять во внимание, что «Не­
мецко-Французские Летописи» вышли в свет в конце февраля
1844 г., то само собой напрашивается предположение, что статьи
Маркса «К критике философии права Гегеля» и «К еврейскому
вопросу», если не были уже написаны в Крейцнахе, то во всяком
случае в Париже получили только последнюю обработку.
К счастью, сохранились от этого времени многие записные
тетради Маркса, из которых видно, что его интенсивные занятия
по французской истории, глубокие следы которых мы видим в его
работах, начались еще в Крейцнахе 2). На ряду с этими занятиями
он продолжает занятия по государственному праву и философии.
Можно только гипотетически указать на те события и умствен­
ные импульсы, которые дали новый толчок выработке миросозер­
цания Маркса. Что именно борьба за интересы мозельских кресть­
ян, необходимость внимательного анализа причин их разорения —
падение цен и уменьшение сбыта вина, влияние нового таможен1)
2)

46

Маркс женился 19 июня 1843 г.
Анализ и описание этих тетрадей я дам в другом месте.

ного законодательства, постоянные неурожаи, неравномерное рас­
пределение налогов — натолкнули его на изучение экономических
отношений 1),— об этом Маркс нам рассказал еще в предисловии к
«Критике политической экономии».
Новый умственный импульс был дан Фейербахом. Уже Ме­
ринг совершенно верно отметил, что, хотя «Сущность христиан­
ства» вышла еще в 1841 г., в работах Маркса до статей в «НемецкоФранцузских Летописях» трудно заметить особенное влияние Фей­
ербаха. Мы это видели также на примере Энгельса, который, в
своей критике Шеллинга, также упоминает имя Фейербаха без осо­
бенного энтузиазма. Только в «Немецко-Французских Летописях»
оба они являются «фейербахистами» и уже начинают отмежевы­
ваться от «философии самосознания» Бруно Бауэра, в особенности
Маркс.
И Меринг опять-таки совершенно прав, когда указывает, что,
в промежутке между этими датами, лежит опубликование новой
работы Фейербаха, в которой он делает последние выводы из своей
философии и развертывает во всей своей полноте «антропологи­
ческий принцип в философии» 2). Это знаменитые «Предваритель­
ные тезисы для реформы философии», напечатанные в тех самых
«Anekdota», в которых появилась большая статья Маркса о сво­
боде печати 3).
Резкая критика спекулятивной философии Гегеля, которая
содержится в тезисах Фейербаха, произвела большое впечатление
на Маркса, хотя он уже при первом чтении указал в ней круп­
ный недостаток. «Афоризмы Фейербаха»,— пишет он Руге в уже
цитированном нами письме от 13 марта 1843 г.,— «не удовлетво­
ряют меня только в том отношении, что он чересчур много обра­
щает внимания на природу и слишком мало на политику. А это
единственный союз, путем которого современная философия мо­
жет стать истиной».
Мы знаем, что, в своей критике философии права Гегеля,
Маркс пошел дальше. Он свел «политику» к «экономике», и, под­
вергнув анализу все классысовременного буржуазного обще­
ства, в «анатомии» которого он искал об’яснения «политики», го­
сударства, пришел к заключению, что коренной причиной об­
1)

К сожалению, Меринг в своем издании статей Маркса из «Рейнской
Газеты» без достаточных оснований пропустил его статью о мозельских кре­
стьянах.
2) В том же году выходит второе издание «Сущности христианства»,
исправленное и дополненное резкой критикой Шеллинга.
3) Vorläufige Thesen zur Reformation der Philosophie, SS. 62—86. Anek­
dota zur neuesten deutschen Philosophie und Publicistik. Zürich, 1843.

47

щественных условий, которые делают из человека угнетенное, по­
рабощенное существо, является частная собственность, что клас­
сом, который осуществит социалистический строй, является про­
летариат, что, следовательно, «философия» может стать истиной,
воплотиться в действительность, если «сердцем» всего освободи­
тельного движения станет именно этот пролетариат, который не
может освободиться, не уничтожив общественных условий, обес­
человечивающих человека.
Но не только в области «политики» Маркс уже в 1844 г..
оставляет за собой Фейербаха. Достаточно сравнить определение
«человека» в тезисах Фейербаха с определением, которое дает
Маркс уже в «Немецко-Французских Летописях», чтобы узнать в
последних исходный пункт того миросозерцания, которое Маркс
формулировал в 1845 г. в своих тезисах о Фейербахе.
Если мы сравним статьи Маркса в «Немецко-Французских Ле­
тописях» со статьями Энгельса не только в «Новом Нравственном
Мире», но и с теми, которые появились одновременно в тех же
«Летописях», то мы сразу заметим огромное различие. Мы поймем
тогда, почему Энгельс всегда утверждал, что основная мысль на­
учного социализма принадлежит «единственно и исключительно»
Марксу,
который
первый
развил
пролетарскую
точку
зрения и показал, что коммунизм не может быть осуществлен
для пролетариата, но только через пролетариат, достигший
классового самосознания. Внимательное сравнение первых ан­
глийских статей Энгельса и его статьи о Карлейле в Летописях,
с одной стороны, и его «Положения рабочего класса в Англин»,
с другой, показывает нам, что без Маркса книга Энгельса носила
бы еще более «идеалистический» характер. Достаточно указать на
его отношение к чартизму в 1843 и в 1845 гг. Читатель сейчас уви­
дит из писем Энгельса к Марксу с каким трудом он освобождался
от своих старых иллюзий на счет преимуществ «философского ком­
мунизма».
Мы не будем подробно останавливаться на причинах прекра­
щения «Немецко-Французских Летописей». Главной из них явля­
ется раскол Руге с Марксом. Решающую роль играло все-же прин­
ципиальное расхождение. Маркс продолжал свои занятия по исто­
рии французской революции и коммунизма, по рядом с ними он
уже занимался также усердно историей политических и экономи­
ческих учений.
Когда Энгельс приехал в сентябре 1844 г. в Париж — мы
сказали выше, что этой встрече по всей вероятности предшество­
вал обмен письмами — Маркс уже носился с планом написать кри-

48

тическую историю политических и экономических учений 1).
В течение десяти дней, которые они провели вместе, Маркс и
Энгельс успели о многом перетолковать. Вполне естественно, что
оба они, уже прежде идейно связанные через посредство Бруно
Бауэра, не могли не коснуться новой фазы в развитии берлинских
«свободных».
Оба друга были еще слишком тесно связаны идейно с Бруно
Бауэром, чтобы обрушиться на него только за его «философию
самосознания». Правда, в «Немецко-Французских Летописях»
Маркс разошелся с Бруно Бауэром в понимании еврейского во­
проса, и уже в критике абстрактных построений своего старого
друга он намечает основные пункты разногласия. Но Энгельс в
тех же «Летописях» в своей критике Карлейля еще противопоста­
вляет ему одинаково Бруно Бауэра и Фейербаха.
Почему же Маркс и Энгельс вдруг так решительно обратились
против братьев Бауэров? По той простой причине, что их друзья
уже в конце 1843 г. повернули на новую дорогу, а во «Всеобщей
Литературной Газете», которую они начали издавать, новая фаза
в развитии Бауэра и его друзей приняла совершенно определен­
ные формы.
Дело в том, что если Маркс и Энгельс, после крушения и иллю­
зий 1842 года, решили обратиться к «массе», к «народу», то
братья Бауэры, наоборот, усмотрели причину этого краха именно
в том, что философия — в том же 1842 — «вышла из своего резерва и
апеллировала к массе», которая — и это доказывалось равнодушием
последней при запрещении «Рейнской Газеты» и «Немецких
Летописей» — «позорным образом изменила своим вождям». Поэтому
и популярное у нас сравнение братьев Бауэров с «суб’ективиста­
ми» семидесятых годов основано на недоразумении. Маркс и Эн­
гельс негодовали на своих бывших друзей за то, что, никогда в
сущности не апеллировав еще к «массе» и имея до тех пор дело
только с массовидными литераторами из берлинского кафе Ште­
гели (нечто в роде нашей «Вены»), они, после первого поражения
в борьбе с прусским государством, не нашли ничего лучшего, как
доказывать, что «мы» были побеждены, потому что «о н и», эта
«масса», .заинтересовались нашими идеями. Именно против этого
сваливания с больной головы на здоровую, именно против этих
«веховских» настроений, указывавших на готовность укрыться

1)

А не «Капитал», как это думает Меринг. Именно переписка Маркса с
Энгельсом показывает, что и «Капитал» имеет свою «диалектическую» историю.

4

49

под сень прусского жандарма от «массы», восстали с такой горяч­
ностью Маркс и Энгельс 1).
Поэтому наши друзья решили выступить сейчас же с кри­
тикой этой реакционной идеологии, которая видела свое превос­
ходство над «массой» не в том, что «критическая мысль» дает ей
возможность внести «сознание», «голову» в движение «массы», в
«сердце этой философии, «критической мысли», а, наоборот, в том,
что их критика «абсолютна», что она может подвергать «критике»
решительно все, не останавливаясь даже пред самооплеванием
в лице «суверенной», «абсолютной» личности, ear tel est notre
plaisir!
Энгельс успел еще написать с Марксом предисловие и листа
полтора. Мы сейчас увидим, что, благодаря «основательному
Марксу, брошюра выросла в целую книгу.
Совершенно случайно я нашел маленькое письмецо Энгельса,
посланное им в «Новый Нравственный Мир», которое дает новое
указание на их сношения с русскими людьми сороковых годов 2).
Он пишет, что «в Париже, по дороге на родину, посетил один ком­
мунистический клуб. Меня ввел туда русский, который прекрасно
говорит по-французски и по-немецки и очень искусно развивал
взгляды Фейербаха».
Не подлежит никакому сомнению, что этот русский — Баку­
нин 3). Но не только он один причисляется в этом письме к ком­
мунистам. Энгельс пишет дальше: «Мы делаем большие успехи
среди живущих в Париже русских. Тут имеется трое или четверо
русских дворян и помещиков, которые являются радикальными
коммунистами и атеистами» 4). Кто они?
Нам остается еще сказать несколько слов о Марксе. После
от’езда Энгельса, он пишет критику Бауэров. Едва он успел ее
окончить, как, по настоянию прусского правительства, был вы­
1)

Аналогический метод в общественной науке влечет за собой такие
же опасности, как и «теория заимствований» в истории литературы. Блестя­
щая характеристика Бруно Бауэра, данная Бельтовым, страдает тем, что вы­
рывает его из специфических условий данного исторического момента и про­
сматривает коренную разницу между Бауэром до 1842 года и Бауэром с 1843 г.
Поэтому нуждается в исправлении и параллель между Бауэрами, с одной сто­
роны, и Лавровым-Михайловским, с другой. К вопросу о родстве взглядов Баку­
нина со взглядами братьев Бауэров и Штирнера мы еще вернемся.
2) Оно было неизвестно, когда я писал свои статьи о «Карле Марксе
и русских людях сороковых годов». См. «Современный Мир», 1912. Август, ок­
тябрь, ноябрь, декабрь. (Перепечатаны в этом томе).
3) Известно, что он в октябре 1844 работал над статьей «Изложение раз­
вития идей Фейербаха». Неттлау говорит, что она не была напечатана.
4) «New Moral World», 5 Oktober 1844.

50

слан из Парижа и должен был переехать в Брюссель. В газете
«Vorwärts», за сотрудничество в которой он пострадал, он написал
всего одну статью, еще до приезда Энгельса в Париж. И в этой
статье мы можем опять видеть, как Маркс против Руге защищает
рабочее движение, хотя его бывший соредактор в своем скепти­
цизме руководился совершенно другими соображениями, чем бра­
тья Бауэры. Во всяком случае, рабочее движение, наличность про­
летариата, как нового класса, которая до тех пор отрицалась для
Германии, со времени восстания силезских ткачей стала и для
страны философов злобой дня. И в далекой России Герцен, на ко­
торого отчет об успехах Вейтлинга среди немецких рабочих про­
извел сильное впечатление, отмечает в своем дневнике:
«В Силезии бунтуют работники, ломают машины, бросают
изделия etc. etc. Семья вырабатывает там в неделю 16 Gute
Groschen, из которых в последнее время уменьшили еще 2! И
после этого фурьеристы неправы, что обличили меркантилизм и
современную индустриальность, как сифилитический шанкер, за­
ражающий кровь и кость общества! Купец сказал просившим при­
бавки работникам: если хлеб дорог, ешьте сено! Месть бунтовав­
ших очевидна, они жгли векселя, выбрасывали бумаги, деньги,
портили товар и не крали» 1).

I. Энгельс—Марксу.
Бармен. Начало октября, 1844.

Дорогой Маркс!
Ты наверно удивлен, что я до сих пор не написал еще ни
строчки, и ты совершенно прав. Однако, я и теперь не могу сказать
определенно, когда приеду. Вот уже три недели, как я в Бармене,
и наслаждаюсь, поскольку это возможно, обществом немногих
друзей и многочисленной семьи, среди которой, к счастью, имеется
несколько милых дам. О серьезной работе здесь нельзя думать,
тем менее, что сестра моя обручилась с лондонским коммуни­
стом Эмилем Бланком 2) (Эвербек 3) с ним знаком) и у нас по­
1)

Писано 17 июня 1844. Интересно сравнить с этим отзывом слова
Маркса в его ответе Руге, писанном в июле 1844.
2) Умер в 1893 году. Один из многочисленных «отставших».
3)
Эвербек, Август Герман. Один из лидеров «Союза Справедливых».
После стал членом «Союза Коммунистов», но никогда не был «марксистом».
В литературе играл роль, как посредник между Францией и Германией, зна­
комя французов с немецкой философией и Немцев с французским коммуниз­
мом. Автор большой книги «L’Allemagne et les Allemande». Paris. 1851.

51

этому в доме большая беготня и суета. Впрочем, я хорошо пони­
маю, что моему возвращению в Париж будут мешать значитель­
ные препятствия и что мне, вероятно, придется еще пробыть в
Германии полгода, а то и целый год. Я, конечно, пущу в ход все,
чтобы избежать этого, но ты не имеешь никакого представления
о том, какие мелочные соображения и суеверные страхи выдви­
гают тут против меня.
В Кёльне я провел три дня и был поражен при виде неве­
роятных успехов, которые там делала наша пропаганда. Наши
люди там очень деятельны, но чувствуется недостаток в надле­
жащей опоре. Пока наши принципы не будут развиты — в двух,
трех книгах — и не будут выведены, политически и исторически, из
предшествующего мировоззрения и предшествующей истории, как
их необходимое продолжение, вся эта работа остается половинча­
той, и большинство наших будет блуждать, как в темноте.
Затем я был в Дюссельдорфе, где мы тоже имеем дельных
людей. Больше всего, однако, нравятся мне мои эльберфельдцы,
у которых гуманистическое мировоззрение действительно вошло
в плоть и кровь. Они серьезно взялись за революционизирование
своих семей и читают своим родителям проповеди, если те осме­
ливаются обращаться с прислугой или рабочими, как аристократы.
А это в нашем патриархальном Эльберфельде много значит. Кроме
этой группы, имеется еще одна, которая недурна, но недостаточно
еще определилась. В Бармене сам полицейский комиссар считает
себя коммунистом. Третьего дня был у меня старый школьный
товарищ, который теперь учитель гимназии: он тоже сильно за­
ражен, хотя не встречался с коммунистами. Если бы можно было
воздействовать непосредственно на народ, то мы скоро заняли бы
господствующее положение. Но это невозможно, так как мы, лите­
раторы, должны держать себя тихо, чтобы не попасть сейчас в ку­
тузку. Впрочем, тут пока совершенно безопасно, на нас мало обра­
щают внимания, пока мы сидим тихо, и я думаю, что Гесс с его
опасениями видит лишь призраки. По крайней мере, меня ни­
сколько не беспокоят, и только прокурор раз справлялся обо мне
у родных. Это все, что мне до сих пор известно стало.
В здешней газете было сообщено, что прусское правительство
потребовало, чтобы Бернайс 1) явился к суду. Напиши мне, правда
1)

Бернайс, Фердинанд Целестин, он же Лазарус, он же Карл Людвиг.
Редактор «Маннгеймской Вечерней Газеты», вел остроумную борьбу с цензурой.
Эмигрировал за границу и в Париже принимал деятельное участие в редакции
«Vorwärts». Один из сотрудников «Немецко-Французских Летописей». После
уехал в Америку и порвал все связи с коммунистами.

52

ли это, и в каком положении брошюра 1): она, вероятно, уже готова.
О Бауэрах тут ничего не слышно, никто о них ничего не знает.
Напротив, на «Летописи» до сих пор большой спрос. Моя статья
о Карлейле имеет большой успех у «массы» — курьез!— тогда как
статьи о политической экономии читали только немногие. Да это
и понятно.
И в Эльберфельде господа пасторы обрушились на нас в своих

проповедях, но пока, повторяя Круммахера 2), свирепствуют
только против атеизма молодых людей. Я надеюсь, что за этим
скоро последует филиппика против коммунизма. Прошлым летом
весь Эльберфельд говорил об этих безбожниках. Вообще тут про­
исходит замечательное движение. С тех пор, как я уехал, Вуппер­
таль проделал во всех отношениях больший прогресс, чем в тече­
ние пятидесяти лет. Весь тон общественной жизни стал гораздо
цивилизованнее, участие в политике и оппозиционное настроение
охватывают все слои населения, промышленность сделала огром­
ные успехи, построены новые кварталы, вырублены целые леса,
вся область теперь стоит скорее выше среднего уровня немецкой
цивилизации, тогда как еще четыре года назад она стояла ниже
этого уровня,— одним словом, тут вырабатывается прекрасная поч­
ва для наших принципов, и если нам удастся вовлечь в движе­
ние наших диких, горячих красильщиков и белильщиков, то наш
Вупперталь тебя еще удивит. Рабочие года два уже как достигли
последней ступени старой цивилизации и протестуют против ста­
рого общественного строя путем быстрого роста преступлений, гра­
бежей и убийств. Улицы вечером небезопасны, буржуазию коло­
тят, подкалывают и грабят, и если здешние пролетарии будут раз­
виваться по тому же закону, что и английские, то они скоро пой­
мут,
что
этот
способ
индивидуального
протеста
против
старого общества, путем насилий, бесполезен, и будут протесто­
вать против него, как люди, путем коммунизма. Если бы толь­
ко можно было указать им путь! Но именно это невозможно.
Брат мой теперь солдатом в Кельне, и, пока он вне подозре­
ний, можно пользоваться его адресом для писем Гессу и К0. Од­
нако, я сам не знаю его адреса и не могу тебе послать его.
1)

Против Бауэров.
2) Известная пасторская семья. Круммахер, Готфрид, 1774—1837. С 1816 г.
пастор в Эльберфельде. Его брат, Фридрих Адольф, 1768—1845, тоже известный
проповедник и еще более известный дидактический писатель. Сын последнего —
Фридрих Вильгельм Круммахер (1796—1868), знаменитый проповедник, был в
описываемое время лидером пиэтистов в Вуппертале.

53

С тех пор, как я написал предыдущие строк, я был опять
в Эльберфельде и вновь натолкнулся на некоторых, прежде мне
совершенно неизвестных, коммунистов. Куда ни кинь, куда ни
повернись, всюду натыкаешься на коммуниста. Через два месяца
направляется в Париж пылкий коммунист, каррикатурист и бу­
дущий историк-живописец Зеель: я дам ему ваши адреса. Парень
вам всем понравится как своим энтузиазмом, так и талантом, и
вы можете его использовать, как хорошего каррикатуриста. Воз­
можно, что к тому времени я и сам приеду к вам, но это все же
сомнительно.
«Vorwärts» получается здесь в нескольких экземплярах, я по­
заботился, чтобы и другие подписались. Пошли пробные номера
(следуют адреса.— Д. Р.) в закрытых конвертах через посредство
коммунистического книгоиздательства Бедекера 1). Когда эти пар­
ни увидят, что газета доходит, они станут постоянными абонен­
тами.
Постарайся только, чтобы собранные тобой материалы скорее
увидели свет. Давно уже пора сделать это. Я тоже возьмусь, как
следует, за работу. Сегодня начинаю. Немцы имеют еще очень не­
ясные подставления о практической осуществимости коммунизма.
Чтобы устранить это препятствие, я напишу маленькую брошюру,
чтобы показать, что коммунизм осуществим, и изложу популярно
его практику в Англии и Америке. Эту работу я сделаю в три дня.
Она окажет большую помощь нашим людям. Я уже видел это из
моих бесед с ними.
Итак, прилежно работать и сейчас же печатать. Поклонись
Эвербеку, Бакунину, Герье и другим, а также и твоей жене, и на­
пиши мне скорее обо всем. Пиши, если это письмо придет нерас­
печатанным, по адресу: Г. В. Штрюккер и К°, Эльберфельд, по воз­
можности коммерческим почерком на конверте, если же нет, по
одному из других адресов, оставленных мною Эвербеку. Мне очень
хочется знать, обманет ли почтовых ищеек чисто дамская внеш­
ность моего письма.
Ну, будь здоров, мой дорогой, и пиши сейчас же. С того вре­
мени, как мы расстались, я не был еще ни разу в таком хорошем
настроении и не чувствовал себя в такой степени человеком, как
в течение тех десяти дней, что я провел у тебя.
Что касается затеваемого предприятия, то я не имел еще слу­
чая сделать в этом направлении какие-нибудь шаги.
1)

Издатель «Зеркала Общества», выходившего после под редакцией Эн­
гельса и Гесса.

54

2. Энгельс—Марксу.
Бармен, 19 ноября 1844.

Дорогой Маркс!
Дней четырнадцать назад я получил от тебя и Бернайса не­
сколько строк, датированных 8 октября и с почтовым штемпелем:
Брюссель, 27 октября. Почти в то самое время, когда ты писал
мне, я послал тебе письмо, адресованное на имя твоей жены. На­
деюсь, что ты получил его. Чтобы впредь быть на этот счет спо­
койным, я предлагаю наши письма номеровать. Мое теперешнее
письмо — второе, и когда ты будешь мне писать, отмечай, до какого
номера ты получил и не хватает ли какого-нибудь письма.
Несколько дней назад я был в Кельне и Бонне. В Кельне все
идет хорошо. Грюн 1) наверное рассказал тебе о тамошней работе.
Гесс тоже собирается через две или три недели переехать в Париж,
если он получит необходимые для этого деньги. Бюргерса 2) вы
тоже имеете там, таким образом у вас настоящий консилиум. Тем
меньше вы нуждаетесь во мне, и тем более нужен я здесь. Что я
теперь не могу приехать — понятно, иначе я должен буду поссо­
риться со своей семьей. Кроме того, у меня тут роман, с которым я
должен покончить. Да один из нас во всяком случае должен быть
здесь, так как наши люди нуждаются в руководстве, чтобы зани­
маться надлежащей деятельностью и не делать ошибок. Так, на­
пример, Юнг 3) и многие другие не хотят понять, что между нами
и Руге существуют принципиальные разногласия, и все еще ду­
мают, что это только личные дрязги. Когда им говорят, что Руге
вовсе не коммунист, то они этому не верят и думают, что мы по­
ступаем опрометчиво, отталкивая от себя такой «литературный
авторитет», как Руге! Что прикажешь с ними делать? Приходится
ждать, пока Руге опять разрешится какой-нибудь колоссальной
глупостью, которую можно будет этим людям демонстрировать ad
oculos. Мне кажется, что на Юнга надежда плоха: он недостаточно
решителен.
1)

Грюн Карл. Немецкий публицист. Один из типичных представителей
«истинного социализма». 1817—1887.
2)
Бюргерс Генрих, член «Союза Коммунистов», сотрудник «Neue Rhei­
nische Zeitung», перешел в шестидесятых годах в лагерь прогрессистов.
3)
Юнг Георг, один из редакторов «Рейнской Газеты», кончил свою
карьеру в рядах Национал-либералов.

55

Мы устраиваем теперь повсюду собрания, чтобы основать со­
юзы для улучшения положения рабочего класса. Это вносит боль­
шое оживление в ряды германцев и привлекает внимание фили­
стеров к социальным вопросам. Собрания созываются без опове­
щения полиции. В Кельне комитет для составления устава напо­
ловину избрали из наших людей, в Эльберфельде в комитете тоже
сидел наш человек, и, с помощью рационалистов, мы в двух со­
браниях нанесли поражение пиэтистам; огромным большинством
нам удалюсь выкинуть из уставов все христианское. Особенно ра­
довало меня, как основательно садились в лужу эти рационалисты
с их теоретическим христианством и критическим атеизмом. В
принципе они вполне признавали христианскую религию, на прак­
тике, однако, это христианство, которое, по их же словам, составляло
основу союза, не должно было быть упомянуто в уставах: послед­
ние должны были все содержать, только не основной принцип
союза! Они так упорно держались на своей смешной позиции, что
мое вмешательство оказалось совершенно ненужным. Мы получили
такие уставы, лучше которых, при настоящих условиях, трудно
желать. В ближайшее воскресенье опять назначено собрание, но я
не смогу присутствовать на нем, так как завтра уезжаю в Вест­
фалию.
Я влез с головой в английские газеты и книги, из которых
составляю свою книгу о положении английских пролетариев. К се­
редине или концу февраля я надеюсь кончить ее, так как с наи­
более трудной работой, с приведением в порядок материала, я уже
около двух недель как справился. Я составлю господам англичанам
славный перечень их грехов. Перед лицом всего мира я обвиняю
английскую буржуазию в массовых убийствах, грабежах и других
преступлениях. Я пишу особое английское предисловие к книге,
которое напечатаю отдельно и разошлю английским партийным
лидерам, литераторам и членам парламента. Пусть они помнят обо
мне. Впрочем, само собой разумеется, что я хотя и бью по мешку,
но имею в виду осла (den Sack schlage und den Esel meine 1), а
именно немецкую буржуазию, которой я достаточно ясно говорю,
что она так же плоха, как английская, но далеко не так смела, по­
следовательна и искусна в области живодерства. Как только я
кончу с этой книгой, я возьмусь за историю социального развития
англичан, которая будет стоить мне еще меньше труда, так как
материал для нее у меня уже готов и в голове приведен в порядок,
да и предмет мне вполне ясен. В промежутке я напишу еще не­
1)

56

Кошку бьют, а невестке наветки дают.

сколько брошюр, а именно против Листа, как только найду свобод­
ное время 1).
Ты, вероятно, уже слышал о книге Штирнера «Der Einzige
und Sein Eigentum 2), а, может быть, даже имеешь ее. Виганд 3)
прислал мне корректурные листы. Я взял их с собою в Кельн и
оставил у Гесса. Принцип благородного Штирнера — ты помнишь
берлинца Шмидта, который в сборнике Буля 4) писал о «Париж­
ских тайнах», — это тот же эгоизм Бентама, в одном отношении
проведенный более последовательно, в другом — менее. Последова­
тельнее, потому что Штирнер, как атеист, ставит личность выше
бога или, вернее, видит в ней наиболее крайнее звено, тогда как
Бентам оставляет над ней в туманной дали бога, одним словом,
потому что Штирнер стоит на плечах немецкого идеализма, яв­
ляется идеалистом, обращенным в материалиста и эмпирика, тогда
как Бентам — простой эмпирик. Менее последователен Штирнер
потому, что он желал бы, но не может избежать реконструкции
разложенного на отдельные атомы общества, операции, которую
Бентам производит. Этот эгоизм есть только осознавшая себя сущ­
ность современного общества и современного человека, последнее,
что современное общество может сказать против нас, кульмина­
ционный пункт всякой теории внутри существующей глупости.
Поэтому, теория (Штирнера) имеет гораздо большее значение,
чем думает Гесс. Мы не должны отбросить ее в сторону, а, наоборот,
использовать, как современное выражение существующей глупо­
сти и, перевернув ее, строить на ней дальше. Этот эгоизм
доведен до такой крайности, до того нелеп и в то же время само­
надеян, что, в своей односторонности, он не может удержаться ни
одного мгновения и должен сейчас же превратиться в коммунизм.
Во-первых, нет ничего легче доказать Штирнеру, что его эгоисти­
ческие люди уже из одного эгоизма должны стать коммунистами.
1)

Книги о социальном развитии Англии Энгельс не написал, хотя уже
в парижском «Vorwärts» поместил несколько статей на эту тему. Брошюра
против Листа тоже не увидела света, но против отца немецкого протекционизма
Энгельс высказался в большой речи, которая в дополненном виде была после
напечатана.
2)
Переведена теперь на русский под названием «Единственный и его
собственность». Штирнер, Макс (Каспар Шмидт), 1806—1856.
3) Виганд, Отто — известный немецкий издатель, прозванный «Блюхером
младо-гегельянства». Издал между прочим и книгу Энгельса о «Положении ра­
бочего класса в Англии». После разошелся с Марксом и Энгельсом.
4)
Речь идет о «Berliner Monatsschrift», Mannheim 1843. Буль после
высказался против «политики», но по другим соображениям, чем «истинные
социалисты». Ср. Бельтов — «К вопросу» и т. д., стр. 269—272.

57

Это необходимо ему доказать. Во-вторых, нужно ему сказать, что
человеческое сердце, прежде всего, непосредственно, является
именно в своем эгоизме неэгоистичным и способным на жертвы
и что он, таким образом, возвращается к тому, на что он нападает.
Этими общими местами можно опровергнуть его односторон­
ность. По мы должны воспринять то, что в этом принципе яв­
ляется истиной. А верно в нем во всяком случае то, что если мы
хотим сделать что-нибудь для какого-нибудь дела, то мы это дело
должны превратить в свое собственное, в эгоистическое дело,— что
мы в этом смысле, даже помимо каких-либо материальных ожи­
дании, просто в силу эгоизма, являемся коммунистами и именно
из эгоизма хотим быть людьми, а не только индивидуумами.
Или, чтобы иначе выразиться: Штирнер прав, когда он отвергает
«человека» Фейербаха, по крайней мере, человека из «Сущности
христианства». Фейербаховский «человек» есть производное от
бога, и потому его «человек» еще увенчан теологическим сиянием
абстракции. Настоящий же путь, которым мы можем притти к
«человеку»,— путь совершенно обратный. Мы должны исходить из
я, из эмпирического, телесного индивидуума, но не для того, чтобы
застрять на нем, как Штирнер, а чтобы от него подняться к «че­
ловеку». Этот «человек» всегда остается фантастическим призы­
вом, если он не имеет своей основы в эмпирическом человеке.
Одним словом, мы должны исходить из эмпиризма или материа­
лизма, если мы хотим, чтобы наши идеи и, в особенности, наш
«человек» были чем-нибудь реальным, мы должны всеобщее вы­
водить из единичного, а не из себя или из воздуха, как Гегель 1).
Все это общие места, которые сами собою разумеются и кото­
рые уже сказаны были Фейербахом. Я не повторил бы их, если бы
Гесс — как мне кажется, в силу своей старой привязанности к
идеализму — не подверг такой жестокой критике эмпиризма, в осо­
бенности Фейербаха, а теперь Штирнера. Во многом, что он гово­
рит о Фейербахе, Гесс прав, но, с другой стороны, он сохранил
еще некоторые идеалистические повадки — когда он начинает го­
ворить о теоретических вещах, то он выражается категориями.
1)

Как логически вытекала эта критика штирнеровского эгоизма из
фейербаховской этики, видно и из аналогичных взглядов Добролюбова и Чер­
нышевского. Ср. Добролюбов в статье о Станкевиче, «Русская цивилизация,
сочиненная г. Жеребцовым» и др. и Чернышевский — «Антропологический прин­
цип в философии». Из следующего письма Энгельса мы увидим, как, под впе­
чатлением письма Маркса, он отказывается от этой, по существу, не менее «от­
влеченной» этики, игнорирующей те социальные условия, которые об’ясняют
диалектический процесс превращения «эгоизма» в фейербаховский «туизм»
или контовский «альтруизм».

58

Поэтому он не умеет писать популярно, он для этого чересчур аб­
страктен. По той же причине он ненавидит также всякий и вся­
ческий эгоизм и проповедует любовь к людям и т. д., что опять сво­
дится к христианскому самопожертвованию. Но если телесный
индивидуум представляет истинную основу, истинный исходный
пункт для наших «людей», то, само собой разумеется, эгоизм —
конечно, не один только штирнеровский рассудочный эгоизм,
но и эгоизм сердца — должен быть также исходным пунктом
для нашей любви к людям, иначе последняя висела бы в воздухе.
Так как Гесс к вам скоро приедет, то ты можешь с ним сам побе­
седовать на эту тему. Впрочем, вся эта теоретическая болтовня мне
с каждым днем все больше надоедает, и всякое слово, которое при­
ходится сказать о «человеке», всякая строка, которую приходится
писать или читать против теологии и абстракции, а равно и про­
тив грубого материализма, раздражают меня. Совсем другое дело,
когда, вместо всех других призраков,— ведь и нереализовавшийся
еще человек остается до своей реализации таким призраком,— за­
нимаешься действительными, живыми предметами, историческим
развитием и его результатами. Это, по крайней мере, лучшее, что
нам остается, пока мы вынуждены пользоваться еще пером и не
можем воплощать наши идеи в действительность непосредственно
руками или, если это необходимо, кулаками.
Книга Штирнера показывает опять, как глубоко лежит в бер­
линском характере абстракция. Из всех «свободных» Штирнер
несомненно, наиболее талантливый, самостоятельный и прилеж­
ный. Несмотря на все это, он перескакивает только из идеалисти­
ческой абстракции в материалистическую и, таким образом, не
приходит ни к чему. Мы слышим об успехах социализма во всех
частях Германии, только в Берлине ни следа. Эти сверхумные бер­
линцы устроят себе еще «мирную демократию» (democratie paci­
fique 1), когда вся Германия уже отменит собственность — дальше
они, наверное, не пойдут. Вот увидишь, скоро среди них восстанет
новый мессия, который переделает Фурье на гегелевский лад,
сконструирует фаланстеры из вечных категорий и докажет, в
форме вечного закона к себе вернувшейся идеи, что капитал, та­
лант и труд должны получать определенную долю дохода. Это
1)

«Democratie Pacifique».— Так назывался выходивший с 1843 орган фурье­
ристов под редакцией Консидерана. Главной целью он ставил себе доказать
практическую осуществимость фурьеризма. Отсюда старание приспособиться к
вкусам буржуазии и настойчивое подчеркивание, что фурьеризм не преследует
никаких «разрушительных» задач и ничего не имеет общего с грубым коммуниз­
мом. Энгельс всегда отделяет «мирную демократию» от Фурье, к которому от­
носился с большим уважением.

59

станет новым заветом гегельянства, старый Гегель станет ветхим
заветом, «государство», закон станет «смотрителем за Христом», и
фаланстер, в котором отхожие места будут размещены в порядке
логической необходимости, станет «новым небом», «новой землей»,
новым Иерусалимом, который спускается с неба. А когда все это
будет закончено, тогда придет критическая критика, заявит, что
она все во всем, что она об'единяет в своей голове капитал, та­
лант и труд, что все, что произведено, существует через нее, а не
через бессильную массу — и захватит все для себя. Там будет конец
берлинской «мирной демократии».
Если «Критическая критика» готова, то пришли мне несколько
экземпляров...
Пиши мне скорее — вот уже два месяца, как я ничего не слышу
о тебе. Что поделывает «Vorwärts»? Кланяйся всем.
3. Энгельс—Марксу.
Бармен, 20 января 1845.

Дорогой Маркс!
Если я не ответил тебе раньше, то главным образом потому,
что ждал обещанных тобою номеров «Vorwärts». Но так как их
до сих пор нет, то я перестал их ждать, а также «Критической
критики», о которой я ничего больше не слышу. Что касается
Штирнера, то я с тобою совершенно согласен. Когда я писал тебе
о нем, я находился еще слишком сильно под непосредственным
впечатлением книги, а с тех пор, как я отложил ее и больше обду­
мал, я прихожу к тем же выводам, что и ты. Гесс, который все еще
тут и с которым я говорил две недели назад в Бонне, после неко­
торых колебаний, пришел к тому же заключению, что и ты. Он
прочитал мне свою статью о книге, которую он скоро опубликует
и в которой он, еще до ознакомления с твоим письмом, говорит то
же самое. Я оставил ему твое письмо, потому что он хотел из него
кое-что использовать, и поэтому отвечаю тебе на память 1).
Что касается моего приезда, то не подлежит никакому сомне­
нию, что через два года я буду у вас и, во всяком случае, ближай1)

Критика Гесса появилась в форме отдельной брошюры под названием
«Последние философы» (Die lezten Philosophen von M. Hess. Darmstadt 1845).
Как ошибался Энгельс, отожествляя взгляды Маркса и Гесса на Штирнера, по­
казывает сравнение этой брошюры с известной нам теперь критикой «Святого
Макса», в которой после принимал участие и Гесс. Эти статьи переведены те­
перь по-русски. Маркс и Энгельс — «Критика учения Штирнера». Изд. «Степи»,
Одесса. 1913.

60

шей осенью приеду на четыре-шесть недель. Если полиция лишит
меня возможности работать, то я наверное приеду, а при тепе­
решнем положении дел эти негодяи могут каждый день нас по­
тревожить. Мы увидим на примере журнала Пюттмана 1), как да­
леко можно зайти, без риска быть арестованными или прихлоп­
нутыми.— Мой роман закончился печально. Избавь меня от скуч­
ных об’яснений, теперь ничем не поможешь, да мне эта история и
без того уже много огорчений причинила. Я рад, что могу, по край­
ней мере, опять работать, и если бы я тебе опять обо всем написал,
то я испортил бы себе весь вечер.
Последняя новость: начиная с 1 апреля, я и Гесс будем изда­
вать у Тиме и Буда в Гагене журнал «Зеркало Общества», в кото­
ром мы будем давать картины социальной нищеты и буржуазного
режима. Проспект и т. д.— в ближайшем времени. А пока будет
хорошо, если поэтический «Ремесленник» даст себе труд прислать
нам несколько картин тамошней нищеты. В особенности, от­
дельные случаи, так как это подходит для филистера, которого
еще только нужно подготовлять к восприятию коммунизма. Редак­
тирование журнала отнимает не много времени, материал, чтобы
заполнить ежемесячно четыре листа, сотрудники легко доставят;
таким образом, у нас мало работы и большое поле действия. Кроме
того, Пюттман будет издавать у Леске трехмесячник «Рейнские Ле­
тописи», во внецензурном формате, посвященный специально ком­
мунизму. Ты мог бы также принять в нем участие. Да и без того
было бы невредно, если бы мы часть наших работ публиковали
два раза.— Сначала в журнале, а после отдельно и вместе: запре­
щенные книги обращаются менее свободно, и мы имеем, таким
образом, двойной шанс, чтобы воздействовать на читателей. Ты
видишь, мы имеем тут в Германии достаточно работы, чтобы за­
полнить все эти журналы и еще, кроме того, подготовлять более
крупные труды. Но приходится корпеть, если хочешь что-нибудь
путное сделать, и хорошо, что тебя условия сами запрягают. Моя
книга об английских рабочих будет через две-три недели готова,
затем я недели четыре посвящу мелким вещам, а после примусь
за работу об историческом развитии Англии и английского со­
циализма.
Что мне доставляет особенное удовольствие, так это вторже­
ние коммунистической литературы в Германию, которое теперь
представляет fait accompli. Всего только год, как она начала завое­
вывать себе место вне Германии, в Париже, и, в сущности, только
1)

Пютnман, Герман, публицист и поэт на социальные темы. Речь идет
о журнале «Deutsches Bürgerbuch».

61

возникла, а теперь она даже немецкому Михелю села на шею. Га­
зеты, еженедельники, ежемесячники и трехмесячники, надвигаю­
щаяся тяжелая артиллерия — все как следует. Чертовски быстро
все это развивалось! Подпольная пропаганда тоже принесла свои
плоды — всякий раз, когда я попадаю в Кельн, или здесь в наш
кабачок,— новые успехи, новые прозелиты. Кельнское собрание
произвело чудеса — мало-по-малу открываются отдельные комму­
нистические группы, которые развились втихомолку и без нашего
прямого содействия.
«Общеполезный Еженедельник , который прежде издавался
вместе с «Рейнской Газетой», теперь также в наших руках.
Д'Эстер 1) взял его в свои руки и уже постарается сделать из него
наш орган. Что теперь нам более всего нужно, так это несколько
крупных работ, которые создали бы опорный пункт для всех по­
лузнаек, охотно желавших бы, но не умеющих справиться с зада­
чей. Постарайся скорее кончить свою книгу по политической эко­
номии, хотя бы ты ею был не совсем удовлетворен. Все равно,
головы уже созрели, и надо ковать железо, пока оно горячо. Мои
английские вещи, конечно, тоже произведут свое действие, факты
говорят слишком красноречиво, но все же я хотел бы иметь более
свободные руки, чтобы сделать нечто, что в настоящий момент и
для немецкой буржуазии было бы действительнее и убедительнее.
Мы, теоретические немцы,— хотя и смешно, но это знамение времени
и разложения национальной мерзости,— не можем приняться за
развитие теории, мы все еще не могли даже опубликовать кри­
тику нелепости. Но теперь пора сделать это. Постарайся поэтому,
чтобы ты был готов до апреля. Делай, как я. Назначь себе срок,
к которому ты обязательно должен быть готов, и позаботься, чтобы
это было скорее напечатано. Если ты не сможешь сделать это там,
то печатай в Маннгейме, Дармштадте или другом месте. Но по­
явиться оно должно поскорее.
Что ты растянул «Критическую критику» на двадцать листов,
меня, конечно, не мало удивило. Но это очень хорошо, так как
кое-что появляется на свете, что иначе еще долго лежало бы в
твоем письменном ящике. Но если ты оставил мое имя на книге,
то это не малый курьез, так как я едва полтора листа в ней напи­
сал. Как я уже сказал, я ничего не слышал о Левентале. а также
о выходе книги, которой, конечно, жду с большим нетерпением.
Вчера я получил «Vorwärts, которого не видел со времени
моего от’езда. Некоторые шутки Бернайса доставили мне большое
1)

Карл Людвиг. Врач в Кельне. 1811—1858. Один из лидеров демократии.
Умер в изгнании.

62

удовольствие, этот парень умеет вызывать смех, что со мной редко
случается при чтении. В общем же, газета плоха и недостаточно
интересна и поучительна, чтобы многие немцы хотели иметь ее
постоянно. Каково ее положение, и правда ли, что, как я слышал
в Кельне, ее собираются превратить в ежемесячник? Мы тут так
завалены работой, что от нас можно надеяться только на случай­
ные статьи. Вам придется тоже понатужиться. Пиши раз в четырешесть недель статью, и не поддавайся твоему «настроению». По­
чему не пишет ничего Бакунин, и почему нельзя заставить Эвер­
бека писать хотя бы тривиально? Бедный Бернайс сидит теперь
наверное в кутузке, поклонись ему от меня и скажи ему, чтобы
он не принимал этого слишком близко к сердцу 1). Два месяца прой­
дут скоро, хотя это изрядно скучно. Что вообще поделывают наши
ребята? Ты ничего не пишешь об этом. Приехал ли опять Герье,
пишет ли Бакунин по-французски? Чем занимается теперь вся
банда, которая в августе каждый вечер посещала Quai Voltaire?
Что собираешься ты сделать? Каково твое положение? Живет ли
еще под тобою Fouine? 2). Он недавно опять разразился статьей в
«Телеграфе». Само собою разумеется, опять о патриотизме. Курь­
езно, как усердно он выезжает на этом коньке: ему на все плевать,
если ему только удастся уничтожить патриотизм. Вероятно, это
была та статья, которую он не хотел дать Фребелю 3). Немецкие га­
зеты недавно сообщили, что Fouine возвращается в Германию.
Если это правда, я поздравляю его, но это слишком невероятно,
иначе ему пришлось бы опять приобрести себе омнибус с кабине­
том, а это невозможно.
Я говорил недавно с одним человеком, приехавшим из Бер­
лина. Разложение остатков кружка «свободных», повидимому,
вполне закончено. Кроме Бауэров, с ними прекратил, кажется, сно­
шения и Штирнер. Только Мейен и Рутенберг с товарищами про­
должают, ничто же сумняшеся, как и шесть лет назад, ходить еже­
дневно в два часа после обеда к Штегели и переливать из пустого
в порожнее. Теперь они добрались до «организации труда» и на
этом застрянут. Повидимому, даже Науверк осмелился сделать
этот шаг, так как он усердно выступает на собраниях. Я ведь уже
писал тебе, что они все еще станут «мирными демократами». Впро­
1)

За нарушение законов о печати, как редактор «Vorwärts», Бернайс по­
лучил два месяца тюрьмы.
2)
Под этим насмешливым прозвищем подразумевается Руге. Значит
«трус».
3)
Фребель, Юлий. 1805—1893. Сначала профессор минералогии, после из­
датель и публицист. В 1848 член национального собрания. Кончил карьеру не­
мецким генеральным консулом в Алжире.

63

чем, все они «признают» ясность и т. д. наших статей в «Летопи­
сях». Если меня скоро опять бес укусит, то я завяжу корреспон­
денцию с маленьким Мейеном, ибо если нельзя иметь с ними
удовольствия, то, может быть, можно получить удовольствие от
них. А то здесь нет случая с кем-нибудь как следует поругаться.
Я веду ту жизнь, какую может пожелать самый отчаянный фили­
стер, тихую и спокойную жизнь, благочестивую и почтенную, сижу
в комнате и работаю, почти не выхожу, стал солиден, как немец.
Если это будет так продолжаться, то я даже боюсь, что господь
простит мне мои писания и пустит на небо. Уверяю тебя, я тут, в
Бармене, начинаю пользоваться хорошей репутацией. Но я не вы­
держу дальше и на пасху хочу уехать отсюда, вероятно, в Бонн.
Уступая настояниям моего зятя и не желая огорчать моих стари­
ков, я опять попытался взяться за коммерцию, и вот уже две не­
дели захаживаю в контору. Отчасти меня побудил к этому и мой
роман. Но это мне надоело раньше, чем я начал, как следует,
работать. Коммерция противна. Бармен противен, трата времени
противна, и в особенности противно оставаться не только буржуем,
но и фабрикантом, активно выступающим противпролетариата
буржуем. Несколько дней на фабрике моего старика опять показали
мне воочию всю эту противность. Я, конечно, расчитывал остаться
в деле, пока, мне это удобно будет, а там написать что-нибудь про­
тиво-полицейское, чтобы мало-мальски прилично перебраться за
границу, но я не выдержу так долго. Если бы я не был вынужден
ежедневно регистрировать в моей книге отвратительнейшие кар­
тины из жизни Англии, я, вероятно, уже успел бы прокиснуть, но
именно эта работа давала новую пищу моему бешенству. Если еще
можно, будучи коммунистом, оставаться, по своему внешнему по­
ложению, буржуа и дельцом, если не пишешь,— то зани­
маться одновременно коммунистической пропагандой и фабри­
кантством вовсе негоже. Баста, на пасху я уезжаю. Ко всему этому
усыпляющая жизнь в христианско-прусской семье — вести ее даль­
ше нельзя, ибо, в конце концов, я стану немецким филистером и
внесу еще это филистерство в коммунизм.— Не заставляй меня так
долго ждать твоего письма, как я тебя. Привет твоей жене, хотя
я с нею все еще незнаком, и всем, кто этого заслуживает. Пока
пиши еще сюда: если я уеду, мне твои письма перешлют.
Твой Ф. Э н г е л ь с.

64

4. Энгельс—Марксу.
Бармен, 22 февраля 1845.

Дорогой Маркс!
Наконец, после долгой переписки с Кельном, я получил твой
адрес и сейчас же сажусь тебе писать. Как только пришло известие
о твоей высылке, я счел необходимым открыть сейчас же подписку,
чтобы коммунистически распределить между нами все причинен­
ные тебе лишние расходы. Она пошла хороню, и недели три назад
я послал 50 слишком талеров Юнгу; я написал также дюссельдорф­
цам, которые собрали столько же, а в Вестфалии я поручил аги­
тировать Гессу. Подписка там еще не закончена, живописец Кетт­
ген затянул дело, и я еще не имею всех денег. Я надеюсь, однако,
через несколько дней получить все деньги, и тогда я тебе вышлю
в Брюссель вексель. Так как я не знаю, хватит ли этого, чтобы ты
мог устроиться в Брюсселе, то, само собой разумеется, мой гонорар
за первую английскую статью, который я скоро получу хотя бы
частью и без которого я могу обойтись, так как займу у отца, я
предоставляю с величайшим удовольствием в твое распоряжение.
Эти собаки не должны, по крайней мере, радоваться, что поставили
тебя в затруднительное денежное положение. Верх мерзости, что
тебя заставили еще заплатить за квартиру вперед. Боюсь, впрочем,
что тебя не оставят в покое и в Бельгии и что тебе придется, в кон­
це концов, переехать в Англию.
Но довольно об этой подлой истории. Криге 1) наверное уже
был у тебя. Он великолепный агитатор. Он расскажет тебе много о
Фейербахе. На другой день после его от’езда я получил письмо от
Фейербаха, которому мы писали. Он говорит, что должен сначала
основательно покончить с религией, прежде чем сможет настолько
заняться коммунизмом, чтобы представлять его в литературе.
Кроме того, он в Баварии находится чересчур далеко от всей жизни,
чтобы взяться за это. Впрочем, он коммунист, и его занимает лишь
вопрос, как осуществить коммунизм. Если возможно, он летом при­
едет на Рейн, и тогда он должен поехать в Брюссель. Мы уже по­
можем ему.
Тут. в Эльберфельде, происходят чудеса. Вчера мы устроили
в самой большой зале и первом ресторане всего города наше третье
коммунистическое собрание. На первом присутствовало 40, на вто1)

Тогда известный коммунист. В Америке издавал «Народный Трибун»,
в котором проповедовал коммунизм «любви», жестоко раскритикованный после
Марксом.

65

ром — 130, на третьем. по меньшей мере,— 200 человек. Весь Эльбер­
фельд и Бармен, от денежной аристократии до лавочников, за
исключением лишь пролетариата, был там представлен. Гесс чи­
тал реферат. Читали стихотворения Мюллера, Пюттмана и отрывки
из Шелли, а также статью о существующих коммунистических ко­
лониях, опубликованную в «Bürgerbuch» 1). Потом дискутировали
до часу. Успех колоссальный. Коммунизм является главной темой
разговоров, и каждый день приносит нам новых приверженцев.
Вуппертальский коммунизм представляет уже факт и почти силу.
Ты не имеешь никакого представления, насколько здесь благо­
приятна для этого почва. Самые глупые, беззаботные, проникнутые
филистерством люди, ничем в мире неинтересовавшиеся, начинают
увлекаться коммунизмом. Как долго нас оставят в покое, я не знаю.
Полиция во всяком случае в большом затруднении: она не знает,
что ей делать, а главная скотина, ландрат, как раз теперь в Бер­
лине. Но, если наши собрания запретят, мы обойдем это, а если не
удастся, то мы уже настолько всех расшевелили, что все литера­
турные произведения в нашем духе здесь читаются нарасхват.
Так как я на пасху уезжаю, то тем лучше, что Гесс думает здесь
поселиться и издавать у Бедекера в Эльберфельде ежемесячник,
проспект которого, мне кажется, имеется уже у Криге. Я, как пи­
сал, переезжаю во всяком случае в Бонн. Мое предполагавшееся
путешествие в Париж отпадает, так как мне теперь там нечего де­
лать, зато я наверное приеду в Брюссель, тем более, что мать моя
и обе сестры летом поедут в Остенде. Кроме того, я должен еще раз
посетить коммунистов в Билефельде и, если Фейербах не приедет,
заехать к нему, а после, если буду иметь время и деньги, я хочу
еще раз с’ездить в Англию. Ты видишь, планов у меня много. Бер­
генрот говорил мне, что он, вероятно, через несколько дней будет
в Брюсселе. Вместе с другими дюссельдорфцами он был на нашем
втором собрании и говорил. Это совсем другое дело — стоять перед
живыми, настоящими людьми и проповедовать им непосред­
ственно, физически, открыто, чем заниматься проклятым абстракт­
ным писательством, имея перед «умственным взором» такую же
абстрактную публику.
Я должен опять от имени Гесса — и от моего также — просить
тебя послать что-нибудь Пюттману для его трехмесячника. Мы
должны все вместе появиться уже в первом выпуске, чтобы жур­
нал получил определенный характер. Да и все равно без нас он
лопнет.
1)

66

Эта статья написана Энгельсом.

25 февраля. Вчера пришло известие, что наше ближайшее со­
брание будет разогнано при помощи жандармов и что ораторы
будут арестованы.
26 февраля. Вчера утром обер-бургомистр запретил гос­
поже Обермейер отдавать ее помещение для собраний, а мне было
оффициально передано, что если, несмотря на это запрещение, со­
брание будет устроено, то последует арест и суд. Мы, конечно, не
обратили на это внимания и должны ждать, привлекут ли нас,
что, впрочем, мало вероятно, так как мы были настолько умны,
чтобы не давать им для этого никакого повода, и вся история
кончилась бы только большим позором для правительства. На со­
брании, ведь, были прокуроры и члены суда, а обер-прокурор при­
нимал участие в прениях.
7 марта. С того времени, как я писал предыдущие строки, я
провел неделю в Бонне и Кельне. Кельнцы могут устраивать со­
брания благодаря союзу. По нашему делу пришел указ из Дюс­
сельдорфа, которым запрещаются дальнейшие собрания. Гесс и
Кеттген протестовали. Это, конечно, не поможет, но правительство
из тона протеста увидит, что оно с нами ничего не может поделать.
Гесс опять в очень сангвиническом настроении, так как все удачно
идет, и наши успехи действительно огромны: добрый малый всегда
строит воздушные замки.
Наше «Зеркало Общества» будет великолепно, первый лист
уже цензурован, и все прошло. Статей масса. Гесс живет в Бар­
мене в гостинице «Город Лион». Бергенрот, по всей вероятности,
к вам не так скоро подает, зато приедет другой, которого я не
хочу назвать, так как это письмо наверное будет вскрыто. Если
возможно, то я в апреле приеду. Денежный вопрос для меня теперь
наиболее важный, так как я, вследствие собрания, имел семейную
склоку, и старик заявил мне, что он готов давать мне деньги для
моих «научных занятий», но не на какие-либо коммунистиче­
ские цели.
Я написал бы тебе еще о многом, если бы вмел безопасный
адрес в Брюсселе. Ты должен мне достать такой. Многое, что здесь
случилось, могло бы повредить кое-кому, если бы письмо было
прочтено в черном кабинете. Я остаюсь еще четыре недели и в
начале апреля еду в Бонн. Напиши мне еще раз сюда, чтобы мы
знали, как твои дела. Деньги почти уже все собраны, не знаю,
сколько, но сейчас же будут отосланы. Мой манускрипт будет
отослан на днях.
«Критическая
критика»
все
еще
не
получена.
Новое
название: «Святое семейство» меня еще больше поссорит с

67

моим благочестивым и без того уже сильно раздраженным стари­
ком. Ты. конечно, не мог этого знать. Как видно из об’явления, ты
мое имя поставил первым. Почему? Я ведь почти ничего не напи­
сал, и твой стиль ведь все узнают.
Пиши мне сейчас, нужны ли тебе еще деньги. Виганд недели
через две должен выслать мне кое-что. и тогда ты можешь распо­
лагать ими. Я боюсь, что по подписке получится всего 120—150
франков.
А propos. Мы собираемся перевести Фурье и, если возможно,
вообще издавать «Библиотеку выдающихся заграничных социа­
листов». Лучше всего будет начать с Фурье. Переводчиков мы уже
нашли. Гесс сообщил мне о вышедшем во Франции словаре к произ­
ведениям Фурье, составленном каким-то фурьеристом. Ты наверное
знаешь эту книгу. Напиши мне о ней и, если возможно, пошли мне
один экземпляр по почте. Рекомендуй также сочинения францу­
зов, которые, по твоему мнению, годятся для библиотеки. Поскорее,
так как нужно торопиться, ибо мы уже ведем переговоры с одним
издателем. Как подвигается твоя книга? Я должен взяться теперь
за мой манускрипт. Будь, потому, здоров и отвечай сейчас же
по всем пунктам.
Кланяйся Криге и Бюргерсу. Где Бернайс?
Твой Ф р и д р и х Эн г е л ь с.

5. Энгельс—Марксу.
Бармен, 17 марта 1845.

Дорогой Маркс!
Вчера Гесс передал мне твое письмо. Что касается переводов,
то они еще совсем неорганизованы. В Бонне я хотел дать тамош­
ним знакомым Фурье для перевода под моим надзором и руко­
водством. конечно — с пропуском космогонической нелепицы, и,
если издатель был бы согласен, выпустить эту вещь, как первую
часть библиотеки. Я говорил об этом с Буцем, издателем «Зеркала
Общества», и он, повидимому, был не прочь взяться за это, но для
большой библиотеки у него нет достаточно средств. Если мы из­
дадим ее в этом виде, то лучше обратиться к Леске или кому-ни­
будь другому, кто имеет достаточно средств. Взять на себя
лично перевод я в это лето не могу, так как должен спешить
с английскими вещами. Первая работа отправлена на этой неделе
Виганду, и так как я с ним договорился, что, при получении ману­
скрипта, он должен выслать мне 100 талеров, то дней через 8—12

68

я надеюсь получить деньги и послать тебе. Пока для тебя имеется
122,22 франка.
С этим письмом ты получишь остаток собранных денег. Если
бы эльберфельдцы не затянули так сильно все дело, а они могли
бы собрать еще среди их буржуазных друзей двадцать талеров, то
ты получил бы деньги и раньше, и в большем количестве.
Возвращаюсь к библиотеке. Не знаю, будет ли историче­
ский порядок наилучшим. Так как французы и англичане дол­
жны сменяться, то историческая последовательность все равно бу­
дет нарушаться. Кроме того, я думаю, что лучше было бы пожер­
твовать
теоретическим
интересом
практическим
соображе­
ниям и начать теми вещами, которые дадут немцам больше всего
материала и которые ближе всего к нашим принципам. Следова­
тельно, лучшие вещи Фурье, Оуэна, сенсимонистов и т. д. Мо­
релли можно было бы дать раньше. Очерк исторического разви­
тия можно было бы дать во введении к библиотеке, так что читатель
мог бы легко ориентироваться. Это введение мы могли бы сделать
вместе — ты взял бы Францию, я — Англию. Это не трудно будет
сделать, если я, как предполагаю, приеду к вам на три недели. Во
всяком случае, мы могли бы обсудить этот план. Но необходимо
начать с таких вещей, которые имели бы практическое, назида­
тельное значение для немцев и избавили бы нас от необходимости
еще раз повторять то, что другие сказали до нас. Если бы мы хо­
тели дать собрание источников по истории социализма или, скорее,
историю социализма в документах и по источникам, то мы, боюсь,
не скоро справились бы с этой работой, да и наскучили бы чита­
телю. Поэтому я за то, чтобы мы давали только такие вещи, ко­
торые, по своему содержанию, и теперь еще имеют положительный
интерес. «Политическая Справедливость» Годвина могла бы тогда,
как критика политики с политической и гражданско-социальной
точки зрения, несмотря на многие прекрасные вещи, в которых
Годвин граничит с коммунизмом, совершенно отпасть, так как ты
ведь дашь полную критику политики. Тем больше, что Год­
вин в заключение приходит к результату, что человек по возмож­
ности должен эмансипироваться от общества и пользоваться им
лишь, как предметом роскоши («Political Justice», II, книга 8, при­
ложение к 8 главе), да и вообще в своих выводах решительно
антисоциален. Впрочем, я книгу эту читал уже давно,
когда мне самому многое было неясно, и должен ее еще раз про­
читать. Возможно, что она дает больше, чем я тогда нашел. Если
мы включим Годвина, то мы не можем не дать его дополнения, Бен­
тама, хотя последний крайне скучен и теоретичен.— Напиши мне

69

об этом, и мы увидим, что можно сделать. Так как эта идея нам
обоим пришла в голову, то ее нужно осуществить — я подразу­
меваю библиотеку. Гесс наверное примет в ней участие с удоволь­
ствием, я — тоже, как только найду время. У Гесса времени доста­
точно, так как он теперь, кроме редакции «Зеркала», ничем не за­
нят. Если мы сойдемся в главном, то мы сможем после, когда я
приеду к вам,— а я теперь еще больше об этом буду хлопотать,—
выработать весь план в деталях и приступить к делу.
«Критическая критика» — я, кажется, уже писал тебе, что она
получена здесь,— просто великолепна. Твои рассуждения об еврей­
ском вопросе, истории материализма и «тайнах» 1) превосходны
и произведут большое впечатление. Но, при всем том, книга слиш­
ком велика. Суверенное презрение, с которым мы оба выступаем
против «Литературной Газеты», очень мало гармонирует с 22 ли­
стами, которые мы ей посвящаем. Кроме того, значительная часть
критики спекуляции и абстрактного существа вообще останется
непонятной большой публике и не всех будет интересовать. Но
вообще вся книга прекрасно написана и заставляет читателя сме­
яться до упаду. Бауэры не смогут ничего ответить. Бюргерс мог
бы, если он напишет о книге в первом выпуске журнала Пюттмана,
упомянуть причину, по которой я написал так мало и обработал
только те части, которые не требовали особого труда,— мое корот­
кое, всего лишь десятидневное пребывание в Париже. И без того
производит комическое впечатление, что я написал едва полтора
листа, а ты больше двадцати. Абзац о «проституции» ты лучше
мог бы выпустить. Слишком мало, да и не имеет значения.
Удивительно, что, кроме библиотеки, я сошелся с тобой еще в
другом плане. Я тоже хотел написать для Пюттмана критику Ли­
ста — к счастью, он мне во-время об этом сообщил. Так как я хотел
заняться
Листом
практически,
развить
практические
последствия его системы, то одну из моих эльберфельдских речей
(отчет будет напечатан в журнале Пюттмана), в которой я сделал
это вкратце, я разработаю подробнее. Кроме того, я предполагаю —
на основании письма Бюргерса к Гессу, да и зная твои личные на­
клонности,— что ты обратишь большее внимание на его теоретиче­
ские предпосылки, чем на результаты.
Я веду тут поистине собачью жизнь. История с собраниями
и «легкомыслие» некоторых здешних коммунистов, с которыми я
встречаюсь, опять разбудили весь религиозный фанатизм моего ста­
рика. Мое заявление, что я окончательно отказываюсь от гешефт1)

70

Речь идет о «Парижские тайнах» Эжена Сю.

махерства, его еще более рассердило, а мое открытое выступление
в качестве коммуниста развило в нем к тому же и настоящий бур­
жуазный фанатизм. Ты можешь себе представить теперь мое поло­
жение. Так как недели через две я уезжаю, то не хочу начинать
скандала и все покорно сношу. Они к этому не привыкли и потому
становятся храбрее. Когда я получаю письмо, то его обнюхивают
со всех сторон прежде, чем передают мне. А так как они знают,
что все эти письма от коммунистов, то они при этом строят такие
печальные физиономии, что хоть с ума сходи. Выхожу я, все та
же физиономия. Сижу я у себя в комнате и работаю — конечно, над
коммунизмом, это прекрасно знают — все та же физиономия. Я не
могу ни есть, ни пить, ни спать без того, чтобы предо мною не
стояла все та же плачевно-жалобная физиономия. Остаюсь ли я
дома, ухожу ли, молчу ли я или говорю, читаю ли я или пишу,
смеюсь или нет,— отец мой строит все то же уныло-скорбное лицо.
К тому же старик мой так плохо разбирается во всем, что считает
одинаково «революционным» коммунизм и либерализм и, не­
смотря на все мои возражения, делает меня ответственным
за все гнусности английской буржуазии в парламенте. А тут еще
у нас в доме царит пора благочестия. Восемь дней назад были у
конфирмации брат и сестра, сегодня вся родня собирается к ужину
— и лица моих стариков еще более печальны, чем всегда.
А, к довершению несчастия, вчера вечером я был вместе с
Гессом в Эльберфельде, где мы до двух часов проповедовали ком­
мунизм. Сегодня, конечно, опять вытянувшиеся физиономии, на­
меки, догадки. Наконец, они собрались с мужеством, чтобы спро­
сить, где я был.— «У Гесса».— «У Гесса! О, боже!»— Большая пауза,
христианское отчаяние на лице.— «Что за общество ты выбираешь
себе?!»— Вздохи и т. д. Просто с ума сойти можно. Ты не имеешь
никакого представления, сколько коварства в этой христианской
охоте на мою «душу». А если мой отец еще откроет, что существует
«Критическая критика», то он в состоянии выбросить меня из дому.
Кроме того, постоянное раздражение при виде своей полной бес­
помощности. Ведь, они находят наслаждение в том, что терзают
себя и мучат всякими фантазиями об аде, и в то же время им
нельзя об’яснить даже самые, элементарные принципы справед­
ливости.
Если бы не мать,— она воистину прекрасный человек и только
по отношению к отцу несамостоятельна,— которую я действительно
люблю, то я никогда бы не сделал моему фанатическому и де­
спотическому отцу ни малейшей уступки. А теперь мать моя каж­
дый раз огорчается до болезни и из-за меня страдает жестокими

71

головными болями. Я не могу больше этого выдержать, я должен
уехать и с трудом представляю, как я еще выдержу здесь две не­
дели. Но, так или иначе, я уже устроюсь.
Что касается всего прочего, то нового ничего нет. Буржуазия
политизирует и ходит в церковь, а что делает пролетариат — мы не
знаем, да и вряд ли можем знать. Адрес, по которому вы отпра­
вили последнее письмо, пока еще надежен. Сегодня вечером я на­
деюсь получить деньги, и только что Кеттен уверял меня, что он
через пару дней достанет еще. Я ему, однако, неособенно верю:
Кеттген только там под рукой, где он может фигурировать на пер­
вом плане, иначе же он никуда не годится и ничего не делает.
Addio!
Твой Энгельс.

72

II.

Маркс и Энгельс в Брюсселе.—Размежевание с «истинными
социалистами».—Основание Союза Коммунистов.

(1846—1847).
Маркс попал в Брюссель в феврале 1845 г., а Энгельс в апреле.
Последний только что отправил издателю рукопись своей книги о
«Положении рабочего класса в Англии», а первый, отказавшись
от намерения писать историю Конвента, принимается теперь вплот­
ную за критическую историю политических и экономических
учений.
К сожалению, мы слишком мало знаем об этом периоде.
Между последним письмом Энгельса из Бармена от 17 марта 1845
до первого опубликованного за 1846 г. письма (19 августа 1846 г.)
прошло полтора года. Видно, что Энгельс за это время пережил
очень много, что его миросозерцание в коренных пунктах измени­
лось. От старого энтузиазма, возлагавшего такие надежды на мир­
ное распространение коммунизма под эгидой прусских прокуроров,
не осталось и следа. В одном из писем он жестоко смеется над
Гессом, который в не менее восторженных письмах, чем прежде
сам Энгельс, описывает новые успехи коммунистов в Кельне, где
им, в ряде собраний, удалось провести программу, по своему ра­
дикализму, мол, нисколько не уступающую программе английских
и французских коммунистов.
Мы уже видели, что Энгельс еще в начале 1845 г., не совсем
освободился от иллюзий немецкого социализма. Следующая ци­
тата из остававшейся до сих пор неизвестной статьи Энгельса пока­
жет нам, как наивен был его коммунизм, как много родственного в
нем с тем социализмом, который дебатировался в русских револю­
ционных кружках самообразования еще в восьмидесятых годах:
«Когда вы вступаете в беседу о социализме или коммунизме,
то вам приходится часто наблюдать, что многие люди готовы согла­
ситься с вами по существу и об’явить коммунизм прекрасным
73

делом. «Но — прибавляют они — нет никакой возможности осуще­
ствить его на практике». Это возражение встречается так часто, что
пишущий эти строки считает необходимым и полезным ответить
на него изложением фактов, которые в Германии слишком мало
известны и которые, по его мнению, совершенно уничтожают это
возражение. Коммунизм, социальная жизнь на основе общности
имущества, не только возможен, но уже осуществлен во многих
общинах в Америке и в одном месте в Англии и, как мы сейчас
увидим, с блестящим успехом.
«Если мы внимательно рассмотрим указанное возражение, то
мы увидим, что оно распадается на два. Во-первых, нельзя будет
найти рабочих для унизительных и неприятных родов труда, вовторых, при одинаковом праве на общее владение, участники бу­
дут ссориться из-за него, и коммунистическая община неизбежно
распадется. Первое возражение устраняется очень просто: раз они
выполняются для общины, все эти работы перестают быть унизи­
тельными, и, кроме того, посредством улучшенных методов, машин
и т. д., они легко могут быть сведены на нет. Так, в Нью-Йорке, в
одном большом отеле, сапоги чистят при помощи пара, а в ком­
мунистическом поселении «Гармония» в Англии отхожие места не
только очищаются автоматически, но, при посредстве особых труб,
нечистоты отводятся непосредственно в большой резервуар для
хранения удобрительных веществ. Что же касается второго возра­
жения, то до сих пор все коммунистические колонии после десяти­
пятнадцати лет достигали такого богатства, что имеют все необхо­
димое в избытке, и поэтому им нет никакого повода ссориться» 1).
Как не вспомнить при этом жаркие дебаты о чистке сапогов
и отхожих мест,— вопросы, которые всегда сильно занимали социа­
листов из «буржуазной интеллигенции», когда обсуждались по­
дробности устройства «будущего общества»?
А между тем цитируемая мною статья и есть тот самый до­
клад, который Энгельс читал на одном из собраний в Эльбер­
фельде, так восторженно описываемых им в своих письмах
к Марксу.
Как велика была разница между взглядами обоих друзей, на­
сколько интенсивна была работа Маркса в деле создания основ
их общего мировоззрения, настолько решающей являлась критика,
1)

См. «Beschreibung der in neuerer Zeit entstandenen und noch
bestehenden communistischen Ansiedlungen» в сборнике «Deutsches Bürgerbuch
für 1845». Herausgegeben von H. Püttmann. Darmstadt, 1845. Как видно из кор­
респонденций Энгельса в «New Moral World», этот сборник вышел в начале
1845 г.

74

которой Маркс подверг братьев Бауэров, лучше всего показывает
«Святое семейство».
Когда Энгельс расстался в Париже с Марксом, речь шла о ма­
леньком памфлете против Бруно Бауэра и его последователей. В
действительности же получился большой трактат, в котором Маркс
не только развил более подробно взгляды, уже высказанные им в
«Немецко-Французских Летописях», но затронул и совершенно но­
вые области. Коммунизм, еврейский вопрос, французская револю­
ция, история материализма, критика спекулятивной философии,
сатира на все буржуазные рецепты по части облагодетельствования
«низших» классов, под видом критики «Парижских тайн» Эжена
Сю,— по каждому из этих вопросов Маркс высказывает ряд мыс­
лей, которые после органически входят в систему научного комму­
низма. Когда Энгельс приехал в Брюссель, Маркс уже успел сде­
лать шаг дальше.
Вслед за «идеей рабочего сословия», которая, по общему при­
знанию всех современников, принадлежит исключительно ему, он
уже весной 1845 г. формулирует основные положения материали­
стического понимания истории. Если уже в «Немецко-Французских
Летописях» и в «Святом семействе» он фактически оставляет за
собой Фейербаха, то в ряде тезисов, направленных им против по­
следнего и формулированных впервые в Брюсселе, он теперь так же
решительно сосчитывается с материализмом Фейербаха, как прежде
с «философией самосознания» Бруно Бауэра.
В том виде, как они напечатаны сорок лет спустя Энгельсом,
они представляют некоторые отступления от оригинала. Так, третий
тезис гласит:
«Материалистическое учение об изменении обстоятельств и
воспитании забывает, что обстоятельства изменяются людьми и что
воспитатель сам должен быть воспитан. Оно, поэтому, должно де­
лить общество на две части, из которых одна стоит над обществом.
Совпадение изменения обстоятельств и человеческой деятельности
или самоизменение может быть постигнуто и правильно
понято только, как революционная практика» 1).
1)

Тезисы найдены мною в одной из записных книжек Маркса. Хотя
Энгельс пишет, что они формулированы весной 1845, хотя это предположе­
ние весьма вероятно, однако, в самой записной книжке трудно найти какие-ли­
бо точные указания. Во всяком случае, из других заметок видно, что огромное
большинство их относится к первому году пребывания Маркса в Брюсселе. Обра­
щаю внимание русских исследователей истории деятелей 40-х годов, что в этой
же книжке имеется адрес некоего «Mr. Egoroff, Rue de Canette 13, au 1 ét.».
Действительно ли это какой-нибудь Егоров, или только «инкогнито»? Не Ога­
рев ли это?

75

Кроме мелких изменений и вставок, Энгельс прибавляет:
«напр., у Роберта
Оуэна». Эта прибавка лишний раз указы­
вает, как даже фейербаховский материализм логически приводил к
тем же выводам, что и материализм XVIII века в его французской
форме или в том его видоизменении, которое он получил у Оуэна.
В статьях Добролюбова и Чернышевского легко найти целый ряд
мест, устанавливающих близкое идейное родство их миросозерца­
ния с тем «реальным гуманизмом» на почве которого стоял Маркс
еще в конце 1844. И для них промежуточным звеном между Фей­
ербахом и коммунизмом служили Фурье и Оуэн, точно так же, как
можно отметить сходство и в том отношении, что Сен-Симон и
Леру, оказавшие большое влияние на умственное развитие многих
людей сороковых годов, сыграли В духовной ЖИЗНИ Чернышевского
и Добролюбова такую же незначительную роль, как и в умствен­
ной эволюции Маркса и Энгельса.
Можно было бы указать на одного коммунистического мысли­
теля. сочинения которого Маркс изучал очень внимательно — в
«Святом семействе» он его причисляет к «научным коммунистам —
но которого он уже в 1845 г. так же далеко оставляет за собой, как
Вейтлинга и Прудона. Это — теперь совершенно забытый Теодор
Дезами. Крайний коммунист, высоко ценивший Морелли, Бабэфа
и Буонароти, он, как и Вейтлинг, обращается непосред­
ственно к пролетариям, но, в отличие от немецкого коммуниста, он
является последовательным материалистом. С утопистами его род­
нили стремление выдвинуть на первый план особый проект ком­
мунистического устройства будущего общества, разработанный им
так же детально, как у Оуэна и Фурье, и убеждение, которое, как
мы видели, разделял еще в 1844—45 г. и Энгельс, что путем пропа­
ганды этого проекта можно подготовить все необходимые условия
для перевода современного общества в высший класс, коммунисти­
ческий. Но его критика буржуазного общества, в которую вошли
и некоторые элементы фурьеризма и оуэнизма, несомненно, оказала
известное влияние на Маркса: отголосок ее мы находим в критике
буржуазного общества, данной в «Коммунистическом Манифесте».
Надо прибавить, что Дезами и его последователям удалось при­
влечь на свою сторону многих рабочих, и «коммунисты-материа­
листы» с их различными разветвлениями играли большую роль в
подпольном движении, предшествовавшем революции 1848 года.
Из этих элементов организовалась во время второй республики и
второй империи партия бланкистов 1).
1)

Кроме мелких полемических сочинении против Ламеннэ и Кабэ, Де­
зами принадлежат два крупных сочинения: «Code dе la Communuté Paris

76

Но, чем летальное мы изучаем все эти влияния, тем более вы­
является для нас то новое, то оригинальное, что Маркс
внес в коммунизм в течение своего пребывания в Брюсселе. Начав
свою публицистическую карьеру «политиком», радикалом, натолк­
нувшись уже в 1843 году на противоречие между «политической»
и «социальной» революцией, он теперь, наконец, находит решение
вопроса о соотношениях между социализмом и политикой. То, что
прежде было сектой, у него превращается в партию. Между «совре­
менностью» и «будущим» строится мост в виде сознательного уча­
стия партии «будущего» во всех битвах современности. Вместе
с этим на очередь ставился вопрос об организации коммунистов
в особую партию и об отношениях этой партии к различным демо­
кратическим организациям.
Мы считаем в высшей степени вероятным, что Энгельс, при
правке корректур своей книги о «Положении рабочего класса в
Англии», уже пользовался указаниями своего друга. Только таким
путем можно об'яснить, что в самой книге мы не находим почти
никаких следов того умонастроения, какое отмечено нами в пись­
мах. написанных в период подготовления этой книги к печати.
К этому времени — лето 1845 г.— относится поездка Маркса и
Энгельса в Англию, где они пробыли — главным образом, в Манче­
стере — шесть недель. Маркс собирал материалы для своей истории
экономических и политических учений, Энгельс — для истории со­
циального движения в Англии. Весьма вероятно, что именно во
время этой поездки Маркс и Энгельс — который уже и прежде, в
1843—44 г., имел случай встречаться с немецкими и английскими
революционными деятелями — завязали более тесные сношения не
только с бывшими членами «Союза Справедливых», жившими в
Лондоне, но и с теми чартистами, которые, как Гарни, тогда уже
один из редакторов центрального органа чартистов — «Полярной
Звезды», склонялись к коммунизму. В силу условий, на изложении
которых мы не можем теперь остановиться подробнее, между оуэ­
нистами, относившимися совершенно отрицательно к политической
1843. и «Le jésuitisme vaincu et anéanti par le socialisme ou les constitutions
des jésuites et leurs instructions secrètes en parallèle avec un projet d’organisa­
tion du travail». Paris. 1845. Им же был издан специально для рабочих
«Almanach de la Communauté. 1843 Дезами и его группе мы предполагаем
посвятить особую статью. Вопрос этот представляет для русских читателей осо­
бый интерес, ибо уже среди петрашевцев (Тимковский и Спешнев) можно заме­
тить следы влияния этого наиболее крайнего из французских коммунистических
учений. Ср. богатые новыми данными статьи В. И. Семевского о М. В. Бута­
шевиче-Петрашевском. Напомним, что Дезами был известен также Чернышев­
скому и Добролюбову.

77

борьбе, и некоторыми чартистами в 1844—45 г.г. произошло сбли­
жение. Одним из поводов послужило чествование немецкого ком­
муниста Вейтлинга, приехавшего, после долги мытарств по швей­
царским и прусским тюрьмам и этапам, в конце лета 1844 г. в
Лондон.
Со стороны немцев деятельное участие в организации этого
торжества принял Шаппер, старый член «Союза Справедливых»,
замешанный в неудавшейся попытке восстания 12 мая 1839 (Блан­
ки и его друзья) и вынужденный вследствие этого оставить Фран­
цию. В Лондоне он, в феврале 1840 г., основал общество самообра­
зования для рабочих, существующее и до сих пор и более известное
под именем «коммунистического рабочего клуба». Около него скоро
сгруппировался кружок выдающихся рабочих — Эккариус, Бауэр,
Молль, Пфендер,— которые вели коммунистическую пропаганду
среди многочисленной немецкой рабочей эмиграции.
По инициативе Шаппера, уже в октябре 1844 г. было органи­
зовано интернациональное общество под названием «Демократиче­
ские друзья всех народов» («Democratic friends of all Nations»),
ставившее себе целью сближение между революционерами всех
национальностей, укрепление братства между различными наро­
дами, завоевание политических и социальных прав.
По возвращении в Брюссель, Маркс и Энгельс продолжали
свои теоретические работы. План, о котором Энгельс писал еще в
письме из Бармена,— критический разбор протекционизма Листа,—
остался невыполненным, хотя Энгельс, как видно из одного не­
опубликованного его письма к издателю Кампе, обращался еще в
октябре 1845 г. с определенным предложением по этому поводу. В
области проектов остался и план «Библиотеки социалистических
писателей».
Не удалось обоим друзьям опубликовать и крупный труд,
посвященный немецкой идеологии. Не только вся послегегелевская
философия — Бауэр, Фейербах, Штирнер — но и различные оттенки
немецкого «истинного» социализма были подвергнуты резкой кри­
тике. Только отдельные главы этой работы увидели свет отчасти
еще в сороковых годах, отчасти в наше время.
Это была последняя работа, в которой Маркс и Энгельс сво­
дили счеты со своим философским прошлым, в которой они реши­
тельно порывали связь со всеми старыми друзьями. Начиная с
1846 года, оба они посвящают себя другой работе, которая до сих
пор оставалась малоизвестной, хотя совершенно изменила харак­
тер и направление их литературной деятельности.

78

В специальной работе, посвященной этому периоду в жизни
Маркса и Энгельса, закончившемуся организацией «Союза Комму­
нистов» и «Коммунистическим Манифестом», мы покажем, какая
сеть легенд сплелась вокруг истории этой первой «марксистской»
организации. Если не считать полицейской истории немецкого со­
циализма до 1848 г., написанной Штибером и Вермутом, то един­
ственным источником до сих пор являлось введение, написанное
Энгельсом почти сорок лет спустя после основания Союза, к бро­
шюре Маркса о кельнском процессе коммунистов. Детальный кри­
тический анализ этого введения и сопоставление этих воспомина­
ний Энгельса с более ранними данными, приведенными Марксом
в его книге «Господин Фохт», привели нас к заключению, что вся
история «Союза Коммунистов» до 1848 г., как она повторяется со
слов Энгельса, представляет не что иное, как дидактический рас­
сказ, написанный в поучение немецким социал-демократам, кото­
рые попали в восьмидесятых годах в положение, сходное с поло­
жением немецких коммунистов в 1846—48 г.г., т.-е. вынуждены
были опять перейти на «нелегальное положение». Под влиянием
той же дидактической тенденции, Энгельс совершенно неверно изо­
бражает позицию, которую он занимал вместе с Марксом.
Если верить Энгельсу, то он и Маркс, чуть не до 1847 г., стояли
совершенно в стороне от рабочего движения и являлись по отно­
шению к «Союзу Справедливых» чем-то в роде «посторонних зри­
телей», пока, наконец, лидеры этого союза, убедившись в превос­
ходстве взглядов Маркса и Энгельса, не обратились к ним с пред­
ложением вступить в союз и внести теоретическую ясность и
стройность туда, где прежде господствовали путаница и эклек­
тизм.
В действительности дело происходило совершенно иначе.
Маркс и Энгельс очень рано выступили в качестве «практиков»,
но до 1846 г. деятельность их проходила главным образом в среде
«буржуазной интеллигенции». Организационная работа в среде
рабочего класса была им еще почти совершенно чужда.
Мы уже видели, что в Лондоне была крупная коммунистиче­
ская организация, в которой преобладали рабочие. В Париже, где
немецкая колония была еще многочисленнее, среди рабочих —вер­
нее, квалифицированных ремесленников — было также не мало ком­
мунистических групп, находившихся под влиянием Вейтлинга и
позже Кабэ (через посредство уже знакомого нам Эвербека). Еще
более многочисленны были группы в Швейцарии, где лидерами
являлись Вейтлинг и Август Беккер.

79

На основании все того же рассказа Энгельса, дело изобра­
жается так. как будто после краха восстания 12 мая 1839 г. в Па­
риже, вместе с переселением Шаппера и его товарищей в Лондон,
и центральная организация «Союза Справедливых» была перене­
сена в Лондон. В действительности же, после 1839 г., мы не на­
ходим
никаких
следов
существования
этой
ор­
ганизации. Верно только то, что бывшие члены «Союза Спра­
ведливых», раз’ехавшись из Парижа, продолжали как в Англии,
так и в Швейцарии свою революционную пропаганду.
Но между этими отдельными группами не было никаких регу­
лярных сношений, как не было никакого общего органа. Не в луч­
шем положении находились и коммунистические одиночки или
кружки из среды «буржуазной интеллигенции», рассеянные в Гер­
мании (главным образом, в Вестфалии, Рейнской провинции. Силе­
зии и в Берлине). Правда, эти «литераторы», «интеллигенты», в
противоположность рабочим, имели в своем распоряжении ряд
литературных органов, в которых велась коммунистическая про­
паганда. Но, пока последняя сводилась к различным философским
упражнениям на социалистические темы, пока она обращалась
исключительно к «образованным классам» и чуралась всякой поли­
тической деятельности, не чувствовалось никакой потребности ни
в общей организации, ни в устройстве тесных сношений с уже су­
ществовавшими в разных местах рабочими группами.
Иначе сложились обстоятельства, когда Маркс, который ни­
когда не отрицал значения политической деятельности, и вслед за
ним Энгельс, разделявший вместе с «истинными социалистами»
их предрассудки против «политики», нашли, наконец, синтез между
последней и социализмом и, вместе с тем, и ответ на вопрос, как
слить рабочее движение и социализм, до того времени шедшие
разными дорогами. Оказалось, что социализм или коммунизм есть
высшая форма рабочего движения, что коммунизм предполагает
самую совершенную демократию. что коммунизм может быть осу­
ществлен только рабочим движением, что единственный класс, ко­
торый может и должен, по своему положению, взять на себя осу­
ществление коммунизма — это пролетариат. Отсюда сама собою
вытекала задача — внесение в классную борьбу пролетариата
света сознания ее целей и организация пролетариата в особую по­
литическую партию. Не отчуждение от задач современности, не
стремление уйти в сектантскую келью, а вмешательство во все
явления общественной жизни, внимательное изучение действитель­
ности и активное участие во всех сферах современной жизни!
Понятно, что всякая попытка соединить «интеллигентские» и
80

«рабочие» коммунистические группы не могла не натолкнуться на
ряд препятствий. С одной стороны, приходилось вступить в борьбу
со староверами «истинного социализма», с другой — пришлось счи­
таться с предрассудками рабочих и их недоверием к «литераторам».
Необходимо было, поэтому, создать организационный центр,
который, преследуя сначала чисто пропагандистские задачи, по­
степенно подготовлял бы условия для более тесной организации.
Более легкой и выполнимой казалась задача об’единения немецких
коммунистических групп, находившихся тогда в положении, очень
сходном — в организационном отношении — с положением русских
социал-демократических групп до 1898 года.
Необходимость созвать с’езд представителей всех коммунисти­
ческих групп обсуждалась уже в конце 1845 и начале 1846 г. Мне
удалось найти циркуляр, в котором мотивируется значение этого
с'езда и, как наиболее удобный пункт для делегатов из Германии,
указывается Верьве, где тогда жил Гесс, и наиболее подходящий
для Маркса и Вейтлинга, присутствие которых считается безу­
словно необходимым.
К сожалению, нет никакой возможности точно установить,
состоялся ли этот с’езд, предполагавшийся летом 1846 г. По всей
вероятности, план этот расстроился, так как попытка соглашения
между Марксом и Вейтлингом кончилась неудачей. (На одном из
этих заседаний присутствовал Анненков). И еще более резко вы­
ступили Маркс и его друзья в мае 1846 г. против Криге, одного из
влиятельнейших представителей немецкого «истинного» социа­
лизма.
К этому времени относится план Маркса и Энгельса организо­
вать особые группы из тех коммунистов, которые разделяли их
взгляды. В Брюсселе вокруг них сгруппировалась значительная
община, в которую входили Вильгельм Вольф,— ему Маркс после
посвятил первый том «Капитала»,— Себастиан Зейлер, Иосиф Вей­
демейер, Филипп Жиго, бельгиец, позже Тедеско, тоже бельгиец,
несколько рабочих. Гесс, после некоторых колебаний, присоеди­
нился к Марксу.
Брюссельская группа должна была служить главным ядром
новой коммунистической организации, которая с самого на­
чала
должна
была
быть
интернациональной.
Маркс и Энгельс надеялись привлечь на свою сторону Прудона и
выдающихся английских чартистов. Исходя из убеждения, что
Европа стоит накануне новой революции, которая доставит всюду
власть буржуазии, но в то же время подготовит условия для орга­
низации политической партии пролетариата, они приглашали

6

81

Прудона присоединится к ним, чтобы подготовиться к тому вре­
мени, когда наступит «момент действия», т.-е. революция. Напеча­
танное в корреспонденции Прудона письмо его к Марксу, толковав­
шееся до сих пор вкривь и вкось, приобретает совершенно другой
смысл, если перестать считать его ответом на предложение Маркса
принимать участие в каком-то чисто литературном предприятии.
Если Прудон ответил отказом, то Гарни отнесся только скеп­
тически к новому плану, но из'явил согласие, если в организацию
будут посвящены его лондонские друзья из немецкой эмиграции,
главным образом, Шаппер.
Трудно сказать, почему Маркс и Энгельс для своей новой ор­
ганизации
приняли
название
«Kommunistisches
Korrespon­
denz Komitee», т. е. коммунистический комитет сношений. Быть
может,тут играли роль реминисценции из истории французской
революции или из истории старых английских революционных
обществ (французские Comités de correspondances или англий­
ские Corresponding societies). Но, на ряду с брюссельским, очень
скоро возник такой же комитет в Лондоне, в который вошли наи­
более выдающиеся члены «коммунистического рабочего клуба» и
Гарни. А осенью 1846 г. Энгельс переезжает из Брюсселя в Па­
риж, чтобы и там организовать такой же комитет, что ему удается
при помощи Юнге, наборщика, жившего прежде в Брюсселе. Ему
пришлось при этом встретиться с сильной оппозицией, часть ко­
торой находилась под сильным влиянием учений Прудона, в той
их форме, в которой их «германизировал» Карл Грюн, другая же —
под влиянием Кабэ.
К лету 1847 года новые организации настолько уже окрепли,
что явилось возможным созвать предварительный с’езд всех этих
комитетов в Лондоне. Па этом с’езде, решено было об'единиться
в «Союз Коммунистов». Принят был временный организацион­
ный устав, который решено было предложить на обсуждение от­
дельным комитетам, с тем, чтобы на следующем с’езде принять его
с необходимыми поправками в окончательной форме. К этому же
с'езду должен был быть представлен проект коммунистического
«Исповедания веры».
Что борьба внутри комитетов и после первого конгресса про­
должалась, видно особенно ясно из писем Энгельса. И не только
в парижской общине, в которой сильны были старые традиции.
Лондонцам тоже пришлось бороться не только с приверженцами
Кабэ, отстаивавшими план эмиграции в Америку, но и с привер­
женцами Гейнцена, который, в качестве буржуазного демократа,
вел жестокую войну с коммунистами.

82

Некоторый свет на эту внутреннюю борьбу проливает издан­
ный лондонскими членами «Союз Коммунистов» пробный номер
первого
рабочего
марксистского
журнала.
Он
назывался
«Коммунистический Журнал» и вышел в свет в сентябре 1847.
Под заголовком — за шесть месяцев до появления «Комму­
нистического Манифеста» — мы читаем: «Пролетарии всех стран,
соединяйтесь!» Все статьи анонимны. Программная статья, напи­
санная, вероятно, коллективно, кончается призывом к «пролета­
риям всех стран» об’единиться — «открыто там, где это разрешается
законом, ибо наши действия не боятся света, тайно там, где
произвол тиранов вынуждает нас к этому».
Вторая статья подробно разбирает и отвергает эмиграционный
план Кабэ. Третья статья, написанная, по всей вероятности, Эн­
гельсом, дает характеристику Пруссии. Журнал заканчивается
«Политическим и социальным обозрением», в котором нетрудно
узнать манеру Вильгельма Вольфа.
Второй с’езд, как известно, состоялся в ноябре—декабре 1847 г.
После долгих дебатов принят был новый устав, и решено было
вместо предполагавшегося «исповедания веры», по предложению
Энгельса, опубликовать от имени союза «Манифест коммунисти­
ческой партии». Составление этой программы поручено было кон­
грессом Марксу, хотя с’езду были представлены и другие
проекты «исповедания веры», в том числе один — Энгельсом. Само
собою разумеется, что Маркс, при составлении Манифеста, поль­
зовался помощью своего друга, но сравнение этого документа с
тем проектом, который принадлежит Энгельсу и в 1913 г. опублико­
ван Бернштейном, показывает нам, почему Энгельс, в предисловии
к вышедшему после смерти Маркса изданию «Манифеста», кате­
горически утверждает, что главные идеи этого Манифеста принад­
лежат исключительно Марксу.
Едва только манифест был написан — понадобилось не одно
напоминание со стороны центрального комитета в Лондоне, чтобы
Маркс отказался от дальнейшей обработки 1) — и отправлен в
1)

«Центральный комитет областному комитету в Брюсселе. Лондон, 26 ян­
варя 1848. Резолюция, принятая 24 января 1848.
Центральный комитет поручает сим областному комитету в Брюсселе со­
общить гражданину Марксу, что если Манифест коммунистической партии, со­
ставление которого он взял на себя на последнем конгрессе, не будет доставлен
в Лондон до вторника, 1 февраля сего года, то против него будут приняты даль­
нейшие меры. В случае, ежели гражданин Маркс не исполнит работы, централь­
ный комитет требует немедленной отсылки предоставленных в распоряжение
Маркса документов.
От имени и по поручению центрального комитета: Шаппер, Бауэр,
Молль».

6*

83

Лондон, чтобы быть напечатанным, как уже послышались раскаты
приближающейся исторической грозы. Манифест еще брошюро­
вался, когда в Париже началась февральская революция. В Гер­
манию первые экземпляры его попали уже после мартовской ре­
волюции. Ему предшествовали «требования коммунистической
партии», формулированные новым центральным комитетом. Как
только началась революция, лондонский комитет, который, по
уставу, выполнял функции центрального комитета, передал
свои полномочия брюссельскому. Но главные члены последнего
вынуждены были переехать в Париж, чтобы оттуда, после круп­
ного конфликта с немецкой демократической эмиграцией, замы­
шлявшей вооруженное вторжение в Германию, направиться на
родину.
Только при свете этих фактов нам становится вполне понятна
литературная деятельность обоих друзей в 1846—1847 г. Каждое
выступление вызывается или об'ясняется потребностями пропа­
ганды или размежевания с группами, которые старались «вовлечь
возникавшие в различных концах Западной Европы коммунисти­
ческие организации в русло той или иной доктрины. Эту цель
преследовала полемика с Криге, с Грюном. с Гейнценом. Так как
основанная ими организация с самого начала носила интернацио­
нальный характер, то им пришлось считаться не только с чисто
немецкими течениями, но и с чужеземными, тем более, что они,
как. напр., учение Прудона, оказывали сильное влияние и на
немецких рабочих. Отсюда и стремление завязать сношения со
всеми демократическими и социалистическими органами во Фран­
ции и Англии, чтобы иметь возможность литературным путем
влиять на читателей этих органов. Эта работа выпадала, главным
образом, на долю Энгельса, который, начиная с 1845 г., пишет в
главном органе чартистов — «Полярной Звезде», как он прежде ра­
ботал в органе оуэнистов «Новом Нравственном Мире», а с 1847
работает во французской «Réforme» и «Atelier».
Вся эта кипучая деятельность нашла себе, правда, слабое
отражение в письмах 1846—1847 годов. К сожалению, мы не мо­
жем дать полный перевод всех этих писем, так как многие из них
носят слишком специальный характер и изобилуют мелочами,
требующими очень подробного комментария. Мы выбрали только
наиболее характерные для Энгельса и той эпохи.

84

1. Энгельс—брюссельскому комитету.
Париж, 21 августа 1846.

Carissimi!
Наше предприятие пойдет здесь прекрасно. Эвербек в восторге
от него и желает только, чтобы мы не торопились с официальной
организацией комитета, так как в ближайшем будущем предстоит
раскол. Остаток вейтлингианцев, маленькая группа портных, будет,
вероятно, скоро вышвырнута из организации, и Эвербек считает
более удобным подождать, пока это будет сделано. Он, однако, ду­
мает, что вряд ли можно будет привлечь к «корреспонденции» 1)
более четырех или пяти человек, но этого вполне достаточно. На­
деюсь, что, в ближайшем письме, я уже извещу вас о ее консти­
туировании.
Эти портные, право, удивительные парни. Недавно они серь­
езно дискутировали вопрос о том, не удобнее ли прикреплять ножи
и вилки к столам посредством цепочек. Их, однако, немного. На
последнее, очень грубое письмо, которое мы ему переслали, Вейт­
линг не ответил. Он потребовал, чтобы ему выслали 300 франков
для его экспериментов, но прибавлял, что вряд ли из этого вый­
дет что-либо. Вы можете себе представить, как они ему ответили.
Зато столяры и кожевники, должно быть, славные парни. Я
их не видел еще, так как Эвербек ведет свое дело с известной
вам осторожностью...
Париж глубоко пал. Дантон продает на бульваре Бурдон
дрова, Барбару продает на улице St.-Honoré ситцы, «Реформа» не
имеет уже достаточно сил, чтобы требовать для Франции Рейна,
оппозиция ищет способных людей, но не находит их, господа
буржуи ложатся так рано спать, что к двенадцати часам все
должно быть закрыто, и молодая Франция мирится с этим
спокойно.
2. Энгельс—брюссельскому комитету.
Париж, 19 сентября 1846.

Дорогие друзья!
Ваши сообщения о Бельгии, Лондоне и Бреславле были очень
интересны. Я рассказал обо всем Эвербеку и Бернайсу. Держите
меня au courant всего, что касается успеха нашего дела и более
или менее усердного участия различных мест, чтобы я мог сооб1)

Сокращенное название организованных в Лондоне и Париже «комму­
нистических комитетов сношений» («Kommunistisches Korrespondenz Komitee»).

85

щить кое-что здешним рабочим. Что поделывают кельнцы? От­
сюда я могу доложить следующее:
1) Со здешними рабочими, т.-е. столярами из Сен-Антуан­
ского предместья, я уже несколько раз имел собеседования. Они
организованы очень своеобразно. Если не считать прежнего союза,
который, вследствие больших разногласий с вейтлинговскими
портными, почти расстроился, то они — от двенадцати до двад­
цати человек — собираются раз в неделю для дискуссий. Так как,
в силу вполне понятных причин, материал скоро иссяк, то Эвер­
бек был вынужден читать им лекции по немецкой истории —
ab ovo — и преподавать им в высшей степени путаную полити­
ческую экономию, которую он позаимствовал из «Немецко-Фран­
цузских Летописей». Затем появился я. Чтобы поддержать с ними
связи, я им изложил в двух беседах историю Германии со времени
французской революции, взяв за исходный пункт экономические
условия. Все, что они получают на этих еженедельных собра­
ниях, они по воскресеньям пускают в ход на собраниях, которые
происходят на окраине города и в которых принимают участие са­
мые разнообразные элементы. На них, отбросив в сторону всякие
политические материи, дискутируют, главным образом, социаль­
ный вопрос. Эти собрания очень полезны, чтобы втянуть новых
людей, так как они вполне открыты. Недели две назад нагрянула
полиция, хотела наложить свое veto, но, в конце концов, дала
себя утихомирить. Часто собирается свыше 200 человек.
Но дальше в таком положении дело оставаться не может.
Среди рабочих замечается известная апатия, вызванная тем, что
им наскучили дискуссии. Все, что они могут противопоставить
портняжному коммунизму, в сущности, сводится к фразам Грюна
о «человеке» и к грюнированному Прудону, которых им препод­
носят сам Грюн и его последователь Эйзерман, старый напыщен­
ный столяр, а частью и наш друг Эвербек. Все это им скоро на­
доело. Начались вечные повторения, и, чтобы удержать их от
засыпания (буквально, так как, эта эпидемия начала сви­
репствовать на собраниях) Эвербек терзал их разными схоласти­
ческими рассуждениями об «истинной стоимости» (которая отча­
сти и на моей совести лежит) и наводил на них тоску германскими
первобытными лесами, херусками и стадо-немецкой грамматиче­
ской ерундой по Аделунгу.
Впрочем, действительным лидером этих рабочих является не
Эвербек, а Юнге, который жил прежде в Брюсселе и хорошо пони­
мает, что следовало бы изменить. Он мог бы многое сделать, так

86

как он всех держит в своих руках и в десять раз умнее всей
клики. Но он чересчур непостоянен и каждый раз выдумывает
новые проекты. Если до сих пор так мало сделано, то только по­
тому, что я в течение трех недель не могу его никак поймать...
2) Теперь нечто забавное. В своей новой, ненапечатанной еще
книге, которую Грюн переводит теперь на немецкий, Прудон вы­
думал способ делать деньги из ничего и сделать рабочих счастли­
выми. Никто не знал, в чем дело. Грюн тщательно хранил эту
тайну, но всюду хвастался, что ему известен новый философский
камень. Всеобщее напряженное ожидание. Наконец, на прошлой
неделе к столярам, у которых я был, является Эйзерман и наивно
выбалтывает великую тайну. Грюн сообщил ему весь план. И
что же оказалось? Ни больше, ни меньше, как уже давно извест­
ные в Англии «базары труда», не раз уже обанкротившиеся,
ассоциации разнородных ремесленников, большой склад, все про­
дукты, доставленные членами ассоциаций, оцениваются по стои­
мости сырого материала и затраченного на них труда и оплачи­
ваются другими продуктами, оцениваемыми таким же способом.
Все количество продуктов, превышающее потребность в них ассо­
циации, продается на всемирном рынке, и выручка идет в пользу
производителей. Таким образом, думает хитрый Прудон, можно
отменить прибыль, которую получает торговый посредник. Что он
таким путем отменяет и прибыль на ассоциационный ка­
питал, что этот капитал и эта прибыль должны быть
точно так же велики, как капитал и прибыль вытеснен­
ных посредников, что он, следовательно, правой рукой от­
дает то, что получает левой — обо всем этом наш мудрец
не догадывается. Что его рабочие никогда не в состоянии будут
достать необходимый капитал, так как они в этом случае могли
бы устроиться самостоятельно, что всякие сбережения в издерж­
ках, достигаемые посредством ассоциации, уйдут на покрытие
всяких рисков, что вся история сводится к желанию убрать из
этого мира контрабандой прибыль, что все это — мещанская идил­
лия, с самого начала исключающая всю крупную промышленность,
строительных рабочих, сельское хозяйство, и то, что на их долю
придутся только убытки буржуев — все это и другие возраже­
ния, навязывающиеся сами собой, он, увлеченный своими иллю­
зиями, совершенно забывает. Преуморительная история!.. Но Пру­
дон навсегда скомпрометирует себя и французских социалистов
перед буржуазными экономистами, если выступит публично с этим
планом. Потому он и полемизирует против революции, что на­
шел, как ему кажется, мирное средство. Прудон похож на Джона

87

Уоттса 1). Этот видит свое призвание в том, чтобы, несмотря на
свой нереспектабельный атеизм и социализм, оставаться для бур­
жуазии респектабельным человеком; Прудон изо всех сил хлопо­
чет чтобы, несмотря на свою полемику против экономистов, стать
признанным великим экономистом. Таковы все сектанты.
И к тому же такая старая история!
3) А теперь еще одна в высшей степени любопытная история.
«Augsburger Allgemeine Zeitung» (21 июля 1846 г.) в корреспон­
денции из Парижа от 16 июля, пишет о русском посольстве в
Париже:
«Это — оффициальное посольство; но вне его или, скорее,
над ним стоит некий Толстой: он не занимает определенной долж­
ности, но известен, как доверенное лицо двора. Прежде чиновник
в министерстве народного просвещения, он явился в Париж с ли­
тературной миссией, написал здесь несколько мемуаров для своего
министерства и доставил несколько обзоров французской прессы.
Затем он перестал писать, но тем больше делал. Он живет на ши­
рокую ногу, вступается со всеми, принимает всех, занимается
всем, все знает и очень многое устраивает. Мне кажется, что именно
он является действительным русским посланником в Париже...
Его заступничество производит чудеса (все поляки, которые про­
сили помилования, обещались к нему), в посольстве все склоня­
ется перед ним, и в Петербурге он пользуется большим влиянием».
Этот Толстой и есть не кто иной, как наш Толстой, наврав­
ший нам, что он хочет продать в России свои имения. Кроме
квартиры, в которой он вас принимал, он имел еще блестящее
помещение на rue Mathurin. где он принимал дипломатов.
Поляки и многие французы давно уже знали это, только
немецкие радикалы, среди которых он считал более удобным
играть роль радикала, ничего не знали. Цитируемая мною статья
написана одним поляком, которого знает Бернайс, и сейчас же
была перепечатана в «Corsaire Satan» и «National». Когда Тол­
стой прочитал статью, он рассмеялся и пошутил над тем, что он, на­
конец, открыт. Он теперь в Лондоне и, так как роль его тут сы­
грана, попытает свое счастье там. Жаль, что он не вернется, иначе
я сыграл бы с ним шутку да представил бы свою визитную кар1)

John Watts, 1818—1887. В «Капитале» Маркс цитирует одну его бро­
шюру и прибавляет: «Я цитирую это сочиненьице, потому что оно представляет
собою настоящую сточную канаву всяких давно прогнивших апологетических
общих мест. Прежде этот господин увлекался оуэнизмом и в 1842 г. опублико­
вал другое сочиненьице — «Факты и выдумки политической экономии», в кото­
ром он, между прочим, называет собственность грабежом. Но с того времени
уже много воды утекло.

88

точку в rue Mathurin. Что после всего этого рекомендованный им
Анненков — тоже русский шпион, c’est clair. Даже Бакунин, кото­
рый должен был знать всю историю, как другие русские
знали ее, тоже очень подозрителен. Я, конечно, не дам ему этого
заметить, но постараюсь отплатить русским. Как ни мало опасны
для нас эти шпионы, им, однако, не следует ничего спускать. Они
очень удобны для того, чтобы производить над ними эксперимен­
ты по части интриги in corpore vili. На это они годятся 1).
Так как я уже расписался, то я в заключение еще сообщу
вам, что Гейне опять здесь и что третьего дня я был у него вместе
с Эвербеком. Бедный парень ужасно осунулся. Он худ, как скелет.
Размягчение мозга распространяется дальше, паралич лица
также. Эвербек говорит, что Гейне может внезапно умереть от
паралича легких или удара, но может также протянуть еще года
три или четыре. Он, конечно, немного в угнетенном состоянии и,
что всего замечательнее, очень мягок (и всерьез) в своих приго­
ворах.— Только по поводу Мейрера 2), он непрерывно острит. В
общем, он сохранил всю свою духовную энергию, но физиономия
его — седая бородка, которую он запустил, потому что не может
бриться, придает ему еще более курьезный вид — способна приве­
сти в уныние всякого, кто его видит. Страшно жалко наблюдать,
как такой славный малый отмирает кусок за куском.
Отвечайте скорей!
Ваш Э н г е л ь с.
3. Энгельс—Марксу.
Париж, 18 сентября 1846.

Дорогой Маркс!
Масса вещей, о которых я тебе хотел писать отдельно, попали
в деловое письмо, которое я написал сначала. На этот раз не имеет
никакого значения, если другие тоже прочтут всю эту чепуху.—
Я все еще не мог собраться с духом, чтобы сделать для тебя извле­
чения из Фейербаха. Здесь, в Париже, эта материя кажется очень
скучной. Но я имею теперь эту книгу дома и скоро возьмусь за
работу...
В деловом письме я был крайне несправедлив по отношению
к Прудону. Я должен, поэтому, внести в свое изложение поправку.
1)

Эта часть письма уже цитирована мною в статьях «К. Маркс и русские
люди сороковых годов».
2) Мейрер, Герман,— второстепенный немецкий поэт. Был вынужден оста­
вить в тридцатых годах Германию и жил сначала в Швейцарии, после в Па­
риже. Сотрудничал в «Vorwärts» и в 1848 издавал свой журнал «Horen».

89

Я было думал, что он выдумал маленькую нелепость, нелепость
в пределах смысли. Вчера, однако, опять дискутировали этот
план, и я узнал, что эта новая нелепость действительно совер­
шенно
беспредельная
нелепость.
Представь
себе
только: пролетарии должны на сбережения обзавестись ма­
ленькими акциями. На эти деньги (конечно, таких рабочих будет
не меньше 100000 или 200000) устраивается одна или несколько
мастерских в одном или нескольких ремеслах, часть акционеров
работает на них, и продукты продаются по цене сырого мате­
риала, плюс работа, акционерам (которые, таким образом, не пла­
тят прибыли), что же касается возможного избытка, то он про­
дается по рыночным ценам на всемирном рынке. По мере того, как
капитал ассоциации, при помощи взносов вновь поступающих чле­
нов или новых сбережений старых членов, увеличивается, он идет
на устройство новых мастерских и фабрик и т. д. и т. д.
пока — все пролетарии найдут в них занятия и все в стране
находящиеся производительные силы будут выкуплены. Таким
образом, принадлежащие буржуазии капиталы потеряют прису­
щую им способность командовать над трудом и приносить прибыль.
Эти милые люди замышляют не более, не менее как скупить
на пролетарские сбережения,— отказавшись к тому же от прибыли
и процентов на свой капитал,— сначала всю Францию, а
после, пожалуй, и весь мир. Придуман ли был еще когда-нибудь
более хитрый план, и не было бы гораздо короче, раз уже хотят
выкинуть tour de force, чеканить пятифранковики прямо из се­
ребряного сияния луны? И глупые рабочие — я говорю о немцах —
верят в этот план: они, которые с трудом могут найти шесть су,
чтобы вечером собраться в кабачке, хотят на свои сбережения ску­
пить всю Францию. Ротшильд и его компаньоны — настоящие кро­
хоборы в сравнении с этими гигантскими скупщицами. Право,
лопнуть можно от досады. Самая бессмысленная фраза имеет для
них больше смысла, чем простой факт, использованный в эконо­
мической аргументации. Не позор ли это, что еще приходится вы­
ступать против такой варварской нелепицы.
Но надо вооружиться терпением. Я не брошу их, пока мне не
удастся прогнать Грюна и очистить им их засоренные головы.
Единственная ясная голова, которая понимала всю нелепость
этого плана, это — наш Юнге, который был в Брюсселе...
Вопрос: не сообщить ли историю с Толстым, которая вполне
верна, лондонцам? Немцы могли бы еще, если он у них будет
продолжать играть свою роль, скомпрометировать каких-нибудь
поляков. А вдруг он еще на тебя сошлется.
Твой Э н г е л ь с.

90

4. Энгельс—Марксу.
Париж, 26 октября 1847.

Дорогой Варфоломей!
Я могу тебе написать только сегодня, потому что только се­
годня — после жестокой борьбы с консьержкой — мне удалось пой­
мать Луи Блана 1). Результат моих долгих переговоров с ним
сводится к тому, что маленький человек теперь на все готов. Он
был сама вежливость и дружба и, повидимому, ничего не желает
так сильно, как вступить с нами в близкие отношения. В нем
не видно никакой склонности к национально-французскому же­
ланию покровительствовать. Я писал ему, что я являюсь к нему
с мандатом от лондонской, брюссельской и рейнской демократии,
что я, кроме того, чартистский агент. Он расспрашивал меня по­
дробно обо всем; я изобразил ему положение нашей партии, как
блестящее, говорил о Швейцарии, Якоби 2), баденцах, как о союз­
никах и т. д.— Ты являешься шефом: «Вы можете рассматривать
Маркса, как шефа нашей партии (т.-е. наиболее передовой части
немецкой демократии), и его недавнюю книгу против Прудона, как
нашу программу». Все это он отметил себе. В заключение, он обе­
щал высказаться о твоей книге 3) в «Réforme». Он рассказал мне
много всячины о подпольном движении, которое развивается те­
перь у рабочих: они выпустили в 3000 экземплярах дешевое изда­
ние его «Организации труда» и уже через две недели понадоби­
лось новое издание в таком же количестве экземпляров. Он го­
ворит, что рабочие в более эволюционном настроении, чем когдалибо, но что они, мол, научились выжидать более благоприятного
момента, не устраивать никаких бунтов, а наносить решитель­
ные удары с расчетом на успех и т. д. Он, повидимому, отучился
от желания покровительствовать и по отношению к рабочим.
«Когда я читаю такие вещи, как новая программа Ламартина,—
сказал он,— я только смеюсь. Чтобы верно судить о современном
положении французского общества, нужно иметь возможность
встречаться со всеми: утром — с министром, после обеда — с дело1)

Луи Блан (1813—1882), тогда уже известный автор «Организация тру­
да» и «Истории десяти лет», только что приступил к изданию своей «Истории
французской революции». Он был одним из влиятельнейших сотрудников «со­
циал-демократической», вернее, радикал-социалистической «Реформы».
2) Иоанн Якоби (1805—1877), знаменитый германский демократ, опублико­
вавший в 1841 г. брошюру «Четыре вопроса», навлекшую на него судебный
процесс. Во время революции 1848—1849 и в шестидесятых годах лидер немец­
ких демократов. В 1872 перешел в ряды социал-демократии.
3) Речь идет о «Нищете философии».

91

выми людьми, вечером — с рабочими. «Грядущая революция будет
совершенно другой и гораздо более радикальна, чем ее предше­
ственницы. Нужна большая глупость, чтобы все время деклами­
ровать против королей». и т. д. Вообще, он был очень мил и любе­
зен. Ты видишь, что с ним можно иметь дело, у него лучшие на­
мерения. О тебе он говорил с большим сочувствием: ему жаль, что
вы немного холодно расстались друг с другом, и т. д. Он и теперь
еще симпатизирует идее издания в Париже немецко-французского
журнала. Авось, в будущем можно использовать.— На счет Руге,
о котором он меня спросил, я ехидно прошелся. «Он стал панеги­
ристом прусского ландтага, и это после того, как он разошелся
без всяких результатов».— «Значит, он сделал шаг назад?»— «Да».—
С папашей Флоконом 1) у меня также прекрасно идут дела. С
ним я говорил сначала, как англичанин, и спросил от имени
Гарни, почему он игнорирует «Звезду». «Да.— сказал он,— мне
это очень жаль, он бы поместил что-нибудь о нем. но в редакции
нет ни одного человека, который понимал бы по-английски!» Я
предложил ему доставлять каждую неделю статью. Принял мое
предложение с большой охотой. Когда я ему сказал, что я кор­
респондент «Звезды», он был очень тронут. Если все будет идти
дальше так же хорошо, то в четыре недели мы будем все это на­
правление иметь на своей стороне. Флокон хочет иметь от
меня статью о чартизме, о котором он не имеет ни малейшего пред­
ставления. Я скоро опять к нему пойду, чтобы еще больше за­
путать его в наши сети. Я скажу ему, что издатели «Atelier» 2)
предлагают мне сотрудничать (сегодня вечером я иду к ним) и что
я откажусь от этого предложения, если он поведет себя прилично.
Это тронет его честное сердце.— Когда я покончу с ним и научусь
лучше писать по-французски, я поведу атаку на «Révue Indé
pendante»... 3)
1)

Флокон, один из главных редакторов «Réforme». После февральской
революции член временного правительства, от имени которого он пригласил
Маркса вернуться в Париж: «Вас изгнала тирания; свободная Франция откры­
вает вам вновь ворота, вам и всем, кто 6орется за святое дело, за дело братства
всех народов». Флокон умер в изгнании в 1865 году.
2) «Atelier» («Мастерская») — орган рабочих, последователей Бюшеза, про­
пагандировал производительные ассоциации и полемизировал с атеизмом ком­
мунистов-материалистов. Наиболее выдающимися из них являлись Леневэ, во
время второй империи много работавший для народного просвещения, и Корбон, кончивший сенатором.
3) Издавался Пьером Леру (1797—1871) вместе с Жорж Занд, на которую
он имел большое влияние. Известно, что Петр Рыжий, как его у нас называли,
пользовался в России в сороковых годах большой популярностью. Один из са-

92

Ты видишь, все тут так хорошо расположены, что трудно
желать чего-нибудь лучшего. Я с ними теперь нахожусь в не­
сравненно лучших отношениях, чем когда-либо находился с ними
Эвербек. Ему я безусловно запрещу писать в «Réforme»...
Впрочем, мне не пришлось делать никаких уступок всем им.
Луи Блану я сказал, что мы с ними соглашаемся во всех практи­
ческих и злободневных вопросах и что в вопросах чисто теорети­
ческих мы идем к одной и той же цели; что принципы, развитые
им в первом томе, во многих пунктах совпадают с нашими и что
в твоей книге он найдет более полное изложение остальных. Что
касается религиозного вопроса, то мы смотрим на него, как на со­
вершенно подчиненный, как на вопрос, который никогда не дол­
жен служить поводом к расколу среди членов одной и той же
партии. При всем этом дружественная дискуссия по теоретиче­
ским вопросам вполне возможна и даже желательна, с чем он со­
вершенно согласен...
У наших филистеров невероятная путаница. За несколько
дней до моего приезда были вышвырнуты последние грюнианцы.
целая община, из которой половина, однако, вернулась назад. Нас
теперь всего-на-всего 30 человек. Я сейчас же организовал пропа­
гандистский кружок, бегаю целый день и накачиваю. В район­
ный комитет я был выбран сейчас же и назначен секретарем. Мы
имеем около 20—30 кандидатов, ждущих приема. Мы скоро будем
еще сильнее. Мозесу (Гессу) я,— пусть это остается между нами,—
устроил большую пакость. Ему удалось провести исправленное
«Исповедание веры». В прошлую пятницу я в районе разобрал его
пункт за пунктом и не успел еще добраться до половины, как
все со мной согласились. Мне предложили составить другое испо­
ведание веры, которое будет дискутироваться в ближайшую пят­
ницу и отправлено будет непосредственно в Лондон помимо здеш­
них общин. Об этом, конечно, не должен знать никто, иначе нас
всех сместят, и выйдет страшный скандал.
Борн заедет к вам в Брюссель, он направляется в Лондон.
Возможно, что он будет у вас еще раньше этого письма. Он на­
столько безрассуден, что хочет ехать по Рейну, через Пруссию,
как бы его только не поймали. Накачай его, когда он приедет. Из
всех здешних он лучше всего усваивает наши взгляды и окажет
мых талантливых представителей этического социализма. После революции
1848 г. издавал в Jersey журнал «Espérance» (1858—59). Для будущих биогра­
фов Энгельсонов интересно отметить, что он был с ними хорошо знаком и что
жена Энгельсона оказывала Леру большую помощь при издании «Espérance».

93

также в Лондоне большие услуги, если его еще намного обра­
ботать 1).

Ах, мой бог! Чуть было не забыл о той грязной лавине ко­
торую на меня спустил с альпийских высот великий Гейнцен.
Просто счастье, что все это напечатало в одном номере. Никто
не одолеет этого за один раз, я сам должен был несколько раз
отдыхать. Такая скотина! Если прежде я утверждал, что он не
умеет писать, то теперь должен прибавить, что он и читать не
умеет... Ты уже ответишь ему, как следует. Хорошо, что ты
ответишь ему коротко. Я лично не мог бы ответить на такое на­
падение, это абсолютно невозможно — разве только пощечинами 2).
5. Энгельс—Марксу.
15 Ноября 1847.

Дорогой Маркс!
...По дороге в Лондон я не смогу заехать в Брюссель. Слиш­
ком мало денег. Нам придется назначить свидание в Остенде —
27-го (суббота) вечером и переехать канал в воскресенье, чтобы
можно было начать работу в понедельник. Возможно, что в поне­
дельник будут праздновать годовщину польского восстания, воз­
можно также, что «братские демократы» устроят какое-нибудь соб­
рание, на котором мы должны будем выступить. Это было бы нам
вполне на руку. Ты произнес бы в Лондоне французскую речь, и
мы сейчас же поместили бы в «Реформе». Немцы безусловно долж­
ны что-нибудь сделать, чтобы импортировать французам. Одна
такая речь поможет больше, чем десять статей и сто визитов.
Ты, наверное, читал в «Полярной Звезде» (2 октября) предло­
жение Гарни и «братских демократов» созвать международный
демократический конгресс. Поддержи это предложение. Я под­
держу его у французов. Его можно было бы устроить в будущем
1)

Борн, Стефан. По профессии наборщик. Один из наиболее выдающихся
членов «Союза Коммунистов». Уже В 1847 г. написал брошюру против Гейнцена.
Во время революции 1848—1849 г. играл большую роль. Кончил жизнь профес­
сором базельского университета. Как показал уже Меринг, в своей оценке Бор­
на Энгельс был не совсем беспристрастен.
2) Карл Гейнцен (1809—1880) типичный представитель вульгарной демо­
кратии, прославившийся своей полемикой с коммунистами. Смешав Маркса и
Энгельса с «истинными социалистами», он на них обрушился с полемикой, ко­
торая била мимо цели и делала его поэтому смешной фигурой. Но его слепая
ненависть к коммунизму не мешала ему быть честным демократом и в Аме­
рике, куда он эмигрировал после революции, принимать деятельное участие
в борьбе против рабства.

94

Году в Лондоне, одновременно с нашим. Если это удастся, то произ­
ведет спасительное действие на французов и собьет у них не­
много спеси. Не удастся, то виноваты будут французы, и они,
по крайней мере, вынуждены будут об’ясниться. Если бы удалось
устроить с’езд в Брюсселе, то еще лучше; в Лондоне О’Коннор
мог бы учинить какую-нибудь глупость 1).
6. Энгельс—Марксу.
Париж, 24 ноября 1847.

Дорогой Маркс!
...Вторник вечером. Обдумай немного «Исповедание веры»,
Мне кажется, что было бы лучше отбросить форму катехизиса и
назвать эту вещь: «Коммунистический Манифест». Так как в
нем придется, более или менее, коснуться истории, то теперешняя
форма не годится. Я привезу то, что написал тут. Форма пове­
ствовательная, но скверно редактировано, так как наспех напи­
сано. Я начинаю: «Что такое коммунизм?» Затем следует пролета­
риат — история его возникновения, отличие от прежних рабочих,
развитие антагонизма между пролетариатом и буржуазией, кри­
зисы, следствия. Кроме того, всякие второстепенные вещи, и в
заключение — партийная политика коммунистов, поскольку о ней
можно говорить публично. Моя работа еще не подвергалась обсу­
ждению, но я надеюсь провести ее хотя бы с маленькими измене­
ниями, но так, чтобы там не было ничего, противоречащего на­
шим взглядам.

1)

Фергюс О’Коннор, самый блестящий оратор и агитатор чартистского
движения. Был скачала исключительным «политиком», после увлекся планом
«аграрной реформы». Умер в 1855 г. в доме для сумасшедших.

95

ЮНОШЕСКИЕ РАБОТЫ ЭНГЕЛЬСА

До ведавшего времени первыми литературными работами Эн­
гельса считались его «Очерки критики политической экономии» и
«Положение рабочего класса в Англии». Могло, поэтому, казаться,
что, в отличие от Маркса, дебютировавшего философскими рабо­
тами, у Энгельса преобладал и его занятия направлял интерес к
практической и теоретической экономии. Но уже из маленькой
биографии Энгельса, напечатанной Карлом Каутским в «Австрий­
ском рабочем календаре. 1888», мы знали, что параллельно с этими
социально-экономическими работами Энгельс усиленно занимался
и философией.
Георг Адлер, ссылаясь на одну заметку в «Berliner Volks­
blat» (теперешний «Vorwärts»), уже указывал на другие работы
Энгельса 1). Обратимся поэтому к первоисточнику, к юбилейному
номеру «Барменской Газеты». Он сообщает нам следующее 2):
«Когда Фрейлиграт жил в Бармене, Энгельс служил в одном
торговом доме в Бремене. Впервые он обратил на себя внимание
своими «Письмами из Вупперталя», анонимно напечатанными в
«Телеграфе» Гуцкова и беспощадно бичевавшими язвы Вуппер­
таля и отдельных лиц (а именно духовных). После этого Энгельс
отдался со всем пылом изучению философии Гегеля и, во время
своей военной службы в Берлине, в должности вольноопределяю­
щегося, опубликовал брошюру против Шеллинга: «Шеллинг и
откровение, критика новейшего реакционного покушения на сво­
бодную философию». Также приписывается ему сатирическое сти­
хотворение в стиле XVII века, высмеивающее боннских профес­
соров теологии, которые добились удаления Бруно Бауэра. Эта
книжка имела своеобразное заглавие: «Библии чудесное избавле­
ние или торжество веры»... и т. д.
1)

Adler, G.— Geschichte der ersten socialpolitischen Arbeiterbewegung in
Deutschland, 1885, стр. 141. Заметка, на которую он ссылается, напечатана
в номере не от 1 апреля, а от 4 июля 1884. Она дает извлечение из юбилейного
номера «Барменской Газеты».
2) Копия этой статьи сделана была для меня Артуром Молькенбуром.

7*

99

Эта заметка «Барменской Газеты» содержит немало оши­
бочных сведений: но факт тот, что, уже за несколько лет до по­
явления в «Немецко-Французских Летописях» статьи Очер­
ки критики политической экономии», Энгельс выступал на
литературном поприще и был, действительно, автором брошюры
против Шеллинга, которая до сих пор, на основании неправиль­
ного указания А. Руге, приписывалась Бакунину; этот факт не­
опровержимо установлен известным биографом Швейцера — Густа­
вом Майером, раскрывшим также псевдоним, под которым Энгельс
печатал свои первые литературные работы: Фридрих Освальд.
В настоящее время мы знаем, что, так сказать, историческому
Энгельсу предшествует «доисторический», духовное развитие ко­
торого станет нам понятным только тогда, когда мы поставим
его в связь с эволюцией германской литературы и философии,
с образованием буржуазной интеллигенции, приходившей к
определенным коммунистическим и республиканским взглядам
преимущественно из идеологических соображений.
На ряду с молодыми годами Энгельса, до сих пор нам не был
известен и переходный период, когда он сделался коммунистом.
Не подлежит никакому сомнению, что уже в Германии он имел
возможность ознакомиться с учениями французского социализма
из гораздо более чистых источников, чем появившаяся в 1842 г.
книга Лоренца Штейна. Эта книга салонного, с политической
точки зрения — по меньшей мере — «подозрительного», ученого послу­
жила для тогдашней радикальной интеллигенции только поводом
к критическому обсуждению учений и более широкому их распро­
странению. Все элементы «истинного социализма» были готовы
уже к 1842 г., и под их сильным влиянием находился Энгельс,—
более сильным, чем Маркс.
Не случайно поэтому, что не чартисты, но оуэнисты интере­
совали Энгельса в первое его пребывание в Манчестере на фабрике,
где отец его был компанионом, и что сперва он вступил в более
тесные сношения именно с оуэнистами,— вероятно, через Уотса.
Таким образом, он стал сотрудником главного тогда органа оуэни­
стов «New Moral World» («Новый Нравственный Мир»).
Уже 4-го и 18 ноября 1843 г. Энгельс напечатал там две боль­
шие статьи о развитии социализма на континенте. Они были вы­
званы тем, что большинство английских социалистов, с которыми
встречался Энгельс, очень мало были знакомы с социальным дви­
жением, происходившим в различных частях континента. В этих
статьях Энгельс выступает последовательным коммунистом, для ко­
торого решительная революция, основывающаяся на общности

100

имущества, представляет неотложную и непредотвратимую не­
обходимость. Коммунизм для него — не следствие каких-нибудь
специфических английских или других национальных отношений,
но необходимый результат всех явлений, созданных современной
цивилизацией.
Подобно Гессу, Энгельс подчеркивает важность соглашения
между тремя величайшими культурными нациями Европы:
Англией, Францией и Германией: он рисует различное происхожде­
ние коммунистического учения в этих трех странах: у англичан его
источник преимущественно практический, у французов —
политический, у немцев — философский.
Энгельс начинает с истории социализма во Франции, так как
на долю этой страны выпала задача проделать все формы полити­
ческого развития, чтобы в конце концов пристать туда, куда
должны притти различными путями все народы: а именно, к ком­
мунизму.
За очерком коммунизма Бабефа, еще «очень неразработан­
ного и поверхностного», следует критика уже «ныне забытого СенСимона». Гораздо благоприятнее отзыв о Фурье, система которого,
в
качестве
социальной
философии,—
по
мнению
Эн­
гельса,— стоит выше системы Сен-Симона,— этой, в лучшем случае,
с о ц и а л ь н о й п о э з и и»: но и система Фурье страдает внутрен­
ними противоречиями, а именно тем, что она не думает об уничто­
жении частной собственности.
Далее Энгельс рассказывает об успехах коммунистической
пропаганды — особенно под влиянием уроков июльской револю­
ции — среди рабочих фабричных городов Франции.
Как глубоко Энгельс был еще заражен предрассудками не­
мецкого «истинного социализма», совершенно не понимавшего
значения политической борьбы в процессе освобождения пролета­
риата. показывает конец первой главы:
«Но французским коммунистам можно было бы сделать дру­
гой упрек, а именно, что они хотят силою свергнуть теперешнее
правительство своей страны и подтверждают это своей неустан­
ной организацией тайных обществ. Это верно. Даже икарийцы,
которые, в своих изданиях, отвергают физические революции и
тайные общества,— даже они имеют такие же общества и с радостью
ухватились бы за всякую возможность насильственным путем
установить республику. В этом их будут упрекать и, по-моему,
основательно, ибо тайные общества являются, во всяком слу­
чае, преступлением против здравого человеческого смысла,
подвергая партии ненужным преследованиям со стороны закона.

101

Я нисколько не склонен защищать подобную политику, но ее не­
обходимо объяснить и понять; а для этого достаточно обратить
внимание на различия в национальном характере и в правитель­
стве у французов и у англичан. Английская конституция вот уже
приблизительно 150 лет непрерывно представляет закон страны;
всякое изменение ее совершалось законным путем, в формах кон­
ституции. Отсюда глубокое уважение англичан к своим законам.
Во Франции же в течение последних 50-ти лет одна насильствен­
ная перемена следовала за другою. Все конституции, от радикаль­
ной демократии до неприкрытого деспотизма, все виды законов
были на глазах одного поколения уничтожены и заменены дру­
гими. Какое же уважение может народ питать к своим законам?
И результатом всех этих конвульсий, как он запечатлен теперь
в конституциях и законах Франции, является угнетение бедных
богатыми, поддерживаемое силою,— можно ли ожидать, чтобы
угнетенные любили свои государственные учреждения, чтобы они
не прибегли опять к старым средствам 1792 года? Они
знают: если они значат что-нибудь, то только в прямой борьбе; а
так как они не имеют в настоящее время никакого другого оружия,
почему же им медлить с его применением хотя бы один момент?
«Далее могут сказать: почему же коммунисты не основывают
общин, подобно английским? Я отвечаю: потому что они не осме­
ливаются делать это. Первая же попытка была бы сокрушена при
помощи солдат. И если бы даже им позволили сделать это, это
не принесло бы им никакой пользы. Я сам всегда приводил в виде
примера поселение «Гармония» только для того, чтобы доказать
осуществимость планов г. Оуэна и дружественно расположить об­
щественное мнение к социалистическим идеям, которые стремятся
к устранению всеобщей нищеты. А если так, то подобный экспе­
римент не имел бы во Франции никакого значения. Не доказы­
вайте французам, что ваши планы практичны, это оставит их
холодными и равнодушными. Но докажите им, что ваша община
не подчинит человечество «бронированному деспотизму», какза­
явил недавно чартист м-р Берстов в полемике с м-ром Уотсом. До­
кажите, что действительная свобода и равенство возможны только
при
коммунистических
учреждениях,
что
справедливость
требует этих учреждений,—и все они будут на вашей стороне.
«Вернемся обратно к социальным учениям икарийских ком­
мунистов. Их «священный завет», это «Voyage en Icarie» («Пу­
тешествие в Икарию») батюшки Кабэ, который раньше, впрочем,
был генеральным прокурором и членом палаты депутатов. Общие
учреждения икарийской общины почти такие же, как у г. Оуэна.
102

Они приняли в свои планы то, что нашли разумного у Сен-Симона
и Фурье, и благодаря этому значительно превосходят старых фран­
цузских коммунистов. К браку они относятся совершенно так же,
как англичане. О свободе индивидуума они всячески заботятся.
Наказания отменены; место их занимают воспитание молодежи и
планомерное культурное воздействие на взрослых.
«Вообще замечательно следующее. В то время, как англий­
ские социалисты в общем враждебны христианству и вынуждены
переносить все религиозные предрассудки истинно-христианского
народа, французские коммунисты, члены нации, знаменитой своим
неверием, сами лично считают себя христианами. Одно из их лю­
бимых словечек гласит: «le christianisme est communisme»,
и они пытаются доказать это при помощи библии, на примере
коммунизма первых христиан. Но все это доказывает, что эти
добрые люди не совсем хорошие христиане, ибо иначе они лучше
знали бы библию и увидели бы, что хотя некоторые места библии
могут быть истолкованы в пользу коммунизма, но общий дух ее
учений совершенно чужд ему, как и вообще всякому рационали­
стическому воззрению.
«Самые выдающиеся умы Франции приветствовали рост ком­
мунизма. Метафизик Пьер Леру; смелая защитница прав жен­
щин — Жорж Занд; автор «Речей Верующего» аббат Ламменэ и мно­
гие другие более или менее склоняются к коммунистическим уче­
ниям. Конечно, наиболее выдающимся писателем этого направле­
ния является — Прудон, молодой человек, напечатавший года дватри тому назад свое сочинение «Что такое собственность?»
(«Qu’est се que la proprieté») и давший следующий ответ: «La ргоprieté c’est le vol» («собственность это кража»). Это самое глубо­
кое философское произведение, написанное коммунистом на фран­
цузском языке; и я желал бы видеть переведенною на англий­
ский язык прежде всего именно эту книгу. Право частной соб­
ственности, следствия этого учреждения: конкурренция, безнрав­
ственность, нищета — изображены здесь с таким душевным под’емом
и истинно-научным методом, соединения которых я не встречал в
какой-нибудь другой книге. Кроме того, интересны его замеча­
ния о государственном строе; доказав, что все правительства оди­
наково негодны, безразлично — аристократия, демократия или мо­
нархия, ибо все они господствуют при помощи насилия, и что, в
лучшем случае, сильное большинство подавляет слабое меньшин­
ство, он приходит к выводу: «nous voulons l’anarchie».
«Нам нужна анархия!» Никаких законов, ответственность каждого
перед самим собою.

103

«Об этом мне придется еще подробнее говорить, когда я перейду
к немецким коммунистам. Здесь я хочу только прибавить, что
икарийских коммунистов насчитывают около полумиллиона,—
не считая женщин и детей. Великолепная армия, не правда ли?
Батюшка Кабэ издает ежемесячник «Populaire», а Пьер Леру —
«Révue
Indépendante»,
защищающее
с
философской
точки
зрения основы коммунизма».
Высокую оценку Прудона мы находим и в позднейшем сов­
местном труде Маркса и Энгельса, в «Святом семействе», где про­
летарская точка зрения выступает вполне ясно. В этой статье
еще заметна в Энгельсе «анархическая жилка», неразрывно
связанная в «истинном социализме» с ложною оценкою политиче­
ской борьбы в рамках современного государства.
Вторая статья «Германия и Швейцария» излагает успехи ком­
мунизма в этих двух странах. В ней прежде всего бросается в
глаза резкое различие, проводимое Энгельсом между коммунизмом
рабочего класса и философским коммунизмом буржуазной интел­
лигенции в Германии. Он, правда, называет Вейтлинга «создате­
лем германского коммунизма, но видно, что этому движению, ко­
торое вербует своих сторонников только среди ремесленников, он
придает небольшое значение, так как «в Германии фабричная про­
мышленность сравнительно мала». Тенденция выводить комму­
низм из христианства, является в глазах Энгельса доказатель­
ством теоретической слабости учения Вейтлинга, подобно таким же
тенденциям во французском коммунизме.
Гораздо подробнее останавливается Энгельс на философском
коммунизме. Он доказывает, что этот коммунизм есть логическое
следствие всего развития немецкой философии, в той форме, ко­
торая была ей придана Кантом, Фихте и особенно Гегелем. В связи
с этим он отмечает также значение своего памфлета против Шел­
линга, в котором он, делая все выводы из нового молодого гегель­
янства, смело порывает всякую связь с христианством. чтобы от­
крыто заявить себя атеистом 1).
1)

«Но пока еще не осмеливались делать все выводы. Это поколение
гегельянцев, уже после Штрауса, считало себя еще стоящим внутри христиан­
ства и даже чванилось своим христианством перед евреями. Вопросы личности
бога и индивидуального бессмертия самому ему были еще недостаточно ясны,
чтобы оно могло откровенно высказаться по поводу их. Больше того, когда
представители этого поколения почувствовали, что неизбежные выводы скоро
будут сделаны, у них возникло сомнение в том, не должно ли новое учение
остаться эксотерической собственностью школы и тайной для жизни».
Schelling und die Offenbarung, 1842, стр. 6—9.
104

Мы видим также, что Энгельс в начальной стадии своего
коммунизма гораздо более находился под влиянием Гесса, этого
«первого коммуниста» в партии, чем Маркс, обращение которого
к коммунизму было тогда Энгельсу уже известно.
Это доказывается иллюзией Энгельса, что «в Германии, более,
чем где-либо, можно надеяться на учреждение коммунисти­
ческой партии среди образованных классов», и особенно теоре­
тическим обоснованием этой иллюзии».
Сравнив эту статью с почти одновременно написанною статьею
Маркса о философии Гегеля, мы поймем, почему Энгельс утверждал
всегда, что основная идея научного социализма принадлежит «един­
ственно и исключительно» Марксу; последний впервые развил в
«Немецко-Французских Летописях», а потом подробнее в «Святом
семействе», пролетарскую точку зрения, согласно которой
борьба эксплоатируемых против эксплоатации не может вестись,
как думал философский коммунизм,— в союзе с «образованными»
эксплоататорами, но представляет борьбу против самих эксилоата­
торов, классовую борьбу, уже достигшую ныне той ступени, когда
эксплоатируемый и угнетенный класс, пролетариат, не может
освободиться от эксплоатирующего и угнетающего класса, буржуа­
зии, не уничтожая одновременно всех условий существования
итого эксплоатирующего класса.
Только эта основная идея, эта «фанатическая догма», впервые
провела резкую разграничительную черту между буржуазною и
пролетарскую демократию, вырыла непроходимую пропасть между
немецким пролетарским коммунизмом и буржуазной идеологией,
в которой он вырос и из которой черпал свое духовное оружие.
Немецкий коммунизм «денационализировался» только под
прямым влиянием французских и английских уроков.
Это сделало из него первую сознательную идеологию интер­
национального рабочего движения.
Но если Маркс находился до 1845 г. под более сильным влия­
нием французской истории и практики, то Энгельс, напротив, под­
вергался более сильному влиянию английского опыта.
Полный синтез совершился позже, в Брюсселе, а после путе­
шествия обоих друзей в Англию летом 1845 г. наступает также но­
вый поворот в их отношениях к английским социалистам.
На место оуэнистов, для которых Энгельс еще в 1844—1845 г.
писал из Германии корреспонденции, подчеркивавшие «стре­
мительный успех» коммунизма среди образованных классов
105

Германии 1)» выступают теперь чартисты, особенно их край­
нее левое крыло, во главе с Харни и Джонсон, приближав­
шееся к континентальному социализму. Решающую роль в этой
новой фазе играл Энгельс, ставший усердным сотрудником чар­
тистского органа «Northern Star» («Полярная Звезда»). Из
этой деятельности возникло первое интернациональное об’еди­
нение рабочих, а именно — Союз Коммунистов.

1)

Кроме ответа на перепечатанную из «Таймса» статью о немецком коммукизме — в номере от 20 января 1844 г.,— мне удалось установить принадлеж­
ность Энгельсу следующих заметок и корреспонденций в «New Moral World»:
3-го февраля 1844 г. (отчет об успехе «Парижских тайн» Евгения Сю и о «Не­
мецко-Французских Летописях»); 5 октября 1844 г. (выдержка из письма Эн­
гельса об успехах коммунизма в Париже и об его русских знакомствах); 13 де­
кабря 1844 г. (об успехах коммунизма в Германии). Эти статьи подписаны. В
1845 г.— подробная корреспонденция из Бармена, датированная 2-го февраля
1845 г., в № 37, от 8-го марта, и еще более подробная—в № от 10 мая, в которых
Энгельс сообщает ряд интересных подробностей о немецком коммунизме.

106

СТРАНИЧКА ИЗ ЖИЗНИ МАРКСА

Смешно делать из Маркса кабинетного мыслителя или уче­
ного анахорета. Вся жизнь его была целиком посвящена делу
революции, он знал одной лишь думы власть — мысли об осво­
бождении пролетариата от ига капиталистического рабства. Но все
же жизнь его нельзя сравнить с жизнью таких революционеров,
как Иоанн Филипп Беккер или Огюст Бланки. Маркс не был, По­
добно им, революционным бойцом, и в жизни его мы не найдем
событий, которые могли бы послужить благодарным материалом
для романиста или драматурга.
Но мы хорошо знаем,— и каждый день с того времени, когда
открылись архивы старого прусского режима, когда становятся
доступными для исследования прежде скрытые материалы, при­
носит нам новые доказательства,— что Маркс до последней капли
испил всю горечь, которую буржуазное общество так щедро при­
пасает для своих классовых врагов, что, не будучи никогда оже­
сточенным фанатиком, он с удивительным стоицизмом переносил
самые жестокие удары судьбы — долгие годы изгнания, тяжелую,
временами невыносимую нужду, преждевременную смерть своих
детей.
Мы знаем также, что Маркс — и он это великолепно показал
в годы революции — обладал непоколебимым мужеством, бесстра­
шием капитана, спокойно стоящего на своем посту на борту ко­
рабля и уверенно ведущего борьбу с бушующим ураганом, чтобы
вывести его из опасности, а если это невозможно, то последним
покинуть свой корабль или погибнуть вместе с ним.
Не мало, однако, было в жизни Маркса и тех преследований,
которым правящие классы подвергают своих врагов,— преследова­
ний, которые не убивают своей жертвы, но гоняют ее с места на
место, как затравленное животное, не давая ей ни отдыха, ни
срока.
Сам он никогда не рассказывал об этих «мелких деталях»,
хотя ему и часто представлялся случай напомнить о них тем,
которые так любили нападать на «мирного» теоретика. Маркс не
выносил никакой рекламы и еще больше той кричащей саморек­
ламы, которую так охотно пускают в ход революционные мата­

109

доры, рядящиеся в красные перья, точно они боятся, что без этой
рекламной шумихи история о них так же скоро забудет, как она
забыла о многих революционных героях на час. С презрительным
молчанием перенося все направленные лично против него на­
падки, он никогда не распространялся по поводу преследований,
мишенью которых он являлся со стороны буржуазных прави­
тельств, и по поводу лишений, которые он терпел из-за них. Вся­
кая попытка задрапироваться в плащ политического мучениче­
ства казалась ему недостойной, всякая поза казалась ему всегда
заслуживающей лишь презрения.
Выдающаяся роль Маркса, как самого деятельного и талантли­
вого редактора «Рейнской Газеты» (1842—43), в которой он по­
следовательно и решительно разоблачал всю несостоятельность
абсолютного режима, охраняемого прусскими Плеве того времени
и ограждаемого бюрократией, саблей и кадилом,— эта роль сосре­
доточила на нем пристальное внимание всех прусских полицей­
ских ищеек. Они не оставляли Маркса своим вниманием даже
тогда, когда он уехал в Париж.
Сейчас же после появления «Немецко-Французских Летопи­
сей», в которых Маркс впервые формулировал историческую мис­
сию пролетариата вообще и немецкого в особенности, был издан
приказ об его аресте. И, хотя сотрудничество Маркса в немецкой
газете «Вперед», которая выходила в Париже, было только слу­
чайным, прусское правительство бомбардировало министерство
Гизо своими доносами и просьбами, пока ему не удалось добиться
изгнания Маркса из Франции.
«Прием, оказанный изгнанному Марксу Бельгией, был очень
суров,— пишет Меринг.— Когда он приехал в Брюссель, он должен
был подписать в департаменте полиции обязательство не печатать
в Бельгии ничего по вопросам текущей политики, или, точнее, не
принимать участия в общественной жизни Бельгии и не входить
в нее открыто».
Власть тогда находилась в руках смешанного католико-либе­
рального министерства, которое должно было считаться с сильной
радикальной оппозицией.
Но обстоятельства изменились, когда, после июньских выбо­
ров 1847 года, король был вынужден уже в августе передать упра­
вление делами министерству, составленному исключительно из ли­
бералов. Во главе нового кабинета стал Шарль Рожье, который не­
давно кокетничал с фурьеристами и хотел теперь доказать, что
либералы тоже способны создать «сильную» власть и быстро спра­
виться с радикалами.
110

Маркс, который в 1845 и 1846 году сосредоточил все своп
силы на выработке нового мировоззрения и со второй поло­
вины 1846 года развернул, совместно с Энгельсом, интенсивную
организационную деятельность, чтобы об’единить коммунистов в
международной организации, использовал политическую обста­
новку, которая казалась тогда благоприятной, и основал в Брюс­
селе две открытых демократических ассоциации: одну—немецкую,
состоявшую из рабочих, другую,—интернациональную, назван­
ную «Демократическим обществом», в которой членами были бель­
гийцы, французы, поляки, швейцарцы и немцы.
«Если ты остановишься здесь на
один день,—писал
Маркс Гервегу 26-го октября 1847 года,—ты убедишься, что в
малень­ кой Бельгии можно сделать гораздо больше для
непосредствен­ ной пропаганды, чем в большой Франции»
Впрочем, я думаю, что общественная деятельность, как бы
минимальна она ни была, производит на человека бесконечно
укрепляющее влияние».
Но, несмотря на это оптимистическое настроение, Маркс не
мог скрыть своих предубеждений против нового министерства
Рожье.
«Возможно, что именно теперь, когда государством правит
либеральное министерство, нам грозит ряд полицейских ка­
верз, ибо либералы никогда не откажутся от своих излюбленных
приемов. Но мы с ними справимся. Здесь не так, как в Париже,
где иностранцы не находят никакой защиты перед правитель­
ством».
Маркс ошибся только в.последнем пункте. Либералы действи­
тельно не отказались от своих приемов, и он же явился первой
их жертвой.
Министерство
надеялось
удовлетворить
демократическую
оппозицию кое-какими крохами реформ. Но внезапно приходит
известие, что в Париже разразилась революция и что там провоз­
глашена республика. Тот самый тесть Леопольда I, короля Бель­
гии, храбрый Луи-Филипп, который несколько месяцев тому назад
советовал своему зятю сохранить старое министерство и раздавить
демократов, с трудом успел спастись в Англию, переодевшись в
дамский' салоп.
Ненужно было быть «сверхлукавым» Кобургом,—как говорит
Стефан Борн в своих «Воспоминаниях»,—чтобы верно понять по­
ложение. Министры короля, с Шарлем Рожье во главе, не были
настолько глупы, что ему нужно было бы еще накачивать их,
чтобы грубо и неожиданно обрушиться на демократические эле­
менты бельгийской столицы.

111

Боязнь, что Французская республика снова, как в 1792—94 г.г.
напишет на своих знаменах принципы революционной пропа­
ганды, сразу об’единила всех имевшихся в Бельгии «друзей по
рядка» — от клерикалов до либералов — вокруг министерства Рожье,
спасителя общества и порядка.
А тут еще в Брюсселе имелась организация, где все демокра­
тические элементы больших городов встречались с «иностран­
цами».
Так вот эта самая организация уже 28 февраля послала Фран­
цузскому временному правительству адрес, подписанный, между
прочим, и Марксом в качестве вице-президента,— адрес, в котором
выражалось убеждение, что «страны, которые окружают непосред­
ственно Францию, будут первыми, которые последуют за ней по
новому пути».
Министерство Рожье поспешило составить новую программу, в
которой фигурировали ряд реформ, объявленных за несколько не­
дель пред этим чем-то в роде конечной цели, осуществимой только
после основательной разработки и не менее основательной под
готовки всей страны. Теперь эти реформы внезапно оказались
совершенно практичными и сейчас же осуществимыми.
А в заседании палат 1-го марта, министр иностранных дел
мог прочитать телегамму Ламартина, в которой временное прави­
тельство новой республики принимало на себя торжественное обя­
зательство оставаться безусловно «лойяльным».
После «исторического заседания» парламента для Маркса и
его друзей стало ясно, что уже не могло быть больше речи о
продолжении их деятельности в Брюсселе.
Принять необходимые меры было для них тем более неотлож­
ным что центральный комитет Союза Коммунистов. находив­
шийся в Лондоне, сейчас же после получения известия о февраль­
ской революции, передал свои полномочия брюссельскому окруж­
ному комитету.
3-го марта состоялось заседание нового центрального коми­
тета в Брюсселе.
Учитывая создавшееся положение, когда члены комитета
были уже высланы бельгийским правительством, или арестованы,
как Вильгельм Вольф, или могли с часу на час ожидать высылки
или ареста,— комитет решил распуститься и передать «временно
центральное руководство всеми делами Союза» Карлу Марксу,
которому в то же время поручалось организовать новый централь­
ный комитет в Париже.

112

Маркс уже собирался переехать в Париж, куда приглашал
его Флокон, старый редактор «Реформы», теперь член временного
правительства, следующим письмом:
«Французская республика.
Свобода. Равенство. Братство.
Временное правительство.
Именем французского народа.
«Смелый и честный Маркс.
«Почва Французской республики является убежищем для всех
друзей Свободы. Тирания вас изгнала, Свободная Франция откры­
вает двери вам и всем, кто сражается за священное братское дело
всех народов. Все агенты французского правительства должны
истолковывать свою миссию именно в этом смысле.
«С братским приветом
Фердинанд Флокон.
Член временного правительства».
Но Маркс расчитывал без хозяина, без Рожье. В тот же день
к 5-ти часам он получил приказ покинуть Бельгию в течение 24
часов. Не удовлетворившись этим, полиция ночью нагрянула на
его квартиру и об’явила его арестованным.
Что произошло дальше, расскажет сам Маркс. Он это сделал
в письме, адресованном редакции газеты «Реформа», которое мы
нашли в комплекте этой газеты (№ от 8-го марта 1848 года):
«Господин редактор!
«В этот момент бельгийское правительство целиком перешло на
сторону политики Священного союза. Его реакционные неистов­
ства падают с неслыханной жестокостью на немецких демокра­
тов. Если бы мы не были так возмущены преследованиями, спе­
циальным об’ектом которых мы являемся, мы весело рассмеялись
бы над глупостями, которые выделывает министерство Рожье,
обвиняя нескольких немцев в желании учредить в Бельгии рес­
публику, вопреки желанию бельгийского населения. Но при тех
особенных обстоятельствах, о которых мы говорим, гнусное берет
верх над смешным.
«Прежде всего, господин редактор, необходимо знать, что все
брюссельские газеты редактируются французами, которые в своем
большинстве спаслись из Франции, чтобы избежать позорного
наказания, угрожавшего им на родине. Эти французы сейчас
очень заинтересованы в том, чтобы защищать независимость
Бельгии, которую они предали в 1833 году. Король, министры и
их приближенные пользуются подобного рода листками, чтобы
8

113

создать впечатление, что бельгийская революция в республикан­
ском смысле будет полной противоположностью «Francequil­
nerie» 1) и что вся демократическая агитация, которая наблюдается
сейчас в Бельгии, провоцируется только экзальтированными
немцами.
«Немцы абсолютно не отрицают, что они открыто объединены
с бельгийскими демократами, но они это сделали безо всякой
экзальтации. В глазах королевского прокурора это, однако, было
возбуждением рабочих против буржуа, это было выражением не­
доверия немцев королю бельгийцев, которого они так любят, это
было открытием дверей Бельгии для французского завоевания.
«После того, как я получил 4-го марта, в пять часов вечера,
приказ покинуть Бельгийское королевство в 24 часа, я в ту же
ночь занялся приготовлениями к от’езду, как вдруг комиссар по­
лиции, сопровождаемый десятком муниципальных гвардейцев,
проник в мою квартиру, обыскал весь дом и закончил моим аре­
стом под предлогом, что я не имею документов. Не говоря уже о
находившихся в полном порядке документах, которые г. Дюшатель
мне вручил, высылая меня из Франции, я держал в руке паспорт
для выезда, предоставленный мне Бельгией всего только несколько
часов тому назад.
«Я не стал бы вам говорить о моем аресте и о грубостях, кото­
рым я подвергся, если бы они не были связаны с обстоятель­
ством, которое с трудом можно понять даже в Австрии.
«Непосредственно после моего ареста жена моя отправилась
к г. Жотрану, председателю Бельгийского демократического союза,
чтобы попросить его принять необходимые меры. Вернувшись
домой, она встретила у своей двери муниципального сержанта, ко­
торый ей сказал с изысканной вежливостью, что если она хочет
говорить с г. Марксом, то может следовать за ним. Моя жена
охотно приняла это предложение. Ее провели в полицейское бюро,
и комиссар об'явил ей прежде всего, что Маркса здесь не было;
после он грубо спросил ее, кто она, что она собиралась делать у
г. Жотрана и имеет ли она с собой документы. Бельгийский демо­
крат Жиго, который провожал мою жену в полицейское бюро
вместе с муниципальным сержантом, возмущаясь глупыми и гру­
быми вопросами этого комиссара, был вынужден к молчанию
гвардейцами, которые схватили его и бросили в тюрьму. Под пред­
логом бродяжничества моя жена была уведена в тюрьму «Hôtel
de ville» и заперта вместе с проститутками в темной комнате. В
1)

114

Это слово означает на фламандском жаргоне французов.

11 часов утра она была переведена среди белого дня под конвоем
жандармов в камеру судебного следователя. В течение 2-х часов
она была заключена в карцере, несмотря на настоятельные про­
тесты, которые раздавались со всех сторон. Она оставалась там,
терпя суровый холод и, кроме того, возмутительнейшее обращение
жандармов.
«Наконец, она была отведена к следователю, который был очень
удивлен, что полиция в своем усердии не арестовала также и ма­
леньких детей. Допрос был только формальным. Вся вина моей
жены состояла лишь в том, что, хотя и принадлежа к прусской
аристократии, она разделяет демократические убеждения своего
мужа.
«Я не вхожу в детали этого возмутительного дела. Скажу
только, что когда мы были выпущены на свободу, 24-часовой срок
уже кончился, и мы были вынуждены уехать, не забрав самых
необходимых вещей.
Карл Маркс.
Вице-президент Брюссельской демократической
ассоциации».
Достаточно сравнить это письмо с рассказом Борна в его
«Воспоминаниях», чтобы еще раз убедиться, как сдержан Маркс
в описании этого случая. И, однако, рассказ Борна, в живых
красках рисующий нам отчаяние г-жи Маркс, подтверждается во
всех существенных пунктах тогдашними газетами.
В бельгийской палате специальный запрос по этому делу был
сделан Брикуром. Он произнес очень резкую речь и требовал су­
дебного преследования против всех виновных.
Министр юстиции Госси и, после него, Рожье оправдывали
высылку Маркса. Ответственность за все грубости против него
и его жены министры свалили на муниципальную полицию и обе­
щали произвести расследование по этому делу.
31 марта адвокат Маркса Виктор Фэдер подал в палату соот­
ветствующее заявление, и Брикур доказал, что полиция в своем
докладе извратила факты. Напрасный труд: дело было положено
под сукно.

Маркс имел на руках более важное дело, чем ведение малой
войны против бельгийской юстиции. Как только мартовская ре­
волюция открыла ему доступ в Германию, он уехал на родину и
основал в Кельне «Новую Рейнскую Газету», которая в продолже­
ние всей революции служила знаменем пролетарской демократии.

8*

115

К. МАРКС и «НЬЮ-ЙОРКСКАЯ ТРИБУНА»

I.
С прекращением «политико-экономического обозрения», ко­
торое Маркс и Энгельс, поселившись, после долгих странствий,
осенью 1849 года в Лондоне,— основали под старым названием:
«Новая Рейнская Газета», для обоих друзей надолго исчезла воз­
можность развивать свои взгляды в собственном органе. Невоз­
можною оказалась и всякая другая литературная деятельность для
Германии. Все попытки побудить немецких издателей издать
более крупные работы Маркса и Энгельса остались безуспешными.
Не было также ни одной газеты, для которой Маркс и Энгельс
могли бы работать в качестве корреспондентов. Даже немецкая
пресса в Америке была для них закрыта.
При таких обстоятельствах Энгельс уже в конце 1850 г. был
вынужден вернуться к «собачьей коммерции» и вступить в ка­
честве доверенного в филиальное отделение фабрики отца в Ман­
честере.
Маркс остался в Лондоне. А так как в первое время Энгельс
мог оказывать ему лишь очень незначительную поддержку, то ему
пришлось испытать все муки эмигрантской нищеты, влезая в не­
оплатные долги и голодая вместе со своей семьею.
Но даже величайшая личная нужда не могла отвлечь его
от научных работ. Много времени отнимала у него еще пар­
тийная работа, ложившаяся всей своей тяжестью на него одного.
В «Союзе Коммунистов» произошел раскол, и борьба фрак­
ций между собой, как и борьба со всеми другими направлениями
эмиграции, приняла крайне резкие формы.
Вскоре, в мае и июне 1851 г., произошли аресты комму­
нистов в Германии, и старания Маркса спасти по возможности
остатки организации и прийти на помощь своим партийным
друзьям — ухудшили еще больше его материальное положение. Как
раз в это время, летом 1851 г., он совершенно неожиданно получил
приглашение написать несколько статей для одной англо-амери­
канской газеты.

119

«Нью-Йоркская Трибуна»,— писал Маркс Энгельсу 8 августа
1851 г.— «пригласила меня и Фрейлиграта сотрудничать за опреде­
ленный гонорар. Это самая распространенная газета в Северной
Америке. Если бы ты мог доставить мне к пятнице утром. 15 авгу­
ста, написанную по-английски статью о положении дел в Герма­
нии — это было бы отличное начало».
Как состоялось это приглашение? Элеонора Маркс-Эвелинг
высказала предположение, что это произошло через посредство
Фрейлиграта; но неправильность этого предположения обнаружи­
лась уже после опубликования писем Маркса к Вейдемейеру. Из
них стало ясно, что Маркс еще в Германии познакомился с одним
из редакторов «Нью-Йоркской Трибуны» — Чарльзом Андерсоном
Дана.
Газета была основана в апреле 1841 г. Горасом Грили, набор­
щиком, который поднялся до ранга журналиста и политика, очень
известного в Северной Америке. Начало газеты было весьма скром­
ным. В политическом отношении она поддержала левое крыло
американских вигов, боролась против дальнейшего распростране­
ния рабства и выступала в защиту таможенных пошлин, как един­
ственного средства развить в Северной Америке промышленность.
«Трибуна» завоевала себе среди американских газет свое­
образное положение после того, как Грили примкнул к Альберту
Брисбену, апостолу фурьеризма в Соединенных Штатах, и с марта
1842 г. предоставил свою газету в распоряжение фурьеристов.
«Трибуна» сделалась любимою газетою буржуазной интеллиген­
ции, которая сочувствовала страданиям трудящихся масс и видела
в устройстве коммунистических колоний, по планам Фурье, па­
нацею для устранения нужды на земле. В газете принял участие
целый ряд талантливейших писателей, увлеченных новым дви­
жением.
Вскоре газета приобрела известность также в Европе, осо­
бенно в социалистических кругах, как наиболее прогрессивный
орган в Америке. Известные представители фурьеристской школы
были привлечены в качестве корреспондентов.
Но настоящим центром теоретической и практической пропа­
ганды фурьеризма была колония Брук-Фарм, недалеко от Бостона.
Она была основана в 1841 г. группою идеалистически на­
строенных интеллигентов; все они были сторонниками так назы­
ваемого трансцендентализма, видевшего свою цель в освобожде­
нии индивидуума от всех оков традиции. Многие из них принад­
лежали к талантливейшим представителям американской литера­

120

туры (Чаннинг, Эмерсон, Маргарита Фуллер, Натанаил Хоуторн);
под влиянием Джорджа Рипли они с 1844 г. об’явили себя сторон­
никами фурьеризма. Члены колонии, по большей части — тоже со­
трудники «Нью-Йоркской Трибуны», издавали журнал «Harbin­
ger» и организовали в различных городах фурьеристские курсы.
Одним из наиболее ревностных и знающих пропагандистов об­
щины был Чарльз А. Дана, подвизавшийся одинаково усердно
как в качестве писателя, так и в качестве странствующего пропо­
ведника. В этой колонии он подружился с Д. Рипли и познако­
мился с А. Брисбеном и Г. Грили, которые часто посещали БрукФарм в качестве гостей. Вероятно, уже там пробудился в нем по­
стоянно отличавший его интерес к немецкой культуре; тут, не­
сомненно, сказалось влияние Маргариты Фуллер и Д. Рипли, ко­
торые более всех других американских писателей содействовали
ознакомлению янки с сокровищами немецкой литературы.
После большого пожара, который в 1846 г. почти совершенно
разрушил колонию и повлек за собою финансовые затруднения, с
которыми она не могла справиться, некоторые ее члены пересели­
лись в Нью-Йорк и вступили в редакционный штаб «Трибуны»,
в том числе Д. Рипли, в качестве критика, и Чарльз А. Дана, по­
лучивший должность редактора местного отдела с еженедельным
жалованием в 10 долларов.
Хотя Грили вступил в компанию с Томасом Мак-Эльратом,
настоящим купцом, обладавшим всеми качествами, недоставав­
шими основателю газеты, тем не менее, «Трибуна» еще долгое
время являлась не особенно доходным предприятием. Конкуррен­
ция была велика, а фурьеристские традиции еще очень сильны, и
издателям для того, чтобы продержаться, приходилось нагонять
величайшую экономию. Так, Грили, главный редактор и вдохно­
витель газеты, получал не более 15 долларов в неделю.
Когда революция 1848 года, мощно воздействовав на умы и в
Америке, вызвала сильную потребность в подробной информации
о революционных событиях, увеличился и тираж «Трибуны», ко­
торая, еще до революции, больше всех других американских газет
заботилась о хороших корреспонденциях из Европы. Как раз в
это время Дана решил предпринять путешествие в Европу. Но
«Трибуна» не была в состоянии гарантировать ему более 10 дол­
ларов в неделю. Договор с другими газетами дал ему еще 25 дол­
ларов. Обеспеченный этой суммой, он отправился в Европу. Как
Дана сам сообщает с гордостью истого янки, он не только провел
там около восьми месяцев, повидав множество революций, не
только покрыл свои собственные расходы и расходы своей семьи

121

в Нью-Йорке, но сверх того привез еще обратно домой 63 доллара
в качестве чистого дохода от всего этого путешествия 1).
Свое первое письмо из Парижа он послал 29 июня 1848 г., тоесть, сейчас же после июньского поражения парижского пролета­
риата.
Он пробыл в Париже три месяца и в октябре поехал дальше
в Берлин. Здесь ему оказал содействие его старый учитель —
A. Брисбен, который раньше изучал в Берлине философию, был
хорошо знаком с младо-гегельянцами и еще летом 1848 г. совершил
путешествие по Германии. Возможно, что это он посоветовал Дана
с’ездить в Кельн, где Брисбен в свое время тоже познакомился с
Марксом.
Из Берлина Дана поехал во Франкфурт, оттуда в Кельн, где
посетил Маркса. Это было, вероятно, в ноябре 1848 г. Энгельс не­
задолго до этого был вынужден оставить Кельн и тосковал в Швей­
царии; Фрейлиграт. с которым Дана познакомился в доме Маркса,
переселился в Кельн лишь 21 октября 1848 г., немедленно после
своего вступления в редакцию «Новой Рейнской Газеты».
В начале декабря мы находим Дана опять в Париже, а в марте
1849 г. он возвратился обратно в Нью-Йорк.
О самом визите его к Марксу мы имеем только сообщение
Дана. Летом 1850 г. он написал Марксу, прося его переслать письмо
Фрейлиграту. Этим случаем он пользуется для того, чтобы напом­
нить Марксу о своем визите 2):
«С тех пор, как мы встретились в Кельне, свет во многом пере­
менился, в результате этого процесса многие из наших друзей
унесены с поверхности мира. Но, слава богу, игра еще не окончена,
и тем, которые сегодня вынуждены выжидать, сложа руки, завтра,
быть может, придется еще выполнить большую работу. Хотя
в продолжение этого времени я не имел счастья получать изве­
стия непосредственно от вас, но, тем не менее, я все время был
хорошо информирован о вашей жизни и, поскольку то было воз­
можно, также о перспективах революции, как вы их предвидели
еще раньше при помощи вашего метода; но я лично ожидал дру­
гого конца для более радикальных из моих друзей. Побеждать
всегда лучше, чем быть побежденным — voilà mon opinion (таково
1)

J. Н. Wilson. The life of Charles A. Dana, New-York, 1907, 62—3. До
сих пор нет ни одной истории «Нью-Йоркской Трибуны». Источником нам слу­
жила сама газета и биографии Дана, Грили и Рипли, а также история колонии
Брук-Фарм, написанная Линдсей Свифтом.
2) Письма Дана мы нашли среди бумаг Лафарга. К сожалению, некото­
рые из них пропали.

122

мое мнение). Правда, я не думаю, что взрыв вулкана произойдет
в близком будущем. Предварительно должна быть проделана из­
рядная агитационная работа, и лишь тогда из хаоса возникнет
новый мир. Нельзя ли надеяться приветствовать вас здесь, в Аме­
рике? Я охотно повторил бы восхитительный вечер, который мы
провели вместе в Дейтце» (в окрестностях Кельна).
Хотя для Дана Франция была воплощением революционной
демократии, а Россия — абсолютизма, и хотя вся современная исто­
рия казалась ему, как и европейской буржуазной демократии, борь­
бою между революцией и абсолютизмом, тем не менее, он ожидал —
и развивал этот взгляд в своих письмах,— что главнейший вопрос
девятнадцатого века, вопрос социальный, найдет свое разрешение
в Германии. (The Question of thes age, I begin to think, must be
decided in Germany.— Письмо из Берлина, 10 октября 1848 г.).
Когда он вернулся в Нью-Йорк, в Соединенных Штатах, не­
смотря на усиление реакции, еще не улегся интерес к революцион­
ным движениям в Европе. Попытки американского правительства
вмешаться в европейские дела в пользу Венгрии, боровшейся за
свою независимость, вызванный этим резкий дипломатический
конфликт с Австрией, поддержка, которая оказывалась венгер­
ским и польским эмигрантам в Турции — все это еще долго волно­
вало умы в Северной Америке. И в продолжение этого периода са­
мую выдающуюся роль играла «Нью-Йоркская Трибуна», как га­
зета, наиболее осведомленная во всех этих злободневных вопро­
сах, находившаяся в постоянных сношениях с европейской эми­
грацией и горячо отстаивавшая независимость Венгрии. Но, что
сильно отличало «Трибуну» от всех других газет и сообщало ей
особый характер, так это то место, которое она отводила на своих
столбцах Германии. Инициатива этого принадлежала Дана, кото­
рый, по своем возвращении, принял на себя иностранный отдел.
Это принесло газете и материальный успех, обеспечив «Трибуне»
большой круг читателей из рядов немецкой эмиграции, усилив­
шейся после революции 1848 г. (за годы 1851—1860 эмигрировали
951.667 человек, за годы 1852—1854 более 500.000). Обратно, этот
успех среди немецкой эмиграции побуждал уделять еще большее
внимание запросам этого круга читателей 1).
Но, как ни влиятельно было положение Дана в «Трибуне»
после 1849 г., он, во всяком случае, не был главным редактором.
Роль последнего исполнял по-прежнему Грили, почти диктаторски
определявший позицию газеты во всех вопросах внутренней поли­
1)

А. В. Faust, The german element in the United States. New-York. 1909.

123

тики, в которой он принимал и практическое участие в качестве
агитатора и политика. Не меньше должен был Дана считаться с
влиянием второго владельца газеты — Мак-Эльрата. Правда, послед­
ний очень мало беспокоился о политике и литературе, но тем бо­
лее заботился он о том, чтобы Дана и его коллеги не обременяли
газеты «бесполезным балластом», увеличивающим издержки, и не
сделали ее слишком серьезною; он заботился, чтобы «Трибуна» не
уступала другим газетам также в удовлетворении запросов тех чи­
тателей, которые ищут «сенсаций». Не только такие события, как
выборы президента и другие происшествия внутренней политики,
но даже всякий скандал в мире верхних десяти тысяч или всякий
сенсационный судебный процесс — автоматически урезывали именно
тот отдел газеты, который посвящен был иностранным делам и ли­
тературе; вследствие этого он подчас сокращался до минимума.
Так, «Нью-Йоркская Трибуна» еще в лучшее свое время указывала
с гордостью на то, что однажды она посвятила какому-то сенса­
ционному убийству в Нью-Йорке не менее 150 столбцов, больше
всех своих конкуррентов. И в конце 1855 г. контора газеты могла
заявить, что во всем мире нет такой газеты, которая имела бы
большой тираж. По числу об’явлений «Трибуна» заняла тогда
первое место.
Грили и Мак-Эльрат оставались собственниками газеты.
Правда, была сделана попытка — слабая дань фурьеристскому
прошлому — внести в предприятие принцип товарищества. Грили
и Мак-Эльрат, в качестве капиталистов, добровольно передали не­
которое количество паев представителям труда и таланта, но пода­
вляющее большинство их они оставили в своих руках; благодаря
этому, они, и после «реформы», сохранили за собой решающий
голос в вопросах хозяйственного характера...
Но не только в вопросах хозяйственного характера,— даже в
редакционных делах Дана ничего не мог предпринять на свой
страх и риск без разрешения обоих владельцев газеты. Его поло­
жение отличалось от положения других редакторов только тем, что
во время частых путешествий Грили Дана постоянно замещал его
в должности главного редактора. Будучи столь же убежденным
протекционистом, как и Грили, он был гораздо радикальнее его в
борьбе против рабства. Но ему никогда не удавалось преодолеть
поссибилистскую тактику своего главного редактора, который, по­
добно его прообразу — Генри Клею, герою компромисса, из страха
перед отделением рабовладельческих штатов гораздо энергичнее
выступал против расширения рабства, чем за его отмену. Внести
свою собственную ноту Дана удалось только в борьбу, которую
«Трибуна» действительно очень энергично вела против истинно124

американской партии, так называемой партии «незнаек», ратовав­
шей против иностранцев.
Вообще же «Трибуна» в продолжение 50-х годов по-прежнему
оставалась органом левого крыла американских вигов, а с 1856 года
стала органом новообразовавшейся республиканской партии, про­
грамма которой включала протекционизм, развитие торгового обо­
рота и запрещение рабства на новых территориях.
Гораздо самостоятельнее был Дана в отделе иностранной по­
литики, который находился в его исключительном ведении. Но и в
нем он был сильно связан изменениями, наступившими в отноше­
ниях между Соединенными Штатами и европейскими державами.
Со времени крымской войны в Америке самым радикальным обра­
зом изменились принципы иностранной политики, поскольку они
отстаивались различными партиями — преимущественно демокра­
тическою, которая защищала рабство, и республиканскою, которая
боролась против рабства.
Ни Грили, ни Мак-Эльрат не позволили бы «Трибуне» занять
в этих вопросах позицию, которая могла бы повредить их поло­
жению в партии и оттолкнуть главный контингент их американ­
ских читателей.
Вообще, Дана никогда не был «хозяином» в «Трибуне». В про­
должение всего периода его участия в газете (1847—1862 г.г.), он,
хотя и получал к концу более высокое жалованье, но всегда оста­
вался только служащим, не имеющим никаких прав. Его собствен­
ное жалованье — а, по всем известным нам данным, он был наибо­
лее прилежным работником в редакции — лишь постепенно повы­
шалось до 25, 40 и, наконец, 50 долларов в неделю. Необходимо
также иметь в виду очень умеренное в то время в Соединен­
ных Штатах вознаграждение «квалифицированного» литературного
труда. Его коллега и друг Д. Рипли получал еще в 1861 году, когда
«Трибуна» была уже богатою газетою, только 25 долларов в неделю.
В своих письмах к Марксу Дана мог подчас разыгрывать из себя
«хозяина в доме». Но на самом деле он, несмотря на оказанные им
газете услуги, был только наемным сотрудником, которого Грили и
Мак-Эльрат, в результате конфликта по вопросу о борьбе против
рабства, буквально выбросили из редакции в марте 1862 года.
Обстоятельства, при которых Дана оставил редакцию, роль
одного из наиболее верных и энергичных сотрудников Линкольна,
которую он играл во время американской гражданской войны 1),
1)

В своих «Recollections of the civil war» (New-York, 1898) он расска­
зывает о причинах своего конфликта с Грили, который стоял за мир с Южными
Штатами. Дана же, в качестве младшего секретаря военногоминистра, был ре­
шительным сторонником войны.

125

показывают, что он еще не был тогда тем ловким купцом и цинич­
ным скептиком, каким изображает его историк колонии Брук-Фарм
— Линдсей Свифт. Лишь позднее он становится издателем самой
обыкновенной капиталистической газеты, без всяких литератур­
ных претензий, и в своих лекциях об «Искусстве издавать газету»
провозглашает высшим заветом редактора: «Давать сведения, все
сведения, ничего, кроме сведений».
В «Нью-Йоркской Трибуне» он еще боролся против этого прин­
ципа, защищавшегося Мак-Эльратом. Дана настаивал на том, что
газета должна не только сообщать одни сведения, но обязана дей­
ствовать в качестве органа пропагандирующего и поучающего.
Если, благодаря его коллеге Джорджу Рипли, «Трибуна» пользова­
лась в Америке репутацией первой газеты в области литературы
и критики, то самому Дана газета была обязана тем, что. вопреки
Мак-Эльрату, она все-таки стояла на гораздо более высоком интел­
лектуальном уровне, чем другие американские газеты, и, вопреки
Грили, посвящала так много места иностранным событиям. В ка­
честве образца ему служили тогда лучшие немецкие газеты, кото­
рые Дана впоследствии находил слишком «серьезными»: много­
численные немецкие сотрудники, которых мы встречаем на столи­
цах «Трибуны» в продолжение пятидесятых годов, были все при­
глашены им. При этом Дана не руководился определенными поли­
тическими симпатиями к одному из направлений немецкой рево­
люционной эмиграции; это видно уже из того, что он старался
привлечь к газете все известные имена немецкой левой партии:
Руге, Людвига фон-Симона, Фребеля, Бруно Бауэра, Фрейлиграта.
К Марксу Дана обратился лишь позднее. Поэтому в письму
уже цитированном нами, нет еще ни одного слова о сотрудничестве
в «Трибуне». Возможно, что он вообще сомневался, будет ли его
предложение принято Марксом, радикальные взгляды которого
были ему известны. Возможно, что Дана решился пригласить Мар­
кса в сотрудники только после того, как в 1851 году узнал от его
друзей, что бывший главный редактор «Новой Рейнской Газеты».—
которого он, по выражению госпожи Маркс в письме к Вейдемей­
еру, знал в Кельне «в совершенно другом положении»,— не отка­
жется даже от такого мизерного источника доходов, каким явля­
лась «Трибуна» для своих заграничных сотрудников. Открытым
остается вопрос, играло ли при этом какую-либо роль его желание
оказать гостеприимство Марксу, отвергнутому всеми немецкими
издателями и газетами. Во всяком случае, своим приглашением со­
трудничать в «Трибуне», Маркс был обязан доброжелательной
инициативе одного только Дана, и опять-таки только последний, в

126

продолжение десяти лет, защищал интересы Маркса, хотя и не
всегда так, как последнему хотелось бы, против Грили и Мак-Эль­
рата.
Но вначале никто из них не предполагал, что они будут
связаны друг с другом так долго и, в конце концов, оставят «Три­
буну» одновременно. Приглашая Маркса написать несколько ста­
тей, Дана преследовал определенную цель. Он хотел лишь, чтобы
сам Маркс подробно изложил читателям «Трибуны» свои взгляды
на германские события, которые он развивал ему в Кельне и кото­
рые произвели на него сильное впечатление. Эта тема имела для
Америки злободневный интерес уже благодаря тому шуму, кото­
рый был поднят вокруг Кошута. Отпущенный Турцией на свободу,
вождь венгерский революции 11 ноября 1851 года приехал в Амери­
ку, как триумфатор, и оставался там до июля 1852 г. Тогда очень го­
рячо обсуждались шансы нового революционного взрыва в Европе,
и не только Кошут, но и представители немецкой эмиграции, как
Гейнцен и Кинкель, делали попытки привлечь великую респуб­
лику на свою сторону и даже заключить в Соединенных Штатах
заем за счет будущей революции. Правда, государственный пере­
ворот 2 декабря 1851 года, ознаменовавший окончательное пора­
жение революции в Европе, нанес и в Америке смертельный удар
энтузиазму, который вызывали там Кошут и европейская рево­
люция. Но еще в продолжение многих месяцев общественное мне­
ние Соединенных Штатов занималось вопросами, связанными с
этою революциею.
II.
Этим можно об'яснить, почему Дана предложил Марксу из­
брать в качестве первой темы — революцию и контр-революцию. «Что
же касается «Нью-Йоркской Трибуны»,— писал Маркс Энгельсу 14
августа 1851 года,— то теперь, когда я по горло занят политиче­
скою экономиею, ты должен притти мне на помощь. Напиши ряд
статей о Германии 1848 года. Живо и непринужденно. В иностран­
ном отделе эти господа очень либеральны».
Мы теперь знаем, что Энгельс блестящим образом справился
с этою задачею. Все статьи, хотя и подписаны Марксом, напи­
саны Энгельсом. Но в основном они представляют их совместный
труд. Единственным источником Энгельсу служила «Новая Рейн­
ская Газета». Кроме того, Маркс доставлял ему заметки, которые
Энгельс использовал для своих статей. Поэтому он сам говорит о
127

«наших статьях»; поэтому же все их друзья в Северной Америке
были убеждены, что статьи написаны самим Марксом 1).
21 августа Энгельс доставил первое место, которое Маркс
отослал в неизмененном виде. В «Трибуне» оно появилось через два
месяца, в номере от 25 октября 1851 г., в виде первой статьи серии
под общим заглавием: «Gernany. Revolution aud Counterrevo­
lution» («Германия, революция и контр-революция»). Последняя
статья, девятнадцатая, была напечатана 25 октября 1852 года,
то-есть через год 2). Один раз печатание статей было прервано из-за
президентских выборов, а несколько раз оно порывалось потому,
что Энгельс не всегда находил время писать 3).
Сам Маркс до августа 1852 года не написал для «Трибуны»
ни одной строчки. Поскольку он не работал над своим большим
сочинением, которое он хотел издать в виде критической истории
политико-экономических теорий, он очень много времени посвя­
щал партийной деятельности. Когда Вейдемейер переселился в
Нью-Йорк, для Маркса и его друзей снова блеснула надежда осно­
вать на этот раз в Америке свой партийный орган. Большую часть
работы для этого проектировавшегося журнала выполнил Маркc.
Но в свет вышел всего на всего один номер журнала, и статьи
Маркса о государственном перевороте 2 декабря 1851 г. появились
в мае 1852 г. в виде первой книжки «непериодического журнала»
«Революция». За эту работу Маркс не получил ни гроша.
Как раз в это время материальная нужда Маркса достигла
наибольшей остроты. Потерпели крушение и в Германии послед1)

То обстоятельство, что Энгельс, при изображении австрийской рево­
люции, воспользовался венскими корреспонденциями «Новой Рейнской Газеты»,
вызвало в американской прессе оживленную полемику. Теллеринг, который по­
сылал корреспонденции из Вены в Кельн, утверждал, что напечатанные в «Три­
буне» статьи, поскольку они касаются Австрии, представляют плагиат из его
писем. В п^щисловии к первому изданию «18-го брюмера» Вейдемейер отве­
чает ему: «Даже противники Карла Маркса не отрицали того, что он далеко
превосходил подавляющее большинство политических писателей как ориги­
нальностью своих статей, результатом глубоких и обширных занятий, так и
своим классическим стилем».
2)
По-английски изданы отдельной книгой Элеонорою Маркс-Эвелинт в
1896 г. В том же году появились по-немецки в переводе Карла Каутского. Су­
ществует несколько русских переводов.
3) До первого перерыва редакция, т.-е. Дана. очень часто обращала вни­ мание
читателей на «очень интересные» статьи: например, в номере от 6-го ноября 1851 г.
четвертая глава рекомендовалась, как «в высшей степени инте­ ресная», так как «в
ней идет речь об Австрии, этом центре разложения и под­ лости в Германии». О
пятой главе в номере от 12 ноября 1851 года Дана заме­ чает, что она написана с
необычайным остроумием.

128

ние надежды найти издателя для его политико-экономического со­
чинения. Только тогда ему стало ясно, что у него нет никаких дру­
гих литературных возможностей, кроме «Трибуны». Но сотрудни­
чество в газете, предложенное ему Дана, не могло служить доста­
точным источником заработка, так как для этого ему не доставало
двух существенных условий: постоянства и достаточного размера
гонорара. Когда Маркс, по прошествии семи месяцев, получил
деньги за напечатанные статьи, оказалось, что «Трибуна» пла­
тила за каждую статью только 1 фунт стерлингов. На запрос Мар­
кса по этому поводу Дана ответил, что это обычный гонорар за
корреспонденции подобного рода и что владельцами газеты ему
разрешено платить двойной гонорар, то-есть 2 фунта, или десять
долларов, лишь за корреспонденции о «текущих событиях, имею­
щих характер интересного революционного кризиса». Такой двой­
ной гонорар получал сам Дана за свои корреспонденции о евро­
пейской революции.
При этом не было никакой речи о приглашении Маркса в ка­
честве постоянного корреспондента, не говоря уже — в качестве
«европейского редактора». Ему было предоставлено писать на свой
страх и риск, и все зависело от того, сумеет ли он сделать себя
незаменимым для газеты.
Маркс имел очень много конкуррентов как в своих коррес­
понденциях о Германии, в том числе такого плодовитого писате­
ля, как Бруно Бауэр, так и в своих корреспонденциях об Англии.
Во-первых, для «Трибуны» писал Дохерти, старый англий­
ский фурьерист, который редко касался чистой политики, но по­
сылал корреспонденции очень часто; во-вторых, об Англии и
Франции корреспондировал и французский фурьерист Жюль Ле­
шевалье. Но наиболее опасным конкуррентом был некто «А. П.
К.». Маркс называет его однажды янки 1), и, действительно, в сфе­
ре собственно корреспонденции он наиболее подходил к амери­
канским условиям. Своею задачею он считал доставлять сведе­
ния, как можно больше и как можно быстрее, и для этой цели
широко пользовался своим положением корреспондента извест­
ной американской газеты. Он находился в дружеских отношени­
ях не только с английскими радикалами, но и с представителями
европейской эмиграции — особенно французской, итальянской,
венгерской. Не вникая в текущие вопросы слишком глубоко, он
прилежно списывал радикальную прессу и немедленно пересылал
в Нью-Йорк все, что узнавал от своих друзей из эмигрантских
кругов.
1)

9

Нам не удалось выяснить его имя.

129

Маркс ни в малейшей степени не обладал этими качествами
настоящего корреспондента. Далеко не человек общества, где об­
ращают внимание на внешность, к тому же часто испытывая «не­
достаток в некоторых необходимых принадлежностях костюма и
обуви», он, даже по прошествии нескольких лет жизни в Лондо­
не, избегал показываться где-нибудь, кроме тесного круга своих
политических единомышленников. А этот круг суживался с каж­
дым годом, по мере обострения борьбы в среде эмиграции. Что
может быть характернее для Маркса того обстоятельства, что
он никогда не делал попыток познакомиться со своими коллега­
ми из «Трибуны» и вообще не завязывал никаких сношений с
миром журналистов?
На пути Маркса стояли и другие затруднения. Так, в первое
время он был вынужден писать свои статьи по-немецки и снача­
ла отсылать их в Манчестер, где Энгельс переводил их на ан­
глийский язык. Понятно, что этим вызывалось значительное опо­
здание, особенно еще благодаря тому, что в то время почта из
Лондона в Нью-Йорк уходила только два раза в неделю 1). Но уже
через несколько месяцев Маркс справился с этим затруднением.
С февраля 1853 г. он писал свои статьи прямо по-английски.
Гораздо сильнее было другое затруднение. Если Маркс хотел
писать о «текущих событиях», ему необходимо было в известном
отношении приспособиться к читателям «Трибуны». У такого че­
ловека, как Маркс, не могло быть и речи об изменении или даже
смягчении его точки зрения. Но, с другой стороны, «Трибу­
на» занимала во многих вопросах такую принципиальную пози­
цию, с которою Маркс никак не мог согласиться. В виду этого
ему приходилось выбирать такие темы, которые давали ему воз­
можность свободно развивать свою собственную точку зрения, не
вступая в конфликт с редакцией. Мы скоро увидим, что это ему
не всегда удавалось.
Когда Маркс принял предложение Дана, «Трибуна» представ­
ляла для него «неведомую страну». Разумеется, он знал, что имеет
дело с демократическою газетою, в европейском смысле этого слова,
но он никогда не получал «Трибуны» аккуратно, а вначале и
плохо следил за нею. Только из самой газеты узнал он, что в «Три­
буне» фигурируют в качестве его коллег те же демократы, с кото­
рыми он в политическом отношении давно порвал. Прошел почти
целый год после появления первой подписанной им статьи, когда он
сделал, не слишком приятное для него открытие, что «Трибуна»
1)

По вторникам и пятницам; поэтому все статьи Маркса датированы
этими двумя днями.

130

«к великому несчастью — защищает протекционизм». Энгельс ста­
рался рассеять его сомнения, указывая на специфически амери­
канский характер этого протекционизма. Но, тем не менее, Маркс
был связан различными соображениями, не существовавшими для
его конкуррентов. Как ни своеобразна была форма, в которой «Три­
буна» защищала протекционистскую буржуазию — сам Маркс впо­
следствии очень правильно определил ее, как форму сисмондист­
ски-филантропическо-социалистического антииндустриализма, —
редакция никогда не допустила бы прямой критики протекцио­
низма.
Таким образом, Маркс подвергался опасности, — которая,
действительно, постоянно существовала,— что его критика эконо­
мического состояния Англии будет понята американскими читате­
лями, только как критика свободной торговли. При этом он долгое
время не имел ни малейшего представления о действительной роли
Дана в газете, и поэтому был склонен считать «Трибуну» полити­
ческим органом Дана; из его переписки видно, что Дана и «Три­
буна» были для него одно и то же. Благодаря этому, он довольно
долго пребывал в уверенности, что в своих письмах может совер­
шенно свободно выбирать, по крайней мере, все политические те­
мы, в отличие от вопросов экономических. Только опыт научил
его, что и здесь дело обстоит не так, что и в этом отношении при­
ходится считаться с местными условиями.
III.
Еще прежде, чем была закончена серия статей о Германии,
Маркс сделал попытку написать на злободневную тему. Повод к
этому дали ему английские выборы, происходившие в июле 1852 г.
Хотя его статьи получены были с большим запозданием — его кон­
куррент А. П. К. послал свой отчет несколькими неделями раньше,
так как Маркс дожидался общего результата выборов,— редакция
приняла их немедленно. Блестящая характеристика английских
партий, меткая картина избирательной борьбы, интересные исто­
рические отступления — все это сообщало его статьям своеобразную
и непреходящую ценность. Они цитировались не только в аме­
риканской, но и в английской прессе.
Начало было очень удачно. Но вскоре кельнский процесс
коммунистов снова оторвал Маркса от этой работы. Судебные за­
седания продолжались шесть недель, с 7 октября до 12 ноября
1852 года. Дни и ночи «партия Маркса» работала, чтобы оказать
обвиняемым помощь в их борьбе против махинаций штибе­
ровской полиции и прокуратуры. Немедленно после окончания

131

процесса, 17 ноября, Союз Коммунистов был, по предложению Мар­
кса, распущен. Но Маркс должен был выполнить для партии еще
одну ответственную работу. Он написал «Разоблачения о кельн­
ском процессе коммунистов», с целью публично реабилитировать
осужденных членов Союза и заклеймить позором прусскую поли­
цейскую систему. Роль, которую он играл во время процесса и
после него, по его собственному выражению, «окончательно отпуг­
нула от него немецких издателей, с которыми он надеялся притти
к соглашению насчет своей экономии».
Начиная с января 1853 г., Маркс мог уже гораздо интенсивнее
посвящать себя работе для «Трибуны». Он сосредоточился главным
образом на изображении социального состояния Англии и в своих
письмах бичевал лицемерие господствовавшей олигархии. Особен­
ную сенсацию, как в Америке, так и в Англии, вызвало его письмо
о герцогине Сутерландской и рабстве.
Политика коалиционного министерства представляла очень
мало «интересного» материала, и Маркс старался отмечать все
симптомы приближавшегося кризиса. Наступления его он ожидал
в 1853 г., ибо исходил из предположения, что промышленный цикл
проходит свой кругооборот в период времени от пяти до семи лет.
Его ожидание оказалось ошибочным, и, как он сам впоследствии
признал, 1853-й год, несмотря на многочисленные банкротства в
отдельных отраслях промышленности, был годом «конвульсивного
оживления».
После марта 1853 г. наступили события, которые снова взвол­
новали Европу, казалось, совсем успокоенную. Сильно ослабев­
ший в Америке интерес к европейской политике пробудился с но­
вою силою. Особенно значительное место «Трибуна» стала уделять
иностранной политике, против того, как выяснилось что новое осло­
жнение в восточном вопросе может повести к европейской войне.
И среди всех ее европейских сотрудников не было ни одного,
который был бы таким мастером во всех вопросах «высокой поли­
тики», как Маркс и Энгельс. Впрочем, ни редакция в целом, ни
Дана никогда не узнали, что под именем Маркса для газеты пи­
сали оба друга.
Уже в журнале «Новая Рейнская Газета» мы находим, на
ряду с историческими работами, серию обзоров международной по­
литики; в них Маркс и Энгельс рассматривали внутреннюю связь
текущих событий с точки зрения материалистического понимания
истории. В них они указывали, что контр-революция, превратившая
Россию в третейского судью Европы, неизбежно приведет также к
новому кризису в иностранной политике.

132

«Вследствие движений 1848—1849 годов»,— читаем мы в поли­
тическом обзоре второго номера 1)» — «Россия так глубоко вовлечена
в европейскую политику, что она должна теперь возможно скорее
осуществить свои старые планы относительно Турции и Констан­
тинополя, этого «ключа к своему дому», если этим планам не су­
ждено остаться навсегда несбыточными. Успехи контр-революции
и усиление с каждым днем революционной партии в Западной
Европе, внутреннее положение самой России и плохое состояние
ее финансов — толкают ее к быстрым действиям. Недавно мы ви­
дели дипломатическую прелюдию к этому новому восточному
действию, через несколько месяцев мы переживем и самую
драму.
«Война против Турции необходимо превратится в европей­
скую войну. Тем лучше для «святой Руси», которая, благодаря
этому, получит возможность прочно водвориться в Германии, до­
вести там до конца контр-революцию, помочь Пруссии завоевать
Невшатель и, в конце концов, пойти походом на центр революции,
на Париж.
«В такой европейской войне Англия не может остаться ней­
тральною. Она должна выступить против России. И для России
Англия — наиболее опасный противник. Если сухопутные армии
континентальных государств, по мере своего продвижения и про­
никновения вглубь России, будут все больше и больше ослабевать,
если их продвижение должно будет почти совершенно приостано­
виться у восточных границ старой Польши, под страхом повторения
1812 года, то Англия имеет средство воздействовать на Россию с
самой слабой ее стороны. Не говоря уже о том, что она может при­
нудить Швецию к обратному завоеванию Финляндии,— для ее
флота открыты Петербург и Одесса. Как известно, русский флот —
самый плохой в мире, и Кронштадт и Шлиссельбург так же легко
могут быть взяты, как Сен-Жан д’Акр и Сан-Хуан-де-Улоа. Но без
Петербурга и Одессы, Россия — великан с отрубленными руками.
Кроме того, Россия не может обходиться, хотя бы всего полгода,
без сбыта своего сырья и без покупки продуктов английской про­
мышленности; это ясно обнаружилось уже во время наполеонов­
ской континентальской блокады, а теперь это имеет силу еще в
большей степени. Отрезанная от английского рынка, Россия через
несколько месяцев переживет величайшее напряжение; напротив
того, Англия не только может некоторое время обходиться без рус­
ского рынка, но она сможет также получить на других рынках все
1)

«Neue Rheinische Zeitung». Zweites Heft, Februar 1850, стр. 71—73. Этот
абзац в меринговском издании «Литературного Наследства» выпущен.

133

русское сырье. Итак, страшная Россия совсем не так опасна. Но
немецкому бюргеру она должна казаться очень страшной, ибо она
непосредственно господствует над его государством, над его го­
сударями и уверена, что ее варварские орды в скором времени на­
воднят Германию и там сыграют в некотором роде мессианскую
роль».
Но под влиянием событий, разыгравшихся в 1850—1852 годах,
Маркс изменил свой взгляд. Все споры между Англией и Россией
по поводу Ближнего Востока, как и вопрос о выдаче польских и
венгерских эмигрантов, или так называемый вопрос о «Пацифи­
ко» 1)» в котором Пальмерстон бросил на весы всю мощь Англии
против маленькой Греции,— привели только к борьбе при помощи
дипломатических нот. Точно также и вопрос о «святых местах»,
неожиданно выдвинутый Наполеоном в мае 1850 года с целью
привлечь на свою сторону клерикалов, долго оставался в неопреде­
ленном положении, и еще в начале 1853 г. можно было думать, что
и он будет разрешен дипломатическим путем. И, когда «отврати­
тельный» восточный вопрос вновь приобрел остроту, Маркс и на
этот раз предполагал, что он не приведет к войне. Вынужденный
писать об этом вопросе, он обратился к Энгельсу, так как «это
прежде всего вопрос военный и географический, то-есть не по его
специальности». Но вместе с тем он послал ему небольшую заметку
с изложением своей основной точки зрения.
Редакция «Трибуны» предпослала этой статье о восточном
вопросе, написанной им и Энгельсом, следующие строки («НьюИоркская Трибуна», 7 апреля 1853): «Господин Маркс имеет свои
собственные определенные взгляды, которые мы далеко не во
всем склонны разделять, но те, кто не прочтут его писем, лишат
себя одного из наиболее поучительных источников осведомления
о великих вопросах современной европейской политики».
Если статьи о восточном вопросе представляли общий труд
Маркса и Энгельса, то обратившие на себя не меньшее внимание
статьи о бюджете Гладстона, о господстве англичан в Индии, о по­
литической карьере Пальмерстона — принадлежали исключительно
перу Маркса.
Можно сказать, что в 1853 году он был одним из наиболее
известных в Соединенных Штатах сотрудников «Трибуны». Все­
цело предоставив теперь область «настоящей газетной коррес­
понденции» своему конкурренту А. П. К., он, в своих письмах, осве1)

Пацифико — еврей, британский подданный, пострадавший от погрома.
Пальмерстон требовал немедленного вознаграждения, которое было вычислено
с большим запросом.

134

щал все важнейшие вопросы — экономические, финансовые, поли­
тические, дипломатические — и, не довольствуясь одним только ре­
гистрированием их или сопоставлением материала, часто давал
мастерски написанные этюды.
Таким образом, его статьи почти совершенно потеряли харак­
тер корреспонденций, и естественно, что Дана пришла в голову
мысль использовать письма Маркса в качестве передовых статей.
Эта практика, хотя и весьма «лестна» для Маркса, имела одну
неприятную сторону. Без некоторых «манипуляций», необходимых
для приспособления статей Маркса ко вкусам американской пуб­
лики, без указаний на «местные условия»,— эта метаморфоза была
невозможна; Дана часто вставлял фразы,— не говоря уже о не­
скольких вступительных или заключительных словах,— с целью
затереть все следы, которые могли бы возбудить в читателе подо­
зрение, что статьи написаны не в самой редакции. Еще неприятнее
было для Маркса то, что оставшуюся после этой операции
часть статьи Дана нередко печатал за его подписью в виде кор­
респонденции.
Таким образом, лучшая и наиболее интересная часть статьи
появлялась в виде редакционной передовицы, а подпись Маркса,
как он жаловался, оказывалась только под «совершенно незначи­
тельными» вещами. Эта «аннексионистская политика», которая
началась со статей о восточном вопросе и вначале представляла
исключение, уже через несколько месяцев превратилась в постоян­
ное правило.
Когда в октябре 1853 года началась русско-турецкая война,
Маркс послал несколько писем на военные темы, написан­
ных Энгельсом, которые редакция использовала в качестве пере­
довых статей. При этом случилось то же, что повторилось и впо­
следствии, при появлении брошюры «По и Рейн» и анонимных ста­
тей Энгельса о прусско-французской войне в «Pall Mall Gazette».
Живо написанные статьи привлекли общее внимание не только
своим тоном, но и основательностью изложенных в них военных
суждений. Публика решила, что автором является какой-либо ге­
нерал, который держится в тени; высказывали предположение —
для Америки тогда наиболее вероятное,— что этот генерал — не кто
иной, как Винфильд Скотт, знаменитейший американский генерал,
кандидат в президенты от левых вигов в 1853 году и заведомый
друг Гораса Грили. Лондонская пресса тоже часто приводила от­
рывки из этих статей.
Для редакции это послужило лишь новым поводом для того,
чтобы печатать дальнейшие военные письма в виде передовых

135

статей. На протесты Маркса против этих аннексий Дана ответил,
что теперь они уже не могут отказаться от этой практики, ибо в
противном случае они вынуждены были бы открыть, что эти статьи
присылались из-за границы, а это сильно уронило бы престиж га­
зеты. Этим об’ясняется, что за время с 1853 до 1855 г.г. почти все
письма, обсуждавшие вопросы войны с военной «точки зрения, по­
являлись в «Трибуне» в виде передовых статей. Насколько газета
гордилась этими статьями, лучше всего показывает редакционная
заметка «Трибуна и война» («Нью-Йоркская Трибуна», 3 февраля
1855 г.). С гордостью редакция пишет, что, насколько ей известно,
«Трибуна» единственная газета в Америке и Европе, которая регу­
лярно дает критическое освещение военных событий с точки зре­
ния принципов военной науки и дает читателю возможность ос­
мыслить все эти события как с военной, так и с политической
точки зрения.
В результате этого, зимою 1853—1854 г.г., по шутливому вы­
ражению Маркса в письме к Энгельсу, все редакционные статьи,
обсуждавшие европейскую политику, на протяжении целых не­
дель, доставлялись обоими друзьями. Энгельс заведывал «воен­
ным министерством», Маркс — «министерством иностранных дел и
финансов». Но, чем интенсивнее становилось участие Маркса и Эн­
гельса в «Трибуне», тем реже появлялось в ней его имя. Маркс
дважды потребовал, чтобы его статьи печатались либо все за его
подписью, либо все без подписи; редакция избрала последнее, и с
апреля 1855 г. его имя вообще исчезает со столбцов «Трибуны».
Таким образом, Маркс был фактически европейским редакто­
ром «Трибуны», который «лишь в виде исключения занимался на­
стоящею газетною корреспонденциею», но зато писал о важнейших
вопросах международной политики и мирового хозяйства.
Однако, это не означало, что Маркс был членом редакции, на
определенном жаловании. Наоборот, что касается материальной
стороны, то он имел лишь все невыгоды этого положения. Правда,
как писал Дана в известном письме, напечатанном в «Господине
Фогте» и относившемся к тому времени, когда Маркс работал для
«Трибуны» столь же интенсивно, как в 1853—1854 г.г.,— он был
«не только одним из наиболее уважаемых, но и одним из наилучше
оплачиваемых сотрудников», но он никогда не получал точно
определенного содержания. К нему относились так, как ко всякому
другому обыкновенному корреспонденту. Никогда не удавалось ему
добиться договора, по которому оплачивались бы обязательно все
присылаемые им статьи. Владельцы «Трибуны» платили только
за напечатанные статьи, в лучшем случае, они брали на себя вре-

136

менное обязательство — оплачивать не менее одной статьи в неделю.
Так, Маркс, в продолжение многих лет, выполнял в высшей сте­
пени интенсивную сдельную работу, не получая за нее «справед­
ливого» сдельного вознаграждения. Сравнивая его статьи, в кото­
рые всегда было вложено так много труда — не только потому, что
этот труд был высококвалифицированным, но и потому, что Маркс
выполнял большую подготовительную работу для своих писем,— с
корреспонденциями его коллег, нельзя не удивляться тому, что поч­
тенные владельцы «Трибуны» ни разу не почувствовали всего не­
приличия такого вознаграждения, которым не удовлетворился бы
даже неквалифицированный рабочий.
Поскольку речь идет о вознаграждении, его многолетнее со­
трудничество в «Трибуне» уподоблялось циклу, который периоди­
чески проходил все фазы от высокого давления — впрочем, весьма
умеренного — до полного затишья. Когда в Америке усиливался
интерес к европейской политике,— а только войны, политический
или экономический кризис в Англии или на континенте, восстание
в Индии или мятеж в Италии, конфликт Соединенных Штатов
с каким-нибудь европейским государством делали для американ­
цев «интересными» европейские события,— увеличивалось и число
напечатанных писем. Нужно отдать Марксу справедливость: с те­
чением времени он приспособился к этим условиям, и, не отказы­
ваясь от своей привычки сопровождать изложение событий ком­
ментарием в форме небольших исторических или социально-эконо­
мических очерков, он часто давал именно то, что редакции было
нужно. Кроме того, ни один из европейских сотрудников «Три­
буны» не поддерживал с таким знанием дела и страстью ту борь­
бу, которую она вела — хотя не очень последовательно и подчас
весьма вяло — против рабства. При всем том, эти борцы против
эксплоатации несвободного труда были столь наивно-циничны,
что при всякой перемене конъюнктуры, отражавшейся на тираже
«Трибуны», они немедленно переводили своих заграничных со­
трудников на «пониженный рацион». Как ни горьки следующие
строки, написанные Марксом, когда почтенные владельцы «Три­
буны» дали ему на некоторое время «отпуск» в виду наступивших
финансовых затруднений, но они представляют лишь верное изо­
бражение его положения в «Трибуне»:
«Воистину гнусно быть осужденным на то, чтобы считать
счастьем, если подобные писаки берут тебя в свою ладью. Толочь
кости, перемалывать их и варить из них суп, как то делают пау­
перы в работном доме,— такова та политическая работа, на которую
я осужден в этой компании. Вместе с тем, я чувствую себя ослом

137

за то, что,— правда, не в последнее время, но в продолжение многих
лет,—давал этим молодцам слишком много за их деньги».
Хотя вскоре наступила перемена к лучшему, но она ничего
не изменила в действительном положении вещей. При ближайшей
перемене кон’юнктуры, Маркс снова получил в грубой форме
отказ, и на этот раз — навсегда.

IV.
Мы уже упомянули о том, что в известном отношении и самому
Дана жилось не лучше. Маркс часто сердился на него, но иногда
несправедливо, ибо без Дана, который отстаивал перед владель­
цами газеты его интересы, его сотрудничество в «Трибуне» не про­
длилось бы так долго. Его сношения с газетою постоянно проис­
ходили через посредство Дана, и можно с уверенностью сказать,
что, несмотря на все, Дана относился к Марксу корректно. По­
скольку то было в его власти, он старался смягчить для Маркса
горечь его положения. Он выступил из «Трибуны» одновременно с
Марксом, который лишь впоследствии узнал, что для Грили и МакЭльрата Дана был только литературным «чернорабочим».
Но в одном отношении Маркс был вполне прав в своих жало­
бах на Дана. Последний, будучи редактором «иностранного отдела»
в «Трибуне», с течением времени пережил процесс линяния и очень
радикально изменил свою позицию в некоторых вопросах иностран­
ной политики. Так, например, по отношению к России.
Решающее влияние оказало положение дел в самих Соединен­
ных Штатах. Ободренные своим большим успехом на президент­
ских выборах 1852 г., рабовладельцы сделали в 1853 г. новую по­
пытку уничтожить еще существовавшие стеснения для распро­
странения рабства и увеличить число рабовладельческих штатов.
С помощью демократов Севера, вождем которых был сенатор Сти­
фен Дуглас, им удалось провести так называемый билль КанзасНебраска (30 мая 1854 г.), отменивший все географические и уста­
новленные законом ограничения для рабства. Этой внутренней по­
литике демократов вполне соответствовала их иностранная поли­
тика, ближайшею целью которой была аннексия Кубы. Для этой
завоевательной политики они, естественно, решили воспользо­
ваться осложнениями в Европе.
Послы Соединенных Штатов в Мадриде, Париже и Лондоне
(Суле, Мезон и Бьюкенен — все трое убежденные сторонники раб­
ства) формулировали эту программу в так называемом остендском
манифесте 13 октября 1854 г. Для достижения этой цели, они
заигрывали как с итальянскою, французскою и венгерскою эми-

138

грациею, по своему обыкновению, не слишком строго отно­
сившейся к тем кругам, из которых исходили «освободительные»
проекты, так и с русским правительством, которое охотно готово
было пойти навстречу аннексионистским стремлениям демократов,
лишь бы иметь Соединенные Штаты на своей стороне в войне про­
тив Англии. Суле, наиболее неразборчивого в средствах из всех
трех послов, обвиняли даже в том, что он хотел втянуть республику
в войну с Англией и Францией и ослабить западные державы, уже
и без того находившиеся в затруднительном положении, еще вну­
тренними потрясениями, чтобы после этого безо всякой помехи
справиться с сопротивлением Испании. Сенатор Дуглас, со своей
стороны, выступил с апологией абсолютистской России и предска­
зывал блестящую будущность этой стране рабов. А американское
правительство, чтобы сохранить свой нейтралитет в войне запад­
ных держав с Россией, не отступало ни перед какими дипломати­
ческими конфликтами с Англией.
Принятие билля Канзас-Небраска означало уничтожение того
компромисса, который был состряпан в 1850 г. Генри Клеем и от­
стаивался Грили, как лучший барьер против дальнейшего рас­
пространения рабства; после этого «Трибуна» заявила, что теперь,
когда демократы нарушили даже присягу, начинается борьба на
жизнь и на смерть между рабством и свободою, между деспотиз­
мом и демократией. Этим она высказалась также против иностран­
ной политики, которую защищали Дуглас и его единомышлен­
ники. Она горячо ратовала против величайшего рабовладельца и
деспота, Николая, она разоблачала сделанные Россиею Соединен­
ным Штатам предложения территориальных уступок, она сарка­
стически хвалила Николая и Дугласа за то, что они одновременно
открыли борьбу между абсолютизмом и революцией в Европе и
Америке 1). Однако, даже в такое время «Трибуна» не могла удер­
жаться от того, чтобы не подчеркнуть, что российское правитель­
ство,— «правительство отвратительнейшего абсолютизма, правитель­
ство в высшей степени враждебное всякой форме политической
свободы»,— тем не менее является застрельщиком самой прогрес­
сивной тарифной политики.
Смерть Николая изменила положение дел. Выставленное в
«Трибуне» утверждение, что наследник русского престола — явный
враг рабства и друг либеральных реформ, как будто стало оправ1)

Ср. статью, проводившую параллель между европейскою войною и вой­
ною в Америке и кончавшуюся словами: «Царь Николай. Сенатор Дуглас. Мы
выражаем вам благодарность». («The two wars», «Нью-Йоркская Трибуна»,
28 января 1854).

139

дываться. «Трибуна» немедленно использовала это оружие против
рабовладельцев в Америке. Если столь деспотическая страна, как
Россия, ставит на очередь дня отмену крепостного права, то тем
более должны это сделать Соединенные Штаты Америки, эта стра­
на революции. Из врага России «Трибуна» превратилась в ее
апологета, который при всяком удобном и неудобном случае ставил
Россию, возрождавшуюся и — что еще важнее — протекционистскую,
в пример американским демократам, сторонникам рабства и сво­
бодной торговли. Ни малейшего следа не осталось от старых идей,
которые Дана развивал еще в своих прежних статьях: на одной
стороне — Россия, на другой — Западная Европа; на одной сто­
роне — абсолютизм, на другой — демократия. С весны 1855 г. «Три­
буна» становится с каждым годом все более «руссофильскою».
Маркс был бессилен что-либо сделать против этого нового на­
правления, тем более, что «Трибуна» приобрела нового сотрудника,
отличнейшего знатока России, который, по всему своему мировоз­
зрению, стоял гораздо ближе не только к Дана, но — что имело ре­
шающее значение — также к Грили. По сравнению с Дана этот со­
трудник имел то преимущество, что был личным другом Грили, а
по сравнению с Марксом — то, что жил в Нью-Йорке и, начиная с
1854 г., состоял постоянным членом редакционного штаба.

То был «пресловутый», как однажды назвал его в своих «Па­
рижских письмах» Г. Гейне, граф Адам Гуровский, в свое время,
действительно, очень известный публицист, первый глашатай рус­
ского панславизма в Европе 1).
Видный представитель польской аристократии, он с ранней
молодости принимал участие в революционном движении. От 1820
до 1825 г.г. он учился в берлинском и других германских универ­
ситетах и был одним из наиболее активных участников восстания
1830—1831 г.г.; посланный революционным правительством в Па­
риж для переговоров с республиканцами, он остался там, когда
смертный приговор сделал для него невозможным возвращение в
Польшу.
1)

Ныне совершенно забытый, он в политической литературе мимоходом
упоминается в связи с восстанием 1831 года. О судьбе его после его ренегатства,
то-есть начиная с тридцатых годов, мы ничего не находим, даже в польских со­
чинениях, специально посвященных польской эмиграции. А, между тем, никто
не сделал больше этого польского ренегата для пропаганды в Западной Европе
истинно-русского, царистского панславизма, в противоположность демократи­
ческому панславизму Бакунина или Герцена.

140

Через несколько лет он порвал с польскою эмиграциею. Вна­
чале он находился в близких сношениях с сенсимонистами, потом
был сторонником Фурье, с которым был также лично хорошо зна­
ком. Но уже в 1833 году в его голове зарождается новый план, и
он делает попытку вступить в сношения с Паскевичем, наместни­
ком русской Польши. Он приглашает его последовать примеру Мег­
мета-Али, освободившего Египет от турецкого ига, и стать во главе
польского народа. Само собою разумеется, что из этого плана ни­
чего не вышло. Но Паскевич продолжал сношения со своим париж­
ским поклонником. В 1835 году Туровский опубликовал книгу
«La verité sur la Bussie» («Правда о России»). Основные ее мы­
сли: полный отказ от всяких революционных планов; признание
того, что вся вина за последнее восстание ложится на самих поля­
ков, и убеждение, что Польше нечего ожидать от западных держав
и что для нее гораздо выгоднее полное примирение с Россией; да­
лее — апология русского племени, как единственного славянского
народа, достаточно великого и сильного, чтобы союз с ним обеспе­
чил не только полякам, но и всем другим славянским племенам
спасение от гибели, которая в противном случае неотвратима.—
Эта книга побудила Николая отменить смертный приговор. Еще
некоторое время Туровский остается за границей, занимаясь со­
ставлением различных записок для русского правительства. Затем
он возвращается в Россию, где поступает на государственную
службу, сперва в собственную его величества канцелярию, впослед­
ствии — в министерство народного просвещения. Сделавшись горя­
чим почитателем русского языка и православной веры, он принял
деятельное участие во всех мероприятиях, направленных к расши­
рению преподавания на русском языке в Польше, как и во всех
мероприятиях против католического духовенства 1). В 1841 году он
опубликовал новую книгу «La civilisation et la Russie», первый
манифест оффициального панславизма, появившийся в Западной
Европе; в своих «Pensées sur Tavenir des Polonais» («Мысли
о будущем поляков»), он доказывает необходимость уничтожить
обособленное положение Польши, отделенной от всей остальной
России внутреннею русско-польскою таможенною линиею.
Несмотря на то, что Туровский поддерживал хорошие отноше­
ния с вождями так называемой «русской» партии, он был вынуж1)

«Таким образом, революционный демагог превратился в аристократа,
гордого своим происхождением, и ненавистника буржуазии; республиканец —
в автократа; католик — в защитника православной церкви; поляк — в русского,
европеец — в панслависта». Этот отзыв о Гуровском мы находим в немецком
энциклопедическом словаре Брокгауза. (Десятое издание).

141

ден в 1844 г. опять скрыться за границу; о причинах этого он
умалчивает. Судя по его ненависти к «немецкой» бюрократии,
можно думать, что он слишком сильно вмешался в борьбу и ин­
триги придворных клик, и уже не чувствовал себя в Петербурге в
полной безопасности. После нового пребывания в Берлине, Гей­
дельберге и Мюнхене, он отправился в Швейцарию, где в течение
двух лет занимал в бернском университете кафедру политической
экономии. Страшные погромы, инсценированные австрийским пра­
вительством в 1846 году в Галиции с целью подавить краковское
восстание, укрепили его веру в то, что только в более тесном союзе
с Россией, Польша может надеяться на лучшее будущее 1)- Неза­
долго до взрыва февральской революции (в январе 1848 г.), он
опубликовал во Флоренции на французском языке первый том
большого труда о панславизме; в нем он излагает его историю, как
и его составные элементы: религиозные, социальные, философские
и политические 2). В философской и религиозной части Гуровский
находится под сильным влиянием русских славянофилов, особенно
Хомякова; но в обоснование панславизма он вносит свою соб­
ственную ноту. В его книге мы впервые находим ясноевыражение
экономических тенденций панславизма, которые, в конце концов,
сделали из него политическую программу молодой российской
промышленной буржуазии.
В отличие от первых славянофилов, настроенных еще крайне
идеалистически, и еще более от Бакунина и Герцена, открывших
в русской общине всеисцеляющее средство против западно-европей­
ского капитала, Гуровский вполне сознательно видит главную цель
в развитии промышленности в России и Польше. Основой нации он
считает ее промышленные классы. При этом его декламации про­
тив «аргирократии», власти денег, против «финансового феода­
лизма», против паразитической торговли — являются лишь отрыж­
кой его прежних сенсимонистских и фурьеристских увлечений.
Единственным здоровым элементом, созидающим новые ценности,
являются, по его мнению, представители труда. Россию он так
сильно превозносит только потому, что она больше всех других сла­
вянских стран способна развить сильную промышленность. Нужно
только, чтобы она последовательно применяла систему протекцио­
низма. Свободная торговля годится только в качестве крайнего
средства для тех стран, которые, подобно Англии, нуждаются в
дешевом хлебе; но внешняя торговля никогда не может заменить
1)

«Die letzten Ereignisse in den drei Teilen des alten Polen». München, 1846.
«Le Panslavismo, son histoire, ses véritables éléments: religieux, sociaux,
philosophiques et politiques». Tome premier. Florence, 1848.
2)

142

внутреннего рынка, который играет решающую роль. Россия, по­
добно Америке, имеет все необходимые условия — многочисленное
население и громадную территорию — для осуществления своей
промышленной самостоятельности. Кроме того, у нее неограничен­
ные возможности дальнейшего распространения в Азии. Миссия
России — нести цивилизацию на Восток. Но, предварительно, она
должна отменить крепостное право и предоставить буржуазным
классам право приобретать землю. Дворянство же будет вознагра­
ждено ростом торговли и развитием капиталистического сельского
хозяйства. А для Польши, упадок которой Гуровский об’ясняет
недостаточным промышленным развитием и которая не получает
никаких выгод от своего присоединения к России, откроются бле­
стящие перспективы, как только отмена таможенной линии обеспе­
чит польским фабрикам сбыт их продуктов на их «естественном
рынке» 1).
Но, если Россия хочет спокойно развиваться, она должна отка­
заться от всякой аггрессивной политики по отношению к Западу и
порвать со Священным союзом. Пусть она предоставит своей уча­
сти шатающиеся европейские троны, спокойно взирая на револю­
ционный пожар в Западной Европе и заботясь только о самой себе.
Книга заканчивается резким выпадом против «антирусской» ди­
пломатии многочисленных немецких «фонов», угнетающих славян­
ский гений.
О деятельности Гуровского в годы революции мы не имеем
более подробных сведений. Политическая программа России в про­
должение этого периода представляла прямую противоположность
той, которую он рекомендовал в своей книге. В ноябре 1849 года
он навсегда покидает Европу и переселяется в Северную Америку,
где вскоре натурализуется в качестве гражданина трансатланти­
ческой республики.
Его связи с фурьеристами могут об’яснить нам, каким обра­
зом он сделался сотрудником «Трибуны». В номере от 13 мая
1852 г. редакция называет его одним из «наиболее философских и
просвещенных умов, которых подарила нам славянская раса».
Под псевдонимом «Панславист» и без подписи он печатает в газете
большую серию статей «Russia as it is» («Россия, какова она
есть»); впоследствии они вышли отдельной книгой под его именем
и выдержали несколько изданий.
1)

Известно, что эта отмена, последовавшая только через два года (1850 г.),
действительно явилась одним из главных стимулов развития промышленности
в русской Польше.

143

При усиливавшемся интересе к России, Гуровский был для
«Трибуны» незаменим. С его помощью, она, благодаря русским
«разоблачениям» и прекрасной информации из Петербурга, могла
побить конкурренцию всех других газет. И, действительно, польский
граф и «бывший камергер его величества» был превосходно знаком
с лицами и скандальной хроникой Петербургского высшего света.
Он был также достаточно умен для того, чтобы не шокировать рес­
публиканских чувств новых сограждан слишком розовым изобра­
жением русского деспотизма.
Но Гуровский был для «Трибуны» не только специалистом по
части России и Польши. Бывший профессор политической эконо­
мии, он писал много и по вопросам историческим, политическим и,
в особенности, экономическим. Его неутомимая пропаганда протек­
ционизма, в которой Россия постоянно служила ему в качестве
иллюстрации, доставляла Грили и Дана новое оружие в их борьбе
против фритредеров, сторонников рабства. Его влияние в газете
еще усилилось после обострения политического положения, вы­
званного новым натиском рабовладельцев. Таким образом, ему
удалось радикально изменить позицию «Трибуны» в восточном
вопросе.
Если годом раньше редакция печатала в качестве передовых
статей письма Маркса, антирусские, но отнюдь не туркофильские,
то сама редакция гораздо более склонялась к мнению другого
своего лондонского корреспондента А. П. К., который во всех своих
корреспонденциях отражает туркофильские взгляды Уркарта. Еще
в октябре 1853 года «Трибуна» заявляет, что в войне, которую Тур­
ция об’явила России, все симпатии культурного человечества на­
ходятся не на стороне христиан, а на стороне турок. И только в
марте 1854 года, когда Англия стала на сторону Турции и об’явила
России войну, «Трибуна» делает неожиданное открытие, что Тур­
ция — рабовладельческое государство, положение которого безна­
дежно; главную вину за это несет не Россия, действующая от­
крыто, хотя и насильственно, но лицемерная Англия, разоряющая
Турцию при помощи свободной торговли. В статье «Наше отноше­
ние к войне» (5 января 1855 г.), представляющий ответ на коррес­
понденцию долголетнего сотрудника «Трибуны», фурьериста Гуга
Догерти, редакция резюмирует свои взгляды в следующих словах:
«Мы уже давно об’яснили нашим читателям, почему мы считаем
сомнительным, чтобы оккупация Турции укрепила могущество
России в Европе... Благодаря свободной торговле, Турция приве­
дена на край гибели, и, несмотря на это, Франция и Англия до­
сылают свои армии, чтобы сохранить и впредь эту свободную тор­
144

говлю. Включение Турции в состав Российской империи имело бы
своим первым следствием установление истинно цивилизаторской
торговой и промышленной политики». Так как редакции прихо­
дится полемизировать с фурьеристами, которым Англия и Фран­
ция в их войне против России казались защитниками цивилиза­
ции, она прибегает к старой фурьеристской терминологии. «Ничто
не представляет более яркой иллюстрации порочного круга
(circulus vitiosus) и дисгармонии, характеризующих совре­
менное состояние цивилизации, чем то обстоятельство, что
правительство
отвратительнейшего
деспотизма,
враждебное
всякой форме политической свободы, выступает в роли един­
ственного
защитника
прогресса».
Еще
яснее
выражается
(«The
regeneration
of
редакция
через
несколько
недель
Turkey», 29 января 1855): «Протекционизм может спасти страну и
развить ее производительные силы, независимо от ее формы пра­
вления; английская свободная торговля будет всегда держать на­
род в состоянии приниженности и слабости, несмотря на все поли­
тические и религиозные реформы».
В номере от 26 мая 1855 года «Трибуна» защищается от обви­
нений в руссофильстве. Она забыла все, что сама раньше писала
и печатала. Оказывается, что Россия в своей внешней политике
гораздо более гуманна, чем Британия. Английская свободная тор­
говля приносит гибель всем, с кем приходит в соприкосновение;
Россия же, с тех пор, как она восприняла протекционизм, удиви­
тельно развила свои промышленные силы, и теперь прогресс ее
цивилизации виден всему миру. Самое лучшее для Турции — это
быть аннексированной Россиею. С развитием промышленности
Турция станет цветущей страной. «Что касается опасности, якобы
угрожающей Европе от расширения России, то мы уже дважды
доказывали, что эта опасность химерична. Более того. Поскольку
Соединенные Штаты вообще имеют во всем этом споре свой соб­
ственный интерес, для них важно, чтобы Франция и Англия не по­
лучили такой позиции, которая даст им возможность диктовать
свою волю всему миру. Нам нужна Россия, как противовес этим
державам».
5 июня 1855 года в статье «European imbroglio» редакция
утверждает, что упрочение России в Константинополе скорее, чем
что-либо другое, положит конец системе «дешевого труда» в Ан­
глии.
В статье «Раздел Турции» (22 июня 1855 года) редакция,
иначе говоря — Гуровский, доказывает, что оккупация Турции
Россией желательна в интересах всего человечества. «Это не зна­

10

145

чит, что русская политическая система непредосудительна. Нет,
Россия — деспотическая держава, но в промышленном и торговом
отношении она создает единственную прочную основу для сво­
боды» 1).
Нападки против Англии и Франции становятся с каждым днем
все яростнее, а симпатии к России все сильнее 2). «Трибуну» обви­
няли в том, что она служит деспотизму. В статье «Война и свобода»
(1 августа 1855 года) она доказывает, что, напротив, победа Напо­
леона была бы победою реакции. «Что касается тех органов, кото­
рые порицают наши «русские симпатии», «защиту России» и т. д.
и сплетничают о том, будто в нашей газете пишут или пользуются
влиянием русские или агенты России, то мы считаем излишним
отвечать им».
И, действительно, позиция «Трибуны» об’ясняется не только
влиянием Гуровского, хотя нет сомнения, что он, вместе с Грили
и Кэри, создал для нее главную аргументацию 3). Развитие вну­
тренних партийных отношений в Соединенных Штатах сделало
«демократов», защитников рабства и свободной торговли, врагами
новой «либеральной» России. Кроме того, оффициальная Франция
и фритредерская Англия не скрывали своих симпатий к южным
штатам. Эти противоречия определили внешнюю политику ново1)

Читатель, знакомый с «Капиталом», легко узнает в этом ходе мыслей
цитированные Марксом идеи американского экономиста Кэри, также сотрудни­
ка «Трибуны». «Но вот является Кэри и обвиняет Англию, конечно, не без ос­
нования, в том, что она стремится превратить все другие страны в простые
земледельческие народы, для которых фабрикантом будет Англия. Он
утверждает, что Турция была таким образом разорена, ибо землевладельцам и
земледельцам не дано было (Англиею) возможности укрепить свое собственное
положение при помощи естественного союза между плугом и ткацким станком,
между молотом и бороною». («The slave trade», стр. 125). По его мнению, даже
Уркарт является одним из главных агентов разорения Турции, ибо вел там
в английских интесесах пропаганду свободной торговли. Интереснее всего то,
что Кэри, усердный холоп России, хочет, при помощи протекционизма, оста­
новить тот процесс разделения, который он на самом деле ускоряет».
(«Капитал», т. I, стр. 678). Пример Кэри показывает, что холопское отношение
«Трибуны» к России было тесно связано с ее пристрастием к протекционизму.
2) Летом 1855 г., «Трибуна» беспрестанно конфискуется в Париже, а Гри­
ли, посетивший тогда Англию и Францию, был немедленно в Париже аресто­
ван и выслан.
3) Его статьи о крымской войне были изданы также отдельно — под за­
главием «The turkish question», 1854, и «А year of the war», New-York, 1855 г.
Об Австрии он пишет: «Габсбурги — это несчастный случай в истории, а Австрия
— вампир, тяготеющий над нею. Она не представляет никакого великого идеала,
принципа или элемента, ни определенной расы. Ни гармонического единства
различных национальностей. Все в ней есть аномалия» (стр. 106). Напротив.
«Россия не может погибнуть. На ее стороне гений истории, будущность расы».
(Стр. 102).

146

образовавшейся в 1854 г. республиканской партии. Грядущая
гражданская война уже бросала наперед свою тень, и «Трибуна»
могла впоследствии лишь поздравлять себя с тем, что она так
рано выступила против будущих врагов. И в своей программе —
отмена рабства, как конечная цель, а протекционизм — движение
к этой цели — она сохранила в своем роде «принципиальность» и
«последовательность».
Несмотря на все старания редакции держать в секрете со­
трудничество Гуровского, в литературных кругах Нью-Йорка уже
в 1855 г. было известно, что он один из руководящих редакторов.
Известный русский эмигрант И. Головин, посетивший тогда Се­
верную Америку и тоже сотрудничавший в «Трибуне», пишет в
своих путевых очерках об Америке следующее: «Трибуна»
Грили — утопическая газета, но Дана один из наиболее ученых
и любезных американцев, а граф Гуровский венчает триумвират»
(«Stars and Stripes or American impressions», London, 1856,
стр. 28).
Все это было Марксу неизвестно, но, как ни плохо следил он
за «Трибуною», статьи о России немедленно обратили на себя
его внимание. Они сейчас же возбудили в нем подозрение, что их
автор — русский. Так, 7 сентября 1853 г. он пишет Энгельсу:
«Эта жалкие русские, как в «Трибуне», так и в «Лондон
Адвертайзер» (хотя различные лица и «в различной форме) — осед­
лали теперь своего любимого конька, что русский народ глубоко
демократичен, а оффициальная Россия (царь и бюрократия) и
дворянство — это только немцы. Поэтому надо бороться с Герма­
нией в России, а не с Россией в Германии. Ты знаешь Россию
лучше, чем я, и, если найдешь время, чтобы выступить против
этой нелепости (они точь-в-точь похожи на наших тевтонских
ослов, которые сваливают вину за деспотизм со своей головы на
голову французов, как будто отставшие рабы не нуждаются в бо­
лее цивилизованных рабах для того, чтобы самим стать цивили­
зованными), ты меня очень обяжешь. Разумеется, в «Трибуне».
Энгельс, напротив, полагал, что автор — «немец из Восточной
Пруссии или наполовину поляк; у этого молодчика, видимо, много
материала, поэтому надо быть осторожным, но у него достаточно
слабых мест» 1). Он обещал написать статью, но от этого наме1)

Именно то «обстоятельство, что Гуровский был не русским, а наполо­
вину поляком», дало «Трибуне» возможность на первое разоблачение в одной
нью-йоркской газете дать уклончивый ответ, что ни один русский не написал
для редакционного отдела газеты ни одной строчки, а равно не состоял и не
состоит членом ее редакционного штаба.
10*

147

рения его отвлекла необходимость продолжать статьи о военных
событиях. Он и Маркс удовольствовались тем, что в своих статьях
продолжали свои нападки на Россию. Только в конце 1854 г.
Энгельс возвращается к своему прежнему намерению и собирается
написать брошюру о «Германстве и славянстве», которая должна
появиться в Германии, как ответ на памфлет Бруно Бауэра
«Россия и германство». Но еще прежде, чем он выполнил этот
план,— трудно было найти издателя,— «Трибуна» выступила в
столь руссофильском духе, что Марже счел безусловно необходи­
мым ответить подробною критикою панславизма в самой
газете.
18 марта 1855 года он пишет об этом Энгельсу: «Чорт по­
бери эту «Трибуну». Разумеется. теперь совершенно необходимо,
чтобы
она
выступила
также
в
антипанславистском
духе. В противном случае, придется, пожалуй, порвать с этой
газеткой, что было бы фатально».
Энгельс принял это предложение и немедленно принялся за
серию статей о панславизме.
Но первую статью из серии «Трибуна» напечатала с такими
«исправлениями», что она совершенно не достигала своей цели.
Возможно, что Маркс никогда не видел в глаза этого номера 1).
В противном случае, он лишь с величайшим изумлением и
досадою прочел бы следующую вставку в статью Энгельса:
«Панславизм, как политическая теория, нашел себе наи­
более ясное и философское выражение в сочинениях графа Гу­
ровского. Этот ученый и выдающийся публицист видит в России
естественный центр тяжести, вокруг которого может развиваться
история этой многочисленной и крепкой ветви рода человеческого:
но он никогда не рассматривал панславизма, как союз про­
тив Европы и европейской цивилизации. По его мнению,
законным полем развития для стремящихся к экспансии
сил славянской энергии является именно Азия. В сравнении
с безнадежностью старого континента, этого стоячего болота, Рос­
сия является цивилизаторскою силою, соприкосновение с которою
может быть только благодетельным. Но маленькие умы, воспри­
нявшие его основную идею, не могли понять эту смелую и за­
служивающую внимания формулировку. Панславизм выступает
в различных формах, и теперь мы встречаем его в новой форме,
1)

Даже еще в 1855 году Маркс получал «Трибуну», выходившую ежеднев­
но, нерегулярно и не непосредственно от редакции. 16 мая 1855 года Маркс пи­
шет: «Получил, наконец, от Клуса несколько (номеров) «Трибуны» и пару стро­
чек, в которых он сообщает, что напишет».

148

которая кажется очень эффектною: в форме угрозы войною. В
этой форме он, конечно, делает честь смелости и решительности
нового царя Александра II».
Если эти строки вставлены не самим Гуровским, они по­
казывают, как сильно было его влияние на Дана и Грили.
Легко представить себе, какой вид приняли бы дальнейшие
статьи Энгельса, если бы редакция «исправляла» их таким обра­
зом.
Пока, однако, продолжения статей, по различным причинам,
не появлялось. Мы имеем основание предполагать, что перерыв про­
должался много месяцев.
Новый оборот дел на театре военных действий снова оживил
«интерес» к войне, которая становилась уже «скучною», и Эн­
гельс был вынужден писать только о военных делах. Кроме пи­
сем для «Трибуны», он должен был вскоре принять на себя и
другую работу для своего друга.
В начале июня 1855 г. Маркс получил из Америки предло­
жение написать для одного большого американского ежемесяч­
ника «Putnam Review» («Путнэмское Обозрение») статью о евро­
пейских армиях. Он получил его не прямо из редакции, а опятьтаки через посредство Дана.
Следующее место из письма последнего бросает яркий свет на
своеобразное положение Маркса в «Трибуне» и на необычайную
развязность почтенной редакции: «Издатель «Путнэмского Еже­
месячника» просит меня заказать у вас для него тщательно обра­
ботанный очерк обо всех европейских армиях. Разумеется, он не
знает, кто вы такой, и я не вижу необходимости в том, чтобы он
знал это. Я ответил ему, что могу получить требуемый очерк от
автора
наших
военных
статей...
Не
пишите
толь­
ко на тонкой бумаге 1), так как я не хочу возбудить в нем
подозрение, что статья присылается из Европы».
Это предложение поставило Маркса в величайшее затрудне­
ние. Подобно тому, как Дана тщательно хранил тайны редак­
ции, так и Маркс скрывал от редакции, кто был настоящим
«автором наших военных статей». Отклонить предложение он не
мог, но столь же мало он был в состоянии выполнить эту работу.
Поэтому ему не оставалось ничего другого, как передать это
предложение Энгельсу. «Если отсутствие времени не позволит
тебе написать ее (статью), ты должен прислать мне материал, и я
напишу сам. Конечно, в последнем случае, при моем незнаком1)

Курсив оригинала.

149

стве с предметом, статья выйдет весьма жалкой». Не желая компро­
метировать «фирму», Энгельс взялся за это дело и поэтому был
вынужден прервать свою работу о панславизме 1).
VI.
Приглядевшись поближе к участию Маркса в «Трибуне» в те­
чение 1855 г., мы находим, что, в отличие от 1853 и 1854 г.г.. оно
менее интенсивно и ограничивается небольшим числом коррес­
понденций. В продолжение этих лет между ним и его лондонским
конкуррентом само собою создалось разделение труда, нала­
гавшее на него известные ограничения. Информация в точном
смысле этого слова лежала на обязанности А. П. К. Помимо воен­
ных событий, 1855 г. не представлял почти никаких тем, которые
Маркс мог бы разработать, не вступая в конфликт с А. П. К.
Только в области военных вопросов ему принадлежала монопо­
лия. Вследствие этого большая часть работы для «Трибуны» и,
как мы видели выше, для «Путнэмского Обозрения» была сделана
Энгельсом.
Но это не значит, что в продолжение этого года Маркс за­
нимался только своим экономическим сочинением. Не говоря уже
о многонедельном перерыве в работе в марте и апреле,— время бо­
лезни и смерти его маленького сына, сильно потрясших его и его
жену,— он, начиная с января 1855 г., очень много работал для
«Новой Одерской Газеты» («Neue Oder Zeitung»). Здесь он имел
возможность писать также в качестве настоящего корреспондента,
не будучи ограничен в выборе тем, как в «Трибуне». За мизер­
ную плату в 30 талеров в месяц — он долгое время доставлял еже­
месячно три корреспонденции, в том числе немало наспех набро­
санных заметок, но, наряду с ними, и серьезные экономические, по­
литические и исторические статьи. Для своих военных коррес­
понденций он пользовался письмами Энгельса. Начиная с
октября 1855 г., он пишет значительно меньше, а с декабря его
работа для «Новой Одерской Газеты» совсем прекращается.
Подробное сравнение его немецких корреспонденций со
статьями, появившимися в то же время в «Трибуне», приводит
к весьма поучительным выводам. Мы видим, что большое число
1)

Вместо одного печатного листа, Энгельс прислал два с половиною. Его
статья под заглавием «The Armies of Europe» появилась без подписи в
«Putnam’s Monthly Magazine of American Literature, Science and Art», август,
сентябрь и декабрь 1855. Она излагает организацию и вооружение всех евро­
пейских армий. Местами она носит характер крайне сжатой статьи из энци­
клопедического словаря,

150

статей, в том числе даже не относящихся к области настоящей
корреспонденции, было напечатано только в «Новой Одерской
Газете»; другие работы, более значительного размера, как, на­
пример, подробная биография Росселя, были в «Трибуне» значи­
тельно сокращены, а некоторые искажены до неузнаваемости.
Примером последнего рода является статья о панславизме. Одно­
временно посланная в обе газеты, она появилась в «Новой Одер­
ской Газете», конечно, гораздо раньше (21 и 24 апреля, а в «Три­
буне» — 5 и 7 мая 1855 г.), но в какой различной форме! Из статьи
о «Германии и панславизме» редакция «Трибуны» сделала две
передовых статьи в одной — «Борьба в Европе» — половина была
написана самим Дана или Гуровским, другая — «Слабость
Австрии» — содержит, между прочим, цитированное выше место
о Гуровском 1). То обстоятельство, что и в «Новой Одерской Га­
зете» продолжения не появлялось, подтверждает наше предполо­
жение, что сам Энгельс прервал начатую им серию статей по при­
чинам, изложенным нами выше.
Только после падения Севастополя, в сентябре, и Карса — в
ноябре 1855 г., когда военные события уже не давали более ин­
тересных тем, Энгельс мог снова приняться за прерванную работу.
«Трибуна» к этому времени сделалась еще более руссофиль­
скою. В обзоре событий за год, напечатанном в номере от 1 ян­
варя 1856 года, она указывает на огромные выгоды протек­
ционизма, особенно ярко обнаружившиеся на примере России;
в номере от 10 января мы находим передовую статью об отмене
крепостного права, в которой подчеркиваются различные преиму­
щества деспотизма.
Если Маркс намерен был еще раз сделать попытку вы­
ступить против этой «панславистской» позиции «Трибуны» и при­
влечь редакцию на свою сторону, то на этот раз это было более
необходимо, чем когда бы то ни было раньше.
В виду этого, он сосредоточил свои занятия на изучении
истории Швеции и придунайских княжеств. Сами события влекли
его в эту новую область.
Национальные надежды, возлагавшиеся шведами на мнимую
освободительную войну западных держав с русским деспотизмом,
особенно усилились осенью и зимою 1855 г. Но, едва, только был
1)

Обе статьи включены Эвелингами в их издание. Издатели не заметили,
что в статьях хозяйничала чужая рука и что вставленные в них места стоят в
резком противоречии со взглядами Маркса и Энгельса. Также не подозревали
они, что ряд других статей, приписанных ими Марксу, исходил от Дана или —
в большинстве случаев — от Гуровского.

151

окончательно заключен оборонительный союз между западными
державами и Швецией в ноябре 1855 г., как уже стало ясно, что
бедные шведы так же обмануты, как поляки, которых заставили
пожертвовать своей кровью и своим гениальнейшим поэтом, что­
бы вознаградить несколькими пустыми обещаниями. На очереди
стояло также создание единого румынского государства путем
об’единения обоих придунайских княжеств. Все эти вопросы,
тогда очень злободневные, горячо дебатировались в руссофиль­
ском и антирусском духе. Необходимо было, поэтому, путем тща­
тельного изучения конкретных отношений и истории этих обоих
стран, отдать себе ясный отчет в их положении. И если Маркс в
шведском и румынском вопросах одинаково сильно бичевал и
бонапартистское лицемерие и разбойничью политику России, то
Энгельс прекрасно вторил ему, подробно вскрывая исторические
корни русского панславизма и его опасность для Европы.
Но этот труд пропал даром. Насколько нам удалось устано­
вить, из всех этих работ в «Трибуне» не появилось абсолютно
ничего.
Какую большую работу проделал Энгельс, можно видеть
из того, что серия состояла из пятнадцати статей. Еще 20 ноября
1855 г. Дана писал Марксу: «Мы очень охотно будем принимать
от вас еженедельно две статьи, по два фунта за каждую. Это со­
ставит 200 фунтов стерлингов, которые вам желательно иметь.
Мы предоставляем вам самим решать, будут ли они касаться
военных тем или каких-нибудь других». Правда, это письмо было
написано еще до окончания военных действий: «Трибуна» есте­
ственно не хотела потерять свою руководящую роль в области
военной информации.
Как бы то ни было, но Маркс очень скоро мог убедиться в том,
что «Трибуна» не напечатала ни его статей о придунайских кня­
жествах, ни статей Энгельса о панславизме. Более того. Даже
статьи его о падении Карса не были напечатаны.
А из самой «Трибуны» он мог бы легко усмотреть, что редак­
ция систематически развивала в своих передовых статьях взгляды,
прямо противоположные его собственным. «Русское влияние»
было очевидным.
Но дело об’яснялось еще и другой причиной. Маркс черес­
чур мало следил за американскими отношениями. Слишком
сильно погруженный в европейскую политику, он не замечал,
что напряженное внимание, с каким раньше в Соединенных
Штатах следили за европейскими событиями, упало до нуля.
Собственные внутренние события приобрели теперь для янки

152

гораздо больший интерес и, даже с точки зрения сенсации, да­
вали гораздо больше интересных тем, чем европейская политика,
снова ставшая «скучною».
Действительно, в 1855—1856 гг. между рабовладельцами и
аболиционистами разгорелась в Канзасе борьба, принявшая
вскоре форму жесточайшей гражданской войны, с настоящими
сражениями и осадами. К этому же времени относилось и первое
выступление Джона Броуна, будущего мученика борьбы против
рабства. Гнусное покушение на Чарльза Сомнера, резко высту­
павшего в сенате против рабовладельцев 1), покушение на самого
Грили,— все это давало обильный материал и заполняло все столб­
цы «Трибуны». Вскоре окончательно сорганизовалась республи­
канская партия,— дело, в котором приняла выдающееся участие
«Трибуна», т.-е., прежде всего, Грили, а потом и Дана; они подви­
зались в роли агитаторов не меньше, чем в роли журналистов, и
были очень довольны, что нашли в лице Гуровского интеллигент­
ного сотрудника, которому могли на время своего отсутствия до­
верить руководство иностранным отделом 2). Далее последовал со­
зыв республиканского конвента для выставления кандидатов
в президенты; затем началась избирательная кампания, по своей
страстности и интенсивности превзошедшая все, что имело место
в этом отношении до тех пор в истории Соединенных Штатов.
Можно ли удивляться, что перед лицом всех этих событий «Три­
буна» и во втором полугодии 1856 г. уделяла так мало места евро­
пейской политике, которая теперь, после парижского мира, снова
потекла по спокойному руслу.
Еще в июне 1856 г. Дана, возвратившись из Вашингтона к
своей работе, сделал попытку об’яснить Марксу положение дел.
После перерыва, продолжавшегося почти семь месяцев, он писал:
«Мой дорогой Маркс, я уже давно собирался написать вам, но
в этом мне помешали мои профессиональные и политические обя­
занности, не оставлявшие мне свободного времени. Дело обстоит
так. С окончанием войны, европейские события, и сами по себе
уже достаточно монотонные, совсем вытеснены с нашего горизон­
та более интересными важными событиями в нашей собственной
стране. Здесь определяем мы теперь ход истории, бог знает, на­
долго ли, и мы находимся в состоянии такого возбуждения, как
никогда еще с самого начала истории американского народа. При
1)

См. мою статью «Борьба за свободу речи и против рабства» в сборнике
«Международный пролетариат и война». Москва, 1919.
2)
В продолжение первого полугодия 1855 г. Дана провел не один месяц в
Вашингтоне.

153

таких обстоятельствах я был вынужден уволить различных на­
ших европейских корреспондентов и сотрудников, и теперь дол­
жен написать вам, дабы выяснить возможную судьбу ваших ста­
тей. В течение последних шести месяцев я мог использовать лишь
очень незначительную часть присланных вами статей. Так, напри­
мер, я не мог напечатать ни одной из четырнадцати или пятнад­
цати статей о панславизме, так как эта тема не настолько инте­
ресна для нашей публики, чтобы мы имели право выкинуть дру­
гие вещи и очистить место для нее. Статьи о «Credit Mobilier» я
напечатал, как трактующие очень 1) важную теперь тему, но в
своем письменном столе я имею около двадцати статей, которых
мы не могли напечатать.
«Я, конечно, ничего не буду иметь против той или другой
статьи, если она не подойдет для нас, ибо, при дальности рас­
стояния, этого вряд ли можно избежать, но если таких статей
будет очень много, то дело нешуточное и убыточное Я никоим
образом не хочу поставить вас в затруднительное положение, а
потому предоставляю вам самому решить, как нам лучше всего
урегулировать ваше сотрудничество, которое я очень высоко ценю.
Несмотря на дружественный тон письма Дана, Маркс, кото­
рый вообще был очень чувствителен во всех вопросах, касавшихся
Энгельса.— а, ведь, его друг, по его просьбе, потратил много недель
на работу, которая попала в буквальном смысле слова в редак­
ционную корзину,— был слишком сильно раздражен, чтобы при­
нять всерьез эти уверения, в которых он усматривал только отго­
ворку.
И вскоре после того, когда Дана отослал ему все ненапеча­
танное статьи (август 1856), он, как ему казалось, нашел пра­
вильное объяснение:
«От сотрудника «Путнэма» Ольмстеда 2) и от одного американ­
ского туриста, который был у него»,— так писал он Энгельсу 30-го
октября 1856 г.— «я узнал, что некий Гуровский (поляк) приобрел
большое влияние на Дана; они же рассказали мне, что этот госпо­
дин регулярно получает вознаграждение от русского посольства в
Вашингтоне. Этот Гуровский защищал панславизм против нас, и
1)

О чем Дана молчал и что стало ясно Марксу впоследствии, когда Дана
отослал ему обратно ненапечатанные статьи, так это то обстоятельство, что как
раз эти статьи попали — вероятно, вследствие отсутствия Дан,— непосред­
ственно в руки Гуронского: рукописи носили явные следы сделанных им ис­
правлений.
2) Известный американский агроном и техник, сотрудник «Путнэмского
Обозрения». В «Капитале» Марке, цитирует его рассуждения об отсталости
производства, основанного на рабстве (стр. 151).

154

в нем — единственная причина того, что твоя статья была отверг­
нута. Господин Дана, отославши мне обратно мою рукопись о
придунайских княжествах, забыл стереть пометку на полях, сде­
ланную по-французски тем же Гуровским. А именно, к моим ста­
тистическим данным о румынском населении он делает замеча­
ние: «Tous ces chiffres sont exagérés pour faire mousser l'idée de
nationalité roumaine. Ils sont démentis par les faite, l’histoire,
la logique». («Все эти цифры преувеличены, с целью муссировать
идею румынской национальности. Они опровергнуты фактами,
историей и логикой»). Итак, мы имеем ту честь, что наши статьи
просматриваются и цензуруются или, вернее, цензуровались не­
посредственно русским посольством. Дана все же, в конце концов,
раскусил Гуровского».
Когда зимою 1856 года дело пошло еще хуже, и «Трибуна» це­
лыми неделями не печатала ни одной статьи Маркса, он об’яснял
эту перемену в «Трибуне» прямым вмешательством Гуровского,
состоявшего на жаловании у русского посольства, и готовился по­
рвать с «Трибуною».
Мы предоставляем будущему историку российской охранки,
внутренней и заграничной, исследовать вопрос о том, действи­
тельно ли Гуровский действовал по поручению русского прави­
тельства.
О том, что последнее имело у себя на службе очень талантли­
вых ренегатов, Маркс знал весьма хорошо. Таким, например, ока­
зался его старый знакомый Толстой, с которым он и Энгельс на­
ходились в Париже в сороковых годах в дружественных отноше­
ниях 1).
Имеющиеся в нашем распоряжении данные, не дают осно­
вания полагать, что Гуровский в пятидесятых годах, после своего
второго бегства из России, был платным агентом русского прави­
тельства.
Его позиция в «Трибуне» может быть об’яснена и без этой
гипотезы.
Ничего удивительного не было и в том, что после смерти Ни­
колая он помирился с новым «либеральным» правительством Але­
ксандра II. Он мог это сделать вполне искренно, легче, чем многие
другие, которые никогда не были ренегатами.
Вскоре Маркс убедился, что Дана не «раскусил Гуровского».
Действительное положение дел в редакции оставалось ему не­
известным, несмотря на разоблачения Ольмстеда и его попутчика.
См. мою работу: «К. Маркс и русские люди сороковых годов». Поме­
щена в этом сборнике.
1)

155

Если Гуровский, помимо своих неоспоримых достоинств, имел,
кроме того, еще в составе редакции верного друга и покровителя,
то это был скорее диктатор «Трибуны» Грили, а не Дана 1). Но и
последний очень ценил Гуровского, как сотрудника. Когда Дана
в 1857 г. вместе с Грили начал издавать большую американскую
энциклопедию, Гуровский сделался одним из ее главных сотруд­
ником, на ряду с Марксом, как он вместе с ним же, вернее, с Эн­
гельсом, сотрудничал в журнале «Путнэма», ведя там свою руссо­
фильскую пропаганду столь же ревностно, как в «Трибуне». Его
имя в американской литературе становилось все более известным,
особенно после появления его книги «Америка и Европа». Более
того. Его положение в «Трибуне» оказалось гораздо более проч­
ным, чем положение самого Дана. Поступив при новом республи­
канском правительстве на государственную службу, он продолжал
свое сотрудничество в «Трибуне»; когда он умер от тифа. 4-го мая
1866 г., Грили посвятил ему очень тепло написанный некролог 2).
Кризис в отношениях Маркса к «Трибуне» достиг своего апо­
гея зимою 1856—1857 гг. Разрыв казался неизбежным. И только
случайность привела к тому, что немедленно после этого для Мар­
кса наступил период такого же интенсивного сотрудничества в
«Трибуне», как и в 1852—1854 гг. Роль «спасителя в нужде» сы­
грали Дана и новый поворот в европейской политике.

1)

В 1858—1859 гг. в московском журнале «Вестник Промышленности»
появилось несколько писем Гуровского об Америке. Одно из них посвящено пе­
риодической печати в Нью-Йорке. О Грили он отзывается крайне восторжен­
но; это не мешает ему сделать выпад против Мак-Эльрата и заметить, что ком­
мерческий дух, отличающий все американские газеты, сильнее всего развит в
«Трибуне», которая хуже всех оплачивает своих сотрудников и редакторов.
2) «Человек глубокой и разносторонней учености, страстный политик,
который больше всего любил человечество и справедливость и с яростною не­
навистью боролся против всякого угнетения и лжи, он перенес в своей жизни
много крупных несчастий, но никогда не могли они сломить его духа и омрачить
нежность его характера, который, несмотря на свою революционную оболочку,
был женственно-мягким и любвеобильным». Другие отзывы о нем, относящиеся
к американскому периоду его жизни, носят такой же характер. Это доказывает,
без сомнения, что Гуровский не принадлежал к обыкновенному типу продаж­
ных агентов. Вообще ему было совершенно чуждо вероломство ренегатов. В
истории революционной эмиграции встречаются и другие примеры таких
«психологических загадок». И не только в истории польской или русской
эмиграции, как лучше всего показывает пример Бухера, у которого было что-то
общее с Гуровским.

156

К. МАРКС И ВЕНСКАЯ „ПРЕССА“

Уже из писем Лассаля к Марксу, изданных Мерингом, был
известен тот факт, что в 1859 г. старая венская «Пресса» вступила
через посредство Лассаля в переговоры с Марксом с целью при­
влечь последнего в качестве иностранного корреспондента. Эта по­
пытка, однако, потерпела крушение по той причине, что, как ут­
верждает Меринг, на основании одного письма тогдашнего редак­
тора «Прессы» Макса Фридлендера, «Пресса» поставила условия,
которые для Маркса были неприемлемы и в которых Меринг усма­
тривает «отвратительную эксплоатацию и кичливость» 1).
Мы не имеем охоты брать старую «Прессу» под свою защиту.
Настоящий издатель «Прессы», Август Цанг, вел свое газетное
дело на основе тех же «принципов», как и свою знаменитую бу­
лочную в Париже в 1848 году, доставившую ему большое состоя­
ние. Шла ли речь о булочках или о газете, для Цанга дело всегда
оставалось делом. «Отнюдь не склонный одушевляться идеальными
политическими стремлениями, он старался всегда только возможно
больше повысить доходность газеты: для своей газеты он считал
единственно правильною такую политику, с которою, по его вы­
ражению, он больше всего мог бы «делать деньгу». Он открыто за­
являл, что его идеалом является газета, которая не содержит ни
одной неоплаченной строчки, в которой даже английская королева
должна была бы публиковать свою тронную речь. Его не совсем не­
справедливо назвали отцом продажной прессы» 2).
Отвратительным «эксплоататором Цанг был и в своей газете.
Всегда готовый усиленно расширять техническое оборудование и
сбыт газеты, дабы абонент получал его газету к утреннему кофе
1)

«Briefe von Ferdinand Lassalle an Karl Marx». Herausgegeben von
F. Mehring. Stuttgart, 1902, S. 214—215.
2) L. Salomon. «Geschichte des Zeitungswesens von den ersten Anfängen
bis zur Wiederaufrichtigung des deutschen Reiches». Band III, S. 643—644.
сравни также: Julius Flöbel, «Ein Lebenslauf», Stüttgart, 1891, Band II, S. 336.
«Господин Цанг, тот самый, который был настолько совестлив, что отослал
обратно одной из боровшихся партий взятку в 30.000 гульденов, так как он
дал подкупить себя противной стороне за сумму в 50.000 гульденов». Воз­
можно, что это была сплетня, но очень характерная для Цанга.

159

столь же аккуратно и в таком же свежем виде, как и любимые бу­
лочки, он не жалел никаких средств для всяких улучшений в
области газетного дела; но он столь же беспощадно экономил на
заработной плате и за минимальное вознаграждение эксплоатиро­
вал в газете рабочую силу своих рабочих и редакторов.
«Цанг никогда не понимал в политике других интересов, кро­
ме коммерческих. Поощряемый успехом парижской «Прессы», ру­
ководимой ловким журналистом и бессовестным бардом париж­
ского мещанства Эмилем де-Жирарденом, Цанг, в отличие от сво­
его образца, вынужден был передать политическое руководство га­
зетою другом людям. В год революции «Пресса» вела горячую
борьбу с радикальною журналистикою и сделалась любимым орга­
ном умеренной либеральной буржуазии, ратовавшей против вся­
ких «эксцессов». После того, как контр-революция победила по всей
линии, и в Вене об'явлено было осадное положение, «Пресса» пере­
кочевала в Брюнн. Когда в 1851 году Цанг получил разрешение
опять издавать газету в Вене, все его радикальные конкурренты
уже исчезли со сцены. На мрачном фоне политической реакции
«Пресса» представляла единственный светоч оппозиции. Умелое
отстаивание коммунальных и местных интересов обеспечило «Прес­
се» симпатии публики. С упадком оппозиционных настрое­
ний среди буржуазии, начиная с середины пятидесятых
годов. «Пресса» стала радикальнее. И, когда в 1856 году
Цанг привлек к своей газете двух новых редакторов,
сперва Михаэля Этьена, а позднее Макса Фридлендера» 1),
«Пресса»,— по словам оффициального историка австрийской пе­
чати,— быстро заняла первое место во главе либеральной жур­
налистики, как «самая большая газета в Австрии, наиболее зна­
чительная по содержанию, влиянию и тиражу» 2).
Необходимо припомнить, что и в Германии в это время могли
процветать только такие либеральные газеты, как, например,
«Nationalzeitung» Цабеля, всегда готовая к самой низкой клевете
против представителей пролетарской демократии, или прогрессив­
ная «Berliner Volkszeitung», которая только очень вяло и нере­
шительно отстаивала демократические принципы.
Было еще одно обстоятельство, привлекавшее внимание Мар­
кса и его друзей к «Прессе». В лице Макса Фридлендера, в ее ре­
дакцию вступил не только родственник Лассаля, в то время еще
связанный с ним дружбою, но также один из главных редакторов
1)

«Erinnerung au D-r Friedländer». Als Manuscript gedruckt. Wien. 1883.
Richter H. M. «Die Wiener Presse» в «Wien 1848 bis 1888», B. II, SS. 442—444.
2) S. Winckler. «Die periodische Presse Oesterreichs». Wien, 1875, S. 102.

160

«Neue Oder Zeitung» («Новой Одерской Газеты»), которая только
в конце 1856 года прекратила свое существование.
Вместе с д-ром Штейном и М. Эльснером, старым другом Виль­
гельма Вольфа, с именем которого Маркс связал свой «Капитал»,
Макс Фридлендер перенял «Новую Одерскую Газету», с целью удер­
жать за демократическою партиею тот единственный орган,
который еще сохранял традиции революционного года и играл
значительную роль в борьбе с реакцией. Деньги они частью дали
из собственных средств, частью достали путем займа. Как заявил
Эльснер в качестве ответственного редактора от имени редакции,
они сделали все, что было в их силах, для улучшениягазеты, при­
глашения новых сотрудников, в том числе Карла Маркса в Лон­
доне; также заботились они об улучшении внешнего вида газеты.
«Так как мы не имели никаких средств, кроме уже уплаченных,
то мы решили ничего не брать для нас самих из кассы, пока не
будут обеспечены прежде всего суммы для рабочего персонала, на
арендную плату за необходимые помещения, за корреспонденции
и бумагу» 1).
Но все эти жертвы и усилия пропали даром. Отказ пересы­
лать газету по почте, лишение всех правительственных и судеб­
ных об’явлений, немилость властей, судебные следствия и приго­
воры, штемпельный налог, запрещение продавать газету на вок­
залах,— всего этого было более, чем достаточно, чтобы нанести «Но­
вой Одерской Газете» смертельный удар.
Маркс сотрудничал в «Новой Одерской Газете» и, с перерывом
в апреле, посылал еженедельно две, а очень часто три, корреспон­
денции 2).
При описанных условиях оплата была далеко не блестящей.
Новая редакция не могла платить ему более 30 талеров в месяц 3).
Но зато она не чинила ему никаких других затруднений, и Маркс
мог невозбранно подвергать беспощадной критике как хозяйни­
чанье Бонапарта во Франции, так и мнимо-либеральную политику
Пальмерстона в Англии.
Разумеется, Марксу была хорошо известна та роль, которую
в редакции «Новой Одерской Газеты» играл Макс Фридлендер.
Возможно, что и тогда Маркс получил приглашение сотрудничать
через посредство Лассаля. Так, Лассаль писал Марксу 7-го января
1855 г.: «О моем родственнике (т.-е. Фридлендере) я ничего не слы­
хал с тех пор, как написал тебе последнее письмо. Но недавно я
1)

«Neue Oder Zeitung», Breslau, 31 Dezember 1885. Letzte Nummer.
K. Marx. «Eine Massenaction im Jahre 1855». Mit Vorbemerkung von
Riasanoff. «Neue Zeit» XXXI, В. I, SS. 6—16.
3) Из письма Эльснера к Марксу от 4 сентября 1865 г.
2)

11

161

yашел в «Новой Одерской Газете» корреспонденцию из Лондона,
которая и по стилю и по построению должна исходить во всяком
случае, от тебя. И потому я заключаю, что все в порядке» 1).
К сожалению, не все письма Фридлендера к Марксу сохрани­
лись. Из писем Лассаля к Марксу видно, что сделанная в 1859 г.
попытка привлечь его в качестве иностранного корреспондента
для «Прессы» не была первою. Так, в письмах 1858 года мы нахо­
дим указания, дающие возможность заключить, что Фридлендер
уже обращался однажды к Лассалю по поводу. Маркса. 9-го марта
1858 года Лассаль пишет: «Моему родственнику я на-днях сообщу
твое предложение», и 26-го марта он сообщает Марксу: «От моего
родственника я надеюсь скоро получить ответ».
Некоторый свет на этот вопрос бросает переписка Маркса с
Энгельсом. В середине декабря Маркс получил от Лассаля письмо,
к которому приложено было и письмо от Фридлендера 2). Маркс
отослал оба письма Энгельсу и написал ему (22-го декабря
1857 года):
«Фридлендеру я ответил через Лассаля, что я настроен
«антифранцузским образом» но не менее того «антианглийским»
образом, и менее всего могу писать для «лорда Пам» 3). Таким
образом, я это дело отклонил». Он прибавил, что согласился бы
сотрудничать в том случае, если бы от него требовалась только
статья о состоянии рынка. «О политике в данном случае не может
быть и речи».
Дело, следовательно, кончилось ничем.
В марте 1859 года Фридлендер возобновил свои попытки, и
опять через Лассаля. Марксу предлагалось посылать из Лондона
телеграммы.
«Мой родственник опять возвращается к своему пред­
ложению, чтобы ты посылал ему письма для «Прессы». «Пресса»
имеет теперь 24.000 абонентов и представляет, по его словам, са­
мый демократический орган в Австрии, который выступает во
всех отношениях решительно враждебно против правительства и
именно этому обязан своим большим успехом. В материальном от­
ношении эта газета не останавливается ни перед какими
издержками и потому охотно могла бы использовать для себя
самые выдающиеся духовные силы. Содержанием твоих писем мо1)

«Briefe von Lassalle an Marx», S. 94.
2) Оба письма Лассаля и Фридлендера до сих пор в литературном наслед­
стве Маркса и Энгельса не найдены.
3) Пальмерстон. Вероятно, Фридлендер, которому отношение Маркса к
Пальмерстону было хорошо памятно по «Новой Одерской Газете», ставил не­
которые условия, неприемлемые для Маркса,

162

гло бы быть: бог и мир, т.-е., все, что угодно. Сегодня од­
но, а завтра другое. Вое, что тебе кажется интересным. Твой гоно­
рар составит всегда 24 франка за письмо, независимо от его раз­
меров. Что касается числа писем, то, если тебе угодно, ты можешь
писать
ежедневно
и
можешь
ничего
не
писать
целый
месяц. Условия, следовательно, в высшей степени выгодные».
Одновременно Фридлендер пригласил Лассаля писать коррес­
понденции из Берлина. Возможность подвергать прусское хозяй­
ство, министерство палаты «какой угодно резкой и уничтожающей
критике,— ибо по отношению к Пруссии «Пресса» в Австрии мо­
гла быть весьма решительною,— тем более привлекала Лассаля, что
в Берлине и во всей Пруссии нельзя было найти ни одной газеты,
редакция которой дала бы ему подобное разрешение. Для Ласса­
ля было только вопросом, может ли он, в отличие от Маркса, кото­
рый мог «сообщать из Лондона много фактического и информа­
ционного материала»,— вести принципиальную политику в такой
газете, которая в общем не соответствует его позиции. И он про­
сит Маркса, одно время следившего за «Прессою», сообщить ему,
принимает ли он предложение Фридлендера для себя и что он сове­
тует ему, Лассалю.
Маркс предложение принял. 8-го апреля 1859 года Лассаль
ему сообщает:
«В связи с твоим последним письмом относительно «Прессы»,
я только два дня тому назад мог написать своему родственнику...
Ответ ты получишь непосредственно от него».
Этот ответ находится в следующем письме Фридлендера к
Марксу:
«Глубокоуважаемый господин!
«После того, как Ф. Л. из Берлина сообщил мне о вашем со­
гласии посылать для «Прессы» письма и телеграммы, я обраща­
юсь теперь опять непосредственно к вам, чтобы условиться о деле.
Что касается, прежде всего, ваших корреспонденций, то мне прихо­
дится только обратить ваше внимание на очень строгие условия,
налагаемые на нас здешнею обстановкою. «Пресса» — либеральная
газета, но лишь постольку, поскольку это дозволено в Австрии.
Этого вы не должны забывать ни на одну минуту, и я полагаю,
что чтение нашей газеты, аккуратно получаемой вами, согласно
вашему желанию, даст вам наилучший масштаб на этот счет, как
и на счет тона, размеров и т. п. писем. Так как новостей вы пи­
сать не будете, то мы, в виде общего правила, ограничимся
одним письмом от вас еженедельно, что не исключает более частых
писем по особенным поводам, по вашему усмотрению. Гонорар

163

установлен для вас, в виде исключения, в сумме двадцать
франков за письмо».
Далее следуют чисто технические указания на способ отсылки
телеграмм — выбор линий, категории известий, подлежащих от­
правке телеграфным путем, время отсылки и т. п. В качестве го­
норара за телеграмму редакция предлагает десять франков и, ра­
зумеется, возмещение телеграфных расходов. «Как только вы со­
общите нам о принятии этих условий,— заканчивает Фридлендер,—
«вы можете получить, по вашему желанию, аванс. Пока же просим
вас незамедлительно начать вашу работу».
Но дело еще затормозилось. Маркс принял предложенные ему
условия, но хотел, прежде всего, урегулировать иным образом воз­
мещение телеграфных расходов. «Фридлендер писал мне 12 апреля,
но забыл главное, а именно — указать банкирскую контору. Вместо
этого он говорил об «авансе». Последнее нелепость. Еженедельно
требуются на телеграммы 8—10, а часто 15 фунтов стерлингов...
До сих пор никакого ответа, хотя он аккуратно присылает мне
венскую «Прессу» (в настоящее время она имеет, по ее собствен­
ным словам, 26.000 подписчиков). Вчера я написал Лассалю гро­
мовое письмо. Возможно, однако, что замедление об’ясняется труд­
ностью для Фридлендера упорядочить при теперешних треволне­
ниях денежные дела в Вене» 1).
Но ответа все еще не приходило. Вместо него Маркс получил от
Лассаля письмо, в котором он сообщал ему о своем разрыве с
Фридлендером и своем решении ни при каких условиях не всту­
пать с ним больше в литературные сношения. Произошло это не
из-за Маркса. Ибо, по словам самого Лассаля, он, еще до получе­
ния письма Маркса, написал Фридлендеру, что «в виду продолжи­
тельного неполучения «Прессы» он вынужден считать всякие сно­
шения с нею прекращенными».
Трудно определенно сказать, по какой собственно причине
Лассаль порвал с Фридлендером. Невероятно, чтобы он сделал это
из-за неполучения «Прессы». И Фридлендер не был таким челове­
ком, который безо всякого основания, и после того, как он, по сло­
вам Лассаля в его прежних письмах, так старался привлечь по­
следнего к сотрудничеству, изменил бы свои намерения, и притом
столь не «деловым» образом.
Марксу все это дело казалось тем более загадочным, что, как
видно из его писем к Энгельсу, он был убежден в том, что Лассаль,
еще раньше последовавшего со стороны Маркса согласия, начал
посылать корреспонденции в Вену. «Лассаль не знает, что я еже1)

164

Из письма к Энгельсу от 6 мая 1859 г.

дневно получаю «Прессу», некоторые выдержки из которой при
сем тебе посылаю, и по этой газете узнал, что до своего письма он
продолжал печатать в ней свои корреспонденции». Насчет «Прес­
сы» он был также другого мнения. «Что касается «тенденции», за
которую он,— как он пишет,— «ругал Фридлендера, то это не­
лепость. Для австрийской газеты в данных условиях «Венская
Пресса» редактируется умело и прилично...»
И он требует, чтобы Лассаль, начавший все дело, об’яснил
ему загадочное молчание Вены.
Об’яснеяия он не получил. Фридлендер более не отвечал. И
в позднейшем письме к Энгельсу (от 1-го июня 1859 г.) Маркс сле­
дующим образом разрешает эту загадку: «Лассаль, естественно,
поучал Фридлендера насчет тенденции не только от своего имени,
но и от моего. Фридлендер полагает, что я составляю с Лассалем
единое тело и единую душу. Поэтому, естественно, он считает не­
возможным, чтобы я мог в теперешних условиях писать для вен­
ской газеты. «Венская Пресса» ежедневно содержит скрытую поле­
мику против берлинцев. Так, например, в передовой от 29-го мая
читаем: «Но можно ли требовать чувства национальной чести от
тех спекулятивных голов, которые в Наполеоне III усматривают
карающую руку истории и в его мнимой гениальности, якобы,
освобождающей народы, видят с удовольствием отражение беспо­
щадности, педантизма и бесплодности своего собственного катего­
ризирующего рассудка». Уже та настойчивость, с которою Лассаль
убеждал меня не писать более его родственнику, доказывает, что
этот малый действовал также от моего имени».
В настоящее время трудно установить, был ли Маркс прав
в этих своих предположениях. Это могло бы быть установлено
только на основании переписки между Лассалем и Фридлендером.
Мы лично полагаем, что Маркс не ошибался, усматривая авторство
Лассаля в некоторых берлинских корреспонденциях «Прессы» 1).
И Маркс был вполне прав, отказываясь об’яснять неожиданное
решение Лассаля «бросить к чорту» Фридлендера упорным неже1)

К таковым, вероятно, принадлежит: «Die Presse», № 62, Donnerstag den
17 März 1859; «Mobilmachung im Herrenhause»; № 72, Mittwoch den so März
«Der Kongress, die Revolte von ihm, die Revolution nach ihm, Herrn Bismark
nachgelassene Werke»; № 79, Donnerstag den 7 April 1859: «Geheime Goselschaf­
ten in Preussen»; № 82, Sonntag den 10 April 1859; «Die Universitäten in der
Mause, Schönlein und seine Nachfolger»; № 88, Sonntag den 17 April 1859; «Der
Krieg im Innern»; № 89, Dienstag den 19 April 1859; «Der Patriotismus der
«Kreuzzeitung»; № 93, Sonnabend den 23 April: «Die preussische Manifestation»;
№ 94, Sonntag den 24 April; «Das preussische Ehegesetz». Некоторые из пере­
численных статей написаны, несомненно, Лассалем.

165

ланием последнего присылать ему «Прессу». На время от марта
1859 г., когда Лассаль приглашал Маркса и сам выразил согласие
писать для «Прессы», до середины мая 1859 года, когда он отзы­
вался о своем родственнике в таких выражениях, которые Меринг
опускает, как непечатные, приходится начало итальянской
войны. И хотя Лассаль не был сторонником Велико-Пруссии,
но для великогерманца Фридлендера программа Лассаля в его со­
чинении «Итальянская война и задача Пруссии» была столь же
неприемлема,— хотя и по другим основаниям,— как и для Маркса и
Энгельса. Следовательно, если Фридлендер полагал, что Маркс раз­
деляет взгляды Лассаля и что Лассаль,— как он сам пишет,—
«ругал его также от имени Маркса», то он мог думать, что, при
изменившихся условиях, сношения с австрийскою газетою невоз­
можны и для Маркса.
Как бы то ни было, но и вторая попытка привлечь Маркса в
качестве корреспондента «Прессы» не удалось, как и первая.
Но она не была последнею.
В конце 1860 г. Маркс напечатал свой блестящий памфлет про­
тив «господина Фогта», в котором он в рамках уничтожающей кри­
тики бонапартистско-австрийской политики бывшего имперского
регента развивал свои взгляды на «германский вопрос» и прово­
дил резкую демаркационную линию между революционною проле­
тарскою и буржуазною демократией. В начале 1861 г. Маркс по­
ехал в Голландию, а оттуда в Германию, где, между прочим, за­
держался на более долгое время в Берлине, чтобы обсудить с Лас­
салем вопрос об основании в Берлине большой газеты. При этом
случае он познакомился с асессором Юлиусом Фридлендером, бра­
том Макса Фридлендера. Убедился ли Маркс в том, что его преж­
ние предположения были правильны или нет, но, во всяком слу­
чае, он заявил, что при известных условиях готов быть коррес­
пондентом «Прессы». Юлиус Фридлендер написал своему брату, и
в начале июня Маркс получил от него подробное письмо:
«Я сам в своем письме в Вену ясно указал, что вы никоим
образом не позволите предписывать вам условия насчет ваших
корреспонденций и лишь одно, разумеется, будете прини­
мать во внимание, а именно, что ваши статьи, самостоятельно
трактующие
об
Англии
и
американских
неуряди­
цах, предназначаются для Австрии. Надеюсь, уважаемый гос­
подин доктор, что таким образом я действовал вполне в духе ва­
ших намерений, и с уверенностью полагаю, что завязываемые те­
перь вновь сношения окажутся длительными и, в частности, при­
ятными для вас. При этом позволю себе заметить, что в настоящее

166

время печать пользуется в Австрии, по меньшей мере, такою же
свободою, как у нас, и что политический интерес носит гораздо
более живой и широкий характер, так что и в этом направлении
ваша работа для венской «Прессы» (30.000 подписчиков) должна
быть более благодарной» 1).
В приложенном письме Макс Фридлендер сообщал Юлиусу,
что он гарантирует Марксу «блестящий гонорар», а именно —1 фунт
стерлингов за статью и 10 шиллингов за письмо. Маркс пригла­
шается писать немедленно, по его усмотрению.
Но дело не пошло так быстро. Новое знакомство с «Прессой»
возбудило у Маркса новые сомнения. То было время, когда во
Франции требовали «такой же свободы, как в Австрии». По срав­
нению с октябрьским дипломом, февральские законы казались
не очень избалованным австрийцам вполне конституционными. И
«Пресса», редакторы которой были убежденными централистами,
тоже разделяла энтузиазм, с которым встречено было министерство
Шмерлинга.
Но этот энтузиазм продолжался не очень долго. Венской
буржуазии и прессе пришлось скоро дорого заплатить за все
прелести мнимого конституционализма Шмерлинга. В особенности
отношение «отца конституции» к печати было менее всего либе­
ральным. Полицейские меры и придирки сыпались, как из рога
изобилия.
И «Пресса» таким образом стала опять оппозиционною 2).
28 сентября 1861 года Маркс, которому позиция Шмерлинга
в германском вопросе так же мало приходилась по вкусу, как и
его мнимый конституционализм, пишет своему другу Энгельсу в
Манчестер:
— «Венская «Пресса», как я вижу из вчерашней коррес­
понденции «Таймса», выступила, наконец, против Шмерлинга, и
теперь, быть может, окажется возможным вступить в сношения с
этою газетою».
После этого Маркс письмом запросил у Фридлендера более
точных сведений. И в позднейшем письме (от 30-го октября 1861
года) он сообщает Энгельсу результат. «Приблизительно три не­
дели тому назад я получил ответ, который политически
1)

Письмо Юлиуса Фридлендера Марксу от 7-го июня 1861 года.
2) Ср. «Oesterreichs Politik in Deutschland» («Die Presse», 3 August 1861)
против «Donau-Zeitung» и передовую (4 августа 1866 г.) о проекте закона о пе­
чати Шмерлинга. Ю. Фребель, об'ясняющий эту перемену позиции личными ин­
тересами Цанга, приписывает последнему следующие слова: «Я посадил его
(Шмерлинга) на министерское кресло, я же опять его сброшу». Цит. соч., SS.
335—336. Не надо забывать, что Фребель находился на службе у Шмерлинга.
167

был для меня вполне достаточен. (За истекшее время газета видо­
изменила свою позицию по отношению к Шмерлингу). Одновре­
менно Фридлендер (из-за своего хозяина Цанга) потребовал у меня
двух пробных статей. Я доставил их и вчера утром получил от­
вет, 1) что статьи появились на первой странице газеты с надле­
жащею рекламою, 2) что с ноября я состою сотрудником с гонора­
ром в 1 фунт стерлингов за статью и 10 шиллингов за корреспон­
денцию».
Так начал Маркс корреспондировать в «Прессу», но на этот
раз при дурных предзнаменованиях. Первое письмо Фридлендера,
упомянутое Марксом, в бумагах его не найдено, но уже один тот
факт, что теперь Фридлендер, ссылаясь на своего патрона, тре­
бует от Маркса пробных статей, доказывает, что в это время он
уже не чувствовал себя в «Прессе» так прочно, как раньше. Воз­
можно, что уже намечался позднейший разрыв его с ославленным
«газетным пашою» 1).
Эта неуверенность заметна и во втором его письме. Если рань­
ше он говорил только о «строгих условиях», налагаемых на «Прес­
су» политическою обстановкою», то теперь он выдвигает другие
«строгие условия», имеющие совсем иной характер. «Пресса», ко­
торая была раньше «демократическою» и боролась за весь «народ»,
сделала, наконец, выбор между различными классами этого «на­
рода» и стала органом буржуазии saus phrase.
«Из сегодняшнего письма вы узнаете»,— пишет Фридлендер
25 октября 1861 г.,—«что мы напечатали ваше письмо без всяких
изменений, на первой странице, и со специальною рекламою в
пользу автора.
Не могу, однако, скрыть от вас, что принятие статей такого
размера возможно для нас только в виде исключения. На­
счет иностранных дел мы должны быть очень скупы, и в среднем
вы должны ограничить свои письма, самое большее, четырьмя
страницами вашей рукописи. Полагаю, что вам легко будет это
устроить.
Кроме американских, мы желаем получить от вас гораздо
больше английские отчеты в привычной вам форме, как вы
посылали в свое время таковые в «Одерскую Газету». Не пошлете
ли вы нам также время от времени кое-что для фельетона? Я на­
рочно воздерживаюсь от всяких указаний насчет вашего выбора
и думаю, что на практике мы лучше всего научимся понимать
друг друга.
1)

Ср. L. v. Przibran, «Erinnerungen eines alten Oesterreichers». Stuttgart,
1910, SS. 106, 107, 123.

168

Но вы никогда не должны забывать того, что вы пи­
шете для австрийской газеты, хотя вполне независимой, но не
имеющей никакой опоры среди буржуазии; если не упускать этого
из виду, то либерализм имеет у нас очень широкие рамки. Разу­
меется, наше австрийское подданство позволяет нам вполне реши­
тельно выступать против Наполеона III, а также не слишком це­
ремониться с Пруссией и Россией. В иностранной политике анти­
бонапартизм составляет наш основной характер».
Это письмо, несмотря на выгодные гонорарные условия, от­
нюдь не было многообещающим. Свою деятельность корреспондента
Маркс открыл блестящею статьею об американской гражданской
войне.
Он послал также письмо об английской хлопчато-бумажной
промышленности, которая начинала уже терпеть от сокративше­
гося подвоза хлопка,— более терпели рабочие, чем предпринима­
тели.
Но вскоре он заметил, что часть его статей «Прессою» не пе­
чатается. Сперва он думал, что вина за это лежит на нем самом.
«Конечно, я должен еще сперва привыкнуть,— писал он Энгельсу
9 декабря 1861 г.,— действовать в пределах границ германского ра­
зума». И из газеты он видел, что «Пресса» придает его корреспон­
денциям большое значение. Но в декабре дело ухудшилось. «Жал­
кая «Пресса»,— пишет он Энгельсу 27 декабря 1861 г.,— печатает
едва половину моих статей. Они ослы. Мне любопытно узнать, как
они будут платить, и стоит ли мне писать отдельные статьи на
предмет «спекуляции» или нет».
Дело скоро об’яснилось. В начале января 1862 г. Маркс полу­
чил следующее письмо:
«Многоуважаемый господин и друг!
«При сем редакция посылает вам пятнадцать фунтов стерлин­
гов за пятнадцать напечатанных в «Прессе» писем. Из газеты,
аккуратно посылаемой вам, вы увидите, что часть ваших коррес­
понденций не принята. Это имело место отчасти тогда, когда пись­
ма ваши казались нам неподходящими для нашей публики, но
большею частью тогда, когда вы распространялись о таких мате­
риях, которых мы, осаждаемые более интересными для нас те­
мами, не можем дать нашим читателям (например, о мексикан­
ских делах).
«Однако, вы делали в этом отношении промахи только
в первое время, и теперь я замечаю, что вы сами нашли, что имен­
но нам нужно. Я приглашаю вас продолжать в том же духе и при
этом иметь всегда в виду австрийскую буржуазную публику, а

169

равно считаться с размерами нашей газеты. Не согласитесь ли вы,
быть может, прислать что-нибудь для нашего фельетона? В «Кельн­
ской Газете» вы можете прочесть полемику, в которой Л. Бухер
разоблачается, как наш лондонский корреспондент, что им опро­
вергается.
«Вена, 7-го января 1862 года.
С дружеским приветом ваш д-р Фридлендер».
Можно поверить Фридлендеру, что «статьи Маркса часто не
подходили для читателей «Прессы», но не менее часто они
встречали оппозицию и среди самой редакции. В знаме­
нитой истории с «Трентом» 1), которая, как тогда думали,
могла привести к войне между Англией и Северо-Амери­
канскими Штатами, Маркс с самого начала отстаивал тот
взгляд, что вся эта история представляет блефф со сто­
роны Пальмерстона, и он оказался прав. Но редакция
«Прессы», т. е. Михаэль Этьенн, главный редактор иностранного
отдела, всецело шел на буксире господствующих взглядов и очень
неохотно предоставил слово лондонскому корреспонденту. Также
нельзя было требовать от тогдашней редакции «Прессы», чтобы
она уже в 1861 г. поняла всемирно-историческое значение мекси­
канского вопроса, который находился в зачаточной форме и еще
не сделался «интересным для нас вопросом» 2).
Надежда Фридлендера, что теперь Маркс сам нашел то, что
требуется для газеты, не оправдалась, однако, и впоследствии.
Число статей, напечатанных за время от 10 января до 3 марта
1862 г., не превышало шести. Маркс, которому необходимо
писать на предмет «спекуляции»,— «независимо от того, удо­
стоит ли любезная редакция напечатать данную статью или нет»,—
причиняла потерю времени и досаду, пишет поэтому Энгельсу
16-го марта 1862 г.:
«Я должен написать этим господам из «Прессы», что не­
обходим новый договор. Мне безразлично, что лучших статей
они не печатают (хотя я всегда пишу так, что они мо­
гут печатать). Но с денежной точки зрения недопустимо, что из
четырех—пяти статей они печатают и оплачивают только одну.
Благодаря этому, я получаю меньше, чем построчные репортеры».
В это время Маркс писал еще для «Нью-Йоркской Трибуны».
Правда, благодаря американской гражданской войне, эта работа
1)

Пакетбот «Трент», на котором отправились в Европу эмиссары рабо­
владельческих штатов, Mason и Slidell, был задержан американским капитаном
Уилксом, а оба эмиссара забраны им в плен.
2) Из писем Маркса видно, что редакция не напечатала в числе прочих
также статью о продвижении русских в Азии.
170

в 1861 г. была прервана на несколько месяцев. Но он возобновил
ее почти одновременно с началом своего сотрудничества в «Прес­
се». Эта работа, однако, продолжалась недолго. В начале апреля
1862 г. он получил известие, что Дана вышел из редакции «НьюЙоркской Трибуны» и что он должен прекратить посылку коррес­
понденций из Англии 1). Тем самым Маркс лишился главного ис­
точника своих доходов и, как он сам писал после Кугельману, вы­
нужден был взять на себя множество мелких работ, дабы не очу­
титься с семьей своей на улице.
При этих изменившихся условиях тем большую необходи­
мость представлял новый договор с «Прессою». Вероятно, он на­
писал в таком духе, желая раз навсегда выяснить этот вопрос.
В ответ он получил от Фридлендера следующее письмо:
«Уважаемый друг! Гонорар, к сожалению, не слишком боль­
шой, будет вами получен. Надеюсь, что за эту четверть года я смо­
гу прислать вам больше. Промышленная выставка могла бы дать
такую возможность, и я предлагаю вам написать нам о ней. Прав­
да, мы будем иметь в Лондоне также австрийских корреспонден­
тов, а описать что-нибудь специальное, относящееся к нашему от­
делению, вам будет трудно, но мы очень хотели бы получить от
вас общие статьи о выставке. Мы охотнее всего поместили бы их
в вида фельетона, чем для вас все уже сказано. Это, однако, не
исключает того, чтобы вы, если чувствуете себя призванным к
тому, написали на эту тему также какую-нибудь передовую статью.
Я жду вашего скорого сообщения о том, можем ли мы расчитывать
на ваши корреспонденции подобного рода. Каждое такое письмо
было бы оплачено суммою в 1 1/2 фунта стерлингов. Постарайтесь,
прошу вас, отослать ваше первое письмо о выставке в день откры­
тия, дабы этим покончить с торжеством открытия. Ожидая скорого
вашего ответа, остаюсь с глубоким уважением
Ваш д-р Макс Фридлендер.
«Вена, 7-го июля 1862 г.».
Добрый Фридлендер, вероятно, думал, что его предложение
как нельзя более подходит. И к тому же 1 1/2 фунта стерлингов за
статью!
К сожалению, он не имел ни малейшего представления о
лондонских условиях.
Знаменитая международная выставка 1862 г. должна была и
в своем торжестве открытия представлять бесстыдное поклонение
маммоне. Управление выставки не постеснялось потребовать даже
1) Письмо Дана к госпоже Маркс от 28 марта 1862 г.
171

от всех приглашенных гостей сезонного билета, ценою в пять ги­
ней. Более того. Даже экспоненты должны были заплатить за се­
зонный билет, если хотели участвовать в торжестве открытия.
Только угроза закрыть киоски заставила управление отказаться
от этого требования. И для всех гостей был предписан обязатель­
ный парадный костюм, как для придворного бала 1).
Когда Маркс сообщил Максу Фридлендеру о положении дел,
последний видоизменил свое предложение следующим образом:
«Многоуважаемый господин и друг! Предлагая вам написать не­
сколько статей о выставке, я не имел в виду получить, так ска­
зать, корреспондента, а хотел только получить несколько осно­
ванных на личных впечатлениях статей на эту тему, которые, как
я полагал, будут превосходно написаны вашим пером. Настоящие
же корреспонденции я должен был оставить для репортеров, вы­
езжающих отсюда. Так обстоит дело и поныне, и потому я при­
глашаю вас вторично написать для «Прессы» четыре — шесть ста­
тей, с гонораром в два фунта за каждую; только в отношении
первой статьи я указываю вам, что желательна, выра­
жаясь
языком
журналистов,
статья
по
поводу
открытия, в отношении же остальных статей вы можете дей­
ствовать по своему усмотрению. Вообще же я хотел бы, во что бы
то ни стало, сохранить с вами сношения. Пишите нам дважды в не­
делю на темы, не совсем чуждые нам, и вы можете быть уверены,
что ничто не останется ненапечатанным, ибо только избыток мате­
риала часто заставляет нас оставлять некоторые ваши письма не­
использованными. Вероятно, я буду иметь честь видеть вас в про­
должение этого лета. Пока расчитываю на вашу статью об откры­
тии в день такового.
«Вена, редакция «Прессы», 22-го апреля 1862 г.
«С дружеским приветом ваш д-р Макс Фридлендер».
Но и в такой форме предложение было для Маркса неприем­
лемым.
Он не имел никакой охоты написать хотя бы одну, «выра­
жаясь языком журналистов, статью по поводу открытия» и обе­
щал только при случае, между прочим, несколько статей о вы­
ставке.
Нам неизвестно, был ли Фридлендер в Лондоне и имел ли
встречу с Марксом. Несмотря на всю его добрую волю, которой
нельзя отрицать, статьи Маркса в «Прессе» и в дальнейшем но­
сили только спорадический характер. И Маркс посылал теперь,
1)

172

L. Blanc, «Lettres sur l'Angleterre (1862)». Paris, 1866, том II, стр. 21—44.

согласно письму Фридлендера, только одну статью в неделю. Его
корреспонденции становятся все реже. На их месте все чаще по­
являются корреспонденции Юлиуса Роденберга, несомненно, го­
раздо более подходящие для читателей «Прессы», чем богатые со­
держанием письма Маркса. Новый поход Гарибальди дает ему
еще материал для нескольких статей о митингах в честь Гарибаль­
ди, происходивших в Англии. И, быть может, специфическому ин­
тересу собственника «Прессы» к успехам хлебопечения мы обя­
заны превосходною статьею о достижениях крупного производства
в хлебопекарном деле.
Последнюю статью Маркса, которую мы могли точно устано­
вить, представляет письмо «Zur Lage in den Südstaatlern» («К по­
ложению в южных штатах»), появившееся 4-го декабря 1862 года.
Маркс порвал окончательно с «Прессою». Его краткое сотрудни­
чество в этой газете было неудачно и иным быть не могло. Давно
уже миновало то время, когда вождь пролетарской демократии мог
сотрудничать в органе либеральной демократии.

173

«ИСПОВЕДЬ» КАРЛА МАРКСА

I.
«Чудище обло, озорно, стозевно и лаяй». Таким был Маркс,
если верить его принципиальным противникам. Мрачный и угрю­
мый революционер, черная душа которого знала только ненависть
и презрение, изливала только злобу и сарказм, которому чуждо
было все «высокое и прекрасное». Не признавая ничего святого,
он с каким-то дьявольским наслаждением копался во всех дурных
сторонах человеческой души. Зомбарт уверял даже, что Маркс
органически не в состоянии был замечать добро в человеческой
душе. Маркс страдал, мол, переразвитием рассудочной способности,
и это об’ясняет нам его «бездушие».
Наши экс-марксисты идут еще дальше. Они когда-то так
усердно щеголяли, в своей борьбе с «суб’ективистами» и сенти­
ментальными народниками, об’ективизмом и антиэтичностью мар­
ксизма, что теперь и сами на разные лады повторяют: у Маркса ни
сердца, ни «грана этики».
Булгаков, у которого институтское обожание капитализма
сменилось семинарским обожествлением иного земного «града»,
готов даже усомниться, играли ли вообще такие чувства, как лю­
бовь, непосредственное сострадание, вообще, теплая симпатия к
человеческим страданиям, серьезную роль в психике Маркса. Ту­
ган-Барановский утверждает, что Маркс, по отношению к благо­
родным движениям человеческой души, страдал какой-то умствен­
ной слепотой. Марксу «было знакомо негодование против зла, но
в этом негодовании чувству симпатии к угнетенным почти не было
места... Чувство любви к людям было ему мало доступно. Но зато
он был чрезвычайно способен к вражде — и вражда «к угнетате­
лям» заменяла в его душе любовь к угнетенным».
Удивительно ли, что при виде такой нравственной аномалии
готово затрепетать от ужаса всякое чувствительное сердце?
Мы нисколько не сомневаемся в искренности тех теплых сим­
патий к человеческим страданиям, которые всегда отличали наших
бывших марксистов. Наоборот, мы убеждены, что любовь к угне12

177

тенным давно уже успела вытеснить в их душе всякие следы
вражды к угнетателям. И все же нам сдается, что образ Маркса,
который они рисуют своим читателям, написан по рецепту суз­
дальских богомазов.
Во всяком случае этот образ не свидетельствует об избытке
рассудочной деятельности у его творцов. И если они, по всей ве­
роятности, как и Зомбарт, дошли до него «своим умом», то и тут
они оказались не более оригинальными, чем в других областях.
Что природа отняла у Маркса сердце и оставила ему взамен только
ум — об этом оповестил весь мир еще шестьдесят лет тому назад
бравый офицер Техов. В каких-нибудь полтора часа — он виделся
с Марксом в Лондоне — он изучил Маркса «насквозь» и пришел к
тому же выводу, что и наши серьезные ученые. «Если бы Маркс
имел столько же сердца, сколько ума, столько же любви, сколько
ненависти!»— писал тогда своим друзьям в Швейцарию добрый
Техов, у которого, несомненно, было много сердца, но мало ума.
Когда «благородный Фогт напечатал это письмо, чтобы окон­
чательно убить во мнении всех добрых людей» такого «изверга рода
человеческого», как Маркс, последний, со свойственным ему ци­
низмом, заметил: «Техов много хлопочет по поводу моего «сердца».
Я великодушно отказываюсь следовать за ним в эту область. «Ne
parlons pas morale», как выражается парижская гризетка, когда
друг ее начинает говорить о политике».
Мы тоже не имеем никакого желания спасать репутацию Мар­
кса по части «сердца». Нет никакого сомнения,— да и Маркс сам не
отрицал этого,— что не все стороны человеческого сердца были ему
одинаково открыты. ll у a fagot et fagot. И всякие бывают люди.
А «человеческое сердце и совсем удивительная вещь, особенно
когда человек носит его в кошельке». Только тонко чувствующий
психолог, прошедший основательный курс австрийской школы в
политической экономии, может, выражаясь модным теперь терми­
ном, «вчувствоваться» в капиталистическую душу и не проглядеть
ни одной из ее хороших сторон. Без психического сродства не обой­
дешься и в этой области.
Правда и то, что Маркс никогда не апеллирует к «сердцу». Но
нужно быть очень добрым человеком, чтобы сделать из этого вы­
вод, что Маркс не питал чувства симпатии к угнетенным. Напро­
тив, он сам где-то говорит, что любовь к людям является одним из
источников коммунистического мировоззрения. Но этого мало.
Кроме «сердца», которое «сострадает», необходимо еще теоретиче­
ское понимание исторического процесса. Маркс, поэтому, был же-

178

стоким противником всякого «прекраснодушия», бараньего социа­
лизма, который с такой охотой проповедует мораль волкам.
Правда и то, что Маркс самым бессердечным образом разобла­
чал всяких акробатов христианской и свободомыслящей любви,
которые в ученых и неученых трактатах, проникнутых «жалостью»
к угнетенным, но не ведающих гнева на обидящих, рекомендовали
пролетариату умеренность и упование на «распределительную
справедливость» капиталистов.
Трудно отрицать также, что, в своей страстной борьбе за инте­
ресы рабочего класса, Маркс нередко наносил «свирепые» удары
не только своим прямым противникам, но и половинчатым союз­
никам. Но таким он был и в то время, когда был еще буржуазным
демократом и ужасал своих товарищей в Берлине своим неистовым
задором. Таким описывает его, между прочим, и автор сатириче­
ской поэмы, посвяшенной Бруно Бауэру и другим членам берлин­
ского кружка «свободных»:
«Кто мчится вслед за ним, как ураган степной?—
То Трира черный сын с неистовой душой.
Он не идет,—бежит, нет, катится лавиной,
Отвагой дерзостной сверкает взор орлиный,
А руки он простер взволнованно вперед,
Как бы желая вниз обрушить неба свод.
Сжимая кулаки, борец неутомимый
Все время мечется, как бесом одержимый!» 1)

При таком темпераменте трудно было всегда и во всем соблю­
дать меру и заботиться о том, чтобы удар, направленный в про­
тивника, не был слишком силен. И таким «неистовым Карлом» —
вспомним нашего «неистового Виссариона» — Маркс оставался до
конца дней своих.
Правда и то, что Маркс не всякому открывал свое сердце. Но
если старый Сирах не совсем неправ, когда утверждает, что только
глупцы держат свое сердце на распашку, то нужно быть опятьтаки очень добрым человеком, чтобы говорить об отсутствии сердца
там, где нет «излияний» сердца.
Госпожа Ролан рассказывает в своих мемуарах, что учитель
пения часто говорил ей: она слишком мало души вкладывает в
свое пение.— «Этот добрый человек,— замечает она,— не понимал,
что у меня слишком много души, чтобы вкладывать ее в пение».
1)

«Die frech bedräute, jedoch wunderbar befreite Bibel»... Zürich, 1842.
Автором этой сатиры был Энгельс. К этому мнению склоняется и автор
известной биографии Швейцера, Г. Майер, в своей новой работе «Die Anfänge
des politischen Radikalismus im vormärzlichen Preussen». «Zeitschrift für
Politik», 1913.
12*

179

Маркс не любил сердечных излияний даже в письмах к своим
близким и друзьям. Трудно было любить так горячо и беззаветно,
как он любил жену и детей. Он едва перенес смерть своей жены, и
преждевременная смерть его старшей дочери, Женни Лонгэ, на­
несла ему удар, от которого он уже не в силах был оправиться. И
вот, даже в письмах к этой дочери, которая, одна из всех его доче­
рей, уже как товарищ и помощник в работе, перенесла с ним и ма­
терью самую тяжелую пору его лондонской жизни, Маркс остается
сдержанным. Все его письма дышат любовью и нежной заботли­
востью, мы видим, как Маркс—в особенности в письмах последних
лет — употребляет все усилия, чтобы поддержать хорошее настрое­
ние своей дочери и развеселить ее, но мы очень редко встречаем в
них какую-нибудь «сентиментальную» фразу. То же самое прихо­
дится сказать и о его письмах к Энгельсу, от которого он ничего не
скрывал. Он пишет о «деле», о теории, но до чрезвычайности скуп
на излияния. Но сколько сердечной муки слышится в следующих
строках, писанных Энгельсу из Алжира (1 марта 1882 г.), куда
Маркса послали после смерти жены, чтобы оторвать от угнетавшей
его лондонской обстановки:
«Ты знаешь, что мало кто с бóльшим трудом выносит всякий
показной пафос. Но я солгал бы тебе, если бы хотел отрицать, что
мысли мои почти целиком поглощены воспоминаниями о жене.
Ведь, с ней я провел лучшую часть своей жизни».
Именно эта нелюбовь к показному пафосу и всяким «сентиментам» затрудняет изображение внутреннего мира Маркса, его
личных симпатий и антипатий. Мы вообще очень мало узнаем о
нем от него самого. Если он даже позволяет себе иногда автобио­
графические отступления, как, например, в предисловии к «Кри­
тике политической экономии» или в памфлете «Господин Фогт», то
лишь постольку, поскольку это требуется интересами «дела» или
может служить для выяснения его теоретических взглядов. Точно
он и о себе хочет сказать: судите меня по делам моим, а не по тому,
что я сам о себе могу рассказать вам.
Вот почему всякая попытка характеризовать Маркса, как че­
ловека, на основании его собственных «высказываний», встречает­
ся с почти непреодолимыми затруднениями. Внутренний мир его
спрятан от посторонних людей. Нежность сердца, чуткость, кото­
рая притягивала к нему одинаково сильно и субъективнейшего из
лирических поэтов — Гейне, и патетического певца свободы — Фрей­
лиграта, безграничная готовность делиться с друзьями своими ду­
ховными богатствами, отсутствие всякого ригоризма по отношению
к людским «слабостям» у других в соединении с беспощадной са­

180

мокритикой по отношению к самому себе — все это было скрыто на
«миру» под крепкой и непроницаемой броней.
Только в воспоминаниях Лафарга и Либкнехта сделана по­
пытка дать нам портрет Маркса, как человека. Оба они не раз
имели случай испытать на себе удары «неистового» учителя. И в
личных беседах, и в письмах он их часто очень жестоко «пушил»,
как политиков, не считаясь с их самолюбием. Им часто казалось,
что он неправ, иногда он, под свежим впечатлением какого-нибудь
события, сам «перебарщивал», но эти неровности быстро сглажи­
вались. И Лафарг, и Либкнехт были слишком крупные люди, что­
бы не понимать, что эти недостатки у Маркса,— которые, правда,
в значительной степени были присущи и им самим,— были только
«оборотной стороной медали», и не ставили Марксу каждого лыка
в строку. И если, в оппозицию к суздальским портретам, нарисо­
ванным противниками Маркса, Либкнехт и Лафарг в своих воспо­
минаниях иногда, быть может, перегибают палку в другую сто­
рону, то ошибка их заключается, большей частью, не в оценке Мар­
кса, как человека, а как общественного деятеля и мыслителя. Осо­
бенно грешат в этом отношении воспоминания Либкнехта. Но тем
драгоценнее они в тех частях, где он рисует Маркса, как отца,
друга, товарища. Чем больше теперь раскрывается личная жизнь
Маркса,— из писем его и друзей, из новых воспоминаний, из раз­
личных, до сих пор мало известных, фактов,— тем больше находит
себе подтверждение рассказ Либкнехта.
Яркий свет ла личную психологию Маркса бросает, между
прочим, и следующий «человеческий документ», который сохра­
нила для нас счастливая случайность.
II.
Летом 1910 года я работал в течение нескольких недель в Дра­
вейле, у покойных Лафаргов, с величайшей готовностью предоста­
вивших в мое распоряжение оставшиеся после Маркса бумаги и
письма. Лаура Лафарг любезно отвела мне для работы свой рабо­
чий кабинет, одним из лучших украшений которого служил пор­
трет Маркса, теперь плохо воспроизведенный в совсем никчемной
биографии его, состряпанной американским социалистом Спарго.
Со стены глядел на вас, добродушно улыбаясь и слегка прищурив­
шись, седой, как лунь, старик. Никаких следов олимпийства, ни­
чего внушительного, импонирующего. Это был какой-то новый
Маркс, не тот глубокий мыслитель, лицо которого сохранила нам
известная — одна из лучших, и по словам Лауры Лафарг,— фото­
графия. Можно было подумать, что этот добродушный старик

181

основательно усвоил себе только «искусство быть дедушкой». И,
как живая, встала в памяти картина, которую так художественно
нарисовал нам Либкнехт: творец «Капитала», которого бесцере­
монно гоняет по всему дому взгромоздившийся к нему на плечи
любимый внук его Джонни.
Не помню уже, по какому именно поводу, но во время одной
из наших бесед о Марксе,— вероятно, я выразил сожаление, что
отец ее оставил так мало «субъективных», чисто личных высказы­
ваний,— Лаура вдруг вспомнила, что она и ее старшая сестра пред­
ложили однажды, забавы ради, отцу целый ряд вопросов, ответы
на которые должны были составить нечто вроде«исповеди». Ей
удалось найти эти «Confessions», как они были названы и в ори­
гинале. Так вот именно эту «Исповедь» Маркса в вопросах и отве­
тах я и хочу предложить теперь вниманию русских читателей. Пе­
ревод сделан мною с копии, подаренной мне Лаурой Лафарг 1). От­
веты, как и вопросы, сделаны были на английском языке.
ИСПОВЕДЬ.
Достоинство, которое Вы больше всего цените:
„
в людях................................. .....................................
„
„ мужчине...............................................................
„
„ женщине ...............................................................
Ваша отличительная черта ............................................................
Ваше представление о счастье .......................................................
„
„
о несчастье .......... .........................................
Недостаток, который Вы скорее всею склонны извинить ........
Недостаток, внушающий Вам наибольшее отвращение
Ваша антипатия ...............................................................................
Ваше любимое занятие .....................................................................
Ваши любимые поэты .......................................................................
Ваш любимый прозаик ......................................................................
Ваш любимый герой . .........................................................................
Ваша героиня ............ ............................................. ............................
Ваш любимый цветок ........................................................................
„
цвет ............................................................................
Ваше любимое имя..............................................................................
Ваше любимое блюдо .........................................................................
Ваше любимое изречение ...................................................................
Ваш любимый лозунг ..........................................................................

Простота.
Сила.
Слабость.
Единство цели.
Бороться.
Подчинение.
Легковерие
(но отношению к людям).
Угодничество.
Мартин Тёппер.
Рыться в книгах.
Шекспир, Эсхил, Гете.
Дидро.
Спартак, Кеплер.
Гретхен.
Лавр.
Красный.
Лаура, Женни.
Рыба.
Ничто человеческое
мне не чуждо.
Подвергай все сомнению.

Карл Маркс.
1)

К сожалению, во время моей последней поездки в Дравейль, уже по­
сле самоубийства Лафаргов — в декабре 1912 г.,— когда я принимал от наслед­
ников бумаги Маркса, теперь перешедшие в собственность немецкой социалдемократии, мне не удалось найти ни оригинала этой «Исповеди», ни других
бумаг Маркса: в них уже успели рыться посторонние люди.
182

В этой «Исповеди» нельзя, конечно, все принимать á la lettre.
Мы, все же, имеем дело с шутливыми признаниями. Но они сде­
ланы были самым близким людям, и мы сейчас увидим, что в этой
шутке было много правды.
Сначала несколько слов о том времени, к которому относятся
признания Маркса. Лаура не могла дать мне на этот счет никакого
точного указания. Но уже ответ Маркса на вопрос, какое имя ему
больше всего нравится, показывает, что исповедь относится к пер­
вой половине шестидесятых годов, когда третья дочь его, Элео­
нора, была еще ребенком и не могла принимать участия в допросе,
который чинили отцу ее старшие сестры — Женни (так звали и
жену Маркса) и Лаура.
Мы не будем останавливаться на ответах, которые вряд ли
представляют что-нибудь большее, чем шутливый каламбур, да и
вообще имеют второстепенное значение. Так, когда Маркс на во­
прос о любимом блюде — по-английски dish — отвечает fish, т.-е.
рыба. Правда, Лафарг — доктор медицины и знаток кулинарного
искусства — считает нужным отметить, что Маркс был плохой
«едок» и даже страдал отсутствием аппетита. Он видит в этом
следствие чересчур напряженной мозговой деятельности, убивав­
шей у Маркса аппетит и заставлявшей его, поэтому, прибегать к
различным острым блюдам, в том числе к рыбным консервам и пи­
кулям. Конечно, заядлый материалист — der Mensch ist, was er
isst — мог бы сделать более серьезные выводы из пристрастия Мар­
кса к рыбе, а какой-нибудь психолог увидеть в этом такую же ра­
совую особенность, как и колоссальная способность Маркса к аб­
стракции.
Можно было бы «психологически» об’яснить и любовь Маркса
к лавру, если бы и тут не сквозила шутка (по-английски
Daphne, т.-е. опять-таки Лаура). Ясно также, что такой «красный»
человек, как Маркс,— «красный доктор», как его называли англи­
чане,— мог любить только красный цвет.
Добродушная насмешка звучит и в ответе на третий вопрос,
который может шокировать всякого сторонника женского равно­
правия. Мужскую силу Маркс противопоставляет женской сла­
бости. Было бы несправедливо обвинять жену и дочерей Маркса
в слабости. В той борьбе, которую Марксу пришлось вести в тече­
ние всей его жизни, он имел и в жене, и в дочерях верных товари­
щей. Тяжелые удары судьбы, смерть четырех детей, жертв той
ужасной нищеты, в которой семья Маркса жила в начале пятиде­
сятых годов,— все это жена Маркса перенесла с истинно «муж­
ской» непоколебимостью. Либкнехт,— а этого «солдата революции»
183

трудно упрекнуть в слабости,— говорит, что если он в течение лон­
донского изгнания не «пошел, ко дну», то только благодаря тому
примеру, который всем им подавала жена Маркса. Но и у ней, ко­
нечно, бывали минуты «слабости». Намеки на это мы встречаем
и в личных письмах Маркса, который всегда избегал говорить о
своих «муках» и горестях. Он просил в этих случаях не забывать,
что она женщина и мать. А положение бывало иногда до чрезвы­
чайности тяжелым, и нужны были стойкость и сила Маркса, чтобы
не изливаться в жалобах, как это делала жена Маркса, в письмах
к близким друзьям.
Еще сильнее отражалась на жене Маркса междоусобная борьба
в эмиграции. Хотя Маркс употреблял все усилия, чтобы скрыть от
нее худшее, она всегда узнавала чересчур достаточно. Особенно
сильно подействовала на нее кампания Фогта, которому, действи­
тельно, удалось перещеголять всех противников Маркса по части
личных клевет. Жена Маркса оказалась слишком «слаба», чтобы
выдержать эти новые треволнения, и, опасно заболев, едва успела
оправиться к тому времени, к которому, вероятно, относится «испо­
ведь» Маркса.
Простота, которую Маркс выше всего ценил в людях,
была основным свойством всего его характера. Ничто не презирал
он так сильно, как позу, ходульность, театральность. «Маркс,— го­
ворит Либкнехт,— один из немногих известных мне крупных, ма­
леньких и средних людей, который не был тщеславен. Он был для
этого слишком велик и могуч — да и слишком горд. Он никогда не
позировал и всегда был самим собою».
Мы имеем и другое свидетельство — не друга Маркса, но и не
недруга, а именно — нашего уважаемого социолога М. М. Ковалев­
ского 1). «По словам Реклю, Маркс, принимая членов междуна­
родного общества рабочих, в том числе и самого Реклю, не вы­
ходил из задней части своей гостиной и держался по близости к
бюсту Зевса Олимпийского, которым эта гостиная была украшена,
как бы подчеркивая тем свою принадлежность к числу великих
типов
человечества.
Такая
ходульность
совершенно
несогласна
с
представлением
о
человеке,
ко­
торый
настолько
знал
себе
цену,
что
не
видел
надобности подчеркивать свое значение внеш1)

«Мое научное и литературное скитальчество» («Русская Мысль», 1895 г.,
январь) и «Две жизни» («Вестник Европы», 1909 г., июль). В этих воспоминаниях
много фактических ошибок, поскольку речь идет о разных событиях, достаточно
засвидетельствованных историей. Но главный интерес их заключается именно
в описании того впечатления, которое производил Маркс на людей, знавших
его лично.
184

ними приемами». В памяти Ковалевского Маркс сохранился
«простым и даже благодушным собеседником, неистощимым в
рассказах, полным юмора, готовым подшутить над собою».
Вспомним, что наш маститый социолог был тогда, в сравнении
с Марксом, совсем зеленым юнцом: их отделяла разница больше,
чем в тридцать лет. Тем интереснее следующее признание М. Ко­
валевского: «За два года моего довольно близкого общения с авто­
ром «Капитала» я не припомню ничего, хотя бы издали напоми­
нающего то третирование старшим младшего, какое я в равной
степени испытал в моих случайных встречах и с Чичериным, и
с Львом Толстым. Карл Маркс в бóльшей степени был европей­
цем и, хотя, может быть, не высоко ценил своих друзей по науке
(«scientific friends»), предпочитая им товарищей по классовой
борьбе пролетариата, но в то же время был настолько благовоспи­
тан, чтобы не проявлять этих личных пристрастий в своем по­
ведении».
В тесной связи с этой простотой и правдивостью Маркса на­
ходилось и полное неумение носить какую-либо «маску», которое
отмечают в нем не только Либкнехт, но и Борн, писавший свои
воспоминания уже после того, как он разошелся с Марксом. Свое­
образное соединение колоссального умственного превосходства с
ребячливостью и простодушием, которое мы встречаем и у другого
гениального экономиста, у Рикардо, поражало всех знакомых
Маркса. «Большим ребенком» называла его всегда жена его, и
охотнее всего отдыхал он в обществе детей. Всякое притворство и
«дипломатничанье» были ему ненавистны. Вот почему он так не­
охотно посещал «общество», в котором ему волей-неволей прихо­
дилось считаться с тем, что «принято». Комические жалобы на
свою неумелость в этом отношении встречаются и в его письмах,
хотя и не так часто, как у Чернышевского, который в этом отно­
шении поразительно напоминает Маркса.
Та же простота отличала и жену Маркса. Ковалевский расска­
зывает, что ему редко приходилось встречать женщину, которая
так радушно принимала бы гостей в своей скромной обстановке
и сохраняла бы, при всей ее простоте, то, что французы называют
«une grande dame».
Две недели спустя после смерти жены Маркс пишет своей
старшей дочери:
«Письма с выражением соболезнования, которые я получаю
с разных сторон и от людей различных национальностей и про­
фессий и т. д., все восхваляют мамочку (Möhmchen) и проникнуты
«такой глубокой искренностью, такой глубокой симпатией, какие

185

редко встречаются в этих обыкновенно условных писаниях. Я
об’ясняю это тем, что все в ней было естественно и прав­
диво,
просто,
что
в
ней
не
было
ничего
делан­
ного. Поэтому и впечатление, которое она производила на лю­
дей, было чрезвычайно светлым».
Мы понимаем теперь, почему своей любимой героиней Маркс
называет Гретхен. Если это и была шутка, то в ней была зна­
чительная доля правды. Немецкая литература не знает более ху­
дожественного
воплощения
естественности,
правдиво­
сти и простоты.
III.

«Единство цели» не совсем точно передает ответ Маркса
на вопрос, что его сильнее всего характеризует. В этом переводе
подчеркнут больше об’ективный оттенок. «Singlenes of purpose»
скорее
означает,
сосредоточение
всех
помыслов
и
устремлений на одной цели.
В устах Маркса эти слова не были фразой. Трудно найти
жизнь, в которой бы так классически проведено было это единство
устремления, как в жизни Маркса. Он, действительно, знал «одной
лишь думы власть, одну, но пламенную страсть». И он сам опре­
деляет в одном письме цель, которой он посвятил все свои помы­
слы: это — «дело». Годами работал он, денно и нощно, не отклоняясь
от этой цели ни на йоту, чтобы создать прочную основу делу осво­
бождения пролетариата, камень за камнем созидая свое великое
творение, этот неисчерпаемый арсенал против буржуазного обще­
ства. Никаких следов душевного разлада, хождения на две стези
в этой скованной из железной последовательности и неумолимой
логики, единством проникнутой жизни! Единство цели в теории
и в практике, человек и его творение — одинаково из одного куска!
Глубокая правда звучит в его ответе дочерям, когда он заме­
чает, что счастье он видит в борьбе, а несчастье — в подчи­
нении. Маркс был борцом и на практике, и в теории. Свою прав­
ду-истину, как и правду-справедливость, он добывал путем борьбы
с установленным, с традицией. И воплощал он ее в жизнь опятьтаки путем борьбы, практики. К борьбе против подчине­
ния и порабощения во всех его формах — общественной ни­
щеты, духовного вырождения, политической зависимости — звал он
неустанно пролетариев всех стран — в Союзе Коммунистов, в Ин­
тернационале. И, как ни чужд был ему всякий показной пафос, он
всегда находил поразительные по своей силе слова, чтобы сплести

186

для жертв этой борьбы лавровый венок или пригвоздить к позор­
ному столбу истории их временных победителей.
Ничто не было ему так отвратительно, как угодничество,
хамство, подхалимство — в частной жизни и в политике.
Он органически не выносил того культа, который сознательно под­
держивали в среде своих почитателей даже такие крупные люди,
как Мадзини или Лассаль. Всякая лесть, даже в осторожной и при­
личной форме, заставляла его сейчас же настораживаться и будила
в нем недоверие. Теперь еще не настало время опубликовать
письма к Марксу некоторых достигших крупной известности лиц —
и достигших ее отчасти полемикой против Маркса,— но при чте­
нии этих писем становится понятным, почему Маркс так презри­
тельно отнесся к их угодливой лести.
Особенно беспощадно относился он ко всякой угодливости по
адресу властей предержащих. Эту угодливость он бичевал в своей
резкой критике известной защитительной речи Кинкеля, ее же он
резко осуждал в заигрывании Швейцера с Бисмарком. Вот почему
он хвалит простой нравственный такт, который удерживал Руссо
от компромиссов с предержащими властями. Вот почему он так
неумолимо преследовал и ту форму угодничества, раболепства,
которая проявляется в уступках так называемому общественному
мнению или в еще более низкой форме прислужничества, сикофант­
ства по отношению к господствующим классам. И, чем талантливее
был такой сикофант, тем беспощаднее был Маркс. А к апплодис­
ментам, одобрению «публики», к популярности — Маркс относился
всегда с суверенным презрением.
Мартин Тёппер был для Маркса нарицательным именем
той обыденнейшей пошлости, которая нередко пользуется колос­
сальным успехом и пожинает обильно лавры, чтобы после исчез­
нуть в Лете забвения. Мартин Тёппер, теперь совершенно забытый
поэт, был самым популярным поэтом Англии в пятидесятых и
начале шестидесятых годов. Сочинения его распространялись в
миллионах экземпляров. Этот невероятный успех и теперь еще
является загадкой для историков английской литературы. «Пол­
ное отсутствие какого-либо таланта, абсолютная противополож­
ность и отрицание какого-либо поэтического гения, связанные с
трогательной наивностью... Тёппер был слеп к поэзии и глух к
рифмам; без искры вдохновения, без мыслей, без критики». Фило­
софия его стоит на одном уровне с философией купчихи у Остров­
ского, которую занимал вопрос, что лучше, ждать и не дождаться,
или иметь и потерять? Мартин Тёппер отвечал на этот вопрос в
звучных стихах: «Жало скорби и острота наслаждения одинаково
187

смягчаются долгим ожиданием, подобно тому, как желчь и баль­
зам одинаково разжижаются в воде терпения» 1). Как говорит
Маркс в «Капитале», Мартин Тёппер, который, по его мнению,
среди поэтов является тем же, что Бентам среди философов, мыслим
был только в Англии. Но Маркс, конечно, ошибается. Подобных
поэтов рождали и Германия и... Россия. Но таким успехом он мог
пользоваться только в Англии, где и теперь так сильно раболепство
перед «общественным мнением».
Что любимыми поэтами Маркса были Эсхил, Шекспир
и Гете, видно из всех его произведений. Об этом же свидетель­
ствует нам и Лафарг. «Эсхила и Шекспира»,— рассказывает он,—
«Маркс ценил, как двух величайших драматических гениев, кото­
рых произвело человечество. Его преклонение перед Шекспиром
было безгранично. Он был предметом постоянного изучения Маркса,
которому известны были все персонажи Шекспира, даже самые
второстепенные. Вообще в семье Маркса Шекспир был окружен на­
стоящим культом. Все три дочери его знали Шекспира наизусть» 2).
В Эсхиле Маркс преклонялся перед великим поэтом, который
впервые из старого мифа о Прометее создал грандиозный образ
непоколебимого борца за человечество, бросающего гордый вызов
земным и небесным вседержителям. Уже в предисловии к своей
докторской диссертации Маркс цитирует следующие слова этого,
как он его называет, «благороднейшего святого и мученика в фило­
софском календаре», с которыми тот обращается к посланнику
Зевса: «Никогда, поверь мне, не соглашусь я променять мой не­
счастный жребий на рабство у тебя. Лучше быть прикованным к
этой скале, чем быть холопом на побегушках у Зевса».
Этот прометеевский мотив звучит и в юношеских стихотворе­
ниях Маркса. И в образе скованного Прометея является нам Маркс,
как редактор «Рейнской Газеты», уже на одной иллюстрации соро­
ковых годов.
Несколько неожиданным является ответ Маркса на вопрос,
кто его любимый прозаик. Даже Лафарг не называет в своих
воспоминаниях имени Дидро. Но свое преклонение перед вели1)

См. G. Kellner, «Dio englische Literatur im Zeitalter der Königin
Victoria», Leipzig, 1909, стр. 370, или Oliphant, «The Viktorian age of english
Literature», vol. I, стр. 234. Главным творением Теппера является его «Proverbial
Philosophy», переведенная и на немецкий язык.
2) Это не преувеличение. Знаменитый английский шекспиролог, скончав­
шийся в 1911 г. Фёрнивалль — был приятелем семьи Маркса. Следы глубокого
изучения Шекспира заметны и в английских статьях Маркса. Некоторые из
них являются шедеврами по стилю и вызывали удивление у англичан.
188

ким французским энциклопедистом Маркс делил с крупнейшими
немецкими поэтами: Лессингом, Шиллером, Гете. Мнение это все
более приобретает господство и среди современных историков фран­
цузской литературы. Дидро выдержал критику времени в боль­
шей степени, чем кто-либо другой из просветителей XVIII века, не
только как мыслитель, но и как писатель. Его «Племянник госпо­
дина Рамо», которого несомненно имел в виду Маркс, и теперь еще
является образцом французской прозы. Дидро более, чем комунибудь из французских просветителей, была чужда фраза 1).
Ясный, удивительно жизненный язык, которому Дидро учился в
непосредственном общении с различными слоями «простона­
родья», брызжущая остроумием диалектика, гениальная способ­
ность ярко и отчетливо выражать наиболее характерное в различ­
ных явлениях жизни, едкий сарказм, с которым Дидро бичует
устами паразита французское общество,— все это в достаточной
степени об’ясняет нам предпочтение, которое не только Маркс, но
и Энгельс отдавали Дидро 2).
Своими любимыми героями Маркс называет Спартака и
Кеплера, первого, очевидно, как героя дела, второго — как героя
мысли. Возможно, что эти имена пришли ему в голову под свежим
впечатлением только что прочитанной биографии. По крайней мере,
относительно Спартака мы находим следующее указание в одном
письме к Энгельсу:
«Вечером (читал), отдыха ради, историю римских гражданских
войн Аппиана в греческом оригинале. Очень ценная книга. Автор
по своему происхождению египтянин. Шлоссер говорит, что у него
«нет души», вероятно, потому, что он старается об’яснить граждан­
ские войны материальными условиями. Спартак является в его
изображении самым славным парнем, какого только мы встречаем
во всей древней истории. Крупный полководец (не Гарибальди),
благородный характер, истинный представитель античного проле­
риата» 3).
1)

«У человека была лишь одна идея; для ее выражения требовалась не
более, как одна фраза; эта полная смысла и значения фраза была бы усвоена
читателем с наслаждением, но, когда она залита целым потоком слов, она на­
доедает и внушает отвращение». Цитировано у Морлей, «Дидро и энциклопеди­
сты», стр. 162.
2)
В своем «Анти-Дюринге» Энгельс называет «Племянника господина
Рамо» шедевром диалектики. Маркс цитирует Дидро в «Святой семье» и в «Ка­
питале», когда он характеризует роль, которую играет собирание сокровищ в
буржуазном обществе.
3) Из письма от 27 февраля 1861 г. Моммзен относится тоже очень благо­
склонно к противнику Рима.

189

Русские читатели вспомнят, что таким же героем изображает
Спартака, в когда-то очень популярном у нас романе, итальянец
Джиованиоли. Можно, разумеется, относиться к Спартаку иначе.
Характерно только, чтó всего более ценил Маркс в этом «славном
парне».
А что именно привлекало Маркса в Кеплере? Не научная ли
честность, за которую он так высоко ценил и Рикардо? Или та
«ясность духа», которая, по словам биографов Кеплера, позволяла
ему так легко отвлекаться от земных забот и треволнений и «под­
ниматься в чистый эфир научной спекуляции, преследующей бла­
городные и возвышенные цели»?
Кеплер также бóльшую часть своей жизни провел в борьбе с
нуждой. В области принципов он не знал никаких компромиссов.
В отличие от Тихо-де-Браге, он отказывался делать какие-либо
уступки «властям предержащим». Никакое давление, никакие
соблазны не могли совлечь его с предназначенного им себе пути.
Напряженно и без устали работал он годами, чтобы открыть за­
коны, управляющие движением небесного мира, а умер бедняком,
далеко не закончив всех своих работ.
«So hoch war noch kein Sterblichen gestiegen,
Als Kepler stieg, und starb in Hungersnot,
Er wusste nur die Geister ru vergnügen,
Drum liessen ihn die Körper ohne Brot» 1).

Как часто должен был вспоминать это старинное четверости­
шие Маркс, особенно в начале шестидесятых годов, когда амери­
канская война лишила его главного источника средств существо­
вания, постоянной работы для «Нью-Йоркской Трибуны», и мучи­
тельная болезнь не раз угрожала смертью; как часто должна была
терзать его мысль, что ему не удастся довести до конца труд, в
котором он открыл законы развития капиталистического мира!
Только в кажущемся противоречии с ненасытной жаждой
Маркса к знанию, с его постоянным стремлением к истине, стоят
слова
«подвергай
все
сомнению»,
которые
он
цитирует,
как свой лозунг. Это — не сомнение в смысле плоского скептицизма,
сомнения ради сомнения. Марксовское сомнение направлено про­
тив видимости (Schein), скрывающей от нас действитель­
ность. Исходным пунктом всякого критического исследования
1)

«Ни один смертный не поднялся еще так высоко, как это сумел сделать
Кеплер, и все же он умер в нищете; он умел доставлять наслаждение только
умам, и потому тела оставили его без хлеба».

190

является у Маркса сомнение в видимости — в области при­
роды, политики, экономики. Главной задачей науки является
разоблачение этой видимости. Острым ножом своего анализа
она разрезает внешнюю оболочку явлений, чтобы вскрыть их дей­
ствительную сущность, чтобы извлечь из них их действительное
содержание. Свобода, равенство, справедливость в капиталистиче­
ском обществе — одна только видимость, которая может вво­
дить в заблуждение лишь фетишистов буржуазного общества. Во­
оруженный своим сомнением, своей критикой, Маркс первым
открыл великую тайну буржуазного общества, фетишизм товар­
ного мира, превращающий человека, творца всего земного богат­
ства, в раба своих собственных продуктов — в экономике, в поли­
тике, в идеологии.
Называя своим любимым занятием «копание в книгах», Маркс
шутит над своей страстью, которая часто навлекала на него на­
смешки его друзей. Даже Энгельс, который тоже был изрядным
книгоедом, воевал с этим «пороком» Маркса. А с каждым новым
языком, который он изучал, ему открывалась новая литература,
с которой он знакомился так же основательно, как и с прежними.
Марксу было уже больше пятидесяти лет, когда он взялся за изу­
чение русского языка. Сохранились еще тетради с многочислен­
ными упражнениями, которые он прилежно проделывал, чтобы
усвоить себе тайны русских склонений и, в особенности, спряже­
ний. Надо видеть, с какой основательностью он изучал русскую
статистическую и экономическую литературу 1).
Конечно, это «книгокопание» было только оборотной сторо­
ной той добросовестности, с которой он всегда старался изучить
литературу своего предмета. Нельзя читать без улыбки письма, в
котором он доказывает Энгельсу, что не может выпустить первый,
почти уже набранный, том «Капитала» прежде, чем он не позна­
комится с новым трудом Роджерса. А как он читал книги, пока­
зывают многочисленные выписки, которые он делал почти из всех
читанных им книг. Более важные он конспектировал, даже когда
имел их в своей библиотеке. И если Марксу не удалось оконча­
тельно обработать «Капитала» для печати,— а из писем его видно,
что он приступил к печатанию первого тома только тогда, когда
закончил все четыре тома,— то это об’ясняется не только бо1)

«Николай—он и я, рассказывает Ковалевский,— посылали ему, что мо­
гли, а его жена, очень озабоченная скорейшим окончанием всего сочинения,
шутя грозила мне, что перестанет давать мне баранью котлету (chop), если я
своими присылками буду мешать ее мужу поставить давно ожидаемую точку».
О войне, которую вели с русскими книгами жена Маркса и Энгельс, рассказы­
вали мне также Лафарги.

191

лезнью, но и тем, что он не мог устоять, как он сам выражается,
против «соблазна потребить теоретически» новые материалы, бро­
савшие свет на развитие капиталистических отношений.
Добродушная насмешка над самим собой сквозит и в ответе
на вопрос, какой недостаток он всего скорее склонен извинить:
«легковерие по отношению к людям» (gullibility). Маркс далеко не
был человеком не от мира сего. Он принимал для этого слишком
большое участие в практической деятельности. Но интенсивная
научная, чисто кабинетная работа, которая фатально порождает
то, что называется рассеянностью,— а Маркс был очень рассеян­
ным человеком,— невозможность, за отсутствием времени, встре­
чаться слишком часто с людьми и приобрести таким образом «зна­
ние людей», природная доверчивость — все это делало его не раз
жертвою обыкновенных, а иногда и политических, шарлатанов. Он
очень скоро убеждался в своей ошибке и вместе с другими смеялся
над своей беспомощностью во всякого рода «делах». Гораздо ско­
рее ему удавалось сорвать маску с какого-нибудь политического
шарлатана, а то и просто шпиона, пытавшегося вкрасться в его
доверие, но и в этой области можно насчитать несколько случаев,
когда Маркс делался жертвой своего «легковерия» — Толстой, вен­
герский авантюрист Баниа и другие. Он мог, конечно, оправдывать
себя тем, что этим шарлатанам удавалось в еще большей степени
надувать других, но от этого недостатка, в особенности — по отноше­
нию к «людям дела», Маркс никогда не мог освободиться.
Ничто человеческое не чуждо мне,— скромно отве­
чает Маркс своим дочерям, которые, конечно, лучше всех могли
знать его «слабости». И этот же ответ он мог бы дать всем своим
недругам, которые с усердием, достойным лучшей участи, стара­
ются выудить в его жизни, в его письмах, тот или другой грех.
Как бы высоко ни поднимался отдельный человек над окружаю­
щим его обществом, он остается связанным с ним многочисленными
нитями. Трудно, почти невозможно, совлечь с себя в полной мере
«ветхого человека». Маркса тоже не миновала эта участь. Он тоже
ошибался, тоже грешил—и как человек, и как политик.
Кто читал его письма к Энгельсу, Беккеру, Вейдемейеру, тот
может лишь удивляться, каким образом мог еще Маркс при тех
гнетущих условиях, в которых он жил годами,— только с 1869 г.
Маркс не знал уже больше нужды,— сохранить свою жизнерадост­
ность и ясность духа, которые поражали и его друзей, и его зна­
комых. Часто тяжелые удары судьбы вырывают у него жестокое
и резкое слово, иногда он несправедлив даже по отношению к близ­
ким ему людям. Но каждый раз он сбрасывает с себя могучим

192

толчком власть обыденщины и, упорствуя, волнуясь и спеша, гордо
продолжает свой путь, работает над делом всей своей жизни.
Когда Энгельс в одном письме — не в первый уже раз —
убеждает снова своего друга отдать, наконец, в печать «Капитал»,
Маркс ему отвечает (31 июля 1865):
«Я не могу решиться отослать что-нибудь, пока весь труд не
будет лежать передо мною готовым. Какие бы недостатки ни имели
мои работы, их достоинство заключается в том, что они предста­
вляют художественное целое, и этого я достигаю тем, что никогда
не печатаю их, пока они не лежат передо мной целиком».
То же самое можно оказать и о всей жизни Маркса. Каковы
бы ни были его недостатки, она представляет редкое по своей кра­
соте художественное целое, равное которому трудно найти в исто­
рии человечества.

13

193

II

КАРЛ МАРКС и Ф. ЭНГЕЛЬС
в эпоху
ПЕРВОГО ИНТЕРНАЦИОНАЛА

1
АНАРХИСТСКИЙ ТОВАР ПОД ФЛАГОМ МАРКСИЗМА

(МАРКС И БАКУНИН В ШЕСТИДЕСЯТЫХ ГОДАХ)

2
ИСТОРИЯ БЕЗ КАВЫЧЕК
(ответ мерингу)

3
МАРКС И ЭНГЕЛЬС КАК ШОВИНИСТЫ
4
ВАЛЬЯН И МАРКС

АНАРХИСТСКИЙ ТОВАР
ПОД ФЛАГОМ МАРКСИЗМА
(МАРКС И БАКУНИН В ШЕСТИДЕСЯТЫХ ГОДАХ)

Несколько недель тому назад в «Neue Zeit» напечатаны были
две рецензии о книге Брупбахера «Marx und Bakunin» 1). Мы не
намерены писать третью рецензию, но считаем своим долгом вы­
ступить против создания новой легенды, которая может внести
новую путаницу в вопрос об отношениях между Марксом
и Бакуниным. Нам теперь угрожает опасность, что под пар­
тийным флагом в марксистскую литературу будут проведены
контрабандою все те обвинения, которые до сих пор раздава­
лись против Энгельса и Маркса, Бебеля и Либкнехта с анар­
хистской стороны,— обвинения в злостном клеветничестве, в бес­
стыдной лживости, в подлогах и утайках, в неслыханных из­
вращениях нравственного чувства. А что этот флаг может прикры­
вать даже самый гнилой товар, видно лучше всего из рецензии
Ф. Меринга. Достаточно было появиться в партийном издании не­
критической компиляции, опирающейся, в первую голову, на столь
«об’ективное» произведение, как книга Гильома об Интернацио­
нале, чтобы такой тонкий критик, как Ф. Меринг, усмотрел в анар­
хисте, которому чуждо всякое понимание современного рабочего
движения, товарища, который «исправляет несправедливость или
помогает исправить несправедливость, исправление которой дол­
жно интересовать и марксистскую литературу в более узком смы­
сле слова»!
Если же стать на точку зрения второго рецензента — Ю. Сте­
клова, то можно притти к выводу, что, как ни плоха книга Бруп­
бахера в качестве исторического сочинения, все-же ее автор, в от­
личие от других анархистских историков Интернационала, поста­
рался обратить внимание и на другие причины поражения баку­
низма, кроме низости Маркса.
С этой точки зрения, книга Брупбахера отличается, конечно,
более высоким уровнем, чем писания его единомышленника Пьера
Рамюса.
1)

Речь идет о рецензиях Стеклова и Меринга.

199

Правда, «товарищ» — как полагает Ф. Меринг — Брупбахер пи­
шет:
«В

нем (Марксе), на ряду с ученым марксистом,
скрывался
еще
вспышкопускатель
и
якобинец,
и
эта
особенность
Маркса
представляла
дезорга­
низаторский
или
усиливающий
дезорганиза­
цию
элемент
в
Интернационале
гораздо
более,
чем
взгляды
Бакунина,
которые,
при
некотором
искусстве со стороны Маркса, могли бы, быть мо­
жет,
существовать
внутри
Интернационала» (стр.
109).
Правда, Ф. Меринг пишет в своей рецензии, что К. Цеткина
«правильно отвергает нелепые росказни, будто «диктатура»
Маркса погубила Международное Товарищество Рабочих». Но это
нисколько не мешает ему сказать, что «товарищ» Брупбахер напи­
сал «прилежное и тщательное исследование», «полезную и заслу­
женную книгу»; это же не мешает ему воспринять почти все то, что
Брупбахер преподносит — черпая из книги Гильома. Мы скоро по­
кажем, что, как ни плохо следовать за «марксовыми попами» и
уподобляться «ханже, которая сидит за чулком и хотела бы
скрыть малейшее пятнышко на своем святом», но так же плохо
повторять без критики «нелепые росказни» и осыпать великих
мертвецов оскорблениями, прикрашенными пошлой моралью и
фарисейскими ламентациями.
Трудно представить себе больший триумф для анархистов,
чем когда сами марксисты придут к выводу или начнут повто­
рять «нелепые росказни» о том, будто их учителя, эти великие
мастера, были также мастерами в области гнусной лжи и злостных
клевет, которые исследователю вроде Брупбахера даже «стыдно»
цитировать. Первые такие уступки анархистам начал делать Э.
Бернштейн еще в 1908 году, и анархисты, прежде всего Гильом,
немедленно использовали эти уступки, основанные на недоста­
точном знакомстве с соответствующею литературою 1). Правда,
Бернштейн говорит, что Маркс, даже с этической точки зрения,
защищал правое дело: он защищал права политики, основанной
на научном исследовании, против политики, которая делается
диллетантским образом. Но не всякий так легко примирится
с политикою, которая, при всей своей высокой и прекрасной це­
ли, не отказывается от применения «грязных», «отвратительных»,
1)

С тех пор Бернштейн имел возможность познакомиться с перепискою
Энгельса-Маркса и, как видно из его введения к ней, произвел «ревизию» сво­
их взглядов.

200

или — как, смягчая свои выражения, говорит Ф. Мерийг — «некра­
сивых» средств. Не всякий решится спокойно повторять: так бы­
ло — так будет, или, как говорит Меринг: «так уж всегда ведется
в нашем несовершенном мире, что революции никогда не делают­
ся при помощи розового масла». Наоборот. Он будет лишь возму­
щаться — и не без права,— видя, что даже историк, столь склон­
ный к этике, как Эйснер, спокойно пишет: «Слишком строгий
моральный приговор, который Брупбахер высказывает о ма­
хинациях Маркса, был бы справедлив только в том слу­
чае, если бы они — как то весьма нередко бывает во
внутренней
партийной
борьбе
—
были
направлены
только к устранению неудобной личности». Ведь, даже в партий­
ной литературе эта попытка прикрасить нравственную «испорчен­
ность» Маркса «давлением, обивающим с правильного пути», была
названа «иезуитскою».
«Изворачивайтесь, как вам угодно»,— скажет им всем — Берн­
штейну, Мерингу, Эйснеру — старый Гильом, который твердо
убежден, что Маркс был нравственным уродом,— «ясно, что, с точки
зрения простой человеческой этики, которая в написанных Мар­
ксом статутах Интернационала была провозглашена обязанностью
каждого члена, Маркс всегда действовал по отношению к невин­
ному Бакунину, как наглый, низкий клеветник».

Старый
ненавистник
зрения, вполне прав. Спор

Маркса,

со

своей

точки

между Бакуниным и Марксом
нельзя решать по известной формуле: «с одной стороны — с дру­
гой стороны», или по еще более нелепой формуле: «Маркс, правда,
стоит выше в научном отношении, но Бакунин симпатичнее его».
Как бы «об’ективно» ни изучать человеческую историю, остается
тот факт, что земная история делается не отвлеченными
людьми, людьми «в себе», а определенными людьми, и
кто хочет исследовать определенный период этой земной, кон­
кретной истории, тот должен подвергнуть беспощадному анализу
и «суб’ективный фактор» этой истории — как «массы» и «классы»,
так и персональных носителей этих классовых отношений. Как
ни необходима была франко-прусская война 1870 года, как ни
необходимо вытекала победа пруссаков над французами из тог­
дашних отношений, но историк также не может уклониться от
критического освещения «субъективной» деятельности Бисмарка:
он не может, например, признать историю с эмскою депешею без­
различной с «высшей точки зрения». А, что правильно по отноше­
нию к «победителю» Бисмарку, остается правильным и по отноше­
нию к Марксу.
201

Всякий историк старого Интернационала обязан подвергнуть
тщательному анализу — и высказать свое суждение — не только об
об’ективных условиях, в которых протекали — в общем виде и от­
дельно в каждой стране — борьба между Бакуниным и Марксом,
но также о внутреннем принципиальном содержании и о «внеш­
ней» форме, в которой она велась обеими сторонами. Для рабочего
движения важно не только понять историческую необходимость
и обусловленность своей борьбы, но и рассмотреть также методы,
средства этой борьбы и избрать только те из них, которые соот­
ветствуют ее великой цели.
К сожалению, последнее обстоятельство в марксистской лите­
ратуре легко забывается. Правда, в ней считается общепризнан­
ною «догма», согласно которой Бакунин и Маркс воплощали в се­
бе столь резко отличные принципы, что, раньше или позже, они
должны были столкнуться,— чего анархисты не понимают до сих
пор,— но обыкновенно в марксистской литературе проявляется
склонность искать этих принципов в области чистой теории, в об­
ласти программы. Однако, как ни существенно было различие в
оценке политической деятельности рабочего класса и «конечной
цели»,— гораздо важнее было различие в оценке средств, кото­
рыми можно пользоваться для осуществления этой конечной це­
ли. При этом упускают из виду, что, когда Бакунин, наконец,
после двадцати пяти лет революционной деятельности, впер­
вые решил отдать всю свою энергию рабочему движению, спе­
цифических требований которого он совершенно не понимал,— он
не мог не стремиться втиснуть это новое движение в узкое одея­
ние конспиративной тайной кружковщины. Забывают, что Баку­
нин был рьяным сторонником тактики, сознательно пользовав­
шейся всеми средствами, которые не только не соответствуют
«естественному правосознанию народа», пользуясь выражением
гайнфельдской программы, но прямо оскорбляют его; что Баку­
нин был последовательнейшим защитником двойной морали, ко­
торая считает дозволенным по отношению к «буржуазному» миру
все то, что является преступлением в узком кругу «единомышлен­
ников»; что Бакунин, так много распространявшийся о суверен­
ной воле «народа» и «массы», считал не только дозволенными,
но даже рекомендовал по отношению к этой массе все средства,
действующие на «фантазию». Борьба между Бакуниным и Мар­
ксом была поэтому борьбою не только за ту или иную форму ор­
ганизации за ту или иную форму будущего общества; это была,
в полном смысле этого слова, также этическая борьба,
борьба двух этических принципов. Только благодаря победе эти-

202

ки Маркса над этикою Бакунина, сделалось раз навсегда невоз­
можным, чтобы рабочее движение, «подчинившее стремление» к
свободе погоне за хлебом», и массы, «широкие массы» «морально
неразвитого пролетариата», страдающего «недостаточным разви­
тием воли» и т. п.— об этом можно прочесть в «полезном и заслу­
женном труде» «товарища» Брупбахера,— использовывались «толь­
ко, как средство», даже революционерами, действующими из са­
мых
чистых
побуждений.
Только
победа
этики
Маркса
над этикою Бакунина сделала возможным, что постулаты инди­
видуальной свободы и понятие свободной солидарности — выра­
жаясь языком «этических» анархистов — превратились в «освя­
щенный нравами закон» величайшего в истории массового дви­
жения, а не оставались только постулатами отдельных индиви­
дуумов, претендовавших на роль «ясновидящих». Только победа
этики Маркса над этикою Бакунина сделала возможным, что уже
в настоящее время, несмотря на страшное давление повседневной
борьбы за хлеб, «морально неразвитой» пролетариат, страдающий
«недостаточным развитием воли», дал такое множество «умных, ак­
тивных» людей, как это не удавалось еще ни одному революцион­
ному движению, даже под руководством таких революционных
гигантов, как Бакунин.
Но, как ни превосходила бы этика Маркса этику Бакунина,
никакое «давление, сбивающее с правильного пути», не могло бы
оправдать методы борьбы Маркса против Бакунина, если бы они
были действительно такими «бесчестными», как утверждают это
анархисты вот уже много лет. Действительно, не надо вовсе быть
«марксовым попом» для того, чтобы требовать для Маркса такого
же права, какого требуют, со столь сильным моральным негодо­
ванием, для Бакунина.
Уже одно то обстоятельство, что Маркс — который гораздо бо­
лее, чем Бакунин, заслуживает имя «наиболее оклеветанного че­
ловека» девятнадцатого столетия — лишь в очень редких случаях
считал необходимым реагировать на личные нападки, должно
было бы заставить даже тех писателей, которые не страдают не­
дугами «марксовых попов», более осторожно повторять нападки
сторонников Бакунина. Согласно действующим до сих пор зако­
нам исторической критики, показания всякого свидетеля, защи­
щающего свое собственное дело — хотя бы он клятвенно уверял
в своей любви к истине и, действительно, суб’ективно не
был лжецом,— должны быть подвергнуты такому же строгому
расследованию, как и показания его противника. Такая осторож­
ность тем более уместна, что Ф. Меринг уже имел случай убе-

203

диться, как сильно раздуты были некоторые историки бакуни­
стами. В последующем мы ему покажем, что многие факты, кото­
рые он считает достоверными, оказываются ложными, «в виду
чего,— как он очень правильно заметил в своей блестящей кри­
тике статьи Онкена 1),— согласно действующим до сих пор зако­
нам исторической критики, это (бакунинское) изложение оказы­
вается несостоятельным также в тех пунктах, в которых оно не
поддается или уже не поддается проверке».
II.
Анархисты, как известно, изображают дело таким образом,
что, когда Бакунин неожиданно появился в Интернационале, «ве­
роломный» Маркс, вместо того, чтобы вступить с ним в теоретиче­
скую или принципиальную борьбу, немедленно обратился к своим
старым испытанным средствам, которые он столь успешно при­
менял уже в сороковых и пятидесятых годах.
«В этой борьбе»,— говорит биограф Бакунина Неттлау,— «Маркс
пользовался или злоупотреблял находившеюся в его распоряже­
нии оффициальною властью и совершенно не препятствовал самым
низким выходкам своих сторонников и друзей; он уклонялся от
всякой теоретической дискуссии до основным вопросам — о сво­
боде, авторитете, революции, политике и т. п., и интернациональ­
ных конгрессов, гласность и публичные прения которых не благо­
приятствовали ему, в 1870 и 1871 годах совсем не происходило,
а в 1872 году имела место каррикатура конгресса» 2).
Или, по словам вновь открытого Ф. Мерингом «товарища»
Брупбахера:
«Марксу необходимо былодоказать, что его противники по­
грешают против конституции, основных законов и святая свя­
тых Интернационала и что, кроме того, они негодяи. На этом

был,
очевидно,
построен
его
военный
план.
Ему
были
ненавистны
идеи
Бакунина
и
его
личность.
Но
по
каким-то
причинам
Маркс
не
хотел
всту­
пать в борьбу именно с идеями Бакунина» 3).
«Какими-нибудь причинами» необходимо об’яснить и эту
предубежденность против Маркса, которая в своих выводах не
останавливается даже перед тем, чтобы изобразить Маркса,— от­
1)

F. Mehring, «Noch einige Beitäge zur Parteigeschichte». «Neue Zeit».
Feuilleton № 66, S. 822.
2) Nettlau. «M. Bakunin». Berlin 1901. S. 30.
3) Brupbachcr, «Marx und Bakunin». S. 129.

204

крыто, как Неттлау, или «стыдливо», как «товарищ» Брупбахер,—
трусом, уклоняющимся от всякой дискуссии.
Причина этого очень проста. Неттлау был глубоко убежден,
что Маркс был способен по чистой злобе клеветать на Бакунина
и до 1868 года. Тем более должен был он проявлять эту злобу кле­
ветника, что он якобы боролся за свое личное господство в Ин­
тернационале. Снова и снова повторяется старая история о за­
метке в «Новой Рейнской Газете», в которой Бакунин в 1848 г.
был назван русским агентом. А, между тем, всякий серьезный
историк, который не гонится за сенсациями, должен был бы дав­
ным-давно отказаться от этой истории, якобы доказывающей
вероломство Маркса. Эта история была бы совершенно забы­
та — скоро мы увидим, что сам Бакунин считал ее ликвидирован­
ною,— если бы Герцен не выкопал ее тогда, когда он выдумал, без
всяких оснований, новую клеветническую выходку, которую
Маркс якобы пустил в ход в пятидесятых годах против Бакунина,
сидевшего в тюрьме.
Несколько лет тому назад я привел в «Neue Zeit» доказа­
тельство, что, поскольку речь идет о Марксе, во всей этой, исто­
рии нет ни одного слова правды; Герцен сделался жертвою своей
забывчивости и смешения различных фактов 1).
Опубликованная теперь переписка между Марксом и Эн­
гельсом доставляет еще другие доказательства. Теперь мы видим,
что и сам Маркс, лишь спустя несколько месяцев после этой кле­
ветнической выходки, узнал о существовании «очень глупого сто­
ронника Уркарта, по имени Маркса», который, действительно,
ославил Бакунина русским шпионом (письмо к Энгельсу от 22
апреля 1854 г.).
Теперь мы узнаем также, что уже тогда Маркс энергично про­
тестовал против всех «глупых друзей» Бакунина, которые — те­
перь не все они это делают — делали попытку использовать про­
тив него эту старую историю. «Morning Advertiser» не напечатал
раз’яснения Маркса. Мы не знаем, было ли оно напечатано,— по
словам Маркса, в измененной форме,— в «Peoples Paper». Но и
в той форме, которую Маркс предлагал в своем письме к Энгель­
су, это раз’яснение дает убедительный ответ не только на статью
Головина, выступавшего заодно с Герценом, но и на все другие
статьи, появившиеся с тех пор, вплоть до книги «товарища» Бруп­
бахера.
Маркс предполагал написать в «Morning Advertiser» сле­
дующее:
1)

См. статью — «По поводу одной легенды» — в этом сборнике.

205

«Лучше иметь дело с умным врагом, чем с глупым другом»,—
воскликнул бы Бакунин, если бы он увидел когда-нибудь письмо
«заграничного» Санхо Панчи, который в вашем субботнем номере
разливается в общеизвестных банальных фразах...
«Когда «Новая Рейнская Газета» напечатала парижское пись­
мо (в котором Бакунин обвинялся, что он русский шпион.— Д. Р.),
Бакунин находился на свободе. Если он поступил в 1848 г.
правильно, удовлетворившись публичными разъяснениями «Но­
вой Рейнской Газеты», то разве это не «глупый друг», который в
1853 г. находит их недостаточными? Если же он поступил непра­
вильно, возобновив свои дружеские сношения с редактором «Но­
вой Рейнской Газеты», то не «глупо» ли со стороны мнимого дру­
га разоблачать перед публикою его слабость?
«Разве это не «глупый друг», который не может понять, по­
чему
консервативные,
газеты
не
опубликовали
клеветы,
тайно распространявшейся против Бакунина повсюду в Гер­
мании, в то время, как революционная немецкая газета была обя­
зана ее опубликовать?
«Разве это не «глупый друг», который не знает, что «революци­
онное чувство», на высшей ступени своего развития, создало «за­
коны о подозрительных» и обезглавило Дантона, Демулена, Ана­
харзиса Клотца?
«Разве это не «глупый друг», который не решился выступить
против «Morning Advertiser» за напечатание письма Ф. М. во
время заключения Бакунина в тюрьме в С.-Петербурге и который
в то же время выступает против «Новой Рейнской Газеты» за на­
печатание подобного же письма в 1848 г., когда Бакунин нахо­
дился на свободе и не подвергался достойной сожаления участи —
иметь своим защитником глупого друга?» 1).
Это не только самозащита — лично Маркс не несет никакой
ответственности во всей этой истории с «Новой Рейнской Газе­
тою», но и защита всей ее редакционной коллегии, в том числе,
прежде всего, Энгельса.
Факт тот, что и впоследствии сам Бакунин считал этот эпизод
с «Новою Рейнской Газетою» ликвидированным. Он уже не воз­
вращался к нему много лет спустя, в эпоху Интернационала, когда
борьба между ним и Марксом приняла самые резкие формы и
опять всплыла история с клеветническими выпадами, опубли­
кованными в английской прессе в 1853 году. Бакунин всегда отзы­
вался об об’яснении Маркса в «Новой Рейнской Газете», как о
«вполне удовлетворительном» («tout à fait satisfaisante»).
1)

206

Письмо Маркса к Энгельсу от 2 сентября 1853 г.

Факт тот, что еще в пятидесятых годах немало «немецких эми­
грантов» — и не только буржуазных — были убеждены в том, что
«Бакунин русский шпион», который предавал польских револю­
ционеров, вел себя очень подозрительно также во время дрезден­
ского восстания и, вместо того, чтобы томиться в русской Басти­
лии, вел роскошный образ жизни на Кавказе. В то время именно
Маркс и Энгельс изображали Бакунина в «Нью-Йоркской Три­
буне», как самого выдающегося вождя дрезденского восстания:
«Они
(восставшие)
нашли
способного
и
хладно­

кровного
вождя
в
лице
хаила Бакунина» («Революция

русского
и

эмигранта

контр-революция

в

Ми­
Герма­

нии», стр. 123 немецк. издан.).
Можно сказать, что они переоценивают роль Бакунина, что
их отзыв не совпадает с отзывами других лиц, что некоторые из
числа «немцев», непосредственно участвовавших в дрезденском
восстании, совсем иначе оценивают Бакунина 1). Но верить, что
Маркс был способен написать цитированные строки в октябре
1852 г., а через несколько месяцев, в августе 1853 г., ославить Ба­
кунина русским шпионом,— верить этому в настоящее время, после
опубликования в 1896 году в немецком переводе вышеуказанных
статей, раньше неизвестных, мог только такой чуждый манерам
«марксовых попов» исследователь, как Неттлау 2).
III.
До сих пор мы предполагали, что Маркс и Энгельс были веро­
ломны, Бакунин же вполне «простодушен». При этом оказалось,
что, даже с самой строгой моральной точки зрения, оба они доста­
точно исправили свою погрешность. Мы не пытались оправдывать
Маркса и Энгельса с «психологической» точки зрения. Мы даже
принимали, что Бакунин не подавал обоим друзьям ни малейшего
1)

Борн, например, пишет в своих воспоминаниях: «Этот русский, кото­
рый абсолютно ничего не смыслил в условиях окружавшей его Германии, не
оказывал, конечно, в Дрездене ни малейшего влияния на ход событий. Он
ел, пил и спал в ратуше — и это все». Борн — что должно быть известно Нет­
тлау — принадлежал к числу тех «немецких эмигрантов», которые еще в пяти­
десятых годах сильно подозревали Бакунина.
2) Как сильно вредит личная предубежденность этому историку, научная
серьезность и искренность которого вне всякого сомнения, показывает то об­
стоятельство, что он, желая согласовать между собою все эти взаимно противо­
речащие факты, был вынужден изображать Маркса человеком, который хва­
лил Бакунина против своей воли; одною рукою Маркс, якобы, со­
действовал оклеветанию Бакунина автором, писавшим под инициалами Ф. М.,
другою — он писал свой протест в той же газете.

207

повода «оклеветать» его, что он «по каким-то причинам» был им
обоим «несимпатичен». Правда, Меринг пишет, что еще до 1848 г.
Бакунин, как показывают его письма Гервегу из Брюсселя от
1847 года, «относился весьма враждебно к Марксу», что,
следовательно, Маркс и Энгельс были «несимпатичны» Бакунину.
Пока ограничимся констатированием того факта, что, вопреки
утверждению Бернштейна о «склонности Маркса принимать на
веру всевозможные обвинения насчет политического характера
Бакунина», не только Маркс, но и Энгельс защищали или, по вы­
ражению Меринга, «рыцарски защищали» Бакунина против всех
этих подозрений в то время, когда он в России был лишен свободы.
Даже Бернштейн, который еще в 1908 г. верил, что Маркс «считал
не совсем безосновательными высказанные Ф. М. подозрения», по­
нимает теперь свою глубокую ошибку. Также не оправдывается,
по крайней мере, в данном случае, его утверждение, что «прими­
рения Маркса с Бакуниным также никогда не были безусловными».
Более того. Все, что Маркс сообщал до сих пор о своем конфликте
с Бакуниным, соответствует действительности, и остается только
прибавить, что, по вполне понятным причинам, он не рассказывал
всего того, что вполне оправдывало лично его 1). Следова­
тельно, в своей беседе с Бакуниным в 1864 году он был вполне
искренен.
Иначе обстоит дело с Бакуниным. Как известно, он убежал
в 1861 г. из Сибири и в декабре того же года прибыл через Японию
и Америку в Лондон; здесь он счел излишним посетить Маркса,
хотя отлично знал о его пребывании в Лондоне. Почему? Герцен
и Мадзини рассказали ему, что во время его отсутствия Маркс
выставил его в «Morning Advertiser» русским шпионом, и Ба­
кунин поверил им на слово. Сюда присоединилось еще то обстоя­
тельство, что немедленно после того, как приезд Бакунина стал
известным, в одной «небольшой английской газете» опять появи­
лись старые сплетни.
Мы считаем теперь излишним доказывать, что Маркс был
в этом так же мало повинен, как и в 1853 году. То был опять
пресловутый Ф. Маркс, а помогал ему Карл Блинд, друг Мад­
зини, но враг Герцена и Бакунина.
Как мало были предубеждены тогда против Бакунина не
только Маркс, но и Энгельс, показывают следующие места из их
переписки.
1)

Я еще вернусь к этой истории. В найденном мною письме Маркса к
Лассалю имеется также место о Бакунине, которое, однако, может быть вполне
понятно только в соответствующем контексте.

208

27 ноября 1861 г. Энгельс пишет Марксу:
«Бегство Бакунина доставило мне большую радость. С бед­
нягою, вероятно, ужасно обращались. Совершить, таким образом,
кругосветное путешествие!»
25 февраля 1862 г. Маркс пишет Энгельсу:
«Что касается газет со статьями Уркарта, то мне не удалось до
сих пор получить полного комплекта. Сообщи, начиная с какого
номера, и тогда Коллет сделает, что нужно. Прилагаю при сем
донос подлеца против Бакунина, с которым я не виделся. Он жи­
вет у Герцена».
Из этих строк легко видеть, что Маркс восхищался поведе­
нием Бакунина. Лаконическая прибавка, что «Бакунин живет у
Герцена», представляла об’яснение, достаточно понятное и для
Энгельса. Действительно, Герцен передал Бакунину всю эту исто­
рию в таком свете, в каком она была опубликована впоследствии,
после его смерти, и с тех пор всеми повторялась.
Лишь в 1864 году Маркс и Бакунин имели свидание. Послед­
ний рассказывает, что Маркс разыскал его и заверил, что
он никогда не высказывал против него упомянутых подозре­
ний, а, напротив, об’явил их бесчестными. «Я должен был по­
верить ему»,— прибавляет Бакунин. Ясно, что в 1871 году, когда
он писал об этом, он Марксу уже не верил. В другой версии, опуб­
ликованной Неттлау, он прямо заявляет, что знал, что Маркс лжет.
Но у нас есть также показание Маркса. Передаем его словами
Бернштейна.
«В известном под названием «Конфиденциальное сообщение»
циркуляре, который Маркс 28 марта 1870 г. передал через Л. Кугельмана видным представителям дружественного ему крыла гер­
манской социал-демократии, он сам возвращается к этой беседе.
По его словам, вскоре после основания Интернационала, между
ними произошло тогда, во всяком случае, нечто вроде заключения
мира, и когда-нибудь, быть может, удастся узнать, кто был при
этом посредником. Но этот мир не был продолжительным. В ука­
занном циркуляре Маркс далее говорит, что Бакунин, уехавший
тогда в Италию, прислал ему оттуда «восторженное» письмо по
поводу посланных ему статута и вступительного адреса Интер­
национала; но вместе с тем он «ничего не делал» и не давал о себе
знать, пока через несколько лет не появился опять в Швей­
царии и, вместо того, чтобы вступить в Интернационал, вступил в
«лигу мира и свободы». Последнее, разумеется, верно».
Так говорит Бернштейн. Сейчас мы увидим, что, «разумеется,
верно» не только последнее и что для Маркса можно найти го­

14

209

раздо более уважительные оправдания, чем то об’яснение, которое
Бернштейн, повторяя слова Неттлау, дает поведению Бакунина.
Действительно, Бакунин, после своей второй поездки в
Швецию, прибыл в Лондон в октябре 1864 г., т.-е. после основания
Интернационала.
Мне удалось открыть, кто был таинственным посредником
между Марксом и Бакуниным. То был старый добрый Ф. Лес­
снер, по своей профессии портной; поводом послужил новый
костюм, который Лесснер, бывший в то же время доброжелательным
«кредитором» Маркса, шил для Бакунина. Среди писем Лесснера
к Марксу имеется следующее письмо, приобретающее теперь в из­
вестном смысле историческое значение:
«Дорогой Маркс! Мы шьем теперь костюм для великана Баку­
нина, который, по моим сведениям, останется здесь лишь корот­
кое время. Если тебе нужен его адрес, я достану его.
«В случае желания получить адрес, черкни мне о том пару слов.
«Лондон, 26 октября 1864 г.

Твой друг Фред. Лесснер».
Нам неизвестно, кто это «мы». Возможно, что также Эккариус
Весьма вероятно, что увлекающийся Лесснер воспользовался этим
случаем для того, чтобы в восторженных тонах рассказать Ба­
кунину подробности о новооснованном Интернационале и о роли,
которую играл при этом Маркс. Эккариус мог также рассказать
Бакунину, что Маркс не принимал никакого участия в обоих кле­
ветнических выпадах против него. Этим, быть может, об'ясняется
дружественный тон, которым проникнуто следующее письмо Ба­
кунина к Марксу 1):
«Дорогой Маркс! Я с большим удовольствием повидаюсь со
старым знакомым. До часу дня я постоянно дома.— Я помню хо­
рошо, что два года назад встретил некоего доктора Роде, раза два
или три, но не могу припомнить, чтобы сказал ему что-нибудь,
кроме общих мест. Итак, до свидания.
«27 октября 1864 г.

Твой М. Бакунин».
Письмо Маркса нам неизвестно, и мы не можем понять, какую
роль играл в этой истории д-р Роде. Но теперь мы имеем новый
отчет о последовавшем свидании, исходящий от Маркса и имеющий
уже то преимущество — помимо всех других,— что он написан через несколько дней после свидания, и притом написан Энгельсу,
следовательно «без задних мыслей» и без «вероломства» (письмо
от 4 ноября 1864 г.):
1)

210

Найдено в бумагах Маркса. Написано по-немецки.

«Бакунин кланяется тебе. Он уехал сегодня в Италию, где
живет (во Флоренции). Я вчера опять увидел его, впервые после
шестнадцати лет. Должен сказать, что он мне понравился и лучше
прежнего. О польском движении он сказал следующее: русскому
правительству это движение нужно было для того, чтобы держать
в спокойствии самое Россию, но оно никоим образом не расчиты­
вало на восемнадцатимесячную борьбу. Поэтому оно провоцировало
эту историю в Польше. Польшу погубили две вещи: во-первых,
влияние Бонапарта и, во-вторых, нежелание польской аристокра­
тии провозгласить с самого начала открыто и недвусмысленно
крестьянский
социализм.
Теперь,
после
крушения
поль­
ского дела, он (Бакунин) будет участвовать только в социалисти­
ческом движении. В общем, он один из немногих людей, которого
я, по прошествии шестнадцати лет, нашел ушедшим не назад, а
вперед. Мы поговорили с ним также о доносах сторонников
Уркарта... Он очень осведомлялся о тебе и о Лупусе. Когда я сооб­
щил ему о смерти последнего, он сказал, что движение потеряло
незаменимого человека».
Так писал «вероломный» Маркс, которого, по глубокому пси­
хологическому замечанию Неттлау, к этому свиданию побудила
«лишь гордыня: он хотел показать доставшуюся ему в Интерна­
ционале власть своему прежнему товарищу, который шел своим
собственным путем!» Вообще, анархистам очень везет в их психо­
логических экскурсах. Так, «товарищ» Брупбахер, который, по
словам Меринга, «умело пользуется своим психологическим зон­
дом», делает замечательное открытие, что Маркс мыслил рас­
судком, Бакунин же всем своим организмом. Тем не менее,
уверяет нас Брупбахер, «Бакунин не имел всяких задних мыслей».
Мы не знаем, доказал ли Маркс Бакунину также докумен­
тально, что во всем рассказе Герцена не было ни слова правды
и что он представлял собою недоразумение. Мы предпочитаем —
в интересах Бакунина — думать, что он лишь рассказал Ба­
кунину всю эту историю.
Как бы то ни было, но Маркс немедленно послал в Италию
«учредительный адрес» и статуты Интернационала 1). Какое зна­
чение придавал он содействию Бакунина, видно из того, что, не
дожидаясь выхода адреса в форме брошюры, он послал ему
оттиск из «Beehive» 2). Бакунин обещал позаботиться о переводе
1)

Неттлау сомневается в этом, как и в других показаниях Маркса, от­
носящихся к этому свиданию. В другом месте я покажу, что и здесь с ним
приключилось такое же несчастье, как и в истории с «Morning Advertiser».
2) Это именно обстоятельство подало Неттлау повод утверждать о суще­
ствовании нового, до сих пор неизвестного, издания адреса.

211

на итальянский язык. Правда, он сам не говорит об этом ни од­
ного слова ни в своем ответе Мадзини (1871 г.), где он пишет,
что д о л ж е н был поверить Марксу, ни в часто цитируемой Нет­
тлзу рукописи (около 1871 года), где он говорит, что определенно
знал, что Маркс лжет. Но мы имеем отличное показание, которое
опять-таки доказывает, как слаба была в определенных пунктах
память Бакунина — черточка, которая была прекрасно известна
всем его личным друзьям, в особенности, русским. К сожалению,
не Неттлау!
Показание исходит от самого Бакунина. 7 февраля 1865 г. он
написал Марксу из Флоренции следующее письмо, на этот раз
по-французски:
«7 февраля 1865 г.— Флоренция.
«13. via dei Rucci. 2 piano.

«Carissimmo (Милейший)!— Формально ты имеешь право
сердиться на меня, так как я оставил без ответа твое второе
письмо и до сих пор не ответил еще на третье.
«Вот причина моего молчания: согласно твоему желанию, я
послал Гарибальди один экземпляр адреса интернационального
комитета и до сих пор ожидаю его ответа. Кроме того, я жду, пока
будет решено печатание итальянского перевода, чтобы послать
его тебе.
«Ты вряд ли сумеешь представить себе, как медлительны и
нерешительны люди в этой стране. Отсутствие денег, эта основная
и первичная, впрочем, весьма естественная, болезнь всех демо­
кратических организаций в Европе, задерживает всякую актив­
ную работу. Более того, деморализованным,— вследствие полного
фиаско и ошибок демократической партии — централистской, по­
литической, унитарной,— большинством в Италии овладели те­
перь в сильнейшей степени скептицизм и пресыщенность. Только
социалистическая пропаганда — последовательная, энергическая и
страстная — может еще вернуть этой стране жизнь и волю. Но
для всего этого необходимо время, ибо все тут приходится начи­
нать сначала.
«В Англии вы, повидимому, идете вперед на всех парусах, что
же касается нас, то мы едва осмеливаемся их poco à роcо (поне­
многу) развернуть.
«Я посылаю тебе стихотворение флорентийского производства.
Надеюсь, оно тебе понравится.
«К сожалению, организация представляет более трудное дело,
чем стихи. Она, правда, тоже подвигается, но очень медленно. Ее

212

успехи замедляются скептическим индифферентизмом, взаимным
недоверием, невежеством и неспособностью так называемых ше­
фов, так называемой демократии, деморализованной и сбившейся
с пути. В Италии должна сорганизоваться новая демократия,
основанная на абсолютном праве и едином культе труда. Элемен­
ты для этого имеются — Италия кишит ими. Поэтому не следует
приходить в отчаяние. Но терпение! — как тут любят говорить. И
этого терпения нужно много.
«Мадзини сильно ошибается, продолжая думать, что инициа­
тива нового движения придет из Италии. Англия, Франция, быть
может, Германия, если говорить только о Европе, и эта великолеп­
ная Северная Америка — вот настоящий интеллектуальный и
действительный центр человечества. Остальные пойдут на буксире.
«А теперь, carrissimo amico, прости меня за долгое молчание,
которое больше не повторится, и поцелуй почтительно от моего
имени прекрасные руки твоей жены и твоей дочери.
Преданный тебе М. Бакунин.
«P. S.— Как я только получил фотографии моей жены и свою
собственную, я пошлю их вам, но взамен я попрошу у вас фото­
графию всей «святейшей семьи» (la sanctissima famiglïa)» 1).
Э. Бернштейн может теперь убедиться, что весь рассказ
Маркса «разумеется, верен». А Неттлау, Гильом, как и без всякой
критики повторяющий их слова, только что открытый Мерингом
«товарищ» Брупбахер, которые хотят уверить нас, что Бакунин был
«человеком без задних мыслей» и что все, написанное им в его
письмах верно также об’ективно,— могут удостовериться, как
следует быть осторожным тогда, когда из умолчания Баку­
нина хотят сделать вывод, что Маркс лгал. Вообще, конструиро­
вать доказательства из умолчания источников — очень опас­
ный метод, не менее опасный, чем считать достоверными факты,
о которых известные «источники» неоднократно разглаголь­
ствуют.
Подобное нарушение — по первому замечанию Меринга —
«действующих до сих пор законов исторической критики» никогда
не проходит безнаказанно.
После того, как все, до единого, факты, сообщенные о Марксе
Неттлау, Гильомом и «товарищем» Брупбахером, при проверке их
другими несомненными фактами, оказались ложными, изложение
всех наших «точных» источников, согласно «действующим до сих
1)

Письмо это мною напечатано в оригинале в «Archiv für die Geschichte
des Sozialismus und der Arbeiterbewegung» Грюнберга.

213

пор законам исторической критики», является несостоятельным
также и «в тех пунктах, которые не поддаются или уже не под­
даются проверке». Не правда ли, тов. Меринг?
В следующей главе мы покажем, что изложение «товарища»
Брупбахера оказывается несостоятельным также там, где его легко
мог бы проверить сам Меринг.
IV.
Мы видели, в своем отчете об отношениях к Баку­
нину Маркс вполне точно констатирует те факты, сообщение о
которых до сих пор склонны были считать если не «ложью» — как
то делают анархисты,— «lapsus memoriae» Маркса 1).
Дело обстоит как раз наоборот.
Вся конструкция, с таким трудом воздвигнутая Неттлау в
его обширной биографии и недавно повторенная им в его большой
статье о Бакунине в Италии 2), сразу падает.
Если бы мы хотели последовать его примеру, и всякий
раз, когда в письмах, циркулярах или конфиденциальных сооб­
щениях Бакунина встречается какая-нибудь ошибка или погреш­
ность, стали бы немедленно подозревать ложь, утайку, веролом­
ство,— бедному Бакунину пришлось бы очень плохо. Покажем это
на одном примере.
Мы уже упоминали, что от Бакунина остались две версии о
встрече его с Марксом в Лондоне. Одна из них была опубликована
уже в конце 1871 г. Но в ней ничего не говорится о том, что после­
довало после этой встречи. Из нее лишь видно, что в 1871 г. Баку­
нин был опять глубоко уверен в том, что именно Маркс и его
друзья оклеветали его в 1853 г. русским шпионом 3).
Гораздо подробнее говорит он об этом в своей, цитируемой у
Неттлау, рукописи «Мои личные отношения к Марксу» (около
1871 года):
1)

Сюда присоединялось еще утверждение в «Neue Zeit», XIX Band.—
«Ein Brief Bakunins an Marx»,— что это письмо (от 22 декабря 1868 г.), «на­
сколько нам известно, единственное письмо Бакунина, имеющееся в бумагах
Маркса».
2) Nettlau, «М. Bakunin und die Internationale in Italien bis. zum Herbst
1872».— «Archiv für die Geschichte des Sozialismus und der Arbeiterbewegung»,
Zweiter Jahrgang, 1912.
3) «Но в 1864 г., когда я опять приехал в Лондон, он (Маркс) посетил
меня и заверял, что никогда не принимал ни прямого, ни косвенного участия
во всех этих клеветнических выпадах, которые он назвал бесчестными. Я
должен был поверить ему». М. Bakunin, «La theorie politique de Mazzini et
l'nternationale». Neuchâtel, 1871, p. 46.
214

«В октябре 1864 г. я опять приехал в Лондон. Я получил тогда
от Маркса письмо, которое еще сохраняю и в котором он запра­
шивал, может ли он посетить меня на следующий день. Я ответил
утвердительно, и он пришел ко мне. Мы об’яснились, он клятвенно
уверял, что ничего не говорил и не делал против меня, а, напро­
тив, всегда сохранял по отношению ко мне искреннюю дружбу
и большое уважение. Я знал, что все сказанное им неверно, но я,
действительно, уже давно простил ему эту. Вообще, возобновление
знакомства с ним очень интересовало меня с другой точки зрения.
Я знал, что он принимал выдающееся участие в основании Интер­
национала. Я уже прочел манифест, составленный им от имени
генерального совета, манифест, который, как все, что выходит изпод его пера,— если только это не личная полемика,— был замеча­
телен, серьезен и глубок. С внешней стороны мы расстались луч­
шими друзьями; однако, ответного визита я ему не нанес... Я об­
мерялся с Марксом несколькими письмами. Потом мы потеряли
друг друга из виду» 1).
Если бы мы хотели характеризовать ставшее нам теперь из­
вестным поведение Бакунина словами Неттлау, Гильома и от­
крытого Мерингом «товарища» Брупбахера, то мы легко могли
бы говорить о «наглой лжи», содержащейся в показаниях Баку­
нина, о «вероломстве» этого «человека без задних мыслей», кото­
рый был способен написать Марксу такое письмо, как цитирован­
ное нами. Всякий человек бывает в своей жизни подчас вынужден
говорить не всю правду — в том числе и в письмах,— и никто, дей­
ствительно, не обязан грубо преподносить каждому свое мнение.
Но если бы Бакунин думал, что Маркс «и формально и по существу
лгал», то все его поведение представляло бы новую «психологи­
ческую загадку»... если бы Бакунин на самом деле не забыл к
1871 г. действительного хода событий и если бы он был действи­
тельно тем лукавым Макиавелли, каким изображает его Неттлау:
«Бакунин отлично знал, что дело необходимо идет к борьбе
между авторитарным и свободным направлениями, и своею много­
летнею частною деятельностью он мощно подготовлял будущую
победу свободного направления». Или, как Неттлау говорит в своей
новой статье: «Этим об’ясняется, почему Бакунин, который при
иных условиях приветствовал бы Интернационал с радостью,
много лет стоял в стороне от него; это произошло именно потому,
что Маркс, лойяльности которого он никогда не доверял, горячо
рекомендовал ему Интернационал, а не вопреки советам Маркса» 2).
1)

М. Nettlau, уж. соч., стр. 282.
2) М. Nettlau, «Bakunin»..., глава XXXI, стр. 199, и «Archiv»..., стр: 284.

215

Теперь отлично зная, что Маркс не «наклеветал» на Бакунина,
Неттлау не считает нужным исправить в своем новом изложении
ошибку Бакунина.
Сейчас Неттлау узнает, что, наоборот, Бакунин «лгал», упор­
но всегда «утаивая» свое вступление в Интернационал и свое обе­
щание работать для него.
В своем «Конфиденциальном сообщении» 1870 года Маркс
писал:
«Русский Бакунин,... вскоре после основания Интернациона­
ла, имел в Лондоне свидание с Марксом. Последний принял его
в Товарищество, для которого Бакунин обещал работать по мере
сил. Бакунин уехал в Италию, получил там от Маркса временные
статуты и «Адрес к рабочему классу», ответил, «очень восторжен­
но», но ничего не сделал».
Достаточно сравнить этот лаконический рассказ Маркса с
рассказом Бакунина, чтобы убедиться в бесспорном преимуще­
стве сухого мышления при помощи рассудка над сочным мышле­
нием, в котором принимает участие весь организм.
Но и Маркс о чем-то «умолчал». Возможно, что он «стыдил­
ся» еще ярче обнаружить свое «легковерие». Ведь, в апреле 1865 г.
он надеялся «заложить во Флоренции через Бакунина контр-ми­
ны 1) против Мадзини». И, когда продолжался спор с итальян­
скими делегатами в генеральном совете, он, еще в мае 1865 г., на­
деялся, что Бакунин позаботится доставить других итальянцев.
Прошло еще несколько месяцев, а итальянский перевод учреди­
тельного адреса, якобы сданный уже в печать, все еще не
появлялся.
Бакунин молчал. Конечно, по «каким-то причинам». Но, быть
может, он работал для Интернационала иным образом? Нет,
генеральный совет, или, если угодно, Маркс, никогда ничего не
узнал об этом. Что делал он до сентября 1867 г., для нас теперь
неважно. Для Интернационала он ничего не делал. Правда, в на­
стоящее время, много лет спустя после смерти Маркса, мы, благо­
даря неутомимому усердию Неттлау и появившимся в печати
письмам, знаем, что Бакунин «делал» в течение этих трех лет; те­
перь мы понимаем, почему в течение этих трех лет ни женевский,
ни лозаннский конгрессы Интернационала не могли вызвать его
из Италии. Но то обстоятельство, что Бакунин, отсутствовавший
на тех конгрессах, при первом же известии о конгрессе буржуаз­
ной «лиги мира и свободы» в Женеве, поспешил на этот конгресс,
1)

Маркс!».

216

«Слушайте! Слушайте!» — восклицает Гильом: — «В этом слове весь

должно было поразить даже «легковерного» Маркса, который
помнил, как еще в 1864 г. Бакунин уверял его, что теперь, после
неудачи польского восстания, он будет участвовать только в со­
циалистическом движении, и повторил снова это обещание в своем
письме от февраля 1865 г.
«По прошествии нескольких лет, в течение которых о нем
ничего не было слышно, он появляется опять в Швейцарии»,— пи­
шет далее Маркс.— «Но он примыкает не к Интернационалу, а к
лиге мира и свободы».
Маркс опять о чем-то «умалчивает». Он не хочет обнаружить
перед немецкими «практиками» свое неисправимое легковерие.
Ведь, Бакунин был одним из немногих людей, которых — «я по про­
шествии шестнадцати лет нашел ушедшими не назад, а вперед».
Но что поделаешь с русским? Может быть, его еще удастся, не­
смотря ни на что, привлечь к «делу».
Маркс, только-что опубликовавший «Капитал», обратился —
через свою жену — к Беккеру с просьбою узнать адрес Бакунина.
«Я убеждена»,— пишет госпожа Маркс,— «что вы легко узнаете
его в Женеве, может быть, через Герцена. Он (Маркс) хочет по­
слать ему книгу и написать о других делах» 1).
Мы не знаем, действительно ли написал Маркс письмо. Но
установлено, что он послал Бакунину «Капитал». Это подтвер­
ждает и Бакунин.
Прошли опять три месяца. Бакунин опять молчит. К этому
времени относится следующее место из другого письма госпожи
Маркс к Беккеру. Это письмо уже напечатано в «Neue Zeit», к
сожалению, не без ошибок 2).
«Не знаете ли чего-нибудь о Бакунине? Мой муж послал 3)
ему, как старому гегельянцу, свою книгу — от него ни ответа, ни
привета. Получил ли он ее? 4). На русских, ведь, нельзя особенно
полагаться; если они не держатся «царя-батюшки» в России, то
держатся батюшки-Герцена, или он их держит, а в конце кон­
цов, это приводит к одному и тому же. Это одно и то же».
Неттлау возмущается этим местом. Какой тон! Он саркасти­
чески замечает, что это письмо написано «в стиле, который со сто­
роны образованной дамы поистине поражает». «Образованная да­
ма», которая не соблюдает в письме всех правил хорошего тона
1)

Из напечатанного письма к И. Ф. Беккеру. Письмо написано в
октябре 1867 года.
2) R. Rüge. «Aus Briefen an I. F. Becker».— «Neue Zeit», 1888, S. 607.
3) В «Neue Zeit» напечатано: «Schenkte», вместо: «Schickte».
4) В Neue Zeit» напечатано: «Hat was bekommen?»— вместо: «Hat er's
bekommen?»
217

и подчас употребляет слова, какие «благовоспитанная» англий­
ская мисс может найти «шокирующими»! Вообще, во всей истори­
ческой литературе, не исключая и придворной историографии,
трудно найти историков, которые своим «хорошим тоном» могли
бы поспорить с биографами Бакунина. Так, например, «това­
рищ» Брупбахер не хочет повторить в своей книге ругательств,
которыми Утин и компания осыпали «юрцев», так как, по его сло­
вам, они «не могут быть воспроизведены в приличной книге». Ниже
мы будем иметь еще случай познакомиться со стилистическими
красотами и ругательствами «юрцев», которые обнаруживают
весьма своеобразный хороший тон. «Товарищ» Брупбахер замал­
чивает их, чтобы таким дешевым способом сделать свою книгу
более «приличною».
Но одно ясно из письма госпожи Маркс. И она, и Маркс мо­
гли об’яснить себе странное молчание Бакунина только влияни­
ем Герцена. Поведение Бакунина, действительно, не могло укре­
пить веру в надежность «русских».
Но и после этого Бакунин молчал. Теперь, однако, дела об­
стояли иначе, чем раньше. Деятельность Бакунина в Лиге мира
и свободы не могла остаться неизвестною Марксу. Даже Гильом
и «товарищ» Брупбахер признают, что «иллюзии Бакунина по от­
ношению к буржуазным демократам еще не исчезли». Кроме то­
го, Бакунин попал теперь опять в такую среду, где серьезно при­
нимали на веру и повторяли писания «благородного» Фогта о
Марксе, где меньше сомневались в существовании «шайки поджи­
гателей», руководимой Марксом, чем в честности принца Наполеона.
Новые иллюзии Бакунина скоро рассеялись. Сделанная, по
его инициативе, попытка превратить Интернационал в придаток
лиги была почти единогласно отвергнута на брюссельском кон­
грессе Интернационала. Это было полным поражением. Ничто не
характерно так для Бакунина, как манера, с которою он, в письме
к Густаву Фогту, защищает себя и одновременно об’ясняет свое
поражение интригами невидимого главы «шайки поджигателей»,
столь хорошо известной его адресату. Ничто не помогло. На берн­
ском конгрессе лиги дело дошло до разрыва с «буржуа».
Что же делает посте этого Бакунин?— Вместо того, чтобы ра­
ботать в рамках Интернационала, он основывает новое общество,
которое, повидимому, преследует ту же цель, что Интернационал,
но, тем не менее, хочет остаться самостоятельною организацией, со
своими собственными конгрессами. Новооснованный «альянс»
обратился к генеральному совету с просьбою принять его в Ин­
тернационал. Ответ, как известно, был отрицательный.

218

Мы считаем излишним раз'яснить здесь Бернштейну и Ме­
рингу, что уже с этого времени конфликт стал неизбежным. Они
отлично знают, что все разглагольствования «товарища» Бруп­
бахера о «простодушии» Бакунина и о «дезорганизаторской» дея­
тельности Маркса представляют лишь «нелепые росказни». Не
будем мы также заниматься здесь вопросом о том, не скрыва­
лось ли с самого начала за оффициальным «альянсом»,
основанным Бакуниным, тайное общество 1). Для нас важно толь­
ко констатировать, что до сих пор мы не нашли у Маркса ни ма­
лейшего следа «склонности принимать на веру всевозможные по­
дозрения насчет политического характера Бакунина».
Правда, наши «точные» историки и глубокомысленные пси­
хологи имеют в своем распоряжении еще один факт, который дол­
жен об’яснить «личную неприязнь» Маркса к Бакунину.— Маркс
послал Бакунину авторский экземпляр «Капитала», но не полу­
чил никакого ответа. Этого «мстительный» Маркс никогда не мог
забыть Бакунину!
Хотя эти росказни еще абсурднее, чем порицаемые Мерин­
гом росказни «товарища» Брупбахера, тем не менее, даже это
«психологическое объяснение», столь характерное для всего уровня
бакунистской литературы, было воспринято... Бернштейном и
Мерингом.
«Правда, Маркс через дружественно расположенного к нему
Иоганна Филиппа Беккера послал Бакунину в Женеву экзем­
пляр «Капитала», но его недоверие к Бакунину тем более укрепи­
лось, что последний,— как он утверждает, по забывчивости,— не
написал Марксу ни одной строчки об этой книге» 2).
Меринг также нисколько не сомневается в том, что Маркса
это должно было очень рассердить: «Но Бакунин, как он сам по­
казывает»,— о показаниях Маркса Меринг забывает,— «не ответил
на визит, а также ничего не написал, когда Маркс в 1867 г. по­
слал ему в Швейцарию авторский экземпляр «Капитала».
А Маркс, как «показывает сам» Бакунин, был «мстителен,
как его бог Иегова». «Но,— пишет далее Меринг, защищая Бакуни1)

В письме в редакцию «Berliner Volkstribune», по поводу статьи «Юрская
федерация и М. Бакунин», Энгельс писал: «Автор, точно невинный младенец,—
или притворяясь таковым,— во всем верит на слово бедной оклеветанной анар­
хистской овечке. То, о чем эти господа считали нужным не говорить, ему совер­
шенно неизвестно; поэтому ему неизвестно и то, что скрывалось за всем спо­
ром». Гильом и Неттлау отрицают это.
2) См. Bernstein, «Marx und Bakunin».— «Archiv für Sozialwiesenhaft und
Sozialpolitik». XXX Band, S. 16.
219

на:— «хотя последний ни одним словом не уведомил о получении
книги, но спустя год, в декабре 1868 г., он подробно написал
Марксу».
Что же Бакунин написал?
Меринг, надеемся, не посетует на нас, если мы будем цити­
ровать письмо Бакунина несколько подробнее, чем он это де­
лает, ибо в его передаче оно не совсем понятно:
«Серно сообщил мне ту часть твоего письма, которая отно­
сится ко мне. Ты спрашиваешь его, продолжаю ли я оставаться
твоим другом. Да, более, чем когда-либо, дорогой Маркс, ибо луч­
ше, чем когда-либо прежде, я понимаю теперь, как был ты прав,
выбрав,— и нас приглашая за тобой следовать,— большую дорогу
экономической революции и осмеивая тех из нас, которые блу­
ждали по тропинкам национальных или чисто политических пред­
приятий. Я делаю теперь то дело, которое ты начал более двад­
цато лет назад. Со времени торжественного и публичного прости,
которое я сказал буржуа на бернском конгрессе, я не знаю теперь
другого общества, другой среды, кроме мира рабочих.— Моим
отечеством будет теперь Интернационал, одним из главных основа­
телей которого ты являешься. Ты видишь, следовательно, дорогой
друг, что я — твой ученик, и я горжусь этим.— Вот все, что я
считаю необходимым сказать, чтобы об’ясиить тебе мои личные
чувства и отношения 1).
Продолжение читатель может найти в «Neue Zeit». Далее Ба­
кунин пишет об отвергаемом Марксом «уравнении классов» и,
как бы желая ответить на подозрение, высказанное в письме гос­
пожи Маркс к Беккеру,— подозрение, что он опять солидарен с
Герценом,— он уверяет Маркса, что теперь между Герценом и им
прерваны даже личные отношения 2).
На это письмо Бакунин не получил никакого ответа.— Почему?
Мы не считаем нужным заниматься психологией. Но достаточно
сравнить письмо от февраля 1865 с письмом от декабря 1868 г.,
достаточно вспомнить, что еще до последнего письма Маркс
имел в своих руках программу «альянса», содержавшую то самое
требование уравнения классов, формулировка которого, как пи­
шет Бакунин в первом письме, была навязана ему и его друзьям,
в предложенной ими лиги революции, глупостью буржуазной пуб­
лики. Это писал тот же Бакунин, который заявлял, что отныне
1)

«Neue Zeit>, XIX Band, S. 6.
2) Беккер, дружественно расположенный тогда к Бакунину, вероятно, со­
общил ему содержание письма госпожи Маркс, а также ее вопрос, получил ли он
«Капитал».

220

он не будет знать другого общества, кроме мира рабочих! И этому
миру рабочих он хотел теперь преподнести в статутах «альянса»,
как новую истину, то самое требование, которое, по его же словам,
было навязано ему глупостью буржуазной публики!
Вспомнив это, можно легко понять Маркса, не делая из него
мстительного злодея.
Меринг ищет об’яснения в «социологическом факторе», ко­
торый, правда, не об’ясняет истории народов и классов, но играет
роль во многих «историях» отдельных индивидуумов: а именно — в
нашептываниях. В одном отношении Меринг, однако, отличается
от Гильома и Неттлау. Последние видели до сих пор в Марксе
«ябедника», нашептывающего Гессу, Боркгейму, Либкнехту, Бе­
белю все те клеветы, которыми они осыпали бедного Бакунина;
Меринг же открывает теперь дьявольского «ябедника», который
так сильно восстановил Маркса против Бакунина, проникнутого
глубоким дружеским чувством.— Кто же был этим гением клевета,
который провел «хитрого и холодного»,— ведь, Штибер пользовал­
ся своим психологическим зондом не хуже «товарища» Брупбахе­
ра,— Маркса, как одряхлевшего, слабоумного Полония?— Об этом
пусть расскажет нам сам Меринг:
«Нет ни малейшего основания предполагать»,— пишет Меринг:
— «что Бакунин был в этом письме неискренен и хотел обмануть
Маркса. Если он обманывал кого-нибудь, то только самого себя.
Но Маркс отнесся к письму не без недоверия. Мы можем оста­
вить здесь в стороне вопрос о том, насколько играли при этом
роль личные нашептывания; что они играли роль, этого, к со­
жалению, нельзя отрицать. Главным виновником этого был некий
Утин,— Брупбахер называет его сыном водочного откупщика,—
который, по каким-то личным причинам, ненавидел Бакунина и
преследовал его ядовитыми клеветами».
«Согласно действующим до сих пор законам исторический кри­
тики»,... всякое изложение оказывается несостоятельным во всех
пунктах, где его утверждения основываются лишь на вопиющем
анахронизме или обнаруживают слепое доверие к «нелепым рос­
казням».
Если даже Утин был очень плох 1), и Маркс доверял ему не
меньше, чем Меринг — «товарищу» Брупбахеру, тем не менее, вся
1)

«Приличие» не мешает Брупбахеру подчеркивать, что Утин был рантьееврей. Для этого «товарища» крещение так же мало значит, как для русских
погромщиков, требующих, чтобы даже дети крещеных евреев не уравнивались
в правах с христианами.— «Товарищу» Брупбахеру мало того, что Утин пользо­
вался благами христианства с первого дня своего рождения!

221

эта страшная история, которая должна об'яснять недоверие Мар­
кса уже в декабре 1868 г., ни на чем не основана. Мы сошлемся не
на «какие-то причины», а на одну очень простую причину:Маркс

не
имел
тогда
об
Утине
ни
малейшего
пред­
ставления. Как мало влияния мог Утин оказывать на Мар­
кса и Энгельса еще в 1870 г., показывает следующее место из од­
ного письма Энгельса к Марксу.— Последнее должно быть хорошо
известно Мерингу, как и другие места из переписки Маркса с Эн­
гельсом, которые также — даже без найденного мною письма Ба­
кунина к Марксу — достаточно выясняют, как осторожно надо
относиться к «собственным показаниям» Бакунина. Еще бóль­
шая осторожность требуется; когда имеешь дело с «точным» ис­
ториком, вроде «товарища» Брупбахера.— Энгельс писал:
«Святая Русь будет ежегодно выплевывать некоторое число
этих «безработных» русских; под предлогом principe internatio­
nal, они повсюду будут втираться в среду рабочих, они будут до­
биваться роли вожаков, они внесут в секции неизбежные у рус­
ских личные интриги и дрязги, и тогда генеральному совету при­
дется с этим достаточно возиться. Мне сейчас же бросилось в гла­
за, что Утин сумел уже создать себе положение у женевцев. И эти
русские еще жалуются, что у них дома все места заняты нем­
цами!»
Так писал Энгельс 29 апреля 1870 г., после того, как он узнал
от Маркса, что Утин и его друзья, разорвав с Бакуниным, осно­
вали русскую секцию Интернационала и просили Маркса быть ее
представителем в генеральном совете. Письмо, написанное тогда
(12 марта 1870 г.) Утиным по этому поводу, было вообще первым
письмом, которое он послал Марксу.
Бакунин «сам показывает», что Утин начал свою клеветниче­
скую кампанию лишь после октября 1869 г. Что же ка­
сается разногласий между Бакуниным и Утиным, то даже Нет­
тлау пишет, что они «не имели никакого отношения к Марксу и
Интернационалу, а об'яснялись личною.... антипатиею».
Вся эта психологическая и хронологическая неразбериха взя­
та Мерингом из «полезного и заслуженного труда» открытого им
«товарища» Брупбахера, хотя, в качестве одного из редакторов пе­
реписки Маркса с Энгельсом, он, наверное уже усердно читал
эту переписку.
«Утин приехал в Женеву с прямым намерением выступить
против Бакунина и собрать для Маркса материал, которым по­
следний мог бы воспользоваться против Бакунина» (Брупбахер,
стр. 71).

222

Откуда Утин приехал?— Из Лондона?— В 1867 году, или в 1868,
или в 1869 г.?— Все эти вопросы остаются без ответа. Брупбахер
лишь знает досконально,— его психологический зонд не имеет ни­
каких хронологических границ и географических расстояний,—
что Маркс «прямо поручил Утину помочь ему в собирании мате­
риалов для уничтожения Бакунина». И Меринг, убежден­
ный, что «товарищ» Брупбахер — «в сущности, доказал свои поло­
жения, хотя о некоторых частностях с ним можно спорить»,— до­
полняет эту историю об «уничтожении» Бакунина из «каких-то»
источников, которых он, к сожалению, не называет и которые до
сих пор всем историкам остаются неизвестными.
Пример «товарища» Брупбахера оказался заразительным.
Если «товарищ» Брупбахер открыл, что Маркс «по каким-то при­
чинам» уклонялся от теоретической дискуссии со страшным Баку­
ниным, который мыслил всем своим организмом,— то Меринг от­
крывает теперь, что Утин «по каким-то причинам» преследовал
клеветами безобидного Бакунина.
Во имя науки, во имя исторической критики:— сообщите нам,
наконец, все эти таинственные причины!

Но у Меринга имеются еще «какие-то» другие обвинения про­
тив Маркса. Правда, он сам вынужден признать, что, несмотря
на все нашептывания злокозненного Утина, якобы ославившего
Бакунина подкупленным агентом царизма,— Маркс «никогда не ве­
рил этим обвинениям», хотя «не возражал, когда они распространя­
лись столь близкими ему политиками, как Боркгейм и Либкнехт».
Мы не намерены спорить с Мерингом о том, насколько «бли­
зок» был Боркгейм Марксу в качестве политика и насколько мож­
но возлагать на Маркса ответственность за все статьи Боркгейма
и поступки Либкнехта. Ведь, именно Меринг доказал, что Маркса
никоим образом нельзя считать ответственным за все то, что Либ­
кнехт делал в 1866—1870 годах.
Мы не будем доказывать всю смехотворность обвинения,
требующего от Маркса, чтобы он, немедленно же после появле­
ния каждой из бесчисленных статей, в которых его ложно
истолковывали или от его имени «позволяли себе безобразия»,
писал в соответствующую редакцию опровержение. Ниже мы уви­
дим, что и в этом отношении Маркс делал больше, чем это было в
человеческих силах, хотя ко времени Интернационала положение
было совсем другим, чем в пятидесятых годах, когда, по словам
самого же Меринга, Маркс рыцарски защищал Бакунина в ан-

223

глийской прессе против подозрения, что он царский агент. Теперь
Бакунин уже не томился в русских тюрьмах, он был на свободе;
что он не был слабым, беззащитным существом, видно из его от­
вета пресловутому Марксу,— не Карлу Марксу, а Френсису Мар­
ксу,— когда последний, сейчас же за возвращением Бакунина
из Сибири, поднял старое обвинение: Бакунин немедленно заявил
в другой английской «небольшой газете», что на подобные обви­
нения отвечают «не с пером в руке, а рукою без пера». Более то­
го. У Бакунина было много гораздо более интимных друзей, чем
Маркс, и все же, когда Боркгейм летом 1865 г. якобы назвал Ба­
кунина в одной буржуазной газете русским агентом,— никто из
них не счел нужным выступить в его защиту. Далее, мы увидим,
почему они действовали так «подло».
Несмотря на сказанное, мы можем все-таки стать на ри­
гористическую точку зрения анархистов и Меринга.— Предполо­
жим, что, если бы Бакунин и в шестидесятых годах, действи­
тельно, подвергался обвинению, что он подкупленный агент рус­
ского царизма, Маркс был бы нравственно обязан немедленно
сделать то, чего не сделали самые интимные друзья русского ре­
волюционера. Но,— при всем уважении к ригоризму анархистов,
«товарища» Брупбахера и Меринга,— мы не забываем того, что,
кроме «законов этики», существуют «действующие еще до сих
пор законы исторической критики». Поистине, не надо страдать
болезнью «марксовых попов»,— открыто сознаемся, что мы не так
застрахованы от опасности этой заразы, как Меринг,— чтобы
спросить: верно ли, что Боркгейм и Либкнехт повсюду распростра­
няли, что Бакунин — русский агент, и — что Маркс не опровергал
этого?— Кто утверждает это?— На каких фактах, сообщениях,
статьях основывается это обвинение?— Были ли все подобные
предположения сопоставлены с фактами, как то требуется «дей­
ствующими до сих пор законами исторической критики»?
Теперь дело принимает скверный для Маркса оборот. Ведь,
речь идет о фактах, касающихся Либкнехта, Бебеля и германской
социал-демократии. Тем хуже для Маркса, что Эйснер — талантли­
вый биограф «Солдата революции», Меринг — автор классической
истории германской социал-демократии, основанной на несравнен­
ном знании всей соответствующей литературы, Бернштейн — автор
подробной «Истории рабочего движения в Берлине» и биографии
Игнатия Ауэта,— что все эти товарищи не только не опроверга­
ют, но даже подтверждают эту страшную историю, оскорбляю­
щую тонкое нравственное чувство не одного только «товарища»
Брупбахера. Даже слепой почитатель Маркса мог бы притти к за­

224

ключению, что — как говорит автор «заслуженного и полезного
труда» о Бакунине и Марксе — «на всем земном шаре не най­
дется ни одного человека, кроме нескольких фанатиков», который
не признал бы поведения Маркса «позорным пятном на его ха­
рактере, пятном, которое никогда не будет смыто и, в лучшем слу­
чае, сможет быть об’яснено психологически».
Правда, Меринг, в качестве старого ментора, проливает не­
много елея на возмущенное серьезное нравственное чувство ново­
го швейцарского ригориста:
«Так уже всегда ведется в нашем несовершенном мире, что
революции никогда не делаются при помощи розового масла. Не
думайте только, что всякий, кто не является «образцом катонов­
ской строгости нравов», уже заслуживает подозрения, что он отъ­
явленный негодяй. Осторожнее, товарищ Брупбахер!»
Возможно, что с годами «товарищ» Брупбахер также смягчит
свою строгость к бедному Марксу. Но теперь он может с полным
правом ссылаться на то, что не только «виднейший представитель
германской социал-демократии», как Бернштейн, но и самый вы­
дающийся, талантливый и блестящий ее историк — признали пра­
вильным все факты, «усердно и тщательно» списанные им из
«самой точной» истории Интернационала!
Мне жаль, что я должен несколько испортить эту радость.
Вопреки Мерингу, Бернштейну и Эйснеру, я покажу, что и
эти истории, при первом же сопоставлении их с реальными фак­
тами, рассеиваются, как дым, что,— в лучшем случае,— их можно
об’яснить, с психиатрической точки зрения, как результат невме­
няемости, вызванной манией преследования,— как результат пол­
нейшей неспособности передать самые простые факты, не то, что
«об’ективно»,— это невозможно,— но хотя бы приблизительно верно.
Но мы должны просить читателя запастись небольшим терпени­
ем. Мы имеем теперь против себя не только авторитет несведуще­
го компилятора, но и авторитет Меринга. Поэтому мы должны
строить наши доказательства с «немецкою основательностью».
Меринг не откажется признать, что «реабилитация» Бебеля, Либ­
кнехта, Маркса или Энгельса не менее важна, чем «реабилитация»
Швейцера. Этот эпизод заслуживает подробного анализа и по дру­
гой причине: он представляет настоящий исходный пункт «лич­
ной» борьбы между бедною овечкою-Бакуниным и его безобидным
стадом, с одной стороны, и вельзевулом-Марксом и его шайкою
поджигателей, с другой. Именно поэтому наиболее добросовестный
из биографов Бакунина — Неттлау — говорит о «начале интриг Мар­
кса» только в связи с этою историей.

15

225

VI.
Что же, собственно, преступного распространяли Либкнехт и
Бебель, и что Маркс оставлял без опровержения?
Послушаем первого свидетеля, «товарища» Брупбахера:
«Вообще незадолго до (базельского) конгресса распространи­
лись опять слухи, что Бакунин полицейский шпион. Повидимо­
му, уже в это время в определенных кругах Бакуниным были не
совсем довольны. Бакунин узнал, что его подозревают в том, что
он полицейский шпион. Либкнехт в кругу друзей, в полупублич­
ном собрании, сказал, что Бакунин, несомненно, очень опасный
агент русского правительства, и что он, Либкнехт, имеет в своих
руках все доказательства этого; основанием «альянса» Бакунин
хочет разрушить Интернационал; он лукав и дипломатичен, как
все русские, благодаря чему ему удалось обмануть старого Фи­
липпа Беккера. Кроме того, Либкнехт утверждал, что русское пра­
вительство содействовало бегству Бакунина из Сибири. Бебель
тоже написал Беккеру, что Бакунин, вероятно, полицейский шпи­
он и, вероятно, действует заодно со Швейцером, агентом Бисмар­
ка. Бакунин, считая Либкнехта автором клеветнических слухов,
потребовал от него пред’явления доказательств на базельском кон­
грессе. В Базеле был устроен по этому поводу суд чести, ко­
торый
решил:
Либкнехт
действовал
с
преступным

легкомыслием,
распространяя
подобные
клеве­
ты
на
основании
статьи
буржуазной
газеты.
Это
решение было выдано Бакунину в письменной форме, Либкнехт
протянул ему руку. Бакунин сжег это решение в присутствии все­
го суда. Вскоре после этой истории Либкнехт напечатал в своей
газете ту же клевету».
Так пишет автор «полезного и заслуженного труда», издан­
ного «мюнхенским партийным издательством, за что — следует при­
бавить — оно заслуживает признательности» 1) — Мы
знаем, что — в глазах Меринга — Либкнехт и Бебель весьма подозри­
тельны. Считали же они «полицейским шпионом» Швейцера, по­
чему им не считать шпионом русского Бакунина?— Возможно, что
по этой причине он находит излишним сверять это обвинение с
фактами. Тем более, что вся эта история уже подтверждена Берн­
штейном, вычитавшим ее из книги, на которую «товарищ» Бруп­
бахер «опирается в первую голову».
1)

В этом пункте мы согласны с Мерингом. Мюнхенское партийное изда­
тельство раз навсегда покончило с анархистскою легендою, гласящею, что гер­
манская социал-демократия нетерпима. Пусть укажут нам хоть одно анархист­
ское издательство во всем мире, которое с такою готовностью издало бы книгу,
содержащую самую низкую клевету против лучших умов анархизма.

226

Бернштейн рассказывал эту историю еще в 1908 и в 1910 годах»
в первый раз — русским читателям, во второй раз — немецким.
«Взаимное недоверие все более усиливалось. Вильгельм Либ­
кнехт в Лейпциге, которого считали тогда рупором Маркса, за­
являл в то время различным лицам, что он имеет в своих руках
доказательства того, что Бакунин агент русского правительства.
На базельском конгрессе суд чести, которого потребовал Баку­
нин и перед которым предстали Бакунин и Либкпехт, решил, по
словам Бакунина, единогласно, что факты, на которые Либкнехт
ссылался, не оправдывали никаких подозрений, и Либкнехт от­
казался в Базеле от своего обвинения. Но так как (!!) он был попрежнему (?!?) убежден в правильности своего обвинения, то он
уклонился от публичного извинения перед Бакуниным. С. Л. Борк­
гейм также вел подобную же обвинительную кампанию против
Бакунина в демократической газете «Zukunft» и в «Volksstaat»,
редактируемом Либкнехтом органе недавно основанной социалдемократической рабочей партии айзенахского направления» 1).
Отнюдь не надо быть ригористом и приверженцем кантовой
этики, чтобы удивиться тому невозмутимому спокойствию, с ко­
торым Бернштейн рассказывает о возмутительных фактах, не
сопровождая рассказа ни одним словом негодования. Либкнехт
об'являет Бакунина шпионом, вследствие угроз Бакунина — отка­
зывается в Базеле от своего обвинения, но «так как он был попрежнему убежден в правильности своего обвинения», то начи­
нает ту же кампанию сначала!
Нет! Что касается нас, то, при виде подобного появления, мы
должны повторить слова, сказанные Бернштейном в той же
статье о Марксе и Бакунине: «С чисто человеческой точки зрения,
Бакунин выступает в этой борьбе в гораздо более благоприятном
свете, чем его противник»!
Мы вполне понимаем Гильома, который, рассказав в 1873 г.
эту историю вероломства и трусости, написал следующие слова,
где сильное моральное возмущение этим неслыханным мо­
ральным падением обрушивается, точно гром, на голову трусли­
вого «солдата революции»:
«Неужели Либкнехт действовал бы с таким же вероломством
в том случае, если бы он был господином своей воли и своих
чувств? Это невозможно. Единственно возможная причина, един­
ственно возможное об’яснение заключается в том, что, по возвра­
щении Либкнехта в Лейпциг, диктатор убедил его в том, что его
1)

15*

Bernstein, I, SS. 20 21.

227

поведение в Базеле и его обещание Бакунину — сентиментальная
слабость, и запретил ему сдержать свое обещание».
Если принять во внимание, что эти громовые раскаты исходят
от,— как говорит «товарищ» Брупбахер,— замечательно чистого
человека, который по ошибке попал в политику», от человека, ко­
торый «ни в ком, с кем он ни говорил, не предполагал ни малейшего
следа низких инстинктов»,— то нам, поистине, становится страш­
но за Маркса, Энгельса, Либкнехта и Бебеля.
Сдержим, однако, на минуту наше моральное негодование.
Допустим, что Гильом «замечательно чистый человек», что Баку­
нин — «человек без задних мыслей», и, как всегда, предположим,
что оба они рассказывают суб’ективно чистейшую правду. Но,
ведь, и самая невинная овечка, с каким бы нравственным возму­
щением она ни блеяла, не всегда дает шерсть безукоризненного
качества.
Меринг опирается, в первую голову, на «товарища» Брупба­
хера, который, со своей стороны, опирается, в первую голову, на
Гильома и, во-вторых, на Бернштейна; последний, в свою оче­
редь, опирается — в первую голову — на Гильома и, во-вторых, на
Неттлау. Но, в последнем счете, все они опираются на Бакунина.
Хотя Гильом был делегатом на базельском конгрессе, но и он
опирается, в первом и последнем счете, на Бакунина. То, что он
сам добавляет, относится к событиям, происходившим после кон­
гресса. К сожалению, мы не имеем ни одного слова от Либкнехта,
Бебеля и Беккера, которое могло бы об’яснить нам эту историю.
Мы вынуждены поэтому анализировать ее при помощи показа­
ний одной только стороны.
Итак, послушаем Бакунина. Уже Неттлау в своей большой
биографии Бакунина напечатал письмо его к Беккеру, где он
обвиняет Либкнехта и Бебеля. Это — то же самое письмо, которое
Гильом напечатал впоследствии во французском переводе в своей
«Истории Интернационала» и которое, повидимому, произвело на
Бернштейна сильное впечатление. Неттлау имел в своем распоря­
жении копию этого письма. Мы воспроизводим письмо по ори­
гиналу, найденному нами в бумагах Беккера:
«4 августа 1869 г. Женева, 123. Montbrillant.

«Мой дорогой Беккер. Наш друг Вертгейм сказал мне, и еще
вчера вечером подтвердил в твоем присутствии, что господину
Либкнехту, немецкому социал-демократу и честному человеку,
угодно самым низким образом клеветать на меня. Он публично,
в присутствии Вертгейма, утверждал:
228

«1) что я русский агент; он якобы имеет неопровержимые до­
казательства этого;
«2) что русское правительство благоприятствовало моему бег­
ству из Сибири;
«3) что основанием Альянса я со злым умыслом вбил клин в
Международное Товарищество Рабочих;
«4) что одряхлевший Беккер дал лукавому Бакунину
себя провести.
«Я опускаю прочие мелочи, из которых каждая, однако,
заслуживает пощечины.
«С другой стороны, тот же друг Вертгейм показал мне обра­
щенное к тебе письмо господина Бебеля, где господин Бебель
ясно высказывает предположение, что я, вероятно, агент
России и, вероятно, действую заодно с господином Ю. Швей­
цером, как агентом Бисмарка.
«Я имею, конечно, полное право привлечь к ответу и господина
Бебеля, ибо ни один честный человек не должен позволять себе
легкомысленным образом, по одним только слухам, распростра­
нять позорящие вещи о другом человеке, ему совершенно незна­
комом. Но так как я имею основание предполагать, что духовным
отцом всех этих низостей является также совершенно незнакомый
мне господин Либкнехт, то на этот раз я хочу ограничиться им.
«Я прошу тебя, дорогой Беккер, как друга и партийного това­
рища, я требую от тебя, как от брата нашего Альянса, в основа­
нии которого ты принимал столь живое участие,— чтобы ты заявил
от моего имени господину Либкнехту, что я вправе, по крайней
мере, ожидать от него, что, если он почему-нибудь находит удо­
вольствие в том, чтобы оклеветать другого, то он должен иметь
также мужество отвечать за это, и что прежде всего всякий обязан
подтвердить свои слова достоверными доказательствами.
«Теперь я даю ему месяц сроку, чтобы собрать против меня
все возможные доказательства. На базельском конгрессе он — либо
должен будет публично доказать мою низость, либо же я, в при­
сутствии всех, об’явлю его бесчестным канальей или, выражаясь
по-немецки, низким негодяем.
Твой друг М. Бакунин.
«NB. Я настаиваю, дорогой друг, чтобы это письмо было со­
общено не только господам Либкнехту и Бебелю, но и всем участ­
никам эйзенахского конгресса, и, по возможности, было прочи­
тано в публичном заседании конгресса».
Копия, напечатанная у Неттлау, сходится с подлинником
слово в слово; французский перевод, сделанный Гильомом, отли­

229

чается буквальною точностью, свойственною лишь старым профес­
сорам филологии. В этом отношении оба наших историка заслу­
живают величайшей похвалы, с точки зрения «всех действующих
до сих пор законов исторической критики».
Но всякий документ, при всей своей подлинности, имеет,
кроме филологической оболочки, также и содержание, и точность
его передачи нисколько не гарантирует правильности сообщаемых
им фактов.
Мы не намерены заниматься психологией. Выше мы уже ви­
дели, что Бакунин имел очень «слабую память», что он не заме­
чал вопиющих противоречий в письме. И в настоящем письме — он
негодует, что Либкнехт оклеветал его «по одним только слухам»,
и не замечает, что и он сам «по одним только слухам» готов на­
звать Либкнехта «низким негодяем». Его единственный источник —
это рассказ Вертгейма. А, насколько Вертгейм был ненадежным
свидетелем 1), он узнал в тот же самый день.
Мы не знаем, что происходило раньше, какие переговоры
имел Бакунин со старым Беккером,— с «одрехлевшим Беккером»
как Бакунин, с особенною деликатностью и, конечно, безо всяких
задних мыслей, счел нужным сообщить ему, «по одним только
слухам». Старый щеточник Беккер, хоть и настоящий немец 2),
имел с Бакуниным не только то общее, что и его «ревность про­
пагандиста подчас увлекала за пределы здравого смысла». Подоб­
но Бакунину, он носил «дьявола в своем теле» и, кроме того, додоказал гораздо основательнее, чем Бакунин, что он одинаково
готов манипулировать как рукою без пера, так и с пером в руке.
Вероятно также, что оба старика — физически они не уступали друг
другу — долго спорили и препирались. Очень вероятно также, что
«папаша Беккер»,— быть может, благодаря тому, что он мыслил
только здравым рассудком,— указывал Бакунину на удивитель­
ное противоречие в его письме, незамеченное Бернштейном в
1908 г.: Либкнехт якобы категорически об’явил Бакунина заве­
домым агентом России, чему он имел в своих руках все дока­

1)

К письму Бакунина к Беккеру было приложено письмо Вертгейма, да­
тированное также 4 августа 1869 г.
2) «Маркс был великим психологом западных европейцев; лучше всего
знал он немцев своего времени, а последние не представляли для революцио­
нера ничего утешительного». Таково одно из тонких психологических замечаний
«товарища» Брупбахера. К сожалению, мы не знаем, показалось ли оно Ме­
рингу столь же «поучительным», как и другие столь же глубокие и тонкие
«открытия» нового психолога.

230

зательства. Каким же образом мог тот же Либкнехт быть «духов­
ным отцом» «клеветнических выпадов» Бебеля, которые, ведь,
говорили лишь о «вероятном» агенте? 1).
Как бы то ни было, Бакунин был вынужден написать новое
письмо. Последнее датировано «Le 5 Août 1869», т.-е. следующим
днем.
Здесь излишне перепечатывать его. Оно идентично с первым
почти во всех частях, за одним только исключением. Все, каса­
2).
ющееся
Бебеля,
в
этом
письме
опущено
Это
письмо, как и первая версия, написано на случай возможного
«публичного» оглашения, но не в том смысле, как понимает это
слово Бакунин в первом письме. Там он отождествляет «публич­
ность» с «присутствием Вертгейма». Даже, «товарищ» Брупбахер
чувствует это и осторожно говорит: Либкнехт обвинял Бакунина
в кругу друзей, на «полупубличном собрании», которое, конечно,
происходило «где-то и когда-то». К сожалению, даже Неттлау не
«указал» до сих пор протокола этого собрания, не говоря уже о
его месте и времени. Бернштейн превратил друзей в «различных
лиц», а Меринг смело пишет: Либкнехт распространял! На
этот раз «товарищу» Брупбахеру с его психологическим зондом
больше повезло.
Исполнил ли Беккер желание Бакунина?— Мы не знаем этого,
но очень вероятно, что он не показал письма Либкнехту. Публич­
но оно в Эйзенахе не было прочитано.
Нельзя было оказать Бакунину лучшей услуги.
Либкнехт был избран делегатом на базельский конгресс, и
через несколько недель ему предстояло лично встретиться с Ба­
куниным в Базеле.
Итак, сам Бакунин перестал считать Бебеля «клеветником».
В дальнейшем его имя уже не упоминается.
Мы надеемся, что в новом издании своего большого труда
Неттлау откажется от своих любезных замечаний о Бебеле, сде­
ланных им по этому поводу. Вряд ли можем мы ожидать того же
от Гильома и от «товарища» Брупбахера.
Перейдем теперь к «реабилитации» Либкнехта.
1)

К другим вероятным предположениям я еще вернусь ниже. Пока не­
обходимо отметить, что до сих пор я нашел только одно письмо Бебеля к Бек­
керу шестидесятых годов.
2) Начиная со слов: «с другой стороны, тот же друг» и кончая словами:
«ограничиться им». Остальные различия представляют лишь стилистические из­
менения, не имеющие никакого значения.

231

VII.

Базельский конгресс происходил, как известно, с 5 по 11
сентября 1869 г. К этому времени относится суд чести по делу
Бакунина—Либкнехта. Но с самого начала мы должны отметить
одно новое недоразумение, жертвою которого сделался Берн­
штейн.
Суд чести, о котором он говорит, был не судом чести ба­
зельского
конгресса,
а
просто
судом
чести
в
Базеле.
Это не придирка к словам. Далекому от практической жизни уче­
ному, вроде Неттлау, позволительно смешивать обе эти вещи, но
всякий политик, который хоть немного разбирается и в органи­
зационных вопросах, легко поймет важность этого различия. По­
этому Гильом никогда не говорит о суде чести базельского кон­
гресса, и «товарищ» Брупбахер, списывающий у Гильома, гово­
рит на этот раз вполне правильно: «суд чести в Базеле». Этим об‘ясняется, почему мы не находим в подробном протоколе кон­
гресса ни одного слова об этом суде чести.
Вся эта история известна нам исключительно со слов самого
Бакунина. На него опирался Гильом, впервые опубликовавший
ее в 1873 г. Либкнехт сидел тогда в тюрьме. Гильом, подобно Нет­
тлау, не находил достаточно резких слов для порицания поведе­
ния Маркса в 1853 г., когда он якобы бесстыдно поднял против
Бакунина тяжелые обвинения, хотя тот сидел в тюрьме. Гильом,
конечно, не поступил бы таким же образом по отношению к Либ­
кнехту, если бы не имел в своих руках всех доказательств против
него.
В 1904 г. Гильом рассказывает ту же историю, сопровождая
ее столь же сильным моральным негодованием. Но на этот раз он
излагает ее с одним существенным изменением, которое еще усу­
губляет моральную неразборчивость «солдата революции».
В 1873 г. Гильом сообщал, что Либкнехт якобы не напечатал
статьи Бакунина, а немедленно после этого напечатал вместо нее
корреспонденции из Парижа М. Гесса, в которых были повторены
те же клеветы, объявленные судом чести бесчестными. В 1904 г.
Гильом рассказывает, что Либкнехт был так вероломен, что
скрыл от своих читателей решение суда чести. Конечно, он это
сделал «по каким-то причинам».
Согласно «действующим до сих пор законам исторической
критики», из двух показаний одного и того же свидетеля об одном
и том же событии то показание, которое сделано через четыре
года после события, является «более правдоподобным», чем дру­
гое, сделанное спустя 35 лет. Само собою разумеется,— caeteris ра-

232

ribus 1). Если свидетель изменил за это время свои взгляды,
было бы в высшей степени несправедливо уличать его на основа­
нии его прежних показаний. Но, в данном случае это не имеет
места. В 1904 г. Гильом так же страстно ненавидит Маркса и Эн­
гельса, как и в 1873 г. Кроме того, его главный источник остался
тем же самым.
Этим источником является по-прежнему одно только показа­
ние Бакунина. К счастью, мы имеем теперь, благодаря неутоми­
мому усердию Неттлау, аутентический рассказ самого Бакунина.
Рассказ этот, очень подробный, имеет большое преимущество
уже потому, что написан в первой половине октября 1869 г., т.-е.
спустя один месяц после базельского конгресса.
2 октября 1869 г. во французской газете «Réveil», редакти­
ровавшейся Делеклюзом, впоследствии участником Коммуны 2),
появилась статья М. Гесса: «Коммунисты и коллективисты на ба­
зельском конгрессе», направленная против Бакунина и Швейцера.
Вне себя от ярости, Бакунин написал в редакцию длинное
письмо... о махинациях евреев, вообще, и немецких евреев — в част­
ности:
— «Я
отлично знаю, что, открыто высказы­

вая свои интимные мысли о евреях, я подвер­
гаюсь
величайшим
опасностям.
Многие
раз­
деляют
мое
мнение,
но
немногие
достаточно
смелы
для
того,
чтобы
публично
высказывать
его, ибо секта гораздо более опасная, чем сек­
та
католических
и
протестантских
иезуитов,
представляет
ныне
в
Европе
настоящую
дер­
жаву.
«Она
деспотически
господствует
в
торговле
и банковском деле, она командует тремя чет­
вертями
немецкой
журналистики
и
очень
зна­
чительною
частью
журналистики
других
стран.
Горе тому, кто имеет несчастье не угодить ей».
1)

«Товарищ» Брупбахер усмотрит в этом недостаток. «Маркс изолировал
абстрагированные (!) элементы жизни и говорил: «caeteris paribus».— Это одно
из многочисленных замечаний, которые, по уверению Меринга, «всегда поучи­
тельны».
2) «Он (Делеклюз) жил только для одной правды, она была его талантом,
его наукой, путеводной звездой его жизни. Ее он призывал, ее он исповедовал
30 лет, во время изгнания, тюрем, оскорблений, с презрением встречая пресле­
дования, которые разбили его тело. Его наградой было умереть за нее свобод­
ным, под прощальными лучами солнца, во-время, неоскорбленным в послед­
нюю минуту видом палача». (Лиссагарэ, «История Коммуны 1871 г.», русский
перев., изд. Глаголева, стр. 296—7).

233

Но Бакунин так смел, что выступает и против этой державы.
Правда, он делает исключение для Иисуса, для апостола Павла и
еще для двух еврейских гигантов (Juifs géants), Маркса и Лас­
саля. Но тем хуже достается еврейским пигмеям (Juifs pigmées),
Гессу и Боркгейму. Он снова рассказывает историю с клеветниче­
скими обвинениями в английских газетах — о «Новой Рейнской Га­
зете» он не говорит здесь ни слова 1) —и уверяет редакцию, что во
всем виноваты немецкие евреи. Он идет еще дальше. Им же при­
писывает он также то, что и во время его пребывания в Италии его
изображали шпионом и фальшивомонетчиком. «Его друзья

верили и верят еще, что все эти клеветники под­
куплены
русскою
дипломатиею.
В
этом
нет
ни­
чего невозможного». Однако, он настолько милостив, что
не предполагает того же о Боркгейме и Гессе. «Их инспирируют
только их вероломство и глупость, voilà tout!».
Письмо продолжается дальше в том же «стиле, который со
стороны образованного человека поистине поражает», как сказала
бы благовоспитанная мисс или даже «ограниченный марксист»,
если бы он отличался хорошим тоном «товарища» Брупбахера 2).
Но я чувствую, что Меринга начинает охватывать — и вполне
справедливо — нетерпение.
«Какое отношение имеет ко всему этому Маркс! На каком
основании можно возлагать на него ответственность за статью
Гесса во французской газете? Разве эти господа не имеют
никакого представления об отношениях между ними? Разве
они никогда не читали «Социал-Демократа», издававшегося
в шестидесятых годах одним из наиболее талантливых немецких
журналистов — Швейцером? Разве они не знают, что Гесс сохранял
верность этому человеку еще тогда, когда все остальные — не только
переметная сума в роде Рейше, но и Маркс, Энгельс, Гервег,
Иоганн Филипп Беккер — давно уже от него отступились? Разве
они не знают, что в своих корреспонденциях из Парижа Гесс напа­
дал всегда на Интернационал и особенно на Маркса? Разве они не
знают, что Гесс порвал со Швейцером только в конце 1868 г.? На
каком же основании они изображают Гесса верным учеником Мар­
кса, пишущим свои статьи по его приказам из Лондона или пред­
ставляющим их ему до напечатания? Это нелепые росказни!».
1)

Мы подчеркиваем это еще раз. Бакунин никогда — даже в минуты силь­
нейшего озлобления — не прибегал к этой истории, которую давно считал ли­
квидированной. Он предоставил это своим «глупым друзьям».
2) Старик Гильом восхищается этим письмом. Бакунин «рассердился —
на что имел полное право — и взялся за перо, чтобы написать один из лучших
своих ответов».

234

Нам понятно негодование Меринга, этого, несомненно, лучшего
знатока «Социал-Демократа» Швейцера. Но, в оправдание Гильома,
Неттлау и автора «прилежного и тщательного труда» — «товарища»
Брупбахера, мы должны указать на смягчающие вину обстоятель­
ства: подобно младенцам, они не ведают, что говорят, или говорят
только то, что им известно. Конечно, это происходит «по каким-то
причинам»!
Как бы то ни было, но Герцен, которому Бакунин прислал
свое письмо, был не мало поражен — хотя достаточно знал Баку­
нина,— прочитав это его новейшее, «лучшее» произведение. Он ка­
тегорически отказался передать письмо в этой форме в редакцию
«Réveil». Во-первых, он никак не мог понять, какое отношение
имеет еврейский вопрос ко всей этой истории. (Неттлау, быть мо­
жет объяснит это: Герцен-де был вульгарным филосемитом). Во-вто­
рых, он был тогда еще твердо убежден, в том, что Маркс духовный
отец всего этого зла, а Гесс — его послушное орудие,— ему казалось
странным, что Бакунин оставляет в покое главного виновника, это­
го еврейского гиганта, и нападает лишь на еврейских пигмеев, игра­
ющих роль стрелочников.
Нам очень жаль, что мы не можем воспроизвести здесь пол­
ностью ответ Бакунина и должны ограничиться отдельными вы­
держками из него. Мы только просим читателя запомнить, что он
был написан 28 октября 1869 года.
«На счет Маркса вот мой ответ: я — знаю так же хорошо, как и
ты, что Маркс точно так же виноват против нас, как и все другие,
и даже,— что он был зачинщиком и подстрекателем всех гадостей,
взводимых на нас».
Бернштейн может теперь видеть, с чьей стороны примирение
было не вполне безусловным — со стороны ли Маркса, или Баку­
нина.
22 декабря 1868 г. Бакунин писал Марксу о Герцене:
«Но прошу тебя поверить мне, что между им и мною нет абсо­
лютно никакой солидарности. С 1863 г. между нами порваны все
политические отношения, а теперь даже личные».
Конечно, Бакунин был «человеком без задних мыслей». А в
справедливости он не уступал Соломону, несмотря на то, или
именно потому, что не был евреем:
«Почему же я его пощадил и даже похвалил, назвал велика­
ном? По двум причинам, Герцен. Первая причина — спра­
ведливость».
Маркс верно, умно и энергично служит делу социализма вот
уже двадцать пять лет и является одним из главных основателей,
235

если не главным основателем, Интернационала,— так говорит Ба­
кунин. Гильом, Неттлау, «товарищ» Брупбахер, а равно Берн­
штейн и Меринг,— видят в этих словах доказательство свойствен­
ного Бакунину чувства справедливости, которое не могла затем­
нить никакая личная предубежденность. Верно и то, что Маркс
был глух ко всем этим «комплиментам». Разумеется, если не по
злобе, то — «по каким-то причинам»!
«Вторая же причина,— пишет дальше Бакунин,— политика
и, по-моему, совершенно верная тактика. Ты меня считаешь, я
знаю, весьма плохим политиком».
Далее следует доказательство того, что это неверно. Как ни
интересны эти признания для характеристики Бакунина, в осо­
бенности для его теории двойной морали, мы проходим мимо них.
Мы не даем здесь портрета великого революционера.

«Я признал и превознес его (Маркса) также из тактики, из
личной политики. Как же ты не видишь, что все эти господа вме­
сте? Наши враги составляют фалангу, которую нужно прежде
разъединить, раздробить, чтобы легче ее разбить. Ты ученее меня
и потому лучше меня знаешь, кто первый сказал: divide et im­
pera. Если бы я пошел теперь открытой войною против Маркса,
три четверти интернационального мира обратились бы против
меня, и я был бы в наклоне, потерял бы единственную почву, на
которой хочу стоять. Начавши войну нападением на его сволочь,
я буду иметь за себя большинство, да и сам Маркс, в котором, как
тебе известно, злостной радости, Shcadenfreude,— тьма тьмущая,
будет очень доволен, что я задел и отделал его друзей. Ну, а когда
я ошибусь в расчете, и он за них вступится, то, ведь, он первый
начнет открытую войну,— ну, тогда и я покачусь назад et j’aurai
le beau rôle» 1).
Мы не знаем, читал ли это письмо так рано умерший Иекк.
Если он принял слова Бакунина всерьез, то он, действительно, мог
открыть в нем «чудовищную политически-преступную натуру».
Но дело не так страшно.
Правда, все это можно только, «в лучшем случае, об’яснить
психологически», и «на всем земном шаре не найдется, кроме не­
скольких фанатиков, ни одного человека»,— за исключением быть
может, нескольких глупых друзей,— который после всего изложен­
ного продолжал бы утверждать, что Бакунин был «человеком без
задних мыслей».
«Поэтому мы нисколько не обижаем Маркса, утверждая, что
он начал выступать против Бакунина вскоре после базель1)

236

«Письма Бакунина к Герцену и Огареву», Женева, 1896 г.

ского конгресса. Но мы можем только сожалеть, что это не
происходило открыто и не в области идей». (Brupbacher. «Marx
und Bakunin», S. 71).
А когда, именно, Бакунин начал «выступать» против Маркса,
почтеннейший «товарищ» Брупбахер? Обижаем ли мы Бакунина,
констатируя — тоже с сожалением, — что «это не происходило
открыто и не в области идей»?— «Человека предают только его соб­
ственные друзья»,— заметил как-то насмешливо «товарищ» Бруп­
бахер. Это оказано в слишком общей форме. Правда, это бывает,
но, в виде правила,— была бы верна только следующая формули­
ровка:
— Человека предают только его «глупые друзья».
Мы должны взять Бакунина под свою защиту против этих по­
клонников. Если его тактика представляла настоящий макиавел­
лизм, то весьма бозобидно. Хотя бы потому, что основывалась
на полнейшем непонимании места и времени, которое,
соединяясь
с
навязчивыми
представлениями,
может
иной раз иметь очень опасные последствия, но никогда не может
быть вменено данному лицу в качестве моральной вины.
К сожалению, не все друзья Бакунина были так разумны, как
Герцен, который, по мере всех своих сил, старался помешать опуб­
ликованию этого письма.
Можно легко представить себе, какое впечатление оно про­
извело бы в то время — в конце 1869 г.!
К счастью для Бакунина, письмо тогда не появилось. Герцен
нашел слишком резким даже короткое письмо, в котором Бакунин
выражался несколько мягче и ограничивался уведомлением о пред­
стоящем выходе брошюры о немецких евреях 1); Герцен написал
для Бакунина письмо, появившееся в «Réveil». Конечно, с приме­
чанием от редакции. Что же писала редакция? Извинялась ли она?
Ни одним словом — и по очень простой причине. Как ни слаба была,
с нашей точки зрения, статья Гесса, но в ней нет ни од­
ного слова о Бакунине, как об агенте или шпионе русского прави­
тельства. Она обвиняет Бакунина и Швейцера в том, что
первый работает в пользу панславизма, а второй — в пользу пангер­
манизма. Кроме того, она содержит некоторые критические замеча­
ния о взглядах Бакунина и о его тактике на конгрессе. Как
бы ни неосновательны были все эти обвинения, но нет ничего не­
ожиданнее того вывода, который делает из них Бакунин. По его
1)

Под заглавием, которое даже Гильом находит «весьма странным»:
«Символ веры русского социал-демократа, с приложением очерка о немецких
евреях».

237

словам, они означают и могут означать только следующее: Бакунин
— agent-provocateur русского правительства, шпион 1). А, между
тем, Гесс, который только что имел в Базеле возможность убедить­
ся, как чувствителен был Бакунин в этом пункте, даже подчерки­
вает, что ни в малейшей степени не сомневается «в революционной
честности» Бакунина,— чего не говорит о Швейцере.
Теперь нам понятно, почему Делеклюз подумал, что он имеет
дело с ненормальными людьми. Чтобы отвязаться от них, он напе­
чатал, наконец, письмо Герцена, снабдив его примечанием, что ре­
дакция так же мало, как и Гесс, сомневается в политической чест­
ности Бакунина, хотя она борется и будет в дальнейшем бо­
роться с его политическими взглядами. Да не подумает чита­
тель, что Бакунин остался недоволен этим заявлением. Напротив,
он нашел его вполне лойяльным!
Но причем тут Либкнехт? Может быть, он имел к статье Гесса
такое же отношение, как и Маркс?
Во всем этом письме Либкнехт ни разу не назван по имени. Он
фигурирует только в качестве одного из вождей новой германской
социал-демократической партии.
Вся история с так называемым судом чести рассказана Ба­
куниным не для того, чтобы задеть Либкнехта,— с ним Бакунин
вполне помирился и считал его благородным противником,—
а для того, чтобы показать редакции «Réveil» всю моральную
нечистоплотность «маленького немецкого еврея» М. Гесса, который
был, якобы, одним из членов суда чести.
Правда, сам Бакунин говорит: «я не вполне точно помню,
был ли М. Гесс одним из них, но мне кажется, что был».
И далее он говорит ещё раз:
«Я не могу точно сказать, был ли М. Гесс членом суда чести,
но я, во всяком случае, почти уверен и знаю наверное, что ему
было известно все то, что я вам рассказываю. Теперь вы можете
судить о морали этого человека».
Теперь мы знаем, что если Гесс в чем-нибудь провинился, так
это только в критике «русского коммунизма» Бакунина.
Мы имеем сейчас новое доказательство того, какою слабою па­
мятью отличался Бакунин.
Несмотря на это, предположим, что в деле с Либкнехтом он
вполне точно излагал факты.
Правда, Бакунин говорит теперь, что Либкнехт обвинял его не
публично, а в «полупубличном собрании своих друзей». Правда, он
говорит, что Либкнехт отрицал этот факт. Но он утверждает, что, не1)

238

Ср. М. Bakunin, «Oeuvres», V. Paris. 1911 г. Р.р. 263—265.

смотря на это отрицание, суд чести, в котором было пять друзей
Либкнехта, решил единогласно, что Либкнехт действовал лег­
комысленно, обвиняя Бакунина — на основании нескольких статей
буржуазной газеты — в том, что он агент русского правительства.
Как ни кажется невероятною эта история, примем, что она происхо­
дила именно таким образом.
«Это решение»,— пишет далее Бакунин,— «было выдано мне в
письменной форме. Я должен, однако, сказать, что противник мой
был так благороден, что перед лицом судей заявил, что он
был введен в заблуждение относительно меня. Он протянул мне
руку, и я сжег решение, написанное и подписанное судом чести».
После этого примирения он дал Либкнехту копию своей речи на
конгресс лиги свободы и мира, а также своих итальянских статей,
в которых он будто бы писал против панславизма в 1867 году.Два
дня спустя Либкнехт пришел к нему и сказал:
«Я вижу, что имел о вас совершенно ложное представление. Вы
прудонист, ибо хотите уничтожить государство. Я буду бороться с
вами в своей газете, так как мои взгляды совершенно противопо­
ложны вашим. Но я прошу вас оставить мне ваши статьи. Я их
опубликую, это мой долг по отношению к вам» 1).
И Бакунин прибавляет:— «я поверил этому обещанию и жду
еще по сей день».
Теперь мы знаем, в чем состояла вина Либкнехта. Бакунин не
требовал, чтобы его противник напечатал в своей газете решение
суда.
Он не был так «глуп», как некоторые его друзья. Ведь, он сам
сжег это решение в присутствии суда чести,— его друзья еще теперь
восхищаются этим «красивым жестом»,— не сняв с него предвари­
тельно копии.
1)

Гильом, который еще на конгрессе в ла-Шо-де-Фон (апрель 1870 г.)
имел неосторожность назвать имя Либкнехта,— он был тогда еще очень моло­
дым и увлекающимся человеком,— цитирует эту речь в своих знаменитых воспо­
минаниях следующим образом: «Я заблуждался, сказал он, я не по­

нимал, что вы — прудонист. Я содействовал распростране­
нию
против
вас
клеветнических
обвинений,
я
должен
дать
вам удовлетворение».— Мы не станем негодующе кричать, что это на­
глая фальсификация и т. п. Человеку свойственно ошибаться, но нехорошо,
если, убедившись в своей ошибке, он все-таки упорствует в ней. Не забудем,
что, по словам Неттлау, воспоминания Гильома представляют «важнейший
исторический вклад в историю Интернационала, это — обра­
зец
спокойного,
делового
изложения»!—
Наоборот,—
рассказывает
нам тот же Неттлау,— известная брошюра о бакунинском «альянсе» «совер­
шенно лжива в самом своем существе и кишит неправильностями и фальсифи­
кациями в частностях; ни одну цитату нельзя взять из нее без проверки».—А,
ведь, Неттлау, несомненно, почтенный человек!

239

Последнее обстоятельство видно из того, что Неттлау до
сих пор не нашел этой копии. При всех его усилиях, ему
удалось только установить,— Кропоткин слышал об этом от Элизэ
Реклю, а последний от самого Бакунина,— что Бакунин не просто
сжег это решение, но зажег им папироску 1). Это ауто-да-фэ вызы­
вает в нас сожаление, ибо благодаря ему мы никогда не узнаем,—
если только нам не поможет счастливый случай,— в чем, собствен­
но, Либкнехт провинился и что, собственно, суд чести констати­
ровал.
Одно только подозрительно: в 1873 г. Гильом ни одним словом
не обвинил Либкнехта за то, что он не напечатал уже несущество­
вавшего решения, которое Бакунин великодушно уничтожил в
знак полного примирения со своим благородным противником. Нет­
тлау, который выдвигает немало обвинений против Либкнехта, так­
же ничего не говорит об этом «нарушении слова» 2). Впервые Гильом открыл его в 1904 г. Конечно, он опирался при этом на «какието» источники, известные только ему одному.
Даже «товарищ» Брупбахер, при всем своем уважении к
Гильому, чувствует, что здесь что-то неладно, и «замалчивает» это
первое нарушение слова, допущенное Либкнехтом. Только Берн­
штейн не заметил этого и осудил своего старого товарища по борьбе,
и без того подвергавшегося тяжелым обвинениям, за то, что он не
напечатал навсегда уничтоженного решения суда чести.
Прежде, чем перейти к разбору других преступлений веролом­
ного и трусливого «солдата революции», мы приглашаем читателя
слегка ознакомиться с тем миром, где бесчестные клеветы против
Бакунина принимались за чистую монету и опубликовывались в
печати.
Если Либкнехт действовал с «преступным легкомыслием»,
«распространяя» — как выражается Меринг — эти клеветы, то люди,
печатавшие их, действовали, конечно, с еще более преступным
вероломством.
Но кто же были все эти суб’екты, лишенные всякой морали,
кто были все эти бессовестные Яго, оклеветавшие Бакунина, эту
невинную Дездемону?
Что это была за шантажная «буржуазная газета», столь бес­
честная и подлая?
1)

«Когда Бакунину было передано решение, он не думал опубликовы­
вать его, а протянул Либкнехту руку и, сжигая документ, закурил от него па­
пиросу. Известно, как отплатил ему Либкнехт за это великодушие: оно только
усилило его ненависть к Бакунину».— Какая черная душа!
2) См. большое сочинение Неттлау, примечание № 1882.

240

VIII.
«Товарищ» Брупбахер, отличающийся таким хорошим тоном,
«стыдится» назвать «буржуазную газету», которая положила на­
чало «оклеветанию» Бакунина, хотя ему, наверное, неизвестно,
что в числе этой банды преступников находился и его благожела­
тельный критик — вернее сказать, тот, кто открыл его 1),— Ф. Ме­
ринг. Как ни кажется невероятным этот факт, но он так же уста­
новлен, как и различные другие факты, удостоверенные «согласно
всем действующим до сих пор законам исторической критики».
Яркую картину деятельности этой банды преступников, столь
же бессовестной, как и ославленная «банда поджигателей», дает
нам не кто иной, как Август Бебель. Это одно из немногих мест,
где великий мастер классовой борьбы выступает в роли полного
юмора и непритязательного рассказчика и рисует хорошую жанро­
вую картину из богатого запаса своих личных воспоминаний:
«В Берлине тогда существовала довольно значительная груп­
па, большею частью, состоятельных людей, которые видели свой
идеал в Иоганне Якоби и симпатизировали нам. Они группиро­
вались вокруг доктора Гвидо Вейса, редактора большой демокра­
тической газеты «Будущее», основанной в 1867 г. богатыми «яко­
битами»,— как мы тогда называли приверженцев Якоби,— но пре­
кратившейся уже весной 1871 г., так как она требовала слишком
больших финансовых жертв... К ним же принадлежал, тогда еще
очень молодой, Франц Меринг, с которым меня познакомил Ро­
берт Швейхель. Если Либкнехт и я оставались в Берлине на вос­
кресенье, то мы со многими из названных,— среди которых часто
бывал и Пауль Зингер,— встречались обязательно в ресторане, где
беседовали за стаканом дешевого мозельского вина. Нередко наша
беседа продолжалась еще в какой-нибудь пивной. Я лично не умел
много пить, но Швейхель, Либкнехт, Гвидо Вейс, Меринг могли
постоять за троих. И очень часто мы возвращались, все еще крепко
держась на ногах, домой, когда солнце уже давно сияло на небе» 2).
Насколько нам известно, Меринг, который весьма критически
относится к Бебелю, как историку, никогда не высказывал сомне1)

До сих пор «товарищ» Брупбахер был известен немецким товарищам,
только, как автор брошюры «Kindersegen und kein Ende». Теперь, с легкой
руки Меринга, он — светило исторической науки, одна из лучших надежд не
«окостеневшего» марксизма!
2) А. Bebel.— «Aus meinem Leben», II Teil, SS. 241—242. Цитировано по
русскому переводу: А. Бебель,— «Мемуары», перев. Д. Рязанова, ч. II. вып. 2,
1912 г., стр. 45—46.
16

241

ний насчет этого рассказа. Кроме того, он сам рассказывает нам
кое-что обо всей этой компании и о «Zukunft».
«Якоби не имел за собою ничего, кроме кучки буржуазных
идеологов, располагавшей собственным органом в виде вновь осно­
ванной «Zukunft» («Будущность») Гвидо Вейса,— самой честной
и остроумной, но в то же время и наименее читавшейся га­
зеты либеральной прессы» 1).
Но, быть может, Якоби — тоже еврейский гигант — был так же
вероломен, как его соплеменник Маркс?
«У Якоби, как у всякого цельного человека, все его сильные
стороны и все его слабости вытекали из одного принципа»,— пи­
шет Меринг:— «он представлял собою воплощенную этику Канта,
которой следовал в жизни еще чище и строже, чем тому учил сам
учитель. Якоби никогда не пытался доказывать всеми правдами
и неправдами, что учитель может проповедовать с кафедры уче­
ние, в которое он не верит. Таков истинный смысл жизни Якоби,
и этому смыслу никто... не откажет в своем признании и вос­
хищении» 2).
Но, быть может, фактический редактор «Zukunft» Гвидо Вейс,
этот, подобно Боркгейму, «маленький немецкий еврей», был спо­
собен подло оклеветать старого революционера?
Правда, Меринг считает Вейса лучшим политиком, чем Якоби,
но утверждает, что Вейс был человеком такого же нравственного
закала, как «добродетельный и мудрый» прусский демократ:
«Вообще, все некрологи периодической печати правильно
указывают, что Вейс не имел ни одного личного врага. Это высо­
кая и заслуженная, хотя для борющегося политика отчасти сом­
нительная, похвала» 3).
Несколько труднее обстоит дело с «тогда еще очень молодым
Францом Мерингом». Мы не знаем, как велико было его влияние
в газете. Он сам рассказывает, что вступил в редакцию «молодым
парнем» 4). Если припомнить еще, что, по его собственным словам,
«первое, что он прочитал о Лассале», была статья в «Wanderer»,
появившаяся летом 1869 года, то вряд ли можно предполагать,
1)

F. Mehring.— «Geschichte der deutschen Sozialdemocratie». Zweite Auf­
lage, III Band, S. 312. Цитировано по русскому изданию: Ф. Меринг.— «История
германской социал-демократии», перев. М. Ландау, том III, 1906 г., стр. 328.
2)
F. Mehring.— «Iohann Jacoby».— «Neue Zeit», XXIII, 2. S. 171. На­
сколько нам известно, Меринг с тех пор не изменил этого мнения.
3) F. Mehring.— «Zwei Nachrufe», «Neue Zeit», XVII, 1, S. 546. Нам неиз­
вестно, чтобы Меринг изменял с тех пор свое мнение.
4) F. Mehring.— «Iohann Jacoby und die wissenschaftlichen Sozialisten».
— «Archiv für die Geschichte des Sozialismus» usw. 1911. S. 454.

242

что этот молодой парень, 23 лет, пользовался большим влиянием в
редакции газеты, которая больше всех других буржуазных газет
посвящала места социализму и рабочему движению. Он мог быть
только доволен, что ему суждено было заслужить свои литератур­
ные шпоры в школе такого превосходного журналиста и стилиста,
как Гвидо Вейс, «последним учеником» которого его с полным
правом называют.
В виду этого мы склонны предполагать, что «тогда еще очень
молодой» Франц Меринг ничем не виноват во всей клеветнической
кампании «Zukunft» против Бакунина. В революционную эпоху,
когда волны рабочего движения уже высоко поднимались, когда
Лассаль был известен даже любой благовоспитанной девице, хотя
бы из романа Шпильгагена, Меринг был, по его собственным сло­
вам, еще так оторван от жизни и наивен, что первою статьею, про­
читанною им о Лассале, была глупая статья в одной клерикальной
газете. Даже беспощадный в своем мальтузианском ригоризме
Брупбахер поймет, что такой зеленый юноша не в состоянии был
протестовать, когда его коллеги по редакции клеветали на бедного
Бакунина.
Но мы опасаемся, что Гильом и Неттлау, которые отличаются
необычайным остроумием, когда приходится проверять показания
Маркса и его учеников 1), скажут, что это только «жалкая уловка»
со стороны Меринга, что у него не хватает духу открыто сознаться
в своем преступлении. Вместе пойманы — вместе и повешены!
Возвратимся, однако, к Якоби. Если припомнить, что он был
старым другом Бакунина, что они имели целый ряд общих дру­
зей, что еще в апреле 1868 г. Бакунин писал Якоби 2) такое же
лестное письмо, как в декабре 1868 г. Марксу, то поведение редак­
ции «Zukunft» и Якоби становится, действительно, непонятным.
Человек, которому Бакунин пишет, что он в течение двадцати
лет «убежденно, твердо и непоколебимо стоит на своем посту»,
что человек, подобный Якоби, «стоит иной раз целой армии»,— этот
самый человек принимает в свою газету статьи, где черным по бе­
лому написано: Бакунин русский шпион. Чем об’яснить такое не­
слыханное «моральное извращение»,— этого, пользуясь словами
«товарища» Брупбахера о Гильоме, которые гораздо больше под1)

Гильом по сей день еще убежден, что ученики так же невежественны,
как их учитель; Неттлау убежден в том, что все марксисты «ограничены», а
«товарищ» Брупбахер — в том, что только анархисты имеют царя в голове.
2) «Briefe von А. Herzen und M. Bakunin an I. Jacobu».— «Archiv für
die Geschichte des Sozialismus» usw. Leipzig. 1911. Эти письма сообщены
известным биографом Швейцера — Густавом Майером.
16*

243

ходят к Якоби, — «замечательно чистого человека, по ошибке по­
павшего в политику»?
Бакунин, который, по словам Нетглау, уже в 1864 г. точно
знал, что в 1869 г. дело дойдет до борьбы между ним и Марксом,
а,— по словам ««товарища» Брупбахера,— обладал «художническим
или инстинктивным зрением» и «созерцал мир одновременно гла­
зами, руками и мыслями»,— легко разрешил и эту психологиче­
скую загадку:
«Обрати внимание, что все эти враги, все эти

шавки,
выступающие
против
нас,
евреи:
Маркс,
Гесс,
Боркгейм,
Либкнехт,
Якоби,
Вейс,
Кон,
Утин
и
многие
другие
—
евреи.
Все
они
принадлежат
к
этой
предприимчивой,
интриганской,
экспло­
ататорской,
насквозь
буржуазной
нации,
отча­
сти по традиции, отчасти до инстинкту».
Это, поистине, сущее счастье, что «тогда еще очень молодой
Франц Меринг» остался неизвестен Бакунину. В противном слу­
чае, он с таким же правом, как Либкнехт 1), попал бы в группу
«маленьких немецких евреев». А так как немало людей еще твер­
до верят, подобно Мерингу, всему тому, что «показывает сам» Ба­
кунин, то мне пришлось бы «реабилитировать» Меринга не толь­
ко от участия в безбожной банде, но и от обвинения, что он «ма­
ленький немецкий еврей». Вместе пойманы — вместе и повешены!
Поистине, порядочный человек может попасть в отвратительное
положение, если он водится с людьми, которые, подобно «товари­
щу» Брупбахеру, не могут по сей день простить Утину его еврей­
ское происхождение.
Когда же написал Бакунин это письмо, отличающееся «дей­
ствительно поражающим стилем»?— 1 апреля 1870 г. Мы по­
корнейше просим Меринга запомнить эту дату.
Читатель уже знаком с юдофобством Бакунина. Он видит, что
это — не минутное настроение, а твердое убеждение. Здесь не ме­
сто психологически об'яснять эту особенность великого русского
интернационалиста, мало известную европейским читателям. До­
статочно сказать, что «по каким-то причинам» Бакунин встретил
в этом пункте сочувствие у юрцев, что впоследствии он перещего­
лял самого себя и в 1873 г. в длинном послании к юрцам разра­
зился памфлетом против евреев, который вызвал бы крокодилову
слезы восторга всех Дрюмонов, немецких антисемистов и русских
1)

Я очень рад констатировать, что Неттлау не во всем верит Бакунину
на слово. «Бедный Либкнехт»,— говорит он,— «попал в плохую категорию евреев
не без своей собственной вины, но все же неправильно». Среди немцев или
славян не существует, как известно, никаких «плохих категорий».

244

черносотенцев 1). А что Бакунин создал целую школу,— доказы­
вают лучше всего Гильом 2) и антисемитское течение во француз­
ском синдикализме.
Но, при всем нашем преклонении перед «художническим зре­
нием» Бакунина, мы вынуждены, тем не менее, искать другого
об’яснения для поведения берлинской банды преступников. Уже
то обстоятельство, что к этой банде принадлежали арийцы, ко­
торые легко выдержали бы перекрестный допрос не только «то­
варища» Брупбахера, но даже киевского прокурора Виппера, вы­
ступавшего в деле Бейлиса,— каковы Швейхель, Либкнехт, Бе­
бель, не говоря уже о «тогда еще очень молодом Франце Мерин­
ге»,— заставляет нас отбросить гипотезу или, как сказал бы Ме­
ринг, «нелепые росказни» Бакунина.
Но, быть может, мы найдем об’яснение в «нашептывателях»?
Нельзя ли думать, что Маркс, через свое послушное орудие, Либ­
кнехта, навязал инспирированную им статью Боркгейма редакции
«Zukunft»? Не случилось ли этого в такой час, когда даже эти лю­
ди, умевшие в пивной «постоять за троих», шли домой нетвердо,
чертя по земле мыслете?
К сожалению, и эта гипотеза не выдерживает критики, что
должно быть хорошо известно Мерингу, как редактору переписки
Маркса—Энгельса. Так как нас подозревают в чрезмерном покло­
нении Марксу, то мы предоставляем слово Бернштейну. В своем
введении к четвертому тому переписки он говорит:
«Что касается Бакунина, то еще в ноябре 1868 г. Маркс и Эн­
гельс отклонил попытку С. Л. Боркгейма снова использовать
против Бакунина статьи Энгельса в «Новой Рейнской Газете» по
поводу славянского манифеста Бакунина от 1848 г. (письмо от 6 и
7 ноября 1868 3). Лишь после того, как сделалась известною по1)

Наиболее яркое доказательство научной добросовестности Неттлау я
получил тогда, когда прочел это послание в его большом труде, к сожалению,
так мало доступном. «Я так подробно привел эти слова Бакунина о евреях,
дабы они не были когда-нибудь открыты к использованы противниками»
(стр. 374). Напрасно только Неттлау думает, что доказательство приходится
искать в «тайной» бакунинской литературе. В русских сочинениях Баку­
нина их можно найти в изобилии.
2) Так, в своих знаменитых мемуарах он пишет: «Эта хорошо образован­
ная особа — была госпожа Дмитриева, приятельница Утина, русская и — прибавим,
ибо это характерная деталь,— еврейка, подобно ему, Марксу, Боркгейму, Моисею
Гессу, Гепнеру, редактору «Volksstaat», Франкелю, члену Парижской Ком­
муны». Конечно! Что за странных людей находим мы иногда среди интерна­
ционалистов!
3) Несмотря на то, что Бакунин не счел нужным поблагодарить Маркса
за авторский экземпляр «Капитала». И случилось это за месяц до получения
письма Бакунина, в котором он, после почти четырехлетнего молчания, неожи­
данно об’явил себя учеником и верным другом Маркса.

245

пытка Бакунина ввести свой «социал-демократический альянс»
в качестве организации в Интернационал, тон, в котором о нем
говорят, изменяется к худшему... Что они для этой цели (т. е. для
защиты жизненных интересов великого движения против разла­
гающего вмешательства) пустили в ход все свое влияние, может
быть тем менее поставлено им в упрек, что они всегда старались
вести борьбу на почве статутов Интернационала. Это доказы­
вается с неопровержимою убедительностью этими письмами. Борь­
ба по существу носила вполне принципиальный характер, она
сделалась озлобленной лишь благодаря привнесению других мо­
ментов, как местное и национальное соперничество, личные сплет­
ни и тому подобное. И, как ни резко высказывались с тех пор
Маркс и Энгельс о Бакунине,— они, правда, упрекали его в пансла­
вистских тенденциях, которые могли встречаться даже у реши­
тельного противника царизма,— но они никогда не позволяли себе
заподозревать его политическую независимость. Это необходимо
подчеркнуть, ибо бакунисты возлагают на Маркса и Энгельса от­
ветственность за обвинения, распространявшиеся тогда С. Л.
Боркгеймом и — вероятно, на основании его писем — Либкнех­
том.
«Для неразрешенного еще спора об отношении Маркса и Эн­
гельса к Бакунину и наоборот, настоящая переписка заключает
материал, который не только освещает дело, но и вносит прими­
ряющую струю. Почти все, кто писал до сих пор об этом, должны
будут исправить свои взгляды».
Итак, благодаря переписке, Бернштейн пересмотрел свои преж­
ние взгляды «влево». Зато Меринг, под гипнотизирующим впечатле­
нием «усердного и тщательного труда» «товарища» Брупбахера»
готов пойти вправо или даже назад. Бернштейн правильно пере­
дает впечатление от переписки Маркса — Энгельса, но и на этот
раз он ошибается в двух существенных пунктах.
Во-первых, неверно, что в 1864—1869 годах Маркс и Энгельс
ставили Бакунину в упрек его «панславистские тенденции». На­
оборот, весь спор между Марксом и храбрым, но упрямым кано­
ниром баденского восстания, действительным вождем прославлен­
ной «шайки поджигателей», «маленьким немецким евреем» С. Л.
Боркгеймом — весь этот спор, так ярко выступающий в перепис­
ке, об’ясняется именно тем, что Маркс питал слишком много до­
верия к Бакунину и слишком мало доверия к Боркгейму.
Мы видели, как «легковерный» Маркс был восхищен Баку­
ниным. Ведь, последний был «одним из немногих людей», кого
Маркс «по прошествии шестнадцати лет нашел ушедшим не назад,

246

а вперед». Конечно, легковерие Маркса подвергалось тяжелому
испытанию. Но ему трудно было понять, как можно так быстро и
так часто менять свои взгляды, точно перчатки 1). Ведь, в поли­
тическом отношении Бакунин порвал с Герценом с 1863 г., а
Маркс нисколько не сомневался в том, что Герцен — «пансла­
вист». Для этого ему не нужно было изучать русский язык. Что
касается Бакунина, то, кроме его старых вещей, Маркс знал о
нем только с его собственных слов, литературная же деятельность
Бакунина в годы 1862—1863 осталась ему тогда совершенно не­
известною. Что Бакунин не был другом русского правительства,
Маркс мог видеть из итальянской газеты «Liberta е Giustizia»,
где была помещена статья против Мадзини, автором которой
Маркс считал Бакунина 2).
Дело происходило в сентябре 1867 г. К этому времени отно­
сится первая встреча между «маленьким немецким евреем» и ве­
ликим русским. Боркгейм, подобно Бакунину, был делегатом на
конгрессе лиги свободы и мира в Женеве и держал громовую речь
против России, этого столпа европейской реакции.
Мы не намерены останавливаться на этой речи. Из писем
Маркса к Кугельману известно, что Маркс был не очень доволен
выступлением Боркгейма 3). По возвращении Боркгейма в Лондон,
между ними разгорелся горячий спор, ясные следы которого мы
находим в переписке Маркса—Энгельса. Как ни покажется стран­
ным всем друзьям Бакунина наше утверждение, но в действи­
тельности Маркс, в своем пристрастии к Бакунину, заходил так
далеко, что не хотел верить Боркгейму, даже тогда, когда тот был
безусловно прав и основывался на более близком знакомстве с
обстоятельствами дела.
Боркгейм имел тогда большое преимущество перед обоими
друзьями. Хотя Энгельс в начале пятидесятых годов приступил
к изучению русского языка, — очевидно, с «вероломным» намере1)

«Товарищ» Брупбахер, который может в этом отношении смело вы­
держать конкуренцию с Фреголи, говорит, что Маркс относился к своим идеям,
как к своим живым детям: «если кто-нибудь нападал на них, он

начинал
нервничать,
кто-нибудь обижает

как
их».

любящая

своих

котят

кошка,

если

Брупбахеру, конечно, симпатичнее лукавая
кукушка, которая с легким сердцем кладет свои яйца в чужие гнезда.
2) Этим отчасти объясняется также, почему Маркс, несмотря на непонят­
ное молчание Бакунина, послал ему «Капитал» и старался узнать его адрес.
Интересы «дела» всегда стояли для него выше мелких личных соображений.
3) «Neue Zeit», XX, 2. SS. 93—96. Каутский правильно замечает: «Фор­
мально эта речь в некоторых своих оборотах обнаруживает претензию на
остроумие и смелость, но не заслуживает строгого приговора, произнесенного
Марксом».
247

нием. использовать знание его против Бакунина во время ближай­
шей возможной революции,— но впоследствии он забросил эти
занятия. Напротив, Боркгейм во время крымской войны, когда он
поставлял различные предметы для английской армии, имел воз­
можность еще более углубить свое знание русского языка, кото­
рым он, быть может, обязан был своему другу из «банды поджи­
гателей» 1). Впоследствии он взялся за изучение русского языка со
всею страстью, которая была ему свойственна и трогательную кар­
тину которой Маркс дает нам в своих письмах к Энгельсу.
Но он имел перед обоими друзьями и другое преимущество.
В Женеве он встретился с «настоящим русским», от которого он
узнал, что в России существуют также «республиканцы и социа­
листы», которые не только не имеют ничего общего с Герценом,
но являются даже его противниками. От него услышал он впервые
имена
Чернышевского,
Добролюбова
и
одного
из
их
учеников — Серно-Соловьевича. После этого он нашел бро­
шюру последнего против Герцена и немедленно же решил переве­
сти ее на немецкий язык. Эту брошюру он еще в рукописи прочи­
тал Марксу. Несмотря на все это, его друг не хотел понять, поче­
му нападки против славянофильства Герцена направлены также
и против Бакунина. Не помогло и то, что Боркгейм сообщил
Марксу письмо Серно, в котором тот передавал слова Бакунина,
что Серно за свою брошюру должен быть избит палками.
Ничто не помогло Боркгейму. В 1868 г. он напечатал в редак­
тировавшемся Либкнехтом «Демократическом Еженедельнике»
(«Demokratisches Wochenblatt») некоторые статьи против Гер­
цена 2). Но они произвели так мало впечатления на Маркса, Энгель­
са и Беккера, что все трое продолжали «интриговать» против Боркгейма и «подкапываться» под него. Чем больше упорствовал Борк­
гейм, чем больше разоблачал он панславизм Бакунина, тем меньше
веры находил он у Маркса и Энгельса. Возможно, что это было не­
доверием «литераторов» к «практику», которого они считали неспо­
собным правильно понять и оценить русские произведения Баку­
нина. Так же мало доверия питали они к Серно, совершенно неиз­
вестному им русскому, хотя в своих письмах к Боркгейму он ре­
шительно выступал против Бакунина. Более того, Маркс и Эн­
гельс не только категорически воспротивились использованию Борк­
геймом их старых статей против Бакунина, — так твердо были
1)

То был немец Эдуард Розенблюм, уроженец Одессы, один из повстан­
цев. Весьма подозрителен — понеже был, кажется, немецким евреем!
2) «Russische politiche
Flüchtlinge in Westeuropa» S. B. «Demokra­
tisches Wochenblatt», Nr 5, 6, 17, 20. Февраль, апрель, май 1868 г.

248

они убеждены в том, что Бакунин теперь уже не панславист и не
имеет с Герценом ничего общего, — но делали все возможное для
того, чтобы помешать появлению статей против Бакунина. Этим
об’ясняется
отсутствие
продолжения
статей
Боркгейма
в «Демократическом Еженедельнике», этим же об'ясняется и от­
каз Беккера напечатать, статьи Боркгейма в «Предвестнике»
(«Vorboten» 1). Но справиться с упрямым канониром было не легко.
Если для него закрывали «Демократический Еженедельник» и
«Предвестник», то он находил дорогу в «Будущее» («Zukunft»).
Что он имел там хорошие связи помимо Либкнехта, известно
Мерингу лучше, чем мне.
Но прежде, чем перейти к этим статьям, мы должны сказать,
что в основном вопросе оказался правым «практик», а не «лите­
раторы» Маркс и Энгельс. О «нашептываниях» здесь не может быть
и речи. Источником Боркгейму служили писания Бакунина 1862—
1863 годов и сообщения Серно.
Я отлично знаю, что раз навсегда подрываю добрую репута­
цию Серно у всех друзей Бакунина. Достаточно почитать все по­
хвальные отзывы о нем у Гильома и Неттлау. Нам очень прият­
но, что в этом пункте мы сходимся с упомянутыми историками.
Серно был, действительно, одним из наиболее талантливых и дея­
тельных представителей молодой русской эмиграции, и даже «то­
варищ» Брупбахер не открыл бы в нем ни одной капли еврейской
крови. Несмотря на это, он выступал против Бакунина. Почему?
Разумеется, по «каким-то причинам».
В своем пристрастии к Бакунину, Маркс и Энгельс были
очень несправедливы к молодому Серно. Лишь впоследствии они
узнали, что прошли почти безучастно мимо одного из лучших
представителей русской революционной интеллигенции и что
этот — по ироническому выражению Маркса — открытый Борк­
геймом русский, вполне заслуживал их доверия 2).
Но Боркгейм был прав и в другом пункте. Бакунин был, ес­
ли угодно, революционным панславистом не только в 1848—1849
гг., но и в 1862—1863 гг. Если бы Маркс имел хотя бы слабое
представление о том, что Бакунин писал в эти годы, он питал бы
к нему менее доверия и никогда не возлагал бы на него таких на­
дежд. Он избежал бы также последующего разочарования, с его
естественною реакцией.
1)

В бумагах Беккера я нашел статью Энгельса против Бакунина, пере­
писанную Боркгеймом, с его же вступлением. Как негодовал последний на по­
ведение Беккера, видно из письма Маркса от 24 октября 1868 г.
2) Серно покончил самоубийством осенью 1869 г.
249

Но мы должны предостеречь против того, чтобы видеть в
Серно виновника всех несчастий, начиная с 1868 г. Наоборот.
Именно то обстоятельство, что информатором Боркгейма был Сер­
но, должно вызвать сомнение в том, чтобы Боркгейм обвинял ко­
гда-нибудь Бакунина в шпионстве. Против этого говорит также
поведение Маркса и Энгельса. К сожалению, Бернштейн все еще
ищет виновника по близости от Маркса, и, убедившись, что Маркс
и Энгельс свободны от всяких подозрений, он сваливает всю ви­
ну на Боркгейма и Либкнехта:
«Это необходимо подчеркнуть»,— продолжает он в своем вве­
дении,— «ибо бакунисты возлагают на Маркса и Энгельса ответ­
ственность за обвинения, распространявшиеся тогда С. Л. Борк­
геймом и, — вероятно, на основании его писем, — Либкнехтом».
Одно только обстоятельство может говорить в пользу этой
гипотезы. Как видно из переписки Маркса—Энгельса, Боркгейм,
в отличие от обоих друзей, не был такого высокого мнения о Ба­
кунине, как революционере. Но и это он узнал от Серно, который,
подобно своему великому учителю Чернышевскому, никогда не
мог помириться с методами политической деятельности и поведе­
нием Бакунина в Сибири. Впоследствии оба друга узнали, что
они были неправы, и это опять-таки повело у обоих к слишком
сильной реакции.
Но одно дело — доказывать, что Бакунин не был образцом ре­
волюционной добродетели, и совсем другое дело — низкая клеве­
та, что он был агентом русского правительства. Если бы Берн­
штейн и Меринг внимательнее прочитали переписку Маркса—Эн­
гельса, они должны были бы спросить себя:— как это могло слу­
читься, что Маркс и Энгельс, при воем своем влиянии на Либ­
кнехта, не могли убедить его в том, что, как теперь неопровержимо
доказано, было их глубочайшим убеждением, в таком вопро­
се, который не имел отношения к германским делам, а затра­
гивал честь старого революционера? А Меринг мог бы поставить
себе еще один вопрос:— мыслимо ли, чтобы старые друзья Баку­
нина Иоган Якоби и Гвидо Вейс приняли в свою газету такое
бесчестное обвинение?
Если поставить вопрос таким образом,— а все действующие
до сих пор законы исторической критики требуют, чтобы мы про­
веряли всякий факт со всех сторон, — и если дать на него гипо­
тетический ответ:— нет, это невероятно, — ведь, речь идет о таких
людях, как Маркс, Энгельс, Либкнехт, Якоби, Гвидо Вейс, не гово­
ря уже о Меринге, — тогда останется одна только гипотеза.

250

Не

является
ли
вся
эта
история
вымышлен­
ною, хотя бы без всякого злого умысла? Не есть
ли
она
продукт
болезненной
фантазии,
который
никогда
не
подвергался
серьезной
проверке
и,
как
бы
передаваясь
от
одного
больного
к
друго­
му,
захватил,
наконец,
и
совершенно
здоровых
людей?
Не
есть
ли
это
массовый
психоз,
заразив­
ший,
однако,
не
суеверных
средневековых
кре­
стьян
и
мелких
буржуа,
а
образованных
людей,
отлично
знакомых
со
всеми
до
сих
пор
действую­
щими законами исторической критики?
Ведь, вопрос разрешается очень просто. Достаточно для этого
пойти в берлинскую королевскую библиотеку или в библиотеку
партийного архива (германской социал-демократической партии),
где любезный библиотекарь немедленно предоставит в ваше рас­
поряжение экземпляр «Zukunft».
Мы берем толстый том in folio за 1869 год, ищем, как Нет­
тлау, при помощи Бакунина, все бесчестные статьи «маленького
немецкого еврея», находим их, наконец, и, как ни тяжело теперь
перечитывать эти сильно устаревшие статьи в стиле барокко, так
хорошо охарактеризованном у Маркса,— мы читаем их, строчку
за строчкою.
В первом же письме мы находим ссылку на статью Энгельса.
Итак, Марксу, Энгельсу и Беккеру не удалось переубедить упря­
мого канонира, который был твердо уверен в том, что Бакунин
панславист. Мы читаем дальше, наталкиваемся на восьмой абзац
и тут-то видим страшное слово, правда, не агент (Spitzel), а
шпион (Spion).
Это ужасно. Последняя надежда потеряна. Но, овладев собою,
мы, с замирающим сердцем, прочитываем весь абзац, слово за
словом:

«Как
видим,
сам
Бакунин
выставлял
себя
за­
щитником
панславизма.
Лишь
непонимание
сла­
вянских
дел
и
ненависть
ко
всякому
движению
могли
и
могли
бы
считать
его
русским
«шпио­
ном»,
состоящим
на
жалованьи
у
петербургского
правительства».
Одно слово меняет весь смысл. Мы протираем себе глаза: итак
все было ложью и вымыслом.
Но продолжим чтение дальше. Быть может, Боркгейм «опле­
вывает» поведение Бакунина во время дрезденского восстания и
трактует его так, как Борн.
251

«Если
даже
предположить,
что
на
суде
строи­
тели
саксонских
баррикад
выдвигали
русско­
го
на
передний
план,
дабы
прикрыться
за
его
спиною,
то
все-таки
нельзя
сомневаться
ни
в
физическом, ни в моральном мужестве Бакунина».
Теперь Меринг поймет, почему Маркс «не опровергал», когда
близкие ему политики, как Боркгейм и Либкнехт, «распростра­
няли» обвинение, что Бакунин — подкупленный агент русского
правительства. Маркс поступал так не «по каким-то причинам»,
а по очень простой причине: потому, что он действитель­
но читал статьи Боркгейма 1). И это отличает Маркса не
только от Меринга, но и от Неттлау, как мы сейчас увидим.
Во всех трех упоминаемых Бакуниным статьях имеется толь­
ко критика — подчас очень резкая — панславизма и иллюзий,
приписывающих русской земельной общине чудодейственную си­
лу. Аргументы Боркгейма не всегда удачны, но в споре с Мар­
ксом он вполне прав, считая Бакунина, на основании всех его пи­
саний,
в
том
числе
вышедших
после
его
возвраще­
ния из Сибири, панславистом; отрицать это может только тот,
кто не имеет ни малейшего представления об этом вопросе и го­
тов усматривать в такой квалификации «наглую клевету».
Я только что сказал: во всех трех упоминаемых Бакуниным
статьях. Теперь читатель не удивится, что сам Бакунин мог вы­
читать из этих статей то, чего в них не было. Но странно, что это
же мог вычитать Неттлау. Если не предполагать, что он не знает
немецкого языка или знает его не лучше русского, то остается
только одно объяснение: он настолько верит славам Бакунина, что
счел излишним читать эти статьи.
Более того. Он никогда не видал их. Как он сам говорит в
примечании № 1869 своего монументального труда, ему знакомы
«лишь выдержки из них в лассальянском «Социал-Демократе» от
4 августа 1869 г., «который в приличной форме отвергает эти низ­
кие обвинения» 2).
1)

В бумагах Маркса и Энгельса я нашел первую статью Боркгейма в виде
отдельного оттиска, вторую и третью статьи — в виде вырезок. Они снабжены
поправками Боркгейма. Кроме того, одно зачеркнутое место доказывает, что
редакция очень внимательно прочитывала статьи. Но выпущенные слова не
имеют никакого отношения к Бакунину. Я намерен опубликовать вскоре статьи
Боркгейма, с его исправлениями, дабы дать любому читателю возможность кон­
тролировать меня. Но для этого требуется время.
2) К сведению Меринга: он может убедиться, что взаимные симпатии друг
к другу швейцерианцев и бакунистов проявляются еще до базельского кон­
гресса. Ничего не может быть интереснее этого союза между крайними прус­
скими централистами и аморфными автономистами. Мы еще вернемся к этому
явлению, бросающему свет на судьбы Интернационала в Германии.

252

К счастью для Неттлау, Бакунин правильно указывает но­
мера «Zukunft». Из «Социал-Демократа» же Неттлау известно,
что статьи появились летом. Вот и все, что дало возможность это­
му, несомненно, «лучшему немецкому знатоку Бакунина» сооб­
щить нам об этих статьях и что дало ему право написать о Боркгейме следующее:
«Бесчестнее обвинения против Бакунина исходили от неко­
его С. Л. Боркгейма, который, благодаря своей интимной близости
к кругам, группировавшимся вокруг Маркса, не может быть пре­
дан вполне заслуженному им забвению.... Свою деятельность он
продолжал в берлинской «Zukunft», органе прусской демокра­
тии, основанном И. Якоби. №№ 167, 187, 189 за 1869 г.» 1).
Можно только удивляться этому «образцу спокойного и де­
лового изложения» и «преступному легкомыслию», с каким столь
суровый приговор произносится на основании непрочитанных
статей.
Мы, как любезно называет нас Неттлау, «ограниченные мар­
ксисты», отличаемся бóльшим недоверием даже по отношению к
нашим учителям, которые, по словам «самого» Гильома, столь же
невежественны, как мы. Правда, мы нашли в их бумагах все
три статьи: правда, на третьей статье (№ 189) написано: «конец»,
но нам кажется, что и третья статья обрывается неожиданно. И
нам приходит в голову мысль:— не существует ли еще одной статьи,
не напечатал ли все-таки Боркгейм своих «бесчестных обвинений»
где-нибудь после базельского конгресса 2)? В «Демократическом
Еженедельнике» мы не находим никаких следов этого. В настоя­
щее время мы знаем, что Маркс делал все возможное для того,
чтобы помешать появлению этих статей в газете Либкнехта 3). В
«Vorboten» также не находим ни малейшего следа. Таким обра­
зом, нам не остается ничего другого, как продолжать наши по­
иски в «Zukunft».
Мы долго ничего не находим. Последняя или третья статья
появилась 15 августа 1869 г. Мы перелистываем дальше. В сен1)

М. Nettlau, цит. соч., S. 360.
2) «После базельского конгресса Маркс был очень сердит на Бакунина.
И, быть может, это не случайность, что из-под пера друзей Маркса появились
самые клеветнические статьи против Бакунина». Так говорит «товарищ» Бруп­
бахер (на стр. 71), «точность» которого произвела на Меринга такое огромное
впечатление.
3) Неттлау никогда не видал и «Демократического Еженедельника». Но
это не мешает ему утверждать, что в этом органе имеются в 1869 г. «позорные
статьи» опороченного Боркгейма, где автор «оффициозным образом» клевещет на
Бакунина. Это тоже нечто в роде пророческого зрения.

253

тябре ничего не находим, также — в октябре. Лишь в № 256, от
2 ноября 1869 г., мы «открыли» еще одну статью о Бакунине. На
этот раз мы приступили к чтению ее более спокойно. Мы знали,
что вряд ли найдем что-либо худшее, чем те три статьи, за «лег­
комысленное распространение» которых Либкнехт подвергся на
базельском конгрессе такому тяжелому наказанию.
Но мы можем заверить Неттлау, который будет нам, навер­
ное, благодарен за наше открытие, что и в этой статье нет ни од­
ного слова о Бакунине, как о шпионе. Правда, теперь, после ба­
зельского конгресса, тон статьи более резок — Боркгейм нико­
гда не был таким «образцом спокойного и делового изложения»,
как Неттлау и Гильом, — правда, помимо панславизма Бакуни­
на, в статье «оплевываются» также его неожиданное превращение
из ученика Прудона в «коллективиста», равно как его трансфор­
мация из друга Герцена в его врага и обратно; но и в этой статье
наш фанатический враг России нигде не позволяет себе заподо­
зревать политическую честность Бакунина. Конечно, еще одна черта
отличает эту статью от прежних статей. Боркгейм пишет теперь
более уверенно и, как бы желая подчеркнуть свою победу над
обоими «литераторами» — Марксом и Энгельсом,— так долго верив­
шими, что Бакунин, действительно, «один из немногих людей, ко­
торые за шестнадцать лет ушли не назад, а вперед», он читает
лекцию генеральному совету или, если угодно, Марксу:
«Как только «Интернациональная Ассоциация Труда» зай­
мется прямыми, чисто-политическими интернациональными от­
ношениями и оффициально признает это одной из своих важней­
ших работ, — что она должна сделать, если захочет
продолжать жить, — цели панславистской пропаганды,
дружественно расположенной к рабочим, яснее выступят нару­
жу. Наблюдать за нею — есть, прежде всего, из соображений са­
мой простой стратегии, долг немцев».
Как видим, «маленький немецкий еврей», несмотря на свои
антирусские чудачества и несмотря на то, что он никогда не был
«марксистом», не был так глуп, как хотят изобразить его, на ос­
новании никогда непрочитанных ими статей, Бакунин и его
друзья.
Боркгейм не только не «оплевывал» всех русских револю­
ционеров, но ему мы обязаны признательностью за то, что он об­
ратил внимание Маркса на «великого русского ученого и крити­
ка», Чернышевского; он же побудил Маркса заняться зимою
1869 г. изучением русского языка, дабы составить себе самостоя­
тельное суждение о Бакунине и о его русских противниках.
254

Теперь нам остается сделать некоторые выводы. Прежде все­
го, мы можем снять обвинение с тогдашних друзей Бакунина. Те­
перь мы понимаем, почему никто из них, и прежде всего Герцен,
не заявил протеста против «бесчестных обвинений», на которые
жаловался Бакунин. Как бы резко ни относиться к критике Борк­
гейма, направленной против бакунистского панславизма, но ни­
чего другого не оставалось, как написать возражение на нее, а
это, конечно, должен был сделать сам Бакунин. Почему же он
предпочел и в этом случае выдвинуть вперед Герцена? Лучший
ответ на это дает опубликованное Густавом Майером письмо Ба­
кунина к Якоби, в котором он «отныне» рекомендует себя против­
ником панславизма 1).
И если Герцен отказался протестовать против статей Боркгейма, то он сделает это не только потому, что видел в них, — те­
перь мы знаем, было ли это правильно, — «старые махинации
Маркса», но также потому, что, как опытный журналист, не столь
болезненно чувствительный ко всякой критике, как Бакунин, он
не хотел оскандалиться перед Якоби.
Во-вторых, мы очень рады констатировать, что вся берлин­
ская банда преступников так же невинна, как открытая Фогтом
«банда поджигателей». И больше всего рады мы тому, что нам
удалось вполне «реабилитировать» «тогда еще очень молодого
Франца Меринга» от подозрения в том, что он был укрывателем
и соучастником, хотя бы несколько наивным, этой «бесчестной
клеветнической кампании» против Бакунина. Ведь, он последний
могикан этой старой демократической гвардии 2)!
В-третьих, мы можем теперь смело сказать, что вся история
с мнимым судом чести в Базеле происходила, вероятно, совсем
иначе, чем изображает ее Бакунин.
1)

Очень жаль, что такой серьезные исследователь, как Густав Майер, тоже
без критики считает установленными фактами все то, что сообщил ему Неттлау.
Теперь он увидит, что все указания «лучшего немецкого знатока Бакунина»,
поскольку они опираются на показания Бакунина, совершенно беспочвенны. Он
увидит также, что его гипотеза, будто Якоби не читал этих статей до ихнапе­
чатания, совершенно излишня.
2) Откровенно говоря, мне с трудом верится, что Меринг действительно
так поздно познакомился с Лассалем, как он «сам показывает». Я предполагаю
здесь lapsus memoriae, который может случиться не только с Бебелем. Я готов
даже сделать следующее предположение: статья в «Wanderer», появившаяся
летом 1869 г., произвела на Меринга такое сильное впечатление не потому, что
в ней он впервые прочитал о Лассале, а потому, что первою статьею, написан­
ною им, тогда еще «молодым парнем», в «Zukunft», был отчет об этой статье в
«Wanderer». Перечитайте ее, тов. Меринг. Вы найдете ее в номере 145, от 25
июня 1869 г.
255

Что Вертгейм был вздорным сплетником, видно уже из пись­
ма его к Беккеру. Статьи Боркгейма обратили на себя внимание
и служили предметом разговоров в партийных кругах. Когда-ни­
будь удастся, быть может, установить, где именно происходило
это «полупубличное собрание друзей», на котором Либкнехт яко­
бы назвал Бакунина шпионом, — в Берлине или в Вене. Первая
статья Боркгейма появилась 21 июля, а вторая — 23 июля 1869 г.,
а Либкнехт был тогда в Вене, где он выступал на собрании:
поэтому, очень вероятно, что свое «преступление» он совер­
шил в Вене, и Вертгейм, приехавший немедленно после этого в
Женеву, рассказал там всю эту историю.
Но Бакунин хотел, во что бы то ни стало, примерно наказать
Либкнехта. Суд чести приступил к разбору дела. Нетрудно пред­
ставить себе, что, вероятно, сказал Либкнехт членам суда чести,
в числе которых было пять его друзей, не считая Беккера, кото­
рый тоже присутствовал. Он мог сказать приблизительно следую­
щее:
«Вертгейм неисправимый идиот и дурак, который неспосо­
бен даже придать сплетне видимость правдоподобия. Никогда я
и мой друг Боркгейм не называли Бакунина шпионом. Но я был
того мнения, что Бакунин панславист. Если это не так, для него
остается всегда открытым путь литературной борьбы. Верно так­
же и то, что я считаю основание «альянса» вредным для Интер­
национала».
Пусть читатель. прочтет в письме Бакунина его собствен­
ные слова о речи Либкнехта на суде чести 1), и он убедится, что
я сделал лишь ничтожные изменения. Нельзя же быть, подобно
Бакунину и Гильому, столь наивными, чтобы думать, что Либ­
кнехт, желая спасти себя, в присутствии Беккера приписывал
Боркгейму то, чего не было в его статьях.
Этим обгоняется также и то, почему Бакунин так легко по­
мирился с Либкнехтом. Только глупые друзья могут думать, что
Бакунин требовал, чтобы суд чести удостоверил, что он не шпион
русского правительства. В результате всех переговоров дело бы­
ло, вероятно, ликвидировано в виде резолюции, и Бакунин был
настолько умен, — в данном случае, где ему ничего было прощать,
говорить о благородстве не приходится, — что сжег ее. Тот факт,
что Бакунин зажег папиросу о решение суда, — факт, устано­
вленный Неттлау после нескольких лет старательных изыска­
ний, — имеет, конечно, большое значение для этого биографа,
еще более добросовестного, чем известный биограф Гете-Дюнцер.
1)

256

М. Bakounine,— «Oeuvres». Tome V, р. 274.

Мы, со своей стороны, охотно готовы признать, что этот факт уста­
новлен по всем действующим до сих пор законам исторической
критики. Аминь!
Но по какому случаю такой шум из-за одной папиросы?
Как и Маркс, Шекспир тоже имел своих предшественников,
которые подготовили его появление. В их числе был Мессингер.
Последний создал образ сэра Overrlach (Попадай-мимо), который,
чтобы доказать свое утверждение, выталкивает из кармана важ­
ный документ. Этот «документ» оказывается, однако, куском пер­
гамента без текста и печати.
— «Что за чудо!» — восклицает он с негодованием,— «я без­
мерно удивлен. Какой вероломный дух стёр письма?!»
Пусть после этого говорят, что не следует верить в чудеса!
IX.
Рассмотрим теперь поведение Либкнехта после базельского
конгресса. В том же письме в редакцию «Réveil», из которого
Гильом и Неттлау взяли фантастический рассказ о так называе­
мом суде чести, Бакунин пишет — 1 октября 1869 г., — что Либ­
кнехт обещал опубликовать его статьи.
Как же поступил Либкнехт? «Я не имел возможности поис­
кать в «Volksstaat»,— рассказывает нам Неттлау,— «но ответ дает
«Мемуар» (т.-е. Гильом.— Д. Р.): Что же сделал Либкнехт? Он не
напечатал статей Бакунина, а вместо них напечатал корреспон­
денции из Парижа М. Гесса, где повторяются те же обвинения,
которые базельский суд чести признал бесчестными и клеветни­
ческими».
Итак, Неттлау никогда не видал в глаза «Zukunft», и до
1898 г. он не имел еще в своих руках «Volksstaat», но... если бы
это была неправда, мог ли бы Гильом так категорически утвер­
ждать!
Но факт тот, что вся эта история не имеет никаких оснований!
Мы знаем уже, что в «Réveil» нельзя найти ни одного «бес­
честного» слова о Бакунине. Также не найдем мы ни малейшего
следа «подобных же клевет» в корреспонденциях Гесса в «Volks­
staat». Это не удалось даже Неттлау. Более того. Так как первый
номер «Volksstaat» вышел лишь 2 октября 1869 г., то не исклю­
чена была возможность, что Либкнехт еще в своем прежнем орга­
не, «Демократическом Еженедельнике», напечатал статью Гесса,
содержавшую «подобные же клеветы». Но и там мы не нашли
ничего подобного, а то, что мы нашли, доказывает лишь, что Либ­

17

257

кнехт поступил по отношению к Бакунину действительно благо­
родно. Первая корреспонденция была напечатана в «Демократиче­
ском Еженедельнике» 25 сентября 1869 г.; в ней нет ничего, инте­
ресующего нас теперь. Лишь во второй корреспонденции, появив­
шейся в последнем номере, Гесс делает попытку рассказать
«подобную же историю» базельского конгресса. При этом он ссы­
лается на Эккариуса, который был впоследствии большим другом
Гильома и состоял также членом суда чести. Между прочим, он со­
общает, что на конгрессе среди большинства, голосовавшего за из­
вестную резолюцию, было также незначительное меньшинство — бакунистское, которое можно назвать «коммунистическим в грубом
смысле слова».
Но на этом «клевета» и кончается. Все то, что Гесс рассказы­
вал в своей статье в «Réveil», зачеркнуто здесь редакционным
карандашом Либкнехта. Пробел заполнен следующими словами
редакции, в круглых скобках:
—
«Наш
корреспондент
дает
здесь
некоторые

детали,
которых
соображений».

мы

не

печатаем

из

партийных

Но нам не нужен лучший свидетель, чем сам Бакунин. В цити­
рованном нами уже письме от 1 апреля 1870 г. мы читаем:
«Господин Либкнехт продолжает самым вероломным образом
выступать против меня и вообще против всех русских революцио­
неров.
Правда,
он
напечатал
мое
воззвание
к
рус­
ской
молодежи
и
письмо
Нечаева,
но
одновременно
опубликовывает против меня статью, столь же нелепую, как и бес­
честную. Статью, написанную неким суб’ектом, по имени Боркгейм,
маленьким евреем, орудием Маркса... Я начал ряд писем, в ответ
всем этим еврейским и немецким шавкам. Скоро я думаю их закон­
чить, первое письмо уже готово и переводится на немецкий язык.
Оно будет послано в «Volksstaat», орган социал-демократии гер­
манских рабочих, издаваемый Либкнехтом».
Читатель, быть может, удивится, что Бакунин, констатировав
все вероломство Либкнехта по отношению к русским революционе­
рам, все же считал возможным обратиться к редакции «Volksstaat».
И, однако, это невозможное стало фактом. Мы берем «Volks­
staat» и находим там — представьте себе — статью, в виде больших
писем,
Михаила
Бакунина:
«Briefe
über
die
revolutionäre
Bewegung in Russland. An die Redaktion des Volksstaat». Да­
тирована: «Женева, 8 апреля 1870 г.» 1).
1)

258

«Der Volksstaat», 1870, № 31, от 16 апреля, и № 32, от 20 апреля.

И о чем же пишет «простодушный» Бакунин «вероломному»
Либкнехту? Он жалуется, наверное, на вновь причиненную ему
тяжкую обиду и на оплевывание русского революционного дви­
жения?
Нет. Не жолчью — медом дышат слова Бакунина:
«Гражданин
редактор!
Прежде
всего
примите
мою

благодарность
за
напечатание
воззвания
к
рус­
ской
молодежи
и
письма
моего
соотечественника
Нечаева,
а
еще
более
за
вашу
сочувственную
оценку
происходящего
ныне
в
России
револю­
ционного
движения.
Это
признание
со
стороны
Германии представляется нам новым событием».
Это — то самое письмо, которое Энгельс в письме к Марксу от 29
апреля 1870 г. находит «действительно очень наивным», при чем
Энгельс не порицает самого факта опубликования этого письма.
Почитаем теперь статью Боркгейма. Она называется «Der Brief
Netschajeffs» и направлена против Нечаева. О Бакунине мы нахо­
дим только следующие строки:
«Герцен мертв 1); в Германии с Бакуниным покончили в бер­
линской «Zukunft»; и тем самым его влияние во Франции и Англии
сведено к нулю. Его интриги в Италии и Испании не имеют значе­
ния».
И что же пишет Боркгейм дальше? Он ставит Нечаеву не­
сколько вопросов, обращаясь к нему с покорнейшею просьбою вы­
яснить некоторые неясные пункты в его письме, и кончает следую­
щим протестом, который мы цитируем дословно, так как здесь упо­
минается и Бакунин:
— Мы протестуем, наконец, против обозначения господином
Нечаевым русского правительства, как «татаро-немецкого» 2). Это
обозначение имеет целью ввести в обман, и мы повторяем госпо­
дину Нечаеву то, что мы уже сказали господину Бакунину в
«Zukunft» от 13 августа 1869 г.: «Привычка ставить русскую ка­

1)

Он умер незадолго до этого, 21 января 1870 г.
В том, что статьи Боркгейма были написаны не только против Баку­
нина, как представителя России, но и против Маркса, как представителя Ан­
глии, легко может убедиться всякий, кто прочтет исследования Маркса в обла­
сти русской истории. Эти исследования были подвергнуты мною критике еще в
в 1908 г. Ср. «Karl Marx über der Ursprung der Vorherrschaft Russlands in
Europa», глава 5: «Das Tatarenjoch und der Absolutismus in Russland», Ergän­
sungshefte zur «Neuen Zeit» № 5. (Напечатано в настоящем сборнике). Что
Маркс еще в шестидесятых годах сильно переоценивал татарское влияние,
видно теперь из его писем к Энгельсу в 1867 г.
2)

259

торжную жизнь в вину немцам не только подогревает взаимную
«расовую любовь» славян, но и щекочет их самолюбие по отно­
шению к западным нациям. Петербургское правительство не татар­
ское, не немецкое и не татаро-немецкое,— оно русское».
Мы повторяем, что маленький немецкий еврей далеко не был
так «глуп», как «показывает сам» Бакунин.
Но почему был так возмущен Бакунин, почему Неттлау, чи­
тавший, повидимому, эту статью Боркгейма, тоже говорит, что
она содержит низкую клевету против Бакунина?
Причина этого очень проста. Ее, быть может, знал и лукавый
Боркгейм. В марте 1870 г. Бакунин и Нечаев составляли, если
не одно тело, то, во всяком случае, одну душу. Так называемое
«письмо Нечаева» было на самом деле письмом Бакунина, и
всякий выпад против Нечаева означал нападение на Бакунина.
Кто был Нечаев, мы сейчас увидим. Но, что Либкнехт, даже
спустя шесть месяцев после «лекции», отнюдь не давал Борк­
гейму полной «свободы действий», видно уже из того, что он предо­
ставлял страницы «Volksstaat» к услугам всех противников Борк­
гейма и друзей Бакунина и Нечаева.
Приведем только несколько выдержек из ответа Нечаева,
который является вместе с тем и ответом Бакунина:
«Я
не
могу
скрыть,
гражданин
редактор,
что

я
был
очень
неприятно
поражен,
встретив
в
вашей
уважаемой
газете
и
в
вашей
партии
по­
добного
дурака
или
софиста.
Я
дал
себе
труд
прочесть
эти
«Русские
письма»,
и
все,
что
я
могу сказать о них,— это, что они столь же не­
лепы,
как
отвратительны,
полны
клевет,
лжи,
нелепостей,
и
в
каждой
строчке
обнаруживают
большое невежество и бессильную злобу».
Так писал в «Volksstaat» Нечаев против Боркгейма. А Нет­
тлау называет это «давать Боркгейму полную свободу действий !
— Да,— скажет, может быть, Неттлау,— но в номере от 16
июля Либкнехт открыто принимает сторону Боркгейма, он пи­
шет, что все, рассказанное Боркгеймом о Нечаеве, было ему «под­
тверждено с самой компетентной и заслуживающей доверия сто­
роны и что Боркгейм оказал демократии большую услугу, раскрыв
это скандальное надувательство».
Но кто же был на этот раз самым компетентным и заслужи­
вающим доверия свидетелем? Не еврей ли опять, немецкий или
русский, маленький или большой, подобно Боркгейму или Утину?

260

Нет, это был даже не купец или сын водочного откупщика, а,
подобно Бакунину, дворянин 1).
Теперь это был Лопатин, приехавший к Марксу с
рекомендательным письмом от Лафарга и вскоре же ставший чле­
ном генерального совета. Этот свидетель тем важнее для нас, что
все — Маркс, Энгельс, Лафарг, Гильом, Бернштейн — отзываются
о нем с большим уважением 2).
Читатель, наверное, не посетует на нас за то, что мы не­
сколько подробнее будем цитировать сообщение Лопатина. 5 июля
1870 г. Маркс писал своему другу Энгельсу следующее:
«Лафарг известил меня, что молодой русский Лопатин при­
везет рекомендательное письмо от него...
«Он еще очень молод, два года провел в тюрьме, а потом восемь
месяцев в крепости на Кавказе, откуда убежал. Он сын бедного
дворянина и, будучи студентом петербургского университета, за­
рабатывал себе на жизнь уроками. Теперь он живет, очень нуж­
даясь, переводами на русский язык...
«У него очень живой, критический ум, веселый харак­
тер, стоический, как у русского крестьянина, который доволь­
ствуется тем, что имеет. Его слабый пункт: Польша. О ней он
говорит точь-в-точь, как англичанин,— вернее, как английский
чартист старой школы,— об Ирландии.
«Он рассказал мне, что вся история о Нечаеве (23 лет)—
наглая ложь. Нечаев никогда не сидел в русских тюрьмах,
русское правительство никогда не устраивало покушения на него
и т. д.
«Дело было так: Нечаев (один из немногих агентов Бакунина
в России) принадлежал к одному тайному обществу. Другой мо­
лодой человек X., богатый и увлекающийся, оказывал этому об­
ществу денежную поддержку, через Нечаева. В один прекрасный
день X. заявил Нечаеву, что не даст больше ни одной копейки, так
как он не знает, куда деньги деваются. После этого господин Не­
чаев (может быть, потому, что он не мог представить отчет в
1)

Читатель уже знаком с хорошим тоном Гильома, Неттлау и «това­
рища» Брупбахера. Они вообще очень аристократичны. Так, например, го­
воря об Утине они никогда не забывают прибавить: «сын еврея — водочного от­
купщика». Меринг «утаивает» слово «еврей», но придаст значение тому, что
Утин, видимо, по испорченности характера, избрал себе в отцы водочного
откупщика. Не считает ли он доказательством возвышенного образа мыслей
Бакунина, что он был сыном русского рабовладельца, безжалостно эксплоати­
ровавшего и мучившего своих крестьян?
2) О нем см.— Р. L. Lawroff,— «Hermann Alexandrowitsch Lopatin»,—
«Neue Zeit», 1S59. Русская революция 1905 года освободила его после более
чем 20-летнего заключения.

261

деньгах) предложил своим сотоварищам по тайному обществу
убить X., ибо он может в будущем изменить свои убе­
ждения
и
стать
предателем.
Он
действительно
убил
его. Русское правительство преследовало его, как простого
убийцу.
«В Женеве Лопатин прежде всего потребовал об’яснений лично
у Нечаева (по поводу его лживых росказней); тот оправдывался
тем, что эти политические сенсации полезны для так называе­
мого дела. Потом Лопатин рассказал эту историю Бакунину, ко­
торый сказал ему, что он, «добродушный старик», всему этому
поверил. Бакунин потребовал от Лопатина повторить это в при­
сутствии Нечаева. Лопатин немедленно отправился вместе с Ба­
куниным к Нечаеву, где повторилась та же сцена, Нечаев молчал.
Пока Лопатин оставался в Женеве, Нечаев держался очень скром­
но, точно воды в рот набрал.
Но, едва, только Лопатин уехал в Париж, как снова началась
эта безобразная комедия.
Вскоре после этого Лопатин получил от Бакунина оскорби­
тельное письмо по поводу этого дела.
Он ответил ему в еще более оскорбительном тоне.
Результат: Бакунин написал «Pater, peccavi» — письмо (оно
здесь, в руках у Лопатина), но — il est un bon vieillard crédule
(он легковерный, добродушный, старик)».
Послушаем теперь другого свидетеля. В мае Нечаев отпра­
вился в Лондон, с теплым рекомендательным письмом Бакунина
к Таландье.
24 июля тот же Бакунин писал тому же Таландье:
«Он (Нечаев) пришел к убеждению, что необходимо основать
серьезное и несокрушимое общество, взять за основу политику
Макиавелли и принять без всяких оговорок систему иезуитов:
для тела — одно насилие, для души — ложь. Если вы представите
его вашему другу, он немедленно постарается посеять между
вами раздоры, сплетни и интриги,— словом, рассорить вас. Если
ваш друг имеет жену или дочь, он постарается прежде всего
соблазнить ее и добиться того, чтобы она родила ребенка, с целью
вырвать ее из круга оффициальной морали и толкнуть на револю­
ционный протест против общества... Его последнею попыткою
было не что иное, как основание в Швейцарии банды воров и раз­
бойников, разумеется, для того, чтобы достать деньги для рево­
люционных целей».
Так пишет Бакунин о том самом человеке, с которым он в
течение более года действовал во всем заодно, несмотря на все

262

предостережения с различных сторон, и для которого он еще за
несколько месяцев до этого — как не без оснований полагает и
Гильом — редактировал и послал Либкнехту цитированное выше
и полное лжи письмо от 8 апреля, которое Нечаев оправдывал
тем, что политические сенсации полезны для дела.
Между прочим: Нечаев отнюдь не был отбросом рода чело­
веческого.
Свою несокрушимую смелость и силу убеждений он доста­
точно доказал во время своего процесса и заключения в тюрьме.
Мы не будем теперь заниматься вопросом, насколько Баку­
нин несет ответственность за «нечаевщину». Достаточно конста­
тировать, что молодой Нечаев, при всей своей сверхчеловеческой
энергии, никогда не мог бы играть такую роль, если бы за ним не
стоял Бакунин, в качестве агента которого он действовал. В ум­
ственном отношении он не представлял ничего особенно выдаю­
щегося.
Бакунин порвал с Нечаевым не из-за принципиаль­
ных разногласий, не из-за проектированной Нечаевым револю­
ционной экспроприации 1), а потому, что, как он убедился, этот
«юноша» — как называл он Нечаева — не хотел служить его ору­
дием, а, наоборот, хотел использовать его же в качестве орудия.
Повод к разрыву дал так называемый революционный фонд Бах­
метьева, игравший в русском революционном движении подобную
же роль, как революционный фонд Кинкеля, находившийся в
распоряжении Ладендорфа. Бакунин употребил все средства
для того, чтобы Огарев, заведывавший этим фондом вместе с сы­
ном Герцена, передал деньги Нечаеву. Через несколько дней после
этого произошел разрыв между Бакуниным и Нечаевым.
Но Бакунину, который публично так полно отождествил себя
с Нечаевым, трудно было публично порвать с ним. В том же
письме к Таландье, в котором он предостерегает его против Не1)

Так, на упрек одного из членов тайного «альянса» Бакунину, что он
впал в противоречие с самим собою, препятствуя Нечаеву осуществить его план,
Бакунин отвечает следующим образом: «Что касается его последнего предприя­
тия в Швейцарии, то ты, мой дорогой Мрук, ошибаешься, полагая, что я впал
в противоречие с принципами и планами, которые некогда я сам защищал про­
тив Моншаля. Я никогда не отказывался от них и скоро представлю этому до­
статочные доказательства. Но важно, чтобы все это было проделано, во-первых,
с самой полной солидарностью, во-вторых, со знанием места, обстоятельств, лю­
дей и с величайшим благоразумием. Нечаев же хотел действовать за нашею
спиною, при чем он пользовался нашими людьми, как, напр., Анри, и действо­
вал так глупо, что эта история покрыла бы нас всех позором и погубила бы.
Именно потому препятствовал я его плану».—Это написано 19 августа 1870 г

263

чаева, он настоятельно просит его не давать итого заметить Не­
чаеву 1). В дальнейшем Бакунин также предпочитал молчать об
этом. «Украденные» Нечаевым бумаги он и друзья его получили
только после того, как Нечаев был выдан русскому правительству.
Теперь остается только удивляться доброму Неттлау — и всем
столь же добрым господам, которые, в первом и последнем счете,
опираются на него же, когда он со всем пафосом глубочайшего
морального возмущения обрушивается на бедного Либкнехта за
то, что он якобы предоставил Боркгейму полную «свободу дей­
ствий» для «оплевывания» всех (?!) русских революционеров, в
том числе Нечаева!
Дело обстоит как раз наоборот. Если Либкнехт встречал часто
с недоверием русских революционеров следующего поколения и
в каждом из них подозревал маленького Нечаева, то это было
только вполне естественною, подчас очень сильною, реакциею про­
тив того большого доверия, которое он питал раньше к Бакунину
и Нечаеву. Последние сами вызвали в Либкнехте недоверие
к русским, а не нашли его в готовом виде.
Так обстоит дело, в свете исторической критики, со всеми
«такими же клеветами», которые Либкнехт будто бы «вновь опу­
бликовал» «вскоре» после базельского конгресса.
Дабы «товарищ» Брупбахер не мог сказать, что я «утаил»
самое «точное» из приведенных им доказательств, удостоверяю­
щих низость Маркса и Либкнехта, я приведу читателю из его «за­
служенного и полезного труда» конец рассказа о «некрасивых»
и «непривлекательных» махинациях Бебеля, Либкнехта и Маркса.
«Они (т.-е. уже известные нам «такие же клеветы») появи­

лись
также
в
одной
американской
газете.
Ког­
да
друзья
Бакунина
протестовали
против
этого,
редактор
заявил:
«я
получил
эту
информацию
от
моего
друга
Карла
Маркса,
сообщившего
мне
ее
из
Лондона»;
он
обещал
напечатать
опровер­
жение, которое, однако, не появилось».
Может ли быть более «точное» доказательство? В «какой-то»
газете, «какие-то друзья», «какой-то» редактор, «какие-то» клеветы.
1)

«По многим причинам нам нежелательно, чтобы они (Нечаев и его друг)
теперь узнали, что мы ведем против них войну по всем пунктам. Необходимо,
чтобы они думали, что эти предостережения исходят из лагеря моих противни­
ков, что, впрочем, будет, соответствовать истине, ибо, как мне известно, о них
написали в очень энергичном тоне в Лондон, генеральному совету. Не ра­
зоблачайте нас преждевременно в их глазах. Они украли у нас бумаги, и их-то
мы должны сперва получить обратно!»— Разумеется, Бакунин был «человеком без
задних мыслей»!

264

«Cacatum
est,
non
pictum»,—
сказал
по
«какому-то»
поводу на готском конгрессе в 1896 г. старый грубовато-резкий
«солдат революции».— «Cacatum est, non scriptum»,— сказал бы
он об этом «образце спокойного и делового обсуждения».
Разные Штиберы и Фогты нередко забрасывали наших вели­
ких мертвецов грязью. Но последних это ничуть не трогало. «Кто
шествует по пути истории»,— повторил однажды Маркс слова Чер­
нышевского, которому также приходилось достаточно терпеть от
русских Штиберов и Фогтов,— «не должен пугаться грязи».
Но, поистине, наши великие мертвецы не заслужили того,
чтобы любой «сентиментальный осел»,— как выразился бы Баку­
нин,— безнаказанно оскорблял их память, да еще под защитою
партийного флага!
X.
— Но,— скажут нам,— вы забываете знаменитое «Конфиден­
циальное сообщение», которое Маркс послал своим немецким сто­
ронникам 28 марта 1870 г. и где он, бесстыдно злоупотребляя име­
нем генерального совета, предательски оклеветал Бакунина.
Это — то самое «Конфиденциальное сообщение», которое «това­
рищ» Брупбахер перепечатал, для того, чтобы «лучше осветить
всю степень простодушия Бакунина», и которое он признает по­
зорным пятном на характере Маркса; по его мнению, это пятно
«никогда не будет смыто и, в лучшем случае, сможет быть об’яс­
нено психологически».
Вот уже сорок лет это «Конфиденциальное сообщение» вы­
двигается против Маркса. Правда, в течение тридцати лет ав­
торы этого обвинения не имели ни малейшего представления о со­
держании этого сообщения; они упорно повторяли слово «кон­
фиденциальное», а ведь известно, что повторение является самою
сильною риторическою фигурою. огромною гипнотизирующею
силою.
Indignatio facit poëtain. И в данном случае нарисовали се­
бе яркую картину, которая действует на читателя гораздо силь­
нее, чем самое убедительное логическое доказательство.
Согласно этой картине, в Лондоне сидел вероломный Маркс
и рассылал свое «Конфиденциальное сообщение», если не всему
миру, то, во всяком случае, Либкнехту и компании; в Локарно же
сидел простодушный Бакунин и, ничего не подозревая, корпел
над переводом приведшего его в восхищение «Капитала», этого
сочинения высоко ценимого им учителя, с которым он горячо же­
лал жить в полном согласии.

265

Подобным же образом, в Берлине сидел оклеветанный Швей­
цер и писал свою блестящую статью о «Капитале», а в Лейпциге
сидел агент Маркса Либкнехт и об’являл его агентом Бисмарка.
Эта картина была слишком соблазнительна, чтобы Меринг мог
устоять против нее. Он писал:
«В марте 1870 г., когда Маркс отправил из Лондона свой пер­
вый циркуляр (т. е. «Конфиденциальное сообщение») против
«крайне опасного интригана», Бакунин потел в Локарно над по­
пыткою перевести «Капитал» на русский язык».
Как известно, Меринг — принципиальный враг кавычек. Но на
этот раз он делает исключение,— дабы еще сильнее оттенить
привлекательность простодушного Бакунина.
Мы видели, что писал Бакунин о малых и великих немецких
евреях в октябре 1869 г.; теперь мы знаем, почему он в то
время «щадил» и «любил» Маркса; теперь мы знаем его хитрый
план кампании против Маркса, сообщенный им Герцену вскоре
после базельского конгресса.
К этому времени относится его попытка перевести «Капи­
тал». Уже из статьи Бернштейна читатель мог узнать, что Баку­
нин предпринял эту работу не «из уважения к научной ценно­
сти» «Капитала». Лишь в декабре приступил он к этой работе.
Верно только то, что он над нею «потел». И уже в феврале
1870 г. он ее прервал.
Мы оставляем в стороне вопрос о том, почему это произо­
шло. 3 марта 1870 г. лицо, доставившее эту работу Бакуни­
ну (то был один русский), получило знаменитый «аутентический
документ», при помощи которого Маркс будто бы хотел на гааг­
ском конгрессе «доказать мошенничество Бакунина» на том ос­
новании, что Бакунин «не вернул своему издателю аванса». До
того времени было лишь известно, что Нечаев, по поручению Ба­
кунина, будто бы сообщил, что последний от работы отказы­
вается.
Меринг рассказывает нам, что этот документ опубликован
Бернштейном, но что он нисколько не порочит чести Бакунина. Воз­
можно, что это так. Но мы убеждены, что не только Гильом, Нет­
тлау и все находящиеся еще в живых друзья Бакунина, но и
Бернштейн, якобы опубликовавший этот документ, были бы весь­
ма признательны Мерингу, если бы он указал, в каком именно
журнале и когда именно опубликован этот «аутентический доку­
мент», о котором он говорит столь категорически.
Пока же мне остается предположить, что Меринг взял свои
новые сведения из тех же «каких-то» источников, из которых он

266

узнал также, что Бакунин не закончил перевода потому, что
«вскоре вспыхнула франко-прусская война; она и последствия
ее увлекли Бакунина в водоворот страстной агитации».
Тов. Меринг может успокоиться. Каким злобным характером ни
отличался Маркс, но никогда не делал он попытки «лишить Баку­
нина его честного имени» на том основании, что «он не вернул сво­
ему издателю аванса в 300 рублей». И это по очень простой причине.
Маркс был тоже «литератором» и отлично знал, что «немало писа­
телей», и в том числе знаменитейшие имена, «нередко не возвра­
щали аванса своим издателям». Филистером и мещанином Маркс
никоим образом не был. Но он был не только «литератором», а так­
же духовным вождем и советником, если не самой многочисленной,
то самой разветвленной и развитой из существовавших тогда рабо­
чих организаций. И он отличался высоким чувством моральной от­
ветственности перед рабочим классом и перед историей!
Но если и новое утверждение Меринга также не выдерживает
соприкосновения с суровыми фактами, то оно все же имеет бес­
спорное преимущество. Оно не является «плагиатом». Честь об’яс­
нения гаагского инцидента филистерскими и мещанскими моти­
вами принадлежит исключительно Мерингу!
XI.
Посмотрим теперь на другую половину картины, вернемся к
Марксу, который «украл и скрыл прекрасную корону».
Немногие, оставшиеся еще в живых, старые партийные това­
рищи, современники той исторической эпохи,— в их числе, может
быть, и Меринг,— помнят, что «Конфиденциальное сообщение» уже
сыграло однажды роковую роль в истории германской социал-демо­
кратии. Оно послужило тем дальнобойным орудием, которое про­
куратура выдвинула, чтобы доказать «подпольные действия»
Интернационала и солидарной с ним германской социал-демо­
кратии (разумеется, только «эйзенахцев»). Один раз это проку­
ратуре не удалось, а второй раз удалось как нельзя лучше.
Начнем с последнего, с так называемого процесса по обвинению
в государственной измене.
В отчете о шестом дне заседаний суда (16 марта 1872 г.), напе­
чатанном в «Volksstaat» (№ 23, от 20 марта 1872 г.), мы читаем сле­
дующее:
«Далее следует чтение «Конфиденциального сообщения» гене­
рального совета Интернационала из Лондона от 28 марта 1870 г.
относительно русского Бакунина и происков его внутри Интерна­
267

ционала. К этому документу. составленному на немецком языке,
присоединен другой, французский документ, перевод которого так­
же оглашается...
«Из указанного сообщения генерального совета председатель
извлекает, как особо существенные, следующие три пункта: 1) в
нем говорится, что «генеральный совет держит непосредственно
в
своих
руках
великий
рычаг
пролетарской
револю­
ции», откуда господин председатель заключает, что генеральный
совет рассматривает самого себя, как верховный революционный
комитет, а подчиненные ему организации — как подчиненные
революционные
комитеты;
2)
во
французском
документе
идет речь о «серьезной подпольной деятельности» генераль­
ного совета, т.-е., как полагает председатель, о такой деятельности,
которая имеет все основания прятаться от лица закона;
3) в документе сказано: «эйзенахская социал-демократическая
партия принадлежит к Интернационалу, партия Швейцера не при­
надлежит»,— откуда председатель опять-таки делает вывод об оф­
фициальной принадлежности этой партии к Интернационалу, как
его группы».
Со стороны председателя — господина Мюке, хорошо известного
теперь всем по воспоминаниям Бебеля,— это был ловкий удар, под­
готовленный при помощи какого-нибудь Штибера или прокурора.
Правда, обвиняемые знали, что «Конфиденциальное сообщение»
попало в руки полиции еще 9 сентября 1870 г. при обыске у Шпира,
члена брауншвейгского комитета; они знали, что оно, вместе с дру­
гими письмами, приобщено к огромному обвинительному мате­
риалу; но, по причинам, которые мы после узнаем, они считали этот
вопрос ликвидированным.
Лишь это обстоятельство об’ясняет нам, почему — как видно
из ответа Либкнехта — эти вопросы были неприятны для обвиняе­
мых. Наиболее неприятным был вопрос второй. Либкнехт, очень
умело показав нелепость первого вопроса, продолжал:
«Далее: выражение «серьезная подпольная деятельность»,
как то видно из его буквального смысла, употребляется в противо­
положность шарлатанской поверхностной рекламе и означает серь­
езное воздействие на базисе экономических отношений, в отличие
от напыщенных фраз Бакунина, которые недавно подверглись осу­
ждению. Итак, я понимаю слово «подпольный», в соответствии с
самым строгим смыслом этого слова, как противоположностью сло­
ву «поверхностный». Если бы слово «подпольный» было равнозна­
чуще «тайному»,— а я должен признать, что само по себе это
выражение может быть понимаемо таким образом,—то гене-

268

ральный совет допустил бы нарушение статутов Интернационала,
согласно которым он должен действовать лишь публично.
Вообще, я не могу верить, что «Конфиденциальное сообщение»
исходит от Маркса. Маркс — секретарь для Германии, а не для
Швейцарии; между тем, нет сомнения, что секретарь для
Швейцарии должен был составить документ, предназначенный
прежде всего для Швейцарии. Во всяком случае, никто не имеет
права подсовывать Марксу заговорщические тенденции, так как он
был всегда противником заговоров и часто самым резким образом
заявлял это».
«Отговорки» Либкнехта нисколько не помогли ему. Прокурор
Гофман заявил:
«В то время, как раньше коммунисты действовали тайным
образом, Интернационал изменил программу в том смысле, что
проповедовал публичность. Но этой открыто выражаемой тенден­
ции к публичности противоречит факт, указанный самим гене­
ральным советом в «Конфиденциальном сообщении»: его дея­
тельность подпольная — он держит в своих руках рычаг ре­
волюции:— генеральный совет выступит в решающей роли в
случае возможных революций».
Но «на далеком юге», в Швейцарии, сидел гораздо более
опасный обвинитель, столь же молодой, сентиментальный и бес­
пощадный, как Сен-Жюст: то был Гильом.
В своем «Мемуаре» он писал:
«Председатель суда присяжных говорит, что в «Конфиденци­
альном сообщении генерального совета сказано о «серьезной под­
польной деятельности» генерального совета, и спрашивает Либ­
кнехта, что следует понимать под этим выражением.— Что же от­
ветил Либкнехт?»
Далее у Гильома следует «уничтожающий» анализ всех отго­
ворок Либкнехта. Они разбиваются, рассеиваются, уничтожаются,
слово за словом. Гильом доказывает, как дважды два — четыре, что
председатель и прокурор имели полное право говорить о серьез­
ной подпольной деятельности генерального совета. Да, Маркс
был конспиратор, занимавшийся «подпольной деятельностью».
Но председатель и прокурор неправильно поняли эти слова. В
этом таинственном «Конфиденциальном сообщении» идет речь не о
«подпольной деятельности» против буржуазного общества, —
ведь, «мы, анархисты, также смертельные враги этого общества,
и гораздо более радикальные», — а о «подпольной деятельности»
марксовой клики, направленной против всего Интернационала.

269

«Тайная, безличная и диктаторская организация, руководи­
мая исключительно своекорыстными интересами, извращающая
моральное чувство тех, кто служит ей в качестве орудия, беспо­
щадно сокрушающая все, что стоит иа ее пути; такая организа­
ция способна на все, и все бесчестные действия, которые возму­
щали бы нас, если бы их совершал человек, взгляды и дела кото­
рого свободны, не удивляют нас со стороны этой иезуитской ор­
ганизации».

«Первое
вещественное
и
неопровержимое
до­
казательство
подпольной
деятельности
марксо­
вой котерии» этой новой Сен-Жюст — последний так же бы­
стро открыл за спиною Дантона лондонского Питта — нашел в
двух словах председателя лейпцигского суда 1).
Это не мистификация, и мы не в доме сумасшедших. Но если
это безумие, то в нем есть своя система.
Подобно Гильому, Неттлау также не имел ни малейшего пред­
ставления о содержании «Конфиденциального сообщения». Прав­
да, в свет вышло отдельное издание «Процесса по обвинению в
государственной измене», но Либкнехт и Бебель были так веро­
ломны, что все еще скрывали упомянутое сообщение...
«Нам не удалось нигде достать копию «Конфиденциального
сообщения»,— пишет Неттлау,— а судебная копия была бы слиш­
ком дорога».
В виду этого, Неттлау не оставалось ничего другого, как стро­
ить «гипотезу». Опираясь на «какие-то» источники, он «устано­
вил», что весь собранный Утиным для Маркса материал о Баку­
нине и Нечаеве «содержался в так называемом «Конфиденциаль­
ном
сообщении»,
оставшемся
до
сих
пор
неизвест­
ным».
К счастью, существует еще правда на земле. Маркс был ра­
зоблачен одним из его же окостеневших учеников. 7 января 1899 г.
Неттлау выразил горячее пожелание, чтобы какой-нибудь «слу­
чай раскрыл» «глубокую тайну» «Конфиденциального сообщения»,
и через три года, 12 июля 1902 года, эта «глубокая тайпа» была
раскрыта Каутским, который извлек «конфиденциальное сообще­
ние» на свет божий.
И что же оказалось?— Оказалось, что таинственное «Конфи­
денциальное сообщение» есть не что иное, как циркуляр от 16 ян­
варя: «Communication privée», — по-немецки «Konfidentielle
1)

241—244.

270

«Mémoire de la Fédération Jurassiennc», Sonvillier, 1873, pp. 82, 83,

Mitteilung»,— который Неттлау собственною рукою поместил в
своем монументальном труде в тот же день 7 января 1899 г., ко­
гда выражал страстное желание, чтобы тайна была раскрыта:
это «страстное желание» выражено на странице 379, а «Commu­
nication privée» напечатана на страницах 375—377!
И где же нашел Неттлау этот таинственный документ?— В бу­
магах интимного друга Бакунина, русского Жуковского, который
вместе с Гильомом, был делегирован бакунистами на гаагский
конгресс.
Что же сказал после этого Гильом? Узнал ли он в «Конфи­
денциальном сообщении», напечатанном в «Neue Zeit», тот са­
мый циркуляр, который он читал у Неттлау в 1900 г, и которого
он до того времени будто бы не видел?
Конечно, да. Достаточно почитать следующий рассказ.
Нельзя представить себе более уничтожающую критику этого «об­
разца спокойного и делового изложения», как называет Неттлау
«Мемуар» Гильома. Этот рассказ, как самокритика, заслуживал
бы величайшей похвалы, если бы автор его не настаивал на всех
своих выводах, хотя он мог убедиться в том, что его факты ни на
чем не основаны 1):
«На лейпцигском процессе (заседание 16 марта 1872 г.) пред­
седатель суда говорил о «Конфиденциальном сообщении» генераль­
ного совета, датированном 28 марта 1870 г. и редактированном
частью на немецком, частью на французском языке. Во француз­
ской части (представлявшей не что иное, как «Конфиденциальное
сообщение» от 1 января 1870 г.), по словам председателя, шла речь
о «серьезной подпольной работе» генерального совета. В то вре­
мя весь контекст был мне неизвестен, и я полагал, что это

выхваченное
из
текста
выражение
о
«подполь­
ной
работе»
относится
к
тайной
и
диктаторской
организации,
посредством
которой
котерия
Маркса
пыталась
руководить
Интернациона­
лом; в таком смысле я комментировал это выра­
жение в своем Мемуаре» 2).
Читатель видит, что я его не мистифицировал. Если мог оши­
баться такой гигант, как Маркс, почему не ошибиться и Гильому?
1)

Во избежание недоразумений, заметим следующее: смешно было бы
видеть в «Мемуаре» значительный «исторический вклад в историю Интерна­
ционала, но нет сомнения, что это один из важнейших документов этой
истории. Подобно всякому другому документу, он должен быть использован
и подвергнут критическому рассмотрению.
2) Guillaume, «L'Internationale». Tome premier, p.p. 265—266.

271

Но дело в том. что этот «образец спокойного и делового из­
ложения» составляет еще по сей день тот источник, из которого
все немарксисты и далее все марксисты, не страдающие манера­
ми «марксовых попов», черпают, прямо или косвенно, свои све­
дения по истории Интернационала.
XII.
Но как же происходила вся эта история в действительности?
Носило ли «Конфиденциальное сообщение», действительно, столь
«конфиденциальный» характер, как хотят нас уверить Гильом и
Неттлау?
Дело гораздо проще. «Вскоре после базельского конгресса
газета «Egalité», руководимая в то время бакунистами, открыла
поход против генерального совета. Это произошло, как думали,
под влиянием Бакунина. Так думали в Женеве, так же думали и
в Лондоне. Даже Гильом вынужден сказать, что генеральный со­
вет имел основание так думать, и теперь находит весьма резкие
слова для редакции, испортившей дело несвоевременным усер­
дием.
От генерального совета требовали, между прочим, чтобы он
оффициально и публично высказался о деле Либкнехта—Швей­
цера; порицали генеральный совет за превышение им полномо­
чий в резолюциях об арестованных фениях, так как он не должен
был заниматься политическими вопросами местного характера;
требовали, чтобы он отказался от непосредственного контроля над
Англией и учредил, рядом с собою, особый центральный комитет
для Англии.
«Egalité» была органом романской федерации. Если гене­
ральный совет мог игнорировать нападки газеты «Progrés» в
Локле,— выходивший «под редакцией фанатического привержен­
ца Бакунина — Гильома», — то он не мог сделать того же по отно­
шению к центральному органу швейцарских членов Интернацио­
нала, говоривших на французском языке.
Все эти вопросы подверглись обсуждению уже в заседании
генерального совета 14 декабря 1). Решено было ответить на во­
просы в ряде резолюций, которые — как то имело место почти
всегда — составлялись подкомиссией из всех секретарей для от­
дельных стран или, если угодно, Марксом. Так как генеральный
совет — или, если угодно, Маркс — держался того мнения, что ответы
на эти вопросы не подлежат опубликованию, а должны быть со­
1)

272

Согласно неопубликованным протоколам генерального совета.

общены лишь секциям Интернационала, то решено было — это
был первый случай — послать ответ «генерального совета феде­
ральному совету романской Швейцарии в Женеве» в форме
«communication
privée»
(по-немецки
«konfidentielle
Mit­
teilung»), т. e. как сообщение, которое, подобно всем сообщениям
генерального совета, предназначается для всех секций Ин­
тернационала, но не подлежит опубликованию.
Юнг послал указанное сообщение Швейцарским комитетам,
Дюпон — секретарь для Франции — французским, Маркс же, в ка­
честве секретаря для Германии, «отправил» «Конфиденциальное
сообщение» брауншвейгскому комитету. Но он находился в го­
раздо более затруднительном положении, чем его коллеги, секре­
тари для Швейцарии, Бельгии и Франции. Как открытозаявил
Либкнехт на процессе по обвинению в государственной измене,
эйзенахцы принадлежали к Интернационалу «идейно и фак­
тически,
но
неоффициально
и
формально».
До
тех
пор они могли узнавать все постановления генерального совета из
газет. Но теперь дело обстояло иначе. Впервые генеральный совет,
как таковой, был вынужден послать сообщение, непредназна­
ченное для печати. Маркс избрал, поэтому, следующий путь: он
допустил «фальсификацию», превратив сообщение генерального
совета в частное сообщение, писал в нем о себе в третьем лице,
«утаил» все оффициальные формулы, как, например, фразу: «Под­
лежит сообщению только всем комитетам Международного То­
варищества Рабочих», а также не подписался под ним в качестве
секретаря для Германии. Документу он предпослал некоторые об’­
яснения, как то делали все секретари, и добавил в конце кое-какие
новые факты, которые стали ему известны недавно.
Маркс, считавший себя очень ловким заговорщиком, полагал,
что даже прусская полиция не сможет теперь сделать из «Конфи­
денциального сообщения» улику против эйзенахцев.
Хотя Маркс не принимал в своих расчетах во внимание фран­
ко-прусской войны и Фогеля фон-Фалькенштейна, тем не менее,
мог убедиться, что он и Кутельман, который был адресатом, дей­
ствовали очень благоразумно. Сделанная Кугельманом копия не
носила ни малейших следов происхождения от генерального со­
вета. И, когда она была забрана полицией у Шпира (9 сентября
1870 г.), она не оказала никакого влияния на процесс брауншвейг­
ского комитета, происходивший в ноябре 1871 г. 1).
Достаточно прочесть следующие строки из отчета о процессе:
1)

W. Bracke,— «Der Braunschweiger Ausschuss der sozialdemokratischen
Partei in Lötzen und vor dem Gericht».— Braunschweig, 1872, SS. 155—156.

18

273

«Далее пред’является найденная у Шпира копия «Конфиден­
циального сообщения о русском Бакунине», датированного: Лон­
дон, 28 марта 1870 г.
«Прокурор замечает по этому поводу, что сообщение о Баку­
нине исходит, повидимому, от Шпира. Шпир говорит, что получил
это сообщение для прочтения через Браке и больше ничего о нем
не знает. На предположение прокурора, что сообщение исходит от
«Egalité», Шпир возражает, что, ведь, «Egalité» есть орган Баку­
нина».
«Конфиденциальное сообщение» было «сфальсифицировано»
так умело, что прокурор даже не заподозрил его происхождения
от генерального совета.
Незадолго до падения второй империи во Франции, имен­
но — в Лионе и Париже, были предприняты массовые аресты, на­
правленные против Интернационала. Среди забранных полицией
бумаг находились также несколько экземпляров «Communication
privée», т. е. «Конфиденциального сообщения», из которых видно
было, что генеральный совет рассылал также частные конфиден­
циальные циркуляры. Кто мог бы поручиться, что этот циркуляр
первый или единственный? Одновременно были найдены много­
численные документы бакунинского «альянса». Французские про­
куроры валили все это в одну кучу. Правда, генеральный совет
протестовал в публичном заявлении против попытки изображать
Интернационал обществом заговорщиков. Но это нисколько не
помогло.
Пользуясь всеми забранными полицией бумагами, Тестю на­
писал свое известное клеветническое сочинение об Интернацио­
нале. Напечатанное уже в мае 1870 г., оно предназначалось для про­
куроров и полицейских комиссаров и оказало также «ценные услу­
ги» во время третьего процесса Интернационала в Париже. Но лишь
в 1871 г. это полицейское произведение приобрело европейскую
известность.
Я предполагаю, что здесь кроется об’яснение того загадочного
факта, что прокурор Гофман догадался о происхождении «Конфи­
денциального сообщения» от генерального совета. Достаточно толь­
ко обратить внимание на его радость, когда он в выдержках из
«частного сообщения» генерального совета опознал то самое «Кон­
фиденциальное сообщение», мимо которого беззаботно прошел лег­
коверный прокурор Кох. А у Тестю он нашел все то, что ему нужно
было: рычаг пролетарской революции, серьезную подпольную дея­
тельность и прочие революционные жупелы. Достаточно сравнить
«выдержки из «Конфиденциального сообщения, адресованного

274

генеральным советом Интернационала в Лондоне федеральному со­
вету романской Швейцарии» (резолюции, принятые в заседании
генерального совета 1 января 1870 г.)»,— с выдержками, напечатан­
ными уже в первом издании «Процесса по обвинению в государ­
ственной измене»,— последние представляют собою лишь перевод
первых,— чтобы сразу узнать источник, из которого черпали свою
премудрость как прокурор Гофман, так и Гильом, хотя они исполь­
зовали эти сведения самым различным образом 1).
Уже на третьем процессе Интернационала в Париже была до­
казана правильность предположения Либкнехта, что слово «под­
польная» исходит не от Маркса, что перевод «Конфиденциаль­
ного сообщения» сделан французом,— ведь, с января по март 1870 г.
Маркс был опасно и почти смертельно болен 2); на указанном про­
цессе обнаружилось из письма секретаря для Франции, что пере­
водчиком был Дюпон. А из текста сообщения можно было легко
увидеть, как мало страшного содержал он в себе, несмотря па слово
«подпольная», произведшее такое большое впечатление на все по­
лицейские умы, а также на Гильома. Именно поэтому Каутский,
который к тому времени совершенно, повидимому, забыл, что «Кон­
фиденциальное сообщение» играло такую важную роль в процессе
по обвинению в государственной измене 3), перевел соответствующее
место следующим образом:
Каутский.

Оффициальный перевод.

— Если бы мы предпочитали на
место
серьезной
и
незамет­
ной работы поставить шумную
рекламу, мы, может быть, допустили
бы ошибку и дали публичный ответ
на вопрос «Egalité» о том, почему «ге­
неральный совет допускает столь
обременительное совмещение фун­
кций?»

— Если бы генеральный совет
имел желание на место серьез­
ной
и
подпольной
деятель­
ности поставить шумиху рекламы,
он, быть может, допустил бы ошибку
и дал бы публичный ответ на во­
прос «Egalité»; почему генеральный
совет терпит такое совмещение своих
функций.

1)

Testut,— «L’Internationale», 1-ое издание, стр. 260—262, или 3-е издание,
также 1871 г., стр. 237—238, и «Hochverzatsprozess», Leipzig, 1872, стр. 226—
228. Гильом доставляет себе теперь удовольствие, переводя «Konfidentielle
Mitteilung» словами «Communication confidentielle», с целью провести хоть не­
которое различие от «Communication privée». Было бы жестоко с нашей стороны
лишить его этого невинного развлечения.
2) За время с 4 января по 15 марта 1870 г. он из-за болезни отсутствовал
на заседаниях. Этим об’ясняется также, почему он с таким опозданием выпол­
нил свои обязанности секретаря для Германии.
3) «Это верно. Я читал брошюру о процессе по обвинению в государствен­
ной измене в 1875 г. и с тех пор пользовался ею лишь для справок».— Примечание
Каутского, сделанное им к моей статье в «Neue Zeit».

18*

275

Теперь надо представить себе тогдашнее политическое поло­
жение: Парижскую Коммуну с ее «позорными деяниями», травлю
против Интернационала, который постоянно смешивали — не все­
гда, быть может, умышленно — с «альянсом», инсценированный
русским правительством осенью 1871 г. так называемый нечаев­
ский процесс, которому был придан нарочито-публичный харак­
тер. Припомнив все это, легко понять, почему германская полиция
и юстиция думали,— как выразился следственный судья при до­
просе Гепнера,— что эйзенахская программа есть лишь мнимая
программа, а партийная организация — лишь мнимая ор­
ганизация. Ведь, Тестю неопровержимо доказал, что за спиною
оффициальной организации Интернационала скрывается тайная,
подпольная. Правда, он ставил в вину генеральному совету
все послания «альянса», но, ведь, он нашел также «Конфиденци­
альное сообщение» генерального совета,— и это особенно
«важное» доказательство они имели теперь в своих руках, как
Гильом имел в своих руках это «первое вещественное и неопро­
вержимое
доказательство»
существования
подпольной
мар­
ксистской организации.
Итак, Либкнехту и Бебелю приходилось отдуваться, между
прочим, и за дела бакунинского «альянса».
Никто не станет оспаривать того, что Маркс имел такое же
право писать «конфиденциально» о Бакунине, как и Бакунин о
нем. Против этого может спорить разве только «товарищ» Брупба­
хер, установивший с «точностью», что Бакунин никогда не писал
ни одного оскорбительного слова о Марксе без того, чтобы не по­
слать ему заранее копию в Лондон.
Но здесь появляется Гильом и, со свойственною только ему
«фатальною основательностью», исправляет мои неправильные ука­
зания. Он торжественно указывает мне на слова:— «International
Working Mens Association. Central Council. London»,— помещен­
ные в «Neue Zeit» в начале «Конфиденциального сообщения»:
разве это не доказывает, что Маркс посылал свои сообщения о Ба­
кунине под фирмою генерального совета?
Да, здесь, действительно, было злоупотребление... почтовыми
бланками генерального совета. Это злоупотребление— а, быть мо­
жет, и другие— допускали все секретари генерального совета: Кре­
мер, Эккариус, Юнг, Дюпон, Лафарг, Маркс и даже «богатый фа­
брикант» Энгельс!— Как мало значения придавали этому даже
суды, видно из того, что они никогда не пытались доказывать более
близкое отношение некоторых документов к генеральному совету

76

на том основании, что они написаны на бумаге с его печатью. Та­
кой глупости не обнаруживали даже прокуроры!
Что касается специально интересующего нас сейчас случая, то
Кугельман отлично знал, что письмо Маркса к нему отнюдь еще
не было письмом генерального совета; поэтому, сделав копию для
Браке, он «утаил» эту излишнюю надпись.
К сожалению, Каутский этого не заметил.
Некоторые другие письма к Кугельману также писаны на
бланках генерального совета. Например, письмо от 12 декабря
1868 г., на котором Каутский «утаил» надпись.
Но, что письма Маркса отнюдь не становились письмами
генерального совета благодаря тому, что он употребил бумагу с
«оффициальным» штемпелем,— видно из письма госпожи Маркс
к Беккеру, также написанного на оффициальном бланке.
Теперь мы намерены, для разнообразия, показать читателю
нижеследующее «Конфиденциальное сообщение» — однако, не Мар­
кса о Бакунине, а — Бакунина о Марксе. До сих пор оно остава­
лось «неизвестным», даже Марксу и тем лицам, которых оно каса­
лось; но мы не совершим никакого акта предательства, если со­
общим его теперь широкой публике.
«Но вообще следует сказать, в интимном кругу Маркса можно
заметить страшно мало братского чистосердечия. Напротив, там
широко распространены скрытность и дипломатическое лукавство;
между различными эгоизмами существует нечто вроде тайной борь­
бы и немого компромисса. А где вмешивается тщеславие, там для
братства не остается уже никакого места. Всякий настороже, ибо,
в противном случае, он опасается быть принесенным в жертву и
подавленным.
«Весь круг Маркса состоит из взаимного согласования образую­
щих его различных тщеславий. Марксу, как верховному вождю,
приходится раздавать почетные должности, но одновременно он
ведет травлю — всегда низким и тайным образом, никогда от­
крыто и честно — против всех тех, которые имели несчастье проя­
вить к нему меньше почтительности, чем он привык встречать со
стороны других.
«Если он только начал против кого-нибудь травлю, она уже
ни перед чем не остановится, даже перед низостью и подлостью. Сам
еврей, он собирает вокруг себя в Лондоне и во Франции, особенно
в Германии, кучу маленьких еврейчиков, более или менее интелли­
гентных, проворных, интригующих и спекулирующих, какими
евреи являются повсюду,— торговых и банковских служащих, бел­
летристов, политиков, газетных репортеров всех направлений и

277

всех цветов, словом, как литературных, так и биржевых маклеров.
Одною ногою они стоят в банке, другою в социалистическом дви­
жении, а задом сидят в немецкой периодической прессе. Все газеты
в их руках, и легко представить себе, как тошнит от литературы,
возникающей таким образом.
«Итак, весь этот еврейский мир,— эта эксплоататорская секта,
этот народ-кровопийца, эти жадные, тощие паразиты, сплоченная
и крепкая организация которых преодолевает не только все госу­
дарственные границы, но даже все противоположности политиче­
ских верований,— этот еврейский мир в большей своей части нахо­
дится в настоящее время, с одной стороны, в руках Маркса, а с
другой стороны — в руках Ротшильда. Я глубоко убежден, что Рот­
шильд высоко ценит заслуги Маркса, а Маркс, с другой стороны,
питает инстинктивное влечение и глубокое уважение к Ротшильду.

«Это
может
показаться
странным.
Что
обще­
го
между
коммунизмом
и
высшим
финансовым
миром?
—
А
вот
что.
Коммунизм
Маркса
стре­
мится
к
мощной
централизации
государства,
а
всюду,
где
идет
речь
о
централизации
госу­
дарства,
в
настоящее
время
необходимо
дол­
жен
существовать
центральный
государствен­
ный
банк,
а,
где
существует
подобный
банк,
там
всегда
найдет
себе
средства
существова­
ния
и
паразитический
еврейский
народ,
спе­
кулирующий на народном труде.
«Но, как бы то ни было, факт тот, что боль­
шая
часть
этого
еврейства
в
руках
Маркса,
особенно
в
Германии.
Достаточно
ему
только
начать
против
кого-нибудь
травлю,
как
немед­
ленно
против
последнего
поднимется
целая
буря
оскорблений,
самых
низких
подозрений,
смехотворства и подлых клевет — во всех социа­
листических
и
несоциалистических,
респуб­
ликанских и монархических газетах».
Читатель видит теперь, кому действительно принадлежит честь
открытия подпольной деятельности Маркса. Незадолго до описан­
ных событий молодой и талантливый ученый Брентано разрушил
все здание «Капитала», представив «первое вещественное и неопро­
вержимое доказательство» того, что вся ученость Маркса — лишь
пыль, которую он пускает в глаза. Подобно этому, молодой и та­
лантливый ученик Бакунина Гильом — представил «первое веще­
ственное и неопровержимое доказательство» того, что Интернацио­

278

нал Маркса служил только ширмою, за которою скрывалась без­
божная банда бессовестных и морально неразборчивых иезуитов.
И оба они разглашали свое открытие на весь мир, и оба с одина­
ковым успехом!
Теперь послушаем «товарища» Брупбахера:
«В отзывах Маркса о Бакунине и бакунистах мы найдем вся­
кого рода ругательные выражения и инсинуации, но не встретим
никаких аргументов по существу насчет федерализма. Маркс слиш­
ком презирал не только ненавистного ему Бакунина, но и публику
вообще, чтобы — метать бисер перед свиньями».
И к такой-то грязи, от которой,— по выражению Неттлау,—
«тошнит», доверчиво отнесся блестящий историк германской со­
циал-демократии, редактор литературного наследства Маркса и
Энгельса! Одно, правда, верно: «товарищ» Брупбахер — «рядовой
фанатик» и питает к «Марксистским формулам» не большее почте­
ние, чем известный персонаж крыловской басни, подрывающий
корни того дуба, жолудями которого сам же питается!

279

ИСТОРИЯ БЕЗ КАВЫЧЕК
(ОТВЕТ МЕРИНГУ)

Меринг заявляет, что он не читал моих статей. Во всяком слу­
чае, он не делает ни малейшей попытки ослабить или опровергнуть
мои доводы. Он удовлетворился тем, что выругал меня «от’явлен­
ным спорщиком», автором многочисленных «самых рискованных
искажений и извращений» и заподозрил мои мотивы.
Его ругательства, которых он не пытается обосновать ни еди­
ным словом и которые лишь свидетельствуют о бессильной ярости,
так же мало трогают меня, как похвалы, которыми он еще раньше
удостоил меня в своем фельетоне и удостаивает теперь, одновре­
менно со своими ругательствами, в другом журнале. И если он при­
писывает мне мотивы, исходящие «не из существа дела», то я ука­
жу ему «Вадемекум для господина пастора Ланге» Лессинга, где
он найдет классический ответ на подобные полемические приемы.
Если Меринг полагает, что только реабилитацию Швейцера,
но не реабилитацию Маркса, Энгельса, Либкнехта и Бебеля, можно
об’яснять не личными мотивами, то я не понимаю, какими моти­
вами по существу дела можно было бы оправдать такое различие.
Но всем этим Меринг так же мало может устранить свои исто­
рические несообразности, как блаженной памяти пастор Ланге не
мог устранить свои филологические промахи. Чтобы заставить за­
быть их, он хватается за испытанное полемическое оружие, кото­
рым охотно пользуется буржуазная журналистика в надежде на
то, что память читателя коротка, еще короче, чем искрящиеся ста­
тьи восхищающих его блестящих стилистов.
В одном из своих «Стихотворений в прозе» Тургенев дал клас­
сическую формулировку этого полемического правила.
«Если вы желаете хорошенько насолить и даже повредить
противнику,— говорил мне один старый пройдоха,— то упрекайте
его в том самом недостатке или пороке, который вы за собою чув­
ствуете.— Негодуйте... и упрекайте!
«Во-первых — это заставит других думать, что у вас этого по­
рока нет.

283

«Во-вторых — негодование ваше может даже быть искренним.
Вы можете воспользоваться укорами собственной совести.
«Если вы, например, ренегат — упрекайте противника в том, что
у него нет убеждений.
«Если вы сами лакей в душе — говорите ему с укоризной, что
он лакей... лакей цивилизации, Европы, социализма!
«— Можно даже сказать: лакей безлакейства!— заметил я.
«— И это можно,— подхватил пройдоха».
По этому рецепту действует Меринг, когда бросает мне упрек,
что вся моя работа по исследованию отношений между Бакуниным
и нашими учителями представляет собою лишь «литературную
грызню».
Но при этом он действует, как неопытный новичок в этом деле.
Какой-нибудь Эдмунд Борк, Анри Рошфор или Максимилиан Гар­
ден — мы берем трех блестящих стилистов, умело владеющих искус­
ством излагать в очень коротеньких статьях результаты трудолю­
бивых исследований других авторов — никогда не дали бы своим
статьям, например, таких заглавий:
— «Новое ренегатство» — Э. Борка, или:
— «Новая метаморфоза» — Л. Рошфора», или:
— «Новое сальтомортале» — М. Гардена.
Меринг же, спотыкающийся теперь на каждом шагу в ко­
стюме, ставшем для него совершенно чужим, смело пишет: «Новая
литературная грызня.— Франца Меринга». Он не подозревает, что
всякий, даже благосклонный к нему, читатель о трудом удержит
улыбку при чтении такого заглавия. Ведь, это заглавие исходит от
того самого Меринга, которого ежеминутно упрекают, что он зате­
вает новую литературную грызню, того самого Меринга, который
только что оригинальнейшим образом свел всю трагедию гаагского
конгресса к весьма важному для всякого литератора вопросу о том,
отработал ли Бакунин свой аванс.
Мне было бы очень легко воспользоваться его же оружием и
стать в позу практика, к которому неожиданно апеллирует теперь
оробевший Меринг,— практика, который поневоле занимается пи­
санием истории, так как не может творить историю и не хочет впу­
тываться в «истории». Но я охотно предоставляю это Мерингу,
а постараюсь лучше об’яснить ему, почему вопрос о Бакунине, как
и вопрос о Швейцере,— не литературная грызня, а «партийный» —
да, вдобавок, еще не только немецкий (как вопрос о Швейцере),
но и интернациональный,— «вопрос», ставший в последнее время
опять одним из самых жгучих для рабочего движения всех стран,
кроме Германии.

284

II.
Оффициальной кончине старого Интернационала предшество­
вала страстная борьба двух направлений, которые связываются
обыкновенно с именами Маркса и Бакунина. История, казалось,
давно уже ответила на вопрос, кто из них вышел победителем из
этой борьбы. Огромное большинство международного пролетариата
высказалось в пользу Маркса.
Анархистам не оставалось ничего другого, как обвинять по­
бедителей в недобросовестности и доказывать, что Бакунин и его
друзья потерпели поражение только потому, что Маркс был дья­
волом в образе человека, Бакунин же — ангелом во плоти. Если бы
Маркс и Энгельс — необходимо раз навсегда подчеркнуть, что
в этом вопросе их нельзя отделять друг от друга — были не­
много более «приличными» и «честными», если бы они несколько
обуздывали свои диктаторские стремления, если бы они никогда
не прибегали к подлым или,— как выражается Меринг,— «некраси­
вым» средствам, в старом Интернационале дело, наверное, никогда
не дошло бы до раскола.
Наиболее типичным и основательным представителем такого
взгляда был до недавнего времени Неттлау, автор монументаль­
ной биографии Бакунина в трех больших томах. Нет ни одного,
хотя бы самого бессмысленного обвинения — против Маркса,
Энгельса, Либкнехта, Бебеля, Лафарга,— которого он тщательно не
занес бы на страницы свой книги. Зато Бакунина он превращает
в идеального героя, в светлый образ Зигфрида, который терпит
поражение в борьбе потому, что ему противостоят коварные тем­
ные силы в лице вероломного Гагена. Сочинение появилось
вскоре после окончательного поражения анархистов в новом Интер­
национале на лондонском международном конгрессе 1896 г.
Этому предшествовали менее решительные поражения их на па­
рижском (1889 г.), брюссельском (1891 г.) и цюрихском (1893 г.)
конгрессах. В труде Неттлау анархисты усмотрели убедительное до­
казательство того, что банкротство бакунизма вызвано не столько
об’ективными причинами, сколько интригами марксистской «кли­
ки». Недаром в борьбе, которая велась против них в девяностых
годах, вождями были те же Энгельс, Лафарг, Либкнехт, Бе­
бель, которые еще в шестидесятых и семидесятых годах не гну­
шались никакими подлыми средствами в борьбе против Бакунина.
В последнее десятилетие неожиданный расцвет синдикализма
во Франции и Италии вновь оживил анархистскую историю.
В лице «Confédération générale du travail» чествовали восста­

285

новление старого бакунинского Интернационала. Культ Бакунина
усилился еще больше прежнего. Бакунина и его сотрудников на­
чали считать отцами революционного синдикализма, издавали и
еще издают все его сочинения, чествуют его, как величайшего аги­
татора и величайшего мыслителя. Теперь против Маркса высту­
пали и выступают уже не только анархисты, но все молодые
«теоретики» революционного синдикализма, которые, пользуясь
своеобразным положением французской, итальянской и швейцар­
ской социал-демократии, выступают также в качестве членов со­
циал-демократических партий и доказывают, что поражение ба­
кунизма надо приписать клеветам и фальсификациям Маркса.
Вождем нового направления является не наивный и далекий
от жизни Неттлау, а старый член Интернационала, ревностный уче­
ник Бакунина и исключенный вместе с ним на гаагском конгрессе
из Интернационала — Джемс Гильом. По смерти Интернацио­
нала, в течение 25 лет, в стороне от политической жизни, он зани­
мался историческими работами, давшими ему очень почтенное имя
и в буржуазной науке. Старый педагог и филолог, он издал в
шести больших томах все документы, развертывающие перед нами
картину разнообразной деятельности великой французской рево­
люции во всех областях просвещения.
Уже в начале семидесятых годов Гильом обнаружил большее
понимание профессионального движения, чем Бакунин; понятно
поэтому, что в лице нового синдикализма он приветствовал воз­
рождение покойной юрской федерации. С энергией, которую можно
еще найти только у революционеров старой школы, он вновь бро­
сается в борьбу и становится одним из самых усердных и влиятель­
ных сотрудников синдикалистской прессы. Приятно читать, как он
атакует всех своих старых врагов и расправляется с ними. Своих
старых врагов — и тех, в ком он видит их новых друзей. То он
обрушивается на покойного Лафарга, то — и немедленно вслед за
этим — стирает с лица земли не подозревающего о том Меринга.
Можно представить себе, какая радость охватила всех анар­
хистов и синдикалистов, когда они узнали, что Гильом, почтен­
ный историк французской революции, собирается написать боль­
шую историю Интернационала. Со всех сторон посыпались к нему
журналы, документы, письма. Неттлау предоставил в его распо­
ряжение огромный материал, собранный им в течение почти двад­
цати лет. Таким образом, смелому публицисту старой юрской фе­
дерации, уже написавшему, однажды, ее историю, удалось издать
в течение 6-ти лет 4-томный труд об Интернационале (Париж,
1904—1910 г.г.).

286

Здесь не место для критики этого труда. Мы сделали это в
другом месте 1) и еще вернемся к нему. Факт тот, что не только
невежественные люди, вроде «товарища» Брупбахера, но и
такие основательные историки, как Жорж Бурген, считают
этот труд руководящим по истории Интернационала. Он задает
тон во всей буржуазной науке, поскольку она занимается историей
рабочего движения. Длинный ряд маленьких и больших сочине­
ний, опирающихся в первом и последнем счете на книгу Гильома,
растет с каждым днем, ибо, по мере распространения синдикализма,
усиливается интерес к истории Интернационала, особенно в роман­
ских странах.
Правда, теоретический уровень этой литературы не повысился.
Уже господствующая в ней историческая точка зрения делает не­
возможным строго научное исследование вопроса. На первый
план выдвигается, по-прежнему, борьба между Марксом и Баку­
ниным. Авторы стараются подчеркнуть,— особенно в последнее
время,— что они, собственно, ничего не имеют против экономи­
ческого учения Маркса. Но тем сильнее нападают они на него,
как на «политика», «тактика», представителя особой формы орга­
низации рабочего движения, как на человека. Ведь, молодежь легче
всего привлечь к себе, если доказать ей с «документами в руках»,
что Маркс и его друзья, во всей своей политической деятельности,
были только низкими клеветниками и от’явленными фальсифика­
торами, которые боролись всегда «некрасивыми» средствами. Моло­
дежь всегда останется молодежью и нелегко примирится с пре­
мудростью Меринга, который является верным и убежденным
марксистом даже после того, как убедился в моральной испорчен­
ности Маркса и Энгельса.
«Конечно,— говорит Меринг в своей «Литературной грызне»,—
если бы вопрос о Бакунине был только вопросом приличия и чест­
ности, то тем хуже было бы для марксистов, что они не в со­
стоянии дать правильный ответ на этот вопрос».
И Меринг доказывает свою способность правильно ответить на
этот вопрос тем, что он во всем верит на-слово какому-нибудь
Брупбахеру и самым некритическим образом повторяет все обви­
нения против Маркса, Энгельса, Либкнехта и Бебеля.
Однако, в защиту Меринга можно привести два смягчающих
вину обстоятельства. Во-первых, поверхностное знакомство с во­
просом и полное незнакомство с соответствующею литературою,
поскольку ее не имеется на немецком языке. Во-вторых, угрызе1)

В серии статей «Ein exakter Historiker der Internationale».— «Fränkische
Tagespost», сентябрь и октябрь 1913 г.

287

ния совести за то, что он был единственным представи­
телем марксистской литературы, который даже по истечении
тридцати лет после борьбы в Интернационале хуже отзывался о
Бакунине, чем прямые противники последнего — в самый разгар
горячей борьбы. В этом отношении Иекк — лишь верный ученик Ме­
ринга, написавший свею книгу при «ближайшем участии» учи­
теля. Последний еще в настоящее время пишет:
«Часто утверждали, что Бакунин был агентом русского прави­
тельства, но доказано этого никогда не было; факты, которые на
первый взгляд говорят в пользу такого предположения, очень хо­
рошо об’ясняются панславистскими тенденциями Бакунина, из-за
которых против него, уже в революционные годы, боролись его ста­
рые приятели Маркс и Энгельс... Но нельзя отрицать, что лич­
ное честолюбие и личная зависть к Марксу играли
некоторую роль в попытках Бакунина приобрести господство над
Интернационалом,
расшатать
для
этой
цели
органи­

зацию
рабочее

последнего
движение назад,

и
к

отбросить
давно

пройденной

европейское
ступени

его

исторического развития» 1).
III.
Так Меринг, опираясь всегда на «какие-то» источники, ка­
чается взад и вперед между «честолюбивым» и «завистливым» Ба­
куниным и столь же «честолюбивым» и «завистливым» Марксом,
каким изображает его «товарищ» Брупбахер.
По сей день ему остался еще неизвестным настоящий пункт
спора между Марксом и Бакуниным, хотя это в практиче­
ском отношении гораздо важнее чисто принципиального разли­
чия и об’ясняет, почему Маркс, отличавшийся в пределах
Интернационала
такою
исключительною
терпимостью
ко
всем инакомыслящим элементам, необходимо должен был вести
борьбу против Бакунина самым решительным образом.
Об этом пункте спора Меринг мог бы лучше всего узнать у
своего старого учителя Фридриха Энгельса, которого он теперь с
таким легким сердцем выдает головою в «вопросе приличия и чест­
ности». Повод к статье Энгельса подал Эритье, имевший большие
заслуги перед швейцарским рабочим движением. В ряде статей в
«Berliner Volkstribune» он предпринял первую попытку реаби­
литировать Бакунина — за счет Маркса, хотя и в гораздо более при1)

Меринг,— «История германской социал-демократии». Русский перевод
М. Ландау, издание Граната, т. IV, 1907 г., стр. 55—56. Немецкое издание
1913 г., Stuttgart,— S. 52.

288

личной форме, чем то сделал «товарищ» Брупбахер. Энгельс отве­
тил в несколько резкой форме — конечно, из «личных» мотивов —
и закончил статью следующими словами:
«Довольно. Автор, точно невинный младенец,— или притво­
ряясь таковым,— во всем верит на-слово бедной оклеветанной анар­
хистской овечке. То, о чем эти господа считали нужным не гово­
рить, ему совершенно неизвестно; поэтому ему неизвестно и то, что
скрывалось за всем спором. За публичным, основанным Баку­
ниным
«альянсом
социал-демократии»
скрывался
тайный
«альянс», имевший целью передать в руки анархистов господство
над всем Интернационалом. Этот тайный «альянс» был очень рас­
пространен в Юре, в Италии и Испании. Доказательства этого гене­
ральный совет получил прежде всего из Испании, а потом он
получил из Женевы статуты и многочисленные другие документы
этого невинного заговора против европейского рабочего движения.
Эти именно документы были приняты во внимание гаагским кон­
грессом 1872 г., когда он исключил Бакунина и Гильома из Интер­
национала» 1).
А Меринг, точно «невинный марксистский младенец», пове­
ствует и теперь немецким товарищам, что на гаагском конгрессе
Энгельс и Маркс пытались обесчестить Бакунина на том осно­
вании, что он остался должен своему издателю за аванс в 300 руб­
лей. А кто же эта «бедная анархистская овечка», которой он
верит на слово? «Подробности этой некрасивой истории можно
прочесть у Брупбахера!»
Да, «вопрос о Бакунине — это только вопрос приличия и чест­
ности». Но разве приличие и честность, прежде всего — научная
честность, не требуют, чтобы мы, марксисты, не повторяли, точно
попугаи, всего того, что скажет нам первый прохожий о наших учи­
телях, которых Меринг уже чествовал в сотне статей?
Такова причина, заставившая меня выступить уже теперь
против этой «приличной» и еще более «честной» манеры. До сих
пор новейшее развитие анархо-синдикалистской истории было не­
мецким читателям неизвестно. Теперь положение дел изменилось.
«Товарищ» Брупбахер сделал попытку контрабандою, под флагом
партийного издательства, провезти в Германию тот самый то­
вар, который он уже много лет отпускает маленькими дозами
в различных, чужих и собственных, анархистских и синдика­
листских журналах. В «Neue Zeit»,— который является не мест­
ным немецким журналом, а единственным научным органом всего
1)

19

«Berliner Volkstribüne», 19 November, 1892 г.
289

международного марксизма,— Меринг сделал попытку превратить
«литератора, как нельзя более чуждого марксизму»,— в признан­
ного представителя «марксизма» — конечно, не «окостеневшего», а
размягченного до мозга костей,— которому предстоит выполнить
важную марксистскую миссию!
Я не имел возможности подвергнуть анализу все цветочки этой
«точной» истории. На нескольких страницах можно наплести та­
кую массу лжи, которую трудно будет вскрыть даже в шести то­
мах. За коротенькую, на 6-ти страницах, заметкою Меринга — о книге
Брупбахера торчит, без малейшего ведома о том Меринга,— Гильом,
со своими приблизительно двумя тысячами страниц, и Неттлау,—
с таким же количеством страниц и еще бóльшим количеством
примечаний. С ними и приходилось считаться!
Если Меринг все еще полагает, что столь счастливо открытый
им «товарищ» Брупбахер «в существенном доказал свои положе­
ния», то он обязан отложить в сторону свой страх перед кавыч­
ками и цитатами и доказать читателям «Neue Zeit», что все
мои доказательства так же негодны, как негодны, с моей точки
зрения, его утверждения, списанные им — по обыкновению, без ка­
вычек — у Брупбахера. Но подайте сюда источники и соображения!
Не ссылайтесь на «какие-то» соображения или источники, извест­
ные только вам, тов. Меринг! Дайте нам имена, даты, факты!
Свое возражение Меринг заканчивает анекдотом из истории
Германии. Я хочу привести другой анекдот.
Благосостояние старых городов Балтийского побережья осно­
вывалось, между прочим, на их торговле «маленькими солеными
морскими рыбками». Но селедка тоже поддается настроениям; рань­
ше она бесконечными стаями проникала в Балтийское море, а в
один прекрасный день она, неожиданно, по «каким-то причинам» —
тогда говорили, что «по причинам, известным только ей» — повер­
нула, не входя в Зунд. Своим тонко стилизованным хвостиком она
помахала налево и направо и навсегда скрылась из виду. С тех
пор роль Балтийского моря, как рыбного резервуара для Европы,
сыграна, и весь блеск старого Висмара отошел в прошлое. Селедке
удалось по сей день скрыть «причины, известные только ей»,
и историческая наука все еще беспомощна перед этою загадкою!
Мы надеемся, что Меринг окажется менее жестоким и не
будет держать в секрете свои причины. Ведь пословица гласит:
Quod licet bovi, non licet jovi. Или, в переводе: того, что подобает
какому-нибудь жалкому компилятору, не подобает литературному
душеприказчику Маркса и Энгельса,— не подобает Мерингу!

290

К. МАРКС и Ф. ЭНГЕЛЬС
КАК ШОВИНИСТЫ
(НОВОЕ ОТКРЫТИЕ Ю. ГАРДЕНИНА)

I.
Интернационализм немецкой социал-демократии не выдержал
испытания. Она оказалась в плену у национальной идеологии.
Ее упрекают в измене Интернационалу, ее обвиняют в забвении
принципов Маркса и Энгельса. В этом сходятся одинаково Пле­
ханов и Вальян, которые, каждый на свой лад, доказывают, что
немецкие социал-демократы забыли основные положения «Комму­
нистического Манифеста», забыли клич: «Пролетарии всех стран,
соединяйтесь!»
Правда, ни один из обвинителей не вспомнил, что, стре­
мясь к победе Франции, Англии и России, он тем самым же­
лает поражения Германий и Австрии, что русский или
французский пролетариат может в этой войне выиграть
только за счет немецкого или австрийского пролетариа­
та; что ни одна часть Интернационала не имеет права считать
себя избранной частью или всем Интернационалом; что ин­
тернационалист в этой войне,— если еще может итти речь о другом
желании, кроне желания, чтобы эта международная резня как
можно скорее прекратилась,— может желать победы только все­
му
международному
пролетариату
против
всего

международного капитала.
Правда, каждый из обвинителей доказывал при этом, что
для него «Коммунистический Манифест» оказался забытой книгой.
Но никто из всех нападавших на немецкую социал-демокра­
тию до сих пор не догадался искать корней ее «измены» в самом
«Коммунистическом Манифесте», никому до сих пор не пришло
в полову искать виноватого в авторе «Гражданской войны во
Франции».
Наоборот, все противопоставляют поведение Маркса и Эн­
гельса, Бебеля и Либкнехта — поведению их современных привер­
женцев.
И вот, против этого «установившегося мнения» выступает в
«Мысли» Ю. Гардении. Он «посмотрел в корень» и пришел к вы293

воду, что «разыгравшееся на наших глазах полное банкротство ин­
тернационализма немецких учеников не стоит изолировано, что
оно своими корнями уходит во взгляды их «учителей» 1).
Доказательство он нашел в недавно изданной переписке
Маркса и Энгельса, особенно в той части ее, которая касается
франко-прусской войны. Так как выставленные Ю. Гардениным
положения не только на первый взгляд являются «совершенно
невероятными» — Ю. Гарденин сам опасается, что их могут об'я­
вить «злостной клеветой на первооснователей научного социализ­
ма»,— то мы формулируем тезисы Ю. Гарденина его собственными
словами:
«Первое, что нам приходится установить,— это тот факт, что
в этой войне Маркс и Энгельс занимали позицию, которая менее
всего может быть названа беспристрастной. А именно:
«1) вопреки истинному положению вещей, они упорно считали
виновницей войны и нападающей стороной Францию, а не Гер­
манию:
«2) они совершенно определенно желали победы Германии;
«3) они охотно обосновывали теоретически желательность
этой победы «под углом зрения пролетариата»;
«4) менее всего брали они в дальнейшем столкновении сторону
Французской республики, которую они совершенно не хотели брать
всерьез и третировали en canaille;
«5) оппозиция их отторжению Эльзас-Лотарингии была в боль­
шей степени платонической, и спокойной, а отнюдь не «ожесто­
ченной»;
«и, наконец, 6) к самым проектам провозглашения Парижской
Коммуны и т. п. революционным методам выступлений они отно­
сились в высшей степени отрицательно,— пока они не воплоти­
лись в жизни и не вписали в историю одну из самых блестящих
страниц классовой борьбы пролетариата».
И почему все эти преступления Маркса и Энгельса до сих
пор оставались неизвестными? Да просто потому, что «в своих
опубликованных сочинениях Маркс и Энгельс не высказывались
так же откровенно, как в таившейся под спудом частной перепи­
ске». Хуже того. «Они находили нужным прямо скрывать
некоторые из своих мнений». К счастью, Бебель и Бернштейн, в
своей простоте, не заметили, что они выдают своих «учителей» го­
ловою, и теперь Ю. Гарденин может их всенародно уличить, не
рискуя оказаться «злостным клеветником», как многие из его
предшественников в деле посрамления Маркса и Энгельса.
1)

294

Гардении, Ю.— «Неожиданное откровение» — «Мысль», № 13.

II.
Прежде, чем мы перейдем к изложению действительных взгля­
дов Маркса и Энгельса на франко-прусскую войну и их отноше­
ния к Коммуне, мы должны посвятить несколько слов приемам
Ю. Гарденина.
Его метод давно известен. Выдернуть несколько цитат из кон­
текста, не обращая ни малейшего внимания на «обстоятельства вре­
мени и места», в которых данное мнение было высказано, не оста­
навливаясь перед искажением или «исправлением» текста,— и на­
чать жонглировать этими цитатами перед глазами читателя с та­
кой быстротой, что даже друг-читатель, ослепленный этим калей­
доскопом, в конце концов скажет:— не все же тут ловкость рук и
обман!
Можно себе представить, какое раздолье открывается для та­
кого цитатокопателя, когда он попадает на частную переписку
двух близких друзей, сообщающих друг другу все свои заветные
мысли, привыкших делиться друг с другом всеми соображениями
и идеями, пришедшими в голову под первым впечатлением сва­
лившихся неожиданно событий, С каким торжеством выуживает
этот, с позволения сказать, исследователь в частной переписке ве­
ликого мыслителя идеи, на которых заметны еще свежие следы
неотстоявшейся жизни, которые не были еще переработаны в гор­
ниле беспощадной самокритики.
При таких благоприятных условиях можно было бы ожи­
дать, что, хоть на этот раз, Ю. Гарденин откажется от соблазна
corriger la fortune. Но, как увидим дальше, привычка — вторая
натура.
В статье «Интернационализм на ущербе» 1) Ю. Гарденин так
цитирует Энгельса:
«Хочу надеяться, что люды опамятуются, очнувшись от пер­
вого удара, ибо иначе будет чертовски трудно иметь с ними какоенибудь интернациональное общение! Вся эта республика, как и ее
безбоевое происхождение, доселе — чистейший фарс. Эти го­
спода из временного правительства и парижские буржуа, пови­
димому, великолепно понимают и то, что «продолжение войны»
есть не более, как фразистый оборот речи... Не очень вероятной
кажется мне и партизанская война, которая вынудила бы прус­
ские войска к массовым расстрелам, но которая кое-где под пер­
вым впечатлением революции может проявиться».
1)

«Мысль», № 50.

295

Эта цитата должна показать, что Маркс и Энгельс совершен­
но не хотели брать всерьез Французскую республику и третиро­
вали ее en canaille. Но как она скомпанована! За словами: «чи­
стейший фарс» — (курсив принадлежит Ю. Гарденину) — следует
еще несколько строк, которые мы восстанавливаем:
«Вся эта республика, как и ее мирное происхождение, до сих
пор чистый фарс. Как я уже две недели назад, и еще раньше, ожи­
дал,— орлеанисты хотят республики на время, которая заключила
бы позорный мир так, чтобы эта тягота не пала на подлежащих
позднее реставрации Орлеанов. Орлеанисты имеют в своих руках
действительную власть: Трошю — военное командование, и Кера­
три — полицию, господа левые получили лишь посты, на которых
можно заниматься только болтовней (Schwatzposten). Так как
Орлеаны теперь единственно возможная династия, то они могут
спокойно ждать до более удобного времени, пока они действительно
не доберутся до власти».
Итак, республика, которую Энгельс третирует en canaille,
временное правительство, которого он не хотел брать всерьез, была
той самой республикой, против которой поднял знамя восстания
Бланки, против которойпосле восстал и парижский пролетариат!
А. Ю. Гарденин, выдернувший цитату из письма, писанного 7
сентября, ловким движением рук скрыл от читателя те слова
Энгельса, которые дают цитате совершенно другой смысл. Един­
ственным оправданием для него может служить только полное не­
знание истории третьей Французской республики!
Но Ю. Гардении не только французскую историю плохо знает,
он, несмотря на усердное чтение протоколов немецких конгрессов,
до сих пор плохо знаком и с немецким языком! Чтобы взвести
на Маркса и Энгельса облыжное обвинение, что они считали вой­
ну 1870 г. в такой же степени своей, в какой немецкие социалдемократы считают текущую войну,— Гарденин опять цитирует или
«поправляет».— «Конечно, есть одна» «досадная подробность», а
именно:— «всегда нас будет несколько бламировать то обстоятель­
ство, что мы ведем войну под знаменем Вильгельма».
В действительности же Энгельс пишет— и пишет 31 июля
1870 г., когда французы вели войну под знаменем Наполеона:—
«Во всяком случае, нас все больше бламирует то обстоятельство,
что мы ведем войну под знаменем Вильгельма. Хорошо, однако,
что он себя делает страшно смешным со своей божественной мис­
сией и своим Штибером 1), без которого, как видно, и немецкое
об’единение не будет готово».
1)

296

Начальник тайной полиции.

И. Ю. Гарденин прибавляет с торжеством:
«Маркс и Энгельс, «по-своему и сами того не желая», рабо­
тали «pour le roi de Prusse», явились игрушками и служили ви­
дам — Бисмарка!»
Но Ю. Гардении может еще лучше. У него одна я та же цита­
та две службы служит,—в разных переводах! Чтобы доказать,
что Маркс и Энгельс старались примирить французских ра­
бочих с отторжением Эльзас-Лотарингии, он цитирует письмо Эн­
гельса, писанное 12 сентября 1870 г., уже после того, как Ин­
тернационал, а, следовательно, и Маркс и немецкие социал-демо­
краты, самым решительным образом протестовали против пред­
полагавшегося отторжения Эльзас-Лотарингии. Энгельс, который,
как мы после увидим, более скептически, чем Маркс, смотрел на
возможность успешной волонтерской войны во Франции, пишет:
«Если рабочие победят теперь, — на службе делу национальной
обороны, — то они вступят в наследство Бонапарта и теперешней
буржуазной республики, будут безо всякой пользы побиты немец­
кой армией и отброшены опять на двадцать лет. При выжидании
же сами они ничего не теряют. Возможное перераспределение гра­
ниц и без того носит только преходящий характер».
Теперь пусть читатель сравнит, что делает с этой цитатой
Ю. Гарденин сначала в статье «Интернационализм на ущербе», а
затем в статье «Прямые и кривые Пути» 1).
Ю. Гарденин негодует на Маркса, который собирался поме­
шать «французской секции Интернационала» в Лондоне, стремив­
шейся в Париж — «делать там всякие глупости» от имени Интер­
национала. Следует цитата, которая должна показать, что Маркс
«тормозил все живые начинания и вставлял палки в колеса вся­
кой смелой революционной инициативе».
Но знает ли Ю. Гарденйн, какую роль играла эта секция?
Знает ли он, что собой представлял Феликс Пиа, которого она
собиралась назначить французским посланником в Лондоне? Ре­
комендуем ему прочесть любую — не полицейскую — историю Ком­
муны. Чтобы облегчить ему эту работу, напоминаю ему об истории
Коммуны П. Лаврова, в которой он найдет следующие строки:
«Феликс Пиа, шатаясь между верной идеей и своей литера­
турной эпилепсией, становился практичным лишь тогда, когда де­
ло шло о собственной безопасности».— И в примечании Лавров при­
бавляет цитату из Лиссагерэ:— «Он предлагал почетное ружье
тому, кто убьет короля прусского, и поддерживал изобретение гре­
ческого огня, который должен был изжарить немецкую армию» 2).
1) «Мысль», №№ 50 и 53.
2) Лавров, П.— «18 марта

1871 г.», стр. 47.
297

На языке Ю. Гарденина это называется «живым начинанием»
и «смелой революционной инициативой»!.
Козьма Прутков, которого так любит цитировать Ю. Гарденин,
в своих «Плодах раздумья», справедливо замечает:
«Рассуждай токмо о том, о чем понятия тебе сие дозволяют.
Так: не зная законов языка ирокезского, можешь ли ты делать
такое суждение по сему предмету, которое не было бы неоснова­
тельно и глупо?».
Не имея ни малейшего понятия об истории Интернационала,
Коммуны, Франции, Германии и т. д.,— можно ли выступать с су­
ждениями о Марксе и Энгельсе, да еще с нарочитою целью дока­
зать, что они делали дело Гогенцоллернов и Бисмарка?
Можно ли до такой степени компрометировать или бламиро­
вать «этический» социализм?
III.
«До сих пор думали,— пишет Маркс,— что христианское ми­
фотворчество могло процветать в эпоху Римской империи только
потому, что тогда не было изобретено еще книгопечатание.— Как
раз наоборот».
Современная война лишний раз показала, во сколько раз
интенсивнее процесс мифотворчества, когда к услугам современных
мифотворцев явились печать и телеграф.
Не успел еще Гарденин закончить свои «исторические изы­
скания», как за ним уже ковыляет Камков и уверяет тех же все
выносящих читателей «Мысли», что Маркс и Энгельс так же
патриотически «прияли войну 1870—71 г.г., как Плеханов и
Ропшин, — или как Рубанович на лондонской конференции,—
современную войну. А сам Гарденин, взобравшись на вершины
исторической теологии, теперь считает уже «неопровержимо дока­
занным» — c’est mon opinion, et je la partage,— что именно Маркс
и Энгельс повинны в том «первородном грехе», откуда есть-по­
шли все прегрешения теперешней немецкой социал-демократии. С
каждым новым открытием он приходит во все больший раж и те­
перь уже заявляет, что Либкнехт собирался даже бежать в Аме­
рику, — так сильно преследовали его Маркс и Энгельс за протест
против франко-прусской войны 1).
Мы уже показали в первой главе, каким методом пользуется
Гарденин и как основательны его познания в области немецкого
языка. Не имея ни возможности, ни желания разобрать критиче1)

298

Гарденин, Ю.— «Первородный грех». «Мысль», № 55.

ски все исторические упражнения нашего русского Фогта, мы ре­
шили его «мифам» противопоставить, на основании той же пере­
писки и других всем доступных материалов, изложение «того, что
было». Но прежде, чем мы перейдем к выполнению этой задачи,
мы считаем нужным представить нашим читателям новый образ­
чик гарденинской «проницательности».
В письме от 12 августа 1870 г. Маркс пишет Энгельсу: «Вместе
с этим письмом посылаю тебе массу вздора (Masse Zeug), кото­
рый ты, по прочтении, пришлешь мне с твоими замечаниями
и мнением». И уже в письме от 15 августа Энгельс ему отве­
чает: «Когда у человека три дня сильно брюхо болит и его к тому
еще трясет лихорадка, то, даже на пути к улучшению, ему вряд
ли может доставить большое удовольствие подробно распростра­
няться о политике Вильгельма. Но так как ты должен иметь назад
этот хлам (den Kram), то да будет» 1).
Гардении «переводит» это место так:
«Распространяться о политике Вильгельма — удовольствие не­
большое, но так как ты должен иметь дело с этой чепухой, то де­
лать нечего!».
Чтобы показать, что он в области исторической критики
так же силен, как в области немецкого языка, он прибавляет даль­
ше: «Энгельс, видимо, отвечает на какое-то несохранившееся письмо
Маркса».
А ларчик просто открывается!— Как секретарь генерального
совета для Германии, Маркс получил от Браке и Бонгорста («не­
коего» Бонгорста,— говорит Гардении,— которому остался неизвест­
ным факт, что именно Бонгорст и Браке были «политическими
друзьями» между собою и «политическими противниками» Либ­
кнехта) письма по поводу конфликта между ними и Лебкнехтом.
Желая знать мнение Энгельса, он посылает ему всю эту «массу
вздора», и Энгельс, по прочтении, отсылает ему назад весь этот
Kram (хлам, ерунда).
Удивительно, ли, что Гарденин так легко делает новые откры­
тия! И еще легче творит новые легенды!
Несколько предварительных замечаний для обыкновенного
читателя, которые, впрочем, небесполезно будет знать и Ю. Гар­
денину.
Когда вспыхнула франко-прусская война, Энгельс жил еще в
Манчестере. В политической жизни он не принимал никакого ак­
тивного участия.
1)

Энгельс писал свои письма, мало заботясь о «приличиях».
299

В описываемое время он был поглощен ликвидацией своих
дел и приготовлением к переезду в Лондон, куда и прибыл после
16 сентября. Членом генерального совета Интернационала он
был выбран всего лишь 4 октября, Через несколько недель после
избрания Лопатина. Напротив, Маркс был уже несколько лет вли­
ятельнейшим членом генерального совета и его секретарем для
Германии. Уже одно это обстоятельство обусловливало разницу в
осведомленности.
Надо принять во внимание также и то обстоятельство, что
Маркс и Энгельс не всегда во всем были согласны, и,
в том случае, когда выступали сообща публично, их об­
щее мнение являлось иногда результатом согласования раз­
личных концепций. Переписка Маркса и Энгельса, даже в том не­
удовлетворительном виде, в каком она издана, потому и предста­
вляет такой интерес, что дает возможность проследить на целом
ряде вопросов, как, несмотря на солидарность в основной точке
зрения, расходились часто взгляды Маркса и Энгельса и как ча­
сто, только в результате продолжительного обмена мыслей, выкри­
сталлизовывалось то, что нам теперь известно, как общее мне­
ние Маркса и Энгельса.
Не надо забывать и того, на что я указывал уже в первой
главе и что так упорно забывают всякие Циговичи: мы имеем
дело с частной перепиской, в которой близкие друзья делятся
своими впечатлениями под влиянием «текущего момента», в кото­
рой не приходится искать, поэтому, окончательно установивше­
гося
мнения
или
убеждения
по
какому-либо
вопросу.
В особенности это относится к Энгельсу. Тем комичнее является
Ю. Гарденин, который то и дело заставляет Энгельса обращаться
к французским пролетариям, чтобы сейчас же с торжеством ука­
зать, как мало убедительна логика Энгельса для этих французских
пролетариев!
Чтобы судить о действительных взглядах Маркса и Энгельса,
поскольку они являются политическими актами, за ко­
торые должно нести «перед судом истории» политическую от­
ветственность,—
необходимо
обращаться
к их публичным
заявлениям или письмам, которые они писали с целью
оказать
определенное
политическое
воздействие
на других. Правда, и в этом случае нужно принять во внима­
ние то, что сам Маркс называет «die brutale Sprache von Brie­
fen». Это уже испокон веку так ведется, что страстные люди,— а
их среди революционеров больше, чем среди правительственных и
литературных прокуроров,— в своих письмах выражаются черес­

300

чур «брутально», до такой степени «брутально», что не только вся­
кие тряпичные душонки возмущаются, но и сами авторы этих
писем после сожалеют о таковой своей «брутальности». Наш легко­
мысленный Ю. Гарденин мог бы узнать у своего приятеля Чернова,
как «ловко» использовал некий прокурор письма социалистов-рево­
люционеров, в которых они друг о друге отзывались, как это только
могут делать люди, всей душой преданные делу, но забывающие,
что их письма могут попасть к какому-нибудь охранному историку.
Вполне понятно, что мы и в письмах Энгельса и Маркса най­
дем раздражительные отзывы о Либкнехте. Правда, и то, что оба
друга не были особенно высокого мнения о многих его политиче­
ских выступлениях и часто расходились с ним очень резко. Но
оба они чрезвычайно высоко ценили Либкнехта, как по­
литического деятеля, и мы могли бы привести из их частной пере­
писки многочисленные свидетельства, убедительные даже для Ю.
Гарденина.
Наоборот, чтобы иметь возможность разобраться в тех немногих
письмах,— от 20 июля до 16 сентября 1870 г.,— в которых
Маркс и Энгельс обменялись своими впечатлениями по поводу
1),
первой
фазы
франко-прусской
войны
надо
знать,
что Маркс и Энгельс были оба сильнейшим образом настроены про­
тив Либкнехта, который, начиная с базельского конгресса Интер­
национала (сентябрь 1869), совершил, по их мнению, ряд грубей­
ших ошибок. Так, в угоду южно-немецким демократам, он занял,
в вопросе о коллективной земельной собственности, весьма дву­
смысленную позицию; в своем увлечении чисто политической борь­
бой, он, в вопросе о парламентаризме, стал на точку зрения анар­
хистов; в своей подчас слепой вражде к Швейцеру и ненависти к
Бисмарку, он ударялся в совершенно неприемлемые крайности.
Если бы Ю. Гарденин не ленился чаще обращаться к немецко-рус­
скому словарю и внимательнее прочитал бы письма Маркса и Эн­
гельса, хотя бы за 1867—79 гг., он нашел бы В этом смысле для себя
много интересного и понял бы, почему Маркс и Энгельс так неодо­
брительно относились к тому, что они называли у Либкнехта «Prin­
zipienreiterei» и что заставляло его зачастую жертвовать интере­
сами
социальной
политики
в
угоду
требованиям
по­
литической агитации. Но Маркс и Энгельс ограничились
только критикой в частных письмах к Либкнехту, а это при­
водило к тому, что не только вне Германии, но и в самой Германии
создавалось впечатление, что Либкнехт действует солидарно с Мар­
ксом.
1)

О чем Ю. Гарденин, мимоходом сказать, упорно забывает.

301

В таком же положении находились и те лассальянцы, кото­
рые, за несколько месяцев до франко-прусской войны, откололись
от Швейцера и образовали, вместе с группой Либкнехта и Бебеля,
эйзенахскую партию. Со Швейцером они разошлись, главным обра­
зом, по вопросу об организации партии и вошли в новую
партию не только с определенным credo, сильно отличавшимся от
credo Либкнехта с его австрофильскими симпатиями, но
неопределенными
социально-политическими
тенден­
циями. О тех разногласиях, которые существовали среди «мар­
ксистов» — между Либкнехтом и Бебелем, а также между Либкнех­
том, с одной стороны, и Энгельсом и Марксом, с другой,— они не
имели почти никакого представления. Во всяком случае ясно, что
такой крупный исторический кризис, как франко-прусская война,
вновь поставивший на очередь вопрос о методах немецкого
об’единения, разделявший германскую демократию, не мог
не вызвать крупного конфликта между бывшими лассальянцами и
Либкнехтом.
15 июля французское правительство об'явило Пруссии войну.
На другой же день брауншвейгцы (так мы будем называть членов
центрального комитета эйзенахцев) созвали собрание и, в приня­
той этим собранием резолюции, всю ответственность и «позор»
взвалили на Бонапарта и депутатов французского народа, с пре­
ступным легкомыслием нарушивших мир Европы, и первой обя­
занностью немецкого народа — «поруганного, подвергшегося напа­
дению» — провозгласили оборонительную войну.
Согласен ли был Маркс с этим взглядом, который, с самого
начала, отказывался от всякой критики по отношению к прави­
тельству своей страны?— Ответ на это вопрос дает письмо Маркса
от 20 июля 1870 г.:
«Вместе с этим письмом посылаю письмо Кугельмана. Он прав
в своей критике воззвания брауншвейгского собрания».
А что отвечает Энгельс?
«Браво Кугельман! Видно, что он недаром прошел через свою
школу. Гипотеза совершенно в духе актеров и объясняет все. Но
если она в действительности справедлива, то она уже переросла
Бисмарку через голову. Этим господам удалось вызвать в Германии
настоящую национальную войну».
Будем надеяться, что Рязанову или другой «архивной крысе»
удастся найти это письмо Кугельмана, и мы тогда с достоверно­
стью узнаем, в чем критика Кугельмана была, по мнению Маркса,
права. Во всяком случае, Маркс и Энгельс уже с самого начала не
стояли на политически наивной точке зрения брауншвейгцев.

302

Но в том же письме Маркс указывает нам на другое источник:
«Генеральный совет поручил мне вчера написать воззвание».
Вчера—это 19 июля, воззвание подписано 23 июля.
Оно начинается цитатой из учредительного адреса Интерна­
ционала, в которой осуждается «внешняя политика, играющая на
национальных предрассудках, преследующая преступные планы
и растрачивающая кровь и достояние народа в разбойнических вой­
нах», и внешняя политика Интернационала определяется, как по­
литика, которая хочет, чтобы верховной нормой в отношениях меж­
ду народами служили те же простые законы нравственности и
справедливости, которые регулируют отношения между частными
лицами.
Далее следует обвинительный акт против Наполеона. Маркс
дает сжатую картину его борьбы с Интернационалом, которая еще
более усилилась после того, как французские секции Интернацио­
нала повели ожесточенную агитацию против нового плебисцита. Он
кончает филиппику против Бонапарта следующим пророчеством:
— Как бы ни окончилась война Бонапарта с Пруссией, смерт­
ный час второй империи в Париже уже прозвонил. Она кончится,
как и началась, «пародией».
Следует ли из этого, что виновен один только Наполеон?—
Нисколько:
«Не забудем, что именно правительства и господствующие
классы Европы помогали Бонапарту в течение 18 лет разыгрывать
позорный фарс реставрированной империи».
В первую голову идет Германия:
«С немецкой стороны война является оборонительной. Но кто
поставил Германию в необходимость обороняться? Кто вызвал в
Бонапарте искушение напасть на Германию? Пруссия. Разве
не с этим самым Бонапартом она коспирировала, чтобы у себя
дома победить популярную оппозицию и аннектировать Германию
к династии Гогенцоллернов? Если бы сражение при Садовой было
проиграно, а не выиграно, то французские батальоны наводнили
бы Германию, как союзники Пруссии. После победы думала ли
Пруссия, хоть на одно мгновение, противопоставить порабощенной
Франции свободную Германию? Совершенно напротив. В то время,
как она тщательно сохранила все прирожденные прелести своего
старого режима,— она, в то же время, привила ему все характер­
ные черты второй империи: ее действительный деспотизм и ее
псевдодемократизм, ее политические уловки и ее финансовые мо­
шенничества, ее пустозвонные фразы и низкое фокусничество.
Бонапартистский режим, который, до того времени, процветал лишь

303

на одном берегу Рейна, получил теперь свой pendant на его другом
берегу. Может ли что-нибудь другое быть следствием таких усло­
вий, кроме войны?»
А. Ю. Гарденин хочет уверить нас, что Маркс, вопреки истин­
ному положению вещей, упорно считал виновницей войны и
нападающей стороной только Францию, а не Германию!
Конечно, мы теперь многое знаем, чего Марксу и Энгельсу не
было известно. Но, именно, в отличие от «брауншвейгцев» и лас­
сальянцев, Маркс и Энгельс уже тогда прекрасно понимали, что
виновником войны является не только Наполеон, но и Бис­
марк, дипломатическое искусство которого в том и состояло, что
войну, которой он хотел не менее усердно, чем военная партия
по ту сторону Рейна, он заставил об’явить себе и, таким образом,
наступательную
войну
Пруссии
превратил
в
оборо­
нительную войну Германии.
«Маркс и Энгельс настойчиво утверждали, что война 1870—
71 г.г. была со стороны Пруссии чисто оборонительной войной.
Маркс даже отказался подписать один адрес против войны, пока в
него не будет вставлена фраза, которая, хотя бы в самой сдер­
жанной и дипломатической форме, подчеркивала оборонительный
характер со стороны немцев».
Ю. Гарденин осторожен. Он не имеет ни малейшего предста­
вления, о каком адресе идет речь, он даже не знает толком, кто
является его автором. Но — привычка вторая натура — он и тут не
мог удержаться, чтобы не поправить цитату.
Маркс пишет в действительности: «Я прочитал этот вздор —
слабо, фразисто и, из любезности по отношению к французам, ко­
торые с ним ведут это дело, никакого даже намека на оборони­
тельный характер войны со стороны немцев (я не говорю—
«Пруссии»).
Конечно, для Гарденина — что немец, что прусс — все едино. Мар­
ксовская диалектика для него всегда была книгой за семью печа­
тями, и на этот раз он, вероятно, утаил конец цитаты, просто по­
тому, что, в своей метафизической слепоте, не заметил его.
Мы считаем нужным все же успокоить Гарденина.— Маркс
подписал тот адрес, но, так как он не мог подписать адреса, кото­
рый говорил бы прямо противоположное тому, что он писал в
адресе Интернационала, он настоял на том, чтобы к его имени
сделано было примечание: «поскольку взгляды, развитые в этом
протесте, совпадают с адресом Интернационала». И представьте
себе, о проницательный Гарденин!— на таком же условии согла­
сился его подписать и француз Talandier, большой приятель
304

Герцена. Да и вообще адрес этот имел значение лишь постольку,
поскольку
он
являлся
общим
протестом
французов
и
немцев против войны.
Конечно, если бы Маркс был так же смел, как хотя бы Руба­
нович, он, без всяких оговорок, подмахнул бы свое имя под адре­
сом, который всю вину за преступную войну возлагал бы толь­
ко на одну сторону. Но он, как известно, не дорос еще до пони­
мания высоких этических идеалов, с точки зрения которых ре­
дакция «Мысли» нам так авторитетно заявляет:
«Можно — и нужно — предпочитать победу тройственного со­
гласия победе двойственного союза. Можно при этом мириться с
фактом, что участником этой победы будет царская Россия.
Положение крайне сложно, и из двух зол приходится выбирать
меньшее. Но дойти до того, чтобы эту победу выдать за фак­
тор, который сам по себе оздоровит нашу внутреннюю
жизнь... это уже с лишком.— Надо же и стыд знать» 1).
Надо же и стыд знать,— скажем и мы Гарденину.
Положение было крайне сложно, а для немцев — и еще слож­
нее, и в 1870 г. Мы видели, как решил вопрос о том, кто прав и
кто виноват, Маркс. Французская революционная демократия
решала его большей частью так, как и Либкнехт, который еще до
19 июля 1870 г. был убежден, что войны хотел Наполеон и что
Бисмарк, сняв кандидатуру Гогенцоллерна, самым позорным обра­
зом струсил. Именно в этом обстоятельстве Либкнехт и видел ре­
шительное осуждение всей политики Бисмарка, разорвавшей Гер­
манию на две части. А так как он преувеличивал оппозицию юж­
но-немецких государств, то опасался новой междоусобной вой­
ны в Германии, которая послужила бы на пользу только Франции
и России. И о том, что Бисмарк отступил перед угрозами Напо­
леона, Либкнехт писал в своей газете еще 16 июля 1870 г. Луч­
шее доказательство,— как ослепляла его ненависть к Бисмарку.
Статья производит впечатление, как будто Либкнехт хочет прово­
цировать Бисмарка на войну.
Такая точка зрения вызвала конфликт с Бебелем, который,
не отрицая исторической вины Бисмарка, как автора войны
1871 г., все же был уверен, что Бисмарк и теперь, в 1870 г., далеко
не так боится этой войны, как думал Либкнехт, а, наоборот, желает
ее. По словам Бебеля, этот конфликт был улажен только при по­
мощи Гейба, председателя контрольной комиссии, и с 20 июля
«Volksstaat» занял другую позицию.
1)

20

«Мысль», № 45.
305

В передовице этого номера Либкнехт нападает на Наполеона
не менее резко, чем «брауншвейгцы»:— «Наши интересы требуют
уничтожения Бонапарта. И наши интересы находятся в гармонии с
интересами французского народа». Ио он не ограничивается этим.
Как Маркс в адресе Интернационала, он устанавливает и вину
Пруссии и вину Бисмарка, правда, при помощи других аргумен­
тов.
Поэтому, Либкнехт, еще накануне тогдашнего исторического
заседания рейхстага, полагал, что они должны вотировать против
кредитов, так как обе стороны одинаково виновны. Но
Бебель настоял на воздержании, ибо он опасался, что в Германии —
а она тогда далеко еще не совпадала с Северо-Немецким союзом,
в котором распоряжалась Пруссия — их вотум против займа будет
понят, как вотум в пользу Наполеона.
Как отнесся Маркс к этому акту? Неодобрительно?
Наоборот. В заседании генерального совета (26 июля) он пере­
вел декларацию Либкнехта и Бебеля, и «Volksstaat» мог уже че­
рез неделю сообщить с торжеством, что декларация встретила чрез­
вычайно одобрительный прием в генеральном совете.
Зато «брауншвейгцы» были возмущены и сейчас же ответили
новым воззванием. В отличие от Либкнехта и Бебеля, они идеа­
лизировали войну и выражали надежду, что им удастся, пу­
тем содействия ей, помочь рождению нового «социал-демократиче­
ского народного государства», что эта война принесет им то, что
«народу следует von Gottes und Rechtes wegen».
Только тогда конфликт между ними и Либкнехтом-Бебелем
принял еще более резкие формы. Из мемуаров Бебеля видно, что
как раз после этого Либкнехт писал о своем желании эмигриро­
вать в Америку, пока этот «национальный пароксизм», захватив­
ший и «брауншвейгцев», не пройдет.
Именно в это время последние обратились к Марксу, которому
и пришлось взять на себя роль судьи. Что точка зрения «браун­
швейгцев» для него была неприемлема, об этом нечего и говорить.
Но он так же мало мог согласиться и со всеми теми аргументами,
которыми Либкнехт защищал свою тактику после того, как вы­
яснился ряд обстоятельств, остававшихся неизвестными до 21 июля
1870 г. Оказалось, что война, объявленная Пруссии, после присое­
динения
всех
южно-немецких
государств,
превратилась
в
общегерманскую (за исключением, конечно, Австрии). Опублико­
вание Бисмарком целого ряда документов, свидетельствовавших о
притязании Наполеона на немецкие земли, вызвало взрыв «нацио­
нального пароксизма» как раз в южно-немецких государствах. Сам
306

Либкнехт, в «Volksstaat’e», еще больше усилил свои нападки на
Наполеона, но упорно продолжал подчеркивать различие между не­
мецко-национальными интересами и династическими интересами
Гогенцоллернов. И также упорно отказывался разделять оптими­
стические надежды, которые «брауншвейгцы» возлагали на победу
над бонапартизмом.
Так вот, если мы обратимся теперь к письму Энгельса (15 авгу­
ста 1870), в котором он сообщает Марксу, по просьбе последнего,
свой мотивированный ответ на письмо «брауншвейгцев», мы уви­
дим, что шесть тезисов, в которых он резюмирует свое мнение, но
существу совпадают — с одним только исключением — со взглядами
Либкнехта и Бебеля.
«Я думаю, что они (товарищи в Германии) могут:
«1) Примкнуть к национальному движению, пока и поскольку
оно ограничивается обороной Германии (что не исключает при из­
вестных условиях, до заключения мира, и наступления).
«2) Подчеркивать при этом различие между немецко-нацио­
нальными интересами и династически-прусскими.
«3) Противодействовать аннексии Эльзаса и Лотарингии...
«4) Как только в Париже у руля правления очутится республи­
канское правительство, а не чиновническое, настаивать на заклю­
чении почетного мира.
«5) Все время выдвигать единство интересов немецких и фран­
цузских рабочих, которые войны не желали и которые ее также
не ведут.
«6) Россия — как в интернациональном адресе» 1).
Маркс выражает свое согласие с этими тезисами по существу
и отвечает Энгельсу, что именно в этом духе он ответил «браун­
швейгцам». К сожалению, и этот ответ остается нам неизвестным.
Но, когда «брауншвейгцы» его получили, вторая империя уже
пала. А, вместе с провозглашением республики, исчезли и разно­
гласия между «брауншвейгцами» и Либкнехтом и Бебелем. Всякая
видимость «оборонительной» войны исчезла, и первая же попытка
«брауншвейгцев» подчеркнуть это обстоятельство и приветствовать
республику кончилась, как известно, для них очень печально.
К истории этого «манифеста» мы обратимся в следующей главе.
Мы увидим тогда, в чем Маркс продолжал расходиться с Либ­
кнехтом, не переставая в то же время одобрять его мужественный
протест против войны.
1)

В адресе от 23 июля Маркс указал и на роль России во франко-прусской
войне. Об этом после.

20*

307

IV.
Только в одном пункте Маркс не согласен с Либкнехтом. Но
это разногласие, как мы уже указали прежде,— старое, в достаточ­
ной степени выявившееся еще в период от 1866 до 1870 г.г. И ха­
рактерно для «брауншвейгцев», что, в своем манифесте, для кото­
рого основой им служило письмо Маркса, они могли против Либ­
кнехта использовать один выпад, который так и цитируют
целиком:
«Настоящая война,— пишет нам товарищ,— открывает собой
всемирно историческую эпоху именно потому, что Германия дока­
зала, что, даже с исключением Немецкой Австрии, она способна,
независимо от «заграницы», итти своим собственным путем. Что
она сначала обрела свое единство в прусской казарме, для нее
является наказанием, которое она в полной мере заслужила. Но
и в этом случае непосредственно достигается определенный резуль­
тат. Мелкие пакости, как, например, конфликт между национальнолиберальными северо-германцами и демократическими южно-гер­
манцами, не будут уже больше, без всякий пользы, заграждать до­
рогу. Условия будут развиваться в большем масштабе и упростятся.
Если немецкий рабочий класс не будет при этом играть выпавшую
ему на долю роль, то это будет его вина. Эта война перенесла центр
тяжести континентального рабочего движения из Франции в Гер­
манию. А вместе с этим на немецкий рабочий класс ложится более
великая ответственность».
Из переписки Маркса мы знаем теперь, что он был возмущен
дословной перепечаткой целого ряда мест из его частного письма.
Почему?
Во-первых, наивные «брауншвейгцы» забыли разницу между
частным
письмом
и
оффициальным
партийным
документом,— разницу, которую в состоянии будет понять
даже Гарденин, если он сравнит свои частные письма со
своими публичными статьями.
Во-вторых, брауншвейгцы забыли «обстоятельства времени
и места» и указали в своем манифесте на его действительного ав­
тора,— как выражается Маркс,— «вилами». А ежели Гарденин дает
себе труд припомнить, какую роль в процессе Либкнехта и Бебеля
играло обвинение их в том, что они действовали под влиянием «за­
граничной агитации», что они были орудием в руках «Интернацио­
налки» и ее злого духа Маркса, то, вероятно, даже он сообразит,
почему Маркс был так недоволен тем обстоятельством, что браун­

308

швейгцы, вместо того, чтобы литературно обработать данные
им указания, предпочли их опубликовать на «брутальном языке»
частного письма.
А наивный Гарденин даже не понимает, почему Маркс был в
особенности недоволен тем, что брауншвейгцы в свой манифест
включили его мысли о вероятном перемещении, в результате вой­
ны, центра тяжести рабочего движения из Франции в Германию!
Единственное об’яснение, которое находит наш пропитанный эти­
кою революционный социалист, «как нельзя более просто»: Маркс и
Энгельс,— видите ли,— «находили нужным прямо скрывать
некоторые из своих мнений!»
Бедный Гарденин, поменьше этики, побольше нравственной
чуткости,— и вы найдете другое об’яснение!
Если вы знаете, какое место Маркс занимал уже тогда в между­
народном рабочем движении, если вы вспомните, что война разра­
зилась как раз тогда, когда в Интернационале уже назревал раскол
между «романо-славянскими» и «германскими» элементами,— вы
поймете, что Маркс считал крайне нетактичным в такой момент кон­
статировать публично даже не пожелание, а только пред­
положение, что центр тяжести европейского рабочего движе­
ния переместится из Франции в Германию. Тем более, что, как он
пишет Энгельсу, он писал об этом брауншвейгцам, чтобы их оду­
шевить, чтобы, указанием на их большую историческую ответствен­
ность, побудить их сейчас же начать агитацию за почетный мир
с Французской республикой и против отторжения Эльзас-Лотарин­
гии. Он, ведь, знал, что имел дело с людьми, которые были увлечены
потоком «национального пароксизма», и боялся, что, за требова­
ниями «защиты отечества», они забудут свои интернацио­
нальные обязанности.
Правда, опасения его не оправдались. Как ни были чувстви­
тельны к вопросам «национальной» обороны французские члены
Интернационала, только что пригласившие немцев убраться к
себе, но за Рейн 1), среди них не нашлось ни одного умника,
даже среди тех, которые по-немецки понимали лучше, чем Ю. Гар­
денин, чтобы в мнении Маркса о вероятных последствиях
этой войны для судеб европейского рабочего движения найти
«состав
преступления».
Опасения
Маркса
оказались
на­
прасными. Честь этого «нежданного откровения» досталась на долю
Ю. Гарденина!
1)

Авось, Ю. Гарденин хоть в этом случае поймет, как «шовинистически»
звучало в устах французских членов Интернационала это требование. А оно
было подписано Вальяном!

309

Зато оправдались его надежды на «воодушевляющее» действие
его письма на брауншвейгцев. Мы советуем Ю. Гарденину прочи­
тать в отчете о процессе Либкнехта-Бебеля следующее место из по­
казаний Браке, автора брауншвейгского манифеста:
«Лейпцигцы (Либкнехт и Бебель) имели о последней войне,
которую мы ошибочно (faelschlich) считали оборонительной
войной, другое мнение. Это вызвало конфликт, и, чтобы уладить
его, мы считали себя в праве апеллировать к приговору человека,
которого мы все ценили. Этот человек был Маркс. Его ответ пришел
накануне падения Седана и убедил меня вполне».
В чем убедил? В том, что война со стороны Пруссии была, но
меньшей мере, столь же наступательной, как и со стороны
Франции
—
Франции
Наполеона,
а
не
республикан­
ской Франции.
Именно благодаря этому письму Маркса, брауншвейгцы
помирились с Либкнехтом и начали ожесточенную агитацию
против отторжения Эльзас-Лотарингии и за немедленный почет­
ный мир с Французской республикой. Правда, они не свергли Го­
генцоллернов, как этого требовали от них некоторые члены фран­
цузской секции Интернационала в Лондоне, но ведь и фран­
цузы «свергли» Наполеона только после того, как он очутился в
плену у Гогенцоллернов!
Безграничное невежество Ю. Гарденина можно оценить, только
прочитав второй манифест Интернационала по поводу войны, да­
тированный 9 сентября. Все, что он с таким торжеством выкопал
«в таившейся под спудом частной переписке», пропечатано черным
по белому в документе, который сейчас же был переведен и на фран­
цузский язык.
Для русских читателей интересно будет узнать, что, в отличие
от первого манифеста, второй подписан Марксом не только в каче­
стве секретаря генерального совета для Германии, но и для
России. В заседании 6 сентября Марксом был предложен в чле­
ны генерального совета Лопатин.
Уже в первом манифесте Маркс сказал, что смертный час вто­
рой империи пробил, что она кончится, как началась,— пародией.
Ссылкой на это пророчество начинается второй манифест.
«Если мы не обманывались на счет жизнеспособности второй
империи, то было ли неосновательно наше опасение, что немецкая
война потеряет строго оборонительный характер и выродится в вой­
ну против французского народа? В действительности, оборонитель­
ная война закончилась с самовыдачей Наполеона, капитуляцией
Седана и об’явлением республики в Париже. Но еще задолго до этих

310

событий, с того момента, как выявилось невероятное гниение бонамартовской армии, прусская военная камарилья высказалась за по­
литику завоевания».
Мы пропускаем критику немецкого либерализма, мы пропу­
скаем также критику «материальных гарантий» прочного мира, сво­
дившихся к необходимости расчленения Французской республики.
Только Гарденины могут требовать от Маркса и Энгельса, чтобы
они начали свою ожесточенную борьбу против отторжения ЭльзасЛотарингии еще до франко-прусской войны. «Таившаяся под спу­
дом частная переписка» показывает, однако, что эту борьбу они
начали
задолго
до
об'явления
Французской
рес­
публики и раньше, чем кто-либо в Германии!
«Читатель видит, что на деле было обратное: Маркс и Энгельс,
«по своему и сами того не желая», работали pour le roi de Prusse,
явились игрушками и служили видам Бисмарка».
Сие «утверждает» и считает «неопровержимо доказанным» наш
Ю. Гарденин. Пусть же он прочтет, что писал «немецкий шови­
нист» Маркс.
«Но,— скажут нам глашатаи тевтонского патриотизма,— не сле­
дует смешивать немцев с французами. Чего мы требуем, так это не
славы, но безопасности. Немцы по натуре народ миролюбивый. Под
их трезвой охраной само завоевание превращается из условия бу­
дущей войны в залог вечного мира. Конечно, не немцы запятнали
свои руки покорением Италии, угнетением Венгрии, разделом Поль­
ши! Их современная военная система, которая делит все мужское
население, способное носить оружие, на две категории — постоян­
ную армию «на действительной службе» и другую постоянную ар­
мию — «в отпуску», обе присягой обязанные пассивно подчиняться
воле монарха божьею милостью,— такая военная система, конечно,
является прочнейшей гарантией мирной политики и высшим во­
площением цивилизующих тенденций!»
И, вслед за этой отповедью Бисмарку и выпущенной им своре
купленных или добровольных лакеев Гогенцоллернов, Маркс набрасывает следующий гениальный прогноз европейской истории:
«Как в 1865 г. произошел обмен обещаний между Наполеоном
и Бисмарком, так в 1870 г. между Бисмарком и Горчаковым. Как
Бонапарт льстил себя надеждой, что война 1866 г., вследствие
взаимного истощения Австрии и Пруссии, сделает его дикта­
тором Германия, так Александр надеялся, что война 1870 г.,
приведя к взаимному истощению Франции и Германии, сде­
лает его диктатором западного континента. Как вторая
империя считала существование Северо-Германского союза не­
311

совместимым со своим собственным существованием, так са­
модержавная Россия должна будет считать, что Немецкая империя
под прусским главенством грозит ей опасностью. Таков закон
старой политической системы. В ее пределах выигрыш одного
государства является потерей другого. Господствующее влияние
царя в Европе коренится в традиционной опоре, которую он
находит в Германии. И в такой момент, когда в самой России
вулканические социальные силы грозят подкопать основу само­
державия, может ли царь помириться с таким ущербом его
внешнего престижа? Московские газеты повторяют уже слова
бонапартистских газет после войны 1866 г. Думают ли тевтонские
патриоты всерьез, что они свободу и мир Германии «гарантируют»
тем, что бросают Франциию в об'ятия России? Если счастье немец­
кого оружия, опьянение успехом и династическая интрига приве­
дут к территориальному ограблению Франции, тогда для Германии
остаются открытыми две дороги. Она рискует превратиться в со­
знательное орудие русских завоевательных планов,— поли­
тика, которая находится в согласии с традициями Гогенцоллернов,— или должна, ио истечении короткого времени, опять готовить­
ся к новой «оборонительной» войне, но не какой-нибудь ново­
модной «локализованной» войне, а к войне рас, к войне с со­
юзными славянами и романцами. Это и есть тот мир, который «га­
рантируют» Германии скорбные главою (hirnkranken) патриоты
буржуазии» 1).
А Ю. Гарденин «утверждает» и «неопровержимо доказывает»,
что Маркс и Энгельс работали pour le roi de Prusse и служили
видам Бисмарка!
Во второй части манифеста Маркс формулирует практические
задачи, которые диктуются создавшимся историческим положением
рабочему классу. В первую голову он обращается к немецким рабо­
чим и требует от них, чтобы они, в свою очередь, выставили требо­
вания действительных гарантий прочного мира и свободы. Такими
гарантиями являются почетный мир с Францией и при­
знание Французской республики.
Гораздо сложнее и труднее задачи французского пролетариата.
«Вместе с немецкими рабочими, мы приветствуем республику
во Франции, но нас смущают опасения, которые, мы
надеемся,
окажутся
неосновательными.
Респуб­
лика не свергла трона, но заняла его место, очищенное прусскими
1)

В английском оригинале слово «оборонительный» тоже заключено в
кавычки. Последняя фраза о скорбных главою немецких патриотах имеется
только в немецкой редакции.

312

штыками. Она была об’явлена не как социальное завоевание, а как
мера национальной обороны. Она находится в руках временного
правительства, которое состоит частью из заведомых орлеанистов,
частью из буржуазных республиканцев, между прочим, и таких, на
которых июльское восстание 1848 г. наложило неизгладимое пятно.
Разделение труда между ними внушает подозрение. Орлеанисты за­
хватили центры правительственной власти, республиканцы удовле­
творились говорильными постами (Schwatzposten). Некоторые ак­
ты их показывают, что они от предшественников унаследовали не
только руины, но и страх перед рабочим классом. Если в диких
фразах от имени республики обещаются невозможные вещи, то не
делается ли это для того, чтобы подготовить агитацию в пользу
«возможного» правительства? Не должна ли послужить эта рес­
публика, согласно плану некоторых ее буржуазных антрепренеров,
просто затычкой и мостом для орлеанистской реставрации?»
Бедный Ю. Гарденин! Сколько времени ухлопал он, чтобы,
«наморщивши чело» и походя перебирая плохо понятый текст, оты­
скать в «таившейся под спудом частной переписке» якобы скры­
ваемые Марксом и Энгельсом мнения о Французской республике
и вывести их на свет божий, чтобы посрамить этих тайных пособ­
ников Бисмарка!
И что же оказывается? Маркс ни чуточки не постыдился все
это высказать еще 9 сентября 1870 г. и в манифесте, обращенном к
французским рабочим! Более того. У него хватило «бесстыдства» в
этом же манифесте выступить публично со следующими советами
французским рабочим:
«Французский рабочий класс поэтому находится в чрезвычай­
но затруднительных условиях. Всякая попытка свергнуть суще­
ствующее правительство, в разгаре страшного кризиса, когда не­
приятель стучится уже почти у ворот Парижа, была бы отчаянной
глупостью. Французские рабочие должны выполнять свой граждан­
ский долг, и они делают это, но они не должны дать себя ослепить
национальными традициями 1792 г., как французские крестьяне
дали себя ослепить национальными традициями первой империи.
Они должны не рекапитулировать прошлое, а строить новое буду­
щее. Они должны использовать республиканскиесвободы, чтобы
быстро развить свою классовую организацию, которая даст им гер­
кулесовскую силу для возрождения Франции и нашего общего дела,
освобождения труда. От их энергии и мудрости зависит судьба
республики!»
А мудрый Ю. Гарденин пишет: «Переписка Маркса и Энгельса
впервые показывает нам с достаточной полнотой, что тогдашние
313

агенты Маркса во Франции — Серрайэ и Дюпон, тормозившие все
живые начинания и вставлявшие палка в колеса всякой револю­
ционной инициативы,— делали это не просто по личной неспособ­
ности, но,— увы!— творя волю пославшего».
В действительности, переписка дает нам теперь возможность
проследить, как вырабатывались у Маркса и Энгельса взгляды,
которые нашли свое классическое выражение в обоих манифестах
Интернационала но поводу франко-прусской войны. Можно «утвер­
ждать», что они ошибались в оценке тогдашнего положения, что
советы, которые они давали французскому пролетариату 9 сентя­
бря, неудовлетворительны, но возводить на них «злостную кле­
вету», «утверждать», что они скрыли эти взгляды,— для этого
нужна еще вся «этическая» развязность Ю. Гарденина.
Но, чтобы оценить во всей полноте его «утверждение», что «ме­
нее всего брали Маркс и Энгельс в дальнейшем столкновении сто­
рону Французской республики, которую они совершенно не хотели
брать всерьез и третировали en canaille»,— нужно обратиться к дру­
гим показаниям. Читатель должен помнить, что переписка Маркса
и Энгельса в 1870 г. прекращается сейчас же по провозглашении
Французской республики. В нашей заключительной главе мы про­
следим их деятельность во время второй фазы франко-прусский
войны, а также во время Коммуны.
V.
Мы видели, что в споре, который разгорелся между браун­
швейгцами и Либкнехтом, Маркс по существу стал на сторону по­
следнего. Более того. Именно ему удалось переубедить Браке и то­
варищей. И, сейчас же после провозглашения республики, немец­
кая социал-демократия начинает вести энергичную агитацию за
почетный мир с Францией и признание республики.
Положение, однако, было очень неблагоприятным. Преимуще­
ство немецкой армии над французской было подавляющим. Победы
продолжали следовать одна за другой. Между 15 и 19 сентября
был окружен Париж. 23 сентября пал Туль, а 27 капитулировал
Страсбург. Базэн со 150-тысячной армией был охвачен железным
кольцом под Мецом.
А временное правительство,— правительство, перед которым те­
перь идолопоклонствует Гарденин,— с гораздо большей энергией
организовало поход против «внутреннего врага». Неудивительно,
поэтому, что Энгельс очень пессимистически оценивал военные
шансы республики. Так, еще в письме от 12 сентября 1870 г. он
пишет Марксу:
314

«Хуже всего то, что в Париже так редки люди, которые, при
настоящем положении дел, в состоянии видеть вещи в их истин­
ном свете. Где тот человек в Париже, который осмелился бы толь­
ко подумать, что активная сила сопротивления Франции в этой
войне уже сломлена, и что нет никакой надежды на изгнание
вторгнувшейся армии путем революции».
Но дальнейшие события изменили его настроение. А Маркс,
который, в отличие от Энгельса, всегда переоценивавшего
значение военного фактора — а во время первой фазы 1870—71 гг.
в особенности — придавал,— как и во время северо-американской
гражданской войны, когда он с самого начала, вопреки авторитету
Энгельса и несмотря на первые поражения северных штатов, был
убежден в победе последних,— гораздо большее значение внутрен­
ним силам нации,— еще до провозглашения республики не терял на­
дежды, что Франция избавлена будет от окончательного пораже­
ния. Его оптимизм укрепляется еще больше после 4 сентября, не­
смотря на опасения которые ему внушал состав временного пра­
вительства.
Решающее значение имело изменение международного полити­
ческого положения. С провозглашением республики, Франция осво­
бождалась от всех невыгод политической изоляции, пустоты,
созданной вокруг нее с несомненным дипломатическим искусством
тем самым Бисмарком, который теперь, к своему великому огорче­
нию, очутился лицом к лицу с совершенно новым противником.
В Англии, в которой «общественное мнение» было возмущено
против Наполеона,— с неподражаемым цинизмом Бисмарк опубли­
ковал проект договора Наполеона с Пруссией, направленного про­
тив Бельгии,— настроение сразу изменилось.
«Эта республика — одна только фраза — повернула все дело в
другую сторону» — пишет Маркс Энгельсу 14 сентября.
А тут на сцену явилась еще русская дипломатия. Если не фор­
мальным договором, то иным путем, Бисмарк купил нейтралитет
России указанием на компенсации, которые она может получить
на Ближнем Востоке. Весьма вероятно, что этот мастер политиче­
ской лжи, только что так ловко опять надувший Бонапарта, на­
деялся, что ему удастся так же легко провести русских диплома­
тов. Во всяком случае, ни он, ни его патрон не думали, что Россия
поспешит раскрыть карты и выложить на стол свои козыри. А
всякий выигрыш России на Ближнем Востоке был тогда проигры­
шем для Англии. Но Россия предпочла не ждать окончания войны.
20 октября, за семь дней до капитуляции Меца, Горчаков за­
явил английскому министру иностранных дел, что Россия не счи­

315

тает более для себя обязательными постановления парижского
трактата 1856 г., запрещавшие ей содержать военный флот на
Черном море. Таким образом, опять был поставлен на очередь дня, и
в полном об’еме, восточный вопрос, как совершенно неожиданное
последствие прусских побед, и «мрачная фигура России», которая,
по выражению Маркса в первом манифесте по поводу войны, до
тех пор скрывалась за кулисами, одним скачком очутилась опять
на авансцене европейской политической жизни. Вместо того, чтобы
получить вознаграждение из рук Бисмарка, Россия предпочла соз­
дать «un fait accompli», и теперь, с добычей в кармане, она уже
собиралась играть роль великодушного покровителя несчастной
Франции и восстановителя европейского равновесия!
Если бы во главе Французской республики не стояли тогда та­
кие дельцы, как Жюль Фавр и Трошю, если бы действительная
власть не принадлежала,— по выражению Лаврова,— злейшим
врагам» народа, если бы, вместо того, чтобы сеять раздор между ре­
гулярной армией и национальной гвардией, эти горе-республи­
канцы объединили все силы сопротивления, Франция могла бы
избавиться от пятимиллиардной контрибуции и потери ЭльзасЛотарингии. Только беззастенчивая политика Бисмарка, пред’явив­
шего даже для этих господ неприемлемые требования, да страх
перед угрожающим положением, которое заняло население Парижа,
заставляли их пока отказаться от заключения мира и нехотя про­
должать войну. Это же положение дало на время Гамбетте воз­
можность показать, что даже буржуазная республика имеет в себе
достаточно сил, чтобы оказать сопротивление победоносному врагу.
Ведь, война против империи, приведшая к капитуляции Се­
дана, длилась каких-нибудь пять недель, а новой пока не предви­
делось конца! Энгельс, который до самого конца войны критически
регистрировал все ее события в ряде статей, написанных им для
английской газеты «Pall Mall Gazette» от июля 1870 г. до февраля
1871 г., очень скоро переменил свое мнение и возлагал большие
надежды на хорошо организованное народное сопротивление. Бо­
лее того. Не только Вальян, но и Лафарг, в своих воспоминаниях
об Энгельсе, пишет, что у последнего были тогда одно желание и
одна надежда: торжество Французской республики 1). И то же
самое приходится сказать о Марксе.
Конечно, Гарденин имеет готовый ответ: «Все это не более,
как благочестивая легенда. В переписке Маркса и Энгельса нет и
следов ее подтверждения». Но вольно же ему cliercher le midi à
1)

316

«Neue Zeit» XXIII, 2, S. 561.

quatorze heures! В переписке, которая заканчивается письмом от
14 сентября и запиской от 10 сентября, мудрено найти указания
на то, что случилось после 16 сентября!
К счастью, мы имеем другой источник, который Гарденину дол­
жен быть так же хорошо известен, как и мне. Это — письма Маркса
к Кугельману. Возьмем письмо от 13 декабря 1870 г., в котором
Маркс резюмирует новое положение:
«Здесь, в Англии, общественное мнение в начале войны было
ультра-прусским, теперь оно превратилось в свою противополож­
ность. В кафэ-шантанах немецких певцов с их «Die Wacht am
Rhein» освистывают, тогда как французским, поющим «Мар­
сельезу», подпевают хором. Кроме решительных симпатий народ­
ных масс к республике и негодования буржуазии на теперь всем
ясный союз между Пруссией и Россией и бесстыдный тон прусской
дипломатии со времени военных успехов, всеобщее возмущение
вызывает также и способ ведения войны — система реквизиций,
сжигание деревень, расстрелы франктиреров, взятие заложников и
тому подобные позаимствования из практики тридцатилетней вой­
ны. Конечно, англичане все это проделывали сами в Индии, на
Ямайке и т. д., но французы все же не индусы, не китайцы, не
негры, и пруссаки не «небеснорожденные» англичане. Это — чисто
гогенцоллернская идея, что народ совершает преступление, если он
продолжает оказывать сопротивление, когда его постоянная армия
уничтожена... Впрочем, мы еще посмотрим, чем дело кончится.
Война во Франции может принять еще очень «пакостный» оборот.
Сопротивление луарской армии явилось совершенно неожиданным,
а теперешнее рассеяние немецких сил направо и налево должно
только страх нагнать, в сущности же, вызывает лишь к жизни но­
вые оборонительные силы во всех пунктах и ослабляет наступле­
ние. Таким же трюком является и возвещенная бомбардировка Па­
рижа. На самый город она, по всем правилам теории вероятности,
не может произвести никакого серьезного впечатления».
В своих военных рассуждениях Маркс опирается на статьи
Энгельса. Что этот оптимизм в декабре 1870 г. имел за собою доста­
точные основания, что военное положение Франции было тогда
далеко не безнадежно, показали воочию все дальнейшие разобла­
чения. В то самое время, когда Энгельс писал в своих статьях, что
все зависит от энергии народного сопротивления и партизанской
войны,— «элемент, который имеют пруссаки особый дар вызывать
всюду, где они появляются»,— что Франция нуждается только во
времени и резервах,— настроение в прусском генеральном штабе
было далеко не розовым.

317

«Даже такой уверенный и смелый стратег, как Блюменталь,—
пишет историк франко-прусской войны. Даниэльс,— временами со­
мневался в счастливом исходе кампании, когда он наблюдал упа­
док духа в главном штабе. Там говорили о мире во что бы то ни
стало, об отказе от Эльзас-Лотарингии».
И в своем дневнике Блюменталь писал:
«Последний ополченец должен быть призван к оружию. чтобы
сражаться против Франции, а вместе с тем и революции. Позорный
мир и революция в Германии тесно связаны друг с другом».
Нет, не благочестивая легенда — цитируемые Гардениным слова
Вальяна, что Маркс и Энгельс, едва только 4 сентября была она
провозглашена, горячо желали победы Французской республики.
Не важно, действительно ли,— как уверяет Вальян,— свое
горячее желание победы Энгельс тогда простер до того, что «напи­
сал правительству национальной обороны, предлагая в его распо­
ряжение свои военные советы». Это утверждали всегда и другие
друзья Энгельса.
Мы лично думаем, что выраженное Энгельсом желание от­
носится к более позднему времени. Во всяком случае, советы,
которые он давал в своих статьях, привлекавших к себе то­
гда всеобщее внимание, шли в том же направлении, что и меры,
предпринимаемые Гамбеттой и его товарищами, и дышали искрен­
ним желанием победы Франции. А эта «победа» означала тогда
изгнание немцев из Франции.
Когда Бисмарк, 9 января 1871 г., в циркулярной депеше к
представителям Северо-Германского союза при нейтральных держа­
вах, возмущался против диктатуры правительства, которое требует
у народа денег, чтобы продолжать войну, и распивался за сво­
боду прессы и слова, Маркс ответил открытым письмом в редак­
цию «Daily News». Оно появилось под заглавием: «Свобода печати
и слова в Германии».
Мы не будем приводить все это письмо 1), где Маркс бичует
свирепствовавший тогда в Пруссии произвол, который, правда,
может показаться раем в сравнении с режимом печати в со­
временных воюющих — «культурных» и «варварских» — странах.
Свое письмо Маркс заканчивает следующими словами:
«Франция — и ее дело, к счастью, далеко еще не

безнадежно
—
сражается
в
настоящее
время
только
за
свою
национальную
независимость,
и за свободу Германии и Европы».
1)

318

Немецкий перевод помещен в «Neue Zeit», XX, 2, S. 607.

не
но

А наш дон-Базилио — Гарденин хочет нас уверить, что Энгельс
упрямо не желал принимать республику всерьез, и планы поднять
всю страну против прусского нашествия упорно — вопреки очевид­
ности — называл неискренним и парадным фразерством. «Мы не
только это утверждаем. Мы теперь имеем право считать это
неопровержимо доказанным».
Не скажет ли нам сосед Гарденина по газете — Камков, сколько
раз надо с апломбом повторить одну и ту же неправду, чтобы она
сошла за правду?
Даже после капитуляции Парижа, Маркс — повторяем, что в
этом отношении его взгляды разделял вполне и Энгельс — не те­
ряет еще надежды. Его письмо к Кугельману, написанное 14 фев­
раля 1871 г., и потому еще представляет огромный интерес, что
вводит нас в историю возникновения Коммуны.
«Тебе известно мое отношение к героям буржуазии. Но Жюль
Фавр и К0 (известный еще своей деятельностью во временном пра­
вительстве и при Кавеньяке) превзошли все мои ожидания. Сна­
чала они дозволили Трошю, этой «правоверной сабле» или «воен­
ному кретину», как его верно характеризовал Бланки, выполнить
его «план». А план этот состоял в том, чтобы продолжать пассив­
ное сопротивление Парижа до крайности, т. е. до истоще­
ния, а активную оборону свести к «платоническим вылазкам», к па­
родии на маневры. Я говорю это не на основании «догадок». Мне
известно содержание письма, которое Жюль Фавр писал Гамбетте
и в котором он жалуется, что он и другие члены оставшейся в Па­
риже части правительства тщетно побуждали Трошю перейти к бо­
лее серьезным наступательным действиям. Трошю на это каждый
раз отвечал, что таким образом парижская демагогия по­
лучит перевес. Гамбетта ответил ему: «Vous avez prononcé votre
propre condamnation!» Трошю считал более важным, при помощи
своей бретонской лейб-гвардии, которая оказывала ему те же услу­
ги, что корсиканцы Наполеону, сдерживать красных в Париже, чем
сражаться с пруссаками. Именно это и является действительной
причиной поражений не только в Париже, но и всюду во Франции,
где буржуазия, в согласии с большинством местных властей, дей­
ствовала согласно тому же принципу».
Маркс надеялся, что несоразмерные требования, которые Бис­
марк сначала выставил, вынудят французскую буржуазию к даль­
нейшему сопротивлению.
«Я надеюсь, что Бисмарк будет настаивать на своих мирных
условиях! 400 миллионов фунтов стерлингов военной контрибу­
ции — половина английского государственного долга! Это поймут
319

и французскир буржуа! Они, быть может, поймут, наконец, что, про­
должая войну, они, в худшем случае, могут только вы­
играть».
И он прибавляет дальше:
«Несмотря на то, что положение пруссаков кажется благоприят­
ным, оно, в действительности, далеко не так хорошо. Если Фран­
ция выдержит, если она использует перемирие для реорганизации
своей армии и придаст, наконец, войне действительно революцион­
ный характер,— а хитроумный Бисмарк со своей стороны делает
все возможное для этого,— то новорожденная прусская империя
может получить еще совершенно неожиданное палочное крещение».
Но Маркс и Энгельс, не только в прессе, не только путем не­
посредственного воздействия на немецкое рабочее движение, дей­
ствовали в пользу Французской республики. Оба они, в особенно­
сти, первый, не менее энергично работали и в Англии, чтобы по­
будить рабочих вести борьбу за признание республики Англией.
Генеральный совет, который тогда выполнял, кроме своих интер­
национальных функций, еще и роль одного из центров английского
рабочего движения, сейчас же взялся за организацию ряда митин­
гов, чтобы повлиять на правительство, во главе которого стоял
тогда Гладстон, всегда лицемерно облекавший в красивые фразы
неприглядную внешнюю политику английской олигархии. Так и
теперь он увиливал от признания республики, ссылаясь на раз­
личные формальности, с которыми, однако, нисколько не считался
Пальмерстон, когда на другой же день после государственного пере­
ворота 2 декабря 1851 г. приветствовал спасителя «порядка». Прав­
да, и само правительство национальной обороны, то самое, которое
Маркс и Энгельс третировали en canaille и которому Гарденин еще
и теперь почтительно бьет челом, не особенно настаивало на этом
признании, да и Бисмарк еще не отказался от надежды восстано­
вить на троне Наполеона, который, по уверению самого же Бисмар­
ка, был главным виновником этой войны 1).
Мы не будем останавливаться на перипетиях той борьбы, ко­
торую Маркс и Энгельс вели в Англии за признание республики
во Франции, хотя они знали, что во главе ее стоят люди, которым
это признание было не особенно желательно. Когда Жюль Фавр,
этот прообраз государственных людей третьей Французской респуб­
лики, после поражения Коммуны, 6 июня 1871 г. обратился с пред1)

«Чем провинился Наполеон,— писал орган Бисмарка, — что в момент
крайней опасности свергают правительство, которое, во всяким случае, имело то
преимущество, что ему, как существующему, повиновались, тогда как новое
должно еще заслужить что повиновение».

320

ложением ко всем европейским державам начать охоту на Интер­
национал, Маркс ему, между прочим, ответил и следующим разоб­
лачением:

«Известно,
что
генеральный
совет
Междуна­
родного
Общества
Рабочих
в
своих
двух
мани­
фестах
(июльском
и
сентябрьском)
по
поводу
не­
давней
войны
разоблачил
завоевательные
пла­
ны Пруссии. Несколько времени спустя, Рейтлингер, частный
секретарь Жюля Фавра, обратился к некоторым членам генераль­
ного совета, конечно, безуспешно, с просьбой инсценировать через
посредство генерального совета демонстрацию против Бисмарка в
пользу «правительства национальной обороны». Но этих членов
нарочито просили республики не упоминать».
Рост революционного движения в Париже изменил все планы.
Он, во-первых, заставил Бисмарка отказаться от надежды навя­
зать Франции опять Наполеона и уменьшить свои требования. Вовторых, он сконцентрировал все силы буржуазной Франции в борь­
бе с парижский пролетариатом и даже для монархической буржу­
азии сделал республику неизбежным, но все же меньшим злом.
Начиналась героическая эпопея Коммуны. Даже Гарденин
знает, что Маркс «возвеличил дело Парижской Коммуны красно­
речивее, чем кто-либо». Но — и это шестое и последнее обвинение,
которое он выдвигает против Маркса и Энгльса — к самым проек­
там провозглашения Коммуны они относились в высшей степени
отрицательно.
Мы уже знаем, как расправляется Гарденин с фактами и хро­
нологией. Мы уже знаем, что и теперь, сорок пять лет спустя после
Коммуны, он еще не научился отличать действительных ее героев
от таких «литературных эпилептиков» и героев революционной
фразы, как Феликс Пиа.
Пусть Гарденин прочтет следующие письма Маркса, писанные
не после поражения Коммуны, а при известии о пер­
вых ее шагах. Даже он, надеемся, поймет, какое единство на­
строения и понимания связывает эти частные письма со зна­
менитым манифестом Интернационала по поводу гражданской вой­
ны во Франции. Оба письма адресованы Кугельману. В первом
(от 12 апреля 1871 г.) мы читаем:
«Если ты дашь себе труд заглянуть в последнюю главу моего
«18-го брюмера», то ты найдешь что я там выставляю, как бли­
жайшую попытку французской революции, не переход бюрократи­
чески-милитарного механизма из одних рук в другие, но слом
(уничтожение) его. Это — предварительное условие всякой действи-

21

321

тельно народной революции на континенте. В этом заключается и
попытка наших героических парижских товарищей. Какая гиб­
кость, какая историческая инициатива, какая способность к само­
пожертвованию лежит в этих парижанах! После шестимесячного
голодания и истощения — вследствие внутренней измены еще бо­
лее, чем от внешнего врага — они восстают под прусскими штыками,
как будто не было никакой войны между Францией и Германией
и враг вовсе не стоит у ворот Парижа! История не знает еще дру­
гого примера подобного героизма! И если они падут, то виновно бу­
дет в этом только их «добродушие». Нужно было сейчас же итти
на Версаль, после того как Винуа, а затем реакционные части па­
рижской национальной гвардии сами очистили поле. Настоящий
момент был упущен благодаря излишней скрупулезности (versae­
umt aus Gewissensskrupel). Не хотели начать граждан­
скую войну, как будто этот злобный выродок Тьер не начал
уже сам этой войны своей попыткой обезоружить Париж. Вторая
ошибка: центральный комитет слишком рано отказался от власти,
чтобы уступить ее Коммуне. Опять-таки в силу той же «благород­
ной» скрупулезности! Как бы то ни было, теперешнее восстание Па­
рижа — если оно даже будет подавлено волками, свиньями и пога­
ными псами старого общества — представляет самое славное дело
нашей партии со времени июньского восстания. Стоит только срав­
нить с этими небоборцами Парижа неборабов немецко-прусской
священной римской империи, с ее посмертными маскарадами, пах­
нущими казармой, церковью, капустным юнкерством и больше все­
го филистерством!»
И пять дней спустя — 17 апреля — в ответ на письмо Кугель­
мана:
«Твое письмо пришло аккуратно. У меня теперь по горло ра­
боты. Поэтому только несколько слов. Мне абсолютно непонятно,
как ты можешь сравнивать мелкобуржуазную демонстрацию à lа
13 июня 1849 г. с теперешней борьбой в Париже.
«Конечно, творить всемирную историю было бы очень легко,
если бы приходилось начинать борьбу только под условием без­
ошибочно благоприятных шансов. История, с другой стороны, но­
сила бы совершенно мистический характер, если бы «случайности»
не играли в ней никакой роли. Эти случайности входят, разумеется,
в общий ход развития и, в свою очередь, уравновешиваются дру­
гими случайностями. Но ускорение и замедление весьма зависят
от таких «случайностей», среди которых фигурирует и такая «слу­
чайность», как характер людей, которые становятся сначала во
главе движения.

322

«Имеющую теперь наиболее решающее значение «случайность»
приходится искать не в общих условиях французского общества,
а в присутствии во Франции пруссаков, стоящих под самым Пари­
жем. Это хорошо было известно и буржуазной сволочи в Версале.
Именно поэтому они и поставили парижан перед альтернативой:
принять борьбу или подчиниться без борьбы. Деморализация рабо­
чего класса в последнем случае была бы гораздо большим несча­
стием, чем гибель любого числа «вождей». Борьба рабочего класса
с классом капиталистов и их государством вступила теперь, вслед­
ствие парижского восстания, в новую фазу. Как бы она ни кон­
чилась, теперь завоеван новый исходный пункт всемирно-истори­
ческого значения».
И знаете ли вы, citoyen Felix Pyat — Гарденин, чем был занят
Маркс в это время? Ответ вы найдете в деятельности Варлена и
его ближайших друзей. Кое-что вы можете узнать и у Вальяна.
Наша задача окончена. Все шесть пунктов, в которых Гарде­
нин резюмировал свои обвинения против Маркса и Энгельса, пре­
вратились в свою прямую противоположность. А именно, вопреки
его утверждениям, 1) Маркс и Энгельс считали виновницей войны
и нападающей стороной не только Францию; 2) они совершенно
определенно не желали в течение первой фазы войны поражения
ни той, ни другой стороне, а во время второй фазы совершенно
определенно желали поражения Германии; 3) по тому самому, они
не имели намерения теоретически обосновывать желательность по­
беды Германии, да еще «под углом зрения пролетариата»; 4) в даль­
нейшем столкновении они взяли «сторону Французской республи­
ки», хотя третировали en canaille ее буржуазных вождей — и с пол­
ным основанием; 5) оппозиция их отторжению Эльзас-Лотарин­
гии была именно ожесточенной, и, более того, они являлись ее глав­
ными инициаторами в самой Германии, и 6) к Парижской Ком­
муне они отнеслись не только не отрицательно, но, с самого на­
чала, разгадали ее крупное всемирно-историческое значение и, в
меру сил своих, способствовали ее развитию и созданию вокруг нее
благоприятной обстановки путем энергичного воздействия, в пер­
вую голову, на немецкий, а затем и на международный пролета­
риат.
Значит ли это, что Гарденин — злостный клеветник, что его те­
зисы действительно заслуживают той квалификации, которую он
сам им дал на тот случай, если ему докажут, что они так же да­
леки от истины, как его опрошенный социализм от науки?
Нет, Гарденин — не «злостный клеветник». Нет, он сам лишь
злостная клевета на революционный социализм.

21*

323

Он просто не устоял против соблазна использовать это под­
лое время, когда всякие хамы справляют свой дикий танец по по­
воду последнего поражения пролетариата, чтобы нанести из-за
угла новый удар первооснователям научного социализма. С аффек­
тированной наивностью восьмилетнего ребенка он протягивает рус­
ским марксистам руку примирения. И со свойственным ему лите­
ратурным благородством будет «нравственно» возмущаться, когда
его протянутая рука повиснет в воздухе.

324

ВАЛЬЯН и МАРКС

I.
Вместе с Лафаргом прошедший через школу Прудона, Вальян
точно так же, как и первый, отвергает после легализм и мютюэлизм
автора «Философии нищеты», чтобы стать последовательным ком­
мунистом и революционером. Но в то время, как Лафарг переез­
жает (в 1866 г.) в Лондон, под личным влиянием Маркса быстро
проходит те фазы умственной эволюции, через которые прошел и
Маркс, претворив и переработав прудонизм и реальный гума­
низм Фейербаха; в то время, как Лафарг уже с 1866 г., как член
генерального совета Интернационала, попадает в самую гущу
международного рабочего движения,— Вальян, наоборот, проводит
всю вторую половину шестидесятых годов в Германии, изучает
там естественные науки и философию, вступает в близкие сно­
шения с Фейербахом, чтобы только после близкого контакта с
немецким и австрийским рабочим движением сделал дальнейшие
выводы из сиcтемы Фейербаха,— выводы, которые Маркс и Эн­
гельс сделали еще за 25 лет перед этим. Так, 25 декабря 1869 г.
Вальян писал Фейербаху 1), спеша поделиться с ним впечатле­
ниями, вынесенными из последнего пребывания на родине:
«Я возвращаюсь из Франции, где имел возможность убедиться,
что все мои надежды готовы осуществиться, что революция близка
и что если она еще не вспыхнула, то только потому, что цель
ее, более великая, чем когда-либо, требует большей подготовки и
согласованности в действиях, чем когда-либо... Рабочий класс на­
ходится теперь по отношению к буржуазии в таком же положении,
в каком она сама в 1789 г. находилась по отношению к дворянству
и духовенству. Завоевав равенство, низший общественный слой,
современный пролетариат, создаст раз навсегда республику. Вы
показали ему пример. Вы низвергли богов христианства и теизма;
пролетариат следует за вами и разрушает последнее воплощение
зла: бога — Капитал, Кроме того, я надеюсь, что эта революция,
столь же радикально-политическая, сколько и социальная, не
1)

Во втором томе переписки Фейербаха имеются и другие письма Валь­
яна. Самое раннее из них относятся к маю 1864 г.

327

встретит вражды соседних народов, а, напротив, революционное со­
ревнование, которого до сих пор не хватало и отсутствие которого,
изолируя французское движение, лишало его успеха. В тот же
день, когда вспыхнет во Франции революция, республика обеспе­
чена в Италии, Испании, Бельгии. Я питаю большие надежды на
движение в Германии: мне кажется, что с тех пор, как вы начали
свою проповедь, ваши мысли должны были проникнуть в массы
и научить их, что пора освободиться от символов и обратиться
к действительности».
В июне 1870 г. Вальян присутствует в Штутгарте на конгрессе
эйзенахцев и приветствует их от имени французских социалистов.
Объявление франко-прусской войны захватило его в Тюбингене.
Сначала он думал остаться в этом городе, но шовинистическое на­
строение тамошних университетских кругов заставляет его уехать
в Швейцарию, а оттуда в Париж. Сейчас же после провозглашения
республики он, вместе с членами парижской секции Интернацио­
нала, выпускает прокламацию к немецкому народу, написанную
в духе якобинских традиций 1792 г., и, вместе с Бланки, прини­
мает самое деятельное участие в попытках заменить трусливое и
блудливое правительство национальной обороны более надежным
революционным и становится, после неудачи этих попыток, одним
из наиболее решительных членов Коммуны 1). Ему удалось спа­
стись от преследований версальцев, и уже в июле 1871 г. мы на­
ходим его опять в Лондоне, где, вместе с другими бланкистами, он
становится немедленно членом генерального совета Интерна­
ционала.
Свои мотивы Вальян об’ясняет нам в одном документе, издан­
ном после гаагского конгресса. Вспомним, что, во время второй
империи, бланкисты относились очень отрицательно к деятель­
ности французской секции Интернационала и только незадолго до
войны начали сближаться с интернационалистами. Больше всего
привлекла их решительная и последовательная тактика генераль­
ного совета в 1870—71 г.г.
«С самого начала войны 1870 г., генеральный совет нападал
на политику грабежа и завоеваний, для которой вооружалась
Пруссия, и указывал на опасность установления на развалинах
бонапартистской империи не менее гнусной, но более молодой
империи, поддерживаемой менее истаскавшейся буржуазией, луч1)

Собственно к краткому периоду между 4 сентября 1870 г. и началом
марта 1871 г. относится его совместная работа с Бланки. Как известно, послед­
нему не пришлось принимать участия в Коммуне, а когда Вальян вернулся
после амнистии 1880 г., Бланки уже доживал последние дни: он умер 1 января
1881 г.

328

ше вооруженной против революции и представляющей самое круп­
ное препятствие на пути к последней: Прусской империи.
«В то время, когда социальная революция была разбита в Па­
риже, в то время, когда Парижская Коммуна пала под ударами
свирепой буржуазии, которая хотела отомстить представителям
пролетарского дела столь же кровавыми, сколько и безумными
репрессиями за весь тот страх, который она испытала при виде
опасности, грозившей ее социальным привиллегиям,— генеральный
совет опубликовал свой манифест о гражданской войне, в котором,
заявляя от имени Интернационала свою солидарность со всеми
актами Коммуны, он об’яснял, с самой возвышенной точки зрения,
смысл и величие революции 18 марта».
Так судил француз и горячий патриот Вальян о деятельности
генерального совета во время франко-прусской войны, а всякие
Ласкины всех наций и языков хотят нас уверить, что Маркс того
времени был «пангерманистом» и немецким шовинистом!
Наоборот, ни в ком не нашел «пангерманист» Маркс такого
верного союзника по борьбе с «романско-славянским» анархизмом,
по борьбе с Гильомом и Бакуниным, как именно в Вальяне. На
лондонской конференции (16—23 сентября 1871 г.) именно блан­
кисты — в особенности, Вальян — являются главными застрельщи­
ками при проведении той резолюции, в которой старый Интерна­
ционал впервые формулировал не только необходимость для рабо­
чего класса вести политическую борьбу, но и конституироваться
в особую политическую партию с целью добиться торжества со­
циальной революции.
На гаагском конгрессе (2—7 сентября 1872 г.), на котором
произошел решительный бой с бакунистами, кончившийся исклю­
чением Гильома и Бакунина, именно Вальян энергичнее всего от­
стаивал те предложения, в которых, по словам бакунистов, особенно
ярко выразился обуревавший Маркса дух «бисмаркизма» и «пан­
германизма». Предложение внести резолюцию, принятую на лон­
донской конференции,— резолюцию, которая именно довела до по­
следней крайности борьбу между Марксом и Бакуниным, в устав
Интернационала — это предложение было обосновано Вальяном.
Оно гласит:
«В своей борьбе против коллективной власти имущих классов
пролетариат может действовать, как класс, только конституиро­
вавшись, в свою очередь, как обособленная политическая партия,
принципиально противоположная всем, старым, партиям, которые
были образованы имущими классами. Это конституирование про­
летариата в политическую партию необходимо для того, чтобы обес-

329

печить торжество социальной революции и ее конечной цели:
уничтожения классов. Об’единение рабочих сил, уже достигнутое
путем экономической борьбы, должно послужить в руках рабочего
класса рычагом в его борьбе против политической власти его экс­
плоататоров. Так как владельцы земли и капитала всегда поль­
зуются своими политическими привиллегиями, чтобы защищать и
увековечивать свои экономические монополии и порабощать труд,
то завоевание политической власти превращается в главную обя­
занность пролетариата».
Это предложение принято было 29 голосами против 5, при 8
воздержавшихся. После присоединили свои подписи и некоторые
(6) из делегатов, которые были заняты в комиссиях и не могли при­
нимать участия в голосовании, в том числе Маркс.
И из этих 35, при 11 немцах, на долю французов приходится
16 голосов, и среди них такие «пангерманисты», как Дерэр, Ла­
фарг, Лонгэ, Курнэ, Ранвье и сам Вальян.
II.
Но на том же гаагском конгрессе между Вальяном, с одной
стороны, Марксом и Энгельсом, с другой, вспыхнул конфликт по
совсем иному поводу. В силу целого ряда соображений, на кото­
рых мы теперь не будем останавливаться, Энгельс внес предло­
жение перенести генеральный совет в Нью-Йорк, и это предложе­
ние прошло, несмотря на энергичный протест Вальяна и его бли­
жайших товарищей. Теперь вопрос о том, кто был прав, имеет
только исторический интерес. Во всяком случае, перевод генераль­
ного совета в Нью-Йорк, в страну, которая находилась вне арены
наиболее развитого рабочего движения, означал более или менее
близкую смерть Интернационала. Действительно, через четыре
года последний и оффициально прекратил свое существование.
Вальян и его товарищи протестовали против этого решения
в особой брошюре «Интернационал и революция», которую мы вы­
ше уже цитировали. Но они не ограничились одним лишь проте­
стом: они заявили также о своем выходе из Интернационала, и,
таким образом, в той борьбе, в которой проходит последний период
существования Интернационала в Европе и в которой они—в те­
чение 1870—1872 г.г.— стояли на стороне Маркса, они не принимали
больше никакого участия, стараясь создать новую, именно нацио­
нальную организацию, Commune Révolutionnaire, которая дол­
жна была действовать во Франции,— этой, как они выражаются в
том же документе, стране par excellence вооруженной революции.
330

Но, разойдясь с Марксом политически, Вальян нисколько не
изменил своих личных отношений к тому, кого Гильом и теперь
еще, стараясь использовать благоприятную политическую кон­
юнктуру, изображает, как агент Бисмарка,— рецепт прекрасно
усвоенный и русскими подражателями «старца с Юрской горы».
Лучше всего свидетельствует об этом следующее письмо
Вальяна к Марксу, до сих пор неопубликованное. Оно писано
10 октября 1872 г.
«Дорогой гражданин! Я настолько опоздал со своим ответом,
что даже не знаю, как мне извиниться, хотя я неповинен ни в ин­
дифферентности, ни в халатности. Я до такой степени был погло­
щен личными делами, что, со времени моего возвращения, не мог
найти ни одной свободной минуты. Все это усложнилось переез­
дом на новую квартиру и новым устройством, до сих пор еще не­
законченным, так что я и теперь еще не знаю, когда смогу зайти
к вам. В ожидании я горячо благодарю вас за присылку первого
выпуска вашего труда и сожалею, что не мог этого сделать сейчас
же устно. Но что мне в особенности хочется вам высказать, так это
то, что я не хотел быть, чтобы вы думали, что события на гаагском
конгрессе оставили малейший след в моей душе с точки зрения
личной. Что бы ни случилось, я никогда не забуду ни вашего
благожелательства, ни благожелательства вашей семьи по отно­
шению ко мне и прошу вас быть уверенным в уважении и искрен­
ней привязанности совершенно вам преданного Эд. Вальяна.
«Передайте мой горячий привет вашей жене и дочерям. Сер­
дечно жму руку Лонгэ».
Отношения эти и позже продолжали быть хорошими. Остава­
ясь формально в Commune Révolutionnaire, Вальян все больше
втягивался в круг влияния идей марксизма. Вот почему Энгельс,
подвергая всесторонней критике выпущенное бланкистами в 1874
г. воззвание, прибавляет:
«Это — первый манифест, в котором французские рабо­
чие присоединяются к учениям современного немецкого ком­
мунизма. И к тому же еще рабочие, которые считают французов
избранным народом революции, а Париж революционным Иеру­
салимом. Эта заслуга принадлежит бесспорно Вальяну, одному
из авторов этого воззвания и, как известно, основательному зна­
току немецкого языка и немецкой социалистической литературы».
Вальян и дальше продолжал эволюционировать в сторону
марксизма, но, и до конца дней своих, он оставался верен старо­
му убеждению, что Франция — избранная страна революции. И, ко­
331

гда безжалостная история поставила опять на карту существова­
ние его отечества, старый революционер пошел, как ему казалось,
по следам своего любимого учителя, великого «узника». Но исто­
рия не повторяется. Если борьба, которую Бланки вел под лозун­
гом «отечество в опасности», могла еще питаться иллюзиями ве­
ликой французской революции; если убеждение, что, не будь
французская буржуазия до такой степени трусливой и подлой,
Франция могла бы так же, как в 1792 г., прогнать les cohortes
étrangères, дало французскому пролетариату возможность возме­
стить недостаточную организованность силой революционной стра­
сти, классовой ненависти к Тьерам и Трошю,— то новая борьба под
тем же лозунгом велась и ведется в совершенно другой историче­
ской обстановке, поглощая все силы и затрачивая всю энергию,
накопленную французским пролетариатом со времени Коммуны.
Великая «прекрасная Франция»,— которая в конце XVIII столе­
тия,— с Вандеей в тылу, с «гражданской войной» между буржуа­
зией и феодальной аристократией внутри страны,— справилась по­
чти со всей Европой,— теперь, несмотря на «union sacrée», едва
справляется с делом обороны. И тот самый Вальян, который служил
для Второго Интернационала живым олицетворением революцион­
ной Коммуны, который на амстердамском конгрессе заявил, в по­
лемике с Жоресом, что он никогда не откажется от классовой
борьбы, чтобы соединиться с буржуазией, теперь со всей энергией
отчаяния зовет на помощь товарищей по Интернационалу, с ко­
торыми он хотел перестроить мир, и, не находя «отклика», разра­
жается проклятиями по адресу тех, кто не спешит выручать стра­
ну, подарившую миру Коммуну.
«Как мало нужно иметь критического отношения к Коммуне,—
писал Энгельс по поводу бланкистской программы,— чтобы кано­
низировать ее, чтобы об’явить ее непогрешимой, чтобы утвер­
ждать, что каждый дом, который был сожжен, каждый заложник,
который был расстрелян, заслужили вполне свою участь?».
Так Вальян хотел и в 1915 г., чтобы его товарищи по Интер­
националу канонизировали его отечество, забывая, что время из­
бранных народов прошло безвозвратно, забывая, что необходимой
предпосылкой union sacrée между пролетариатами всех стран
является «священная война» внутри каждой отдельной страны....
забывая, что национальный лозунг:—«мир своим дворцам и война
чужим» — является только каррикатурой на боевой клич великой
французской революции:— война всем дворцам и мир всем хи­
жинам.

332

III

ИЗ ИСТОРИИ МАРКСИЗМА
В РОССИИ

1
ПО ПОВОДУ ОДНОЙ ЛЕГЕНДЫ
(герцен против Маркса)

2
КАРЛ МАРКС И РУССКИЕ ЛЮДИ
СОРОКОВЫХ ГОДОВ
3
ДВЕ ПРАВДЫ
4
МАРКС И Р.К.П.

ПО ПОВОДУ ОДНОЙ ЛЕГЕНДЫ
(ГЕРЦЕН ПРОТИВ МАРКСА)

I.
В своей статье «Karl Marx und Michael Bakunin» 1) Эдуард
Бернштейн вновь поднимает вопрос об их личных отношениях. Он
указывает на причины, в силу которых Бакунин был уже в годы,
предшествовавшие революции 1848 г., несимпатичен Марксу. Имен­
но этой глубокой антипатией, которую Маркс питал к Бакунину,
об’ясняется, по его мнению, и то обстоятельство, что в 1848 г.
Бакунин мог быть об’явлен русским шпионом в органе Маркса и
Энгельса «Neue Rheinische Zeitung».
«Ясно, что если кто-либо подхватывает столь тяжкое обвине­
ние против лично известного ему человека и публикует его без
предварительной проверки, то это одно указывает на очень силь­
ное нерасположение или неуважение к этому человеку».
Мы не будем теперь подробно разбирать историю заметки в
«Новой Рейнской Газете», в которой против Бакунина было вы­
двинуто обвинение, что он является агентом русского правитель­
ства. Как это видно будет из письма Маркса, которое мы дальше
печатаем, он лично во всей этой истории совершенно неповинен, да
и вина Энгельса, на которого, как и на остальных членов редакции,
падает ответственность за помещение этой заметки, сводится к ми­
нимальным размерам: слух этот дошел до редакции из совершенно
различных источников, и она сейчас же поспешила поправить свою
оплошность.
Даже у Неттлау сомнение в искренности соответственного за­
явления Маркса основано только на уверенности, что именно Маркс
является главным автором тех обвинений и клевет, которые с 1853 г.
систематически направляются против Бакунина. Тому, кто не
стеснялся самым циническим образом взводитьна Бакунина обви­
нение в шпионстве тогда, когда последний изнывал и томился в
казематах Шлиссельбруга,— тому, конечно, нельзя верить, несмотря
на все его уверения, того остается только заклеймить, как клевет­
ника и лицемера. И этот вывод делают и Нетглау, и Гильом, и Вик­
тор Дав.
1)

22

«Archiv für Sozialwissenschaft und Sozialpolitik». 1910.

337

Разница между ними и Бернштейном заключается только в
следующем: что для названных анархистов является несомненным,
вполне установленным фактом, то у Бернштейна превращается в
весьма вероятный факт, для которого он старается подыскать
психологическое об’яснение. Он не дает себе даже труда проверить
инцидент в 1848 г., он принимает за данное личную вину имен­
но Маркса, в котором указанные им выше психологические
причины развили «склонность принимать на веру всякие подозре­
ния, касавшихся политического характера Бакунина».
Поэтому, Бернштейн принимает без всякой критики и самое
злостное обвинение, выдвигаемое против Маркса биографом Баку­
нина Неттлау. Но предоставим слово самому Бернштейну:
«Эта склонность не ослабела, повидимому, и за то время, пока
Бакунин пребывал политическим узником в России. В своей по­
лемической брошюре «Политическая теология Мадзини»,— Женева.
1871 г.,— Бакунин рассказывает, что когда он в 1862 г. впервые
явился в Лондон после своего побега из Сибири, то Герцен и Мад­
зини сообщили ему о клеветнических подозрениях, распускав­
шихся там на его счет, в числе прочих и Марксом, вследствие
чего он воздержался от посещения Маркса. Но когда он в 1864 г.
вторично приехал в Лондон, то, по его словам, Маркс сам пришел
к нему и уверял его, что он никогда не высказывал про него
таких подозрений и даже прямо называл их гнусными. Мы дол­
жны поэтому принять, что все, рассказанное Бакунину Герценом
и Мадзини, было дутой историей. Отпираться от сделан­
ного
когда-либо
было
не
в
характере
Маркса.

Из
этого,
впрочем,
вовсе
не
слухи
были
нахватаны
просто

следует,
что
эти
с
ветру.
Биограф

Бакунина Неттлау, говоря о лондонском периоде его жизни, упо­
минает о «клеветах клики Уркарта, который стоял также близко
к
Марксу».
Поэтому,
дело
было,
по
всей
вероят­
ности, так, что хотя Маркс и не повторял прямо
подозрения Уркарта, но заявлял, что оно не совсем лишено вся­
кого основания».
Итак, с одной стороны, нельзя не признать, но, с другой, все
же должно сознаться, что Маркс был «склонен» клеветать на Ба­
кунина. Так как, Бернштейн, немного иначе, но все же повто­
ряет обвинение, формулированное Неттлау, то мы предпочитаем
обратиться к первоисточнику, чтобы убедиться, действительно ли
Маркс не стеснялся направлять против Бакунина другие клеветы
и за то время, пока последний пребывал политическим узником
в России.

338

II.
Неттлау останавливается очень подробно на этом эпизоде в
20-й главе первого тома своей монументальной биографии Бакунина
«Русские тюрьмы 1851—1857»:
«В течение этих лет тяжкого тюремного заключения, в Лон­
доне развертывалась форменная клеветническая кампания против
Бакунина. Она продолжалась от 23 августа до 3 октября 1853 г.
и началась статьей, подписанной инициалами Ф. М.,— «Русский
агент Бакунин» в «Morning Advertiser» от 23 августа 1853 г. На
другой день появился протест, подписанный Герценом, Головиным
и Ворцеллем. 29 августа к этому протесту присоединился Мадзини.
Маркс оказался вынужденным рассказать историю с «Новой Рейн­
ской Газетой» и счел целесообразным заявить претензию на друж­
бу Бакунина. Указав на похвалы по адресу последнего, напеча­
танные им в «Нью-Йоркской Трибуне», он выставил себя до из­
вестной степени ангелом-хранителем Бакунина. Он говорил даже
о своей «тесной дружбе» с Бакуниным, что, вероятно, далось ему
не без большого труда» 1).
Нетлау ненавидит Маркса так же страстно, как любит Баку­
нина. И эта страсть иногда совершенно ослепляет его. С по­
разительным, поистине, пчелиным прилежанием собирает он все
сплетни против Маркса, чтобы изобразить его во всей его мораль­
ной испорченности. Чем гнуснее сплетня, чем менее она веро­
ятна, тем более она пригодна для достижения главной цели. Харак­
терно, что Неттлау, отвергающий всякие показания каких-нибудь
свидетелей, направленные против Бакунина, как заведомо ложные,
принимает за вполне достоверные показания тех же самых лиц,
раз они направлены против Маркса.
Так и в этом случае. Главным источником служили для Нет­
тлау воспоминания Герцена и Головина, которые он одинаково
использует, несмотря на то, что они далеко не тождествены и не
равноценны.
Головин играл в русской эмиграции сороковых и пятидесятых
годов весьма жалкую роль. Бакунин в своих письмах характе­
ризует его, как «настоящего chevalier d’industrie, escros et
hâbleur de bonne inaison». Приговор чересчур суровый. Только
с большим трудом можно отыскать зерно истины в тех сплетнях,
бессознательной, а иногда и заведомой лжи, которыми наполнены
все статьи и воспоминания этой несчастной жертвы гнусного нико­
лаевского режима.
1) М. Nettlau. Band I, S. 128.
22*

339

Герцен, наоборот, даже тогда, когда он пишет о ненавистных
ему «немцах в эмиграции», остается на свой манер искренним
летописцем. Он просто органически не в состоянии разо­
браться в тех фракционных разногласиях, которые раздирали не­
мецкую эмиграцию в пятидесятых годах. Трагически окончив­
шийся роман его жены с немецким поэтом Гервегом, который сы­
грал в этом случае далеко не завидную роль, определил отношения
Герцена к тем, кого он считал солидарными с Гервегом, т.-е. к
«марксидам». А затем личные отношения к семье Фогтов, в свою
очередь, усиливали его антипатии к Марксу. Неудивительно, что
глава из «Былого и дум», напечатанная его наследниками в «Сбор­
нике посмертных статей» и написанная после конфликта между
Марксом и Фогтом (в середине шестидесятых годов), не говоря уже
о явной несправедливости по отношению к немецкой эмиграции,
изобилует массой ошибок.
«Через год после моего приезда в Лондон шайка (термин, за­
имствованный у Фогта.— Д. Р.) еще раз возвратилась к гнусной
клевете против Бакунина, тогда погребенного в Алексеевском ра­
велине».
Человеком, с помощью которого был предпринят этот поход,
был Давид Уркарт. Герцен дает характеристику этого «оригинала»
и продолжает:
«Человек, думавший и открыто говоривший, что, от Гизо и
Дерби до Эспартеро, Кобдена и Мадзини, все — русские агенты,
был клад для шайки непризнанных немецких государственных
людей, окружавших неузнанного гения первой величины Маркса.
Они из своего неудачного патриотизма и страшных притязаний
сделали какую-то Hochschule клеветы и заподозревания всех лю­
дей, выступавших на сцену с бóльшим успехом, чем они сами.
Им недоставало честного имени (!). Уркарт его дал. С Уркартом
и публикой питейных домов вошли в «Morning Advertiser» мар­
ксиды и их друзья. Где пиво, там и немцы.— Одним добрым утром
«Morning Advertiser» вдруг поднял вопрос: «Был ли Бакунин
русский агент или нет?» Само собой разумеется, отвечал на него
положительно. Поступок этот был до того гнусен, что возмутил
даже таких людей, которые не принимали особенного участия в
Бакунине.— Оставить это дело так было невозможно. Как ни до­
садно было, что приходилось подписать коллективную протеста­
цию с Головиным, но выбора не было. Я пригласил Ворцелля и
Мадзини присоединиться к нашему протесту. Они тотчас согла­
сились. Казалось бы, что после свидетельства председателя поль­
ской демократической централизации и такого человека, как Мад-

340

зини, все кончено. Но немцы не остановились на этом.— Они за­
тянули скучнейшую полемику с Головиным, который, со своей
стороны, поддерживал ее для того, чтоб собою занимать публику
лондонских кабаков».
Все это весьма сильно компрометирует «шайку Маркса», но,
при ближайшем рассмотрении, все, что сказано здесь так катего­
рически Герценом о Марксе, оказывается сплошным qui pro quo.
Ни Маркс, ни «марксиды» не имели в это время никакого от­
ношения к «Morning Advertiser».
Сам Маркс познакомился с Уркартом только в 1654 г. В
«Morning Advertiser» он до того времени поместил — 30 октября
1852 г.— только протест против отношения «Times'а» к кельнским
коммунистам, вместе с Энгельсом, Фрейлигратом и Вольфом. Гер­
цен к середине 60-х годов успел забыть, какую роль играл
«Morning Advertiser» в 50-х годах, как самая радикальная и
оппозиционная из ежедневных газет, дававшая гостеприимство
всем континентальным эмигрантам для их заявлений. Именно
поэтому ее не было «ни в клубах, ни у больших стэшионеров, ни
на столе у порядочных людей», как довольно неожиданно при­
бавляет Герцен. Зато ее можно было встретить в демократических
трактирах. Герцен забыл даже, что сам делал попытку поместить
в ней свои статьи.
Из русских эмигрантов больше всего был связан с газетой
Головин. Ни Уркарт, ни его последователи не пользовались в
газете монопольным положением. Сама редакция, как мы еще
увидим, во всем этом инциденте держалась вполне нейтрально и
предоставила свои столбцы обеим сторонам в интересах выяснения
истины.
Мало того, весь сыр-бор загорелся из-за статьи Головина, кото­
рый в номере от 19 августа 1853 г., в статье, посвященной импера­
тору Николаю, упомянул об одной его жертве — о Бакунине.
В ответ на эту статью, 23 августа 1853 г. в «Morning Adver­
tiser» появилось письмо к редактору: «The russian agent Baku­
nin». Мы приводим это письмо целиком.
«Уважаемый сэр!
«Одно обстоятельство, о котором упоминает ваш корреспон­
дент «Русский в Лондоне» в вашей газете от 19 августа, заставляет
меня усомниться в точности сведений, приводимых в этой статье.
Автор говорит, «теперь Николай удовлетворяет свою месть на Ба­
кунине, которого он обязался перед Австрией держать в тюрьме».
Так вот, я вообще имею основание думать, что Бакунин вовсе не
сидит в тюрьме; он скорее служит в армии на Кавказе или на­

341

ходится на царской службе в турецких провинциях. Он слишком
ценное орудие, чтобы держать его в тюрьме. Царю стоило больших
усилий спасти его от заслуженной казни, еще большего труда
освободить сначала из саксонской, а после из богемской кре­
пости.
«20 августа 1853 года.
«Ваш покорный слуга Ф. М.».
На следующий день появился, как уже выше было упомя­
нуто, протест, подписанный Головиным и Герценом, к которому
присоединился и Станислав Ворцелль от имени центрального
польского демократического комитета. Уже в этом письме скво­
зит убеждение, что Ф. М.— немец. Авторы указывают, что кле­
вета Ф. М. не является новостью, что она уже раньше появилась
в одной немецкой газете, сославшейся на Жорж Занд. В заклю­
чение они требуют, чтобы Ф. М. назвал себя.
Но аноним упорно отказывался сделать это. 27 августа, ря­
дом с апологией Бакунина, появляется опять-таки письмо Ф. М., в
ответ на протест Головина и Герцена, где аноним доказывает, что
Россия, сама застрахованная от революционных идей, всюду сеет.
через своих агентов, семена революции.
29 августа Головин и Герцен отвечают ему. Мадзини опять
присоединился к их протесту. Между прочим, они пишут: «За­
щитники Бакунина называют себя: его обвинитель продолжает
скрываться
под
инициалами,
которые.
возможно,
даже
не принадлежат ему («accuser continues to conceal him­
self behind initials which possibly mag not be his own»).
31 августа помещен был протест Арнольда Руге, а 2-го сен­
тября появилось следующее письмо Маркса.
«Издателю «Morning Advertiser».
«Уважаемый сэр!
«Господа Герцен и Головин впутали в полемику, завязавшуюся
между ними и Ф. М. по поводу личности Бакунина, издавав­
шуюся мною в 1848—49 г.г. «Новую Рейнскую Газету». Они рас­
сказывают английской публике, что клевета против Бакунина
имеет своим исходным пунктом эту газету, которая даже «осме­
лилась» сослаться на свидетельство Жорж Занд. Я не придаю ни­
какого значения инсинуациям Герцена и Головина. Но так как
это может послужить к выяснению вопроса о личности Бакунина,
то вы позволите мне изложить здесь действительные факта.
«5-го июля 1848 г. «Новая Рейнская Газета» получила два
письма из Парижа. Одно письмо — литографированная корреспон­
денция агентства Гаваса, другое — частное сообщение одного поль­
ского эмигранта, не имевшего ничего общего с первым источником.

342

Оба утверждали, что Жорж Занд имела в своем владении бумаги,
которые доказывали, что Бакунин недавно вступил в сношения с
русским правительством. «Новая Рейнская Газета» опубликовала
6-го июля письмо своего парижского корреспондента.
«Бакунин, со своей стороны, заявил в «Новой Одерской Га­
зете», что еще до появления парижской корреспонденции в
«Новой Рейнской Газете» такие слухи тайно циркулировали в Бре­
славле, что они шли из русского посольства и что он лучше всего
может ответить на них, апеллируя к Жорж Занд.
«Его письмо к последней было опубликовано одновременно с его
заявлением. «Как одно, так и другое были сейчас же опубликованы
в «Новой Рейнской. Газете» («Neue Rheinische Zeitung», Juli
1848 г.).
«3 августа 1848 г. «Новая Рейнская Газета» получила через
посредство Косциельского от Бакунина письмо Жорж Занд, адре­
сованное редакции, которое было напечатано в тот же день со
следующими сопроводительными замечаниями:
— «В № 36 нашей газеты мы сообщили циркулировавший в
Париже слух, согласно которому Жорж Занд имеет в своем рас­
поряжении бумаги, разоблачающие русского эмигранта Бакунина,
как агента императора Николая. Мы опубликовали это сообще­
ние, так как получили его одновременно от двух независимых друг
от друга корреспондентов. Мы выполнили таким образом долг по­
литической печати, которая обязана зорко следить за обществен­
ными деятелями, и дали таким образом повод Бакунину опроверг­
нуть подозрение, которое поднято было против него в известных
парижских кругах. Мы также перепечатали из «Новой Одерской
Газеты» заявление Бакунина и его письмо к Жорж Занд, не ожи­
дая с его стороны просьбы об этом. Ниже мы приводим букваль­
ный перевод письма, адресованного Жорж Занд редактору «Новой
Рейнской Газеты». Это письмо вполне улаживает все это дело»
(«Neue Rheinische Zeitung». 3 августа 1848 г.).
«В конце августа я был проездом в Берлине, встретился там с
Бакуниным и возобновил тесную дружбу с ним, которая нас свя­
зывала до взрыва февральской революции.
«В № от 13 октября 1848 г. «Новая Рейнская Газета» напала
на прусское министерство за то, что оно изгнало Бакунина и при­
грозило ему выдачей России, если он осмелится еще раз вернуться
в Пруссию.
«В № от 14 февраля 1848 г. «Новая Рейнская Газета» поме­
стила передовую статью о брошюре Бакунина «Воззвание к сла­
вянам».

343

«Статья эта начиналась следующими словами: «Бакунин
наш друг, но это не доложно нас удержать от того, чтобы
подвергнуть его брошюру строгой критике».
«В моих письмах в «Нью-Йоркскую Трибуну» о «Революции и
контр-революции в Германии» я, насколько мне известно, был
первым немецким писателем, который воздал Бакунину должную
справедливость за его участие в нашей революции и в особенности
в дрезденском восстании. Вместе с тем я выразил свое негодова­
ние и против немецкой прессы и против немецкого народа за тот
крайне трусливый способ, каким они выдали Бакунина его и
своим врагам.
«Так как Ф. М. одержим навязчивой идеей, что революции на
континенте способствуют успеху тайных планов России, то он
должен, если только он претендует на какую-нибудь логическую
последовательность, объявить не только Бакунина, но и всякого
континентального революционера русским агентом. В его глазах
сама революция есть русский агент; почему же не Бакунин?
«Преданный вам Карл Маркс.
«Лондон, 31 августа 1853 г.».
Утверждать после этого письма, что Маркс был инициатором
клеветнической кампании против Бакунина, можно только в том
случае, если мы примем, что Ф. М. был сам Маркс, как это пред­
полагает Герцен и как это категорически заявляет Виктор Дав,—
или его фактотум, за которым скрывался Маркс, как это думает
Неттлау.
«Маркс, следовательно, выступает, как это вытекает из этих
документов, не непосредственно, как клеветник против Бакунина».
И, со всей проницательностью белоснежной голубицы Неттлау,
прибавляет:
«Основываясь на его позднейшем образе действий, я вижу
причину этого, главным образом, в том, что Маркс был слишком
умен, чтобы так себя компрометировать».
Трудно найти более характерное доказательство той научной
беспомощности и отсутствия всякой критики, с которыми Неттлау
составил из собранных им отовсюду неизданных статей, писем и
воспоминаний Бакунина свой колоссальный труд.
Ф. М. есть Карл Маркс или его фактотум! Действительно,
нужно быть очень «умным», чтобы анонимно пустить в обращение
клевету, публично ее опровергнуть и затем дальше продолжать
свою клеветническую кампанию! Разве не ясно после этого, что
бедный Бакунин был жертвой этого мастера клеветы и веролом­
ства?
344

Мы сейчас увидим, кто был этот загадочный Ф. М., а пока
вернемся к полемике на столбцах «Morning Advertiser». 24 сен­
тября 1853 г. в этой газете появилась статья «Russian agency
and intrigues in cabinets and clubs», которая несомненно принад­
лежит Уркарту.
Здесь вопрос ставится на принципиальную почву. Именно
страх перед революцией укрепляет зависимость всех континенталь­
ных государств от России. Таким образом, революция является
главным орудием России, которая для этой цели содержит всюду
своих агентов. Поэтому возражение, что Бакунин не агент, потому
что он революционер, не выдерживает никакой критики. Он не
может быть русским агентом, потому что он революционер,— а, ме­
жду тем, именно это и утверждает противная сторона: он русский
агент, потому что он революционер».
Эта статья вызвала негодующий ответ со стороны Альфреда
Б. Ричардса 1): «Михаил Бакунин и его обвинитель». Несмотря
на то,— пишет он, между прочим,— что «Арнольд Руге, Карл Маркс,
Ворцелль, Герцен, Иван Головин засвидетельствовали не только
честность, но и тюремное мученичество Бакунина», аноним про­
должает упорно стоять на своем и отказывается раскрыть свои
инициалы.
Читатель видит, что для Ричардса Карл Маркс и Герцен оди­
наково являются защитниками чести Бакунина.
Таинственный Ф. М., однако, ограничился только повторением,
что Бакунин сидит не в тюрьме, а наслаждается горным возду­
хом на Кавказе, на возражение же Маркса, что Бакунин принял
деятельное участие в дрезденском восстании,— победоносно ответил,
что именно дрезденское восстание нанесло смертельный удар гер­
манской свободе и, быть может, навсегда скрепило узы, в которых
Россия держит Германию.
Неттлау пропустил этот ответ, иначе бы он, не находящий
достаточно резких негодующих слов по адресу редакции «Morning
Advertiser», заметил бы следующую редакционную заметку:
«Мы вынуждены закрыть наши столбцы для дальнейших
писем на эту тему. Лично мы совершенно незнакомы с тем, кто
является предметом этого спора, но все презумпции — мы должны
это признать — говорят в его пользу, если столько лиц, без всякого
предварительного соглашения, сходятся в его защите» 2).
1)

Известный писатель по военным вопросам, с 1870 г. ставший редак­
тором «Morning Advertiser», вместо Джемса Гранта, редактировавшего газету
и в 1853 г.
2) «But the presumptions, we must say, are in his favour, when so
many persons, without concert come forward in his vindication».

345

Так кончилась клеветническая кампания, затеянная Марксом
против Бакунина в «Morning Advertiser». Мы видим, что кам­
панию против Бакунина вели во всяком случае не немцы, как
утверждает Герцен, что Маркс так же энергично протестовал про­
тив Ф. М., как и другие авторы писем в «Morning Advertiser».
III.
Но чем же объясняется в таком случае убеждение Герцена и
других, что за инициалами «Ф. М.» скрывался Маркс?
Дело в том, что за инициалами «Ф. М.» скрывался действи­
тельно Маркс, но только не Карл. Поистине, Федот, да не тот.
Через посредство Головина, тесно связанного с редакцией «Mor­
ning Advertiser», Герцен, вероятно, после узнал, что за «Ф. М,
скрывался тоже какой-то Маркс, и к середине 60-х годов, когда
он писал свои воспоминания, под впечатлением «клеветнической
кампании» главаря шайки марксидов против К. Фогта, он совер­
шенно забыл, что за «Ф. М.» скрывался, действительно, Маркс, но
другой. Наоборот, Головин, который в своей книге «Русский ни­
гилизм и мои отношения к Герцену и Бакунину» рассказывает
об этом инциденте, нисколько не смешивая этих двух Марксов,
хотя тоже совершенно забыл, кто был второй Маркс. Именно это
обстоятельство дает Неттлау возможность подвергнуть сомнению
показание Головина и сделать свое глубокомысленное предполо­
жение.
«Кто был этот Ф. М.,— пишет он,— из «Monnjng Advertiser'a»,
— установить нельзя. Головин в «Русском нигилизме» говорит, что
это был лошадиный барышник Ф. Маркс; в своих «Записках»,
однако, он уже пишет о «Ф. Марксе, а не Карле» там, где речь
должна итти тоже о Ф. Марксе, иначе его замечание «не Карл» не
имеет никакого смысла» 1).
Бедный Неттлау! Его мозг настолько находится во власти
все той же навязчивой идеи, что ему даже не приходит в голову
мысли, что во втором случае у Головина назван Макс а не
Маркс просто потому, что вмешалась всесильная «опечатка».
Мы можем теперь сообщить ему точно, кто был этот таинствен­
ный Ф. М.
Это был действительно Маркс, но не немец, а чистокровный
англичанин, занесенный даже в дворянскую родословную книгу.
Это был Francis Joseph Peter Marx, Esquire of Arle Bury.
Френсис Джосиф Питер Маркс, сквайр из Эрль Бюри.— состоятель1)

346

Nettlau, Band I, Kapitel 20 примечание: № 825.

ный землевладелец, следовательно — имевший несомненно лошадей,
родившийся в 1816 г. и умерший в 1876 г. 1). Не подлежит сомне­
нию, что Маркс (Френсис, не Карл) вращался и очень хорошо себя
чувствовал в кружке Уркарта. Как показывает его некролог в
органе Уркарта «Diplomatie Review» (1877, January), он, в
течение более сорока лет был одним из ближайших сотруд­
ников Уркарта и принадлежал к числу самых близких друзей его
и его семьи. Имеется указание, что он доставлял часть средств на
издание тех органов, в которых Уркарт вел свою полемику против
Пальмерстона и России. Но он был и литератором. Ему принад­
лежат, между прочим, памфлеты, направленные против России, как,
например, «Тихий океан и Амур», Лондон, 1861 г., и «Крепостной
и казак». («Очерк положения русского народа»), Лондон, 1854 г. (по
Гакстгаузену). Он же перевел на английский язык известный пам­
флет Фишеля — «Деспоты, как революционеры»,— который припи­
сывали тогда герцогу Кобургскому.
Что Маркс (Френсис, а не Карл) находился в близких сно­
шениях и с немцами, тоже не подлежит сомнению. С весны 1853 г.
начинается тесное сближение Лотара Бухера, будущего друга и
душеприказчика Лассаля, а затем агента Бисмарка, с кружком
Уркарта, и очень скоро автор книги «Парламентаризм, как он есть»,
в которой заметно такое сильное влияние идей Уркарта, становится
к последнему в такие же близкие отношения, как и Маркс (Френ­
сис, а не Карл 2).
Что в кружке Уркарта еще в 1859 г. были твердо убеждены,
что Бакунин не сидел в тюрьме, что русское правительство рас­
пространяло этот слух для отвода глаз, что на самом деле Баку­
нин наслаждался жизнью на Кавказе,— видно из воспоминаний
Юлия Фребеля 3), который хвастливо рассказывает, как ему уда­
лось в Лондоне у подвыпивших Герцена и Огарева выведать, что
Бакунин проделал только фиктивное тюремное заключение.
Если бы Неттлау дал себе труд более внимательно просмотреть
«Free Press» и «Diplomatie Review» он нашел бы там «Письма
об Интернационале («Diplomatie Review», January 1872 г.), из
которых он увидел бы, что Уркарт и в 1872 г. был так же твердо
убежден, что Бакунин — русский агент, как и в 1853 г. Правда,
1)

Bernard Burke.— «А genealogical and heraldic history of the landed
gentry of Great Britain and Ireland», London, 1860. Том II, стр. 1238.
2) Ср. «Note on Lothar Bucher». «Diplomatie Review», October 1873.
3) Julius Fröbel,— «Ein Lebenslauf», Band II, SS. 140—141. Когда-то боль­
шой радикал, приятель Гервега, издатель демократических газет и поставщик
нелегальной литературы для Германии, Ю. Фребель закончил свою карьеру
вполне «образумившимся» человеком (1805—1893).

347

для него и весь Интернационал, как и чартизм 30-х и 40-х годов,
был делом рук тех же русских агентов. А так как в его безумии
был метод, то он вполне последовательно считал тогда русским
агентом и столь ненавистного нашему Неттлау Утина, главного
противника Бакунина!
Правда, если бы Неттлау знал все это, он все же задумался
бы немного прежде, чем повторить слова Герцена, который так
безбожно перепутал все факты. В подтверждение слов Герцена,
что Маркс (Карл, а не Френсис) был чуть не alter ego Уркарта,
Неттлау приводит две цитаты.
Первое
доказательство
—
ссылка
на
«Herr
Vogt»,
именно на то примечание, в котором Маркс (Карл, а не Френсис)
касается своих отношений к Уркарту:
«Сочинения
Уркарта
о
России
и
против

Пальмерстона
заинтересовали
меня,
но
не
убедили. Чтобы составить себе определенное мнение, я под­
верг отчеты Ганзарда о парламентских прениях и синие книги
от 1807 до 1850 г.г. внимательному анализу. Первым плодом этих
занятий явился ряд передовиц в «New-York Tribune» (конец
1853 г.), в которых я доказал связь Пальмерстона с петербург­
ским кабинетом на основании его действий по отношению к поля­
кам, туркам, черкесам и т. д. Вскоре после того, я перепечатал
эти статьи в «Peoples Paper», в органе чартистов, выходившем
под редакцией Эрнста Джонса, и прибавил к ним новые главы о
деятельности Пальмерстона. Тем временем «Glasgow Sentinel»
перепечатал одну из этих статей («Пальмерстон и Польша»), кото­
рая привлекла внимание Д. Уркарта. После свидания, которое я
имел с ним, он предложил г. Теккеру в Лондоне издать часть моих
статей в форме памфлетов».
Итак, до и во время «клеветнической кампании» Маркс еще
не был знаком с Уркартом. Только в 1856 и в 1857 г.г. он на­
печатал в «Free Press» свои статьи о дипломатической истории
XIX столетия.
Но не потому, что Уркарт «убедил» его, а потому что «Free
Press,— орган, посвященный изучению внешней политики,— был
единственным органом, который согласен был поместить эти статьи,
направленные против внешней политики английского правитель­
ства.
Второе
доказательство:
Энгельс
восхваляет
Уркарта! Следует указание на известную статью Энгельса «Внеш­
няя политика русского царизма» в английском журнале «Time»
(Лондон, 1890). Так как параграф, на который указывает Неттлау,

348

отсутствует в немецком тексте 1), то мы приводим его целиком. Чи­
татель увидит, как Энгельс восхваляет Уркарта и, вместе с
тем, получит яркую характеристику и Уркарта, принадлежащую
самому близкому другу Маркса.
«Нет никакой возможности писать в Англии о русской внеш­
ней политике, не упоминая при этом имени Давида Уркарта. В те­
чение пятидесяти лет он неустанно работал над тем, чтобы по­
знакомить своих соотечественников с целями и путями русской
дипломатии. Хотя он до совершенства овладел своим предметом,
он, однако, за все свои труды пожал только насмешки и приобрел
репутацию невыносимо скучного человека. Так, впрочем, фили­
стер называет всякого человека, который упрямо держится за
неинтересные, хотя и очень важные, вещи. Во всяком случае, Ур­
карт, ненавидевший филистера, хотя он и не понимал его истори­
ческой неизбежности, должен был потерпеть неудачу. Он был то­
рием старой школы и стоял перед лицом того очевидного факта, что
в Англии до того времени одни только тории оказывали дей­
ствительное сопротивление России, тогда как тактика либералов
в Англии, как и за границей,— включая все революционное движе­
ние на континенте, регулярно вела к дальнейшему укреплению
России. Он был убежден поэтому, что всякий, кто хочет оказать
серьезное сопротивление захватнической политике России, дол­
жен прежде всего быть торием (или турком) и что каждый либе­
рал и революционер, сознательно или нет, является орудием рус­
ской политики.
«Постоянное занятие русской дипломатией привело к тому,
что он видел в ней нечто всемогущее, единственную действенную
в современной истории силу, в руках которой все остальные пра­
вительства являются только пассивными орудиями. Трудно было
бы поэтому понять, каким образом, если бы не было сопротивле­
ния Турции, о силах которой он имел такое же преувеличенное
представление, всемогущая русская дипломатия уже давно не
овладела Константинополем. Чтобы свести таким образом всю со­
временную историю со времени французской революции к дипло­
матическому шахматному турниру между Россией и Турцией, в
котором все остальные государства играли роль шахматных фигур
в руках России, сам Уркарт должен был разыгрывать из себя
что-то в роде восточного пророка, который не только сообщал
простые исторические факты, но еще возвещал на таинственном,
сверхдипломатическом языке свое эзотерическое учение с наме1)

А также в русском, который был помещен в плехановском «СоциалДемократе».
349

ками на факты, не всем известные и даже вообще с трудом уста­
навливаемые, и, как безошибочное средство против превосходства
русской дипломатии над английской, рекомендовал восстановле­
ние старого суда над министрами и замену кабинета министров
тайным советом. Уркарт был человеком с большими заслугами и,
кроме того, типичным англичанином старого образца, но русские
дипломаты могли бы сказать: если бы Уркарта не было, его надо
было бы изобрести!»
Так восхваляет Энгельс Уркарта!
Мы будем иметь случай более подробно коснуться отношений
между Уркартом и Марксом (Карлом, а не Френсисом). Личное
их знакомство было совершенно мимолетным, они слишком резко
расходились во всех своих взглядах, да и трудно было бы Марксу,
другу Джонса и других чартистов, сойтись с человеком, который
был убежден, что весь чартизм тоже продукт деятельности рус­
ских агентов. Но как Энгельс, так и Маркс не могли из-за
чудачеств Уркарта просмотреть его крупные заслуги в области
разоблачения русского царизма и решительные выступления в
защиту Польши, Кавказа, Ост-Индии и других стран.
Мы приходим теперь к развязке этой «комедии ошибок», ав­
тором которой с таким успехом выступил, используя данный ему
Герценом сюжет, наш добросовестный, но и весьма фантастиче­
ский, летописец анархизма. Мы видим, как неосторожно поступил
Бернштейн, приняв на веру обвинения Неттлау и Виктора Дава.
Вся история, с таким треском и шумом состряпанная «серьез­
ными» историками анархизма, целиком нахватана с ветру. И
Маркс — Карл, а не Френсис — был вполне искренен, когда в
1864 г. уверял Бакунина, что «никогда не высказывал про
него таких подозрений и даже прямо называл их гнусными».

350

КАРЛ МАРКС и РУССКИЕ ЛЮДИ
СОРОКОВЫХ ГОДОВ

Вместе со всей германской демократией сороковых годов, Карл
Маркс всегда был непримиримым врагом оффициальной Рос­
сии. Но он очень долго, до конца шестидесятых годов, относился,
если не враждебно, то очень скептически и недоверчиво также и
к оппозиционной России.
В основе этой глубокой, устойчивой антипатии лежало не
только теоретическое предубеждение против «славян», которое
Маркс, как и Энгельс, в значительной степени унаследовал от
германских радикалов, хотя оба они никогда не отрицали за
русскими славянами ни права, ни способности на звание «истори­
ческого» народа.
Наоборот, основатели научного социализма, несмотря на то,
что взгляды их в этом пункте подвергались изменениям, все же
признавали, что русские славяне призваны сыграть более круп­
ную историческую роль, чем другие славяне, но они относили ее
к более позднему будущему.
Пока же, в наличной действительности, факт несокрушимого
господства «государства» над «обществом», не вызывавший, по их
мнению, никаких протестов из среды масс, вычеркивал Россию из
списка тех стран, в которых коммунисты, отказываясь от осу­
ществления своих «конечных целей», могли, однако, принимать
участие в оппозиционном движении, направленном против суще­
ствующего политического порядка. Представители такой оппозиции
в России являлись, с этой точки зрения, «продуктом чужеядного
творчества», переноса задач, выдвинутых западно-европейским
развитием, в совершенно чужую им среду.
И личный опыт Маркса и Энгельса, казалось им, только под­
тверждал это теоретическое предубеждение. Свидетельство самого
Маркса показывает, что его недоверие к русским революционерам
являлось результатом также личного знакомства с ними и не­
однократного разочарования. Так, в одном из писем к другу своему
23

353

Кугельману, Маркс, сообщая ему, что готовится русский перевод
«Капитала», вспоминает при этом свои прежние встречи с рус­
скими в Париже:
«По какой-то иронии судьбы, именно русские, на которых я
в течение 25 лет неустанно нападаю не только в немецкой, но и
французской, а также английской прессе, всегда были моими доброжелателями». В 1843—44 гг., в Париже русские аристократы
носили меня па руках. Мое сочинение против Прудона (1847 г. 1),
а также книга, вышедшая у Дункера (1859 г. 2), нигде не нашли
такого большого сбыта, как в России. И первая чужеземная на­
ция, которая переводит «Капитал», это — опять-таки русские. Но
этому, конечно, нельзя придавать большого значения. Русская
аристократия в молодые годы учится в немецких университетах
и в Париже. Она жадно набрасывается на самое крайнее, что ей в
состоянии дать Запад. Для нее это — просто тонкое лакомство.
Такое же явление мы встречаем и среди части французской ари­
стократии в XVIII столетии. Как говаривал тогда Вольтер о сво­
ей просветительной деятельности: «се n’est pas pour les tailleurs
et les bottiers» («это не для портных и не для сапожников»). Все
это нисколько не мешает тем же самым русским, как только они
поступают на государственную службу, превращаться в него­
дяев» 3).
Приговор Маркса не отличается мягкостью. Но был ли он
справедлив? Не говорит ли тут только одна ненависть «немца» к
«славянам», диктовавшая Марксу такие же злые строки о рус­
ских, какие писал после «славянин» Герцен о «немцах в эмигра­
ции»?
Этот любопытный вопрос можно было бы выяснить только в
том случае, если бы нам удалось установить, с какими «русски­
ми аристократами» имел тогда дело Маркс. И в то же время ре­
шение этого частного вопроса помогло бы нам попутно выяснить
и другой вопрос, а именно: существовало ли какое-нибудь непо­
средственное идейное воздействие взглядов Маркса на людей со­
роковых годов, и в какой форме оно могло проявиться или дей­
ствительно проявилось?
Что Маркс не имел в виду именно Бакунина, тоже принадле­
жавшего тогда в Париже к «русским аристократам», видно уже
из того, что он его не называет, хотя имя его само собой напра­
шивалось. Маркс, несомненно, не преминул бы сделать это в пись1)

«Misère de la Philosophie». Paris—Bruxelles, 1847 г.
«Zur Kritik der politische Oekonomie». Beilin,1859 г.
3) Письмо от 12 октября 1868 г. «Neue Zeit», XX (1902), Band 2, стр. 224.

2)

354

ме к Кугельману, с которым он охотно делился фактами и впе­
чатлениями из своей деятельности в Интернационале,— если бы его
суровый приговор относился именно к Бакунину или только хо­
тя бы отчасти к нему. Ни в сороковых годах, ни после наш «апо­
стол разрушения», при всем его почтении к учености и гению
Маркса, не принадлежал к числу восторженных поклонников, о
которых пишет Маркс. Несомненно, что были другие «русские
аристократы», которые в своих поисках за «последним словом»
европейского просвещения обращались и к известному тогда сре­
ди русских левых гегельянцев и фейербахистов соредактору Ар­
«Deutsch-Frazösische
Jahrbücher».
нольда
Руге
по
изданию
Мы должны их поэтому искать среди русских эмигрантов и пу­
тешественников сороковых годов.
Следует оговориться, однако, что Маркс чересчур суживает
хронологический цикл своих знакомств с «русскими аристократа­
ми». Они вовсе не относятся только к 1843—1844 гг., как это мож­
но было бы заключить, опираясь на буквальный текст его письма
к Кугельману. Напротив, эти встречи и знакомства, начавшись в
1843—44 гг., продолжались и после изгнания Маркса из Парижа
и переезда его в Брюссель. Они поддерживались через посредство
Энгельса, подолгу живавшего в Париже, да и вновь завязывались
россиянами, проезжавшими через Брюссель.
Если для романтиков двадцатых годов главным пунктом при­
тяжения за границей является Геттинген, если для «идеалистов
тридцатых годов» им служил Берлин, то уже в начале 40-х годов,
вместе с протестом против правоверного гегельянства и ослаблени­
ем «галлофобии», наиболее активные элементы русской интелли­
генции начинают стремиться в Париж, в «страну Сен-Симона, Кабэ,
Фурье, Луи Блана и, в особенности, Жорж Занд». Пребывание
в Берлине становится менее привлекательным и потому еще, что
кратковременная «весна» начала сороковых годов в Пруссии
очень скоро сменилась новым пароксизмом реакции. Не случай­
ность, что тяга в Париж охватывает в это время с особенной си­
лой также и немецкую интеллигенцию.
А для россиян Париж, долгое время составлявший после
июльской революции запретный плод, вкусить от которого дозво­
лялось только немногим счастливцам, получившим на то специ­
альное разрешение от попечительного начальства, представлял
сугубый интерес. На континенте это было тогда единственное ме­
сто, где можно было наблюдать картину горячей парламентской
борьбы в более или менее крупном масштабе; где можно было без
особенных внешних помех познакомиться с богатой литературой

23*

355

по социальным вопросам; где можно было не только по книгам,
но и на собраниях и в непосредственном личном общении позна­
комиться с тогдашними корифеями французского социализма. Ко­
нечно, известную роль играло и то обстоятельство, что нигде тогда
нельзя было с таким удобством соединять «полезное» с «прият­
ным», а репутация «современного Вавилона», установившаяся за
Парижем, только увеличивала тяготение к нему наших «лишних
людей».
К сожалению, лишь с большим трудом можно теперь опреде­
лить личный состав тогдашней русской колонии в Париже. Коекакие указания может нам дать Анненков, оставивший в своих
воспоминаниях столь часто цитируемое описание Маркса. Мы уви­
дим ниже, что в этих воспоминаниях, несмотря на их, повидимо­
му, фотографическую точность, встречается и немало ошибок и
немало неправды. Во всяком случае, данные, приводимые Аннен­
ковым, могут послужить для нас отправным пунктом при иссле­
довании вопроса, с какими «русскими аристократами» мог встре­
чаться в Париже Маркс 1).
II.
«Когда я прибыл в Париж по весне 1846 г., я уже застал там
целую русскую колонию с главными и выдающимися ее членами,
Б. и С—вым, занятую непрерывным исканием и обсуждением бы­
товых, исторических, философских и всяких вопросов, какие по­
стоянно возбуждала общественная жизнь Парижа при либераль­
ном короле Людовике-Филиппе» 2).
Б.— это Бакунин, С—в — Сазонов. Бакунин переселился в
Париж из Швейцарии в июле 1844 г.. Сазонов основался там еще
раньше.
Кроме показания Анненкова, мы имеем еще свидетельство
А. Я. Головачевой-Панаевой, жившей вместе со своим мужем, И. И.
Панаевым, в Париже осенью 1844 г. Она дает нам возможность за­
глянуть в жизнь русской колонии в Париже в то время, когда там
жил еще Маркс.
1)

Специальная глава, посвященная проф. Emile Haumont («La cul­
ture frarnçaise en Russie. Paris, 1900 г., стр. 392—403) «русским посетителям
Парижа при Луи-Филиппе», не дает ни одного нового указания. В отличие от
М. Неттлау, который в своей монументальной биографии Бакунина не ограни­
чился только русскими данными и постарался использовать также француз­
скую и немецкую литературу, Haumont не сделал даже попытки разработать
современную французскую литературу и вопрос о русской эмиграции в Париже
оставил совершенно в стороне.
2)
П. В. Анненков. «Литературные воспоминания и критические
статьи». Часть третья. Спб., 1881 г., стр. 154.

356

«Дешевый ресторан, куда мы ходили обедать, сделался сбор­
ным пунктом русских путешественников. Часто удостаивал яв­
ляться туда Сазонов, уже четыре года как поселившийся в Пари­
же. Он корчил аристократа, брюзжал на то, что невозмож­
но обедать в таком кабаке, сердился на гарсона за то, что тот пло­
хо ему сервирует обед, заказывал себе всегда дорогие блюда. Ме­
жду Сазоновым и Бакуниным происходили горячие споры о фран­
цузской политике» 1).
Головачева называет также В. П. Боткина, который в то вре­
мя был еще в очень близких отношениях с Бакуниным. Во вре­
мя споров последнего с Сазоновым он, по ее словам, был мучени­
ком. Ему всюду мерещились шпионы, в каждом посетителе, обе­
дающем одиноко за столом, он готов был видеть шпиона и
страшно сердился на спорящих. «Его воображение разыгрывалось
иногда до того, что он от страха убегал из ресторана». Что Бот­
кин действительно жил тогда в Париже и вращался не только сре­
ди русских, но и немцев, видно также из письма Арнольда Руге
к Флейшеру (23 ноября 1844 г.), где, говоря об одном немце, он пи­
шет, что последний «не хуже Боткина и лучше большинства дру­
гих приятелей и собутыльников Бакунина» 2).
Показания Головачевой и, в известной степени, также и мужа
ее, Панаева, не всегда отличаются правдивостью. В них чересчур
силен элемент сплетни; но, если им нельзя доверять там, где речь
идет о содержании идейных разногласий, то чисто внешние черты
Головачева хорошо улавливает и запоминает. Кроме названных,
Головачева и Панаев 3) указывают еще Николая Гавриловича Фро­
лова, известного переводчика «Космоса». Но он, как и Кудрявцев,
жил в Париже затворником и слишком мало интересовался всем,
что лежало вне сферы его специальных научных интересов, как
это видно и из его писем к Огареву, опубликованных вместе с пись­
мами других приятелей Герцена и Огарева в «Русской Мысли».
С помощью этой переписки мы можем установить, что Н. М.
Сатин жил в Париже весной 1844 г. (в письме от 3 марта 1844 г.
он указывает Боткина, Сазонова, Фролова) и после опять туда
приезжал из Берлина в марте 1845 г.; что Огарев, которого Голова­
чева якобы видела осенью 1844 г. в Париже, на самом деле попал
туда только осенью 1845 г. и в январе 1846 г. уже вернулся вБер1)

«Воспоминания А. Я. Головачевой». «Исторический Вестник». 1889 г.,
март, стр. 555.
2)
Arnold Rüge’s. «Briefwechsel und Tagebuchblätter aus den Jahren
1825—1880», Band I, стр. 375.
3) Панаев, И. И. «Литературные воспоминания». «Собрание сочинений».
Том шестой. Спб., 1888 г., стр. 228—31, 233—34.

357

лин 1). Если прибавить еще Мельгунова и какого-то помещика
Клыкова, рассказами о похождениях которого в Париже Панаев
смешил после своих московских друзей, то ими, повидимому, за­
мыкается круг тех лиц, с которыми Маркс мог встречаться в Па­
риже до своей высылки в январе 1845 г.
С кем же именно из этих «русских аристократов» был знаком
Маркс?
Вспомним, что он приехал в Париж в ноябре 1843 года: что
первый (двойной) и последний выпуск «Deutsch-Französische
Jahrbücher» вышел в марте 1844 г. 2); что уже в мае 1844 г. про­
изошел раскол между ним и Руге; что, кроме усиленных работ по
истории конвента, которую он собирался тогда написать, Маркс с
головой ушел в занятия по истории социализма и осенью 1844 г.
пишет свой большой памфлет против братьев Бауэров и компа­
нии 3). Такая интенсивная работа исключала для него возмож­
ность принимать слишком деятельное участие в том деловом безделии, которое представляла тогда жизнь «русских аристократов»
в Париже.
Весьма вероятно, что с русскими он познакомился у Гервега,
бывшего в то время кумиром оппозиционной Германии. А с при­
ездом Бакунина, жившего одно время в редакции «Vorwärts», в
котором принимал участие и Маркс, круг этих русских знакомств
мог еще больше расшириться.
Было бы бесполезно строить теперь догадки, кто из назван­
ных выше русских, кроме Анненкова и Бакунина, был знаком с
Марксом. В дальнейшем нашем изложении мы будем говорить
только о тех «русских аристократах», относительно которых мы
имеем несомненные данные, устанавливающие их близкое знаком­
ство с Марксом. Мы начинаем с Сазонова, несколько писем кото­
рого мы нашли в бумагах Маркса.
III.

«Сазонов, Бакунин, Париж. — имена эти, люди эти, город
этот так и тянут назад... назад — в даль лет, в даль пространств,
во времена юношеских конспираций, во времена философского
культа и революционного идолопоклонства... С Сазоновым я де­
1)

«Из переписки недавних деятелей». «Русская Мысль». 1891 г., июль и

август..
2) Mehring, F. «Literarisch Nachl.» etc. Band. 1 стр. 335.
3)
А не в Брюсселе, т.-е. в 1845 г., как это утверждает И. Берлин в
своей книге: «Карл Маркс и его время», стр. 52.
358

лил в начале тридцатых годов наши отроческие фантазии о заго­
воре à la Риенци; с Бакуниным, десять лет спустя, в поте мозга за­
воевывал Гегеля».
Так начинается глава о «Русских тенях» в «Былом и думах».
Для всех историков русской литературы и интеллигенции сороко­
вых годов, которым приходилось упоминать о Сазонове, воспоми­
нания Герцена служили единственным источником, из которого
они черпали без всякой критической проверки свои сведения 1).
А, между тем, эта глава «Былого и дум» представляет еще в боль­
шей степени смесь Wahrheit und Dichtung, которая придает ме­
муарам Герцена такую своеобразную прелесть, но в то же время
делает их зачастую крайне ненадежным «историческим докумен­
том».
Николай Иванович Сазонов родился в Рязани 17 июня 1815 г.
и был, следовательно, моложе Герцена на три года. Они посту­
пили почти одновременно на физико-математическпй факультет
московского университета.
«На второй год университетского курса, то-есть, осенью 1831 г.
мы встретили в числе новых товарищей в физико-математиче­
ской аудитории двоих, с которыми особенно сблизились... Пер­
вый товарищ, ясно понявший нас, был Сазонов; мы нашли его
совсем готовым (Сазонову было тогда 16 лет.— Д. Р.) и тотчас же
подружились. Он сознательно подал свою руку и на другой день
привел нам еще одного студента (И. М. Сатина)».
Так сложилось ядро первого кружка русских сенсимонистов.
Герцен оставил нам живую характеристику тогдашней студенче­
ской жизни.
Сам Сазонов в 1860 году в биографическом очерке Герцена
следующим образом описывает кружок, в котором он принимал
деятельное участие:
«Все, начиная от наших костюмов, указывало на самую при­
чудливую смесь: зимой мы носили черные бархатные береты à la
Карл Sand и трехцветные французские шарфы. На собраниях на­
шего кружка мы декламировали запрещенные стихотворения Ры­
леева и Пушкина и распевали наполеоновские куплеты Беранже
на ряду с антифранцузскими песнями Арндта, Уланда и Кернера.
Наше чтение было еще более разнообразным: мы с одинаковым
1)

См., напр., Венгеров, С. А. «История новейшей русской литера­
туры». Спб., 1885 г., стр. 6. Или — биографию Сазонова в «Русском биографическом
словаре», написанную Модзалевским по обычному шаблону, принятому (с не­
многими исключениями) в этом издании коллежских и статских советников от
истории.

359

усердием разыскивали тогда еще очень редкие документы, отно­
сившиеся к французской революции, и сочинения Шеллинга и
Окена по натурфилософии. Начиная от мистических прорицаний
Якова Беме и вплоть до ямбов Барбье и «Шагеновой кожи» Баль­
зака — все волновало нас, все интересовало нас и вызывало в нас
энтузиазм, иногда монотоный и бесплодный, но всегда искренний» 1).
В этой характеристике чувствуется критическое и насмешли­
вое отношение к тому восторженному тону, который, с легкой ру­
ки Огарева и Герцена, господствовал в кружке и, вероятно, вызы­
вал протесты со стороны Сазонова. Между молодыми друзьями уже
и тогда замечалось соперничество, приводивши нередко к стычкам.
«Сазонов имел редкие дарования и редкое самолюбие. Ему
было лет восемнадцать, скорее меньше, но, несмотря на то, он мно­
го занимался и читал все на свете. Над товарищами он старался
брать верх и никого не ставил на одну доску с собой. Оттого они
его больше уважали, чем любили».
На это стремление к первенству указывает в своих воспоми­
наниях и Константин Аксаков.
«Замечательнее других, — пишет он, — был Сазонов, перешед­
ший из другого отделения и принадлежавший к кружку Герцена,
кружку совершенно иного склада, чем кружок Станкевича,— круж­
ку, любившему тогда эффекты и картинность. Сазонов был чело­
век умный, но фразер и эффектер; он старался со мною сблизиться,
желая сделать из меня прозелита, чего ему, однако, не удалось...
Сазонов считался первым студентом; я, кажется, вторым; насколь­
ко справедлива была такая оценка, это — другой вопрос. Сазонов,
точно, был человек очень образованный, очень много читавший,
впрочем, преимущественно французских писателей; но в особенно­
сти он умел ловко себя держать, умел придавать себе вес. Я помню,
случалось, что он не знает того, о чем его спрашивает профессор,
отвечает, ошибается, но все это с таким чувством собственного до­
стоинства, с такой уверенностью в себе, что и профессору казалось,
что Сазонов прекрасно отвечает 2).
Эта самонадеянность и умение «себя выставить», как вид­
но, сильно шокировали тяжеловесного и простого отца русского
славянофильства.
А как разнообразны были умственные интересы молодого Са­
зонова, видно из того, что он усердно занимался также и по рус­
1)

N. Sasonoff. «Alexander Herzen». «Gazette du Nord», Paris,
20 мая 1860 года.
2) Аксаков, К. С. «Воспоминание студентства 1832—1835 годов». Спб.,
1911, стр. 30—33.

360

ской истории и, вместе с Аксаковым, отдал дань историческому
скептицизму Каченовского. Для него Сазонов написал работу об
исторических трудах Миллера, которая была напечатана в «Запи­
сках» университета 1).
В начале 1834 г. Герцен, Сазонов и Сатин составили про­
грамму нового энциклопедического журнала, который должен был
«следить за человечеством в главнейших фазах его развития для
сего возвращаться иногда к былому, об'яснить некоторые мгно­
вения дивной биографии рода человеческого и из нее вывести
свое собственное положение, обратить внимание на свои надеж­
ды». В план издания одинаково входили как науки гуманитар­
ные, так и естественные. Интересно распределение между участ­
никами литературной работы: философия истории была отведена
Огареву, Сазонову и Герцену, теория литературы — Огареву, а
статистическим отделом, которому они все придавали большое
значение, должны были заведывать Лахтин, Герцен и Сазонов 2).
Проект остался в области мечтаний. Тяжелая лапа москов­
ской полиции раздавила журнал в зародыше. В июле 1834 г. боль­
шинство членов кружка было арестовано. После девятимесячно­
го тюремного заключения, приговором 31 марта 1835 г., Герцен,
Огарев и другие были разосланы по разным губерниям.
«Когда нас арестовали в 1834 году,— пишет Герцен,— и по­
садили в тюрьму, Сазонов и Кетчер уцелели каким-то чудом. Оба
они жили в Москве почти безвыездно, говорили много, но писа­
ли мало, их писем ни у кого из нас не было. Нас повезли в ссыл­
ку; Сазонову мать выхлопотала заграничный паспорт в Италию».
Отношения между Сазоновым и Герценом были уже и тогда
несколько натянуты. На это намекают, между прочим, следую­
щие слова Анненкова: «Вопрос о том, будет ли Герцен служить
действительно или только числиться на службе, занимал его са­
мого и его друзей еще при от’езде из Москвы. Один из них, лю­
бивший отличаться в среде товарищей противоречиями их вку­
сам, Н. И. Сазонов, пророчил Герцену, что из него выйдет лихой
чиновник, но пророчество его не сбылось» 3). Об этом же свиде­
тельствует и цитируемое нами ниже письмо Огарева.
1)

«По мнению автора, у Миллера не было критических способностей;
так, он без возражения доверился летописи Нестора». Заметка Погодина. См.
Барсуков Н. «Жизнь и труды М. П. Погодина». Том IV. Спб. 1891 г., стр. 218.
2) Лемке, М. «Очерк жизни и деятельности Герцена, Огарева и их дру­
зей». «Современный Мир», 1906 г., январь, стр. 67—69.
3)
Анненков. «Идеалисты тридцатых годов». «Вестник Европы». 1883 г.,
март, стр. 129.

361

Пробыв в Италии год, Сазонов возвратился в Москву. Там
«его встретил мертвы» calm plat, нигде ни тени сочувствия, ни
живого слова... Из старых друзей один Кетчер был налицо, чело­
век, с которым Сазонов, чопорный аристократ по ма­
нерам, всего меньше мог итти рука об руку». Сазонов попробо­
вал устроиться в Петербурге, но он и там не выдержал. Его тя­
нуло за границу, и в начале сороковых годов, вероятно, одновре­
менно с Сатиным и Огаревым, он оставил Россию, но на этот раз
устроился в Париже.
«Но дела не нашел он и тут. Шумная, веселая праздность за­
меняла немую, подавленную жизнь. В России он был связан по
рукам и ногам, тут — чужой всем и всему. Другой, длинный ряд
годов бесцельно волнуемой, раздражаемой жизни начался для не­
го в Париже. Сосредоточиться в себе, отдаться внутренней рабо­
те, не ожидая толчка извне, он не мог: это не лежало в его натуре.
Об’ективный интерес науки не был в нем так силен. Он искал
иной деятельности и был бы готов на всякий труд — но на виду,
но в быстром приложении его, в практическом осуществлении, и
притом — при громкой обстановке, рукоплесканиях и крике врагов:
не находя такой работы, он бросился в парижский разгул».
Сазонов, действительно, жил и кутил во-всю. Особенной
практичностью он никогда не отличался и скоро запутался в дол­
гах. Когда он, в конце 1845 г., хотел вернуться вместе с Огаревым
и Сатиным в Россию, он должен был остаться, потому что не
имел возможности расплатиться со своими кредиторами. К этому
времени относится письмо Огарева к Герцену, писанное по воз­
вращении из Парижа в Берлин, 10 (22) января 1846 г. «Надо вы­
ручить
этого
человека,
которого,
sauf le respect, que
je vоus dоis 1), я с гордостью назову своим другом. Раз за­
путавшись в денежных делах, он просто вернуться не может и от
этого не мог с нами уехать».
И в следующем письме Огарев опять напоминает Герцену о не­
обходимости помочь Сазонову. Но друзья не поспешили на помощь,
и Сазонов действительно попал за долги в Клиши. Так как Герцен
с каким-то особенным удовольствием расписывает этот эпизод
из биографии старого товарища, касаясь самых интимных сторон
жизни Сазонова с грубостью, которая может быть об'яснена, но не
оправдана, лишь глубокой ненавистью, то мы считаем необходимым
внести некоторые поправки в рассказ Герцена.
1)

«Из переписки недавних деятелей». «Русская Мысль», 1891 г., август,
стр. 19. Курсив наш. Как видно, Огареву хорошо было известно, что Герцен от­
носился к Сазонову не очень дружелюбно.

362

Насколько изменила в этом случае автору «Былого и дум»
память, видно из того, что он превращает себя в очевидца и сви­
детеля событий парижской жизни, о которых он мог слышать
только от друзей или знать из их писем. Сазонов попал за долги
в тюрьму или, вернее, был туда посажен своим соотечественни­
ком, неким Меем, в то время, когда Герцен был еще в России.
Вот что пишет Анненкову по поводу этой истории Боткин в пись­
ме из Петербурга от 26 ноября 1846 г.:
«Скверно сделал, даже больше, нежели скверно, сделал Мей,
посадив Сазонова в Cliehy за такую пустую сумму. Но так ли
это? До меня дошли слухи, будто бы Сазонов писал в Москву к
Огареву о своем положении в Clichy, куда посажен за долг в 15
тыс. франков, и просил немедленно прислать ему эти деньги, гро­
зя застрелиться. На это письмо поехали к нему сестры его, одна
вдова, другая девушка, умолять его, чтобы он приехал с ними до­
мой. Дела его по имению будто бы очень плохи, так что, продав
его, он будет иметь доходу не более двух тысяч руб. асс. Между
тем, кажется, 12 тысяч ему отправлены. Ведь, подло радоваться
чужому несчастью, но я вам должен признаться, в моих глазах,
Clichy не несчастье, а Сазонов, делаясь простее и добрее, по мере,
как карман его становится легче, сделается действительно доб­
рым малым и отстанет от своих аристократических претензий, ко­
торых сущность состояла в том, что он мог тратить по 100 фран­
ков в день. И все-таки Мей поступил (если известие ваше верно)
грубо и дурно» 1).
Герцен в это время был в России. Когда он весною 1847 г.
приехал в Париж, Сазонов был уже на свободе. В 1853 г. Герцен
еще хорошо помнил, что сейчас же по приезде в Париж он «не
мог остаться дома»: «Я оделся и пошел бродить зря... искать Ба­
кунина, Сазонова», или,— как он выражается в другом месте,— с
Бакуниным, которого он встретил раньше,— «пошел удивлять Сазо­
нова своим приездом». А через десять лет Герцен в «Русских те­
нях» рисует с чужих слов печальную картину личного падения
Сазонова и не находит для него ни одного слова извинения!
Дело в том, что воспоминания Герцена о Сазонове были пи­
саны под свежим впечатлением начавшихся уже столкновений
со всякими «желчевиками», российскими и заграничными, и, да­
вая характеристику Сазонова, Герцен преследовал «дидактиче­
скую» цель. Герцену «ужасно хотелось спасти молодое поколение
от исторической неблагодарности и даже от исторической ошиб­
ки». Пример Сазонова и Энгельсона должен был показать, что
1)

«П. В. Анненков и его друзья». Спб., 1892 г., стр. 524—5.

363

«реальный смысл и реальное понимание жизни именно и обнару­
живаются в остановке перед крайностями». Мы увидим еще, что,
кроме этой «дидактической» тенденции, в отношении Герцена к
Сазонову играло роль также поведение последнего в одном деле,
очень дорогом для Герцена. И все же трудно понять, как мог глу­
боко чувствовавший и нравственно чуткий Герцен, чуть ли не на
другой день после смерти старого друга, при известии о которой,
по его собственным словам, у нею «стукнуло сердце — будто раска­
яньем, что я его так надолго оставил», дать такое дышащее зло­
бой и не только несправедливое, но мало правдивое изображе­
ние всей частной жизни Сазонова, какое мы находим в «Русских
тенях» 1). Жизнь Сазонова так же мало исчерпывалась кутежами и
долгами, как и жизнь другого приятеля Герцена — Бакунина. И об
этом хорошо знал сам Герцен. Именно о помощью Бакунина и Са­
зонова он сумел так скоро войти в среду парижской эмиграции
разных национальностей и местной революционной оппозиции.
Сазонов к этому времени уже успел окончательно втянуться
в круг интересов международной демократии. Вместе с Бакуни­
ным, он играл очень заметную роль в начинавшемся тогда сближе­
нии русской оппозиции с польской эмиграцией. Из переписки
Гервега с женой видно, что он находился в деятельных сношениях
и с немецкой эмиграцией. С самим Гервегом Сазонов был очень
близок и свое восторженное отношение к певцу свободы передал
Герцену, которого, вероятно, именно он познакомил с человеком,
сыгравшим такую трагическую роль в жизнь обоих Герценов 2).
1)

Безвременно погибший А. Серно-Соловьевич, наиболее яркий предста­
витель того молодого поколения, в поучение которому Герцен писал «Русские
тени», был вполне прав, когда писал в своем памфлете: «Вы говорите, что ваше
поколение, правда, громко ругавшееся и много пившее, оставляло, однако, «коечто нетронутым», и этим думаете поразить молодежь, а затем сами рассказы­
ваете такие семейные сцены и подробности о своих приятелях, описание ко­
торых гадко и омерзительно читать... Называют себя вожаками общества, основа­
телями школ... и наполняют свои непозволительные воспоминания рассказами,
достойными московских просвирен, о «любовницах», «спущенных рубахах»,
«толстых грудях», «шампанском», о том, «как их друзья валяются в одиннад­
цать часов утра на полу с девками» и т. д. кт. д. А. Серно-Соловьевич.
«Наши домашние дела». Vevey, 1867 г., стр. 17—18. Защищая Сазонова, Серно
нисколько не скрывает от себя его недостатков.
2) Fleury Victor. «Lo poète Georges Herwegh», Paris, 1911, стр. 132.
Автор приводит следующую цитату из одного письма Сазонова к Гервегу: «Вы
поймете теперь, почему я, варвар, вас ценю и люблю больше, чем ваши соотече­
ственники; вы поймете, почему я сравнивал революцию с мартирологом первых
веков христианства; вы поймете, что только там я мог найти примеры равен­
ства, которые дают мне надежду стать когда-нибудь рядом с вами» и т. д.

364

Как и Бакунин, Сазонов в значительной степени успел уже
освободиться от того «провинциализма», который привозили с
собой в Париж из различных «дворянских гнезд» русские «ари­
стократы». Вместе с Бакуниным, он был убежден, что грядущая
революция, — а она чувствовалась в воздухе, — должна будет от­
разиться и на России, которая неизбежно будет выведена из ее
долголетней спячки. Он и Бакунин с жадностью набрасывались
на соотечественников, приезжавших из России, чтобы узнать от
них, имеются ли там какие-нибудь симптомы этого назревающе­
го переворота. И, по всей вероятности, Герцен разочаровал его
так же, как и Бакунина.
«Сазонов и Бакунин были недовольны (так как впоследствии
Высоцкий и члены польской централизации), что новости, мною
привезенные, больше относились к литературному и университет­
скому миру, чем к политическим сферам. Они ждали рассказов о
партиях, обществах, о министерских кризисах, об оппозиции (в
1847 г.!), а я им говорил о кафедрах, о публичных лекциях Гра­
новского, о статьях Белинского, о настроении студентов, да­
же семинаристов. Они слишком разобщились с русской жизнью
и слишком вошли в интересы «всемирной революции» и француз­
ских вопросов, чтобы помнить, что у нас появление «Мертвых
душ» было важнее назначения двух Паскевичей фельдмаршала­
ми. Без правильных сообщений, без русских книг и журналов,
они относились к России как-то теоретически и по памяти, при­
дающей искусственное освещение всякой дали».
Но, если этот рассказ, несмотря на «дидактическую» ок­
раску, делающую его так похожим на письма «положительных»
друзей самого Герцена, еще носит на себе печать правдоподобия
и показывает только, как далек был Герцен от вопросов, зани­
мавших «неистового Виссариона» в последние годы его жизни, то
следующее за ним описание конфликта между Герценом, с одной
стороны, Бакуниным и Сазоновым, с другой, опять-таки выдает
желание — в лице злосчастного Сазонова — кольнуть лишний раз но­
вую эмиграцию, недостаточно ценившую чисто литературную ра­
боту. Вполне понятное замечание Сазонова, что Белинский, при
других условиях, которые позволили бы ему не ограничиваться
только литературными темами, сделал бы гораздо больше,— и ни­
кто не сознавал этого с такой горечью, как сам Белинский,— дает
Герцену повод обратиться задним числом с филиппикой по адресу
Бакунина и Сазонова, направленной, в сущности, против моло­
дых и дерзких «желчевиков» шестидесятых годов 1).
1)

Аналогичное замечание Бакунина о Белинском приводит и Анненков.

365

Герцен к средине шестидесятых годов позабыл уже, в каком
настроении он оставил Россию в 1847 г. и каким провинциалом
явился он в Париж. Ту оргию «культа и преклонения перед Фран­
цузскими знаменитостями», в которой он обвиняет своих старых
друзей, он сам проделал в первый период пребывания своего за
границей — и был за это жестоко наказан и личным, и идейным
разочарованием, наложившим такую мрачную печать на его статьи
и письма после 1850 г.
Он забыл также, что, если его отношения к Сазонову в Рос­
сии были, как мы видели, довольно холодны, то за границей они
значительно улучшились.
В июне 1848 года он просит Огарева заняться делами Сазонова:
«В последнее время, я, вообще, гораздо довольно им» 1).
В другом письме Герцен пишет: «Эмиграция очень полезна те­
перь, но русских дельных очень мало; я могу назвать одного Сазо­
нова, человека даровитого и имеющего вес в европейском движе­
нии» 2).
В первом издании своей книги «Du développement des idées
révolutionnaires en Russie», раз’ясняя европейское значение
русской эмиграции и доказывая, что «в данный момент эми­
грация есть самый крупный оппозиционный акт, который мо­
жет быть совершен русским», он пишет, между прочим: «Наш
друг, Николай Сазонов, изгнанный из Франции в 1849 г., был
одним из наиболее энергичных защитников демократии в «Tri­
bune des Peuples» и в «Réforme» 3).
Герцен прав только в одном отношении. Сазонов так же мало,
как и Бакунин, был заправским литератором и так же мало был
склонен к упорному, систематическому труду. Талантливый дилле­
тант, как и Бельтов, которого Герцен в значительной степени сри1)

Пассек, Т. Н. «Из дальних лет», том третий, стр. 116. Любопытна
характеристика Сазонова, которую дает кузина Герцена: «Молодой человек с
опухшими глазами и выразительным лицом... одно из тех эксцентрических
существований, которые были бы исполнены веры, если бы их век имел веро­
вания; неспокойный демон, обитающий в их душе, ломает их и сильно
клеймит
печатью
оригинальности».
Том
первый,
стр.
470—71.
Отзыв И. А. Огаревой-Тучковой («Воспоминания». М., 1903 г., стр. 53) повторяет
только слова кузины Герцена: «очень умный, много знающий человек, но
весьма несимпатичный и очень уже офранцуженный».
2) М - с к и й, А. П. «Герцен и его корреспонденты». «Русский Вестник»,
1889 г., апрель, стр. 137.
3)
Isкаnder. «Du développement des idées révolutioniiaires en
Russie». Paris, 1851 г., стр. 171.

366

совал с Сазонова, с огромными запросами, с деятельной и живой
натурой, гораздо больше человек дела, чем человек мысли,— он
как и Бакунин, которому он уступал в диалектических способно­
стях, зачастую без толку тратил свои недюжинные силы на пу­
стяки и прожигал жизнь в ожидании грядущей революции.
Наконец, она явилась.
Герцен еще осенью 1847 года уехал в Италию, где он, в Риме
и Неаполе, присутствовал при пробуждении итальянского народа.
Но, как он сам рассказывает, Сазонов писал ему «в Рим
письмо за письмом и звал домой, в Париж, в единую и нераз­
дельную республику».
Когда в мае 1848 г. Герцен приехал в Париж, Сазонов уже
принимал самое горячее участие в революционном движении.
Все, что рассказывает дальше об этом времени Герцен, больше
смахивает на злостную каррикатуру, чем на правдивый рассказ.
Увлеченный Сазоновым, Бакунин уже уехал в Германию,— он
сделал попытку сблизиться с голодной и бунтующей Францией,
но пролетарский мир остался ему чужд: он продолжал оставаться
посторонним наблюдателем, от внимания которого не ускользает
ни одной смешной стороны революционного, движения, но кото­
рому по той же самой причине трудно войти в него органически,
целиком.
Если верить Герцену, Сазонов «завел» какой-то международ­
ный клуб, куда он привлек всяких немцев и мессианистов. За не­
имением членов, клуб этот скоро, мол, «лопнул».
На самом деле, это был известный тогда клуб «Fraternité des
peuples» («Братство народов»), который «лопнул» только после
июньского поражения французского пролетариата, как одна из
первых жертв декрета, направленного против революционных
клубов.
Герцен был таким же членом его, как Сазонов и Гервег. Еще в
1851 году, перечисляя европейцам заслуги Головина, с которым он
был тогда еще в дружбе, он отмечает, что последний был прези­
дентом клуба «Fraternité des peuples» 1).
1)

Iscander. «Du développement» etc., стр. 171. В докладе комиссии,
производившей расследование о событиях 15 мая и восстании 23 июня, президен­
том клуба назван Rebstock. См. «Rapport de la Commission d’enquête» etc.,
том второй, стр. 102. Люка в своей полицейской истории клубов февральской
революции тоже называет Rebstock’a. По его словам, клуб основан был в
марте 1848 г. и насчитывал среди своих членов представителей всех европейских
национальностей, но больше всего немцев, итальянцев и венгерцев. См. A. Lu­
cas. «Les clubs et les elubistes». Paris, 1851 г., стр. 154.

357

Не более «об’ективен» и рассказ Герцена о сотрудничестве
Сазонова в «Tribune des Peuples» Мицкевича. «Когда устроилась
эта газета,— пишет Герцен,— Сазонов занял одно из первых мест
в редакции, написал две-три очень хороших статьи... и замолк, а
перед падением «Трибуны», т.-е. перед 13 июня 1849 г/, был уже со
всеми в ссоре. Все ему казалось мало, бедно, il se sentait dérogé,
досадовал за это, ничего не оканчивал, запускал начатое и бросал
вполовину сделанное».
А, между тем, в одной из предыдущих глав «Былого и дум»
Герцен даст нам другую версию истории «Tribune des Peuples»,
которая показывает, что у Сазонова могли быть совершенно дру­
гие основания для недовольства и ухода из редакции. Во главе
журнала стоял Мицкевич, и его симпатии к Наполеону-дяде ста­
вили в очень затруднительное положение его сотрудников, кото­
рым приходилось иметь дело с Наполеоном-племянником. Как го­
ворит сам Герцен,— и это показание его, как более раннее, заслужи­
вает больше доверия,— «единства в редакции не могло быть; Миц­
кевич свертывал половину своего императорского знамени, usé
par la gloire; другие не смели развертывать своего; стесненные им
и советом, многие через месяц оставили редакцию; я не послал ни
разу ни одной строчки. Если бы наполеоновская полиция была
умнее, никогда «Tribune des Peuples» не была бы запрещена за
несколько строчек о 13 июня. С именем Мицкевича и с поклоне­
нием Наполеону, с мистической революционностью и с мечтою о
вооруженной демократии, во главе которой — наполеониды, этот
журнал мог бы сделаться кладом для президента, чистым органом
нечистого дела».
Ясно, что Сазонов имел, во всяком случае, не меньше основа­
ний бросить этот журнал, написав для него несколько «очень хо­
роших статей», чем Герцен, бывший тоже членом редакции,— не на­
писать ни одной строчки.
Мы не будем входить в детальный разбор той роли, которую
сыграла «Tribune des Peuples» во время февральской революции.
Она оставалась преимущественно органом польской эмиграции 1) и
именно поэтому резко подчеркивала необходимость международ­
ной революционной пропаганды. Борясь с русским панславизмом,
который нашел себе талантливого представителя в лице поль­
ского ренегата, графа Адама Гуровского, газета в то же время на­
стаивала на необходимости об’единения между русским и поль­
1)

См. Limаnоwski, В. «Historya ruchu spolecznego w XIX stuleciu».
Lwow. 1890 г., стр. 308—312. И его же — «Historya democracyi polskiej w epoce
porozbiorowej», Zürych, 1901 г., стр. 444—48.

368

ским народом. Сазонов, писавший под именем Волкова,— псевдо­
ним, под которым он выступал тогда и в литературе и на собра­
ниях, пока не потерял своей легальности,— в статьях своих дока­
зывал необходимость восстановления Польши 1). Характеризуя
партии, существующие в России,— консерваторы крайние (орто­
доксы), консерваторы прогрессивные, революционеры и республи­
канцы,— он дает следующее резюмэ программы республиканцев, к
которым он причисляет Воинова, Головина и Бакунина: «После
того, как восточная цивилизация Владимира Великого была раз­
рушена татарским нашествием, все идеи прогресса и свободы в
России находили свой единственный источник в независимой
Польше. Покорив ее, русские опять вернулись к варварству и скре­
пили свои собственные цепи, так как завоевательная политика
только усиливает абсолютную власть. Чтобы спасти Россию, мы
должны восстановить Польшу при содействии ее народа и создать
две республики, которые заключили бы между собой вечный обо­
ронительный и наступательный союз» 2).
А в статье: «De la Russie» Сазонов старался растолковать за­
падно-европейским демократам особенности исторического разви­
тия России, но, отстаивая общину, как основную ячейку обще­
ственного строя будущей России, он не видит в ней источника спасения и для Западной Европы.
Когда именно вышел Сазонов из состава редакции, можно
сказать только приблизительно. Первый номер газеты вышел 15
марта 1849 года. После 13 июня газета была приостановлена до 1
сентября. Преследования, обрушившиеся на польскую эмиграцию,
заставили поляков выйти из газеты (16 октября), но и новая ре­
дакция, с Карпантье во главе, не могла уже спасти газету.
Совершенно фантастический характер носит рассказ Герцена
о дальнейшей литературной деятельности Сазонова.
«В 1849 году я предложил Прудону передать иностранную
часть редакции «Voix du Peuple» Сазонову. С его знанием четы­
рех языков, литературы, политики, истории всех европейских на­
родов, с его знанием партий, он мог из этой части журнала сделать
чудо для французов. Во внутренний распорядок иностранных но­
востей Прудон не входил: она была в моих руках, но я из Женевы
ничего не мог сделать. Сазонов через месяц передал редакцию Хоец­
кому и расстался с журналом.— Я Прудона глубоко уважаю,— пи­
сал он мне в Женеву,— но двум таким личностям, как его и моя,
нет места в одном журнале».
1)
2)

«Tribune des Peuples», 1849, 7 и 8 июня. «Opinion publique en Russie.
«Tribune des Peuples», 15 марта 1849 г.

369

Еще хуже, по словам Герцена, кончилось сотрудничество Са­
зонова в «Réforme».
«Через год Сазонов пристроился к воскрешенной тогда мадзи­
нистами «Реформе». Главной редакцией заведывал Ламеннэ. И
тут не было места двум великим людям. Сазонов поработал месяца
три и бросил «Реформу». С Прудоном он, по счастью, расстался
мирно, с Ламеннэ — в ссоре. Сазонов обвинял скупого старика в
корыстном употреблении редакционных денег. Ламеннэ, вспомнив
привычки клерикальной юности своей, прибегнул к ultima ratio
на Западе и пустил на счет Сазонова вопрос, не агент ли он рус­
ского правительства».
Во всем этом рассказе о «былом» так сильно смешаны «быль»
и «небылица», что его приходится подвергнуть сомнению почти во
всех его частях.
Теперь, правда, очень трудно установить вполне точно хроно­
логическую последовательность всех отдельных событий и фактов
тогдашней жизни Сазонова и Герцена, но и того, что нам известно,
вполне достаточно, чтобы притти к выводу, что Герцену и на этот
раз память изменила самым предательским образом.
Против него свидетельствуют опять его же собственные, более
ранние, показания.
После 13 июня 1849 г. Герцен,— которого Сазонов убедил при­
нять участие в демонстрации в защиту Римской республики,— де­
монстрации, кончившейся полным поражением Горы,— поспешил
уехать, во избежание ареста, в Женеву, но уже в декабре опять
вернулся, чтобы привести в порядок свои денежные дела,— ему гро­
зила конфискация его имущества,— и оставался в Париже до июля
1850 года.
Выше мы видели, что он сам, в начале 1851 г., указывая на
заслуги Сазонова, упоминает о его сотрудничестве в «Tribune des
Peuples» и «Réforme», при чем прибавляет, что Сазонов был вы­
слан в 1849 г.
К сожалению, нет никакой возможности установить теперь
точно дату, когда именно был выслан Сазонов из Парижа. После
13 июня иностранцы высылались десятками и в несколько
приемов.
В начале октября 1849 г. выслан был полковник Фраполли,
его близкий приятель, мадзинист и представитель Римской рес­
публики.
Мы знаем только, что в начале декабря Сазонов был еще
в Париже. Всего вероятнее, что он был выслан во второй половине
декабря 1849 г., за несколько дней до возвращения туда Герцена.
370

Первый (пробный) номер «Voix du Peuple» вышел 25 сен­
тября 1849 г., последний — 14 мая 1850 г. Ламеннэ стал во главе ре­
дакции «Réforme», как то видно из заявления в самой газете, 1-го
октября 1849 г., после того, как в сентябре вынужден был бежать
в Англию его предшественник по редакции Рибейроль. Весь 1850
год и большую часть 1851 г. Сазонов пробыл в Швейцарии: в числе
членов комитета европейской эмиграции известный провокатор
Шеню называет, вместе с Фраполли, Пиа, Буато и др., также «рус­
ского социалиста Сазонова» 1). И его же имя мы встречаем, на ряду
с Иоанном-Филиппом Беккером, Гессом, Зорге, среди швейцарских
демократов-социалистов, пославших привет на лондонский банкет
24 февраля 1851 г. 2).
Итак, Сазонов мог работать в ««Réforme» только во второй по­
ловине 1849 г.
Но и в «Voix du Peuple» он мог участвовать, как ре­
дактор, опять-таки не позже второй половины 1849 г. Дело в
том, что прошло месяца три, пока возобновились закрытые сейчас
же после 13 июня главные оппозиционные газеты. Быть одновре­
менно редактором двух таких больших газет, как «Voix du Peuple»»
и «Réforme», Сазонов, конечно, не мог бы даже в том случае, если
бы они были тождественны по направлению.
Поэтому Герцен смутно помнивший, что Сазонов имел какое-то
отношение к «Voix du Peuple», превращает его только через
год в редактора «Réforme», но, избегнув прегрешения против
логики и здравого смысла, он сильно грешит против хронологии
и против себя, ибо в 1850 году он хорошо еще знал, что Сазонов
никакого участия в редакции ««Voix du Peuple»» не принимал
и не мог принимать.
В действительности же, дело происходило иначе. Когда, после
закрытия прудоновской газеты «Peuple» нужно было достать за­
лог для ее возобновления, пришлось искать, как рассказывает
главный редактор «Voix du Peuple», Альфред Даримон,— Прудон
сидел в тюрьме,— «добрую душу», которая согласилась бы дать
24.000 франков.
«Эта добрая душа нашлась, благодаря Шарлю Эдмону, у кото­
рого всегда была счастливая рука. Он свел Гильемэна (администра­
тор прудоновской газеты.— Д. Р.) с одним молодым русским, кото­
рый был одновременно великим революционером и великим писа­
телем. Герцен, которому удалось спасти свое состояние,... согла1)

Chenu, А. «Les chevaliers de la république rouge en 1851». Paris,
1851 г., стp. 139.
2) «Banquet des Égaux». Londres. 1851, стр. 68.

24*

371

сился открыть нам свой кошелек. Гильемэн, который поехал в Же­
неву вести переговоры об этом займе, говорил, что никогда не ви­
дел человека, который так охотно давал бы свои деньги. Казалось,
что не мы, а он чувствовал себя обязанным» 1).
Мы видам, что участие Сазонова в этом деле Даримону оста­
лось совершенно неизвестным. Сам Герцен рассказывает о своем
вкладе на издание «Voix du Peuple» несколько иначе. Повидимо­
му, Шарля Эдмона (псевдоним поляка Хоецкого) направил к Гер­
цену Сазонов. 14 августа 1849 г. был подписан договор, в силу ко­
торого Герцен согласился дать 24.000 фр., но на таких условиях,
от которых, по его собственным словам, Прудона «покоробило» 2).
Никаких других отношений к «Voix du Peuple» Сазонов не
имел. Иностранным отделом заведывал Эдмон. Даримон, перечис­
ляя всех близких сотрудников и редакторов газеты, называет Гер­
цена, но не упоминает ни одним словом о Сазонове. Вероятно, по
той же причине Герцен в 1850 г. говорит о сотрудничестве Сазонова
только в «Tribune des Peuple» и «Réforme».
В середине шестидесятых годов Герцен успел забыть не
только это, но и то обстоятельство, что, если он не принимал дея­
тельного участия в «Voix du Peuple», хотя и состоял в числе ее
rédaeteurs habitués,— как говорит Даримон,— то не потому, что
он почти все это время жил в Женеве. Наоборот, из пяти с поло­
виною месяцев, в течение которых существовала «Voix du Peuple».
он прожил три месяца в Париже, но писал очень мало, потому
что был поглощен устройством своих денежных дел.
Возможно, что Сазонов, помогавший Прудону приискать необ­
ходимый залог, думал после прекращения «Tribune des Peuples»
устроиться в газете, но перемена, происшедшая в «Réforme», дала
ему возможность стать в ней редактором иностранного отдела.
На ведение дел в этой газете начал тогда оказывать влияние
названный уже нами Фраполли. Сам Герцен упоминает имя по­
следнего в связи с «Réforme», когда рассказывает в главе XLI,
писанной несколькими годами раньше, о системе залогов, введен­
ной после июня 1849 г. и направленной против революционной
прессы:
— Ледрю-Роллэн сначала, потом полковник Фраполли, как
представитель мадзиниевской партии, заплатили большие деньги,
но не спасли «Реформы».
Darimon Alfred. «А travers une révolution (1847—55)». Paris,
1864 г., стр. 180.
2) Гершензон, М. «Западные друзья Герцена». «Былое». 1907 г., апрель,
стр. 67—69.
1)

372

Мы увидим сейчас, что Сазонов в этой газете успел занять
очень влиятельное положение.
Некоторый свет на деятельность его в 1849—51 гг. бросают
письма его к Марксу, к которым мы теперь и обратимся.
IV.
С Марксом Сазонов мог познакомиться еще в 1844 г. у Гер­
вегов, с которыми, как мы видели, он был очень близко знаком.
Маркс, переживавший тогда кризис в своем идейном развитии,
был еще в очень дружеских отношениях с поэтом молодой Герма­
нии, на которого он возлагал большие надежды, не совсем, впро­
чем, оправдавшиеся. Именно личный конфликт из-за Гервега, ни­
когда не отличавшегося особенной приверженностью к «филистер­
ской» морали, послужил для него главным поводом к окончатель­
ному разрыву с Руге, с которым Маркс, по мере превращения сво­
его из «якобинца» в коммуниста, идейно вое больше и больше рас­
ходился.
Знакомство Маркса и Сазонова в то время не шло дальше слу­
чайных встреч у Гервегов или в других местах. Между ними бы­
ло несравненно меньше точек идейного соприкосновения, чем даже
между Марксом и Бакуниным. Сазонов никогда не отличался
большой склонностью к философским спекуляциям, и увлечение
сначала Гегелем, а после Фейербахом, характерное для его друзей,
прошло для него почти бесследно. Типичный просветитель, он то­
гда больше всего увлекался текущей политической жизнью. От ста­
рого сенсимонизма он уже успел освободиться, и в то время, как
Маркс вырабатывал основы своего коммунистического мировоззре­
ния, Сазонов оставался еще буржуазным демократом и в идейном
отношении был ближе всего к группе, издававшей тогда Ré­
forme».
Поэтому, Маркс вряд ли мог привлекать его даже в такой
степени, как Гервег, и, несмотря на то, что, по некоторым внешним
чертам, на которые единогласно указывают все его знакомые, Са­
зонов больше всего подходит к типу «русских аристократов», мы
сомневаемся, чтобы он уже в период пребывания Маркса в Пари­
же принадлежал к числу его восторженных поклонников.
Сазонов и Маркс могли еще встречаться в марте и апреле
1848 г. Весьма возможно, что так же, как и Бакунин, Сазонов от­
несся сочувственно к романтической затее Гервега, собиравшего
тогда легион из немецких эмигрантов, чтобы с оружием в руках
внести революцию в Германию,— затея, которая, как известно, окон­
чилась полнейшим фиаско. Маркс, наоборот, самым решительным

373

образом протестовал против революционной авантюры немецких
демократов и именно на этой почве разошелся как с Гервегом, так
и с защищавшим его Бакуниным.
И, наверное, Сазонов и Маркс опять встретились, на этот раз
более дружелюбно, в мае и июне 1849 г. в Париже, куда Маркс по­
пал после закрытия «Neue Rheinische Zeitung» и изгнания из
Пруссии и где он, вместе с Сазоновым, принимал участие в демон­
страции 13 июня.
Попав в одну из первых групп эмигрантов, подлежавших вы­
сылке, Маркс 19 июля получил приказ выехать из Парижа в де­
партамент Морбиган, но предпочел уехать в Лондон.
Первое письмо Сазонова к Марксу относится к декабрю 1849 г.
Оно писано на бланке газеты «Réforme» и датировано 6 декабря.
Из него видно, что Сазонов считал себя тогда еще хозяином ино­
странного отдела.
«Мой дорогой Маркс!
«Я надеялся, что мне придется писать вам по более приятному
для нас обоих поводу. Дело шло, как вам об’яснит Вольф 1), о том,
чтобы организовать демократическую корреспонденцию для немец­
ких газет. Вольф должен был быть моим главным сотрудником, и
он просил меня написать вам, чтобы узнать об этом ваше мнение
и попросить вашего совета. Я думаю, что вы ничего не имели бы
против его участия в таком полезном и нужном деле, но теперь об
этом не может быть и речи. Граждане предполагают, а
полиция располагает. Вольф, сотрудничество которого бы­
ло бы для меня так драгоценно, вынужден уехать из Парижа, и
я, таким образом, предоставлен собственным силам. А, так как у
меня на руках весь иностранный отдел «Реформы» и, кроме того,
специальная корреспонденция для департаментов, то я не в состо­
янии взять на себя новую работу,— тем более, что я до сих пор
мало писал по-немецки. Я расчитываю поэтому, что вы соблагово­
лите указать мне интеллигентного сотрудника среди немецких де­
мократов, живущих в Париже. Вы, таким образом, окажете услу­
гу хорошему демократу, ибо корреспонденция даст ему от 100 до
150 франков в месяц. Итак, я опять надеюсь на вашу помощь.
«Я надеюсь также, что вы напишете мне о ваших работах,
которые вы начали в Лондоне. Я знаю, как вы много работаете,
и слишком высоко ценю вашу деятельность, чтобы думать, что
за это время вы ничего не сделали. Если вы что-нибудь уже опу­
бликовали, пришлите Мне немедленно, и я дам отчет в «Реформе».
1)

Фердинанд Вольф, или «красный Вольф», один из сотрудников «Neue
Rheinische Zeitung».

374

Если у вас есть время, то напишите что-нибудь специально для
нас (по германскому вопросу). Мы напечатаем вашу работу с боль­
шим удовольствием. Быть может, вы пошлете нам также статью
о социализме и положении рабочих классов в Англии. Я знаю,
как глубоко вы изучили этот вопрос, и я был бы счастлив, если
бы мог познакомить питателей «Реформы» с английской социаль­
ной жизнью при помощивашего пера. Вы понимаете, конечно,
что, если вы захотите писать статью для «Реформы», то вам при­
дется, поскольку это возможно, не касаться ни доктрин, ни лич­
ностей. Этого требует положение журнала.
«Если бы я хотел писать вам о здешних делах, то я вряд ли
мог бы вам сообщить что-нибудь новое. Вы это видите так же
хорошо, как и я, если не лучше, ибо расстояние придает предме­
там их настоящие размеры. Единственное, что я могу заметить,
это — то, что, несмотря на весь шум, который производит Прудон
и который производят вокруг его имени, число его привержен­
цев не увеличивается.
«Я читаю новый журнал, издаваемый Бланки и его друзья­
ми. До настоящего времени, за исключением одной статьи Туссе­
неля, он был достаточно бледен, но уже одно вмешательство Блан­
ки в журналистику представляет факт огромной важности. По­
живем — увидим
«Располагайте мною, если вам нужно будет что-нибудь в Па­
риже, и пишите мне на адрес «Реформы».
«Братский привет. Сазонов».
План, задуманный Сазоновым, не осуществился, так как он
скоро был выслан из Парижа, откуда направился в Женеву.
Раз отдавшись журналистике, он уже не может сидеть спокойно
и замышляет новое литературное предприятие.
Следующее его письмо к Марксу из Женевы (2 мая 1850 г.)
дает не только новые данные для биографии этого забытого рус­
ского революционера, но и нечто в роде profession de foi первого
русского «марксиста».
Уроки революции 1848—49 г.г. не прошли для него даром, и он
старается теперь,— мы увидим сейчас, насколько удачно,— по­
знакомиться с новым учением.
В отличие от Герцена, он не посыпает головы пеплом, не об­
рушивается с проклятиями на старый мир и не ищет спасения на
«востоке».
Революционный демократ, едва только освободившийся от
своей национальной «пуповины», делает шаг по направлению к
социальной демократии, к пролетарскому коммунизму.

375

«Женева. 2 мая.

« Мой дорогой Маркс.
«Это письмо будет передано вам Форесом 1), который, как вы
уже вероятно, знаете из газет, и очень ловко и очень удачно
ушел в Лионе от жандармов. Я очень рад, что имею теперь воз­
можность — в первый раз со времени моей высылки из Пари­
жа — написать вам без всякой опаски. Вы знаете, чтó я соби­
рался предпринять в Париже с помощью Рейнгарда, которого вы
мне рекомендовали. Я думаю, что это предприятие, слухи о кото­
ром распространились чересчур рано, было одной из причин мо­
ей высылки из Парижа. Приехал я в Женеву раздраженный, из­
мученный, истерзанный, но с готовностью продолжать борьбу.
Прежде, чем я расскажу вам, что я делал тут, я считаю необходи­
мым изложить вам в кратких чертах мою теперешнюю точку зре­
ния. Мы знакомы уже давно, но мы имели очень мало случаев по­
делиться нашими мнениями. Вольф, вероятно, уже рассказал вам,
что в последнее время я в оценке людей и событий почти во всем
соглашался с ним, а, следовательно, и с вами. Внимательное изу­
чение последнего труда Прудона 2) и чтение его соглашательских
статей в «Voix du Peuple» заставили меня сделать еще один шаг
в вашем направлении, и, так как я думаю, что вы не изменили
своих взглядов, то вам приятно будет узнать, что я вполне присо­
единяюсь во всем существенном к тому, что вы высказали в ма­
нифесте, опубликованном вами в Брюсселе. Да, мой друг, есте­
ственный прогресс, непреодолимая сила логики, любовь к свобо­
де и любовь к порядку привели меня к убеждению, что серьезный
революционер может быть только коммунистом, и я теперь ком­
мунист. Вот главные основания, которые толкнули меня на этот
путь. Я думаю, что современное общество дало все, что мог дать
принцип индивидуальной свободы, положенный, в его изолиро­
ванной и исключительной форме, в основу общественного порядка:
что, следовательно, всякое расширение этого принципа было
бы только призрачным и иллюзорным. Я думаю, что европейская
цивилизация прогрессирует только в области промышленности:
что во всех других отношениях ее деятельность все более атро­
фируется, и что она не в состоянии решить те все более сложные
проблемы, которые ее собственное промышленное развитие каж­
дый день ставит перед нею. Я вижу, что варварство, поскольку
оно еще не завоевало цивилизацией, имеет свой raison d'être, и
что не индивидуалистической цивилизации удастся окончатель­
1)

Известный бас, эмигрировавший в Америку.
2) «Idée générale de la révolution au XIX stécle».

376

но уничтожить это варварство. Я думаю, наконец, что нет никакой
возможности установить рациональное мерило стоимости и что,
следовательно, всякий обмен одного индивидуального труда на
другой индивидуальный труд может иметь результатом только
несправедливость и эксплоатацию с одной или с другой стороны.
Вот вкратце ход идей, не совсем ясных и стройных, путем кото­
рого я дошел до настоящего убеждения. Я прошу вас, дорогой
учитель, обратить больше свое внимание на самую мысль и не
останавливаться на форме ее выражения, которая не может не быть
неполной.
«Я должен был изложить вам это profession de foi; я хочу
предложить вам одно общее дело и поэтому считал необходимым
установить основные принципы, прежде, чем действовать сообща.
С тех пор, как я в Женеве, я видел и изучил всех замечательных
людей, которые собрались здесь.
«Я приехал с проектом демократического журнала, который
должен был издаваться в Париже раз в четверть года. Все обещали
свое содействие, но в течение четырех месяцев, которые я про­
вел здесь, мое мнение о большинстве этих людей и пользе их со­
трудничества сильно изменилось.
«Мадзини, к которому я сначала питал наибольшее доверие, ока­
зался не только отсталым человеком, но даже ретроградом. Недав­
но он напечатал в своем журнале «L'Italia del Popolo» смешную
статью под названием «Демократия и системы», в которой до­
казывает, что современный мир, несмотря на все противополож­
ные утверждения, жаждет авторитета, власти. Вся статья напи­
сана в духе этой тезы и является ее развитием.
«Феликс Пиа, не имея ни репутации, ни влияния Мадзини, яв­
ляется гораздо более прогрессивным и более революционным дея­
телем. (Вы знаете, что в области коммунизма современное поко­
ление во Франции признает только Кабэ и что последний не пред­
ставляет собой ничего привлекательного для поэтического вообра­
жения)»...
Сазонов дальше об’ясняет, почему он остановился на трехме­
сячном журнале. Для ежедневного органа не хватило бы ни
средств, ни людей. Еженедельник давал бы обзор событий за не­
делю и служил бы только интересам французской политики. Но
его разочаровали вожди.
«Я признаю свое ослепление: я расчитывал, что они могут
содействовать прогрессивному предприятию, но я убедился, что
они враги прогресса, а, следовательно, и наши враги. Они овладе­
ли словом «социализм», как они прежде присвоили слово «рес­

377

публика», и оба раза для того, чтобы эскамотировать дело; поэто­
му я не хочу и слышать об этих вождях. На них надо смотреть,
как на опасных врагов, которых следует остерегаться.
«Так мой план, оставаясь по форме тем же самым, изменился
по существу. Долой дряхлых хранителей авторитета! Для нового
дела нужны новые люди, необходимо, чтобы люди молодые, лю­
ди мужественные, люди серьезной науки и глубоких убеждений
выступили в роли централизаторов Европы в пользу великой
идеи коммунизма. Нас в настоящее время мало, мы не играем
большой роли в литературе, журнализме, политике, но число на­
ше с каждым днем растет, не считая тех партизанов, которых мы
имеем среди народов, где слово «коммунизм» никогда еще не бы­
ло произнесено (народов славянских и народов Центральной
Азии).
«Кто знает, что он является носителем творческих идей, тот
не боится остаться изолированным, в особенности, когда он знает
средства реализации этих идей при помощи науки и те переход­
ные фазы, через которые должна пройти эта реализация. И зада­
ча нашего журнала заключается в том, чтобы создать европейскую
силу для реализации коммунизма и указать практические сред­
ства для его осуществления.
«Здесь нас двое, я и Фраполли (бывший поверенный по де­
лам Ломбардии, Тосканы и Рима в Париже). Последний написал
великолепный труд, положив в основу свою дипломатическую
корреспонденцию 48 и 49 годов, где доказывает всю несостоятель­
ность национальной политики и формального республиканизма. В
предисловии, написанном рукою мастера, где он отрицает прин­
цип национальности, который представляет собою только корол­
ларий религиозного принципа, он об'являет себя социалистом-пан­
теистом и таким образом делает то, чего не осмелился публично
сделать до сих пор еще ни один итальянец 1),
«Что касается меня, то я составил детальный план европей­
ской политики, где стараюсь доказать неизбежную необходимость
не только союза, но и тесной федерации между тремя народами,
которые в течение последних двух лет дали неоднократные дока­
зательства их энергичного стремления к прогрессу: между Фран­
цией, Германией и Италией. Таким образом, можно будет создать
колоссальную централизованную силу, чтобы осуществить почти
без трудностей идеи будущего.
1)

Речь идет о следующей работе: «Briefwechsel unserer Zeit von einem
revolutionären Diplomaten und politische Studien über die Jahre 1848—49 in
Frankreich und Italien». Basel, 1851.

378

«Имеется еще Герцен, брошюру которого «Vom anderen Ufer»
вы, быть может, читали. Он скорее человек увлечения, чем убе­
ждения, и человек воображения больше, чем знания, впрочем,
очень преданный и очень способный.
«Вот все имеющиеся тут силы. Я не преувеличиваю их разме­
ров. В сравнении с поставленной целью они кажутся ничтож­
ными, но это только повидимому. Если принимать во внимание
только отдельных лиц, то это немного, но, при их связях и
знакомствах, влияние их распространяется очень далеко. Фра­
полли и я располагаем парижской прессой. Организация, ко­
торую он устроил в интересах Италии, пока он был послан­
ником, и которую я сохранил, пока оставался в «Реформе»,
все еще существует и распространяется даже за пределы Фран­
ции. Герцен доставляет деньги на издание «Voix du Peuple»
и тесно связан с Прудоном и прудонистами. Фраполли, в силу
своей дружбы с Мадзини и услуг, оказанных им Италии, распо­
лагает всеми силами итальянской организации, которые очень
велики. Кроме того, здесь (в Женеве) мы нашли неожиданную по­
мощь, которой нельзя пренебрегать. Это француз, некто Шарпан­
тье, мало известный, но энергичный, преданный, способный и
очень прогрессивный. Он предлагает нам помощь могучей и об­
ширной организации, центр которой находится в Лионе, но развет­
вления которой имеются в Париже и во всей Франции. Вы види­
те, что это довольно почтенная сила, но, дорогой мой учитель, я
считал бы все это очень недостаточным, если бы не расчитывал
на вас. Именно поэтому я считал необходимым писать вам так
подробно, чтобы познакомить вас с моим планом, с моей точкой
зрения и средствами действия. Я повторяю, что расчитываю на
вас, и расчитываю самым положительным образом для немед­
ленного осуществления. Вот что мы решили пустить в первом но­
мере, предполагая ваше согласие. Будет общая статья, неподпи­
санная, которая будет выражать взгляды, общие всей редакции,
и ряд специальных статей с подписями. Что касается этих специ­
альных статей, то мы имеем статью Фраполли об Италии, Герце­
на — о России, мою — о Венгрии и славянском вопросе, Пиа — о
Франции, статью (также о Франции) Массоля, моего друга, вместе
со мной редактировавшего «Реформу» (он — прудонист). Я рас­
читываю, что вы нам дадите статью о Германии — в том смысле,
который я указал, т.-е. резюмэ какого-нибудь злободневного во­
проса, в одно и то же время манифест и программу. В виде общей
статьи предполагается мой план европейской политики. Само со­
бой разумеется, что она предварительно будет отослана вам для

379

прочтения и одобрения. Я послал бы ее вам вместе с этим пись­
мом, если бы я был уверен, что последнее дойдет; но, так как вы
могли переменить адрес или что-нибудь может случиться в доро­
ге, то я не хочу присоединять мой план, которым я очень дорожу.
Но напишите мне сейчас же, и я пошлю его на указанный вами
адрес.
«Во втором номере придется дать программную статью, т.-е.
изложение системы несходных мер, которые, ведя прямо к осу­
ществлению наших идей, соответствовали бы потребностям момен­
та. Понятно, что только вы в состоянии выполнить такую ра­
боту. Мы предполагали сделать из нее манифест партии для всей
Европы, как только она получит одобрение наших друзей в Па­
риже и Лионе. Если вы дадите себе труд сейчас же набросать
основы этой программы, то мы постараемся, чтобы она сейчас же
подвергнута была обсуждению, и чтобы ее основные идеи были
приняты. Для этой работы вам, вероятно, понадобится месяца
три. Что касается вашей статьи о Германии, то я не только наде­
юсь, но уверен, что вы сейчас же за нее возьметесь и что в две
недели она будет готова. Вы пошлете ее прямо в Париж Массолю
(З6. nie Neuve des Petits Champs). который будет заведывать
журналом. Издатель, которого мы нашли, обязуется печатать его
на свой счет и делить с нами прибыли, если они будут. Чтобы по­
крыть издержки, необходимо продать 600 экземпляров. Если бу­
дет продано 1.200, то останется чистых 3.000 франков, что соста­
вит 50 франков с листа. Это, конечно, мало, но, если первый но­
мер будет иметь успех, то мы сможем издать второй за наш счет
и получить в два раза больше.
«Я расчитываю не только на вас, но на всех ваших дру­
зей. Если бы Вольф не дал мне в Париже доказательства своей
неизлечимой лени, я пригласил бы его сотрудничать. Отвечайте
же мне сейчас и самым подробным образом и обещайте мне напи­
сать те две статьи, о которых я прошу. Вы понимаете их значение
не меньше, чем я сам... Прощайте, мой друг, я, быть может, нико­
гда уже не буду писать вам так подробно, но я желал бы иметь
возможность писать вам часто.
«С братским приветом Сазонов.
«Р.-S. Что касается немцев, имеющихся тут, то лучший из них.
это — молодой Зигель 1), последний главнокомандующий баден1)

Зигель в «Воспоминаниях» говорит о своем знакомстве с Сазоновым и
упоминает, между прочим, о его совместном житье с Форесом, который должен
был передать это письмо Марксу. «Denkwürdigkeiten des Generals F. Sigel».
Herausgegeben von W. Blos. Mannheim, 1902, стр. 138—9.

380

ской армии. Это — человек, исполненный лучших намерений и
склоняющийся к нашим взглядам. Если в вашем письме вы ска­
жете несколько хороших слов о нем, это будет полезно. Я могу на­
звать еще доктора Фридмана, который тоже на хорошем пути».
Как реагировал Маркс на это письмо своего нового прозели­
та, нам неизвестно. Он был тогда поглощен работой по реоргани­
зации Союза Коммунистов и только что (в марте 1850 г.), вместе
с Энгельсом, составил свое «Обращение к Союзу», в котором под­
вергает резкой критике демократическую партию. На ряду с этой
организационной работой Маркс должен был еще, вместе с Эн­
гельсом, нести труды и заботы по части издания «Neue Rheinische
Zeitung», для которой он, кроме библиографии, написал «Клас­
совую борьбу во Франции» и другие статьи. Взять в такое время
на себя новые обязательства было бы рискованно, даже в том слу­
чае, если бы Маркс с бóльшим доверием относился к редактор­
ским и издательским талантам Сазонова. А он, по всей вероятно­
сти, отнесся очень скептически к рвению «русского революционе­
ра», который, как это видно и из письма, несмотря на свое жела­
ние освободиться из-под власти старой идеологии, все свои расче­
ты строил на тесном союзе с той самой демократией, с которой
Маркс так беспощадно сосчитался в последних книжках «Neue
Rheinische Zeitung». Компания, которую хотел сгруппировать Са­
зонов, была слишком разношерстной, чтобы обещать какую-ни­
будь плодотворную работу. А тут, на беду, он дал Марксу лиш­
нее доказательство своей политической наивности, рекомендуя
ему горячо и прося у него нескольких хороших слов о Зигеле,
против которого — вместе с другими его товарищами — направле­
но было второе обращение к Союзу (июнь 1850 г. 1).
Как бы то ни было, из предприятия, задуманного Сазоновым,
несмотря на то, что он, как казалось ему, предусмотрел все и вся
и обставил дело самым «практическим» образом, не вышло ровно
ничего. Реакция все усиливалась. Один оппозиционный журнал
закрывался за другим. А для «подпольной» литературы Лондон
представлял более удобный пункт, чем Женева, где французская
полиция чувствовала себя, как дома. Сазонов остался в Швейца­
рии, принимая, как мы видели, участие в эмигрантских делах,
и был также членом комитета европейской демократии, о котором
так резко отзывается Маркс. Пользуясь своим старым знаком­
ством с Джемсом Фази, он оказывал различные услуги француз­
ским и немецким эмигрантам, но именно эти близкие сношения с
1)

«Karl Marx, «Enthüllungen über den Kommunistenprozess zu Köln»
Zürich, 1885, стр. 83—88.

381

женевским диктатором навлекли на него подозрения, оказавшие­
ся совершенно неосновательными. Он сблизился тогда с Гессом, с
которым познакомился еще в Париже, хлопотал даже об изда­
нии его «Jugement dernier du vieux monde social» — брошюры,
в которой, на ряду с признанием огромных теоретических заслуг
Маркса и критикой Прудона, подчеркивается, в полном согласии
с противниками Маркса — Виллихом и Шаппером, его доктринер­
ство и неспособность к «живому», «практическому» делу 1) и, как
видно из одного его письма к Гессу, писал статьи для «Populai­
re», органа кабэтистов, в котором играл тогда очень влиятельную
роль его старый парижский приятель, польский социалист Кро­
ликовский 2).
«Париж, 10 сентября.
«Мой дорогой Маркс!
«Я уже давно не имею от вас никаких известий и также дав­
но не писал вам о себе. Дело в том, что я уже давно собирался
навестить вас в Лондоне, но вдруг очутился в Париже, где думаю
остаться до тех пор, пока полиции не удастся накрыть меня и вы­
слать. Париж никогда еще не был так интересен, как в настоящий
момент. Старый мир находится накануне своего полного разло­
жения. Процесс его гниения до такой степени подвинулся вперед,
что составляющие его атомы отделяются друг от друга и превра­
щаются в самостоятельные центры. Только этим можно об’яснить
возникновение такого множества проектов, надежд, интриг, заго­
воров, исчезающих так же быстро, как они зарождаются. Это са­
мая причудливая и забавная комедия, какую только можно себе
представить. Все устраивают заговоры — легитимисты и орлеа­
нисты, бонапатисты и, soi-disant, демократы, и все они расчи­
тывают на армию. Бонапарт возлагает свои надежды на войска
в Париже, легитимисты — в Лионе, орлеанисты — на африкан­
ских солдат, а наши красные — на всех солдат зараз. Для заго­
воров пускаются в ход все средства: так, лотерея золотых слит­
ков была бонапартистской затеей, чтобы в необходимый момент
вооружить пятьдесят тысяч негодяев. Этот заговор, для которого
приготовили даже мундиры, якобы посланные герцогом Браун­
швейгским, кончился ничем только благодаря хищности банди­
тов, окружающих Бонапарта и издержавших слишком скоро и
чересчур много денег. А предприятие, анонсируемое в газетах под
1)

В статье об отношениях между Герценом и Марксом мы еще вернемся
к этой совершенно забытой, но очень любопытной брошюре.
2)
См. Prudhommeaux Julos, «Etienne Cabet et son oeuvre»,
Paris, 1907.

382

затейливым названием: «Тридцать дней развлечений», предста­
вляет орлеанистский заговор, цель которого — пропагандировать кан­
дидатуру герцога Жуанвильского.
«Я привожу эти детали, чтобы показать вам, как близко уже
разложение старого общества. С другой стороны, народ все больше
освобождается от предрассудков старого мира. Рабочие ассоциа­
ции создают людей знакомых с деловой практикой. Некоторые из
этих ассоциаций гораздо более радикальны, чем это можно было
бы думать на основании их статутов, которые, вообще, редактиро­
ваны неособенно удачно. Недостает только ясной и точной док­
трины. Я перевел на французский язык половину вашего мани­
феста, опубликованного в 1848 г. Дронке 1) взял на себя перевод
другой половины и издание, но он ничего не сделал: он — лентяй
и легко поддается влиянию всяких буржуа.
«Вы знаете, конечно, что Кабэ, вместе с П. Леру и Луи Бла­
ном, стараются об’единить коммунистов. Жаль, что за это дело
взялся именно Кабэ. Вы знаете, насколько этот замечательный
человек ограничен во всем, что касается науки и доктрины.
«Мне передавали, что вы и Энгельс хотите воспользоваться
всемирной выставкой, чтобы показать буржуазии, как вся ее дея­
тельность, даже в наиболее благородных и прогрессивных ее про­
явлениях, совлекает ее с традиционного пути и заставляет ее под­
готовлять наступление коммунизма. Это — прекрасный сюжет,
достойный вашего гения, и я хотел бы, чтобы вы его разработали
à fond.
«Пишите мне, дорогой учитель, и примите уверение в постоян­
ной дружбе и преданности вашего брата Сазонова.
«Письмо это будет передано вам гражданином Массолем, од­
ним из моих друзей, а также друзей Прудона. Он вам сообщит по­
следние новости об этом великом реформаторе, к сожалению, те­
перь еще более буржуазном, чем когда-либо прежде».
Маркс уже знал в это время о сближении Сазонова с Гессом.
Кроме того, Дронке, не поладивший с Сазоновым 2), успел напи­
сать Марксу, что в швейцарских эмигрантских кругах к «рус­
скому социалисту» относятся с недоверием, так как он играет
двусмысленную роль, и что даже Фраполли разошелся с ним. Са­
зонову, как и Бакунину, пришлось расплачиваться за подвиги рус­
ских агентов, о которых мы расскажем ниже. Маркс поэтому от1)

Один из сотрудников «Neue Rheinische Zeitung», действительно, не от­
личавшийся большим прилежанием и стойкостью. В конце пятидесятых годов он
уже порывает связи со своими старыми товарищами и возвращается в лагерь
«ликующих».
2) Дело чуть не дошло до дуэли.

383

несся к письму Сазонова несколько скептически, тем более, что
как раз в это время произведены были массовые аресты среди не­
мецких эмигрантов в Париже. В своем письме к Энгельсу он вы­
ражает даже удивление по поводу неожиданного появления Сазо­
нова в Париже. Но это непонятное для Маркса обстоятельство бы­
ло скоро вполне разъяснено, и в другом письме он уже сам ста­
рается раз'яснить Энгельсу неосновательность его подозрений
против Сазонова. Дальнейшие фантастические сообщения и по­
хождения Дронке показали, как осторожно надо было относиться
к его первому письму о Сазонове.

Вероятно, после государственного переворота 2 декабря 1851 г.
Сазонову пришлось оставить Париж. Ему и на этот раз не удалось
уехать в Лондон, и он опять направился в Женеву. Сколько вре­
мени пробыл он в Швейцарии, трудно сказать. В «Славянских
письмах» Островского 1) напечатано письмо его, помеченное 29
ноября 1853 г., но без указания места. В этом письме он горячо
протестует против попытки отождествить его и его единомышлен­
ников с русским правительством.
«Как и вы,— пишет он, между прочим,— мы также христиане:
эта религия, в которой нас воспитали наши матери, научила
нас практике христианской свободы».
Является ли эта фраза просто литературной façon de parler
или отражением мимолетного настроения?
Мы знаем только, что материальное положение Сазонова в это
время было ужасно 2). Лишенный, согласно приговору сената, прав
состояния 14 декабря 1850 г., он, вероятно, перестал получать вся­
кие денежные средства из России. С Герценом он разошелся в
1852 г. «Между нами пробежала кошка, — говорит Герцен: — Са­
зонов неоткровенно поступил со мной в одном деле, очень дорогом
мне. Я не мог перешагнуть через это». Речь идет о трагической исто­
рии жены Герцена, пережившей тогда увлечение Гервегом. Вернув­
шись, разочарованная и душевно разбитая, жена Герцена умерла
в мае 1852 г. Перенесший незадолго до этого смерть матери и го­
рячо любимого сына, потонувших 16 ноября 1851 г., Герцен на
время потерял душевное равновесие и не в состоянии был хладно­
кровно относиться ко всякой попытке так или иначе смягчить
вину Гервега или оправдать его поступок. Из следующего письма
1)

Christian Ostrowski «Lettres slavcs (1833—57)». Paris. 1857.
2) Покойный Лафарг, со слов сына Сазонова, офицера французской армии,
рассказывал, что Сазонов одно время буквально голодал. На такую же острую
нужду указывают его письма к Гессу.

384

Герцена к Гессу видно, чтó именно послужило причиной расхо­
ждения между ними и Сазоновым 1), которому приходилось выби­
рать между двумя старыми друзьями.
«29 мая 1854 г. London, 25, Eulton Square.

«Мой дорогой Гесс!
«Благодарю вас за ваше письмо. Оно показывает, что вы пи­
таете ко мне большое доверие и даже большую уверенность в до­
броте моего сердца, — чем я, к сожалению, не могу похвастаться.
«Было бы слишком долго и, еще более, неприятно для меня
рассказывать вам в деталях, как и почему я разошелся с Сазоно­
вым. Я абсолютно ничего не могу сказать против него с общей
точки зрения. Он ранил во мне не человека, не честь мою, а чув­
ство дружбы. В той страшной истории, которая едва не погубила
всю мою семью и оставила после себя раны, не зажившие еще до
сих пор, он ровно ничего не понял сердцем.
«Презренный человек, на которого я указал Сазонову, как на
труса и клеветника, писал, — и я читал это своими собствен­
ными глазами, — что Сазонов — единственный человек, который
понял эту историю.
«Оставаться в близких отношениях с человеком, заслужив­
шим эту похвалу, было для меня немыслимо тем более, что в
письмах ко мне я видел очень хорошо, как поверхностно Сазо­
нов отнесся к истории, где речь шла о жизни и смерти, чести или
позоре, оправдании или осуждении женщины.
«Она умерла. Я написал Сазонову: «между нами гроб» — и
просил его оставить меня в покое.
«С тех пор я имел случай оказать ему очень большую услугу.
Враги его распространили о нем в Лондоне очень дурные слухи.
Я заставил их замолчать 2).
«Что касается финансовой стороны вопроса, то я думаю, что
она должна быть покончена вместе с другими отношениями. Я
никогда не брал на себя обязанности быть поставщиком своих
друзей, и тем более странно было бы это при наших отношениях.
«Господин Сазонов тратит много, работает мало. Он мне дол­
жен около 6.000 франков. Да маленькая сумма вряд ли ему по­
может. И, конечно, если бы он нуждался в таковой, то вы, при ва­
ших средствах, не оставили бы его без помощи.
1)

Письмо это найдено мною в переписке Гесса вместе с письмами Сазо­
нова. Она принадлежит теперь архиву немецкой социал-демократической партии.
2) В своих воспоминаниях о Сазонове Герцен не упоминает об этом инци­
денте. Речь идет, вероятно, о полемике в «Morning Advertiser», где Герцен за­
щищал, — якобы против Карла Маркса, на самом же деле, против Френсиса
Маркса,— Бакунина и других русских революционеров.

25

385

«Я, между прочим, веду здесь очень активную жизнь. Я ор­
ганизовал русскую типографию, издал четыре брошюры и целый
том, я работал в газетах — и думаю, что все это было не без поль­
зы. Но это потребовало от меня больших расходов, так как типо­
графия от матриц до рабочих содержится за мой счет.
«Головин, — а он, наверное, не талантливее Сазонова, — про­
дал здесь в течение последнего года на 4.000 франков различных
статей и манускриптов.
«Почему вы сами не постараетесь найти какую-нибудь работу
для Сазонова?
«Мне помнится, вы мне еще в Ниццу писали, что вы должны
мне маленькую сумму и предложили даже выдать на вас вексель.
Я предоставляю эти деньги в ваше полное распоряжение — с усло­
вием, чтобы вы не упоминали обо мне. Вообще, дорогой гра­
жданин, это письмо предназначается только для вас.
«Весь ваш Герцен».
Явные намеки в этом письме на «средства» Гесса, который
якобы не желает помочь Сазонову, безусловно несправедливы.
Сын очень состоятельных родителей, Гесс давно порвал с ними
и перебивался журнальной работой. Все, что было в его силах, он
уже для Сазонова сделал, и это подтверждается письмами послед­
него. Не подлежит никакому сомнению, что он писал Герцену без
ведома Сазонова. Возможно, что он сообщил Сазонову о новом
предприятии Герцена и об основании русской типографии в Лон­
доне. Но, узнал ли Сазонов об этом другим путем, так или иначе,
между Герценем и им произошло примирение, и с 1854 года начи­
нается сотрудничество Сазонова в «Вольной русской книгопе­
чатне».
Началась крымская война. Кроме Энгельсона, Герцен не имел
никаких сотрудников, и помощь Сазонова могла быть ему только
желательной. Первым опытом явилась прокламация: «Родной го­
лос на чужбине. Русским пленным во Франции», датированная
12/24 октября 1854 г. Она несколько более удачна, чем прокла­
мации Энгельсона с их подделкой под народную речь, хотя и снаб­
жена религиозными иллюстрациями, производящими иногда
очень странное впечатление в устах «вольтерьянца».
Сазонов обращается к офицерам и солдатам бомарзундского
гарнизона, попавшим после сдачи Бомарзунда во Францию. То­
скующим и скучающим по родине пленникам он рисует контраст
между «вольной Францией» и рабской Россией и рассказывает,
как в 1789 г. французы добились воли для крестьян и отмены
палки для солдат. Он об’ясняет дальше, почему во Франции так

386

сильны симпатии к полякам. «Свергнуть иго немецкого правитель­
ства», дать всем крестьянам вольность и землю и восстановить
независимость поляков — вот, по его мнению, главные задачи, ко­
торые стоят перед русскими 1).
Но участие Сазонова в изданиях Герцена не ограничилось
только этой прокламацией. Уже в первой книжке «Полярной
Звезды» Искандер сообщает читателям, что «нам обещана статья:
«О месте России на всемирной выставке»; зная автора, мы ждем
ее с нетерпением» 2). Статья эта была напечатана во второй книж­
ке. Сказав несколько слов о русской промышленности и месте, за­
нимаемом ею в Европе, Сазонов набрасывает затем крупными
штрихами картину исторического развития России и характери­
зует ее положение и роль вобщемконцерте всемирной цивили­
зации.
Современное западно-европейское общество может быть, по
его мнению, характеризовано, как деспотизм безответственной соб­
ственности ограниченный лотереей. Другая черта, отличающая
западную цивилизацию, это — самодовольство. Буржуазия соз­
дала по образу и подобию своему прессу, по наружности — свобод­
ную, но на самом деле — порабощенную нисколько не менее, чем в
государствах деспотических, и, наконец, образовала так называе­
мое общественное мнение, которое, прямо или косвенно,
но вполне зависит от правительства и от капиталистов. Унижен­
нее и подлее общественного мнения в буржуазной Европе не су­
ществовало никогда ничего в мире.
Россия в области цивилизации нисколько не разнится от За­
падной Европы и отстала в промышленности только потому, что
промышленность теперь находится в эпохе буржуазной, а в Рос­
сии буржуазии нет. Главными причинами этого является, прежде
всего, иное устройство собственности и другие понятия о справед­
ливости. Господство общинной собственности мешало западной
юриспруденции пустить у нас корни. А без этой юриспруденции
буржуазия нигде существовать не может. У нас этого ничего нет,
да и быть не может, следовательно, и промышленность в совре­
менном ее развитии сделается для нас только тогда доступной,
когда выйдет из буржуазной опеки.
После этих далеко не марксистских рассуждений Сазонов на­
брасывает очерк развития русской цивилизации. Господствую1)

Один из пленных бомарзундских офицеров И. Г. Жуков был после дея­
тельным членом «Земли и Воли» и поплатился многолетней каторгой. Умер 30
сентября 1911 г.
2) «Полярная Звезда», том первый, «стр. 232.

25

387

щий ее характер — последовательность, разумная и страстная ра­
зом, в которой общественный фатализм участвовал столько же,
как и личная свобода. Татарское нашествие разрывает связь рус­
ской истории с общеславянской, но в истории Москвы особенно
ярко проявляется «характеристическая черта русского националь­
ного характера — упругость, которую можно сравнить с геройским
постоянством европейского племени». Большую роль, по его мне­
нию, в деле сохранения «национального лица» сыграла славянская
библия, которая «была залогом нашей народности». На ряду с
упругостью, Сазонов называет разумность, то-есть преобла­
дание во всех важных случаях народной жизни рассуждения над
увлечением, расчета над страстью. Эту разумность, доходящую
иногда до геройства, иногда до цинической расчетливости, он ви­
дит во всей политике Москвы и в том, что Россия выбрала себе
учителем не Францию, не Англию, а Голландию.
Но за разумностью следует еще качество, на первый взгляд
ей противоположное, «нестойкость», которое, в отличие от Чаадае­
ва, «человека необыкновенно умного, но считавшего пороком то,
что мы считаем добродетелью», Сазонов считает силой России,
обеспечившей для нее возможность самобытной деятельности, ко­
торая исчезла бы, если бы мы усвоили себе ту или другую систему
преданий из существовавших на Западе в XVII ст., то-есть, под­
чинились бы католическому единству или присоединились бы к
протестантизму.
Из этой «движимости» русского характера в новое время вы­
текает другое свойство, с ней сродное, именно: возможность, же­
лание и талант над собой самими смеяться. Вместо западного са­
модовольства, в России господствует самоосмеяние. В виде примера
Сазонов приводит: «Недоросля» Фонвизина, «Ябеду» Капниста,
«Горе от ума» Грибоедова, «Ревизора» Гоголя, «Свои люди — соч­
темся» Островского.
Но почему же соединение таких основательных и блестящих
свойств не породило оригинальных, деятельных личностей и той
умственной производительности, которая могла бы завоевать себе
место в истории развития европейского человечества?
На этот вопрос Сазонов отвечает, что в замечательных лично­
стях недостатка в России нет, но они или находятся в сфере оффи­
циальной и поглощены там огромностью однообразия и немотой
правительственного организма, или проверяют дух, неприязненный
правительству, и гибнут, не развившись. Остаются одни только
литературные личности, которые могут в известной степени до­

388

стигать и действительно достигают иногда полного расцвета — Пуш­
кин, Лермонтов, Гоголь.
Сазонов указывает и на другие причины, мешающие разви­
тию замечательных личностей. Между прочим, он об'ясняет, по­
чему «любовь занимает в жизни русских людей место, несравнен­
но важнейшее и обширнейшее, нежели на Западе». «Там, вслед­
ствие долгого и многообразного исторического развития, она при­
нимает вообще ход правильный, наперед предвидимый и как буд­
то размеренный, ограничивает свое влияние одной молодостью и
превращается почти в любезную болтовню. У нас силы души, не
поглощенные ни страстною деятельностью партий, ни даже чув­
ством долга и необходимостью труда, предаются с полным самозаб­
вением любви, увлекаясь потоком того, что называют русской
праздностью и русской ленью. Сколько прекрасных, сколько за­
мечательных личностей гибнут в бурях страсти, навсегда теряя
силу участия в какой бы то ни было деятельности, проводя жизнь
в безвыходном унынии или предаваясь беспрестанно новой и веч­
но обманутой надежде отыскать однажды пригрезившийся им
идеал» 1).
Что Россия все же в состоянии «рождать» замечательных лю­
дей, показывает пример Чаадаева, и Сазонов дает подробную ха­
рактеристику этого западника. Кончается статья следующим про­
гнозом:
«Все, что я говорю о России и русских, можно, пожалуй, на­
звать панегириком или, по крайней мере, апологией. Но я сначала
об’явил, что не имею сатирического расположения. Дело не в на­
звании. Есть ли в моей апологии истина? Вот вопрос, а в том, что
я от истины не отступил, убеждает моя научная совесть.
«Мне также было бы неприятно, если бы приняли за наме­
ренную сатиру описания некоторых частностей западного разви­
тия. которыми моя статья начинается. Я нисколько не принад­
лежу к ненавистникам европейского Запада. Живши долго в раз­
ных странах его, я свыкся с его нравами, уважаю и люблю вели­
кие национальности, его составляющие, особенно Францию, кото­
рую я считаю вторым отечеством.
«Франции я повторил в новом виде те укоры, которые опа
слыхала от любимых сынов своих; но от укоров далеко до прокля­
тия или до приговора. Приговора я не произнесу не только Фран­
ции, матери революций, в будущности которой я уверен, но даже
1)

Ср. Милюков П. «Любовь у идеалистов тридцатых годов» в сборнике:
«Из истории русской интеллигенции». Спб., 1903 г.

389

ни Англии, эгоистической, но трудолюбивой, ни Германии, тяже­
лой на под’ем, но глубокой и решительной в убеждениях.
«Западу предстоит обновление так же, как и нам самим. Пе­
рерожденная Россия займет свое место в Европе преобразованной,
и тогда примиренные народные массы не будут упрекать одна
другую так, как упрекают теперь друг друга привиллегированные
классы различных наций. Западные европейцы перестанут счи­
тать освобожденных русских варварами, а мы не будем более меч­
тать о скорой гибели гниющего Запада и о всемирном господстве
славянского племени.
«Для всех племен, для всех идей и для всякого труда есть на
земле место. Соединим наши усилия для того, чтобы не было ни­
где притопа, пристанища для рабства, для невежества и для лжи».
Заключение статьи звучит, как скрытая полемика против Гер­
цена, окончательно разочаровавшегося в «старом мире». Оно ука­
зывает, что между Сазоновым и Герценом продолжали существо­
вать значительные принципиальные разногласия, и что в споре
между «лишними людьми» и «желчевиками» первый скорее при­
нял бы сторону Чернышевского, который, несмотря на свое при­
знание спасительной роли русской общины, резко восставал про­
тив всех мечтавших «о скорой гибели гниющего Запада» и в статье:
«О причинах падения Рима» подверг взгляды Герцена беспощад­
ной критике. В отличие от Герцена, Сазонов, вместе с ним пере­
живший годы реакции после 1848 г., не изверился в способности
Запада справиться самостоятельно со всеми «проклятыми вопро­
сами», которые ставились на очередь процессом общественной эво­
люции.
Возникли ли на этой почве опять какие-нибудь разногласия
между Герценом и Сазоновым, убедился ли последний, все еще
тесно связанный с «марксидами» 1), что он не может работать вме­
сте с Герценом,— мы не знаем, но статья, которую мы только что
изложили, является последней статьею Сазонова, напечатанной в
издании «Вольной русской книгопечатни». На этот раз они разо­
шлись навсегда.
1)

В бумагах Маркса мы нашли принадлежащий Сазонову немецкий пере­
вод известного стихотворения: «Русский бог», напечатанного во второй книжке
«Полярной Звезды». Но третья строфа не сходится с оригиналом даже в другом
известном варианте этого стихотворения (См. Вяземский II. «Полное собрание
сочинений», том третий, стр. 451). Вместо «Бог пришельцев, иноземцев, перешед­
ших наш порог, бог в особенности немцев»,— сказано в обратном переводе на рус­
ский: «Бог бездомных, бог бродяг, осаждающих наш порог, бог всех выброшен­
ных на чужбину». Сделано ли это смягчение, чтобы пощадить «немецкий патрио­
тизм» Маркса, или существовал еще третий вариант, нам неизвестный?

390

Вообще, с 1854 г. Сазонов опять начинает более усердно за­
ниматься литературной деятельностью. Вероятно, обострение отно­
шений между Францией и Россией дало ему возможность вернуть­
ся в Париж. Он издает анонимно книгу, посвященную Николаю:
«Правда об императоре Николае», которая очень выгодно отличает­
ся от наполнявших тогда книжный рынок сочинений о России 1).
Параллель между грозным вершителем судеб Европы и Хлестако­
вым проведена не без таланта и оригинальности.
В 1855 г. Сазонов становится одним из редакторов лучшего
тогда критического обозрения «L'Athenaeum Français», ставив­
шего себе те же задачи, что английский «Athenaerun» 2). Он пи­
шет, между прочим, о «русских и немецких народных сказках», о
«чешской литературе», о «русских патронимических именах» и
т. д. и помещает там множество критических статей, подписанных
то собственным именем, то псевдонимом К. Штахеля (К. Stachel).
С прекращением этого журнала мы опять теряем Сазонова из
виду. Мы знаем только, что в 1858 г. он хлопотал о возвращении в
Россию. Вероятно, это разрешение было ему выдано на таких
условиях, что он предпочел не воспользоваться «милостью». Ком­
мунист для Западной Европы, крайний «западник», Сазонов к
этому времени превратился в убежденного «конституционалиста»
для России. Он становится «реальным политиком» и сближается
с либеральными элементами русского дворянства в Париже. В
1859 г. он является уже главным редактором международного обо­
зрения, выходившего на французском языке,— «La Gazette du
Nord», — ставившего себе целью знакомить европейцев с жизнью
северо-европейских стран (России и Скандинавии). Издателем
журнала является некий Gabriel de Rumine (Гавриил Рюмин).
Сазонов напечатал в этом журнале ряд статей об освобожде­
нии крестьян, в которых он подчеркивает необходимость для Рос­
сии избежать «пролетариата, этой зияющей язвы современных об­
ществ», и доказывает, что, если «нам удастся организовать сво­
бодный народ, среди которого не будет пролетариев, то нам будут
прощены все наши грехи» 3). Он посвящает также подробную статью
1)

«La verité sur l’empereur Nicolas. Histoire intime de sa vieet de sor
regne par un russo». Paris, 1854. Ec упоминает проф. E. Тарле в статье: «Само­
державие Николая I и французское общественное мнение»; «Былое», 1906 г.,
октябрь, стр. 155—56. Но авторство Сазонова, на которое указывает в своих
«Lettres slaves» Островский, осталось ему неизвестным. См. также Бурцев, В.
«За сто лет». Второй отдел, стр. 37.
2)
«L’Athenaeum Français. Revue universelle de la science et des beaux
arts». Последний номер вышел 26 июня 1855 г.
3) «Gazette du Nord», 1859 г.— 3, 10 и 17 декабря; 1860 г.— 7, 21 и 28 янв.,
18 февраля и 3 марта.

391

положению евреев в России и высказывается за полное равнопра­
вие их 1). Кроме того, он написал несколько статей, в которых
знакомил иностранцев с русской литературой, в том числе очень
интересную статью о Герцене,цитированную нами выше.
В этом журнале, в корреспонденции из Петербурга от 23 апре­
ля 1860 г., мы встречаем совершенно неожиданно имя Маркса 2).
Говоря о лекциях Молинари, петербургский корреспондент заме­
чает:
«Вряд ли этот брюссельский писатель сам считает себя очень
сильным в области политической экономии, науки, которая насчи­
тывает теперь среди своих представителей таких оригинальных
исследователей, как Карл Маркс, Стюарт Милль, Кэри, Прудон и
другие».
Мы видим, что «Критика политической экономии» имела уже
читателей в России через несколько месяцев после ее появления.
Несмотря на связи Рюмина 3), несмотря на то, что в журнале
подчеркнута была «великодушная инициатива» нового русского
«Галилеянина», старому революционеру пришлось наткнуться
на очень неприятное отношение к нему некоторых «русских ари­
стократов», за которыми стояло русское посольство. Сазонов не
прерывал сношений с европейской эмиграцией и, вместе с «маркси­
дами» — Кугельманом, Гессом, Шили,— организовал, между про­
чим празднество по поводу столетия со дня рождения Шиллера 4).
Участие Сазонова в вечере, устроенном русской колонией, вызва­
ло скандал. В написанной по этому поводу статье Сазонов дока­
зывает, что он предпочитает Александра Второго Иоанну Грозному,
и что, если это значит быть революционером, то он действительно
революционер. Действовали ли тут какие-нибудь посторонние
влияния, напугавшие Рюмина, или нет, но журнал прекратился
уже к 1860 г.
К этому времени относится последнее известное нам письмо
Сазонова к Марксу. В 1859 г. известный натуралист Карл Фогт
выступил против «марксидов» и в особенности против их шефа
Карла Маркса с целым рядом обвинений, гнусность которых мо­
гла конкурировать только с их нелепостью. Маркс ответил блестя­
щим памфлетом: «Господин Фогт», где доказал всю никчемность
1)

«Gazette du Nord», 1860 г., 7 апреля.
2) «Gazette du Nord», 1860 г., 5 мая.
3) В журнале принимал участие и Жеребцов, которому Добролюбов посвя­
тил свою известную статью («Русская цивилизация, сочиненная г. Жеребцо­
вым»).
4) «Gazette du Nord», 1859 г., 12 и 19 ноября.

392

обвинений взбеленившегося профессора и его тесные связи с На­
полеоном. Именно в этом памфлете мы находим письмо неназван­
ного Марксом «известного русского писателя» 1):
«Мой дорогой Маркс!
«С крайним негодованием узнал я о клеветах, распространяе­
мых на ваш счет и опубликованных в статье Эдуарда Симона в
«Revue Contemporaine». Что меня в особенности удивило, так это
то, что Фогт, которого я не считал ни дураком, ни негодяем, в со­
стоянии был так низко пасть, как это свидетельствует его брошю­
ра. Мне не нужно было никаких доказательств, чтобы быть уве­
ренным, что вы неспособны на низкие и грязные интриги, и мне
было тем более неприятно читать все эти инсинуации, что как-раз
в то время, когда их печатали, вы дали ученому миру первую
часть прекрасного труда, который должен формировать экономи­
ческую науку и поставить ее на новые и более солидные основы...
«Мой дорогой Маркс, не обращайте внимания на все эти низо­
сти; все серьезные и честные люди за вас, но они ждут от вас чегонибудь другого, чем эта бесплодная полемика: им хотелось бы
иметь поскорее окончание вашего прекрасного труда. Ваш успех
колоссален среди мыслящих людей, и, если вам приятно будет уз­
нать, какое впечатление произвели ваши доктрины в России, то
я скажу вам, что в начале этого года профессор... читал в Москве
публичный курс по политической экономии, и первая лекция его
была парафразом вашего последнего труда 2). Вместе с этим пись­
мом я посылаю вам номер «Gazette du Nord», из которого вы мо­
жете видеть, с каким уважением относятся к вам в моей стране 3).
Прощайте, дорогой Маркс, берегите свое здоровье и работайте, как
и прежде, для просвещения мира, не обращая внимания на мелкие
глупости и мелкие мерзости. Верьте дружбе преданного вам...»
В 1860 или 1861 г. Сазонов опять покидает Париж, на этот
раз навсегда. Он переехал в Женеву, откуда, как раньше из Пари­
жа, он корреспондировал также в русские журналы. Статьи его
под именем Штахеля печатались в «Отечественных Записках» и
«Петербургских Ведомостях». Известный библиограф Геннади
упоминает также о корреспонденциях, которые Сазонов писал в
«Наше Время» под именем Феопотала 4).
1)

Karl Marx. «Herr Vogt». London, 1660, стр. 5—9. К сожалению, нам не
удалось найти в бумагах Маркса оригинал этого письма, но все его содержание
показывает, что автором его является Сазонов.
2) Мне не удалось проверить это показание.
3) Сазонов говорит о выше цитированной корреспонденции из Петербурга.
4) Геннади, Г. «Краткие сведения о русских писателях и ученых, умер­
ших в 1860—62 гг.». «Русский Архив», 1864 г., стр. 1099.

393

В Женеве Сазонов опять сблизился с Иоанном-Филиппом Бек­
кером. В бумагах этого заслуженного ветерана европейской рево­
люции, которому пришлось еще двадцать лет спустя в той же са­
мой Женеве познакомиться с основателями русской социал-демо­
кратии, я нашел записку, составленную Сазоновым (в апреле
1862 г.), по всей вероятности, для его немецких друзей. Она должна
была выяснить значение крестьянской реформы и роль «интел­
лигенции», для которой Сазонов нашел подходящее имя в словаре
XVIII века.
«В последнее время, — пишет Сазонов, — в России замечает­
ся моральное и материальное движение, достойное внимания вся­
кого серьезного наблюдателя. Освобождение крестьян, которое
давно уже подготовлялось и требовалось общественным мнением,
но задерживалось вследствие нелепого упрямства..., в настоящее
время представляет совершившийся факт. Это — полный эконо­
мический переворот в самых основах русского общества. До на­
стоящего времени одна половина земельной площади принадле­
жала государству, а другая — сотне тысяч дворянских семейств.
Начиная со следующего года, 40.000.000 собственников будут де­
лить эту собственность с государством и дворянами. Вся всемир­
ная история не знает другого примера такой колоссальной эконо­
мической революции. 1789 год оставлен совершенно в тени.
«Вполне понятно, что она повлечет за собой самые серьезные
последствия, ибо история учит нас, что экономические изменения
необходимо сопровождаются изменениями политическими и со­
циальными.
«Русское дворянство в последних своих собраниях в губер­
ниях Тверской, Московской, Петербургской проделало свою ночь
4 августа и потребовало отмены всех классовых привиллегий и со­
зыва национального представительства, выбранного всей нацией.
«В России образовалась группа людей, число которых растет
с каждым днем. Ни по своим интересам, ни по своим убеждениям
они не принадлежат к определенному классу и скорее представ­
ляют и защищают со страстью и энтузиазмом общие тенденции
современной цивилизации. Это то, что во Франции в XVIII веке
называли die Aufklärungspartei (партией просвещения) и что те­
перь существует только в России.
«Будущее этой страны отныне может считаться завоеванным
для прогресса, и этот прогресс ляжет огромным весом на весы су­
деб человечества. Можно опасаться только, чтобы будущее, о ко­
тором мы говорим, не было скомпрометировано, с одной стороны,
невежеством народных масс, а с другой, легкомыслием и утопиче394

скими тенденциями дворян. Во всяком случае, раньше или позже
свобода, если только ее сумеют сохранить, восстановит равновесие».
Записка эта является духовным завещанием талантливого не­
удачника, одного из оригинальнейших представителей русской
интеллигенции. В том же 1862 году, 5 ноября, Сазонов умер.
VI.
Переходим теперь к другому «русскому аристократу», на этот
раз совершенно иного калибра. В русской колонии Парижа были
уже и тогда самые разнообразные элементы. Бок о бок с людьми,
хотя и безалаберно подчас, но искренно искавшими ответа на вся­
кие «проклятые вопросы», мы находим Репетиловых и Загорецких, встречаем также всякого рода «сотрудников» и «осветителей».
«Не должно думать, — пишет Анненков, — чтобы эта азарт­
ная игра со всем содержанием Парижа велась только людьми, ли­
тературно и политически развитыми: к ней примешивались часто
и такие особы, которые имели совсем иные цели в жизни, — не
культурные. Так, по дороге в Европу, я получил рекомендатель­
ное письмо к известному Марксу от нашего степного помещика,
также известного в своем кругу за отличного певца цыганских
песен, ловкого игрока и опытного охотника. Он находился, как
оказалось, в самых дружеских отношениях с учителем Лассаля
и будущим главой интернационального общества; он уверил
Маркса, что, предавшись душой и телом его лучезарной пропо­
веди и делу водворения экономического порядка (sic!) в Европе,
он едет обратно в Россию, с намерением продать все свое имение
и бросить себя и весь свой капитал в жерло предстоящей рево­
люции. Далее этого увлечения пойти не могло, но я убежден, что,
когда лихой помещик давал все эти обещания, он был в ту минуту
искренен. Возвратившись же на родину, сперва в свои имения, а
затем в Москву, он забыл и думать о горячих словах, прозвенев­
ших некогда так эффектно перед изумленным Марксом, и умер
не так давно престарелым, но еще пылким холостяком в Москве.
Не мудрено, однако же, что после подобных проделок как у са­
мого Маркса, так и у многих других сложилось и долгое время
длилось убеждение, что на всякого русского, к ним приходящего,
прежде всего должно смотреть, как на подосланного шпиона, или
как на бессовестного обманщика. А дело, между тем, гораздо
проще об’ясняется, хотя от этого и не становится невиннее!» 1).
1)

Анненков, Н. В., «Литературные воспоминания и критические статьи
Спб. 1881 г., стр. 155—56.

395

Вот все, что сообщает нам Анненков о «лихом помещике», ко­
торый так ловко надул доверчивого Маркса. Из всего этого пове­
ствования явствует, что, если Анненков и воспользовался реко­
мендательным письмом пылкого прозелита «будущего главы ин­
тернационального общества», то он все же и тогда уже очень хо­
рошо знал, с кем имеет дело.
Конечно, воспоминания Анненкова писаны были чуть ли не
тридцать лет спустя после описываемых событий, и неудивительно,
что он мог легко спутать и лица, и имена.
Но уже в самом рассказе чувствуется какой-то странный
скачок от «лихого помещика» к «подосланным шпионам» или
«бессовестным обманщикам». И возникает вопрос, не был ли этот
«лихой помещик» в «близких дружеских отношениях» и с самим
Анненковым? А если это действительно так, то чем об’ясняется
тенденция Анненкова валить с больной головы на здоровую? Кое
какой свет на этот вопрос бросает то самое письмо, которое обес­
печило Анненкову хороший прием у «учителя Лассаля». Я нашел
его совершенно случайно в бумагах Маркса. Оно написано пофранцузски, и я даю его в русском переводе.
«Мой дорогой друг.
«Я рекомендую вам г-на Анненкова. Это — человек, который
должен понравиться вам во всех отношениях. Его достаточно уви­
деть, чтобы полюбить («il suffit de le voir pour l'aimer»).
«Он вам сообщит новости обо мне. Я не имею теперь возмож­
ности высказать вам все, что я хотел бы, так как через несколько
минут я уезжаю в Петербург.
«Будьте уверены, что дружба, которую я питаю к вам, вполне
искрения. Прощайте, не забывайте вашего истинного друга
Толстого».
На письме нет ни даты, пи адреса. Но оно, несомненно, писано
в начале 1846 г. В ноябре 1845 г. Анненков, как это видно из его
письма к Герцену, был еще в Петербурге, хотя уже собирался в
Париж 1). А он сам рассказывает, что письмо получил по дороге
в Европу.
Встретился ли он с Толстым в Берлине или в другом
германском городе, теперь нет никакой возможности установить.
Но из текста письма, во всяком случае, видно, какие нежные чув­
ства питал к Анненкову наш «лихой помещик», alias Толстой.
Кто же был этот загадочный Толстой, имя которого Анненков
не считал нужным назвать, хотя он уже был тогда покойником?
1)

«Из переписки недавних деятелей».— «Русская Мысль», 1892 г.,
июль, стр. 100.

396

Не подлежит никакому сомнению, что это — тот самый Тол­
стой, о котором Маркс пишет из Брюсселя Гервегу в письме от
26 октября 1847 г. 1):
«Я хотел тебя еще просить, не можешь ли ты узнать у Баку­
нина, каким путем, каким образом и каким способом я могу до­
ставить письмо Толстому?»
Издатель писем к Гервегу, со свойственной ему скоропали­
тельностью, указывает в примечании, что это «граф Лев Толстой —
известный русский романист». Но автору «Войны и Мира» было
тогда едва 17 лет, и он находился в это время в Казани. В 1847 г.
он «по расстроенному здоровью» оставил университет и переехал
в Ясную Поляну, где и пробыл до 1851 г. За границу он в первый
раз выехал в 1857 г.
Из писем Маркса вытекает, что с этим Толстым связан был
тесно Бакунин. Мы имеем еще одно показание, где оба эти имени
называются вместе. Карл Грюн, один из главных представителей
немецкого «истинного социализма», сейчас же после смерти Ба­
кунина опубликовал свои воспоминания о нем.
«Мы встречались,— пишет он,— неособенно часто. Это об’ясня­
лось преимущественно тем, что мы вели прямо противоположный
образ жизни. Бакунин и другие русские, из которых я помню еще
только какого-то графа Толстого, в сущности, ничем не занима­
лись, кроме чтения газет.
«Они обращали ночь в день, и день в ночь и вставали обыкно­
венно не раньше 12 часов, а обедали только в шесть. Пробыв в
кафэ до 3, 4 или 5 часов утра, они отправлялись на покой, чтобы
на другой день вновь начать эту адскую жизнь» 2).
Неттлау, биограф Бакунина, со своей стороны, думает, что
это — граф Д. Толстой, бывший от 1866 до 1880 г. министром на­
родного просвещения и от 1882 до 1889 г. министром внутренних
дел. Но и это предположение не выдерживает критики. Будущий
министр родился в 1823 г. и в 1843 г., по окончании курса в
царскосельском лицее, поступил на службу в канцелярию импе­
ратрицы.
Неттлау ссылается на заметку в «Колоколе» по поводу назна­
чения Д. Толстого министром народного просвещения, в которой
якобы сказано, что он был учеником Бакунина. Но Неттлау не
понял русского текста. Заметка Герцена озаглавлена «Катков и го­
сударь». В ней имеется следующий апостроф по адресу Толстого.
1)

«Briefe von und an Georg Herwegh. Herausgegeben von Marcel Her­
wegh». München, 1896, S. 89.
2) Karl Grün.— «Michel Bakunin».— «Die Wage». 18 August 1876, S. 49S.

397

«Граф Толстой, вы эксперт и знаток по этой части, это ваша спе­
циальность... Как вы насчет искренности обращения старого ге­
гелиста, старого шеллингиста, расцветшего в зловредном обществе
Белинского и Бакунина?» 1). Ясно, что речь идет именно о Кат­
кове, а не о Толстом, как ученике Белинского и Бакунина. Если
у Анненкова могли быть какие-нибудь основания не называть
своего старого друга, рекомендовавшего его Марксу в таких востор­
женных выражениях, то ни Герцену, ни Бакунину не приходи­
лось церемониться с графом Толстым. А, между тем, они нигде
не упоминают о его причастности к их старому кружку.
Но был еще один граф Д. А. Толстой, он тоже занимал по­
сле крупный административный пост. «Проезжая через Париж в
1846 г.,— пишет Анненков в своих воспоминаниях о Гоголе.—
я случайно узнал о прибытии туда же Николая Васильевича,
остановившегося, вместе с семейством гр. Толстого (впоследствии
обер-прокурора синода), в отеле улицы de la Paix» 2).
Этот Толстой обер-прокурорствовал от 1852 до 1862 г. Но и он
не мог быть нашим Толстым. В начале сороковых годов это был
вполне сложившийся человек, крайний аскет, один из трех глав­
ных адресатов в переписке Гоголя с друзьями, видевший вещи
«не с европейской заносчивой высоты, а прямо с русской здравой
середины» 3).
Итак, ни Лев Толстой, ни Д. Толстой, ни А. Толстой не могли
писать выше приведенное письмо Марксу. Этим Толстым, по на­
шему предположению, мог быть только другой член тогдашней
русской колонии Парижа — Яков Николаевич Толстой, друг Пуш­
кина и Грибоедова, один из первых русских революционеров и
эмигрантов, а затем один из первых русских... ренегатов и шпио­
нов, предшественник Рачковского и Гартинга на дипломатическополицейской службе в Париже.
Старший из трех сыновей богатого тверского помещика,
Осташковского уезда предводителя дворянства, Яков Николаевич
Толстой родился в 1791 г. 4). Воспитывался он в пажеском корпусе.
Пробыв короткое время на военной службе, он вышел в отставку,
но, с началом отечественной войны, опять вступил в ряды ар­
мии и принял участие в походах 1812—14 гг. В 1817 г. он был на1)

«Колокол», № 225, 1 августа 1866 г., стр. 1841.
2) Анненков, П. В., «Литературные воспоминания». Спб. 1909, стр. 66, или
«Воспоминания и критические очерки». Том первый, 1877, стр. 236.
3) Шенрок, В. И. «Материалы для биографии Гоголя». Том четвертый. Мо­
сква 1897, стр. 308, 457, 570, 596—611.
4) Модзалевский, Б., «Я. Н. Толстой». «Русская Старина», 1899 г., сентябрь,
стр. 587—614, и октябрь, стр. 175—190.

398

значен старшим ад’ютантом к А. А. Закревскому, тогда дежур­
ному генералу главного штаба, а после прославившемуся на посту
московского генерал-губернатора своей энергичной борьбой с яз­
вой просвещения и вольномыслия.
Вероятно, уже в 1818 г. Толстой сделался членом «Союза Бла­
годенствия» и принимал деятельное участие в организованном
членами этого союза обществе «Зеленой Лампы». Одно время он
даже был его президентом. В кружке, собиравшемся у его осно­
вателя, Никиты Всеволожского, а после и у Толстого, мы встре­
чаем Каверина, Трубецкого, Улыбышева, Энгельгардта, по дру­
гим известиям — и Гнедича. Одним из самых прилежных членов его
был Пушкин, который именно тогда близко сошелся с Толстым.
За бутылкой вина и вперемежку с рассказами о различных по­
хождениях молодые люди занимались и более серьезным делом.
Дебатировали вопросы дня, обменивались мыслями, делились
плодами чтения. Это был, как вспоминал после в одном из своих
посланий Толстому Пушкин,
«...Приют гостеприимный:
Приют любви и вольных муз,
Где с ними клятвою взаимной
Скрепили вечный мы союз;
Где дружбы знали мы блаженство,
Где в колпаке за круглый стол
Садилось милое равенство;
Где своенравный произвол
Менял бутылки, разговоры,
Рассказы, песни шалуна,
И разгорались наши споры
От искр, и шуток, и вина...»

«Наиболее ясный намек на оппозиционный элемент в собра­
ниях «Зеленой Лампы» (хотя и не упоминая о ней),— по мнению
г. В. Семевского 1),
Пушкин делает в послании к одному из его
товарищей по этому кружку — В. В. Энгельгардту; в конце посла­
ния (1819 г.) Пушкин говорит:
«С тобою пить мы будем снова,
Открытым сердцем говоря
На счет глупца, вельможи злого,
На счет холопа записного,
На счет небесного царя,
А иногда на счет земного».

Полиция напала на след этого тайного общества после исто­
рии в Семеновском полку. Но оно уже начало распадаться в 1819 г.
1)

Семевский, В. И. «Политические и общественные идеи декабристов».
Спб., 1909 г., стр. 437—8.

399

«Минутные друзья минутной молодости» разбрелись в разные
стороны. 24 октября 1819 г. Пушкин писал П. Б. Мансурову: «Tol­
stoy болен... «Зеленая Лампа» нагорела, кажется, гаснет, а жаль:
масло есть... Но говори мне о себе, о военных поселениях, — это
все мне нужно, потому что я люблю тебя и ненавижу деспотизм» 1).
Толстой скоро углубился в научные занятия и начал штуди­
ровать философию. На это намекают и обращенные к нему «Стан­
сы» Пушкина:
«Философ ранний, ты бежишь
Пиров и наслаждений жизни,
На игры младости глядишь
С молчаньем хладной укоризны.
Ты милые забавы света
На грусть и скуку променял
И на лампаду Эпиктета—
Златой горациев фиал.
Поверь, мой друг: она придет,
Пора унылых сожалений,
Холодной истины, забот
И бесполезных размышлений.
Зевес, балуя смертных чад,
Всем возрастам дает игрушки;
Над сединами не гремят
Безумства резвые гремушки.
Ах, младость не приходит вновь!
Зови же сладкое безделье
И легкокрылую любовь
И легкокрылое похмелье!
До капли наслажденье пей,
Живи беспечен, равнодушен,
Мгновенью жизни будь послушен
Будь молод в юности твоей!»

В 1820 г. Толстой, вместе о князем Евг. Оболенским, образо­
вал тайное общество в Измайловском полку. С закрытием «Зе­
леной Лампы», его литературные связи не только не прекраща­
ются, но еще более крепнут и расширяются. Он рискует даже вы­
ступить на литературное поприще и дебютирует сборником сти­
хотворений под названием: «Мое праздное время, или собрание не­
которых стихотворений Якова Толстого». Образцы, приводимые г.
Модзалевским, подтверждают его вывод, что «стихотворная дея­
тельность Толстого не выходила из рядов скромной посредствен­
ности».
1)

У Семевского слова «Tolstoy болен» опущены, а, между тем, они ука­
зывают, какую большую роль играл он в этом кружке.

400

В апреле 1823 г. Толстой уезжает за границу для излечения
какой-то болезни ног. Он устроился в Париже, но не прерывал
сношений с декабристами, как об этом свидетельствует адресо­
ванное ему письмо А. Бестужева (Марлинского), в котором послед­
ний сообщает целый ряд литературных и политических новостей,
между прочим, и об издании «Полярной Звезды» 1).
В Париже наш «философ ранний» быстро сбросил с себя око­
вы «грусти и скуки». После 14 декабря 1825 г. ему так же, как и
Николаю Тургеневу, трудно было вернуться в Россию. Имена их
упоминались в откровенных показаниях некоторых декабристов.
Так, Семенов показал, что именно Николай Тургенев привлек Тол­
стого в тайное общество 2). И вместе с И. Тургеневым он предпо­
чел остаться за границей.
На первых порах он пытался выдержать характер, но ну­
жда — он скоро запутался в долгах — заставила его пойти в Ка­
носсу. Попытка оправдаться во взводимых на него обвинениях ни
к чему не привела. А в ответ на просьбу о помиловании он полу­
чил суровый приказ вернуться без всяких промедлений на роди­
ну. Вполне основательно не доверяя николаевской «Фемиде», ко­
торая тогда слепо и свирепо разила правого и виноватого, он остал­
ся в Париже, но благоразумно мотивировал свой отказ невозмож­
ностью уехать от своих кредиторов. Ему нужна была не только
«гарантия», но и «субсидия».
С этого времени, в течение десятилетий, терзаемый «унылы­
ми сожалениями», Толстой старается пристроиться во француз­
ской печати «генеральным консулом по русской литературе», как
назвал его старый друг его, князь П. Вяземский 3). Он пишет ряд
опровержений, направленных против авторов, писавших о Рос­
сии. С помощью того же Вяземского он находит работу в русских
журналах.
Но литературный заработок его был слишком недостаточен.
Долги росли, и Толстой,— решив добиться казенной субсидии,—
из кожи лезет, чтобы доказать русскому правительству, что он —
верный «патриот своего отечества» и не за страх, а за совесть.
Он берет на себя миссию защищать не русский народ, а «Рос­
сию» во французской прессе. «Как видно из его писем, он по1)

А. Бестужев. «Письмо от 3 марта 1824». «Русская Старина». 1889 г. Но­
ябрь. Стр. 376—7.
2) «И. И. Тургенев в своем оправдании». «Русская Старина». 1901 г. Ок­
тябрь. Стр. 208.
3) Вяземский. Полное собрание сочинений. Том I, сс. 245—259. Статья по
поводу одной французской брошюры Толстого.

26

401

сылал свои сочинения в Россию, старался распространять их сре­
ди сильных мира сего, хлопотал о том, чтобы государю стала из­
вестна его ревностная деятельность во славу России».
Его пылкая защита подвигов русской армии в 1828 г., нако­
нец, обратила на него благосклонное внимание «сфер». Но он
опять «пересолил» в одной брошюре, направленной против султа­
на Махмуда. Он плохо уловил настроение «сфер», и в «субсидии»
ему продолжали отказывать. Долги его быстро росли, и к 1830 г.
он уже задолжал своим кредиторам свыше 29.000 франков. Нако­
нец, в 1835 г. ему улыбнулась фортуна. Брат фельдмаршала Паске­
вича обратился к нему с просьбой написать биографию покори­
теля Варшавы. Работу эту он выполнил так удачно, что «отец ко­
мандир» сделался отныне его покровителем. В августе 1836 г. Бен­
кендорф вызвал его в Петербург, при чем, по приказу Николая,
ему выдали 10.000 р. в Париже на уплату долгов. В январе 1837 г.
он уже был в России, а 29 января 1837 г., в тот самый день, когда
друг его молодости — Пушкин — в страданиях доживал свои
последние часы, граф А, X. Бенкендорф писал С. С. Норову, быв­
шему в то время управляющим министерством народного про­
свещения, следующее письмо:
«Государь император высочайше повелеть соизволил: отстав­
ного гвардии штабс-капитана Якова Толстого назначить коррес­
пондентом министерства народного просвещения в Париже, куда
он вслед за сим должен отправиться».
Толстому назначено было жалование в размере 3.800 р. в год,
при чем, — вероятно, чтобы подчеркнуть истинный характер но­
вого подвижника на поприще народного просвещения, — деньги
эти должны были пересылаться главным казначейством в третье
отделение, а оттуда Толстому.
«Должность, которую занял Толстой с этого времени и на
которой оставался почти до самой своей смерти, — пишет его био­
граф,— была крайне загадочна и неопределенна. Так, место это
не считалось служебным, а между тем он своевременно получал
чины и ордена; по министерству народного просвещения он не
состоял на службе, однако был с ним в постоянных сношениях, и
дело об его определении сохранилось в архиве этого министер­
ства; в то же время он числился «по особым поручениям» при III
отделении собственной его величества канцелярии и даже на
службу был определен по «отношению» графа Бенкендорфа. По
словам Якова Николаевича, место его «было единственное, не
определенное никакими штатами» и создано было с целью «за­
щищения России в журналах» и опровержения статей, противных

402

России. Кроме этой, так сказать, литературной стороны, на Тол­
стом лежала еще обязанность иметь постоянные сношения как
с министром народного просвещения, так и с управляющим треть­
им отделением, так как оба одинаково являлись его начальни­
ками. Сверх того, он писал в Петербург, особенно в конце каж­
дого года, оффициальные депеши и сообщения, содержание кото­
рых нам неизвестно. Бывали и еще какие-то неопределенные по­
ручения, входившие в разряд «особых».
Почетный биограф почему-то стесняется назвать вещь ее на­
стоящим именем и несколько наивничает в своих стараниях «с
точностью определить круг обязанностей, лежавших» на Толстом.
Тридцать серебреников, которые получал наш «философ ран­
ний», были вещественной мздой за «невещественные», но в то же
время довольно земные услуги.
Мы сейчас увидим, какие «особые» поручения выполнял Тол­
стой. Да и сам чиновный биограф отмечает, что «служебные обя­
занности Толстого заставляли его быть постоянно среди людей
самых разнообразных направлений, вслушиваться в их разго­
воры, наблюдать за ними и тем самым, конечно, навлекать на себя
подозрения; к тому же, его служебное положение не могло не сде­
латься известным».
Ему, однако, долго удавалось скрыть свое настоящее поло­
жение даже от многочисленных друзей и приятелей. Тем из них,
которым казалось странным совмещение должности «correspon­
dant du ministre de l'instruction publique» с его радикальными
взглядами, он сообщал, что не обязан писать ни о каких частных
делах.
Характерно, что Вяземский еще в 1875 г. как будто ничего
не подозревает о его настоящей роли. «Все русские, посещавшие
Париж, находили в нем усердного и многосведущего путеводи­
теля. Он во многом совершенно опарижился, но оставался русским
до сердцевины, до мозга костей своих».
Но другой приятель Толстого, В. Муханов, отмечает в своем
дневнике: «При встрече с кем-либо он скорее спрашивает, чем
рассказывает сам».
Логика его занятий превратила его из корреспондента в до­
носчика, в литературного агента-провокатора. Обязанный рефери­
ровать не только о развитии французского просвещения, но и об
отражении его в умах наезжавших в Париж соотечественников,
Толстой, чтобы дать доказательства своей «полезности», вынуж­
ден был не только доносить о поступках русских путешественни­
ков, но и толкать их по пути «вольномыслия». И если Рачковским

26*

403

и Гаргингам нужно было провоцировать террористические акты,
то их предшественнику достаточно было вызывать своих сооте­
чественников на разговоры или побуждать их к литературным ак­
там, направленным против главных устоев николаевского режи­
ма. Иные времена — иные песни. Но и в старое доброе время нужно
было заслужить свои серебреники.
Когда парижский приятель Толстого, князь П. В. Долгоруков,
под псевдонимом графа Almagro, .напечатал в 1843 г. свою книгу
о русском дворянстве 1), наш «сотрудник» сейчас же сообщил в
длинной кляузе, что «Долгоруков думает, что его книга может
служить пугалом, с помощью которого он добьется всего, что толь­
ко взбредет ему на ум. На замечание, что правительство, по всей
вероятности, предложит ему вернуться в Россию, он ответил, что
откажется выполнить такой приказ» 2) и т. д., и т. д. В результа­
те доноса Долгорукову приказано было немедленно выехать в Рос­
сию. По возвращении он был арестован и сослан в Вятку.
В деле с Головиным Толстой держал себя еще гнуснее.
«Перед от’ездом моим из Петербурга, — пишет Головин в сво­
их курьезных «Записках», — брат мой просил Уварова, нельзя
ли дать мне какое-нибудь занятие за границей. Министр ответил:
«У меня только литературный один корреспондент в Париже, но
я поищу какое-нибудь занятие». Естественно было, что, приехав
в Париж, я осведомился, кто этот счастливец.— Толстой,— говорят
мне; показывают его карточку, на ней преважно стоит: «Corres­
pondant du ministre de l'instruction, publique». Я к нему с ви­
зитом.
«Я,— говорит,— вам скажу откровенно, что я имею обязанно­
стью также опровергать статьи, противные России... Он приба­
вил:— Я напишу Уварову, а вы, со своей стороны, попросите» 2).
Уваров оказался плохим конспиратором. Он забыл, для чего
требовалась вывеска министерства народного просвещения, а, мо­
жет быть, и просто хотел избавиться от надоедливого просителя.
«Ответ графа Уварова был, что Толстой не у него, а у графа Бен­
кендорфа под начальством и что он ему обо мне ничего не писал.
Выходя раз вместе от князя Петра Долгорукова, Толстой меня
спрашивает об решении Уварова, Я докладываю: не знаю, должен
ли ему сказать, но, так как он одобрил, то я и бухнул. Толстой
мой почернел до волос».
1)

«Notice sur les principalcs familles de la Russie». Paris, 1843.
2) Лемке, M. «Князь П. В. Долгоруков в России». «Былое», 1907 г. Февраль.
Стр. 145.
3) «Записки Ивана Головина». Лейпциг, 1859 г., сс. 70—77.

404

И было отчего «почернеть»: ему грозило не только разоблаче­
ние его настоящей роли, но и потеря доходного места. Толстой,
однако, скоро нашел случай избавиться от опасного конкурен­
та. Когда Головин решил издать свою книгу «Дух политической
экономии» по-французски, он для личной безопасности почел
долгом отнестись к г-ну Толстому». И только получив от послед­
него успокоительный ответ, бедный Головин напечатал свою не­
винную книгу.
А в это время Толстой уже строчил новый донос:
«22 января 1843 г. Толстой писал Бенкендорфу по-француз­
ски.— «Один русский, Головин, готовится издать книгу по полити­
ческой экономии. Отрывки из нее он читал уже нескольким ли­
цам, в том числе одному литератору, лично мне известному, и тот
уверял меня, что это произведение заключает в себе доктрины,
подрывающие наши государственные устои. Он даже привел одну
фразу приблизительно такого содержания: «Государи неспособ­
ны сделать никакой уступки в интересах своих подданных, если
она стоит им хоть малейшей жертвы, и, наоборот, охотно жертвуют
благосостоянием тысяч своих подданных ради удовлетворения
своих страстей и капризов». Этот отрывок показывает, что труд,
который собирается издать Головин, в ненадлежащем духе» 1).
Толстой знал бесконечную тупость и жестокость своих работо­
дателей.
В третьем отделении поднялась суматоха. Бенкендорф немед­
ленно доложил об этом деле императору Николаю, и Головину
послан был приказ сейчас же вернуться в Россию. Он ответил
уклончиво.
Новое, еще более грозное послание, на которое Головин отве­
тил ироническим письмом.
«Правительство с трудом могло себе представить, — пишет
Герцен,— чтобы у него лично хватило смелости отказаться, не­
смотря на приказ вернуться, и от состояния, и от родины. Отказ
Головина до такой степени поразил императора, что он ответил...
указом о паспортах» 2).
1)

М. Лемке. «Эмигрант Иван Головин». «Былое». 1907 г. Май, стр. 27. Автор,
вслед за Герценом, относится беспощадно к несчастному Головину, эмигранту
malgré lui, и не находит достаточно слов, чтобы посмеяться над этой жертвой
николаевского режима, хотя даже у жалкого Головина было больше граждан­
ского мужества, чем у многих других «людей сороковых годов». Мы будем еще
иметь случай показать, что слова Герцена нельзя принимать и в этом случае на
веру без строгой критической проверки.
2) Iscander, А. «Du développement des idées revolutionnaires en Russie».
Paris. 1851. Стр. 167. В издании 1853 г. эти страницы были выпущены.
405

Мало того, 12 декабря 1844 г. Николаем утверждено было сле­
дующее мнение государственного совета: «лишив Головина чинов
и дворянства, сослать его, в случае явки в Россию, в Сибирь в ка­
торжную работу, а имение его, ежели какое-либо окажется гделибо собственно ему принадлежащим, взять, на основании зако­
нов, в секвестр».
Этот, по выражению Герцена, «невероятный, нелепый и не­
слыханный» приговор государственного совета не мог, конечно,
не привлечь к Головину всеобщих симпатий. Только после опу­
бликования этого приговора Сазонов поспешил познакомиться с
Головиным. К этому же времени относится его знакомство с Ба­
куниным, разделившим его судьбу.
А Толстой? Как наивно рассказывает сам Головин, почтен­
ный Яков Николаевич уверял его после, что «ему от Бенкендорфа
был выговор, зачем он защищал мою книгу, разве не читал пре­
дисловия». Но если Головин так-таки никогда не узнал, какую
роль сыграл во всей этой истории Толстой, то все же именно он
способствовал, — правда, по другим причинам, — разоблачению
истинного характера «просветительной» деятельности Толстого.
VII.
С Марксом Толстой, по всей вероятности, познакомился через
посредство Бакунина. На это одинаково указывают и письма Мар­
кса, и воспоминания Грюна. О своем земляке — Толстой был сы­
ном осташковского уездного предводителя дворянства и братом
губернского предводителя дворянства Тверской губернии — Ба­
кунин мог слышать рассказы еще в своей семье, так как отец его.
А. М. Бакунин, принимавший участие в составлении устава Сою­
за Благоденствия, не мог не знать Толстого 1). А встречаться с по­
следним Бакунин мог либо у Николая Тургенева, или в какомнибудь салоне Сен-Жерменского предместья. По словам Арнольда
Руге, он был там своим человеком не меньше, чем в кафэ, в кото­
рых собирались революционеры и журналисты всех наций и на­
правлений 2). Разборчивостью в знакомствах Бакунин, правда, ни­
когда не отличался, но настоящая роль Толстого ему, наверное,
так же мало была известна, как и другим членам парижской ко­
лонии. А то обстоятельство, что Толстой был на службе, он так
1)

Корнилов А. «Семейство Бакуниных». «Русская Мысль». 1909 г. Май.
стр. 23—7.
2) А. Ruge’s Briefwechsel und Tagebuchblätter». Berlin. 1886. Band I. S. 370.

406

же мало мог ставить ему «в вину», как и другим своим приятелям.
Свою литературную деятельность, направленную на «защищение»
русского правительства, Толстой мог тем легче скрыть, что свои
брошюры он писал или анонимно, или под псевдонимом Яковле­
ва. Да если эта деятельность и была известна Бакунину, он вряд
ли видел в ней — как это показывает его жизнь в Сибири — чтонибудь более несовместное с «радикализмом», чем писание всяких
«докладных записок» состоявшими на государственной службе
его приятелями из «радикалов».
Что Толстой был не только «отличным певцом цыганских пе­
сен», что он мог пустить пыль в глаза даже Бакунину — видно
из свидетельств всех его современников. Не говоря уже о репута­
ции старого декабриста и друга Пушкина, его веселость и остро­
умие, готовность оказать всякие услуги своим соотечественникам,
большие связи в литературных салонах могли ввести в заблужде­
ние не только Бакунина.
Знакомство Толстого с Марксом и Энгельсом могло быть толь­
ко случайным следствием знакомства с Бакуниным. Но Толстой
мог преследовать еще и другие цели, поддерживая сношения с
немецкой колонией и особенно стараясь проникнуть в редакцию
«Vorwärts’a», который тогда напечатал ряд статей, направленных
против России. Он мог узнавать интересные для третьего отделе­
ния вещи о польской эмиграции, а русское правительство интере­
совалось тогда ею, во всяком случае, не меньше, чем русской ко­
лонией 1).
И точно так же, как его коллега в Германии Швейцер, на осно­
вах взаимности, пользовался услугами прусской полиции, так и
Толстой, при посредстве Киселева, мог находиться в сношениях
с прусским посольством в Париже и оказывать, в свою очередь,
услуги «дружественной» тогда державе.
Уже тогда возникли некоторые подозрения на его счет. Что
он имел отношение к русскому посольству, указывалось уже в
одной статье только что упомянутого «Vorwärts’a», в котором по­
сле принимали участие Маркс и Бакунин 2). Но как мало значе­
ния придавали этим слухам или как легко было снять Толстому
1)

«Французское правительство никак не могло удовлетворить нескончае­
мые жалобы русского правительства по поводу пребывания польской эмиграции
во Франции... Нескончаемые жалобы на покровительство и попустительство
полякам, наконец, надоели французскому правительству, и оно перестало при­
нимать их во внимание». Мартенс, Ф. «Собрание трактатов и конвенций, заклю­
ченных с иностранными державами». Том XV, стр. 201—202.
2) «Vorwärts», 16 März 1844. «Russiches Wesen und Unwesen».

407

с себя подозрение, видно уже из того, что Маркс и Бакунин не
придавали им тогда никакого значения и об'ясняли их, как и Ар­
нольд Руге в своих письмах из Парижа, старой привычкой немцев
видеть всюду русских агентов.
Но «ничто не вечно под луной». Головин, которому Толстой
создал пьедестал нового «Курбского», в конце 1845 г. опублико­
вал свое послание к грозному самодержцу всея России. Книга его
«La Russie sous Nicolas I» имела большой успех и сейчас же бы­
ла переведена на английский и немецкий языки. Надо принять
во внимание, что это было первое изображение николаевской Рос­
сии, данное не иностранцем, которого, как Кюстина, можно бы­
ло обвинять в поверхностном знакомстве с Россией и плохом зна­
нии русского языка, а русским «боярином», у которого хватило
решимости не подчиниться азиатскому произволу. И если Бен­
кендорф,— которого г. Лемке для этой оказии воскресил 1), по сло­
вам почетного исследователя «николаевских жандармов»,— снача­
ла приказал Толстому «пренебречь» и не писать возражения, то
успех книги вынудил их отказаться от тактики «величественного
молчания» 2).
У Я. Толстого могли быть еще другие соображения, и вряд ли
он с особенной охотой взялся, наконец, за «литературное» опро­
вержение книги Головина, который, в своем предисловии, с тро­
гательной наивностью сообщает, что Толстой,— он настолько дели­
катен, что не называет своего защитника,— «получил от Бенкен­
дорфа суровый выговор за защиту его книги» 3).
Как только в «Quotidienne» появилась статья, направленная
против книги Головина, последний, догадавшись, кто должен
быть ее автором, ответил,— как он выражается в своих «Запис1)

Бенкендорф умер в сентябре 1844 г., а книга Головина вышла в 1845 г.
Мы констатируем этот факт только «исторической справедливости» ради: негоже
умалять заслуги преемников Бенкендорфа перед отечеством.
2) Г. Лемке и в этом случае не находит достаточно сильных выражений,
чтобы лишний раз уязвить злосчастного Головина. И книга никуда негодная,
да и неизвестно, не приложил ли сам Головин, драпировавшийся в торжествен­
ную тогу политического эмигранта, руку и к этим переводам?! Мы нисколько не
сомневаемся в гражданском мужестве г. Лемке, которое позволяет ему с таким
великолепным презрением смотреть на Головина, но отзыв Герцена об этой кни­
ге — данный, правда, до ссоры с Головиным — должен был бы сделать его не­
сколько более осторожным. Конечно, сшитая правительством «тога политиче­
ского эмигранта» могла украшать более достойные плечи, но это обстоятельство
нисколько не устраняет того факта — теперь, после статьи самого г. Лемке, впол­
не установленного,— что Головин сделался жертвой одной из гнуснейших про­
вокаций и что эмигрантом он сделался не только из одного чувства «страха».
3) Golowine J. «La Russie sous Nicolas I». Paris, 1845, cc. 15, 20.

408

ках»,— Толстому «его анекдотом» и, назвав автора статьи, сообщил
все, что знал об его отношениях к русскому правительству 1).
Это разоблачение произвело огромную сенсацию в Париже.
Обошедши все главные парижские газеты, оно перешло и в «Allge­
meine Zeitung».
Маркс, как мы знаем, жил тогда в Брюсселе, но Энгельс, не­
задолго до этого переехавший в Париж, сейчас же написал ему
об этой интересной новости (18 сентября 1846 г.):
«А теперь еще одна, в высшей степени любопытная история.
«Augsburger Allgemeine Zeitung» (21 июля 1846 г.), в корреспон­
денции из Парижа от 16 июля, пишет о русском посольстве в Па­
риже:
«Это —оффициальное посольство; но вне его или, скорее, над
ним стоит некий Толстой: он не занимает определенной должно­
сти, но известен, как доверенное лицо двора. Прежде чиновник в
министерстве народного просвещения, он явился в Париж с лите­
ратурной миссией, написал здесь несколько мемуаров для своего
министерства и доставил несколько обзоров французской прессы.
Затем он перестал писать, но тем больше делал.
«Он живет на широкую ногу, встречается со всеми, принимает
всех, занимается всем, все знает и очень многое устраивает. Мне
кажется что именно он является действительным русским по­
сланником в Париже... Его заступничество производит чудеса
(все поляки, которые просили помилования, обращались к нему),
в посольстве все склоняется перед ним, и в Петербурге он пользует­
ся большим влиянием». — Этот Толстой и есть не кто иной, как
ваш Толстой, тот самый благородный рыцарь, навравшийнам,
что он хочет продать в России свои имения. Кроме квартиры, в
которой он нас принимал, он имел еще блестящее помещение на
Rue Mathurin, где он принимал дипломатов. Поляки и многие
французы давно уже знали это, только немецкие радикалы, среди
которых он считал более удобным играть роль радикала, ничего
не знали. Цитируемая мною статья написана одним поляком, ко­
торый знает Бернайса, и сейчас же была перепечатана в «CorsaireSatan» и «National». Когда Толстой прочитал статью, он рассме­
ялся и пошутил над тем, что он, наконец, открыт. Он теперь в Лон­
доне и, так как роль его тут сыграна, попытает свое счастье там.
Жаль, что он не вернется, иначе я сыграл бы с ним шутку да пред­
ставил бы свою визитную карточку в Rue Mathurin. Что после все1)

Статья Головина напечатана была в «Corsaire-Satan». К сожалению,
даже в парижской Bubliothèque Nationale нет этой газеты за 1846 г., и я не
мог проверить все показания Головина в его «Записках».
409

го этого рекомендованный им Анненков — тоже русский шпион,
с'est clair. Даже Бакунин, который должен был знать всю
историю, так как другие русские знали ее, »тоже очень подозрите­
лен». И в заключение Энгельс спрашивает Маркса, не следует ли
обо всем этом немедленно сообщить их друзьям в Лондон, так как
Толстой мог бы там ссылаться на свое знакомство с Марксом и
компрометировать поляков.
И все же Толстому удалось оправдаться и среди русской, и
среди немецкой эмиграции. У него было много друзей, а Головину,
который за два года перед этим выступил с опровержением книги
Кюстина, и, как мы видели, хлопотал сам о месте корреспондента
министерства народного просвещения, не особенно доверяли. На
сторону Толстого стал и Бакунин, вступивший с Головиным в по­
лемику.
Мы увидим сейчас, что и Анненков так же горячо заступился
за своего «степного помещика». Один лишь Сазонов решительно
выступил в защиту Головина.
Только тем, что Толстому удалось оправдаться или свалить
вину на другого Толстого, можно об’яснить, что уже в письме от
15 января 1847 г. Энгельс пишет Марксу, что Бернайс (Bernays)
выдумал всю историю с Толстым или позволил себя надуть Берн­
штейну, который, мол, заставляет его верить всему, что угодно 1).
Тогда является понятным также и письмо Маркса к Гервегу в ок­
тябре 1847 г., цитированное выше. Бакунин продолжал быть с Тол­
стым в хороших отношениях.
Только после февральской революции, когда в члены времен­
ного правительства попали старые друзья Маркса и Бакунина,
роль Толстого окончательно была разоблачена. У него был произ­
веден обыск, на который временное правительство могло осме­
литься только потому, что он оффициально не был причислен к по­
сольству 2). В довершение беды, на него обрушился совершенно не­
1)

Бернайс вместе с Бернштейном, корреспондентом «Allgemeine Zeitung»,
издавал в Париже в течение 1844 г. упомянутый уже нами «Vorwärts», в кото­
ром сотрудничали Бакунин, Маркс и Энгельс. В начале 1845 г. Бернштейн вы­
нужден был прекратить газету, а некоторые сотрудники его, в том числе Маркс,
были высланы. Возможно, что Бернштейн, после обрушившегося на него не­
счастия, сам заподозрел Толстого, который, вероятно, посещал Бакунина,
жившего в редакции «Vorwärts’a». См. Börnstein. Н. «75 Jahre inder alten und
nouen Welt». Leipzig, 1884, cc. 332—338.
2) Об этом обыске упоминает Герцен в связи с рассказом о Головине, но,
не говоря ни слова об истинной роли Толстого, он прибавляет, что именно Го­
ловин навлек на последнего этот обыск. Можно подумать, что у Головина не
было для этого никакого основания.

410

ожиданный удар с другой стороны. Бывший наш посланник в
Штутгарте и Турине, Обресков, фрондировавший против прави­
тельства за недостаточное признание его заслуг и имевший зуб
против Паскевича, воспользовался революцией и в «Journal des
Débats» тоже ответил биографу Паскевича «его анекдотом» 1).
«Неопределенное» положение Толстого становилось для него
опасным. Он переехал на время в Брюссель. Характерно, что он
даже от себя старался скрыть действительный смысл своей дея­
тельности.
«Что касается меня,— писал он брату из Парижа 6 (16)
ноября 1848 года,— то я нахожусь в ожидании прочного места, ко­
торое мне было обещано; но, ожидая, я все стою на одной точке,
при чем в глазах моих соотечественников слыву за подозрительно­
го поверенного, а в глазах некоторых французов — даже за тай­
ного агента. Это ложное положение составляет одно из мучений
моей жизни».
Сантиментальность также характерна для шпионов, как склон­
ность к этическим размышлениям для предателей.
Высокие покровители Толстого скоро вывели его из этого
ложного положения. Как он сам подчеркивает, его депеши очень
нравились, и в такое время, когда, после кровавого подавления
июньского восстания, на защиту собственности, религии, семьи
и общества сбежались под общее знамя «монархисты и республи­
канцы», «попы и свободные мыслители, молодые потаскушки и
старые монахини»,— было бы безумием отказываться от человека,
который обладал не только прекрасными «ушами и глазами», но
и искусным пером 2).
29 декабря 1848 года он был назначен советником посольства
и оставался на этом посту почти до самой смерти, последовавшей
15 (27) февраля 1867 г.
Вот кто был, по нашему предположению, тот «степной поме­
щик», который дал Анненкову такое теплое рекомендательное
письмо к Марксу. Только таким образом можно об’яснитъ многое
в отношениях Маркса и, в особенности, Энгельса к русским.
Уже неожиданный вывод, который Анненков делает из своего
рассказа о Марксе и «степном помещике», показывает, что в его
памяти воспоминание о «певце цыганских песен» боролось с дру­
1)

«Русские достопамятные люди». «Русская Старина». 1892, октябрь, сс.

36—37.
2) Профессор Мартенс расхваливает депеши Н. Д. Киселева, относящиеся
к этому времени (Мартенс Ф. Цит. соч. XV, сс. 223—35). К сожалению, они на­
печатаны только в отрывках. Несомненно, что автором их является не бездарный
брат «либерального» царедворца, а наш Толстой.

411

гим воспоминанием — об агенте и шпионе. Мы увидим еще ниже,
когда могла завязаться тесная дружба между Толстым и Аннен­
ковым.
Уже в приведенном выше письме Энгельс сейчас же умоза­
ключает от Толстого к Анненкову и Бакунину. Понятно, что, по­
сле окончательного разоблачения Толстого, недоверие Маркса и
Энгельса к русским должно было возрасти, хотя они вовсе не ви­
дели во всяком русском «подосланного шпиона» или «бессовест­
ного обманщика». Это, конечно, делало их более подозрительны­
ми и по отношению к старым друзьям Толстого, и это же отча­
сти об’ясняет сближение с Сазоновым, который так решительно
выступил сразу же против Толстого, с кем он, как самый ста­
рый член русской колонии, мог столкнуться еще раньше. Мож­
но также с немалой долей вероятности утверждать, что в распро­
странении слухов, компрометирующих Бакунина, как после его
высылки из Парижа, так и, в особенности, весной и летом 1848 г.,
принимал самое деятельное участие Толстой: он мог надеяться,
таким образом, отвести подозрения от себя. Во всяком случае, эта
гипотеза имеет за себя больше оснований, чем курьезная попытка
известного анархиста, Виктора Дава взвалить на Маркса ответ­
ственность даже за высылку Бакунина из Парижа — на том осно­
вании, что Киселев был в коротких сношениях с Вестфаленом.
братом жены Маркса!
VIII.
До сих пор мы говорили об Анненкове лишь постольку, по­
скольку в его воспоминаниях мы находили указания, с помощью
которых мы могли установить круг русских «людей сороковых
годов», так или иначе связанных с Марксом. Но в этих же воспо­
минаниях мы наталкиваемся на факты, свидетельствующие о
близком знакомстве самого Анненкова с Марксом. И само собою
напрашивается вопрос: не принадлежал ли и Анненков к числу
тех русских идейных «сластен», восторженное «обожание» кото­
рых запечатлелось так сильно в памяти Маркса.
Мы не будем подробно останавливаться на личности скучно­
го критика пятидесятых годов. Биография его в общих чертах из­
вестна, и репутация его теперь уже прочно установлена. Специа­
лист по части эстетической критики в пятидесятых годах, поклон­
ник «искусства для искусства», он, в разгар нашего Sturm und
Drang периода, написал апологию «слабых людей», вызвавшую
отповедь Чернышевского, расхвалил «Взбаломученное море» и по­
писывал благодушно в «Русском Вестнике», пока не нашел ново-

412

го приюта в «Вестнике Европы» первой формации. Но если его
слава литературного критика совершенно померкла, если разви­
тие научного «пушкиноведения» превратило его главные работы
о Пушкине в груду материалов, требующих тщательной критиче­
ской проверки, то за ним все еще прочно сохраняется репутация
одного из лучших наших мемуаристов, основывающаяся, глав­
ным образам, на его «Замечательном десятилетии».
А, между тем, кто внимательно читал все мемуары Анненко­
ва, тот не мог не заметить, как метко и правдиво схватил их
основной характер Гоголь в одном из своих писем к Анненкову:
«Много наблюдательности и точности, но точности дагерротипной.
В письмах не видно, зачем написаны письма, как будто вы не за­
давали самому себе серьезного вопроса. У вас, как мне кажется,
нет пристрастия и сильной уверенности в истине своих выводов
и заключений» 1).
Действительно, в воспоминаниях и письмах Анненкова мож­
но найти много мелочей, интересных для историка, но и только.
Его характеристики, наблюдения и впечатления выдают на каж­
дом шагу человека, который сегодня интересуется одним, а зав­
тра другим, так же легко отказывается от своего мнения, как
его высказывает, и сегодня изливается перед Гоголем и его друзь­
ями, чтобы завтра побежать на собрание Бакунина и его друзей.
Это типичный «турист сороковых годов», «турист-эстетик», как
удачно окрестил его в забытых теперь статьях П. Лавров.
«Надо быть в жизни, в мысли, в деятельности — тури­
стом... Они не сидни,— избави Боже! Какая отсталость — быть
сиднем на какой-нибудь засиженной идее! Они смеются от всей
души над этой невежественной односторонностью. Их, напротив,
ничто удовлетворить не может: их природа требует передвижения
с одной ноги на другую, точнее, с одного подобия маленькой идей­
ки на другое такое же подобие. Они об’езжают весь мир, загляды­
вают во все классы общества, знакомятся с биржевиками и с про­
летариями, с ученым мыслителем и с завсегдатаем модного кафэ
на парижских бульварах, с секретарем Наполеона III и с спо­
движником Гарибальди, и из всего этого изучения, из всех этих
знакомств — выходят довольные, веселые, розовые, без малейших
морщины на лице, без малейшей заботы в сердце, без лишнего во­
проса в голове» 2).
1)

Из письма Гоголя от 12 августа 1847 г. «Анненков и его друзья» Спб.,
1892, стр. 501—02.
2) «Турист-эстетик». «Дело», 1879 г., октябрь, стр. 2—3. См. также «Рус­
ский турист сороковых годов». «Дело», 1877 г., август. Статьи подписаны инициа­
лами П. Э.

413

Не составляют исключения и воспоминания Анненкова о «За­
мечательном десятилетии». Строгий критический разбор вскроет
в них много фальши, надуманного и просто выдуманного. На­
писанные под непосредственным впечатлением только что по­
явившейся биографии Белинского, составленной Пыпиным, и
воспоминаний Т. П. Пассек, они на каждом шагу выдают бессиль­
ные потуги человека, у которого никогда не было «пристрастия
и сильной уверенности в истине своих выводов и заключений»,
передать нам историю идейных мук и терзаний русских и запад­
но-европейских людей сороковых годов. Вместо откровенной испо­
веди, старание скрыть «ошибки молодости» и боязнь признать, да­
же через тридцать лет, что он когда-то увлекался «запрещенной
религией польского дела». В результате — неискренняя повесть
о старых знакомствах, в которой на каждом шагу просвечивает
безмятежное сознание своего превосходства,— конечно, превосход­
ства «туриста,— над такими «сиднями», как Бакунин, Герцен
или Маркс.
Мы уже указывали на неожиданный вывод, сделанный Ан­
ненковым из рассказа о «степном помещике». Письмо Толстого —
кто бы он ни был — показывает, что с Анненковым его связыва­
ла тесная дружба. И все же Анненков пишет о своем бывшем дру­
ге так, как будто он уже тогда насквозь видел Толстого, как буд­
то только такой кабинетный человек, как Маркс, да к тому же и
немец, мог доверчиво отнестись к нашему «отличному певцу цы­
ганских песен».
«Я воспользовался, однако же, письмом моего пылкого по­
мещика, который, отдавая мне его, находился в энтузиастическом
настроении, — и был принят Марксом в Брюсселе очень друже­
любно»,— настолько дружелюбно, что Маркс пригласил Анненкова
на совещание, которое должно было состояться у него на другой
день вечером с Вильгельмом Вейтлингом.
Дальше следует часто цитировавшееся описание беседы меж­
ду Марксом и Вейтлингом, свидетелем которой был Анненков.
Она происходила, как видно из письма Вейтлинга к Гессу, 31
марта 1846 г. 1). Уже одна попытка вложить, на манер Фукидида,
в уста действующих лиц якобы действительно произнесенные ре­
чи — заставляет отнестись с большим недоверием к повествованию
Анненкова. Особенно курьезен упрек со стороны Маркса Вейт­
лингу, что он своими коммунистическими проповедями привлек
к себе столько работников, лишив их места и куска хлеба, что
1)

414

Kaler Е. «Wilhelm Weitling». Zürich, 1887, сс. 72—73.

«Вейтлинг, видимо, хотел удержать совещание на общих местах
либерального разглагольствования».
«Пораженный всем виденным и слышанным», наш новый
Анахарзис плохо понимал, в чем дело, и, несмотря на уверение,
что он «очень хорошо помнит даже самую форму резкого вопроса
Маркса, уловил только, что Маркс настаивал на необходимости
«строго-научной идеи» и возмущался «пустой и бесчестной игрой
в проповедника, при которой, с одной стороны, полагается вдохно­
венный пророк, а с другой — допускаются только ослы, слушаю­
щие его, разинув рот». «Вот, — прибавил он, вдруг указывая на
меня резким жестом, — между нами есть один русский. В его
стране, Вейтлинг, ваша роль могла бы быть у места: там, действи­
тельно, только и могут удачно составляться и работать союзы ме­
жду нелепыми пророками и нелепыми последователями». Аннен­
кову тем легче было воспроизвести этот пункт беседы, что у Мар­
кса был однородный конфликт с Бакуниным, которого также воз­
мущало желание Маркса превращать рабочих в резонеров и пор­
тить их, как писал Анненкову Бакунин в письме от 28 декабря
1847 г. из Брюсселя 1).
Анненков скоро уехал из Брюсселя, но сношения его с Мар­
ксом не прекращались и после. «Я встретил Маркса еще,— пишет
он,— вместе с Энгельсом в 1848 г., в Париже, куда они оба прие­
хали тотчас после февральской революции, намереваясь изучать
движение французского социализма, очутившегося теперь на про­
сторе. Они скоро оставили свое намерение потому, что над социа­
лизмом этим господствовали всецело чисто местные, политиче­
ские вопросы, и у него была уже программа, от которой он не хо­
тел отвлекаться — программа добиваться с оружием в руках гос­
подствующего положения в государстве для работника».
Всю эту галиматью можно об’яснить лишь тем, что Аннен­
ков забыл или вычеркнул из своей памяти решительно все, что
относилось к этой новой встрече. Иначе он вспомнил бы, каким
вынужденным образом попал в Париж Маркс и как немецкая ко­
лония раскололась на два лагеря, во главе одного из которых сто­
ял Гервег и симпатизировавшие ему Герцен и Бакунин, а во гла­
ве другого — Маркс и Энгельс, скоро «оставившие» не свое «наме­
рение», а Париж, чтобы принять участие в немецкой революции.
«Но и до этой эпохи были минуты заочной беседы с Марксом,
весьма любопытные для меня: одна такая выпала на мою долю
1)

«Анненков и его друзья». Спб., 1892. В «Замечательном десятилетии»
Анненков относит это письмо к октябрю и, выбросив обращение к себе, превра­
щает его в письмо к «друзьям в Париже». Мы еще вернемся к этому письму.
415

в 1846 г., когда по поводу известной книги Прудона «Système des
contradictions économiques» Маркс написал мне по-французски
пространное письмо, где излагал свой взгляд на теорию Прудона».
Именно это письмо Анненков приводит в своих воспомина­
ниях. К сожалению, издатели книги «Анненков и его друзья»,
напечатавшие письма Бакунина к Анненкову, почему-то сделали
исключение для письма или, вернее, для писем Маркса, так как
их было, как мы сейчас увидим, несколько. В переводе Аннен­
кова или, вернее, в его изложении, письмо Маркса вызывает со­
мнения, укрепляемые напечатанными г. С. Ан—ским примеча­
ниями Маркса к этому письму 1). Так, по поводу отожествления
критики Прудона и Фурье, которое приписывает ему Анненков,
Маркс замечает, что «я писал прямо обратное тому, что он припи­
сывает мне: ведь, именно Фурье первый осмеял идеализацию мел­
кой буржуазии». В остальных частях своих письмо представляет
только конспект некоторых глав «Нищеты философии», над кото­
рой в то время работал Маркс. Анненков так основательно забыл
об этой когда-то хорошо известной ему книге, что смешивает ее с
будущим «Капиталом». Что же касается впечатления, произведен­
ного на него критикой Маркса, то он его так резюмирует: «При­
знаюсь, я не поверил тогда, как и многие со мною, разоблачаю­
щему письму Маркса, будучи увлечен, вместе с большинством
публики, пафосом и диалектическими качествами прудоновского
творения».
Мы сейчас увидим, что «минуты заочной беседы» с Марксом
не ограничивались одним письмом и что было время, когда Аннен­
ков находился в таком же «энтузиастическом настроении», как и
его загадочный приятель. Уже 8 мая (1846 г.) он пишет Марксу из
Парижа:
«Mon cher monsieur Marx!

1)

«К характеристике Маркса». Примечания К. Маркса к «Замечательному
десятилетию» П. Анненкова.— «Русская Мысль», 1903 г., август). Эти примеча­
ния найдены были мною в книжках «Вестника Европы», принадлежавших
Марксу и, после смерти, переданных вместе со многими другими русскими кни­
гами Энгельсом Лаврову. Статьи Анненкова были переплетены со статьями
Пыпина в тот «небольшой томик», который был в руках С. Ан—ского, но исчез
теперь, так как его нет ни в Лавровской, ин в Тургеневской библиотеках, куда,
после смерти Лаврова, была передана часть книг Маркса. А между тем, кроме
примечаний, напечатанных С. Ан—ским, на полях были еще и другие пометки.
(Письмо Маркса к Анненкову напечатано теперь в переписке Стасюлевича,
изданной М. Лемке).
416

«Вот уже месяц, как я здесь. Я часто думал о вас, но не мог
найти свободной минуты, чтобы написать вам. Не без основания
говорят, что праздные люди — самые занятые люди во всем мире.
Письмо к Гейне, которое вы любезно дали мне, я передал вместе со
своей карточкой, но так как я забыл прибавить к этому просьбу
о свидании, то Гейне не ответил мне, и я остался ни с чем. Что
касается Эвербека, то никто не знает здесь его адреса — ни Гервег,
ни Бакунин, но я надеюсь скоро найти его. Ha-днях я рассчиты­
ваю сделать визит Бернайсу в его убежище.
«Париж был сильно взволнован выстрелом, направленным
в короля. Зато много занимаются почетными крестами, которые
были распределены в день св. Филиппа. Полемика двух консер­
вативных журналов по вопросу о том, какой король предпочти­
тельнее: дурак или интриган, явилась очень кстати, чтобы разве­
селить парижскую публику, которой наскучили речи в палате и
Тюильри. В ожидании приближающихся выборов, мы болтаем и
спорим с нашими друзьями о разных вещах: о Польше, о прус­
ском кронпринце, коммунизме, Берне, Gattung, выставке и т. п.
Недавно я был на собрании редакторов-рабочих газеты «Union».
Они тоже говорили и спорили, но они отнимали у своего сна
время, чтобы отдаваться этому интеллектуальному наслаждению,
и, в результате их дебатов, при закрытых дверях,— всегда новый
номер журнала, который они все редактируют. Во всяком случае,
эти дебаты были небесполезны!

«Я
только
что
получил
известие,
что
Толстой
принял
решение
продать
все
имения,
которые
ему
принадлежат
в
России.
Нетрудно
дога­
даться, с какой целью 1)...
«Передай привет Энгельсу и всем, кто еще помнит о скифе.
«Мой дорогой Маркс, если вы напишете мне несколько слов понемецки или как угодно, адресуя письмо ваше rue Caumartin, 41,
то вы прибавите еще новую услугу ко многим другим, которые вы
мне оказали и которые я так сильно ценю.
«Весь ваш П. Анненков.
«Париж. 8 мая».

«Итак, наш пострел везде поспел. Он успел заручиться реко­
мендательным письмом к Гейне, хотя не сумел использовать его,
он должен познакомиться с Эвербеком, тогда одним из лидеров
парижской общины «Союза Справедливых», и с Бернайсом, быв­
шим редактором «Vorwärts'a», он попал даже на собрание редак1)

27

Курсив наш.

417

торов газеты «Union» и, зная, с кем имеет дело, ехидно противопо­
ставляет в письме к Марксу бесплодные словопрения «интелли­
гентов» и «небесполезные» дебаты «рабочих». Но интереснее всего
то обстоятельство, что именно он сообщает Марксу о решении Тол­
стого продать все имения, принадлежащие ему в России. А из
воспоминаний Анненкова следует, что «степной помещик» уверил
Маркса, что «бросит свой капитал в жерло предстоящей револю­
ции» еще до знакомства Анненкова с Марксом. Возможно, что
именно этим несоответствием с действительностью в рассказе Ан­
ненкова об’ясняется сердитое примечание Маркса: «Ложь! Ничего
подобного он не говорил. Напротив, он уверял, что вернется к себе
домой для вящшего блага своих крестьян. Он даже был настолько
наивен, что приглашал меня с собой». В свою очередь. Маркс
забыл, что именно Анненков сообщил ему о плане Толстого, хотя
и в неопределенных выражениях.
Ответ Маркса на письмо Анненкова нам неизвестен. Воз­
можно, что его письмо, вместе с другими, хранится еще в бумагах
Анненкова.
Следующее письмо последнего является ответом на письмо
Маркса из Брюсселя от 27 мая. Оно помечено 2 июня и написано
в еще более «нежном» тоне.
«Mon cher monsieur Marx!

«Получив ваше письмо от 27 мая, я поспешил передать Бер­
найсу, через посредство Эвербека, 140 франков, так как непредви­
денные обстоятельства помешали мне передать ему их лично. Я
надеюсь еще иметь это удовольствие, когда поеду посмотреть Мон­
моранси. Что касается вашей угрозы послалъ мне большое
письмо, то это такая угроза, которая меня мало пугает и испол­
нения которой я больше всего желал бы. Сделайте это, мой доро­
гой Маркс, пишите мне и рассчитывайте на мою благодарность и
взаимность.
«Спор между Гизо и Тьером закончился на парламентской
трибуне. Странное дело! В своей последней речи Тьер выступил,
как представитель революции, прогресса. Говорят, что это на руку
герцогу Немурскому, который может теперь совершить очень му­
жественный, даже смелый, политический акт, пригласив Тьера в
министры.
«Кроме того, ничего нового, если не считать пришедшего из
Германии известия, что сейм запретил перепечатку и продажу со­
чинений Фейербаха.
Весь ваш П. Анненков.
„2 июня. Париж“.

418

Вскоре после этого письма Анненков уезжает из Парижа. Ле­
том он совершил путешествие — вместе с Боткиным — по Тиролю и
Ломбардии. Оно продолжалось три месяца. По возвращении в Па­
риж, он нашел у себя дома письмо Маркса с запросом по поводу
Толстого. И мы сейчас увидим, с какой горячностью заступился
Анненков за «нашего степного помещика». Следует заметить, что
известие, переданное Энгельсом, о пребывании Толстого в Лон­
доне — подтверждается и с другой стороны: Головин рассказывает
в своих «Записках», что он и Сазонов встретили совершенно не­
ожиданно Толстого в Лондоне. Прибавим к этому, что в 1845 г.—
месяц к сожалению не указан — Толстой выбыл в Россию.
Вот что пишет Анненков Марксу:
«Mon cher monsieur Marx!
«Я приехал только вчера из Италии и нашел у себя дома ваше

письмо. Толстой, о котором пишут в «Allgemeine Zeitung», со­
всем другое лицо, чем тот, которого мы знаем, и имеет с ним об­
щего только имя. Толстой (из газет) — действительно русский агент,
донесший на Долгорукова, Головина и многих других, признан­
ный шпион русской полиции и одинаково презираемый как теми,
которым он служит, так и теми, которых он предает. Он принял
участие в восстании 1825 г., бежал, когда оно кончилось пораже­
нием, и, чтобы добиться прощения, унизился до того, что стал
самым низким из куртизанов и самым подлым из шпионов... О,
боже! И наш честный, простой, прямой Толстой, который думает
теперь в России только о том, чтобы продать все свои имения и
поселиться в Европе! И я благодарю вас, мой дорогой Маркс, от
его имени за то, что вы усомнились, читая статью в «Allgemeine»,
и обратились ко мне за раз'яснениями.
«Я продолжаю жить на rue Caumartin, 41, где и ожидаю
новостей от вас и ваших друзей и, главным образом, о вашей
книге.
«Весь ваш П. Анненков.
„2 октября. Париж“.

«Честный, прямой, простой» Толстой, а через тридцать лет —
не то бессовестный обманщик, не то подосланный шпион! Уже
одно это внезапное превращение, которое трудно об’яснить толь­
ко забывчивостью, вызывает подозрение. Странно и то, что в этом
письме Анненков доподлинно знает такие вещи, о которых не
знал тогда даже Головин, одна из жертв Толстого. А у нас
имеются еще и другие доказательства, что Анненков наверное
был знаком с Яковом Толстым, с которым его связывал еще дру­

27*

419

гой общий интерес. Мы видели выше, что Толстой принимал очень
деятельное участие в «Зеленой Лампе». Выпрашивая себе поми­
лование, он сугубо старался изобразить это общество кружком
кутил и развратников. И так же решительно превращает «Зеле­
ную Лампу» в «органическое общество» Анненков, глухо ссылаясь
на какие-то «розыскания и распросы» 1). Вспомним, что наш
турист не в первый раз попал в Париж в 1846 г. Он жил уже там с
ноября 1841 г. до осени 1843 г., т.-е. до приезда туда Маркса и
Бакунина,
и
в
качестве
чиновника
министерства
фи­
нансов не преминул уже тогда познакомиться с «корреспон­
дентом министерства народного просвещения». Во всяком случае,
этот Толстой не принимал никакого участия в восстании 14 де­
кабря и не бежал после его неудачи, как это так обстоятельно со­
общает Марксу Анненков!
Мы уже упомянули выше об одном письме Бакунина из
Брюсселя, отрывок из которого приведен в воспоминаниях Аннен­
кова. Оно писано Бакуниным после его высылки из Парижа за
речь на банкете 29 ноября 1847 г. Как дата, так и адресат указаны
Анненковым неверно. Бакунин пишет, между прочим: «Я, вероят­
но, скоро должен буду снова ораторствовать; покамест не гово­
рите об этом, кроме Т., никому; я боюсь, чтоб через Сазонова не
узнали об этом славянщики, а дело еще не совсем решено». Аннен­
ков, который и является адресатом, не называет Т., но в сборнике
«Анненков и его друзья», где письмо Бакунина напечатано, как
одно из писем к Анненкову, вместо Т. назван Тургенев. А, между
тем, это сообщение нуждается в проверке. Тургенев, в то время
поглощен был совершенно другими интересами, и сомнительно
даже, чтобы он мог тогда часто встречаться с Бакуниным. Он при­
ехал в Париж в 1847 г., после того, как так внезапно покинул Бе­
линского в Зальцбрунне. Сам Анненков в другом месте сообщает
нам, что «дела его (Тургенева) были в плохом состоянии: он не
мог жить в Париже, поселился в пустом замке, предоставленном
ему Жорж Зандом где-то на юге, и наезжал по временам в Париж,
обегал своих знакомых и скрывался опять» 2). Непонятно, почему
Бакунин делает это исключение именно для Тургенева, и в то
же время, при том антагонизме, который несомненно существовал
между ним и Сазоновым, решительно выступившим против Тол­
стого, вполне естественно, что он просит Анненкова, чтобы тот
1)

Анненков П. «А. Пушкин в александровскую эпоху». «В. Е.». 1873,
ноябрь, стр. 47.
2) Анненков П. В. «Молодость И. С. Тургенева». «Вестник Европы», 1884 г.
февраль, сс. 467—68.

420

не сообщал о его сношениях с поляками в Брюсселе именно Са­
зонову.
И, несмотря на категорическое утверждение Анненкова,—
вспомнить письма друзей Азефа,— мы все же остаемся при нашем
предположении, что таинственный Толстой — «честный, прямой,
простой» энтузиаст, закадычный друг Бакунина, до такой степени
влюбленный в Анненкова, что, по его словам, достаточно было по­
смотреть на нашего туриста, чтобы полюбить его,— может быть
только бывшим президентом, общества «Зеленой Лампы». И если
Анненков после рассказывает, что «друг» Маркса умер «преста­
релым холостяком в Москве еще в средине семидесятых годов», то
мы и к этому известию относимся так же скептически, как и к
другим его сообщениям о нашем степном помещике: в лучшем
случае, они свидетельствуют только о совершенно ослабевшей
памяти 1).
Горячее письмо Анненкова, вероятно, рассеяло сомнения
Маркса. В ответ ли на это письмо или на другое, писанное позже.
Анненков получил от Маркса то большое письмо, которое он ци­
тирует в своих воспоминаниях. И мы сейчас увидим, сколько
правды в его словах, когда он уверяет нас, что письмо это не ока­
зало на него никакого влияния.
«Вы мне оказали истинную услугу, мой дорогой Маркс, напи­
сав ваше хорошее письмо от 28 декабря. Ваше мнение о сочинении
Прудона своей точностью, ясностью, а, главное, тенденцией к дей­
ствительности доставило мне большое наслаждение. Мы так часто
склонны теряться в ложном блеске абстрактной мысли, мы так
часто подвергаемся искушению рассматривать мишурные созда­
ния мозга, поглощенного исключительно собою, как последнее
слово науки и философии! И дружеский голос, раздающийся тогда
над вами и приводящий вас опять к экономическим и историче­
ским фактам, показывающий их вам в их действитель­
ном развитии,— развитии, имеющем совсем другое значение, чем
фиктивное развитие чистых категорий и логических противоре­
чий,— голос, подрывающий в самых его основах сложное здание
системы вне жизни, истории и настоящей науки,— такой голос за1)

В «Московском Некрополе» (издание великого князя Николая Михай­
ловича, СПБ, 1908 г., сс. 213—15) названо несколько Толстых, умерших в Москве
в семидесятых годах, но ни об одном из них мы не нашли каких-либо сведений,
указывающих на знакомство с Бакуниным или Анненковым. Остается ждать,
пока какой-нибудь исследователь не получит доступа к бумагам Анненкова.
Несомненно также, что и в бумагах Николая Тургенева, переданных теперь в
академию, найдены будут письма Толстого.

421

служивает всей нашей благодарности за то целительное действие,
которое он производит. Вы совершенно искупили свое долгое мол­
чание, мой дорогой Маркс. Я все время перечитываю ваше по­
следнее письмо. Но ваша снисходительность, с которой вы мне
ответили на первые мои вопросы, дает мне смелость обратиться
к вам еще с другими вопросами. Во-первых, признавая всю произ­
вольность прудоновской классификации экономической эволю­
ции, считая совершенно иллюзорным его способ побивать прак­
тику теорией и vice versa (заколдованный круг, от которого мож­
но заболеть),— мне все же хотелось бы знать, не заслуживает ли
критическая часть его сочинения гораздо большего внимания.
Разбор некоторых положений оффициальной политико-экономиче­
ской школы отличается такой доказательностью и силой, что зна­
чение его прекрасно сознается всеми, на кого Прудон напал. Так.
удары, которые он нанес доктрине Л. Блана, произвели здесь
сильное впечатление и дискредитируют ее навсегда. Уже этого
одного достаточно, чтобы признать его книгу очень полезным де­
лом по отношению к Франции, но он сделал еще больше: он осме­
лился сказать нации, которая, в своих самых революционных меч­
тах, не идет дальше 93 года и режима Робеспьера, что всякое
правительство, изолирующееся в государстве, безнравственно.
Именно этим обгоняется conspiration de silence, жертвой кото­
рой Прудон теперь является. В силу молчаливого соглашения, все
партии сговорились не упоминать ни одним словом о его труде,
но ненависть и ярость прорываются даже в стараниях скрыть их.
В этом одиночестве Прудона есть своего рода величие. Вы знаете,
мой дорогой Маркс, что нужно иметь права, и очень большие,
чтобы быть ненавидимым. Из этого я делаю вывод, что книга
Прудона, не представляя ничего крупного в области прогресса
экономических идей, имеет все же значение в области политики,
воспитания и тенденций буржуазии во Франции.
«Мне нечего повторять вам, с каким нетерпением я жду ва­
шего сочинения. Только с большим трудом я могу побороть в себе
желание предложить вам несколько вопросов о коммунизме.
Правда, для меня они имеют экстраординарное значение и важ­
ность. Чаще, чем когда-либо, я задаю себе вопрос, не предполагает
ли коммунизм принесения в жертву некоторых выгод, доставляе­
мых цивилизацией, отречения от некоторых прерогатив личности,
приобретенных с таким трудом, наконец высокого уровня все­
общей этики, трудно достижимого. Он, правда, хорош даже и в
этом смысле, но он перестает тогда быть необходимым продуктом
человеческого развития. Его нужно прививать, и он, таким обра­

422

зом, подвергается всем рискам, с которыми сопряжены всякие
опыты, всякое новшество, принудительно вводимое в данном об­
ществе. Некоторые возражения Прудона все еще всплывают в
моей памяти, но я чувствую, что все это мелочно... Я предоставляю
вполне на ваше усмотрение — дать или не дать мне объяснения по
этому поводу.
«Простите милостиво эту длинную нелепицу и примите еще
раз мою горячую благодарность за драгоценные указания в вашем
последнем письме.
«Весь ваш П. Анненков.
„6 января 1847 г. Париж“.

И подумать, что это восторженное письмо,— Анненков не хо­
чет мириться даже на Робеспьере!— писано тем самым автором,
который с презрительным сожалением писал после о Сазонове,
что он «разделял эксцентрические планы заграничных партий и
их несбыточные надежды» 1). Ясно, что именно такие письма дали
Марксу повод писать, что русские аристократы носили его на
руках. Но, чтобы оценить по достоинству легкость, с которой наш
«турист» порхал с одного принципа на другой, нужно прочитать
еще его письма, писанные им в промежуток от 8 ноября 1846 г.
до 23 декабря 1847 г. для своих соотечественников 2). Правда, уже
и в письме к Марксу, в котором Анненков так смакует новое
«лакомство», в заключении ясно выглядывает убогий филистер.
Еще более льстивый характер носит последнее письмо Анненкова
к Марксу.
«Я уже несколько раз хотел вам писать, но, потеряв ваш ад­
рес, не мог сделать этого. Наконец, мне удалось получить его от
Гервега, который теперь болен и просит меня передать вам, что­
бы вы ему простили его долгое молчание. Я также рассчитываю
на ваше великодушие, и оба мы надеемся на вашу доброту: как
говорят, прощать другим очень приятно.
«Я возвратился в Париж через Франкфурт, Страсбург и т. д.,
и это лишило меня удовольствия вновь повидать вас в Брюсселе.
«Устроившись в Париже, я принялся за свои обычные труды,
т. е. тяжкие поиски какого-нибудь занятия. Иногда мне удается
заполнить эту пустоту честно, но чаще всего я, после напрасных
стараний, опускаю руки. Не правда ли, мой дорогой Маркс, гений
1)

«Идеалисты тридцатых годов» в «Литературных воспоминаниях». Спб.
1909, стр. 85.
2) Они перепечатаны в сборнике «Анненкова и его друзья». Спб., 1892.

423

современной цивилизации очень беден и очень скуп, если он не
в состоянии дать мне ответа, когда я прошу у него развлечений.
Иногда он внушает мне жалость.
«Именно в эти моменты душевного упадка и скуки я думаю
о тех моих друзьях, которые умеют так хорошо, как вы, мой до­
рогой Маркс, заполнять свое существование. И я об’ясняю свою
леность их деятельностью: природа хотела равновесия, компенса­
ции. И я тогда становлюсь в своих глазах таким же необходимым
и почтенным существом, каким, действительно, являются все вы­
дающиеся люди. Без слабости нет силы, и без бездельников нет
воздаяния за услуги труда. Я приглашаю вас не лишать меня по­
добного утешения и работать много, много, мой дорогой Маркс.
«Я еще не имел вашей брошюры о Прудоне и его доктрине,
ибо единственный экземпляр, известный мне в Париже, принад­
лежит Гервегу и гуляет по рукам. Когда придет моя очередь, я
прочту ее самым внимательным образом.
«Мой дорогой Маркс, будьте так добры передать госпоже
Маркс чувства глубокого почтения и уважения, которые она вну­
шает всем, имевшим счастье познакомиться с нею и видеть ее
хотя бы один раз.
«Жму вам руки. В ожидании ответа, остаюсь весь ваш
П. Анненков.
«8 декабря. Париж».

Если в 1847 г. «слабые люди» играют еще служебную роль в
экономии природы, если они играют роль рамки для «сильных
людей, то в 1859 г. наш «русский человек на rendez-vous» возво­
дит их в перл создания. Но уже и в 1847 г. он любуется на свою
«слабость» и кокетничает ею,— хотя и в шутку, жалуется, что
«гений современной цивилизации» доставляет ему слишком
мало развлечений, слишком мало щекочет его притупленные нервы.
Судьба сжалилась над ним. Грянула февральская буря, но
наш любитель сильных ощущений, после целого ряда неприят­
ностей,— в том числе и обыска, произведенного у него по подо­
зрению в том, что он состоит агентом русского правительства. —
предпочел вернуться под сень родных пенатов и выкинуть вся­
кие бредни из своей головы.
«С возвращением моим в Россию, в октябре 1848 года, пре­
кратились и мои сношения с Марксом и уже не возобновлялись
более. Время надежд, гаданий и всяческих аспираций тогда
уже прошло, а практическая деятельность, выбранная затем (!)
Марксом, так далеко убегала от русской жизни вообще, что, оста-

424

ваясь на почве последней, нельзя было следить за первой иначе,
как издали, посредственно и неполно, путем газет и журналов».
Во всех этих «жалких» словах верно только одно: сношения
Анненкова с Марксом никогда более не возобновлялись. Мы вы­
ше уже высказали предположение, что еще весной 1848 г. Маркс
должен был разойтись с Анненковым, но последний предпочи­
тает валить с больной головы на здоровую. Его «коммунистиче­
ский» экстаз связан был с «временем надежд и аспираций». Новое
время — новые песни, и Анненков, с непринужденностью тех по­
литических фреголи, которых русская земля «являет» и «рожда­
ет» в таком огромном количестве, совлек с себя новый костюм,
чтобы опять облечься в старые ризы. Что именно «делал» Аннен­
ков на «почве русской жизни», мы уже знаем, и можем ему ве­
рить, что у него не было тогда никакого побуждения возобновить
«заочную беседу» со старым другом. Но то обстоятельство, что ни
в одну из своих позднейших поездок за границу (в 1858, 1860 и
1862 гг.), ни в течение 15 лет (1867—83), проведенных им в Дрез­
дене 1), эти «заочные беседы» ни разу не повторялись,— показы­
вает, что были еще другие причины, в силу которых сношения
его с Марксом прекратились. Вспомним, что только Тургенев, це­
нивший в Анненкове его бесспорное эстетическое чутье, оставал­
ся с ним в дружеских отношениях 2), что так же «далеко убега­
ла от русской жизни» нашего сибарита и практическая деятель­
ность, выбранная остальными героями «замечательного десятиле­
тия». Могли быть и другие причины, на которые намекает необык­
новенно резкий тон примечаний Маркса. Но о них можно толь­
ко догадываться. Анненков, правда, никогда не скатывался так
низко по наклонной плоскости, как его закадычный друг. В. И.
Боткин, но он вполне заслужил приговор Маркса. В шестидесятых
годах всякие «аспирации» были уже совершенно чужды ему, и
даже «заочные» беседы с «сильными» людьми могли бы только
нарушить безмятежную жизнь нашего «слабого» человека.
1)
2)

Маркс умер 14 марта 1883, Анненков 20 (8) марта 1887.
Некрасов посвятил этой дружбе следующую эпиграмму:
«За то, что ходит он в фуражке
И крепко бьет себя по ляжке,
В нем наш Тургенев все замашки
Социалиста отыскал.
Но не хотел он верить слуху,
Что демократ сей черств по духу,
Что только к собственному брюху
Он уважение питал».
«Русский Архив», 1884 г., март, стр. 235.

425

IX.
Мы только что упомянули о Боткине. Еще в 1897 г., когда г.
Струве занимался «оправданием» нашего капитализма и пригла­
шал к нему на «выучку», он, в поисках за «легальными» предше­
ственниками своего «легального» марксизма, наткнулся на пись­
ма В. Боткина к Анненкову и, опираясь, между прочим, на пока­
зания этого «достоверного и добросовестного свидетеля», сделал
попытку превратить Боткина в родоначальника русского мар­
ксизма. «С удивительной научной прозорливостью,— без особенно
напряженной работы мысли, а скорее благодаря какой-то гени­
альной интуиции,— он частью, быть может, предвосхищал, частью
схватывал на лету важнейшие социологические обобщения, до ко­
торых дорабатывалась европейская наука в лице французских
социалистов (Сен-Симона и сен-симонистов) и французских ис­
ториков (Тьерри и др.) и великих немецких теоретиков социоло­
гии, Штейна и Маркса!» 1).
Что же именно привело г. Струве в такой восторг? Несколько
мест в «Письмах из Испании» и, в особенности, в письмах Бот­
кина к Анненкову, в которых указывается на значение «экономи­
ческого фактора» и защищается западно-европейская буржуазия
«против нападок наших славянофилов и Герцена». В восклицании
Боткина: «дай бог, чтобы у нас была буржуазия», г. Струве, этот
классический «турист» нашей публицистики, с радостью узнал
свое «пойдем на выучку к капитализму». Сердце сердцу весть
дает, и Струве поспешил, от имени «легального» марксизма, «род­
ными счесться» с действительным предком нынешних Гучковых.
Чувствуя, однако, что «гениальные прозрения» Боткина как-то
мало вяжутся со всей духовной физиономией этого писателя, он
уже на следующей странице отнимает у Боткина «удивительную
научную прозорливость» и старается об’яснить «гениальную ин­
туицию» своего духовного прадеда более простым путем.
«Быть может, гениальные прозрения Боткина не были само­
стоятельными проблесками его критической мысли, а являлись
навеянными личным общением с знаменитым немецким социоло­
гом (или его литературными произведениями), с именем которо­
го они связаны в истории европейской науки. Кто знает? Обот­
ношениях Боткина к Марксу нам ничего неизвестно».
Мы уже приводили выше слова Руге о Боткине и его отноше­
ниях к немцам. Но Боткин бывал в Париже и до 1844 г. В пер­
вый раз он попал в Париж еще в 1835 г. Тогда пылкий романтик,
1)

426

П. Струве, «На разные темы», Спб., 1902, стр. 106.

он не замедлил посетить Виктора Гюго, от которого даже получил
бумажку с надписью «Qui sperat vivit». Италия окончательно
убедила его, что «средние времена ближе его сердцу». Характер­
но, что свои воспоминания о Риме он написал после появления
«Рима» Гоголя. В 1842 г. он уже вступает в борьбу с «романтикой»
и становится на сторону «духа нового времени». Он принимает на
себя обзор текущей германской литературы. 29 декабря 1842 г. он
жалуется Краевскому: «Вот, например, теперь читаю я немецкое
сочинение чрезвычайно умного немца Штейна о социализме и
коммунизме нынешней Франции. Книга во всех отношениях пре­
восходная. С удивительным вниманием наблюдает он биение вну­
треннего пульса нового французского общества, анализирует и
излагает его с глубиною и тактом человека, стоящего на вершине
современной цивилизации — и, несмотря на все мое желание, на
новость предмета для русской публики, нельзя сказать ничего об
этой книге» 1).
Итак, знакомство Боткина с творением soi-disant «великого»
теоретика социологии Лоренца Штейна — засвидетельствовано им
самим. Ни о какой «удивительной научной прозорливости» тут не
может быть и речи, и Боткин мог «без особенно напряженной ра­
боты мысли» заимствовать «социологические обобщения», кото­
рые, правда, и у Штейна являлись водянистым и многословным
парафразом идей французских социалистов. Что же касается не­
сомненных следов влияния Маркса, то они, по нашему мнению,
объясняются лучше всего посредничеством Анненкова, который и
был главным проводником этого влияния, мимолетного, как и
многие другие увлечения «такого,— по очень резкому выраже­
нию Герцена,— вечного мастурбатора идей, искусства, политики
и пр., как Боткин» 2).
В 1844 г., после своего неудачного романа, описанного Герце­
ном в очерке «Базиль и Арманс»,—Боткин опять попал в Париж,
когда там жил еще Маркс, и мог, конечно, встречаться с послед­
ним, но это знакомство было совершенно мимолетным, шляпоч­
ным. Весь образ его жизни в Париже исключал возможность сбли­
жения между ними. По словам Анненкова, Боткин тогда пустил­
ся во все тяжкие. Он «предался весь сексуальной жизни, окунул­
ся в самый омут парижских любовных и всяческих приключений,
дополняя их раздражающими впечатлениями искусства, в кото1)

Ветринский, Ч. В. «И. Боткин», «Новое Слово», 1894 декабрь, с. 61.
2) Из письма Герцена к Тургеневу. См. «Письма Кавелина и Тургенева к
Герцену», Женева, 1892 г., с. 189. Герцен прибавляет: «Они смотрят на мир, как
старик на похабные изображения, и влекутся к силе, как все слабое, дряблое».

427

ром кропотливо рылся, отыскивая тончайшие черты произведе­
ний, что было видоизменением того же культа сексуализма, кото­
рому он предался. Он отрывался от него, по временам, чтобы осве­
жить голову от хмеля одуряющих наслаждений, и возвращался
к ним еще с большей энергией. Плодом таких гигиенических
перерывов» — (так Анненков называет неприятные последствия
эротической «тревоги», которой охвачен был тогда Боткин) — «была
его поездка в Испанию и прекрасная книга, за ней последо­
вавшая».
«Из того же источника,— прибавляет глубокомыслен­
но Анненков,— проистекали и его занятия социальными и поли­
тическими вопросами, в которых он с изумительной прозорли­
востью открывал и потом преследовал малейшие черты скрытого
идеализма, замаскированной чувствительности и мечтательности,
сделавшихся теперь предметом его ожесточенной ненависти».
Таким же «гигиеническим перерывом» послужило для Ботки­
на трехмесячное путешествие, летом 1846 г., по Тиролю и Лом­
бардии, совершенное им вместе с Анненковым, который тогда на­
ходился еще в периоде восторженного увлечения Марксом. Новый
прозелит марксизма не преминул, конечно, рассказать своему дру­
гу о последнем откровении, о борьбе Маркса с немецкими истин­
ными социалистами, не понимавшими значения буржуазии, про­
мышленных кризисов и т. д., и т. д. Достаточно сравнить раздел
третий главы о социалистической и коммунистической литерату­
ре в «Манифесте» Маркса и Энгельса, чтобы узнать все «гениаль­
ные прозрения» Боткина: все цитата из его писем относятся ко
времени после этого путешествия и понятны только, как отго­
лосок и продолжение бесед с Анненковым. «Схваченную на лету»
новую премудрость, перевирая ее и подменяя плоскими афориз­
мами из Штейна, он преподносит теперь с апломбом своим москов­
ским и питерским друзьям. Из «того же источника» ведут свое
происхождение его критические замечания по поводу писем Гер­
цена из avenue Marigny, этой новой вариации на старые темы
немецких «истинных социалистов» с их традиционными анафема­
ми против либерализма, против представительного государства,
против буржуазной конкуренции, буржуазной свободы печати,
буржуазного права и т. д. и т. д. И это же отраженное и прелом­
ленное в мозгу Анненкова влияние Маркса мы встречаем в заме­
чаниях Белинского, с которым Анненков провел почти все время
его заграничного путешествия в 1847 г., с той только разницей,
что у Боткина оно уже к концу 1847 г. совершенно улетучивается
и превращается в такую же пародию на марксизм, как и «глубо-

428

кие» прозрения многих наших «легальных марксистов» девяно­
стых годов. Новое «практическое направление» Боткина и его вра­
жда ко всему противоположному,— то, что Анненков называет его
враждой против «скрытого новализма»,— вызывает отвращение
еще у Белинского. А затем Боткин начинает «смаковать» Карлей­
ля и Шопенгауэра, пишет после доносы на «Современник» и «Рус­
ское Слово», обещает Фету иллюстрировать его разбор «Что де­
лать» рядом «коммунистических эпизодов», «коих он был свиде­
телем в 1848 г.» 1), и, наконец, умирает в экстазе гастрономической
тревоги».

В начале статьи мы сказали, что попытка определить круг
тех «русских аристократов», с которыми мог встречаться Маркс в
сороковых годах, дала бы также материалы для решения вопро­
са. существовало ли, еще в сороковых годах, какое-нибудь непо­
средственное воздействие идей Маркса на эволюцию нашей обще­
ственной мысли.
Мы можем теперь ответить, что такое влияние действительно
имело место, но оно оставалось чисто индивидуальным и кристал­
лизовалось только в случайных заявлениях. Оно не вошло опре­
деленным звеном в дальнейшее развитие русской общественной
мысли, и никакой идейной преемственности между «марксизмом»
Анненкова и Боткина и современным — нет и не может быть. И ес­
ли существует несомненное духовное сходство между этими «веч­
ными мастурбаторами политики, идей, искусства» и современны­
ми Струве, то это скорее сходство, отличающее всех «туристов»,
как сороковых, так и девяностых годов.
Родоначальником русского марксизма нельзя назвать и Са­
зонова, несмотря на то, что это единственный представитель со­
роковых годов, на которого «Коммунистический Манифест» ока­
зал влияние уже в 1848—49 гг. Его «подпольная» деятельность
протекала далеко от русла российской действительности и вряд
ли оказала какое-нибудь воздействие на людей шестидесятых
годов 2).
Знакомство Маркса с людьми сороковых годов остается толь­
ко любопытным эпизодом в истории «западного влияния в рус­
ской литературе».
1)

Боткин в 1848 году не был в Париже.
2) Встречались ли с Сазоновым в конце пятидесятых годов в Париже
Шелгунов, Благосветлов, Колбасин, М. Михайлов? Опубликованные мемуары
не дают ответа на этот вопрос.

429

Понадобились еще долгие годы мучительной общественной и
политической эволюции, пока в России созрели условия для вос­
приятия основных идей марксизма. Прошло также немало лет,
пока сам марксизм вышел из стадии, в которой эти основные
идеи только намечались, как руководящая нить теоретической и
практической деятельности, пока он превратился в стройную си­
стему научного социализма и дал, с одной стороны, в «Капитале»,
а с другой — в Интернационале решение главных вопросов те­
ории и практики социальной революции.
Но, кроме материальных элементов, созданных только после
1861 г., со времени «освобождения» крестьян, для акклиматизации
такого «чужеядного» растения, как марксизм, необходимы были
интеллектуальные предпосылки, подготовленные эволюцией рус­
ской общественной мысли. Белинский и Герцен сороковых го­
дов, никогда не встречавшиеся с Марксом, но прошедшие вместе
с ним общую приготовительную школу, Чернышевский и Добро­
любов, побывавшие с ним в школе Фейербаха, Фурье и Оуэна, Ба­
кунин второго периода своей деятельности и «народники» семи­
десятых годов — все они, теоретически и практически, прибли­
жали время, когда развившиеся в условиях «гнилого Запада» уче­
ние «немецкого еврея» стало знаменем величайшей эпохи в исто­
рическом развитии «самобытного» русского народа.

430

ДВЕ ПРАВДЫ
НАРОДНИЧЕСТВО И МАРКСИЗМ

«Должна ли Россия начать с разрушения сельской общины,
переходя к капиталистическому строю (как хотят либеральные
экономисты), или, напротив, она может усвоить все плоды этого
строя, не переживая сопряженных с ним мучений и развиваясь
сообразно своим собственным историческим данным?» (Маркс).
Этот вопрос, в сороковых годах расколовший нашу интелли­
генцию на «наших» и «не наших», на славянофилов и западни­
ков, в шестидесятых годах решавшийся в «замечательных ста­
тьях» «великого русского ученого и критика»,— был поставлен на
практическую почву в семидесятых годах и наложил на них свою
яркую печать.
Путы крепостного права были порваны. Россия освободилась
от страшного кошмара, мешавшего ее свободному развитию. Она
могла теперь начать жизнь на новых началах, не имеющих ниче­
го общего с проклятой памяти прошлым. В ее распоряжении был
«лучший шанс, когда-либо данный народу историей», чтобы изба­
виться от мук и страданий, которыми куплена была западно-евро­
пейская цивилизация.
Даже для «несомненного марксиста», «Положение» 19-го февра­
ля было лебединой песнью старого процесса производства. Оно ме­
шало, по его мнению, приложению капитала к земле, исполнению
его исторической миссии, потому что наделило производителей
орудиями труда. Конечно, «Положение» имело свои недостатки,
но все-таки принцип манифеста, наделение крестьян землею, «сто­
ял в безусловном противоречии с принципом, на котором зиждет­
ся хозяйственный строй западно-европейских государств». Толь­
ко после этого «Положения» уже начинается борьба двух хозяй­
ственных форм 1).
Но, как известно, нет событий без следа.
«Прошедшее — прискорбно или мило —
Ни личностям доселе никогда,
Ни нациями с рук даром не сходило»
1)

Николай — он, «Очерки нашего пореформенного общественного хозяй­

ства».

28

433

То, что казалось лебединой песнью народного хозяйства, ока­
залось «песнью торжествующей любви» капиталистического строя,
зародившегося и развившегося в недрах не «народного производ­
ства», а того социально-экономического уклада, который лучше
всего характеризуется названием — «капитализм на барщинной
основе».
«Положение»
освятило
принцип
индивидуального
владения
орудиями производства и лишь против воли допускало существо­
вание общинного владения один из них, стараясь, поскольку
это возможно было, уничтожить и этот остаток старины. Оно не
наделило крестьян землею, а, вернее, обделило их: оно в
значительной степени сократило их наделы и лишило их пастбищ,
лесов и лугов, создав, таким образом, все условия для быстрой,
«ненасильственной» экспроприации крестьян. За оставшуюся в
их владении землю оно принудило их платить непомерно-большие
выкупные платежи, включавшие, в замаскированной форме, и вы­
куп личной зависимости. Оно создало нищенский даровой надел.
Sans phrases обезземелило оно около 3 миллионов дворов и «забы­
ло» наделить землею уральских горнозаводских рабочих.
Пореформенная Россия была, таким образом, кровным дети­
щем, плотью от плоти и костью от кости, России до 61 года. «Ме­
сто» для капиталистической формы не только «было»: налицо уже
имелись все условия для пышного расцвета западно-европейских
капиталистических отношений, так что подлинная научная мысль
могла констатировать полное разложение крестьянского хозяй­
ства через каких-нибудь 10 лет!
Но то, что теперь, 30—40 лет спустя. ясно видно нам,— совре­
менникам представлялось в ином свете. Для них Россия являлась
богатырем, только что сбросившим свои оковы; она могла теперь
сознательно выбрать ту дорогу, которая наиболее соответствовала
интересам народа.
«Средь мира дольного
Для сердца вольного
Есть два пути.
Взвесь силу гордую,
Взвесь волю твердую,
Каким итти?»

Нашему богатырю оставалось «сравнить» эти «два пути и
сделать выбор. А выбор был, казалось, нетруден. «Там, в стра­
нах наиболее цивилизованных, землевладение, капитал и труд
отделены друг от друга весьма резко, чем органическая теория и
434

удовлетворена. У нас этого нет. Подавляющее большинство насе­
ления России состоит из землевладельцев-земледельцев. В Евро­
пе обрабатывающая промышленность вся сконцентрирована в горо­
дах. У нас огромная доля ее не отделилась от сельской промы­
шленности и не выходит из деревни. У нас мужик, если и рабо­
тает на фабрике, то, тем не менее, имеет свой клок земли, к которо­
му и возвращается летом и в минуты невзгоды. В Европе этого
нет, потому что и мужика там настоящего не везде можно сы­
скать. У нас безземельный рабочий есть исключение, тогда как в
наиболее цивилизованных странах Европы дело устроено самым
органическим образом, и такого явления, как землевладелец-капи­
талист-рабочий, там давно уже нет. Вместе с тем Россия есть стра­
на неразвитая, бедная капиталами и занятиями. В виду всего это­
го возможны две диаметрально противоположные политические
программы. Можно требовать для России повторения истории Ев­
ропы в экономическом отношении: отнять у мужика землю и от­
править его на фабрики, свести всю обрабатывающую промы­
шленность в города, а сельскую предоставить мелким или круп­
ным землевладельцами-неземледельцам. Таким путем различные
общественные функции обособятся. Но можно представить себе и
другой ход вещей. Можно представить себе поступательное разви­
тие тех самых экономических начал, какие и теперь имеют место
на громадном пространстве империи. Это будет, разумеется, опыт
небывалый, но, ведь, мы и находимся в небывалом положении. Мы
представляем собою народ, который был до сих пор, так сказать,
прикомандирован к цивилизации. Мы владеем всем богатейшим
опытом Европы, ее историей, но в то же время сами только оца­
рапаны цивилизацией. Наша цивилизация возникает так поздно,
что мы успели вдоволь насмотреться на чужую историю и можем
вести свою собственную вполне сознательно, — преимущество, ко­
торым в такой мере ни один народ в мире до сих пор не пользо­
вался» (Н. Михайловский, «Сочинения», т. I, стр. 806—807).
Наивно, не правда ли? У нас теперь вошло в моду,— о, мы
умудрены опытом!— смеяться над семидесятниками за их безум­
ные попытки «поворотить назад колесо истории». Но этот смех
доказывает безусловную неспособность стать на историческую
точку зрения. «Мы», конечно, поступили бы иначе, но, к сожале­
нию, «нас» тогда не было, и поколению того времени приходилось
решать этот вопрос на основании данных своего времени, сквозь
призму данного исторического момента. Они не убаюкивали себя
оптимистическими надеждами, «что положение нашего рабочего
не имеет ничего общего с западным пролетариатом, а потому за бу-

28*

435

дущность России нечего бояться» 1). Они были твердо убеждены,
что стоит сложить на пустой груди ненужные руки, и «Россия по­
теряет лучший шанс, который когда-либо давала народу история,
чтобы пройти, вместо того, через все роковые последовательные из­
менения капиталистической системы».
Не насмешку, не презрительное сожаление, а только глубокую
грусть могут вызвать следующие слова, в которых слышится стон
целого поколения, погибшего в борьбе с неумолимым фатумом:
«Пусть это в самом деле роковая ошибка и бесполезное безумие,
напрасные усилия остановить непререкаемый ход истории, кото­
рый все равно возьмет свое и безжалостно измолотит все, ему про­
тивящееся... в истории вовсе не редки случаи, когда люди бывают
роковым образом осуждены на бесполезное противодействие ясно
обозначившемуся и далеко подвинувшемуся историческому про­
цессу. И это не из упрямства, а по тому же убеждению, по кото­
рому человек иногда бросается в воду спасать заведомо неподле­
жащего спасению утопающего, с риском самому утонуть» 2).
Они ошибались, но суб’ективно они были правы. «Das war
ein weltgeschichtlicher Irrthum, aber kein persönlicher. Jhr Un­
tergang war daher tragisch». £)та трагедия ждет еще своего
историка и художника. Началась она движением в народ и завер­
шилась поражением Народной Воли. В течение двух десятилетий
весь мир становится свидетелем единственной во всемирной исто­
рии героической попытки свернуть историю России с покрытого
терниями и залитого кровью бесчисленных поколений западно­
европейского пути и направить ее по пути, который должен был
привести ее прямо в царство свободы, равенства и братства. Man
hat sie gekreuzigt und verbannt... und Schweine genannt. И не
нам, воспользовавшимся так дорого купленным опытом целого по­
коления, присоединяться к многочисленному хору тех, которые
стараются забросать грязью это поколение титанов.
1)

«Спрашивается, где основания такого оптимизма? Разве европейский
рабочий в свое время не был в таком же положении, в каком теперь еще нахо­
дится наш? И разве не прогресс промышленности выбил его из этой колеи?
Пусть нам докажут, что европейский рабочий никогда не был собственником
земли и орудий производства, самостоятельным хозяином». (Н. Михайловский.
Соч., т. I, стр. 695). Характерно, что оптимизм этот был возведен в теорию г. В. В.
как раз тогда, когда уже была потеряна всякая надежда на «особый» путь для
России. Н. Михайловский, сохранивший еще эту надежду, счел нужным и тогда
восстать против этого оптимизма.
2) Н. К. Михайловский. «Литературные воспоминания и современная
смута». I. Стр. 345—346.

436

Мы не будем теперь следить за всеми перипетиями этой испо­
линской борьбы. Мы отказываемся теперь и от соблазнительной
задачи проследить отражение ее в так называемой легальной ли­
тературе, хотя волей-неволей нам придется коснуться этого вопро­
са. А в названной литературе Н. К. Михайловский бесспорно за­
нимает первое место. В течение всех семидесятых и начала вось­
мидесятых годов к голосу дорогого «профана» страстно прислу­
шиваются все те, из рядов которых рекрутировались gekreuzigte
und verbannte. Вместе с ними он переживал все фазы этого ге­
роического времени и, послушный зову его, верно отражает в сво­
их статьях всю многосложную историю бурного периода. Но поче­
му же именно он явился выразителем дум и стремлений лучшей
части нашей молодежи, где секрет этой необычайной любви, в чем
искать разгадку этой удивительной entente между читателем и
писателем и где причины того разрыва, который начался уже в
80-х годах и так резко обозначился в 90-х?
Мы не намерены теперь разобрать всю литературную деятель­
ность Н. Михайловского. Многого нам придется коснуться лишь
мимоходом. Теперь он нас интересует больше как публицист. Но
эта сторона его деятельности была бы мало понятна без маленькой
исторической справки.
II.
Литературная деятельность Н. Михайловского началась очень
рано, еще в 1861 году, но место одного из лидеров общественной
мысли он начинает занимать только с конца шестидесятых годов.
Sturm und Drang период нашей литературы «эпохи великих ре­
форм» закончился в 1862 году. «Современник», так удачно слу­
живший выразителем стремлений «крайней левой», изменил свою
физиономию. «Эпигоны» далеко не оказались на высоте своей за­
дачи.
Великое дело освобождения народа, которому страстно и вер­
но служил «Современник» 1857—1862 гг., так или иначе было
окончено.
«Современнику» оставалось только, путем всякого рода
компромиссов, отстаивать уже «взятое в жизни» и бороться, подчас
в самой аляповатой форме, с новым настроением среди молодежи.
Верный своим прежним традициям, «Современник» и теперь уде­
лял много места «внутренним вопросам», но все это сдабривалось
значительной долей оппортунизма, которого следа не было в ста­
рых статьях Добролюбова и Чернышевского. Внимательно следя
за западно-европейской жизнью, он продолжал знакомить рус-

437

скую публику с рабочим движением на Западе и, в любопытном
предисловии к переводу лассалевской речи «Об особенной связи»
и т. д., уже делал попытку перелиновать ее на русский манер. На
его же страницах была сделана попытка вычислить, как велик
долг цивилизованных классов народу. Но «дух жив» отлетел от
журнала, и только отдельные личности из молодого поколения со­
хранили старые симпатии к журналу.
Огромная же часть молодежи группировалась вокруг «Рус­
ского Слова».
После крестьянского вопроса на сцену явился новый
вопрос — «вопрос молодого поколения» и, как часть его, «женский
вопрос».
Из разоренных мелкопоместных и среднепоместных усадеб
потянулись в город целыми вереницами «подростающие силы» в
поисках за «своим хлебом». Настало «трудное время» для «мысля­
щего пролетариата». Вопросы общественные сменяются вопросами
личными. «Общество» отходит на задний план. Оно опять прини­
мается за нечто «данное», к чему остается только приспособиться,
чтобы принести возможно большую дозу пользы при данных усло­
виях.
Вырабатывается особый кодекс жизни, из которого беспо­
щадно выбрасывается все хоть сколько-нибудь напоминающее от­
жившую мораль «отцов». Отношения к женщине анализируются
самым тщательным образом. «Мыслящего реалиста» не занимает
вопрос, имеет ли он право на личное счастье. Это для него не под­
лежит никакому сомнению. Дебатируется только вопрос о формах,
в которых оно наиболее достижимо, с точки зрения «экономии сил».
Вопрос о народе решается очень просто. Мы бедны, потому
что глупы. Нужно доказать только «убыточность незнания». Дай­
те «мыслящему пролетарию» накопить достаточное количество
«реальных» знаний, не накладывайте на его плечи бремени дол­
га — и он «просветит» глупых, он рассеет ту тьму предрассудков,
которая мешает нам на каждом шагу устраиваться рациональным
образом.
Наиболее ярким выразителем этого течения среди публици­
стов «Русского Слова» явился Писарев. В статьях блестящего сти­
листа рисовался в самых очаровательных красках «мыслящий ре­
алист» с его идеалом: «знание, любовь и труд». И эти статьи дей­
ствовали тем сильнее, они увлекали молодежь тем больше, что пи­
сались они в тюрьме. Жизнерадостная проповедь лич­

ного
счастья
раздавалась
павловской крепости.
438

из

казематов

Петро­

И тщетны были старания «Постороннего сатирика» 1) дока­
зать, что идеал этот носит чисто индивидуалистический характер,
отвечает лишь на вопрос, как устроиться на свете, чтобы тебе
жилось хорошо. Вокруг имени Писарева началась уже образовы­
ваться легенда. Долго еще молодежь не могла вскрыть в его бле­
стящих проповедях-импровизациях следы того умонастроения, ко­
торое, после его смерти, отлилось в такие отталкивающие фор­
мы. Она замечала в них только протест против устаревших форм
жизни, она увлекалась проникавшим их оппозиционным духом.
Это пестрое смешение проповеди индивидуалистических идеалов
и инстинктивного протеста против существующего общественного
строя — вообще характерно для «Русского Слова». Почти совер­
шенно оставляя в стороне «внутренние вопросы», публицисты
«Русского Слова», в разных формах, знакомили молодежь с социа­
листическими учениями. Буржуазная политическая экономия, да­
же в лице ее лучших представителей, подвергалась самой жесто­
кой критике (подчас удивительно комичной) будущего автора
«Отщепенцев» 2).
А в стихах П. Ткачева — странная ирония судьбы — мо­
лодежь впервые могла познакомиться со взглядом, «перенесен­
ным в нашу литературу, как и все, что только в ней хо­
рошего, из литературы западно-европейской. Еще в 1859 г. извест­
ный немецкий изгнанник Карл Маркс формулировал его самым
точным и определенным образом» 3).
А рядом с этими двумя журналами незаметно прозябал совер­
шенно невидный библиографический журнальчик «Книжный
Вестник», где «друг-учитель» Н. Михайловского Н. Ножин в ре­
цензиях на книги естественно-исторического содержания читал
отходную социализму и восторженно приветствовал анархию, как
наиболее идеальный строй общественной жизни, в котором окон­
чательно исчезнет общественное разделение труда, корень всего зла.
Выстрел 4 апреля 1866 г., выстрел не «по реформам», как это
думают наши либералы, а по реакции, навлек на литературу гро­
зу. «Современник» и «Русское Слово» погибли. За ними скоро по
следовал и «Книжный Вестник».
1)

М. Антонович.
2) H. Соколов.
3) Примечание Ткачева: «Вот его подлинные слова:— «Вся совокупность
отношений, касательно производства богатств (так переводит Ткачев Produk­
tionsverhaltnisse), образует экономическую структуру общества, основной базис,
на котором возвышаются в виде надстроек политические и юридические отно­
шения». «Р. С.», 1865 г., 12 «Библиографический листок», стр. 31.

439

В литературе, как и в общественной жизни, наступило за­
тишье.
По оно скоро было прервано. В 1867—68 г. освобожденную
Россию постиг такой голод, которого она не знала в самые темные
периоды своей крепостной истории. Это был «гром с яс­
ного неба».
Всполошилось правительство, учредившее комитет под пред­
седательством будущего «миротворца». Назначены были комиссии
для исследования положения крестьянского хозяйства.
Проснулось и «общество».
Либералы, опираясь на «факты», указывали на необходи­
мость закончить прерванное на время, якобы под влиянием
крайней левой, дело «великих реформ», заняться положительной
работой.
По особенно потрясающее впечатление произвел этот голод на
молодое поколение. Перед «разночинцем» и «кающимся дворяни­
ном», с головой ушедшими в вопросы личного самосовершенствова­
ния, вдруг развернулась, с неотразимой наглядностью, картина
народных бедствий и общего расстройства.
«Мизерия» «десяти лет реформ» раскрылась воочию. Она под­
вергается беспощадной критике. «Слишком очевидны становятся
всем вся пустота либеральных реформ и бесплодность либераль­
ных усилий».
Быстро выясняется «недействительность легальных форм
борьбы». Начинается оживленное обсуждение вопросов об отно­
шении «личности» к «обществу». Вычисляется «цена прогресса».
Народ, который, казалось, после нескольких изолированных
вспышек замолк, довольный материальными результатами «вели­
чайшей реформы», опять напомнил о себе.
Перед чуткой совестью молодежи поднимается вопрос: а имею
ли право я, воспитавшийся на деньги народа, заниматься личным
самосовершенствованием в то время, когда этот народ мрет от го­
лодного тифа и цынги? На очередь ставится вопрос, как велик
долг народу, и все поколение приходит к выводу, что оно — не­
оплатный должник народа. Является потребность поближе позна­
комиться с этим народом, изучить его нужды и стремления. Поло­
жение народа становится предметом тщательного изучения 1). Пи­
саревщина отходит на задний план: из фазы развития обществен­
ной мысли она превращается в фазу индивидуального развития,
1)

Всем известно, какою громадною популярностью пользовалась в семи­
десятых и даже восьмидесятых годах книга Флеровского «Положение рабо­
чего класса в России».

440

из широкого общественного течения, наложившего свой отпечаток
на целый период умственной жизни русского общества, она пре­
вращается в кружковое, провинциальное 1).
Это брожение не могло, конечно, не отразиться на литературе.
Основанное еще в 1867 г., «Дело», сначала бывшее почти попу­
лярно-научным сборником, где Писарев мог писать только «Очер­
ки из истории итальянских народов», в течение 1868 г. превра­
щается опять в живое периодическое издание с сильной револю­
ционной окраской. Первое амплуа занял П. Ткачев, соединявший
в своих статьях «экономический материализм» вульгарного поши­
ба с крайним якобинизмом. В своей блестящей статье «Люди бу­
дущего и герои мещанства» он дает легальный пролог будущей
нечаевщины с ее принципом: «цель оправдывает средства». Не­
долгой, однако, была на этот раз его литературная деятельность.
Арестованный в марте 1869 г., он на несколько лет исчезает, что­
бы появиться вновь в 1872 г., но уже автором значительно по­
тускневших статей. «Дело» окончательно превращается в орган
провинциальных юношей и девиц, пугающих своим радикализмом
обомшелых отцов и матерей.
Некоторое время казалось, что руководящее место в журна­
листике перейдет к «Неделе». Благодаря настоянию покойной
Е. И. Конради, наиболее энергичной и образованной представи­
тельницы тогдашнего женского движения, редакция согласилась
поместить на страницах журнала «Исторические письма» неза­
долго перед тем сосланного в Вологодскую губернию П. Л. Лав­
рова. В своих письмах, которые и в научном отношении предста­
вляли для своего времени выдающееся явление, наш незабвенный
учитель «будил в учащейся молодежи чувство ответственности за
невыносимые страдания народных масс, доводил ее идеализм до
самой высокой степени и указывал ей дорогу деятельности»: под­
готовив из себя борца за народное освобождение, итти в массы,
чтобы поделиться с ними своими знаниями и, раз’яснив им при­
чины их невыносимых страданий, звать их на борьбу против су­
ществующего порядка. Он научил молодежь уважать массу, тех
незаметных героев человечества, которые не совершили ни одного
1)

Еще долго спустя вопрос о Писареве являлся «больным», «неразрешен­
ным» вопросом. Ему были посвящены пользовавшиеся тогда такой известностью
в кружках саморазвития статья Н. Морозова (М. Протопопова): «Литературная
злоба дня» в «Отеч. Зап.», 77 г., I, и ст. И. Кольцова (печальной памяти Л. Ти­
хомирова) «Неразрешенные вопросы», «Дело», 81 г., I, в свое время наделав­
шая много шума. Обе статьи противопоставляют индивидуальным идеалам
Писарева общественные идеалы Добролюбова и Чернышевского.

441

яркого дела, но перед которыми, по историческому значению, ни­
чтожны величайшие исторические деятели. «Они хранят в себе
всю возможность будущего. В том обществе, где не было бы их,
прекратился бы разом всякий исторический прогресс». И моло­
дежь откликнулась на горячий призыв. Как говорит современник,
«сотни читателей были глубоко захвачены «Историческими пись­
мами»: не прошло и года после их появления в отдельном изда­
нии, как в Петербурге, Москве, Киеве и Одессе стал формировать­
ся тот легион революционных «борцов за прогресс», на которых
возложил все свои упования усопший».
В той же «Неделе»,— и почти одновременно с «Исторически­
ми письмами», — печатались исторические очерки МихайловаШеллера «Пролетариат во Франции», долго еще после этого слу­
жившие революционной молодежи единственным источником для
знакомства с французским движением. Г. Скабичевский, с тех пор
значительно «поумневший», давал апологию Лассаля в своей ста­
тье «Герои голубиного полета», направленной против российских
Шульце-Деличей.
Но недолго держалась «Неделя» на этой высоте. С уходом
Конради, редакция перешла к П. Гайдебурову, в руках которого
«Неделя» превратилась в «гайдебуристый и скучный журнал, по
временам охватываемый манией сказать непременно «новое слово».
С переходом «Недели» под другую редакцию, первое место в
рядах радикальной печати 1) окончательно переходит к «Отече­
ственным Запискам» (купленным Некрасовым в 1868 г.). Вокруг
этого журнала группируются лучшие литературные силы, и он
становится центром тяготения наиболее отзывчивой и радикаль­
ной части нашей молодежи. «Отрицание и критика буржуазного
строя и либерализма... принимают в нем крайне острый, напря­
женный характер. Социалистические симпатии, с одной стороны,
1)

Были, конечно, в то время и другие журналы, в которых старалась
найти себе убежище крайняя левая. Так, в том же «Женском Вестнике», кото­
рый приютил «Растеряеву улицу» Успенского, Ткачев должен был излагать свои
взгляды на значение экономического фактора в статьях о женском вопросе, а
П. Лавров печатал статьи о господстве женщин в папском Риме или о француз­
ских салонах XVIII века и подвергал строгому критическому разбору философию
Спенсера в статье по поводу его опыта «Воспитание умственное, нравственное
и физическое». Как последняя статья, так и статья того же автора «Задачи по­
зитивизма и их решение», напечатанная в скоро прекратившемся «Современном
Обозрении», оказали сильное влияние на Н. Михайловского и В. Лесевича, быв­
ших до того времени правоверными позитивистами. Но ни эти журналы, ни
основанный разошедшимися с Н. Некрасовым сотрудниками «Современника»
Ю. Жуковским и М. Антоновичем «Космос» — не удержались долго на литератур­
ном горизонте.

442

вопиющие факты заграничной жизни, ярко иллюстрирующие «си­
стему наибольшего производства»,— с другой, бесповоротно реша­
ют отрицательное их отношение к буржуазному типу обществен­
ной организации и к нравственно-политической доктрине его —
либерализму. Либерализм подвергается тщательной критике с раз­
личных точек зрения и по самым разнообразным поводам... Рез­
кое
разграничение
интересов
общества
от
интересов
народа, как рабочей массы,— вот тот неизменный основной
критерий, с точки зрения которого рассматриваются, исследуются
и освещаются все более или менее крупные общественно-экономи­
ческие явления. Таким образом, социалистические симпатии, ес­
ли не социалистическое мировоззрение, служат, несомненно, той
высшей инстанцией, к которой они апеллируют всякий раз, когда
представляется затруднение при решении или постановке той или
иной социальной проблемы» («Воспоминания землевольца» 1). Му­
жик-народ стал центральной фигурой всего журнала. Нигде не
отразилась так ярко, как в этом журнале, идея долга народу. «Она
составляла тот общий фон, на котором рисовались узоры лирики,
беллетристики, критики, философии, истории, экономики и поли­
тики». Но и в этом, журнале всего ярче отразилась эта идея в ста­
тьях Н. Михайловского.
III.
Вопрос «что делать?» был решен. Нужно работать для наро­
да. Но как делать это? Как разобраться в многосложном перепле­
те общественных явлений? Как отделить истинное от ложного?
Как примирить неумолимые требования науки с нравственным
чувством ответственности за свое положение? Как соединить ис­
тину и справедливость в одно неразрывное целое?
Прошлое оставило нам в наследство целый ряд слов и деви­
зов, за которыми, казалось, скрывалось богатое содержание. Сво­
бода, равенство и братство, национальное богатство, прогресс —
десятки лет люди боролись во имя этих слов — и что же? Нацио­
нальное богатство — это только лицевая сторона народной нище­
ты; свобода оказалась свободой умирать с голоду; прогресс подви­
гался убийственно медленным шагом и покупается такой дорогой
ценой, что невольно является вопрос: а не лучше ли было бы без
него? В душе разгорается «лютая необузданная вражда» к суще­
ствующему, все существо охватывается «страстью разрушения».
Не нужно нам науки, купленной кровью и муками целых поколе1)

«Материалы для истории русского социально-революционного движе­
ния». Статья Лаврова: «Народники 73—78 г.г.».

443

ний! «Для нас мысль дорога только, поскольку она может слу­
жить великому делу радикального и повседневного разрушения.
Но ни в одной из ныне существующих книг нет такой мысли. Кто
учится революционному делу по книгам, будет всегда революци­
онным бездельником». (Бакунин).
А, с другой стороны, «представители либерализма носились с
теорией органического прогресса, медленного постепенного разви­
тия. Господа ученые и профессора проповедовали молодежи все­
могущество науки, которая, сама собою, деятельностью своих адеп­
тов, улучшает постепенно общественные отношения» (П. Аксель­
род в статье о Лаврове).
Мы имеем перед собой две, доведенные до крайности, попытки
отделить «теорию» от «практики». С одной стороны, мы получаем
«практика», человека «дела» par excellence, чистого голубя, кото­
рому не хватает «змеиной мудрости», а с другой — человека «слова»,
«теории», которому не хватает не только голубиной чистоты, но и
элементарной чуткости, человека, не ведающего ни гнева на оби­
дящих, ни жалости к обидимым. Всякий из нас, побывавший — а
кто из нас не был?— в каком-нибудь кружке молодежи, знает, как
часто встречаются эти два типа. Редко кто из нас на первых порах
не ударялся в одну из этих крайностей. И то — херил теорию во
славу дела, практики, то — дело, практику — во славу теории, науки.
Всякая такая попытка оторвать «правду-истину» от «правдысправедливости», «правду теоретического неба» от «правды прак­
тической земли» — всегда чревата опасностями. Мы рискуем, вместе
с автором «Сущности христианства», «рассматривать, как истинно
человеческую, деятельность теоретическую» или только деятель­
ность «практическую» в узко-вульгарной форме ее проявления и
никогда «не понять значения «революционной», практически-кри­
тической деятельности».
И среди семидесятников были люди, которым «благодарная
житейская практика, самые высокие нравственные и общественные
идеалы» представлялись всегда обидно-бессильными, если они от­
ворачивались от истины, от «науки». «Я никогда не мог поверить
и теперь не верю,— говорит Н. Михайловский,— в сочинениях ко­
торого наиболее ярко отразились стремления именно этой группы
семидесятников,— чтобы нельзя было найти такую точку зрения,
с которой правда-истина и правда-справедливость являлись бы
рука об руку, одна другую пополняя. Во всяком случае, выработка
такой точки зрения есть высшая из задач, какие могут предста­
вляться человеческому уму, и нет усилий, которые жалко было бы
потратить на нее. Безбоязненно смотреть в глаза действительности

444

и ее отражению, правде-истине, правде об’ективной, и, в то же
время, охранять и правду-справедливость, правду суб'ективную,—
такова задача всей моей жизни. Не легкая это задача».
Задача эта действительно нелегка. Дальнейшая литературная
деятельность Н. Михайловского показала, что выработанная им с
таким трудом «точка зрения» оказалась не в силах связать правду
теоретического неба с правдой практической земли и не один раз
заставляла его в угоду одной жертвовать другой. Но нас теперь
не интересует позднейшая фаза его литературной деятель­
ности. Михайловский нас теперь занимает только, как выразитель
определенного течения среди молодежи семидесятых и начала
восьмидесятых годов. Этой молодежи он был дорог именно потому,
что в его сочинениях она находила систему правды, удовлетворя­
ющую поставленным выше требованиям.
Какова же эта система правды? Постараемся изложить ее
словами ее автора.
Система правды требует такого принципа, который: 1) слу­
жил бы руководящей нитью при изучении окружающего мира и,
следовательно, давал бы ответы на вопросы, естественно возника­
ющие в каждом человеке; 2) служил бы руководящей нитью в прак­
тической деятельности и, следовательно, давал бы ответы на за­
просы совести и нравственной оценки, опять-таки естественно
возникающие в каждом человеке; и, наконец, 3) делал бы это с
такой силой, чтобы прозелит с религиозной преданностью влекся
к тому, в чем принцип системы полагает счастье.
Все умственные, все психические процессы совершаются в
личности и только в ней; только она ощущает, мыслит, страдает,
наслаждается... Всякие общественные союзы, какие бы громкие
или предвзято симпатичные для вас названия они ни носили,
имеют только относительную цену. Они должны быть дороги для
вас постольку, поскольку они способствуют развитию личности,
охраняют ее от страданий, расширяют сферу ее наслаждений. Слова
в роде: «общее дело», «общественные интересы», «общая польза» —
отнюдь не должны вас смущать, потому что под этим флагом часто
провозится контрабанда.
Во избежание самообмана и обмана других, эту бессознатель­
ность нужно ликвидировать. Пусть гордые люди либо сами пой­
мут и другим откровенно скажут, чему именно они служат, либо
изберут себе другой, высший предмет служения. Этим высшим
предметом может быть не красота, не истина, не справедливость,
а только человеческая личность, цельная и полная, в которой все
эти отвлеченные категории складываются в живое единство. Для

445

чисто теоретических областей человеческой деятельности этот кри­
терий всегда ясен и удовлетворителен. Дело должно быть поставлено
так. Умственный процесс совершается в пределах отдельного чело­
века, личности. Пределы эти установлены, с одной стороны, приро­
дой, а с другой — историческим ходом вещей. Природные определе­
ния мы вынуждены брать, как они есть, не пытаясь их изменить.
Поэтому, прежде всего, мы должны выяснить, какие границы
положены нашему уму природой. В этом именно состоит то, что
обыкновенно называется теорией познания. Вот она в кратких чер­
тах: человеку доступна только относительная правда, животное
с иной организацией должно понимать вещи иначе. Правда, с точки
зрения человека, не есть что-нибудь соответствующее природе ве­
щей и обязательное для всех существ. Человек добывает элементы
правды при помощи пяти чувств, а, будь у него их большеили
меньше, правда представлялась бы ему совсем иначе. Границ, от­
меченных перстом природы, перешагнуть нельзя.
Правда, добытая всеми средствами, какие предоставляют эти
конечные пределы человеческой личности, есть правда относи­
тельная: но практически она, пожалуй, безусловна для человека,
потому что выше ее подняться нельзя. Но вот исторический ход
вещей прибавляет к природным ограничениям человеческой лич­
ности еще свои особенные, общественные. Скажи мне, к какому
союзу ты принадлежишь, и я скажу тебе, как ты смотришь на
вещи. Поэтому, в сферах практических критерий человеческой лич­
ности, благодаря запутанности отношений, может повести к боль­
шим недоразумениям.
Надо найти в личности такой ее аттрибут, такое свойство, ко­
торое было бы ей присуще, именно как личности, и не зависело бы
ни от каких случайных определений. Такой аттрибут есть труд,
целесобразное напряжение личных сил... Таким образом, для
практического обихода, да и не только для него, а в видах теоре­
тической ясности, мы можем поставить в нашей первоначальной
формуле, вместо личности, ее единственное проявление — труд, со­
знательный, целесообразный расход сил. При дальнейшем разот­
влечении, интересы труда превращаются в интересы народа. На­
род — это такой общественный элемент, служение которому наиболее
приближало бы нас к намеченной цели. Народ — в смысле не нации,
а совокупности трудящегося люда. Труд — единственный об’единя­
ющий признак этой группы людей — не несет с собой никаких при­
вилегий, служа которым мы рискуем услужить какому-нибудь
одностороннему элементу: в труде личность выражается наиболее
ярко и полно. Но служить — не значит прислуживаться. Служить

446

народу — не значит потакать его невежеству или прилаживаться к
его предрассудкам. Мы, «вверху стоящие, что город на горе», мы,
богатые теоретическим знанием и чужим историческим опытом,
должны стать на страже интересов народа, охранять их от по­
ползновений заведомых врагов и тех лицемерных друзей, которые
желают держать его в темноте невежества.
К такому результату мы пришли не рядом только холодных
логических выводов. В нас говорит и щемящее чувство ответствен­
ности перед народом, неоплатного ему долга за то, что, на счет его
воловьей работы и кровавого пота, мы дошли до возможности
строить эти логические выводы. Мы должны, поэтому, с чистой со­
вестью сказать: мы — интеллигенция, потому что мы многое знаем,
обо многом размышляли, по профессии занимаемся наукой, искус­
ством, публицистикой: слепым историческим процессом мы ото­
рваны от народа, мы — чужие ему, как и все так называемые циви­
лизованные люди, но мы не враги его, ибо сердце и разум наш с
ним. Сердце и разум — заметьте это сочетание. Это — не минутная
вспышка сантиментальности, не те женские слезы, о которых гово­
рится в песне, что они, как роса: взойдет солнце, росу высушит.
Если б чувство остыло или охладело под напором естественных
дел и делишек, не поколеблется разум, а поколеблется разум —
поддержит чувство.
Мы имеем теперь систему правды, ее обоснование и социальнопсихологические предпосылки. Ей трудно отказать в известной
стройности. Всестороннее развитие личности (целостность недели­
мого),— труд, как основная функция личности,— интересы труда,
как интересы личности,— интересы трудящихся классов, трудяще­
гося люда, народа в смысле совокупности трудящихся классов,—
вот различные звенья теории, старающейся связать воедино идеал
с действительностью, отыскать в самой действительности такой об­
щественный элемент, такую общественную группу, которая была бы
наиболее заинтересована в осуществлении предносящегося нам
идеала.
Не трудно указать и составные ингредиенты этой «системы»
правды. Вошли в нее и антропологизм Фейербаха 1), и учение о
самоотчуждающейся личности, вошло лассалевское построение
идеи рабочего сословия, перелицованного ла русский манер 2), во1)

Через посредство Н. Чернышевского, Н. Добролюбова и П. Лаврова.
2) «Все, что Лассаль говорил о рабочем сословии, мы переносили на
крестьянство, являвшееся для нас нашим обездоленным «четвертым сословием».
Мы особенно близко к сердцу принимали рассуждения Лассаля о том, что
рабочий, отдавшийся борьбе за интересы своего сословия, другими словами, за
свои собственные интересы, совершает этим даже высоконравственный акт, ибо

447

шел и долг цивилизованных классов народу, как главный импульс
общественной деятельности. Вошли эти элементы большей частью
бессознательно для самого творца системы, об’единившего их в
одно неразрывное целое. Специфически русская окраска этой ком­
бинации заставила ее автора забыть что элементы его системы
были выработаны западно-европейской мыслью еще до 1844 г.
Надо заметить, что и вообще зависимость нашей литературы от
западно-европейской гораздо сильнее, чем это кажется иногда ва­
шим «самостоятельным» мыслителям. С ними часто случается то
же самое, что с тем молодым человеком, о котором говорит в своих
воспоминаниях г. Михайловский. «Нынешний молодой человек
уже воспитывается на многом из того, что в свое время стоило
больших усилий и жертв. Он сам иной раз не знает, откуда запала
ему та или другая мысль, то или другое чувство, и немудрено, что
ему иногда кажется, что он дошел до них вполне самостоятельно,
что он первый возвещает известную истину».
IV.

В изложенной нами системе был, однако, пункт, который, еще
в 70-х годах, вызвал ожесточенные споры между г. Михайловским
и народниками — в том смысле, как это слово понимали тогда (П. Ч.
и Юзов).
Конечно, интересы народа должны служить верховным
критерием: «все для народа», но не рискуем ли мы в своей дея­
тельности разойтись с «мнениями» народа? Как поступить в таком
случае? Пойти ли нам наперекор «мнениям» народа и устроить
его жизнь согласно нашим «мнениям» об его «интересах»? Не пре­
вратимся ли «мы», таким образом, в особую разновидность бюро­
кратов, которые будут вершить судьбы народа по своему произ­
волу? Не отвернется ли от нас парод, если мы не будем спра­
вляться с его «мнениями»? Не лучше ли действовать согласно с
интересами людей, признанными и выраженными ими же самими,
т.-е. согласно также с их мнениями?
Этот литературный спор явился отражением другого спора,
кипевшего среди революционной молодежи. «Все для народа» — на
этом все сходились. Дальше начинались разногласия. Якобинская
формула: «все для народа, но не через народ»,— особенно после
злосчастного нечаевского опыта,— вызвала почти всеобщее негодослужит делу общечеловеческого прогресса — так как в настоящую историческую
эпоху рабочее сословие является носителем прогресса, подобно тому, как бур­
жуазия была прогрессивным элементом в прошлом веке». Дебагорий-Мокрие­
вич, «Воспоминания». Выпуск первый, стр. 14—15.

448

вание. Недоверие «к здравому смыслу и воле народа», взгляд на
народ, как «на бессмысленную толпу, которою надо командовать»,
глубоко возмущал молодежь. Нет! «Все для народа и посредством
народа» — одинаково говорили и мирные пропагандисты и бун­
тари. Только революция, произведенная самим народом, имеет
шансы на успех. Нужно лишь разъяснить народу его интересы,
привести в согласие его «интересы» с его «мнениями» — и дело на­
родной социальной революции обеспечено. Об этом должна была
позаботиться мирная пропаганда идей социализма в среде народа.
На этой же точке зрения, в сущности, стояли и бунтари.
Но если мирные пропагандисты признавали возможность не­
совпадения «интересов» народа с его «мнениями», то бунтари шли
дальше: они считали идеалы «рабочих масс» в России «согласными
в существенных основаниях с современным социализмом». «Мне­
ния» народа находились, по их убеждению, в согласии с его инте­
ресами. Дело шло только о том, как лучше сорганизовать народ,
и такое средство они нашли в агитации на почве насущных, кон­
кретных, созданных народом потребностей. Такой взгляд легко
было довести до абсурда. Это и было сделано. В нежелании навя­
зывать народу свои мнения, некоторые народники договаривались
до самых реакционных вещей 1). В легальной литературе это течение
в различных своих фазах отразилось в статьях П. Ч. и Юзова. По­
следний особенно часто доводил до абсурда основную тенденцию
старого народничества. И с таким противником нетрудно было
справиться. Стоило только придраться к какому-нибудь курьезу,
которыми изобиловали статьи автора «Основ народничества»,— и
победа была одержана, а проклятый вопрос о согласовании «мне­
ний» народа с его «интересами» оставался опять без ответа.
Восьмидесятые годы опять поставили его на очередь. Горький
опыт деятельности для народа, но через народ, кончившийся так
трагически, оживил старые народнические традиции. Их вырази­
телем явился Яковенко в своем «Открытом письме г. Михайлов­
скому» («С. В.» 86 г.). Это письмо и ответ Михайловского лучше
всего разъяснят нам спор о «мнениях» и «интересах».
«Если вы хотите, — говорит Яковенко, — в действительности
служить кому-либо или расплатиться с кем-либо, то вам надо дей­
ствовать согласно с интересами этих людей, признанными и вы1)

Среди русских революционеров попадались одно время единичные
личности, которые не прочь были примириться и с «народным царем» — во
имя «народничества». Но эта отрыжка славянофильской чепухи улетучилась,
кажется, «совершенно в наших рядах». П. Аксельрод, «Все для народа и по­
средством народа». Письмо в редакцию «Вольного Слова» № 19.

29

449

раженными ими же самими, т.-е. согласно также с мнениями их, а
не подставлять вместо этих последних свое собственное по­
нимание».
Все для народа и посредством народа! Но что же делать, если
«мнения» этих людей не совпадают с моими «мнениями» об их
«интересах»? А как много таких случаев! Опять начать ту же сизи­
фову работу? Продолжать работать для этих людей, не встречая
в них ни отклика, ни сочувствия?
И он с тоской обращается к учителю:
«На проклятые вопросы
Дай ответы нам прямые!»

А учитель?— Учитель на это отвечает ему длинным рассужде­
нием о «ненавидящей любви».
«Если Иван любит Федору, которая велика, но любит нена­
видящею любовью, потому что она дура 1), то, бесспорно, его по­
ложение тягостно, он герой мучительной драмы; но выскочить из
этой драмы одним ловким скачком он не может, закрывать глаза
на свое положение не должен, а надо ему разобрать, в чем величие
и в чем дурость Федоры, а затем направить все свои усилия к тому,
чтобы уничтожить дурость и усилить величие. Тут, но только тут,
и драме конец».
Ну, а если эта Федора упорно остается дурой, а если она упор­
но гонит от себя своих пылких поклонников и, время от времени,
ошарашивает их увесистым ударом, а то и в управу благочиния
препровождает? Но этим не смутишь верных ее поклонников. Для
ее счастья они готовы отказаться «от всех своих самых кровных
и дорогих интересов, даже жизнью пожертвовать, готовы на позор,
на преступление, все что хотите». По Федора все-таки дура и своих
«мнений» изменить не хочет. Так не изменить ли нам pour ses
beaux yeux наши мнения? Ни за что. Как ни любят они Федору,
но отказаться ради нее от своего «мнения», спуститься до ее
уровня — никогда.
«Можно самопроизвольно и, значит, под условием вменения в
позор или доблесть, в грех или заслугу, отказаться от тех или дру1)

Этот непочтительный тон по отношению к Федоре особенно часто
встречается у Глеба Успенского. Еще чаще он встречается у типических на­
родовольцев «первого призыва». Это явление об’ясняется естественной реакцией
против предшествовавшей идеализации. В то время наши легальные народники
по поводу этих непочтительных отзывов поднимали такой же вопль (напр., ст.
Л. Оболенского: «До чего договорился Глеб Успенский»), какой теперь подни­
мают по поводу всякой, иногда неосновательной, выходки какого-нибудь
«марксиста» по адресу крестьянства.

450

гих своих интересов ради иных, чужих интересов, но отказаться
от своих мнений — невозможно».
А так как на изменение умонастроения Федоры очень мало
надежды, то остается только признать, что, в сущности, вопрос
о «мнениях» Федоры не так уже важен.
«Не знаю хорошенько, подлинными ли моими словами выра­
жается Яковенко, говоря: «Вы полагаете, что нужно действовать
в интересах народа, а согласно ли это будет с его мнениями или
нет, это уже второстепенный 0вопрос». Не то что второстепенный,
но, во всяком случае, второй, да, я полагаю».
Михайловский боится высказаться решительно. Сказать, что
вопрос о «мнениях» Федоры не важен, значило бы согласиться с
«Все тем же» (П. Ткачевым), с которым он так резко полемизиро­
вал в 70-х годах. Ведь, нельзя же не признать, что если бы любовь
к Федоре находила в ее сердце отклик, то и работа по части пре­
вращения Федоры из дуры в умницу шла бы и быстрее, и успеш­
нее. Но убеждение в возможности согласить мнения Федоры с ее
интересами, не покидавшее Михайловского в 70-х годах, уступило
место разочарованию. Если Федора не понимает своего счастья,
сделаем ее счастливой против ее воли. Хочет она этого или нет —
это вопрос второстепенный.
Бедная Федора! «Века протекали, все к счастью стремилось,
все в мире по нескольку раз изменилось», а Федора, которая хоть
и велика, но все-таки дура, с глазами, выражавшими бесконечное
смирение, безропотно переносила всяческие муки, покорно позво­
ляла мудрить над собою всяким московским и петербургским извер­
гам. Настал, наконец, день освобождения. Неужели же Федора
останется все той же дурой, и вся разница будет состоять лишь
в том, что прежде ее били и истязали, не справляясь с ее мне­
ниями, а теперь будут любить и лелеять.
Чувствуя справедливость этого протеста, Михайловский спе­
шит ответить на него.
«Как бы ни был далек ваш идеал, ваше мнение от мнения
народа, для практического осуществления этого идеала необходимо
считаться с мнениями заинтересованных. По крайней мере, необ­
ходимо пользоваться каждым случаем, когда это возможно». Во
всяком случае, «мнения заинтересованных должны быть приняты,
если не к исполнению, так к сведению».
Мы видим, «кающийся дворянин» заговорил языком, который
удивительно напоминает язык самого нераскаянного дворянина.
Но, и помимо этого, такой ответ, конечно, является только пустой
отговоркой. А если эти «мнения» все-таки остаются далекими от на-

29*

451

ших мнений, а если принимаемые к сведению мнения окажутся
такого рода, что у вас зародится «желание какого-то инстинктив­
ного движения кулаком в эту самую народную массу» 1), Фе­
дору тож?
Но кто же эти Иваны, которые любят Федору, кто будет при­
нимать мнения Федоры, «если не к исполнению, так к сведению»,
кто устроит ее счастье?
Эти Иваны — это «мы», «интеллигенция», «вверху стоящие, что
город на горе». Мы благополучно вернулись к очищенному ткаче­
визму.
Вот интересный pendant из подпольной области: «за экс­
плоатируемым большинством придется признать один очень суще­
ственный недостаток. Обыкновенно оно представляет собой пас­
сивный элемент. Лишь на короткое время оно превращается в ак­
тивный. Можно горько сетовать на это, но, тем не менее, подобная
вещь логически (!) необходима... Перед большинством раскрывается,
как видите, роковая дилемма: или умереть с голоду вместе с хищ­
никами или кормить себя и поддерживать роскошную жизнь орга­
низованных эксплоататоров. Не будь выхода из этой дилеммы,
было бы из-за чего отчаяться за судьбу человечества! По счастью,
выход есть. Как меньшинство выработало себе особый орган напа­
дения и хищничества, современное государство,— так и большин­
ство должно выработать себе особый орган, защищающий его инте­
ресы и всегда готовый на борьбу с насилием и эксплоатацией.
Это и есть революционное меньшинство (в отличие от меньшинства
привилегированного и, стало быть, реакционного)... И пусть не
пугают нас словесными «жупелами»: якобинство, диктатура, по­
сягательство на свободное развитие народа. Более, чем кто-либо,
мы уверены, что народ имеет право на истинно человеческое раз­
витие; мало того, в целом он стремится к более нормальному, бо­
лее справедливому строю, чем настоящий... Сила революционно­
го меньшинства именно состоит в том, что оно опирается обеими
ногами на основные интересы народа, большинства эксплоатиру­
емой массы...
«Большинство вечно вращается в заколдованном кругу. Стре­
мясь к более нормальным условиям жизни, оно, тем не менее, не
может выработать в себе достаточного активного протеста против
современного строя. Ибо выработка активного протеста, вообще ак­
тивного чувства общественной деятельности, уже предполагает
иные условия жизни большинства. Кажется, отсюда вывод ясен:
1)

452

Глеб Успенский.

революционное меньшинство должно своим активным протестом
и борьбой изменить старые условия и приспособить новые к нор­
мальному развитию большинства» 1).
Нетрудно показать всю неосновательность этого рассужде­
ния. Основное положение старого народничества — «все для наро­
да и посредством народа» — остается во всей своей силе. Предоста­
вим слово народнику. «Не отрицая того факта, что наша интелли­
генция (т. е. действительно образованный слой обще­
ства) в гораздо большей степени, чем буржуазная интеллиген­
ция Запада, демократична, не мешает, однако, обратить внимание
на два обстоятельства: во 1) искренне демократичная интеллиген­
ция составляет все-таки меньшинство в общем составе образован­
ной части нашего общества, а во 2) аналогичное явление мы встре­
чаем и в истории других стран в эпохи борьбы с абсолютизмом...
Интеллигенции, как совокупности лиц, проникнутых исключи­
тельно идеальными стремлениями, живущих вполне вне классово­
го антагонизма, не существует... Результат борьбы за политиче­
скую свободу в громадной степени зависит от того, какая роль вы­
падет в этой борьбе на долю именно рабочих масс... Лозунг: «все
для нации», даже с прибавкой: «посредством заинтересованной в
этом деле части нации», при всей своей внешней идеальности,
оказывался до сих пор на деле прекрасным орудием в руках при­
вилегированных классов или их руководителей, чтобы увлекать
рабочие массы на дело загребания жара своими руками на пользу
первых... Чем сильнее будет участие истинно народных элементов
в общем составе реформирующих строй империи факторов, тем
больше шансов отклонить направление равнодействующей всех
этих преобразовательных усилий в сторону интересов безграмотных
и забитых» 2).
Кто же прав? Теоретически был прав второй, да этого не от­
рицал и его противник. Конечно, работа для народа и посредством
народа должна быть для нас идеалом. Но что же делать, если
этот народ молчит? Сложить руки на груди? Последовательный
народник, ставивший выше всего деятельность для народа по­
средством народа, соглашается скорее на политическую бездея­
тельность, чем на сосредоточение революционного движения ис-

1)

К. Тарасов (Русанов) «Банкротство буржуазной науки». «Вестник На­
родной Воли», I, стр. 86, 89, 90.
2) П. Аксельрод. «Все для народа и посредством народа». «Вольное
Слово», № 19.

453

ключительно в среде интеллигенции 1). Но это легче было сказать,
чем сделать.
Революционная мысль тревожно искала выхода из этого за­
колдованного круга: без народа революция ни к чему не приве­
дет, а народ не хочет этой революции. «Интересы» его на стороне
революционеров, но «мнения» его шли вразрез с его же интересами.
Суб’ективная логика народа упорно не хотела притти в согласие
с об’ективными условиями его существования, толкавшими его,
повидимому, в сторону социализма.
Невольно возникали следующие вопросы: нет ли в этих объек­
тивных условиях элементов, которые служат непреодолимым пре­
пятствием для такого согласования? Есть ли надежда на измене­
ние в этих об’ективных условиях? Представляет ли этот народ
нечто однородное? Действительно ли условия его существования
так резко отличаются от западно-европейских? Вот вопросы, на
которые пытается дать ответ революционная мысль.
А действительность давала слишком много фактов, шедших
вразрез со старыми представлениями. Народ оказался далеко не
таким однородным, как это представляла себе интеллигенция.
Кулачество и ростовщичество оказались не наносным явлением,
не принесенным извне паразитом; они выростали из народной
почвы и питались ее соками. Товарное производство отнимало
одну позицию за другой у натурального хозяйства. Община раз­
лагалась; она не только не оправдала возлагавшихся на нее на­
дежд, но сама во многих местах являлась орудием эксплоатации
бедных общинников богатыми. Под этим остатком старины скры­
валась вполне индивидуалистическая, организация хозяйства,
изолировавшая один двор от другого не в меньшей степени, чем
была изолирована одна община от другой. Артель, при более при­
стальном изучении, тоже оказалась гораздо более пригодной для
эксплоатации одних членов артели другими, чем для солидарного
ведения хозяйства. «Самобытность» оказалась плохой защитой
и в борьбе с фабрикой. Приходилось признаться, что капитализм
сделал громадные успехи.
Известная статья Ник—она, несмотря на неверное об’яснение
генезиса русского капитализма, воочию показала, что «капитали­
стическое течение видимо пересиливает». Из картины порефор­
менного хозяйства, нарисованной Николаем—оном, неотразимо вы­
текал вывод, сделанный еще Михайловским. «Дождавшись наци­
онального разрешения задачи», мы, можно сказать, в ту же ми­
нуту настежь отворили свои ворота банкирской и железнодорож­
1)

454

Ibidem.

ной Европе. Эта Европа, вторгаясь к нам без всякого с нашей сто­
роны протеста, быстро и цепко душит задатки нашего оригиналь­
ного или, пожалуй, если хотите, национального экономического
развития. Наше недостроенное здание не только не мешает этому
вторжению, а напротив, способствует ему волею и неволею, предо­
ставляя государственные средства на преувеличенное развитие
частных интересов и кладя к подножию их благосостояние наро­
да и «национальный» принцип. А мы, тем временем, все с гор­
достью вспоминаем, что дождались национального решения на­
циональных задач! Мало того, ссылаясь на этот, так сказать,
с’еденный молью пример, рекомендуем ожидание, как политический
принцип, программу! Лет пятнадцать тому назад это были бы,
может быть, разумные речи. Теперь они запоздали. Апплоди­
руя торжественному вшествию банкирской и железнодорожной
Европы, смешно до... до чего хотите смешно запирать двери перед
Европой политической и научной... ибо, даже признавая разные
гордости г.г. Аксаковых и иных в принципе законными, Европа
может обратиться к нам словами книги пророка Исаии: «И ты
сделался бессильным, как мы! И ты стал подобен нам! В преис­
поднюю низвержена гордыня твоя со всем шумом твоим; под то­
бою подстилается червь, и черви — покров твой!»
Да! Россия становилась подобна Европе! Она все больше уда­
ляется от пути, идя по которому она могла бы миновать терни­
стый путь Западной Европы. Это сознание как бы удесятерило
энергию революционной интеллигенции. И вот, собрав все свои
силы, «заменив динамитом отсутствие материальной силы и ма­
лочисленность борцов их бесконечным самоотвержением», она
бросилась в последний смертный бой с деспотизмом, чтобы со­
здать себе более благоприятные условия для своей великой за­
дачи: избавления России от шуйцы капитализма. Деспотизму
был нанесен страшный удар. Некоторое время казалось, что он
побежден, что он собирается уступить, но, убедившись, что за
кучкой героев никто не последовал, деспотизм оправился и, раз­
вернув знамя «народной политики», давши полную свободу хищ­
ническим инстинктам различных эксплоататоров, он раздавил «На­
родную Волю» 1). Цвет целого поколения был безжалостно скошен.
«Плохая им досталась доля:
Немногие вернулись с поля?»
1)

Будущий историк России должен будет отметить, что целый ряд
уступок и «реформ» эпохи «диктатуры сердца» и «народной политики» был
произведен из-под палки «Народной Воли». Когда она была побеждена, деспо­
тизм перестал стесняться: тогда только реакция начинает праздновать свои
оргии.

455

«Идея, отрешенная от массы», оказалась бессильной, народ
продолжал оставаться глухим к призывам тех, которые остались
верны своему знамени. Большинством овладели уныние и разо­
чарование, лишь маленькая кучка бросается в «поиски» «за точ­
кой опоры для борьбы» и станется понять причины своего пора­
жения.
Мы стали подобны Европе, но обессилились ли мы от этого? Не
является ли наше «бессилие» источником новой силы? Что гово­
рит нам европейская действительность? И пытливая революцион­
ная мысль обращается на Запад.
А там, к началу восьмидесятых годов, произошли большие
перемены.
Революционное движение, которое, после роспуска Интерна­
ционала, казалось, замерло, опять оживает. Немецкая социалдемократия, после некоторых колебаний и ошибок конца семиде­
сятых годов, приняла опять, на своем конгрессе 1880 года, ре­
волюционную программу, а на выборах 1881 г. показала, ка­
кую непреодолимую силу представляет собою пролетариат, про­
никнутый классовым самосознанием. Французский пролетариат,
совершенно обессиленный после страшного кровопускания 1871 г.,
еще в 1876 г. отвергший на парижском конгрессе социалистиче­
ские теории, присоединяется в лице своих наиболее сознательных
элементов к марксистской программе. В Англии, пролетариат, ко­
торой, по мнению всех катедер-социалистов, был навсегда за­
страхован от социалистической заразы, образуется социал-демо­
кратическая федерация, ставящая себе целью организовать рабо­
чий класс в особую политическую партию. К этому же времени
относится образование социал-демократических организаций и в
других странах. Семена, посеянные «доктринерами» Интернацио­
нала, пустили крепкие ростки. Всюду пролетариат начинает со­
бираться под знаменем социал-демократии и становится главным
оплотом всех прогрессивных стремлений.
Отчего же идеи социализма, так плохо принимавшиеся на
российской почве, пустили такие прочные корни на Западе? По
чему же европейский пролетариат оказывается более способным
воспринимать эти идеи, чем пропитанный общинными инстинк­
тами русский народ?
Ответ на этот вопрос дал научный социализм. Более близкое
знакомство с «непрочитанною главою любимой книги», т.-е. фило­
софско-исторической частью учения Маркса и Энгельса, показало,
что те самые вопросы, которые возникли для России в восьмиде­

456

сятых годах, ставились в Германии уже в сороковых. И в Гер­
мании «интеллигенция», выработавши идеал гармонически раз­
витой личности, пришла к заключению, что он осуществим только
в социалистическом обществе. И в Германии «интеллигенция»
обращалась к «хижинам», чтобы направить их против «дворцов»,
но «хижины» не откликнулись на страстный призыв Бюхнеров и
Бейдигов. И германской интеллигенции пришлось себе поставить
тот же вопрос: почему «мнения» народа так плохо согласуются
с его «интересами»?
И в то время, как демократы то разражались горячими фи­
липпиками по адресу бедного Михеля, то обращались к «обще­
ству», молодой Маркс поставил вопрос иначе: нет ли в этом угне­
тенном народе таких элементов, которые самыми условиями сво­
его существования толкались бы в ту же сторону, в какую напра­
вляется «интеллигенция», которые влили бы кровь, дали бы
жизнь, «сердце», тому движению, головой которого явился бы
высший продукт германской жизни — ее «философия»? И, анали­
зировав объективные условия существования разных обществен­
ных классов, Маркс пришел к заключению, что этим «сердцем»
должен стать пролетариат.
Проследим его аргументацию: мы встретим в ней много зна­
комого.
«Мы», «наверху стоящие, что город на горе», подвергли са­
мой беспощадной критике все небесное и земное. Своей критикой
религии мы освободили людей от иллюзорного счастья и этим
заставили их искать счастье в этом мире. Мы поняли, что и зем­
ные идеалы являются такими же продуктами самого человека,
как религия и язык. Вместо того, чтобы поклоняться разным, со­
зданным им же самим, идолам, человек выше всего должен по­
ставить целостного человека. Для этого нужно уничтожить обще­
ственные условия, которые делают из человека униженное, порабо­
щенное, опустившееся, презираемое существо, и создать вместо них
новые условия, при которых высшим существом для человека
явился бы сам человек. Этому требованию удовлетворяет только
социалистический строй.
Но сама по себе «идея» бессильна. Она жизненна только тогда,
когда является «идеей» класса, когда она является его сознанным
мнением или представлением, когда она уже in potentia заключает­
ся в материальных условиях существования данного класса. Сле­
довательно, наша философия может перейти в действительность,
только опираясь на класс, который представлял бы полную утрату
всего человеческого и мог бы завоевать себе место в жизни, лишь

457

снова приобретая сполна все права человека. Сами условия суще­
ствования этого класса необходимо изменяют его «мнения» в том
же направлении, в котором его толкает наша философия. Протестуя
против условий своего существования, этот класс протестует тем
самым против общественных условий, обесчеловечивающих чело­
века. Он не может освободиться, не уничтожив собственных условий
существования. Он не может их уничтожить, не уничтожив в то же
время всех нечеловеческих условий жизни, всею своею тяжестью
падающих на него.
Дело вовсе не в том, что тот или иной пролетарий, а иногда
даже и весь пролетариат, «мнит». Дело идет о том, что пролетариат
есть и что, сообразно этому бытию своему, он исторически прину­
жден сделать. «Мнения» его только временно могут притти в столк­
новение с его «интересами», он не имеет возможности отделить «те­
орию» от «практики» и успокоиться в области «чистого созерцания»
или фаталистического индифферентизма. Повелительная нужда —
это выражение исторической необходимости — служит для него «ка­
тегорическим императивом», толкает его к борьбе за свое освобо­
ждение, и толкает тем сильнее, что она не есть нужда, вызванная
естественными условиями. Наоборот, — это нужда, искусственно
вызванная, сопровождающая данные общественные условия.
Идея отрицания частной собственности, социализм, находит себе в
интересах пролетариата прочную опору. Да и какой класс отне­
сется более внимательно к этой идее, если не класс, принципом су­
ществования которого является отрицание этой частной собствен­
ности? «Идея», таким образам, приобретает сочувствие масс, «мне­
ния» массы на ее стороне, а, овладев массами, «идея» сама стано­
вится материальной силой. Всякая попытка изолировать ее от мас­
сы, чем бы эта попытка ни об’яснялась, ведет к ее посрамлению.
Нельзя поэтому достаточно энергично протестовать против таких
попыток.
Посрамление «идеи» не доказывает вообще равнодушия массы:
оно доказывает только, что данная «идея» не являлась выражением
«интересов» массы, а если являлась, то в очень недостаточной сте­
пени. Не идя к «сердцу» массы, она не могла вызвать энтузиазма,
а без него невозможны великие исторические события.
«Интеллигенция», не найдя себе сочувствия в народной массе,
склонна была отнестись к ее «мнениям», как к второстепенной
вещи, относиться к массе, как высший к низшему. Она забывала,
что «мнения» обусловливаются обстоятельствами, определяются
общественным положением данной массы. Если «мнения» массы
не изменились, то это значило только, что новая «идея» не нахо­

458

дит никакой точки опоры в условиях жизни этой массы: виновата
не масса, а «интеллигенция», обратившаяся не по тому адресу. По­
этому все филиппики против массы свидетельствуют о недомыслии
«интеллигенции». Нужно обратиться со своей «идеей» к людям,
все жизненное положение которых формирует их «мнения» в на­
правлении данной «идеи». Вывод: чтобы воплотить в жизнь доро­
гую нам «философию», нам нужно обратиться со своей проповедью
к пролетариату. Только он заинтересован в осуществлении нашей
«идеи», так как она может осуществиться только, когда исчезнут
условия, порождающие, с одной стороны, богатство, буржуазию, с
другой — нищету, пролетариат,— когда, следовательно, будет уничто­
жена частная собственность. Кому, поэтому, дорога «идея», тому
нужно, в своей практической и теоретической деятельности, вы­
брать критерием интересы пролетариата, как единственного класса,
«мнения» которого самыми условиями его существования изменя­
ются в желательном направлении.
Уже выработав эту «точку зрения», правильность которой
вскоре была подтверждена немецкой действительностью 1), Маркс
пришел к заключению, что ключ к об’единению действитель­
ности (государственных форм и правовых отношений) нужно
искать в материальных условиях жизни. Дальнейшие исследова­
ния привели его к выводу, что в каждую данную историческую
эпоху экономическая структура общества составляет основу его
политической и умственной истории. Оказалось, что не только со­
временная эпоха характеризуется борьбою классов, но что вся
история (писаная) была историей классовой борьбы. Оказалось,
дальше, что капиталистический процесс производства сам создает
все материальные и интеллектуальные элементы будущего строя и
что самая постановка такой задачи возможна была потому только,
что налицо уже имелись материальные условия ее решения. Лишь
теперь борьба классов достигла той ступени, на которой эксплоати­
руемый и угнетаемый класс (пролетариат) не может освободиться
от эксплоатирующего и угнетающего его класса (буржуазия), не
освободив в то же время и навсегда всего общества от эксплоата­
ции, угнетения и классовой борьбы.
Выяснилось таким образом, что пролетариат не только дол­
жен, но и может это сделать. Более внимательный анализ
1)

Через несколько месяцев после выхода «Deutsch-Französische Jahr­
bücher» где Маркс впервые развил свою точку зрения, вспыхнуло восстание
силезских ткачей. Оно ясно показало, что только у пролетариата имеется «та
революционная отвага, которая бросает своему противнику дерзкий вызов:—
«Я ничто и хочу быть всем!»

459

экономических условий показал, кроме того, что пролетариат
отличается от других угнетенных и эксплоатируемых классов
не степенью эксплоатации, а, в несравненно большей мере, ее фор­
мой. При товарном производстве, а стало быть, и при капитализме,
т.-е. такой форме товарного производства, при которой на рынке
является специфический товар — рабочая сила человека,— только
пролетариат борется против самых основ эксплоатации, потому что
товарное производство никого не бьет так сильно, как именно про­
летариат, Ведь он должен жить продажей самого себя, своей
рабочей силы,— в то время, как другие угнетенные классы — мелкая
буржуазия во всех ее видах, крестьянство, ремесленники — ничего
не имеют против самого товарного производства, и, как классы,
желали бы только устранить условия, ставящие их товары в
неблагоприятное положение в сфере конкурренции.
Важен, таким образом, не только факт порабощения — порабо­
щены и другие классы,— несравненно важнее его форма, потому
что с изменением этой формы меняются и мнения, которые заро­
ждаются и могут зародиться в голове порабощаемого. В то время,
как «мнения» мелкой буржуазии и крестьянства делают их бессо­
знательными (в лучшем случае) союзниками господствующих
классов, вопреки, казалось бы, их интересам,— частная собствен­
ность и для тех и для других есть nec plus ultra человеческой сво­
боды и индивидуальной независимости,— «мнения» пролетариата,
как класса, в историческом процессе развития все больше приходят
в согласие с его «интересами». Поэтому, из «всех классов, которые
противостоят теперь буржуазии, только пролетариат представляет
собою действительно революционный класс. Все прочие классы
приходят в упадок и уничтожаются с развитием крупной про­
мышленности,— пролетариат же именно ею и создается». «Движе­
ние пролетариата, таким образом, является (и становится все
больше и больше) движением огромного большинства в интересах
огромного большинства».
Но важен не только количественный его рост. Массовые дви­
жения были и раньше. Гораздо важнее его «качественный» рост.
В то время, как, с развитием капитализма, значение других тру­
дящихся классов с каждым днем падает, пролетариат, наоборот,
становится все более и более важным фактором общественной ор­
ганизации производства. В то время, как энергия сопротивления
других угнетенных классов рассеивается по бесчисленным точкам
«общественного организма», энергия пролетариата концентрируется
в немногих наиболее чувствительных пунктах. Тут он сбрасывает
с себя все «особенности»,— профессиональные, религиозные, нацио­

460

нальные и т. д.» — и превращается в одну великую солидарную и
сплоченную армию борцов за лучшее будущее.
«Точка опоры» народников,— «народ»,— с развитием экономи­
ческих отношений, раскалывается на части с различными интере­
сами (однородное превращается в разнородное); пролетариат, на­
против,— вступает в этот процесс, вследствие различных условий
своего генезиса, раз’единенным,— с развитием тех же самых эко­
номических отношений, превращается в одно целое с однородными
интересами (разнородное превращается в однородное). Конечно, и
другие эксплоатируемые классы имеют революционное значение, но
они имеют его «лишь постольку, поскольку им предстоит переход в
ряды пролетариата, поскольку они защищают не современ­
ные, но будущие свои интересы, поскольку они покидают
свою точку зрения (т.-е. отказываются от «мнений», порождаемых
в их головах их современными «интересами») и становятся на точку
зрения пролетариата».
Классовая идеология пролетариата (его «мнения»), таким
образом, все более и более становится идеологией всех «обреме­
ненных и нуждающихся», и во главе великого освободительного
движения человечества становится уже не маленькая кучка идеоло­
гов, критически мыслящих личностей, а могучий, проникнутый
сознанием своей исторической миссии, пролетариат.
Что же? Теряет ли от этого «интеллигенция»? Становится ли ее
задача менее идеалистической?
Она «выигрывает» во всех отношениях.
«Интеллигенции», «идеологам, возвысившимся до теоретиче­
ского понимания всего хода исторического развития», не грозит уже
опасность остаться непонятыми и быть раздавленными господ­
ствующими классами.
С интеллигенции снимается непосильная для нее задача
«стоять на страже интересов народа, охранять их», задача опасная
еще тем, что развивает в интеллигенции склонность отделять себя
от массы, ставит себя над ней, смотреть на нее как на мате­
риал.
«Тяжко быти единому». Становитесь в ряды борющегося за
свое освобождение пролетариата, помогите ему вы, богатые зна­
нием и наукой, «восполнить до некоторой степени недостаток исто­
рического опыта», и вы увидите, какой страшной, непреодолимой
силой окажутся знания, наука, заключившие союз с пролетариатом.
И если «всестороннее развитие личности» не только фраза в
ваших устах, если это не «пленной мысли раздраженье», то вы
поймете, что только эта деятельность может ускорить наступление

461

общественного строя, при котором свободное развитие каждого ста­
нет условием свободного развития всех!
Руководясь в своей деятельности этим критерием — интересами
пролетариата, не только как он есть, но и как он разви­
вается,— вы не рискуете запутаться, вам не грозит опасность
попасть под власть пышных фраз, которыми так долго убаюкивала
себя демократия.
Предоставьте другим работать во имя прогресса истины,
справедливости, добра, красоты! Слишком часто все эти Schlag­
worte, как говорят немцы, служили прикрытием для эгоистиче­
ских стремлений отдельных классов.
Но почему же не выбрать критерием интересов труда, трудя­
щихся классов? Да просто потому, что труд — понятие, не имеющее
определенного ни исторического, ни социологического смысла, с
ним не координируется никакой определенной системы обществен­
ных отношений, это столько же биологический, сколько и социоло­
гический термин.
Трудится крестьянин, трудится ремесленник, трудится наем­
ный рабочий,— отвлекаясь от формы, в которой проявляется их
труд, мы этим самым отвлекаемся от тех определенных обще­
ственных отношений, при которых и в которых совершается труд.
Это — обычная ошибка идеализма,— ошибка, в которую впадает
и вульгарный материализм: он так поглощен сущностью вещей,
что не замечает пли проходит мимо форм, в которых про­
является эта сущность.
Эта ошибка обрекла идеализм на бессилие в области исследо­
вания природы, она же обрекает его на бессилие в области истории
и социологии.
«Вся история — это длинный мартиролог трудящихся классов,
в основе ее лежит насилие, порабощение».— Но далеко ли мы уйдем,
если забудем, что это насилие, в течение исторического процесса,
принимало различные формы: одни формы увековечивают это
насилие и превращают человеческое общество в пчелиный улей или
муравейник, другие — вызывают и питают протест против насиль­
ников и поработителей.
Не менее разнообразными являются эти формы и в настоящее
время, и если мы забудем их differentia specifica, то мы не
поймем и differentia specifica тех мировоззрений, которые склады­
ваются на почве различных форм насилия. За лесом мы рискуем
не увидеть деревьев.
Перед вами мастер и его подмастерье, мужик и его батрак,—
можете ли вы смотреть на них, как на нечто однородное? Мастер

462

желает удлинить рабочий день и уменьшить заработную плату,
подмастерье — наоборот.
Но вы захотите, быть может, из «трудящихся классов»из­
гнать мастеров, имеющих подмастерьев, и мужиков, нанимающих
батраков? Вы оставите только ремесленников-одиночек и крестьян,
обходящихся без наемного труда?— Прекрасно.
Но мы, ведь, хорошо знаем,— на то мы и социалисты,— что
причина всех их злоключений лежит в товарном производстве, т.-е.,
в последнем счете,— в частной собственности на орудия производ­
ства. Является ли их классовым интересом уничтожение
этой частной собственности?
Посмотрите на все эти националистические, антисемитские
и клерикальные партии,— и вы увидите, с каким трудом ремеслен­
ники, крестьяне и вообще мелкая буржуазия отказываются от
надежды улучшить свое положение путем сохранения и укрепле­
ния своей частной собственности, какой высокой степени развития
должны они достигать, чтобы перейти на точку зрения проле­
тариата 1). Попробуйте, с точки зрения интересов трудящихся
классов, оценить такое явление, как кредит, и вы увидите,
как, при всем вашем нежелании, вы не сможете не стать на
мелко-буржуазную точку зрения.
С вами мы согласны, что в обществе, расчлененном на классы,
приходится оставить всякие надежды на «объективное» исследо­
вание, что каждый из нас должен прямо заявить: «Вот тот род
людей, которым я симпатизирую, в положение которых я мысленно
переношусь», но этот «род людей» мы видим — в рабочем классе,
в пролетариате.
«Субъективные разногласия,— говорит Н. Михайловский,— сооб­
щением знаний не устраняется, потому что и порождаются они не
различием в количестве знаний, а различием симпатий и антипа­
тий, различием общественных положений, препятствующих людям
представлять себе чужие мысли и чувства в форме собственных» 2).
1)

Последовательному народнику нужно было только убедиться, что мел­
кая буржуазия может обратиться к социализму, лишь отказавшись от своей
классовой точки зрения, ergo — подвергаясь сильному воздействию пролетарской
точки зрения, чтобы он стал социал-демократом. См. ст. Аксельрод «Социа­
лизм и мелкая буржуазия», «Вестник Народной Воли», кн. 1 и 2.
2) «Сообщение сведений», конечно, не всесильно: ему на помощь должно
притти изменение общественных условий; одна возможность беспрепятствен­
ного «сообщения сведений» уже представляет очень крупный шаг на пути к
такому обществу, в котором исчезнут «суб’ективные разногласия», порождаемые
различием общественных положений. А, между тем, одним из главных пре­
пятствий к достижению этой возможности служит пассивность того же «народа».

463

Это «общественное положение» пролетариата порождает в нем сим­
патии и антипатии, тождественные с «нашими», «его чувства и
мысли» становятся «нашими»; В то время, как «голос» деревни,
народа (трудящихся классов), теряет свою первобытную гармонию,
заменяясь отчаянною разноголосицей, в которой все отчетливее
слышится хрюканье «торжествующей свиньи»,— «голос» пролета­
риата становится все гармоничнее и все больше сливается в унисон
с голосом «интеллигенции».
И чем решительнее мы будем в своей деятельности руково­
диться интересами только этого класса, тем скорее будут со­
зданы условия, при которых можно будет устранить «субъективные
разногласия» и среди «трудящихся классов».
У нас теперь чрезвычайно расплодились люди, которые любят
о «честности высокой» говорить, то-бишь — о нравственности. От
них мы узнаем, что Маркс и Энгельс сказали новое слово только в
области социально-экономической, что,— «по своему философскому
и идеалистическому духу, Лассаль стоит выше Маркса: именно
ему (?) принадлежит идеалистическое истолкование «идеи четвер­
того сословия», именно ему (?) с необыкновенной силой показал
общечеловеческий характер идеи и вложил в нее ценное моральнее
содержание» 1).
Опровергать эту хронологическую и логическую нелепость не
стоит. Мы спросим только людей, так много говорящих об отсут­
ствии морального содержания в системе Маркса: если борьба
за осуществление своего идеала, если стремленье связать в одно
неразрывное целое «теорию» с «практикой», «идеалы» с «действи­
тельностью», с риском «положить душу свою за други свои», не
нравственны,— то что же для них нравственно, что в состоянии удо­
влетворить их нравственное чувство? Не нравственность ли бур­
жуазии, высшим идеалом которой является возможность давать
правой рукой так, чтобы того не видала левая,— нравственность, не
видящая ничего безнравственного в самом факте существования
людей дающих и получающих,— людей, имеющих возможность да­
вать только потому, что у других все отнимается?
Но идеалом пролетариата и «материалистов» является «сы­
тость», «материальное обеспечение»! On veut, que les malheu­
reux soient parfaits! И до таких архибуржуазных пошлостей до­
говорились те самые люди, которые, на другой странице, призна­
ют «материалистическое понимание истории». Бросьте мир сы­
тых, а потому не думающих о сытости, людей. Идите в мир обез1)

464

Н. Бердяев. «Борьба за идеализм». «Мир Божий», июль 1901 г.

доленных тружеников, и вы увидите, какая высокая нравствен­
ность развивается в подвалах и углах, в которые проникла про­
поведь нового идеала! Эта нравственность в корне отрицает все
старые системы морали. Даже лучшие из них не видели ничего
безнравственного в разделении общества на классы и только ста­
рались смягчить его последствия. А пролетариат из условий сво­
его существования создает новую мораль, исключающую возмож­
ность смотреть на человека, как на средство.
Рабочий класс не может не протестовать против унаследо­
ванной, традиционной морали. Только он в борьбе за свое освобо­
ждение создаст условия, при которых человек перестанет быть
средством. И что может быть нравственнее деятельности, напра­
вленной на уничтожение самой основы всего безнравственного,—
господства одного человека над другим?
VI.
Но мы уклонились в сторону. Не эти вопросы послужили
пунктом разногласий между нами и «семидесятниками». Речи о
том, что социализм ставит себе идеалом «сытость», были и им
знакомы. Так же, как и мы, знали они, что речи эти — «медь
звенящая и кимвал бряцающий».
И они,— «die Brust voll Wehmut das Haupt voll Zweifel»,—
хотели узнать «загадку жизни», познать мир, как он есть. Неко­
торые быстро решили все эти вопросы, усвоив себе миросозерца­
ние немецких материалистов пятидесятых годов. Другие, не удо­
влетворявшиеся таким решением, обратились к позитивизму, а
затем к научной философии 1). У нас и после ею увлекались, но
увлечение ею в семидесятых годах имело совершенно другие со­
циально-психологические корни: решив, что человеку, по самым
свойствам его организации, недоступно об’яснение «загадки жиз­
ни», признав, что в этом мире он может удовлетвориться истиной
для человека, семидесятник, — плохо ли, хорошо ли, — выяснив
себе вопросы окружающей его действительности, бросался в рево­
люционную деятельность. Знаний накоплено достаточно, пора их
передать народным массам. Когда на первый план выступила по­
литическая борьба, особенными симпатиями начал пользоваться
Дюринг, но и в нем «гносеологическая» сторона его философии
мало интересовала революционера-семидесятника: больше всего
1)

В этом отношении большой интерес представляет полемика о «пользе
философии между П. Никитиным (Ткачевым), с одной стороны, и В. В. Лесе­
вичем — с другой.

30

465

ценили «действенный» характер его этики и выдвигание на пер­
вый план «политического фактора».
Что же говорит нам старая правда?
«Умственный процесс совершается в пределах отдельного че­
ловека», «личности» или, иными словами, «все умственные, все
психологические процессы совершаются в личности, и только в ней;
только она ощущает, мыслит, страдает и наслаждается» 1).
Это положение, в общем, верно, но требует значительных
дополнений.
Действительно, «мыслит» отдельный человек. Но мысли, ко­
торыми он оперирует, являются ли они его мыслями?
Нет. Они общественный продукт, ибо и личность наша, от­
дельный человек, принадлежит определенной форме общества.
Но сама эта общественная форма не есть нечто неизменное. Она
является продуктом истории. Правда, эту историю делает сам че­
ловек — своим умом, своей волей, но делает он ее в готовых усло­
виях, сложившихся задолго до его появления на свет божий; де­
лает своим умом, но «умом», все составные элементы которого
суть видоизмененное отражение окружающих его условий в его
мозгу, полученном им в готовом виде от целого ряда предков; де­
лает своей волей,— но волей, каждое движение которой моти­
вируется, вызывается окружающим его миром, посредственно или
непосредственно. Изменяя «готовые» условия, он изменяется и
сам: его нервная организация усложняется, «ум» его обогащается,
«воля» становится содержательнее и разнороднее, «горизонт» рас­
ширяется и т. д., и т. д.
Одним словом, вместе со всеми его способностями, развивает­
ся и его познавательная способность. Это—способность по само­
му существу своему историческая. Ставить, поэтому, ей пре­
делы — значило бы поставить пределы историческому развитию во­
обще. Конечно, выскочить из условий своего существования ни­
кто не может. В своей познавательной способности мы ограниче­
ны теми средствами, которые нам предоставляет в наше распоря­
жение данная форма общественной организации. Это обстоятель­
ство полагает известные пределы нашей познавательной способно­
сти, но эти пределы раздвигаются вместе с развитием обществен1)

Повторяя это положение, г. Михайловский не знал, что он, как и
Энгельс, ставит тезисы, понятные только, как отрицание тезисов Гегеля. Слова
«только» протестуют против гегелевского гипостазирования одной из функций
человеческой личности — мысли — в форме абсолютной идеи. Не трудно было
бы доказать, что Гегель, отрицательно или положительно, имел большое влияние
на мировоззрение г. Михайловского.

466

ных отношений. То, что было недоступно человеческому уму вче­
ра, становится ему доступным завтра. Ограниченность че­

ловеческой
мысли
каждой
отдельной
эпохи
возмещается
безграничностью
исторического
развития. Вот почему, мы отвергаем всякую попытку прово­
дить границу между познаваемым и непознаваемым, делить мир
на мир нумеров,— сущностей,— и мир феноменов, явлений: для нас
существует только граница между уже познанной и еще непо­
знанной действительностью.
Ответ на наши вопросы может дать только развитие этой дей­
ствительности, иными словами,— практическая человеческая дея­
тельность. Ведь, единственным критерием истинности нашего мы­
шления является его адекватность данной действительности, дан­
ным отношениям вещей между собою. — Вот почему, «вопрос о
том, способно ли человеческое мышление познать предметы в том
виде, как они существуют в действительности, — вовсе не теоре­
тический, а практический вопрос. Практикой должен доказать че­
ловек истинность своего мышления, т. е. доказать, что оно имеет
действительную силу и не останавливается по сю сторону явлений.
Спор же о действительности или недействительности мышления,
изолирующегося от практики, есть чисто схоластический вопрос»
(Маркс).
Только получив крещение опытом и практикой, ваша гипо­
теза, т. е. мысль, не доказавшая еще своей адэкватности действи­
тельным отношениям вещей, может превратиться в научную тео­
рию 1). Чем разнообразнее становится человеческая практика,— тем
больше она, под влиянием развития механической и химической
промышленности, исследует и воссоздает процесс образова­
ния различных веществ, тем больше выявляется генезис всего
существующего, тем дальше отодвигаются пределы таинственного.
Таким образом, «все таинственное, все то, что ведет теорию к ми-

1)

Теория всемирного тяготения Ньютона и открытие Жаном Леверрье
Нептуна, электромагнитная теория света Максвела и опыты Герца, теория про­
исхождения видов Дарвина и позднейшие наблюдения над изменением видов
под влиянием различных факторов, периодическая система элементов Менде­
леева (Лотара Мейера) и открытия Лекок де-Буабодрана и Нильсона. Конечно,
теории эти, в свою очередь, могли возникнуть только после того, как человечество
накопило известный опыт. И тут решающее значение принадлежит «индустрии»,
практике, технике. Не надо забывать, что «все продукты мысли могут выраба­
тываться лишь при определенных успехах техники и при определенных про­
дуктах творчества общественных форм». П. Лавров. «Опыт истории мысли
нового времени», стр. 68.

30*

467

стицизму, находит рациональное решение в человеческой практи­
ке и в понимании этой практики».
Самым крупным шагом в этом направлении явится выяс­
нение общественных отношений; с них должен быть сорван
покров таинственного, они должны превратиться в сознательный
продукт людей, проникших в тайну своих общественных отноше­
ний. Если и теперь цивилизованное человечество, несмотря на раз­
дирающую его борьбу классов, несмотря на относительно ничтож­
ное число людей, принимающих сознательное участие в историче­
ской жизни, вырвало столько тайн у природы,— то во сколько раз
увеличатся его познавательные силы, если природе будет проти­
востоять объединенное в одну великую семью человечество, напра­
вившее все свои силы на борьбу с ней? Пока человечество не раз­
вернуло всех своих способностей, с нашей стороны было бы пош­
лым филистерством подписывать человечеству testimonium pan­
pertatis и сказать:— Ignorabimus!
Но вы хотите не только доказать свою истину, вы хотите ее
сделать достоянием всех людей, вы хотите «воплотить истину в
общественные формы»? И тут теория дол;кна итти рука об руку
с практикой. Хорошо зная, что люди представляют собою продукт
обстоятельств, мы с вами, конечно, не забудем, что обстоятельства
изменяются людьми, — а это часто делает вульгарный материа­
лизм: история сама делается, — и опять обратимся все к той же
практике:
изменение
мира
конкретных
явлений,

путем
ности,
скому

нашей
даст
усвоению

конкретной
практической
деятель­
живительный
толчок
теоретиче­
наших
истин.
Не
будучи
дополнена

практикой, теория остается в области «чистого созерцания».
— «Философы лишь об’яснили мир так или иначе: но
дело заключается в том, чтобы изменить его (Маркс).
Вы направляете свое оружие критики против данных обще­
ственных отношений, вы вскрыли ножом своего анализа тая­
щиеся в них противоречия?— Но этого еще недостаточно: «ору­
жие критики не может заменить критики оружия», вы должны,
поэтому, революционизировать эти общественные условия путем
устранения их противоречий. Будучи революционерами в области
теории, вы не можете не быть революционерами в области прак­
тики. Только революционная деятельность не знает обособления
правды теоретического неба от правды практической земли, толь­
ко она является настоящей практически-критической деятельно­
стью. Социологическая теория дополняется соответствующей со­
циологической практикой.

468

— Но ваша теория,— скажут нам наши противники,— сосре­
доточивается только на одной стороне этой общественной жизни,
она игнорирует все остальные ее стороны.
Старая басня! Общественная жизнь в высшей степени сложна,
она, как вы выражаетесь, имеет чрезвычайно много «сторон». Но
исключает ли это для нас возможность найти в ней такой цен­
тральный пункт, откуда можно было бы,— «извнутри»,— «осве­
тить» все стороны этой многосложной жизни? Мы, со своей сторо­
ны, думаем, что этим центральным пунктом является социальноэкономическая структура общества. Но мы хотим не только «по­
нять» этот общественный строй, мы хотим изменить его. И в про­
летариате мы нашли силу, которая в состоянии сделать это.
Пролетариат и есть тот рычаг, с помощью которого «философия»
перевернет весь мир общественных отношений!
«Гипотеза» молодого Маркса все больше подтверждается
«практикой». Она дала ему небывалую еще силу предвидения,
она служила ему руководящей нитью в его теоретических иссле­
дованиях, она же помогла ему уверенно разбираться в сложных
явлениях настоящего, она же создала для него возможность свя­
зать в одно нераздельное целое правду теоретического неба и
правду практической земли. Правда-истина и правда-справедли­
вость, так долго жившие в разладе между собою, в его теории
слились в одну великую, двуединую, правду.
VII.
Новая «точка зрения» была найдена. Она вполне удовлетво­
ряла поставленному нами условию: она не жертвовала правдой
теоретического неба в угоду правде практической земли и на­
оборот.
Но, как бы ни хороша была новая идея, для ее более или
менее массового усвоения требуются соответствующие условия.
Правда, западно-европейский опыт все больше доказывал пра­
вильность точки зрения Маркса. Восьмидесятые годы для Запад­
ной Европы были годами неудержимого развития социал-демо­
кратии. Контраст между ними и семидесятыми годами бросался
всем в глаза. Особенно ярко выражено это было на париж­
ском международном конгрессе 1889 г. Он как бы произвел смотр
всем силам социализма и подвел итог 11-тилетней деятельности
со времени 1878 г., когда социал-демократия могла считаться серь­
езной силой только в Германии, да и там находилась, как тогда ка­
залось, на краю гибели. Результаты оказались блестящими. Соци-

469

ализм пустил прочные корпи во всех странах. Всюду имелись бо­
лее или менее значительные партии. Только наша страна должна
была устами одного представителя (П. Лаврова) констатировать,
после очерка истории несколько столь славного революционного
движения, полный застой — и устами другого (Г. В. Плеханова)
выразить надежду, что русский рабочий класс даст опять возмож­
ность России войти в ряды международной социалистической армии.
Эта надежда оправдалась. Парижский конгресс дал, кроме
того, в руки пролетариата всех стран, особенно — «отсталых стран»,
могучее средство для распространения идей социализма среди ин­
дифферентных рабочих масс — маевку. 20 февр. 1890 г. гер­
манская социал-демократия получила на выборах около 1.427.000
голосов. Против проникнутого классовым самосознанием проле­
тариата оказались бессильными всякие исключительные законы.
Бисмарк, человек железа и крови, вершитель судеб Европы, оли­
цетворение грубой силы и деспотизма, должен был уйти.
А 1-го мая того же года вся З. Европа представляла странное
зрелище. Казалось, что у ее ворот стоит страшный враг, готовый
все разрушить. Вся полиция на ногах. К городам стянуты войска.
Мрачная тишина, как перед грозой. А, между тем, день был весен­
ний и мирный. Западной Европе не угрожало никакого нашествия.
Что же случилось?— Послушный постановлению своих представи­
телей, пролетариат устроил самую мирную манифестацию. Что же
приводило в такой ужас буржуазию?
«Если бы рабы сосчитали свое число, мы погибли бы». Но то,
что римским оптиматам мерещилось только в минуты пресыще­
ния жизнью,— буржуазии теперь представлялось ужасающей на­
глядностью. Рабы капитала в первый раз сосчитали свое число
и почувствовали, что они — сила, перед которой оковы капитализ­
ма так же мало могут устоять, как цепи, которыми холод сковывал
живительные силы природы перед горячими лучами майского
солнца. Чтобы стать этой силой, массам нужно было только созна­
ние своих действительных интересов. И работа по просвещению ра­
бочих масс закипела, как никогда прежде.
Началась она и в России. Выборы 20 февраля 1890 г. и пер­
вая маевка имели на Россию влияние, которое может поспорить с
влиянием Интернационала и Коммуны. Социал-демократия яв­
лялась уже бесспорной, всеми признанной, силой. Научный социа­
лизм или марксизм скоро должен был стать модным.
А, тем временем, в России все быстрее, все сильнее, развива­
лись условия, благоприятствовавшие усвоению этого учения.
Практика приходила на помощь теории. Русское революционное
470

движение в течение восьмидесятых годов умирало и к концу их,
казалось, совершенно замерло. Старая «Народная Воля» умерла.
Правда, она «умерла», как «умер» в свое время в Англии чартизм.
Она заставила правительство провести целый ряд «реформ» и
толкнула его на путь политики, девизом которой служит: «En­
richissez-vous» («Обогащайтесь!»). Партия, которая хотела избавить
Россию от шуйцы капитализма, от буржуазных порядков, уско­
рила, таким образом, процесс превращения нашего государства в
западно-европейское, буржуазное. Россия все больше европеизиро­
валась. Но этим самым «Народная Воля» ускорила его грядущую
гибель. Способствуя всеми силами развитию капитализма, госу­
дарство создавало тем самым и увеличивало класс, который явит­
ся его могильщиком, как и могильщиком капитализма. Городское,
торгово-промышленное население возрастало в гигантских разме­
рах, а вместе с ним рос и класс городских рабочих. Стихийное мас­
совое движение росло и ширилось.
Примыкая к старым народовольческим кружкам рабочих, во­
зобновляя прежние, на время прерванные сношения, первые адеп­
ты социал-демократии понесли проповедь идей научного социализ­
ма в рабочую среду. Много предрассудков и предубеждений при­
ходилось преодолевать на каждом шагу. Работа была невидная,
незаметная, не дававшая, казалось, никаких осязательных ре­
зультатов. Но это только казалось. Те самые эпигоны, которые —
так несправедливо — относились с «трансцендентальным презре­
нием» к так называемой «кружковщине», после, при более благо­
приятных условиях, нашли в рабочих, распропагандированных
первыми пионерами социал-демократии, деятельных сотрудников.
А улучшение условий наступило очень скоро.
Голод 1891—92 гг. нанес окончательный удар народническим
предрассудкам, ожившим в период реакции 80-х годов. Пассив­
ность крестьянства слишком сильно бросалась в глаза. А удар,
нанесенный этим голодом, был непоправим. Дифференциация по­
шла еще сильнее. Остатки народовольцев, особенно в России, все
больше проникались новым учением. Ряды его последователей на­
чали быстро увеличиваться. Работа в среде рабочего класса пошла
быстрее и интенсивнее. И скоро она принесла свои плоды.
Петербургские стачки 1896—97 гг. показали, что рабочий класс
в России представляет единственную силу, которая может импо­
нировать самодержавию и вынуждать его на уступки. А февраль­
ские и мартовские события 1901 г., значение которых нельзя до­
статочно высоко оценить, убеждали всяких маловеров, что рабо­
чему классу дороги не только интересы «ножа и вилки», но и ин-

471

тересы свободы науки, интересы просвещения и знания. Русский
рабочий класс оказался единственным классом, который, в сою­
зе с «нами», вынесет на своих могучих плечах дело очищения Рос­
сии от всякой скверны.
Десятки лет «мы», «вверху стоящие, что город на горе», ста­
рались провести свои идеалы в жизнь. Но жизнь ответила нам
жестокими преследованиями, а «трудящиеся и обремененные»
упорно не хотели откликнуться на наш призыв. Настало, нако­
нец, время, когда «протянутая молодежью рука» встретила теплое
рукопожатие мускулистой руки миллионов рабочего люда,— когда
«мы» почувствовали за собою «тяжелую поступь могучих рабочих
батальонов»,— а «мы», во имя старых воспоминаний, старых пред­
рассудков, все еще держимся за обрывки старой правды или ста­
раемся напялить на нее новый костюм. Как будто все, что дорого
нам в старой правде, не вошло целиком в новую, как будто новая
правда не есть органическое развитие старой!
Старая правда умерла! Да здравствует новая правда!

А. Михайловский?
«Барон фон-Гринвальдус,
Известный в Германьи,
В забрале и латах,
На камне пред замком,
Пред замком Амальи,
Сидит, принахмурясь...
«Года за годами
Бароны воюют,
Бароны пируют,—
Барон фон-Гринвальдус
Все в той же позицьи
На камне сидит...»

При чтении статей последнего периода деятельности Михай­
ловского, мне часто вспоминались эти стихи, приведенные им ко­
гда-то для характеристики литературной деятельности г. Пыпина.
И мы можем теперь сказать ему: «Нет, 15—20 лет прошли неда­
ром, они выяснили немало ошибок и увлечений, потребовали
дальнейшего развития, новых приложений, — все той же, однако,
я думаю,— основной мысли, которая одушевляла литературу в пе­
риод возрождения... Было бы смешно засиживаться даже на наи­
более жизненных сторонах старой литературы, оставляя их без
дальнейшего развития и раз’яснения».

472

Дальше пункта, которого г. Михайловский достиг в начале
80-х годов, он уже не пошел. Ему тогда удалось ярко и сильно
отразить в литературе стремления тех, которые признавали, что
«нужен прежде всего свет, а свет есть безусловная свобода мысли
и слова, а безусловная свобода мысли и слова невозможна без лич­
ной неприкосновенности, а личная неприкосновенность требует
гарантий». Это было для него «настоятельнейшим требованием
нашей жизни; требованием столь настоятельным, что без его удо­
влетворения все добрые намерения даже самих народников дол­
жны расплыться в мире прекрасных слов и мечтаний». Он уже
признавал, что «возможность непосредственного перехода к луч­
шему, высшему порядку, минуя среднюю стадию своего развития,
стадию буржуазного государства..., убывает, можно сказать, с ка­
ждым днем. Практика урезывает ее беспощадно, сообразно чему
наша программа усложняется, оставаясь при той же конечной цели,
но вырабатывая новые средства».
Михайловский никогда не был безусловным защитником на­
шей общины, а теперь ему «становится даже неловко за В. В.», ко­
гда этот «вполне добросовестный, но узкий и односторонний ра­
ботник», свои благожелательные фантазии подставляет на место
суровой и неприглядной действительности». Он знает, что «дерев­
ня раскалывается на два слоя, выделяя богатых кулаков, держа­
щих под своей грубой пятой остальное население деревни; что это
последнее утрачивает «самостоятельное положение в производ­
стве». Но он не в состоянии понять всего исторического значения
населения, лишенного «самостоятельного положения в производ­
стве».
И в душу старого борца вкрадывается скептицизм. Он пере­
стает верить в будущее, в «лучший, высший порядок». Его раздра­
жает эта уверенность в других, и он раздражается по адресу уве­
ренных следующей тирадой: «Относительно будущего, Марксу (мо­
жет быть, вместе с Энгельсом) принадлежит предвидение или про­
рицание исхода капиталистического строя. Оправдается оно или
нет, — покажет нам будущее, но так как ничего подобного исто­
рия человечества не видала до сих пор, то, во всяком случае, не на
данные исторического опыта и исторической науки может это про­
рочество опираться.... До сих пор историческая действительность
еще нигде и никогда не давала нам такого завершения капитали­
стического строя. Это — идеал, который одни считают сбыточным
и прекрасным, другие — несбыточным или совсем нехорошим.
Это дело веры, которая, по известному, совершенно справедливо­
му определению, есть уверенность в невидимом, как бы в настоя-

473

щем. Такова общая участь всех идеалов, и я не против них. Ко­
нечно, потому, что без них жизнь неполна, пуста и темна».
И до этого, чисто филистерского, взгляда на идеалы дошел
тот самый писатель, который когда-то написал такие прекрасные
строки об идолах и идеалах. Напомним ему его же слова: «Идо­
лы — предметы поклонения, ужаса, обожания, при чем твердо со­
знается невозможность сравняться с ними, достигнуть их величия
и силы. Идеал, напротив, есть нечто для человека практически
обязательное: человек желает и чувствует возможность достигнуть
того или другого состояния... Возможность достижения известной
комбинации вещей собственными человеческими средствами со­
ставляет их необходимое условие. Известный идеал, может быть,
сознанию человека недостижим ни сегодня, ни завтра, может быть,
целый ряд поколений должен уложить к нему путь своими костя­
ми,— но, во всяком случае, он близок, родственен человеку: человек
признает для себя обязательным и возможным итти, приближать­
ся к нему». Таким образом, «лучший, высший порядок» — из идеа­
ла близкого, родственного человеку,— остался, правда, «чем-то пре­
красным, но недостижимым, чужим, на что можно только любо­
ваться». «Конечно, вещь хорошая, и я не против них, — без них
жизнь неполна и темна».
А дальше вывод нетрудно сделать, и он был сделан. «Улита
едет, когда-то будет». Вместо того, чтобы стремиться к недостижи­
мому, к «дальнему», не лучше ли присмотреться к «ближнему»?
На свете так много страданий и горя! Забудем ли мы все это для
какого-то далекого будущего, которое, может быть, никогда не на­
станет? И оставшийся «без дороги» писатель, усомнившийся и
в цели, куда во время оно вели два пути, советует теперь Наташе,
как Соломин Марианне, заняться «любовью к ближнему».
У нас много говорили за последнее время о «наследстве» и о
том, кто отказывается от него. Мы думаем, что, если бы этот во­
прос был подвергнут более тщательному пересмотру, оказалось
бы, что от него отказываются, а то и промотали его,— очень часто
сами обвинители. Тогда нетрудно было бы также понять, почему в
речах «отказавшихся» так часто слышится «насмешка горькая
обманутого сына над промотавшимся отцом».
Iюль—август 1901 г.

474

КАРЛ МАРКС и РКП
ПО ПОВОДУ ДВАДЦАТИПЯТИЛЕТИЯ ПАРТИИ

I.
Когда в марте 1870 г. Маркс получил от группы русских ре­
волюционеров в Женеве предложение быть их представителем в
генеральном совете Первого Интернационала, он писал Энгельсу:
«Курьезное положение. Именно я должен функционировать в ка­
честве представителя молодой России. Человек никогда не знает,
что сбудется еще в жизни с ним и в какую странную компанию
он иногда может попасть». А в одном из следующих писем он
уже
шутливо
подписывается:
«К.
Маркс.
Секретарь
для
России».
И, действительно, трудно было бы представить себе больший
курьез. Россия, только что освободившаяся от пут крепостного
права страна, в которой тогда и в микроскоп нельзя было от­
крыть никаких следов организованного рабочего движения, была с
тех пор представлена в Интернационале, так же, как и Гер­
мания, страна развитого рабочего движения, успевшего уже
выдвинуть таких пролетариев, как Вейтлинг и Бебель, одним и
тем же секретарем — творцом научного социализма, организатором
международного рабочего движения — Карлом Марксом.
Восприемником революционной России в Интернационале,— а
она до того времени не имела в генеральном совете никакого
представительства,— должен был стать заклятый враг оффициаль­
ной России, считавший еще в 1872 г. одной из ближайших задач
европейской революции войну, не на жизнь, а на смерть, со ста­
рым жандармом Европы, душителем Венгрии и Польши.
Через два года в России вышел раньше, чем в какой-либо
другой стране, перевод первого тома «Капитала». А через три­
надцать лет в той же самой Женеве маленькая группа русских
революционеров, во главе с Плехановым, развернула знамя рево­
люционного марксизма. Прошло еще двадцать лет, и русский про­
летариат стал авангардом международного рабочего движения: он
поставил в порядок дня вопрос о завоевании политической власти
и через полтора десятка лет использовал благоприятную истори­
ческую кон’юнктуру, чтобы впервые во всемирной истории орга-

477

низоваться в господствующий класс, установить диктатуру про­
летариата. В лице РКП русское революционное движение, кото­
рое в 1870 г. получило, в лице Маркса, своего первого представи­
теля в старом Интернационале, стало теперь, как руководящая
партия Коминтерна, основным стержнем нового Коммунистиче­
ского Интернационала. Вениамин старого Интернационала ока­
зался очень восприимчивым, и если он в своем революционном
устремлении иногда и ошибался, то никто из его старших братьев
не усвоил себе в такой степени революционной сущности учения
Маркса, как русский пролетариат и его авангард — РКП.
И в этом лежит одна из главных причин поразительно бы­
строго развития российского рабочего движения. Марксизм вос­
принимался не как «чистая» теория, не как теоретическая дея­
тельность. Теоретическое понимание общественной жизни было
только средством для революционного изменения ее с тем, чтобы
в новой практике находить новые источники для теоретического
постижения этой действительности.
Основными вопросами, которые занимали Маркса, на которых
он сосредоточил свой теоретический анализ, были именно эти прак­
тические проблемы революционной деятельности. Каким образом
пролетариат, который один только может покончить с эксплоата­
цией человека человеком, сумеет организоваться в качестве гос­
подствующего класса? Каким образом удастся ему освободить от
духовного и материального гнета крупного землевладения и круп­
ной буржуазии те классы, которые еще не расстались с иллю­
зиями частных собственников,— в первую очередь, крестьянство,— и
прикрепить их к своей победной колеснице? Эти два основных во­
проса революционной стратегии были впервые поставлены Мар­
ксом еще до революции 1848 г. и на основании ее опыта вновь пе­
ререшены. И эти же вопросы являлись главными темами наших
бесконечных дискуссий, а в ответах на эти вопросы заключается
вся практически критическая работа РКП, на опыте которой те­
перь учится всемирный пролетариат.
II.
Каутский прав в одном пункте. «Словечко» диктатура не
встречается у Маркса в его ранних произведениях. Его нет даже
в «Коммунистическом Манифесте». Но все содержание, которое
мы вкладываем в слова: «диктатура пролетариата», заключается
уже во всех его работах, написанных им от 1846 до 1848 г. Целью
Союза
Коммунистов
об’является
господство
пролета­

478

риата. В «Коммунистическом Манифесте» мы имеем все эле­
менты уже завоеванной «диктатуры пролетариата», сохраняю­
щейся в течение всего переходного периода до полного осуще­
ствления коммунизма. Завоевание политической власти пролета­
риатом, возвышение пролетариата на степень господствующего
класса, подчеркивание классового характера всякого госу­
дарства, в том числе и пролетарского, определение государства,
как организованного в качестве господствующего класса, вчера
класса буржуазии, сегодня класса пролетариев, который поль­
зуется своим политическим господством, чтобы изменить корен­
ным образом все условия производства, все эти определения име­
ются уже в «Коммунистическом Манифесте».
Нужен был опыт революции 1848 г., опыт июньских дней во
Франции, опыт ноябрьских дней в Германии, нужен был, одним
словом
опыт
диктатуры
буржуазии
и
юнкерства,
которая находила свою опору не только в мещанстве и кресть­
янстве, но и в соглашательстве мелких демократических партий,
но и в доктринерстве различных социалистов, чтобы Маркс пустил
в ход это новое «словечко», которое резко подчеркивало неприми­
римость революционного коммунизма, необходимость противопо­
ставить в классовой борьбе диктатуру пролетариата дик­
татуре буржуазии. Всякая приостановка революции означала
соглашение, примирение с буржуазией. Отсюда лозунг «не­
прерывной»
революции,
Revolution
in
Permanenz,
который
Маркс в «Новой Рейнской Газете» противопоставлял всем согла­
шателям. Чтобы обеспечить непрерывность революции, ее
превращение
в
социальную,
необходима
была
диктатура
наиболее революционного класса — пролетариата.
Эту основную идею Маркс впервые формулировал таким об­
разом в тех статьях, из которых Энгельс составил сборник под
названием «Классовая борьба во Франции» и который он снаб­
дил «смягчающим» предисловием.
«Эта
утопия,
этот
доктринерский
социализм
подчиняет все историческое движение одному из его факторов, за­
меняет весь общественный процесс, творящий историю, измыш­
лениями отдельного педанта, а главное — устраняет, в своей фанта­
зии, революционную борьбу классов со всеми ее необходимыми
проявлениями посредством мелких консштюков или крупных
сентиментальничаний». С некоторыми изменениями, эта характе­
ристика целиком относится к современной социал-демократии.
«Пролетариат, наоборот, все больше группируется вокруг ре­
волюционного социализма, коммунизма, который

479

сама буржуазия окрестила именем Бланки. Этот социализм есть
не что иное, как перманентная революция, классовая диктатура
пролетариата, как необходимая переходная ступень к отмене вся­
ких классовых различий, отмене всех производственных отноше­
ний, на которых покоятся эти различия, к отмене всех обществен­
ных отношений, соответствующих этим производственным отно­
шениям, к перевороту всех идей, вытекающих из этих обществен­
ных отношений».
Характерно, что свою главную «заслугу» Маркс видел не в
открытии борьбы классов,— он только связал ее, как и самое су­
ществование классов, с определенными историческими условиями
развития производства,— а в установлении того факта, что борь­

ба
классов
необходимо
приводит
к
диктатуре
пролетариата, что эта диктатура оставляет только переход к
уничтожению всех классов и к бесклассовому обществу. Но эта
формулировка относится уже 1852 г., и только подтверждает,
что «словечко» диктатура появляется у Маркса после 1848 г. Но,
что он и дальше продолжал видеть в «диктатуре пролетариата»
не просто «словечко» или фразу, а краеугольный камень своей
революционной теории, лучше всего показывает его «критика
готской программы», писанная в 1875 г. «Между капиталисти­
ческим и коммунистическим обществом лежит период револю­
ционного переустройства одного в другое. Этому соответствует и
в политике переходный период, во время которого не может быть
иного государства, кроме революционной диктатуры пролета­
риата».
III.
В связи с этим вопросом, Маркс, на основании опыта фе­
вральской революции, пересматривает и вопрос о сохранении
старой государственной машины. Анализируя причины, которые
помогли Луи Бонапарту захватить политическую власть, он,
между прочим, выдвигает два фактора. Наполеон мог использо­
вать правительственную машину, которую февральская револю­
ция оставила неприкосновенной, ибо, начиная с великой француз­
ской революции, все перевороты не ломали, а совершенствовали
правительственную машину. Во-вторых, ему удалось привлечь на
свою сторону крестьянство, которое было озлоблено налоговой
политикой февральской революции.
Можно ли сломать эту правительственную машину, не лишая
себя
того
преимущества,
которое
дает
централизованный
государственный аппарат? В крестьянской стране, каковой тогда
480

являлась Франция, разрушение этого аппарата могло бы повлечь
за собою крушение всех связей, при помощи которых центральное
правительство утилизировало для своих хозяйственных и воен­
ных целей раз’единенное крестьянство, которое представляет в со­
временном обществе класс, но само для себя не есть еще класс,
которое поэтому неспособно защищать свои классовые интересы
от своего собственного имени. Крестьяне «не могут представлять
себя, их должны представлять другие. Их представитель должен
вместе с тем явиться их господином, стоящим над ними авторите­
том, неограниченной правительственной властью, защищающей
их от других классов и ниспосылающей им дождь и ведро».
И Маркс, который тогда еще стоял на точке зрения строгой
централизации, делает следующий вывод:
«Разрушение государственной машины не подвергает ника­
кой опасности централизацию. Бюрократия есть только низкая и
грубая централизация, которая еще обременена своей противопо­
ложностью, феодализмом. Отчаявшись в наполеоновской реставра­
ции, французский крестьянин расстанется и с верой в свой земель­
ный участок, рухнет и все построенное на крестьянском землевла­
дении
государственное
здание,
и
пролетарская револю­

ция
получит
крестьянских
ную песнь».

хор,
без
странах

которого
ее
превращается

соло
в

во

всех
лебеди­

Это прекрасное место, из которого отчетливо видно, что Маркс
решал основной вопрос о сохранении или разрушении правитель­
ственной машины в связи с вопросом о средствах удержать «ге­
гемонию» над крестьянством за пролетарской революцией, во вто­
ром издании «18 брюмера» выпущено. Из него вообще удалены
многие детали, носящие, так сказать, чисто местный, французский
характер, как устранено и все, что имело черезчур злободневный
характер, понятный только современникам. Так и цитированное
нами место заменено более общим положением: «Государственная
централизация, в какой нуждается современное общество, может
подняться лишь на развалинах военно-бюрократического механиз­
ма, выкованного в борьбе с феодализмом».
Коммуна дала повод Марксу сделать дальнейший шаг. Она
заставила его изменить свои взгляды на роль великой француз­
ской революции в процессе создания политической централиза­
ции. Практика Парижской Коммуны напомнила практику старой
революционной коммуны после 10 августа 1792 г. с ее секциями
и секционными советами, весьма похожими на наши городские и
районные советы. Оказалось, что диктатура Парижа над Францией

31

481

в 1792—1793 г.г. основывалась не на строго проведенной якобин­
ской, политической централизации, а на самоуправлении револю­
ционных общин. Власть в центре опиралась на власть на местах.
При таких условиях основательное разрушение старой бюрокра­
тической машины, на которую насела еще густая крепостническая
ржавчина, являлось предварительным условием пролетарской дик­
татуры.
Коммуна в силу неблагоприятных условий была отрезана от
остальной Франции. Ей не удалось прорвать блокаду, организован­
ную Тьером и Бисмарком. Она осталась и без помощи извне. По­
этому ее героическая песнь не нашла себе отклика и превратилась
влебединую песнь парижского пролетариата.
По без опыта Коммуны невозможен был бы опыт Октябрьской
революции. Революционная практика Коммуны дала новый тол­
чок революционной теории. И первые выводы успел сделать еще
сам Маркс. Новая практика выдвигает новые проблемы, жизнь
повелительно требует их решения. Теория революционного комму­
низма дает нам надежную руководящую нить. Критический пере­
смотр основ революционной стратегии, выработанных Марксом,
даст возможность РКП найти выход и из новых затруднений. Во­
оруженный самой революционной теорией, которую только созда­
ла революционная практика, российский пролетариат, под руко­
водством РКП, сумеет справиться и с новыми трудностями. Ста­
рая правительственная машина — это чудовищное соединение
крепостнических и буржуазных элементов — разбита вдребезги.
Бесчисленное крестьянство лишилось своих старых руководите­
лей и организаторов, употреблявших его, как таран, против всяко­
го прогрессивного и революционного движения. Необходимо со­
здать новую правительственную машину, которая позволила бы
организованному в господствующий класс пролетариату закре­
пить те связи, которые установились между ним и крестьянством
в процессе совместной борьбы против белогвардейщины. И в про­
летариате, им самим из своей среды выделяемом, крестьянство на­
ходит своего лучшего представителя, своего непоколебимого за­
щитника против всех сил старого режима.
Претворяя еще интенсивнее теорию революционного коммуниз­
ма Маркса в свою практику, авангард русского и международного
пролетариата, РКП позаботится о том, чтобы торжествующая
песнь Октябрьской революции нашла себе могучий отголосок в
победном хоре революционного крестьянства.

482

IV
ВЗГЛЯДЫ МАРКСА и ЭНГЕЛЬСА
НА ВНЕШНЮЮ ПОЛИТИКУ

1.
АНГЛО-РУССКИЕ ОТНОШЕНИЯ В ОЦЕНКЕ
К. МАРКСА
2.
МАРКС И ЭНГЕЛЬС О БАЛКАНСКОМ ВОПРОСЕ
3.
МАРКС И ЭНГЕЛЬС О ПОЛЬСКОМ ВОПРОСЕ

АНГЛО-РУССКИЕ ОТНОШЕНИЯ
В ОЦЕНКЕ К. МАРКСА

Предисловие.
Предлагаемая теперь вниманию русских читателей работа
была предпринята автором осенью 1908 г. Революция 1905—1907
гг. показала, что старая программа внешней политики, которую
социал-демократия, вслед за Марксом и Энгельсом, унаследовала
от радикальной демократии, нуждается в критическом пересмотре.
Чтобы решить эту задачу, требовалось, в первую голову, исследо­
вать эволюцию взглядов Маркса и Энгельса на вопросы внешней
политики. А как раз в этой области то, что можно назвать «мар­
ксоведением», отличалось большими пробелами. Собрание сочине­
ний Маркса и Энгельса, изданное Мерингом, остановилось на ре­
волюции 1848—49 гг. Попытка Элеоноры Маркс издать некоторые
работы отца, относящиеся к пятидесятым годам, оказалась, при
ближайшем рассмотрении, весьма недостаточной. Мне пришлось,
поэтому, произвести большую предварительную работу и привести
сначала в известность все литературное наследство, оставленное
Марксом и Энгельсом. В значительной степени облегченная тем,
что покойные Лафарги и Бебель предоставили в мое распоряже­
ние весь архив Маркса и Энгельса, эта работа все же потребовала
тщательного пересмотра многочисленных журналов и газет и да­
ла в результате совершенно новые материалы.
Всемирная война приостановила опубликование собрания со­
чинений Маркса и Энгельса за период 1850—52 гг., равно как и
издание документальной истории Первого Интернационала. Толь­
ко отдельные части этой работы были опубликованы в журналах
немецкой и австрийской социал-демократии, — в «Neue Zeit» и
«Kampf», а также в «Архиве по истории социализма и рабочего
движения», выходящем в Вене под редакцией проф. Карла Грюн­
берга.
Издаваемый теперь на русском языке критический этюд впер­
вые познакомил европейскую социал-демократию со взглядами
Карла Маркса,— опубликованная с тех пор переписка его с Эн­
гельсом показала, что и тут многое из появившегося под именем
Маркса, написано Энгельсом, — на историческое развитие рус­

487

ской гегемонии в Европе. И он же явился первым опытом «реви­
зии» взглядов Маркса и Энгельса на восточный вопрос и вопрос
о роли России в области международной политики. Предшество­
вавшая попытка Розы Люксембург и Карла Каутского, в их поле­
мике с Вильгельмом Либкнехтом по поводу критского и армян­
ского вопросов, указать на невозможность догматического повто­
рения старых взглядов Маркса и Энгельса, несмотря на ряд вер­
ных критических замечаний, явилась уже потому недостаточной,
что она исходила из совершенно неверного представления о раз­
витии соответствующих взглядов основателей научного социа­
лизма.
Русское издание является почти буквальным воспроизведе­
нием немецкого, которое появилось отдельным приложением к
«Neue Zeit». Восстановлены только, по сохранившемуся у меня
манускрипту, некоторые места, которые Каутский считал слиш­
ком специальными для немецкого читателя, и несколько критиче­
ских замечаний по адресу Меринга, занявшего в споре между
Марксом и Лассалем по вопросам внешней политики такую же оп­
портунистическую позицию, какую он занял в споре между Либ­
кнехтом и Бебелем, с одной стороны, и Швейцером, с другой, по во­
просам внутренней политики,— замечаний, выпущенных по прось­
бе Каутского.
Практическая деятельность в настоящее время мешает мне пе­
реработать и дополнить некоторые главы. Как раз после появле­
ния моего этюда, и даже одновременно с ним, были опубликованы
новые данные и работы как в русской, так и в иностранной лите­
ратуре, которые могли бы еще более ярко иллюстрировать разви­
ваемые мною положения (работы Д. М. Полиевктова, И. Любимен­
ко, Чэнса, Виллиам Роберта Скотта и друг.).
Я надеюсь, что мне удастся в следующем издании, хотя бы в
отдельных примечаниях, коснуться и тех возражений, которые
вызвала моя работа.
Сентябрь 1918 г.

488

I. Контрреволюционная роль Англии и России
в 1848—1849 г.г.

Революция 1848 г., как вихрь, пронесшаяся по всей Западной
Европе, поднявшая не только Вену, но и Берлин, остановилась у
границ России. Минутная тревога, вспыхнувшая в Петербурге,
улеглась скоро, как только получены были из третьего отделения
рапорты, что «все обстоит благополучно». И, притаившись, точно
зверь, выжидающий удобного момента, чтобы броситься на свою
добычу,— русский абсолютизм внимательно следил за перипетиями
революционной борьбы в Германии, в то же время концентрируя
свои войска на западной границе.
— «Царь стоит перед воротами Торна»,—писала «Новая Рейн­
ская Газета» 1).
Этот факт определял всю внешнюю политику немецкой де­
мократии и его крайнего левого крыла, группировавшегося во­
круг «Новой Рейнской Газеты». Ее редакторы открыто заявляли,
что «только война с Россией есть война революционной Германии,
война, в которой она смоет грязь прошлого, в которой она вернет
себе свои силы, в которой она может победить своих собственных
самодержцев, в которой она, как-то приличествует народу, стрях­
нувшему цепи долгого ненужного рабства, пропаганду цивилиза­
ции оплатит жертвою своих сынов и освободит себя от своих вну­
тренних врагов, освободив себя от внешних».
1)

Следующая цитата из доклада Нессельроде (20 ноября 1850 г.), в кото­
ром он, по поводу 25-тилетия со дня воцарения Николая I, дает обозрение
его внешней политики, служит прекрасным комментарием к словам «Новой
Рейнской Газеты»: «События 1848 г. придали еще более важное значение той
роли охранителя и блюстителя порядка, которая возложена на вас провидением
с 1830 г. Достигнуто же это было спокойствием, с которым в. в. дали улечься
первым последствиям бури, разразившейся над Европой, не выказывая ни из­
лишней торопливости, ни робости, ни страха, и выжидая для того, чтобы
вступить на сцену, лишь момента, который бы вы, в своей мудрости, сочли
наиболее подходящим. Оставшись одни на развалинах древних государств кон­
тинентальной Европы, вы молча собрались с силами, чтобы, в случае надоб­
ности, защитить неприкосновенность вашей территории и обратить эту силу
на защиту других».— «Сборник Русского Ист. Общества», том 98, стр. 294.

489

С другой стороны, Николай и Нессельроде, завязавшие уже
тогда тайные переговоры с «Картечным Принцем» (будущий Виль­
гельм I), следовали только традициям русской дипломатии, когда,
в циркуляре 6-го июля, горько жаловались на несправедливые по­
дозрения, жертвой которых Россия со времени мартовской рево­
люции стала в Германии.
— «Война против России,— писал Нессельроде,— была про­
возглашена, как одна из наиболее необходимых задач момента».
Русский абсолютизм напоминал об уважении к трактатам
1815 года, целью которых было увековечить разделение Германии,
и протестовал самым энергичным образом против объединения, о
котором «мечтала демократия, жаждавшая во что бы то ни стало
вовлечь Германию в войну с соседями».
Тяжелая лапа «русского медведя» чувствовалась еще в той
энергии, с которой была подавлена попытка восстания в прусской
Польше. И русский абсолютизм еще совершенно открыто высту­
пил в вопросе о Шлезвиге, заставив Пруссию вести только «показ­
ную войну», чтобы сейчас же закончить ее перемирием. В числе
«трех наиболее реакционных держав Европы», ставших на сторо­
ну Дании, «Новая Рейнская Газета» упоминает, на ряду с Россией
и Пруссией, также и Англию. «Пруссия, Англия и Россия — вот
три державы, которые больше всего боятся немецкой революции
и ее первого следствия, немецкого об’единения: Пруссия, потому
что в этом случае она перестает существовать, Англия — потому
что она лишится возможности экплоатировать немецкий рынок,
Россия — потому что демократия таким путем доберется не только
до Вислы, но и до Двины и Днепра».
Уже в корреспонденциях «Новой Рейнской Газеты» из Лон­
дона можно проследить этот поворот в отношении к Англии и
тогдашнему руководителю ее внешней политики Пальмерстону,
который не только членам «священного союза», но и европейским
либералам казался чемпионом конституционализма и националь­
ного об’единения после итальянских и швейцарских событий 1847
г. Но ожесточенный враг английского рабочего движения и вер­
ный слуга английского капитала, охранявший конституционную
Бельгию, как оплот против Франции, поддерживавший своим
«нравственным» авторитетом и деньгами швейцарских либералов
и отстаивавший интересы английской торговли на Аппенинском
полуострове против Австрии,— был «шокирован» революцией 48 го­
да в не меньшей степени, чем Николай. Он слишком хорошо пони­
мал, что всякий новый успех революционного движения на кон­
тиненте укрепляет чартизм в Англии, и употреблял все усилия,

490

чтобы ввести революцию в определенное русло. Отсюда и его упор­
ное противодействие германскому об’единению, поскольку оно мо­
гло совершиться только путем победы народа над короной. Каж­
дое поражение революции во Франции и в Германии означало в
то же время и поражение английского чартизма и усиление контр­
революционной роли Англии.
Подводя итоги революционного движения в 1848 г., «Новая
Рейнская Газета» пишет в новогодней статье 1 января 1849 г.:
— «А страна, которая превратила целые народы в своих проле­
тариев, которая своими исполинскими руками охватила весь мир,
которая уже раз своими деньгами оплатила издержки европей­
ской реставрации, страна, в которой классовые противоречия от­
лились в наиболее отчетливые и бесстыдные формы,— эта стра­
на, Англия, высится точно скала, о которую разбиваются все рево­
люционные волны. Она хочет задушить новое общество еще в чре­
ве матери. Коренное изменение экономических отношений в ка­
кой-либо стране европейского континента, на всем европейском
континенте — без Англии — явилось бы бурей в стакане воды. Усло­
вия промышленности и торговли каждой нации зависят от ее сно­
шений с другими нациями, определяются отношением к всемир­
ному рынку... Старая Англия будет низвергнута только путем ми­
ровой войны, которая одна лишь может создать для партии чар­
тистов, для организованной партии английских рабочих, условия
успешного восстания против их всемогущих угнетателей. Чарти­
сты во главе английского правительства — только с этого момен­
та социальная революция переходит из царства утопии в царство
действительности. А каждая европейская война, в которую втяну­
та Англия, является всемирной войной: она ведется как в Канаде,
так и в Италии, в Ост-Индии и в Пруссии, в Африке и на Дунае.
Европейская война — это первое следствие победоносной рабочей
революции во Франции. Как в эпоху Наполеона, Англия будет сто­
ять во главе контр-революционных армий, но самым ходом войны
вынуждена будет стать во главе революционного движения и ис­
купить, таким образом, свою вину против революции восемнадца­
того столетия.— Революционное восстание французского рабочего
класса, всемирная война — вот программа 1849 года».
Если еще 2-го июля 1848 г. «Новая Рейнская Газета» беспо­
щадно развертывает длинный список всех грехов, совершенных
Германией против свободы различных народов и в защиту абсо­
лютной власти; если она тогда указывала, что, даже в глубине Рос­
сии, немцы служили главной опорой единого и всех маленьких
самодержцев, что в Англии реакция поддерживалась при помощи

491

ганноверских войск,—то 15 февраля она пишет уже несколько
мягче:
— «До сих пор всегда утверждали, что немцы были ландскнех­
тами деспотизма во всей Европе. Мы нисколько не думаем отри­
цать позорного участия немцев в позорных войнах против фран­
цузской революции от 1792 до 1825 г.г., в покорении Италии с 1815
и Польши с 1772 г. Но кто стоял за немцами, кто использовал их,
как своих наемников или свой авангард? Англия и Россия».
В предисловии к статьям о «Наемном труде и капитале», в ко­
лером Маркс объясняет, почему «Новая Рейнская Газета» до тех пор
не останавливалась подробно на анализе экономических отноше­
ний, образующих материальную основу массовой и националь­
ной борьбы,— он указывает, что редакция считала своей главной за­
дачей, прежде всего, следить за проявлениями массовой борьбы
в текущей повседневной практике. Затем он перечисляет опять
главные этапы революций февральской и мартовской и показы­
вает, как «Европа, победив революционных рабочих, опять впала
в свое старое двойное рабство, в англо-русское рабство».
И. обещая теперь подробно анализировать экономические условия,
Маркс хотел, кроме исследования отношений между наемным тру­
дом и капиталом и доказательства, что средняя буржуазия при
современной системе обречена на неизбежную гибель, изобразить
еще,
как
«Англия,
этот
деспот
всемирного
рынка,
подчиняет и эксплоатирует в торговом отношении буржуазные
классы различных европейских наций».
Но ему не удалось выполнить свое обещание.
19 мая появился последний «красный» номер «Новой Рейн­
ской Газеты», в котором Маркс повторяет заключение передовицы
новогоднего номера:
— «Революционное восстание французского рабочего класса,
всемирная война — вот программа 1849 года. И на Востоке уже про­
тивостоит старой коалиционной Европе, представленной в русской
армии, новая революционная армия, составленная из борцов всех
наций, и из Парижа грозит уже красная республика».
Маркс и Энгельс ошиблись. Венгрия была раздавлена русской
армией, а надежды на социальную революцию в Англии, на побе­
ду чартизма, оправдались так же мало, как и надежда на то, что
французский пролетариат оправится после июньской бойни и даст
новый, еще более сильный толчок революционному движению.
Усилившаяся реакция преследовала Маркса по пятам. Пора­
жение мелко-буржуазной демократии 13 июня 1849 г. заставило

492

его уехать из Парижа в Лондон, где он скоро приступает к изда­
нию «Новой Рейнской Газеты» в форме журнала.
Если Пруссия и Австрия шли на буксире России, то француз­
ская буржуазная республика шла на буксире Англии, где внеш­
ней политикой продолжал руководить Пальмерстон.
«Посредническая роль, которую Кавеньяк и национальное со­
брание играли в Северной Италии, чтобы сообща с Англи­
ей предать ее Австрии,— один этот день власти уничтожил восем­
надцать лет оппозиции «National». Нет ни одного правительства
менее национального, чем правительство партии «National», ни
одного — зависимее от Англии... ни одного — более холопского по от­
ношению к священному союзу».
И кто доставлял России те деньги, которые давали ей возмож­
ность совершать ее контр-революционную миссию? Англия. В
начале 1850 г. Нессельроде писал князю Воронцову следующие
восторженные строки:
— «Мы недавно имели опять блестящее доказательство симпа­
тий, которые существуют еще в Англии по адресу России. Свиде­
тельство — прием, оказанный нашему займу, несмотря на Кобде­
на и К°, как «Morning Chronicle» остроумно называет лидера
фритредеров. Представьте себе, что подписка дошла до 16 миллио­
нов ф. ст. Пусть говорят после этого, что в Англии уже не любят
больше России» 1).
Действительно трудно сказать, кто усерднее поддерживал
предводителя французских черносотенных банд в деле восстано­
вления «порядка» во Франции — Россия или Англия. В номере от
29 декабря 1851 г. английский «Экономист» писал:
— «На всех европейских биржах президент Французской рес­
публики признан теперь охранителем порядка».
А Нессельроде писал, что Россия в своих представлениях
президенту всегда подчеркивала его «неоспоримые заслуги, кото­
рые он приобрел, укротив революционный дух», одобряла все, что
он делал в интересах «порядка», и рекомендовала итти все так
же неуклонно по пути 2).
Переворот 2 декабря 1851 г. означал окончательное торжество
контр-революции.
В Австрии была отменена конституция, а в Германии, после
кельнского процесса коммунистов и уничтожения последних остат­
1)

Из письма Нессельроде к Воронцову 7/19 февраля 1815 г. См. «Архив
князя Воронцова», том XXX, стр. 361.
2) Из письма Нессельроде к князю Воронцову от 7/19 марта 1852 г. «Архив
князя Воронцова», т. XL, стр. 421.

493

ков рабочих союзов, господствовала самая мрачная и циничная
реакция. После варшавского унижения следовал ольмюцкий позор,
и лондонским протоколом 8 июля 1852 г. Шлезвиг-Гольштейн был
опять укреплен за Данией.
А кто были главными авторами лондонского протокола?— Ан­
глия и Россия.
Старое англо-русское рабство опять распространилось на всю
Европу. Пруссия лакействовала перед Россией более, чем когдалибо прежде. Как выражался Александр II, горячо любимый пле­
мянник еще более горячо любимого дяди, будущего Вильгельма I:
— «Чем более оскорбляют Пруссию, тем более она льнет к нам».
Отношения России и Англии носили самый дружественный
характер, настолько дружественный, что Николай I уже соби­
рался вместе с Англией разделить наследство «больного чело­
века», так как в Пруссии и Австрии он был вполне уверен. Пер­
вый русский рабовладелец был плохо знаком с психологией рабов.
Для Маркса это победоносное шествие реакции не было не­
ожиданностью. Он, уже осенью 1850 г., пришел к заключению, что
о действительной революции не может быть больше речи.
К этому выводу его привели внимательное изучение тогдашних
экономических условий и анализ событий 1849 и 1850 г.г. Он
показал, каким образом начавшийся еще в течение 1848 г. и
усилившийся в 1849 г. расцвет промышленности и торговли пара­
лизовал революционный под’ем и сделал возможным победы
реакции.
Экономическая зависимость континента от Англии проявилась
так же ярко в эпоху процветания, как и в эпоху кризиса. Континент
рабски следует за Англией:
— «Точно так же, как кризис разразился на континенте пол­
нее, чем в Англии, так и фазис процветания начался в последней
раньше. Первичный процесс совершается всегда в Англии, ибо
она является демиургом буржуазного космоса».
Политическое
порабощение
континентальной
Европы
Россией
дополнялось
экономическим
порабощением
ее
Англией.
Революция 1848 года разбилась о сопротивление России, этого
деспота Европы, в не меньшей степени, чем о сопротивление Ан­
глии, этого деспота всемирного рынка.
Если из Лондона исходили все экономические нити, которыми
опутывается всемирный рынок, которыми закреплялась зависи­
мость континентальной Европы от лондонской биржи,— то в Петер­
бурге неустанно выковывались те оковы, в которых билась по494

бежденная революция, сплетались все козни и интриги реакции,
которыми европейские дворы, от Берлина до Мадрида и Лисса­
бона, опутывали свои народы 1).
Такова была политическая атмосфера, когда Маркс опять во­
зобновил свои экономические занятия, прерванные революцией.
На первом плане для него стояло изучение «Демиурга буржуазно­
го космоса», стремление разрешить загадку буржуазного общества.
«Колоссальный материал для истории политической экономии, на­
копленный в Британском музее, удобный пункт, каким Лондон
является для наблюдений над буржуазным обществом, наконец,
новая фаза, в которую вступило развитие этого общества со вре­
мени открытия калифорнийского и австралийского золота»,— все
это побудило Маркса взяться снова за свое исследование с самого
начала и опять критически переработать весь новый материал.
Первым плодом этой работы явилась «Критика политической
экономии», в которой Маркс начал выполнять обещание, данное
за десять лет перед этим читателям «Новой Рейнской Газеты».
Но Маркс занимался в пятидесятых годах не только исследо­
ванием «буржуазного космоса». Не менее усердно изучал он «ми­
стерии международного государственного искусства». Лондон
представлял не только самый благоприятный пункт для наблюде­
ния экономических отношений всемирного рынка, но, как и Гаага
в XVIII столетии, место, где, быстрее, чем где-либо, в биржевых
бюллетенях отражались, как в чувствительном барометре, малей­
шие колебания атмосферы, всякая, хотя бы незначительная, пер­
турбация в области международных политических отношений.
Только в Англии того времени возможно было такое явление,
как образование по всей стране целого ряда Foreign Affairs Com­
mittees — обществ, посвящавших себя исключительно изучению во­
просов внешней политики, внимательно следивших за деятельно­
стью министерства иностранных дел и подвергавших каждый акт
его политики самой придирчивой критике.
1)

«Основной принцип нашей политики, — писал Нессельроде в 1833 г.
Ливену в Лондон, — заставляет нас прилагать все старания для сохранения
власти повсюду, где она существует, для укрепления ее там, где она ослабе­
вает, и, наконец, для спасения ее там, где она открыто подвергается нападе­
нию». Эта депеша предназначалась для прочтения Пальмерстону, который в
бельгийском вопросе оказался менее уступчивым, чем в польском. «Велико­
британия, наш старый друг и союзник, слишком долго разделяла с нами те
же взгляды, чтобы не знать их основательным образом».— Мартенс, Ф. «Собрание
трактатов и конвенций, заключенных Россией с иностранными державами». Том
12, стр. 24—5.

495

Но не только личные наклонности Маркса побуждали его «ис­
следовать мистерии международного государственного искусства и
следить за дипломатическими проделками правительств». Повели­
тельная необходимость в хлебной работе заставила его принять на
себя обязанности европейского редактора «New-York Tribune»,
первой англо-американской газеты того времени. Так как он, по
его словам, собственно газетным корреспондированием занимался
очень мало, то это влекло за собой чрезвычайное разбрасывание в
выборе тем для работ. И средн таких занятий, отвлекавших его от
главных экономических исследований, и, повидимому, очень мало
связанных с этим предметом, не малое место занимало именно
изучение истории международных дипломатических сношений.
Мы видели уже, под влиянием каких впечатлений у Маркса,
еще до приезда в Лондон, складывалось убеждение, что Англия и
Россия являлась фактическими союзниками в борьбе с револю­
цией. Пребывание в Лондоне еще более убеждало его в контр-ре­
волюционном характере политики Пальмерстона, который прус­
ской камарилье того времени казался агентом революции, а прус­
ским либералам чемпионом конституционализма и таким же за­
щитником национальной идеи, как Наполеон III. Вполне понятно
поэтому, что его должны были заинтересовать работы Давида
Уркарта, который в продолжение 20 лет неустанно разоблачал
интриги русской дипломатии, обвиняя Пальмерстона в угодни­
честве перед Россией и также усердно расхваливал прелести турец­
кого владычества на Балканском полуострове. Именно эта нена­
висть к России и постоянная оппозиция против Пальмерстона по­
служила поводом к сближению Уркарта не только с революцион­
ной эмиграцией (польской и венгерской), но и с Марксом.
Не следует однако думать, что Маркс находился под исклю­
чительным влиянием Уркарта. Это было невозможно уже просто
в силу того, что оба они исходили из совершенно различных прин­
ципов, что задачи их совершенно расходились. Маркс не только не
разделял туркофильских тенденций Уркарта, но осмеивал их, как
это видно из следующей юмористической характеристики упрямого
оригинала, который восторгался турецкой свободой не меньше, чем
турецкими банями:
— «Шотландец по происхождению, пропитанный насквозь
средневековыми и патриархальными предрассудками своей родины
и Греции против турок, попал в страну последних и сделался
вскоре их страстным поклонником. Романтически настроенный го­
рец чувствовал себя в горных ущельях Пинда и Балкан, как у
себя дома. Все его сочинения о Турции, содержащие, впрочем,

496

много очень ценных сведений, можно резюмировать в трех пара­
доксах, которые гласят буквально следующим образом: во-первых,
если бы Уркарт не был английским подданным, то он, наверное,
сделался бы турком; во-вторых, если бы он не был пресвитериани­
ном, то он не хотел бы исповедовать никакой другой религии,
кроме Ислама; и, в-третьих, Англия и Турция — единственные стра­
ны в мире, которые наслаждаются благами самоуправления, рели­
гиозной и гражданской свободы» 1).
Вот что рассказывает Маркс в своем известном памфлете
«Herr Vogt» о своих отношениях к Уркарту и его партии:
«Сочинения Уркарта о России и против Пальмерстона заин­
тересовали меня, но не убедили. Чтобы составить себе определен­
ное мнение, я подверг отчеты Ганзарда о парламентских прениях
и синие книги от 1807 до 1850 г.г. внимательному анализу. Первым
плодом этих занятий явился ряд передовиц в «New-York Tribune»
(конец 1853 г.), в которых я доказал связь Пальмерстона с петер­
бургским кабинетом на основании его действий по отношению к
полякам, туркам, черкесам и т. д. Вскоре после этого я перепечатал
эти статьи в «Peoples Paper», в органе чартистов, выходившем
под редакцией Эрнста Джонса, и прибавил к ним новые главы о
деятельности Пальмерстона. Тем временем «Glasgow Sentinel»
перепечатал одну из этих статей («Пальмерстон и Польша»),
которая привлекла внимание Д. Уркарта. После свидания, кото­
рое я имел с ним, он предложил г. Теккеру в Лондоне издать
часть моих статей в форме памфлетов. Эти пальмерстоновские
памфлеты разошлись в количестве от 15 до 20.000 экземпляров».
Памфлеты Маркса, действительно, имели огромный успех и
в немалой степени способствовали разрушению легенды, создав­
шейся вокруг имени Пальмерстона не только в Европе, но и в
Англии. Маркс беспощадно вскрыл все противоречия пальмер­
стоновcкой политики и показал, что фактически он являлся
таким же агентом контр-революции, как и петербургские дипло­
маты 2):
1)

Karl Marx, «The Eastern Question». London, 1897, cc. 24—25.
2) Karl Marx, «Herr Vogt». London. 1860, cc. 58—59. Статьи о Пальмерстоне
собраны в книжке «The story of the life of lord Palmerston», издание которой
подготовлено было еще Элеонорой Маркс, но вышло после ее трагической
смерти. В форме памфлетов, упоминаемых Марксом, появились: третья глава,
под названием «Пальмерстон и Польша», и пятая глава, под названием «что
сделал Пальмерстон» («Palmorston what has he done»). Обе брошюры в отдель­
ном издании, особенно вторая, были дополнены. Они появились в изданной
Теккером серии «Political Flysheets». Vol. I, №№ 1 и 2.

32

497

«Он борется против влияния заграницы на словах и скло­
няется перед ним на деле. От Каннинга он унаследовал миссию
Англии пропагандировать конституционализм на континенте, и у
него всегда имеется наготове повод, чтобы разжечь национальные
предрассудки, оказать противодействие революции на континенте
и вместе с тем возбуждать подозрительную ревность иностранных
держав. И в то время, как он этим путем заслужил себе при кон­
тинентальных дворах репутацию зловредного человека, он у себя
дома считается образцом настоящего английского министра... Одна
партия обвиняет его карбонарием... В то время, когда поляки,
итальянцы, венгры или немцы потерпели поражение, Пальмерстон
стоял у власти, но деспоты этих народов всегда подозревали его в
том, что он был связан с тайным договором с их жертвами, на под­
чинение которых он спокойно смотрел. Доныне можно было во
всех случаях считать шансом на успех иметь его в числе врагов и
предзнаменованием верного поражения — иметь его в числе дру­
зей» 1).
Маркс мог бы прибавить: за исключением героев порядка. Эти
всегда могли рассчитывать на его верную дружбу.
Насколько верно Маркс оценил эту контрреволюционную
роль Пальмерстону, его фактический союз и сотрудничество с
другими деятелями европейской контр-революции, показала и
вся дальнейшая политическая деятельность почтенного лорда.
Нужно было обладать всей политической проницательностью
немецких либералов пятидесятых годов, чтобы, и после революции
1848 г., продолжать видеть в Пальмерстоне защитника принципов
конституционализма quand même и покровителя угнетенных
национальностей.
Характерно, что Фогт об'яснял нападки «клики» Маркса на
Пальмерстона враждою Маркса против Фогта и его друзей. Даже
Лассаль находился под гипнозом этой континентальной легенды
и склонен был об’яснять и оправдывать многие акты Пальмер­
стона,— в том числе и те, которые совершены были под давлением
петербургского кабинета или встречали полное одобрение эзотериче­
ской русской дипломатии,— его антирусской политикой.
Как правы были Маркс и Энгельс, считая крымскую войну,
поскольку она являлась актом оффициальной Англии, только
«показной войной», хотя она стоила миллиона человеческих жизней
и миллиардов франков,— показывает вся позднейшая литература
о севастопольской кампании.
1)

cc. 8—9.

498

Karl Marx. «The story of the life of lord Palmerston». London. 1899,

Со статьями Маркса о Пальмерстоне тесно связаны его мно­
гочисленные статьи о восточном вопросе и крымской войне в «New
York Tribune» за 1853—56 г.г., собранные и изданные Элеонорой
Эвелинг под общим заглавием «The Eastern Question» 1).
И отделываться от анализа и об’яснения соответствующих
взглядов Маркса простой ссылкой на то, что он,— quelle horreur!—
в частных письмах называл Пальмерстона купленным русским
агентом — это черезчур легкий способ обойти действительный во­
прос о том, насколько верна была марксовская оценка политики
Пальмерстона. Достаточно указать, что русским агентом считали
Пальмерстона и подозревали его честность не только Уркарт, но
и многие другие англичане, в том числе и Портер, автор известной
работы «Progress of the Nation».
Меринг мог притти к своему выводу, что по существу прав
был Лассаль, только потому, что и он сводит спор Лассаля и Мар­
кса, главным образом, к вопросу о том, был ли Пальмерстон рус­
ским агентом или нет. Этим объясняется и неожиданное заключе­
ние Меринга, что политика Пальмерстона защищена против обви­
нения в сознательной измене всем фактическим ходом событий!
Пальмерстон руководил внешней политикой Англии с ма­
ленькими перерывами от 1830 до 1851 г.г. и затем — тоже с неболь­
шими паузами — от 1852 до своей смерти в 1865 г. Вполне естествен­
но, что Марксу все сильнее навязывалась мысль, что за факти­
ческим сотрудничеством Англин и России в борьбе с револю­
цией скрывалось и личное сотрудничество, идейная солидарность
между сент-джемским и петербургским кабинетами. Как ни ка­
зался со стороны противоестественным такой союз между консти­
туционной Англией и деспотической Россией, целый ряд фактов —
не только после 1850 г., но и до этого года — указывал на суще­
ствование такого скрытого сотрудничества, которое не прекраща­
лось и в те эпохи, когда в Англии господство вигов сменялось
господством ториев.
«Когда в марте 1849 г. лорд Дэдлей Стюарт внес в палату об­
щин предложение, осуждавшее русскую оккупацию дунайских
княжеств, лорд Пальмерстон энергическим образом защищал дей­
ствия императорского правительства и доказывал его право за1)

На них мы намереваемся остановиться подробнее в другом месте.
Тогда же мы более подробно рассмотрим взгляды Маркса на политику Паль­
мерстона в связи с восточным вопросом и политикой Англии в эпоху крымской
войны. (Это сделано мною в «Gesammelte Schriften von Karl Marx und Frie­
drich Engels. 1852 bis 1862». Stuttgart 1917. Два тома. В это издание вошли
как статьи о восточном вопросе, так и о Пальмерстоне).

32*

499

щищать порядок в княжествах. Однако, наиболее красноречивым
защитником русской политики на Востоке оказался Дизраэли,
впоследствии лорд Биконсфильд. Когда русский посол Бруннов
сообщил Пальмерстону о вступлении русских войск в Венгрию,
благородный лорд выслушал это заявление с видимым равноду­
шием и только промолвил в ответ: «кончайте поскорее», а убе­
жденный торий, герцог Веллингтон рекомендовал, следующий
план: «постарайтесь действовать массами, силами достаточными
для сокрушения смуты одним ударом. Ведите большую войну,
большими средствами. Вы их имеете» 1).
Только после крымской войны более или менее кристаллизо­
вались антирусские тенденции английских консерваторов. А до
шестидесятых годов, находилось ли у кормила правления торий­
ское министерство или вигистское,— английская крупная буржуазия,
в союзе о русским абсолютизмом, так же охотно топтала в грязь
всякие принципы либерализма, раз дело шло о восста­
новлении «порядка», как и в наше время, когда «ради­
кальное министерство Асквита и Грея, в союзе с русскими Ля­
ховыми, помогает персидскому шаху бомбардировать меджилис
и душить персидских революционеров. И наивные европейские
либералы 50-х годов, в своих надеждах на конституционную Анг­
лию, оказывались не менее наивными, чем русские кадеты, когда
они поддерживают современный англо-русский союз и все еще
«отказываются» видеть за Ляховым Гартвига и «не могут верить»,
что за Гартвигом скрывается Грей.
Но Маркс не ограничился только изучением дипломатических
книг от 1807 до 1850 гг. Весьма прочные симпатии вигов к России
должны были заставить его сделать экскурсию и в область исто­
рии XVIII века, когда вигистская олигархия почти бессменно
управляла Англией. И его предположение, что старое англо-рус­
ское рабство, в которое Европа опять впала после февральской
революции, является результатом союза Англии и России, что не­
подлежавшее для Маркса никакому сомнению фактическое
сотрудничество основано было на определенной связи между анг­
лийскими и русскими дипломатами, превратилось в прочное убе­
ждение, когда он, «по просмотре находящихся в Британском музее
дипломатических бумаг, нашел ряд английских документов, кото1)

И русский оффициоз, проф. Мартенс, прибавляет: «Слова герцога Вел­
лингтона обратили на себя серьезное внимание государя, который их под­
черкнул в донесении барона Бруннова от 29 апреля (11 мая) 1849 г.» — Маргенс,
там же, стр. 253—5.

500

рые тянутся от эпохи Петра Великого до конца XVIII столетия и
свидетельствуют о постоянном тайном сотрудничестве между лон­
донским и петербургским кабинетами, при чем колыбелью этого со­
трудничества является как раз эпоха Петра Великого». Но не только
найденная им дипломатическая переписка дала ему совершенно но­
вый материал, тогда, как казалось ему, никем еще неиспользован­
ный; не менее новые данные извлек он также из памфлетной лите­
ратуры XVIII столетия, в знакомстве с которой он не имел сопер­
ников. Со свойственной ему страстностью он приступил к научной
обработке этих материалов. К сожалению, из большого труда об
указанном предмете, как он сообщает в «Herr Vogt», он успел
опубликовать только введение под названием «Revelations of the
diplomatic history of the 18-th Century». Эта работа появилась
сначала в шеффильдской, а после лондонской «Free Press»,— в
газетах, которые обе были органами Давида Уркарта. Это та же
самая работа, которая была также подготовлена к изданию Элео­
норой Маркс, но, как и «The story of the life of Palmerston»,
издана уже после ее трагической смерти под названием: «Secret
diplomatic history of the 18-th Century» 1).
В «Новой Рейнской Газете» Маркс дал недосягаемый обра­
зец публицистической деятельности, умеющей из запутанной мас­
сы, повидимому, совершенно случайных, несвязанных и несоеди­
нимых друг с другом факторов живой текущей истории извлекать
и выдвигать на первый план те из них, которые являются основ­
ными, чтобы вскрыть в настоящем корни прошлого и найти в нем
зародыши будущего. В «18 брюмера Людовика Бонапарта» он, по
горячим следам, сейчас же вслед за совершившимся событием,
кистью гения набрасывает основные контуры истории француз­
ской революции 1848 г. и мастерски показывает, что наполеонов­
ский coup d'êtat явился ее необходимым последствием. В «Рево­
люции и контр-революции в Германии» перед нами развертывается
сжатая характеристика главных моментов революции в Германии
и Австрии. Но, по происхождению своему, эти работы, как и
«Гражданская война во Франции», были не историческими тру­
дами, а публицистическими, и если для нас они превратились в
1)

Должно быть, этим обстоятельством об’ясняется небрежность, с кото­
рой напечатана книга Маркса. Не указано ни где, ни когда была напечатана
эта работа. Не говоря уже о корректурных ошибках, одна из глав, по небреж­
ности издателей, обезображена огромным пропуском. Статьи первоначально
были напечатаны в лондонской «Free Press» 16 и 23 августа, 13 и 20 сентя­
бря, 4 октября, 8 и 29 ноября, 6 и 20 декабря 1856 г. 4, 18 и 25 февраля и
1 апреля 1857 г.

501

образцовые истории соответственных событий, если их основные
выводы подтверждаются и дополняются всей позднейшей исто­
рической литературой, то это только лишний раз доказывает, как
глубоко историчен был публицист Маркс, как об’ективно
было его изложение, несмотря на весь его суб’ективизм.
Напротив, в «Разоблачениях» мы имеем единственный опыт
Маркса в области изучения политической истории Англии и, в
особенности, России. В этом далеком прошлом он ищет разгадку
колоссального могущества России, а вместе с тем и того, старого
англо-русского рабства, под гнетом которого стонала вся Европа.
Был ли этот опыт так же удачен, как его другие работы? Уда­
лось ли Марксу дать материалистическое об’яснение истории рус­
ского колосса, удалось ли ему осветить тайны англо-русской ди­
пломатии с точки зрения материалистического понимания исто­
рии? Не дает ли эта работа ключа к об’яснению ошибок, сделанных
им в оценке некоторых событий современной истории,— ошибок,
которые теперь с наслаждением пережевывает всякий сокруши­
тель Маркса? И если такие ошибки несомненно были, то об'яс­
няются ли они непригодностью самого метода исследования или
непоследовательным проведением этого метода?
Прежде, чем ответить на эти вопросы, мы познакомим чита­
телей с содержанием этой работы Маркса. Мы должны будем
сделать это более обстоятельно, потому что она осталась совер­
шенно неизвестной огромному большинству читателей.

502

II. Маркс о русско-английских отношениях.

Маркс начинает свои «Разоблачения» перепечаткой трех пи­
сем английских резидентов и посланников при петербургском
дворе.
Одно из них писано Рондо к Вальполю и относится к 1736
году, когда Россия вела войну с Турцией; второе принадлежит
Георгу Макартнею (Macartney) и писано графу Сандвичу (Sand­
wich) в 1765 г., когда Англия хлопотала о заключении торгового
договора с Россией; автором третьего письма является Джемс Гар­
рис (будущий граф Мальмсбюри), который в 1782 г. в письме к
Грантаму говорит об уступке России острова Минорки, чтобы за­
добрить ее в пользу Англии.
Думая, что эти письма были совершенно неизвестны тогда,
Маркс ошибался только относительно третьего письма. Последнее
было опубликовано внуком Джемса Гарриса — графом Мальмсбюри
еще в 1844 г. 1).
Дипломатическая переписка английских посланников XVIII
столетия была также использована прусским историком Рауме­
ром, тем самым, о котором Маркс говорит в письме о Прудоне,
что он составлен из «с одной стороны и с другой стороны» 2). Инте­
ресуясь, главным образом, историей Пруссии, он извлекал из
этих депеш материалы, которые бросали свет на отношения между
Пруссией и Англией и сообщали пикантные подробности о рус­
ском дворе XVIII столетия.
С этой же точки зрения использованы английские депеши в
известной книге «La cour de la Russie il y a cent ans», изданной
в Берлине в 1858 г., уже после появления работы Маркса.
1)

«Diaries and correspondence of James Harris, first lord of Malmes­
bury...» Edited by his Grandson. London 1844, Vol. 4. Приводимое Марксом
письмо — в более полном виде — напечатано в первом томе, с. с. 528—35.
2) «Beiträge zur Neueren Geschichte aus dem Britischen Museum». Lei­
pzig. 1836 — 1839.

503

Впервые опубликована была переписка английских диплома­
тов с сент-джемским кабинетом Русским историческим обществом,
которое, начиная с 1872 года, напечатало ее в своем сборнике», но
далеко не за весь XVIII в. и далеко не в полном виде 1). Отметим
пока, что письма Гарриса совершенно отсутствуют — почему, мы
увидим позже.
Таким образом, Маркс в общем имел тогда дело с совершенно
неиспользованным материалом, который открывал ему доступ в
тайники международной дипломатии XVIII века.
И вот изучение этой переписки показывает, по его мнению, что
английская дипломатия быласистематически одурачиваема рус­
ской, что английские посланники являлись покорными орудиями
в руках петербургского двора.
Следующая саркастическая характеристика, которую Маркс
дает всей этой переписке, лучше всего показывает пути, которыми
пришел Маркс к своему выводу:
«При чтении этих документов гораздо больше поражает их
форма, чем содержание. Все эти письма — «конфиденциальные»,
«частные», «секретные», «весьма секретные». Несмотря, однако, на
эту конфиденциальность, тайну и конспирацию, английские госу­
дарственные люди говорят друг с другом о России в таком тоне
почтительной сдержанности, жалкого подхалимства и цинической
преданности, который поразил бы нас даже в оффициальных депе­
шах русских государственных мужей. Чтобы скрыть свои интриги
против других наций, русские дипломаты прибегают к тайне.
Английские дипломаты пользуются очень охотно тем же самым
методом, правда, для того, чтобы засвидетельствовать свое почте1)

«Сборник Имп. Русского Истор. Общества», Петербург, 1877—1901, 14 то­
мов; в томах 39, 50 и 61 напечатана переписка за время Петра I (с 1704 до
до 1719), В 66, 76 и 80 — с 1728 до 1739, в 85 — с 1740 по 3 марта 1741, В 91,
99, 102 и 110 — с 1741 по 1750, в 12 и 19 томах — переписка с 1762 по 1776 г.
Так как извлечения составлялись чиновниками министерства иностранных дел,
то все щекотливое и шокирующее русский двор тщательно исключалось. Пере­
вод на русский местами очень плох и неверен — иногда преднамеренно. Но и
в таком виде эти томы дают в высшей степени важный материал для изуче­
ния истории отношений Англии и России в XVIII веке. Так как английские
депеши напечатаны в оригинале, то русским изданием охотно пользуются те­
перь также английские историки. К изданию этой переписки в Англии при­
ступили только недавно. Так Королевское историческое общество (Royal
Historical Society) опубликовало в 1900—1902 г.г. переписку английского по­
сланника графа Бекингампшайра за 1762—1765 г.г. под редакцией г-жи А. д’Арси
Коллиер. Достаточно сравнить это издание с соответствующим томом русского
издания, чтобы видеть, как тенденциозно сделано последнее и как примитивно
оно в научном отношении.
504

ние перед каким-нибудь иностранным двором. Тайные депеши рус­
ских дипломатов пропитаны каким-то двусмысленным ароматом.
С одной стороны, это — «запах фальшивости» (fumée de fausseté),
который отличает и мемуары герцога Сэн-Симона, а с другой сто­
роны, то тщеславное парадирование собственным превосходством
и хитростью, которое кладет такую неизгладимую печать на от­
четы французской тайной полиции. Даже мастерские депеши
Поццо ди Борго отмечены этим скверным душком ретирадной ли­
тературы (litérature de mauvais lieu). И в этом отношении анг­
лийские тайные депеши еще превосходят их. Но английские дипло­
маты парадируют не своим превосходством, а глупостью. Можно
ли себе представить что-нибудь более глупое, чем мистера Рондо,
который извещает Гораса Вальполя, что он сообщил письма ту­
рецкого великого визиря, адресованные английскому королю, рус­
ским министрам, и в то же время передал им, что он не сообщил
бы им этих писем, в которых имеются несколько резких замечаний
о русском дворе, «если бы они сами не требовали это­
го так настоятельно».
«И он же просит еще русских министров не сообщать Порте,
что они видели эти письма. Подлость такого образа действий совер­
шенно покрывается глупостью этого дипломатического представи­
теля.
«Или возьмем Джорджа Макартнея. Можно ли найти что-ни­
будь более глупое, чем его восторг по поводу того, что Россия,
повидимому, настолько «благоразумна», чтобы требовать от Англии
«уплаты всех расходов» за ту руководящую роль, которую Россия
будет играть в Стокгольме. Или — когда он льстит себя надеждой,
«что ему удалось убедить русский двор» не быть настолько не­
благоразумным, чтобы требовать в мирное время от Англии субси­
дий на войну с Турцией (тогда союзницей Англии). Или же — его
просьба, обращаться к графу Сандвичу: не упоминать русскому
посланнику в Лондоне о тех секретах, которые были ему сообще­
ны в Петербурге русским канцлером. Можно ли найти что-нибудь
более глупое, чем конфиденциальная депеша Джемса Гарриса, в
которой он сообщает лорду Грантаму, что Екатерина Вторая «ли­
шена здравого рассудка, точности мышления, рассудительности и
дара комбинаций». Эта афишированная глупость может быть
прослежена до самого последнего времени: найдется ли в истории
дипломатии что-нибудь подобное тому предложению, которое
лорд Пальмерстон сделал в 1839 г. маршалу Сульту, а именно,
взять штурмом Дарданеллы, чтобы обеспечить султану поддерж­
ку франко-английского флота против России.

505

«Сравните, с другой стороны, хладнокровное бесстыдство, с ко­
торым Джордж Макартней сообщает своему министру, что, так как
шведов в высшей степени раздражает и озлобляет зависимость от
России, то петербургский двор советует, чтобы Англия обделыва­
ла в Стокгольме его дела под британским флагом свободы и неза­
висимости».
А сэр Джемс Гаррис, который советует Англии уступить Рос­
сии Минорку, отказаться по отношению к России от права осмотра
судов и предоставить России монопольное положение в качестве
главного посредника во всех международных делах — и все это не
для того, чтобы добиться какой-нибудь реальной выгоды или хотя
бы формального обязательства со стороны России, а лишь для того,
чтобы добиться «теплой дружбы» императрицы и переноса ее «пло­
хого расположения на Францию».
«Во всех тайных русских депешах легко проследить одну и
ту же очень простую идею, а именно, что Россия сама знает, что
она не имеет каких бы то ии было общих интересов с другими на­
циями, но необходимо убедить каждую отдельную нацию, что она
имеет с Россией общие интересы, исключающие всякую другую
нацию.
Напротив, английские депеши не осмеливаются даже намек­
нуть, что Россия имеет общие интересы с Англией, но пытаются толь­
ко убедить Англию, что она имеет русские интересы. И из уст са­
мих английских дипломатов мы знаем, что, при сношениях с рус­
скими потентатами, они развивали именно эту точку зрения».
Маркс кончает свою характеристику английских дипломатов
следующими жестокими словами:
«Если бы английские депеши, которые мы предлагаем публи­
ке, были адресованы частным друзьям, то они только покрыли
бы позором послов, которые писали их. Писанные же под строгим
секретом британскому правительству, они навсегда пригвождают
последнее к позорному столбу истории. Бессознательно это, ка­
жется, сознавалось всеми, далее вигистскими писателями, так как
никто не осмелился опубликовать их» 1).
Мы видели уже, что Маркс ошибся. Третье письмо, которое
всего больше возмутило его, было напечатано за 12 лет перед этим
и не вызвало никакого негодования. Интересно, однако, что Давид
Уркарт в особой редакционной заметке, в которой он обращает су­
губое внимание читателей на статьи Маркса, видимо, соглашается
с этой характеристикой и приводит, со своей стороны, ряд фактов из
1)

506

«Secret diplomatic history», с.с. 22 п сл.

истории англо-русской дипломатии первой половины XIX столе­
тия, чтобы показать, что английские дипломаты этого времени
были не лучше и не умнее дипломатов XVIII столетия.
Считая установленным свой тезис, — ограниченность и раб­
скую зависимость английской дипломатии XVIII столетия от петер­
бургского двора, — Маркс задает вопрос, с какого времени берет
свое начало этот «русский» характер английской дипломатии,
ставший обычной ее чертой в течение XVIII столетия.
Этим временем Маркс считает эпоху Петра Великого, которую
он и выбирает центральным пунктом своего исследования. В виде
вступления, он считает необходимым перепечатать некоторые ан­
глийские памфлеты, которые были изданы в эпоху Петра Велико­
го и — либо совсем ускользнули от внимания современных истори­
ков, или, по их мнению, не заслуживали его. Он выбирает с этой
целью три памфлета, направленные против России и в защиту
Швеции в их борьбе за преобладание на Балтийском море. Пер­
вый из них — «Северный кризис», вышедший в 1716 г.,— разо­
блачает общую политику России и указывает на опасность, кото­
рая грозит Англии и ее торговле вследствие русификации Шве­
ции 1); второй — «Оборонительный союз», вышедший в 1717 г.,
рассматривает политику Англии с точки зрения трактата, заклю­
ченного между Англией и Швецией в 1700 году 2); и, наконец,
третий — «Правда только тогда правда, когда она во-время ска­
зана», вышедший в 1719 г. 3),— доказывает, что новые полити­
ческие планы, которые привели к превращению России в
первенствующую державу на Балтийском море, находятся в рез­
ком противоречии с традиционной политикой, которую Англия
преследовала в течение всего XVII столетия.
Этих трех памфлетов, по мнению Маркса, вполне достаточно,
чтобы опровергнуть предрассудок, общий всем континентальным
и английским писателям, что истинные намерения России были
поняты или заподозрены только в более позднюю эпоху и притом
слишком поздно; что дипломатические отношения между Англи­
ей и Россией,— мы цитируем дословно, настолько невероятен в
устах Маркса этот тезис, — «были только естественным результа1)

«The Northern Crisis, or impartial reflections on the politics of the
Czar», London, 1716. Большое значение придает этому памфлету и цитирует его
неоднократно Дрозен в «Geschichte der preussischen Politik», IV, 2, S. 193.
2) «The defensive treaty concluded in the year 1700, between his late
Majesty, King William, of our glorious memory, and his present Swedish
Majesty, King Charles XII».
3) «Truth is but Truth as it is timed», London 1719.

507

том взаимных материальных интересов этих двух стран и что, сле­
довательно, обвиняя британских государственных людей XVIII сто­
летия в руософильстве, мы совершаем непростительный hysteronproteron».
Маркс еще готов был бы простить их, если бы они только раз­
деляли понятия своего времени. И вот на каком основании:
«Чтобы понять определенную историческую эпоху, мы дол­
жны выйти за ее пределы и сравнить ее с другими историческими
эпохами. Чтобы судить правительства и их акты, мы должны ме­
рить их меркой их собственной эпохи и сознанием их современ­
ников. Никто не будет обвинять британского государственного
деятеля XVII столетия, совершающего какой-нибудь акт в силу сво­
ей веры в колдовство, когда он видит, что даже Бэкон поместил
демонологию в каталог наук. С другой стороны, если Стэнтон,
Вальполь, Тоунсхенд и др. были заподозрены, встречали оппози­
цию и были обвинены в своей же стране своими современниками
в том, что они были орудиями или сообщниками России, то он
уже не будет прикрывать их политику обычными фразами о пред­
рассудках и невежестве, которые были свойственны их эпохе» 1).
И все названные памфлеты, по мнению Маркса, неопровер­
жимо доказывают, что английские государственные деятели XVIII
столетия были совершенно ослеплены, что они совершенно не за­
мечали опасности, о которой так красноречиво предупреждал их
неизвестный автор памфлета «Северный кризис» 2), что они, как
это доказывали авторы двух других памфлетов, самым веролом­
ным образом пожертвовали Швецией в угоду России и, обеспечив
последней гегемонию на Балтийском море, воспитали и вскорми-

1)

«Secret diplomatic history», с. 49.
2) «Он (Петр) будет, наверное, тогда нашим противником и нам в такой же
мере опасен, в какой его теперь считают неопасным. И мы, возможно, должны
будем тогда вспомнить все, что наши собственные министры и купцы расска­
зывали нам о его планах, которые сводятся к одной главной цели: захватить
всю северную торговлю и с помощью рек, которые он соединяет каналами и
делает судоходными на всем протяжении от Каспийского и Черного моря до
Петербурга, овладеть также турецкой и персидской торговлей. Тогда мы будем
удивляться нашей слепоте, которая мешала нам видеть его планы, хотя мы
слышали о всех крупных делах его, совершенных им в Петербурге... Так как
он хочет, чтобы планы, с которыми он носится, не оказались выкидышами,
то он не назначает определенного срока для их выполнения, но предоставляет
их естественному процессу созревания при помощи времени и удобного случая,
подобно тем удивительным китайским художникам, которые приготовляют
формы для орудия передвижения, хотя оно будет построено лет через сто».
«Secret diplomatic history», с. 38.

508

ли своего будущего врага. Более того. Они совершенно пренебрег­
ли коммерческими интересами своей родины — преступление, ко­
торое в Англии не прощается.
Маркс, со своей стороны, приходит на помощь авторам пам­
флетов и, опираясь на статистические данные, показывает, что
новейшие историки «ничего не преувеличивали так сильно, как
размеры торговли, которую Англия могла вести на предоставлен­
ном ей при Петре и его преемниках обширном русском рынке».
После анализа цифр вывоза и ввоза в Швецию и Россию от 1697
до 1760 гг., он приходит к следующему заключению:
«В течение первых шестидесяти лет XVIII столетия вся англорусская торговля составляла очень незначительную долю всей тор­
говли Англии, — а именно, меньше чем 1/45. Ее быстрый рост в
первые годы, после того, как Петр укрепился на Балтийском море,
нисколько не повлиял на общий баланс британской торговли, так
как он представлял простой перенос со шведского счета на рус­
ский. В последние годы царствования Петра, а также при его не­
посредственных преемниках — Екатерине I и Анне — англо-рус­
ская торговля положительно падает. В течение всей эпохи, начи­
ная от окончательного утверждения России в Балтийских провин­
циях, вывоз британских мануфактурных изделий в Россию посто­
янно падал... Ни современники Петра I, ни ближайшее британ­
ское поколение не получили никаких выгод от возвышения Рос­
сии на Балтийском море. Вообще,— прибавляет Маркс,— тогдашняя
балтийская торговля Великобритании имела значение не по коли­
честву вложенного в нее капитала, а по ее характеру. Она доста­
вляла Англии необходимые материалы для судостроения. Но и в
этом отношении для англичан было выгодно, — что доказывали
не только авторы памфлетов, но понимали и некоторые британ­
ские министры, — чтобы Балтийское море оставалось в руках шве­
дов, а не русских» 1).
Но каким же образом об’ясннть такое странное явление, как
упорное содействие России, если Англия была заинтересована в
том, чтобы не допустить русских утвердиться на Балтийском море.
Оказывается, что в Англии все-таки существовала незначи­
тельная часть британских купцов, интересы которых совпадали с
интересами России. Это — «Русская торговая компания» (Russian
trade Company). Именно она поднимала крик против Швеции,
именно она забрасывала парламент своими петициями, именно она

1)

«Secret diplomatic history», с.с. 53—54.

509

каждый раз собиралась перед открытием парламента в 1714, 1715,
1716 г.г., чтобы составлять сообща жалобы против Швеции.
Но каким образом эти купцы могли оказывать такое влия­
ние на правительство, что последнее постоянно поддавалось их
внушениям? Дело в том, что олигархия, которая после «Glorious
Revolution» захватила в свои руки власть и богатство за счет мас­
сы британского народа, должна была, конечно, искать себе союз­
ников не только вне страны, но и внутри ее. Последних она на­
шла в том, что французы называют «la haute bourgeoisie», как
она представлена была Английским банком, ростовщиками, госу­
дарственными кредиторами, крупными мануфактуристами. Как
тщательно и любовно она соблюдала материальные интересы этого
класса, видно из изданных ею законов.
Понятно, что и в области внешней политики эта олигархия
была также вынуждена придавать ей хотя бы по внешнему виду
характер политики, руководимой торговыми интересами. А это
тем легче было устроить, что всегда можно было отождествить ис­
ключительно интересы той или иной ничтожной фракции торгово­
го класса с той или другой мерой министерства. Заинтересованная
фракция поднимала тогда вопль в «защиту интересов торговли и
мореплавания», а нация тупо ему вторила.
Таким образом, внешняя политика этой олигархии оставалась
себе верна столько в одном отношении: она стремилась во что бы
то ни стало угодить России. Она только прикрывалась ин­
тересами торговли и промышленности, которые post factum поды­
скивались кабинетом. В эпоху северной войны английские мини­
стры для своих враждебных действий против Швеции нашли не­
обходимый торговый повод в тех убытках, которые шведские ка­
перы причиняли английским купцам, хотя шведы поступали в
полном согласии с тогдашним международным правом.
Может показаться, что Англия тогда следовала только приме­
ру Голландии, которая тоже об’явила конфискацию ее кораблей со
стороны шведов простым пиратством. И действительно, в одном
отношении Голландия так же, как и Англия, была связана тем
же оборонительным союзом, который Англия заключила со Шве­
цией в 1700 г.: она не имела права предпринимать какие-либо вра­
ждебные действия против Швеции.
Но в другом отношении положение Голландии резко отличает­
ся от положения Англии. Утративши свою торговую и морскую ге­
гемонию, Голландия уже вступила тогда в эпоху упадка. Подоб­
но Генуе и Венеции, когда изменение торговых путей лишило их
старой торговли, она вынуждена была теперь ссужать другим на510

циям свои капиталы, для которых она у себя не находила приме­
нения. Россия оказалась огромным рынком в меньшей степени
для ее торговли, чем для ее капиталов и населения.
Еще в первой половине XIX столетия Голландия была глав­
ным банкиром России. А в эпоху Петра Великаго она снабжала
Россию судами, офицерами, оружием и деньгами. Флот России
тогда мог быть назван скорее голландским, чем русским. Гол­
ландцы хвастались тем, что послали первый европейский корабль
в новый Петербург и платили за торговые привилегия, которые
они получили от Петра, той низостью, которая характеризует их
сношения с Японией.
Маркс поэтому гораздо снисходительнее к Голландии. Если
ее государственные люди были руссофилами, то тут налицо было
совершенно другое, солидное основание, чем в Англии.
Маркс так убежден во враждебном отношении англичан к
шведам, что, несмотря на это «солидное основание», объясняет
именно давлением англичан протест Голландии против шведских
каперов, хотя ему в то же время известно, что Петр пользовался
голландцами, чтобы оказать давление на английских дипломатов
в свою пользу.
Итак, вся политика Англии и находившейся под ее влиянием
Голландии способствовала возвышению России.
Но Маркс имеет еще и другие доказательства, что главным
источником могущества России является усердное пособничество
и попустительство со стороны Англии. Вся история России до Пе­
тра Великого показывает, что без Балтийского моря современная
Россия была бы немыслима. Чтобы доказать свою мысль, Маркс
дает блестящий очерк истории русского государства до эпохи Пе­
тра Великого.

511

III.

Историческое развитие России
в изображении К. Маркса.

«Непреоборимое влияние России застигало Европу в различ­
ные эпохи врасплох и приводило в ужас народы Запада: ему под­
чинялись, как фатуму, или конвульсивно сопротивлялись. Но ря­
дом с очарованием, которое производит Россия, идет скептицизм,
который каждый раз вновь оживает, преследует Россию, как тень,
растет вместе с ее ростом, примешивает ироническую мелодию к
стонам терзаемых до смерти народов и издевается над ее громад­
ностью, как над шутовским фарсом, который разыгрывается, что­
бы ослепить и обмануть зрителей. Другие империи тоже встреча­
ли при своем зарождении такие сомнения, но Россия стала колос­
сом, не изжив их. Она представляет единственный во всей история
пример необозримой империи, которая, несмотря на всемирно из­
вестные достижения, все еще трактуется скорее, как предмет веры,
а не как предмет действительности. С конца XVIII столетия и до
наших дней, каждый, собирался ли он хвалить или ругать Россию,
считал необходимым сначала доказать ее существование. — Но
будем ли мы по отношению к России материалистами или идеали­
стами, будем ли мы рассматривать ее могущество, как осязаемый
факт или призрак, терзающий преступную совесть европейских
народов,— все же каждый раз возникает вопрос: каким образом
могла эта империя или этот фантом империи разрослись до таких
колоссальных размеров, чтобы, с одной стороны, встретить горячее
сочувствие, а с другой — страстное обвинение в том, что она угро­
жает миру возобновлением универсальной монархии?».
Некоторые историки утверждают, что северный праздник, ис­
пугавший Европу XIX столетия, возник уже в девятом веке, что по­
литика Романовых представляет естественное продолжение поли­
тики Рюрика и его преемников, тех самых норманнов, которые в
девятом веке явились из Швеции в Россию и основали государ­
ство 1).
1)

Маркс имеет в виду Фальмерайера, который, по его словам, бессозна­
тельно идет по следам русских историков.

512

Несмотря, однако, на кажущееся сходство, политика первых
Рюриковичей коренным образом отличается от политики совре­
менной России.
Она представляла собой ни более, ни менее, как политику гер­
манских варваров, наводнивших Европу. История современных
народов началась лишь после того, как этот поток схлынул. Готи­
ческий период России, в частности, представляет лишь одну главу
в истории норманнских завоеваний. Как империя Карла Великого
предшествует образованию современной Франции, Германии и
Италии, так империя Рюриковичей предшествует образованию
Польши, Литвы, Балтийских поселений, Турции и самого Москов­
ского государства. Ускоренный темп расширения норманнской
державы является следствием не какого-нибудь заранее выдуман­
ного, хитроумного плана, а естественным результатом примитив­
ной организации норманнских завоеваний — вассалитет без лен­
ных отношений или лены, составлявшиеся только из жалова­
ния,— при чем необходимость в новых завоеваниях диктовалась
непрекращающимся притоком новых авантюристов, жаждавших
славы и добычи. Своих главных конунгов, которые стремились к
покою, дружина вынуждала двигаться дальше, и в русской, как
и во французской Нормандии, наступал момент, когда великие
князья посылали в новый поход своих неукротимых и ненасыт­
ных дружинников просто для того, чтобы от них избавиться. Ве­
дение войны и организация завоеваний у Рюриковичей ничем не
отличаются от такой же организации у норманнов в остальной Ев­
ропе. Если славянские племена были покорены не только мечом,
но и путем договорных соглашений, то эта особенность об’ясняет­
ся исключительным положением этих племен, которые, под угро­
зой нашествия как с севера, так и с юга, предпочли первое, как
избавление от второго.
То же самое магическое очарование, которое влекло других се­
верных варваров к западному Риму, влекло варваров к восточному
Риму. Именно продолжавшиеся переносы русской столицы, ко­
торую Рюрик основал в Новгороде, Олег — в Киеве, а Свято­
слав пытался перенести в Болгарию, бесспорно показывают,
что завоеватели только прокладывали себе дорогу и рассма­
тривали Россию, как переходный этап, как остановку, чтобы
вновь отправиться на завоевание державы на далеком юге.
Если современная Россия стремится захватить Константино­
поль, чтобы укрепить свое всемирное господство, то Рюриковичи,
напротив, вынуждены были упорным сопротивлением Византии
при Цимисхии отказаться от своего намерения и окончательно
основаться в России.

33

513

Если еще можно говорить о каком-нибудь славянском влия­
нии в эту эпоху, то разве только о влиянии Новгорода, славянско­
го государства, вся политика и традиции которого настолько диа­
метрально противоположны традициям современной России, что
последняя могла развиться только на развалинах Новгородской
республики.
«При Ярославле господство варягов было сломлено, но вместе
с ним исчезают и завоевательные традиции первого периода: начи­
нается упадок готической России. Как раз история этого упадка
еще больше, чем история завоевания и образования варяжского
государства, доказывает исключительно готический характер дер­
жавы Рюриковичей».
Она разделила судьбу всех средневековых монархий.
«Неповоротливая, аляповатая и скороспелая империя, скроен­
ная Рюриковичами, распалась, как и все подобные империи, на
уделы, делилась и подразделялась между потомками завоевате­
лей, разрывалась на части междоусобными войнами и крошилась
в куски под ударами внешних завоевателей. Верховная власть ве­
ликого князя исчезает под напором требований семидесяти родо­
вых князей. Попытка Андрея Суздальского собрать часть этой
империи, путем переноса столицы из Киева во Владимир, оказы­
вается успешной лишь постольку, поскольку она переносит разло­
жение с юга в центр. Третий преемник Андрея отказывается и от
последней тени верховенства, от титула великого князя и чисто
номинального почета, все еще оказываемого ему. Уделы на юге и
западе становятся поочередно литовскими, польскими, венгерски­
ми, ливонскими, шведскими. Киев, древняя столица, живет соб­
ственной судьбой, превратившись из главного центра великого
княжества в простой город. Так исчезает с арены всемирной исто­
рии норманнская Россия, и немногие слабые остатки, в которых
она пережила себя, гибнут при страшном появлении Чингис-ха­
на.
И
не
в
славном
варварстве
норманнской

эпохи,
а
в
кровавом
болоте
монгольского
раб­
ства
приходится
искать
колыбель
Московии.
А
современная
Россия,
ведь,
только
метамор­
фоза былой Московии».
Татарское иго уничтожило все традиции норманнского пери­
ода русской истории, оно, кроме того, оказало глубокое влияние
на психологию русского народа.
«Татарское иго тяготело над народом от 1224 до 1462 г.г., т.-е.
больше двух столетий; оно было не только тяжким, но и бесчестя­
щим, и снедало самую душу народа, ставшего его жертвой. Татары
514

установили господство систематического террора, основами кото­
рого являлись опустошения и массовые избиения. Так как они,
в сравнении с их колоссальными завоеваниями, были немногочи­
сленны, то они вынуждены были окружать себя нимбом ужаса и,
путем повторной резни, уничтожали народы, которые поднима­
лись у них в тылу. И когда они превращали страны в пустыни,
они в сущности руководились тем же экономическим принципом,
который обезлюдил горные местности в Шотландии и Римскую
Камланию:— вытеснение людей овцами и превращение плодонос­
ных земель и населенных местностей в пастбища».
Завоеватели не разрушали княжеств, которые они находили,
и ограничивались тем, что делали их зависимыми и облагали
данью. Татарское иго длилось уже почти столетие, как из среды
княжеств, которые в Золотой Орде старались уничтожить друг
друга при помощи самого беззастенчивого подкупа своих господ
и взаимных клевет, начала возвышаться Москва.
«В этой бесчестной борьбе московская ветвь одержала окон­
чательную победу. В 1328 г. Юрий, старший брат Ивана Данило­
вича Калиты, получил из рук Узбек-хана ярлык на великое кня­
жение, которое было отнято у тверской линии путем клеветы и
убийства. Иван Калита и Иван III, прозванный Великим, предста­
вляют: первый — Москву, возвысившуюся при помощи татарского
господства, второй — Москву, ставшую самостоятельной вследствие
исчезновения татарского господства. В истории этих двух лично­
стей воплотилась вся политика Москвы со времени выступления
ее на историческую арену».
Маркс дает затем выпуклую характеристику политики Ивана
Калиты, основавшего могущество Москвы.
«Политика Ивана Калиты состояла в следующем: он играл
отвратительную роль орудия хана, узурпируя в свою пользу его
власть, пользовался ею против своих соперников из среды князей
и против собственных подданных. Чтобы достигнуть своей цели,
он старался всеми средствами приобрести милость татар: циниче­
ская лесть, частые путешествия в Золотую Орду, униженные
просьбы руки ханских дочерей, подчеркиванье своей преданности
интересам хана, рабское выполнение его приказов, гнусное оклеве­
тание своих сородичей, соединение черт татарского баскака, при­
хлебателя и главного холопа. Он непрестанно тревожил ханов сво­
ими разоблачениями заговоров. Стоило тверской линии проявить
хотя бы малейшее стремление к национальной независимости, как
он спешил в Орду с доносом. Если он натыкался где-нибудь на со-

33*

515

противление, он прибегал к помощи татар, чтобы раздавить его. Но
недостаточно было играть эту роль, чтобы сделать себя приемле­
мым, требовалось золото. Постоянный подкуп хана и его прибли­
женных был единственным основанием, на котором он мог воз­
двигнуть свое здание обмана и узурпации. Но откуда мог раб
получить деньги, чтобы подкупить своего господина? Он убедил
хана поручить ему сбор ордынской дани со всех князей. Снабжен­
ный этим полномочием, он, под разными предлогами, вымогал
деньги. Богатство, собранное путем запугивания татарами, он пу­
скал в ход, чтобы развращать самих татар. С помощью подкупа
он уговорил митрополита перенести свою резиденцию из Влади­
мира в Москву и, сделав, таким образом, последнюю столицею
церковной, превратил ее этим самым и в столицу политическую.
С помощью подкупа он склонял бояр, своих соперников, к измене
и привлекал их к себе, как главному центру. Пуская в ход сово­
купное влияние мусульманских татар, греческой церкви и бояр,
он соединяет удельных князей в крестовый поход против самого
опасного из них,— тверского князя, а затем, вынудив, наглыми
попытками узурпации, своих недавних союзников восстать протия
него самого, он предпочитает уклониться от войны и спешит к ха­
ну. И с помощью обмана и подкупа он опять вызывает хана на
жестокое убийство родичей — соперников. Традиционным прие­
мом татарской политики по отношению к русским князьям явля­
лось натравливание их друг на друга, разжигание их раздоров.
Татары старались уравновешивать силы князей и не давать одному
чересчур возвыситься за счет остальных. Но Иван Калита превра­
щает хана в орудие, при помощи которого он освобождается от на­
иболее опасных конкуррентов и снимать с пути всякие препят­
ствия, мешающие его захватной политике. Он не захватывает
удельных княжеств, но обманным путем использует власть та­
тарских завоевателей в собственную пользу. Он обеспечивает сво­
ему сыну великокняжеский стол при помощи тех же средств, ко­
торыми он создал московское великое княженье, эту странную
смесь княжества и рабства. В продолжение всего своего княженья
он ни разу не отклонялся от политической линии, которую на­
чертал для себя, придерживаясь ее с упорной настойчивостью,
проводя ее с методической смелостью. Таким образом, он стал ос­
нователем московской державы. Характерно, что народ дал ему
прозвище Калиты, т.-е. кошеля, ибо не мечом, а рублем проклады­
вал он себе дорогу. Как раз в период его княженья совершается
быстрое образование литовского государства, которое отделяет рус­
ские земли от Запада, между тем, как татары сдавливают их в од­

516

ну массу с Востока. В то самое время, когда Иван не осмеливается
оказывать сопротивление одной опасности, он точно старается пре­
увеличить размеры другой. Ничто не могло отвлечь его от основ­
ной цели: ни увлечение славой, ни угрызения совести, ни тяжесть
унижений. Вся его система может быть характеризована в немно­
гих словах: маккиавеллизм жадного холопа. Свою собственную сла­
бость — свое холопство — он превратил в главный источник сво­
ей силы».
Но Иван Калита заложил только основу, на которой было по­
строено господство Москвы. Действительным создателем москов­
ского государства был Иван III.
«В начале своего княженья (1462—1505) Иван III все еще был
данником татар; власть его все еще оспаривалась другими удель­
ными князьями; Новгород, стоявший во главе русских народо­
правств, господствовал на севере России; Польша, Литва стреми­
лись к завоеванию Москвы; а ливонские рыцари все еще не были
сокрушены. К концу своего княженья Иван становится совершен­
но независимым государем, женою его делается дочь последнего
императора Византии, Казань лежит у его ног, и остатки Золотой
Орды стремятся к его двору, Новгород и другие народоправства
приведены к повиновению, Литва ущерблена, и великий князь ее —
игрушка в руках Ивана, ливанские рыцари побеждены. Изумлен­
ная Европа, которая, в начале царствования Ивана III, едва подо­
зревала существование Москвы, зажатой между литовцами и
татарами, была огорошена внезапным появлением колоссальной
империи на ее восточных границах. Сам султан Баязет, перед кото­
рым трепетала Европа, услышал впервые высокомерную речь от
москвитянина».
Чтобы показать, каким путем Иван III, которого и русские ис­
торики считают трусом, мог совершить все эти подвиги, Маркс
дает обзор важнейших событий его царствования: борьбы с тата­
рами, подчинения Новгородской республики, борьбы с другими
удельными князьями и, наконец, борьбы с Польшей и Литвой.
«Иван освободил Москву от татарского ига не путем реши­
тельного удара, а посредством упорного, почти двадцатилетнего
труда. Он не сломил ига, а высвободился из-под него украдкой.
Свержение этого ига поэтому больше похоже на естественно-исто­
рический процесс, чем на дело рук человеческих. Когда татарское
чудовище, наконец, испустило дух, Иван появился у его смертно­
го одра скорее в качестве врача, предвидевшего эту смерть и спе­
кулировавшего на нее, чем в качестве воина, причинившего ее».
В связи с этим, в общем, правильным изображением, — Соло­

517

вьев тоже говорит не о свержении татарского ига, а о его круше­
нии.— Маркс делает следующее заключение: «Дух каждого наро­
да растет и укрепляется вместе с освобождением от внешнего ига:
дух Москвы, наоборот, точно умаляется в руках Ивана. Достаточ­
но сравнить Испанию в ее борьбе с арабами и Москву в ее борьбе
с татарами... Устраивая восстание против Орды, Москва следовала
бы только примеру татар. Но Иван не хотел восстания, он покорно
признал себя подручником Золотой Орды... Он хочет не завоевать,
а стащить могущество. Он старается не выбить врага из его крепо­
сти, а выманеврировать его из нее. Продолжая унижаться перед
ханскими посланцами, об'являя себя его данником, Иван III, под
разными предлогами, уклоняется от платежа дани, пуская в ход
все уловки беглого раба, который боится встретиться со своим хо­
зяином и старается ускользнуть от него. Наконец, татары пробу­
ждаются от своей апатии, и бьет час решительного сражения.
Иван, трепеща при одной мысли о вооруженном столкновении,
стремится укрыться за собственным страхом и хочет обезоружить
ярость своего врага, удаляя об'ект, на который он мог бы обру­
шить свое мщение. Его спасает только вмешательство крымских
татар, его союзников».
Еще трусливее ведет себя Иван III при следующих нашестви­
ях. «Одного татарина он ловит при помощи другого. Добычей, за­
хваченной у побежденного татарина, он опутывает победоносного.
Но если он слишком благоразумен, чтобы, на глазах у очевидцев
его унижения, взять на себя вид завоевателя, то этот обманщик
прекрасно понимает, какое впечатление должно произвести паде­
ние татарской империи на внешний мир, какой славой может оно
покрыть его и в какой степени обеспечить ему торжественное всту­
пление в среду европейских государств. И соответственно этому он
принимает театральную позу завоевателя. Ему действительно уда­
ется скрыть, под маской гордой подозрительности и высокомерной
раздражительности, заносчивость татарского холопа, который все
еще помнит, как он целовал стремя рядового ханского посланца.
В более пониженном тоне он копировал голос своего старого хо­
зяина, все еще наполнявший ужасом его душу».
Влияние этой татарщины Маркс хочет видеть и во фразеоло­
гии новой русской дипломатии.
«Некоторые ходячие обороты, как, например, ссылка на вели­
кодушие, оскорбленное достоинство государя, точно заимствованы
из дипломатических инструкций Ивана III».
Если освобождение от татарского ига было в глазах Ивана III
первой предпосылкой для создания московской гегемонии, то вто-

518

рой являлось уничтожение русской свободы. Одна за другой при­
водятся к подчинению старые русские городские республики: Вят­
ка и Новгород, тогда как Псков сохраняет только тень своей преж­
ней самостоятельности.
«Достойно замечания, сколько Москва — как и современная
Россия — готова была затратить усилий, чтобы уничтожить эти
республики. Новгород и его колония являются, первыми жертвами;
за ними следуют казацкие, а Польша замыкает круг. Кто хочет
понять подчинение Польши России, тот должен изучать историю
подчинения Новгорода, которое длилось от 1478 до 1528 г.».
Покончив с республиками, Иван III покончил также с послед­
ними удельными княжествами.
«Иван III, казалось, вырвал у монголов оковы, которыми он
опутал Москву, только для того, чтобы сковать ими русские рес­
публики. И он точно для того лишь покорил эти республики, что­
бы сделать республиканцами турок».
С таким же искусством вел Иван III борьбу с Литвой, против
которой он мобилизовал как императора Максимилиана и Матвея
Корвина, так и Стефана, господаря молдавского, и того самого Мен­
гли-Гирея, крымского хана, который, в борьбе с Литвой, оказался
таким же могучим орудием, как и в борьбе с Золотой Ордой.
Неоценимые услуги в деле укрепления власти оказала Ивану
III православная церковь.
«Но кого именно выбрал во всем мире Иван III, чтобы захва­
тить наследство Византии, чтобы скрыть клеймо монгольского ра­
ба под мантией порфиророжденных, чтобы соединить трон москов­
ского выскочки, со славной державой святого Владимира и в своем
лице дать греческой церкви нового светского главу? Человека, ко­
торый должен был ему помочь во всем этом, Иван III нашел в рим­
ском папе».
При дворе последнего и на его попечении жила София Пале­
олог, которая, после падения Константинополя, переселилась с
отцом в Рим. Именно ее, наследницу византийского царя, рим­
ский папа выдал за московского князя, укрепляя, таким обра­
зом, религиозно-политическую гегемонию Москвы на всем право­
славном востоке.
В политике Ивана III Маркс находит уже все основные эле­
менты политики новой России.
«Достаточно заменить ряд одних имен и дат другими, чтобы
ясно стало, что между политикой Ивана III и политикой современ­
ной России существует не только сходство, но и равенство. Иван
III только усовершенствовал традиционную московскую политику,
519

которую завещал ему Иван Калита. Последний достиг могущества
тем, что он, монгольский раб, использовал силу своего крупней­
шего врага, татар, против своих мелких врагов, против русских
князей. Только при помощи низких интриг мог он направлять эту
силу. Он вынужден был ту силу, которою он действительно обла­
дал. скрывать от своего господина, а своих товарищей по рабству
он должен был пугать силой, которой он не обладал. Чтобы ре­
шить эту задачу, он должен был возвести все низкие уловки раба
в настоящую систему и проводить ее с упорным терпением раба.
Даже открытое насилие превращалось в интригу. При такой си­
стеме интриги, коррупции и тайных захватов, он должен был сна­
чала отравить свою жертву, прежде чем он мог ее открыто добить.
Единство цели превышалось у него в двойственность действия.
Добиваться для себя выгод путем обманного использования враж­
дебной силы, ослаблять эту силу как раз путем ее использования
и, в конце концов, погубить ее, именно потому, что она позволяла
использовать себя, как орудие, — вся эта политика навязывалась
Ивану Калите своеобразным характером как господствующей, так
и покоренной расы. Его политика осталась также и политикой Ива­
на III. И она осталась политикой Петра Великого и новой России,
как бы ни менялись имена, страна и характер той враждебной си­
лы, которая ими используется. Действительно. Петр Великий яв­
ляется создателем современной русской политики, но он стал им
потому, что отнял у старой московской методы незаметного вне­
дрения и присвоения, ее чисто местный характер и освободил ее от
случайных примесей, потому что он отлил ее в абстрактную фор­
мулу, обобщил ее задачи и выше поставил ее цель: таким образом,
стремление ее уничтожить определенные и данные пределы вла­
сти превратилось в стремление к ничем неограниченной власти.
Он осуществил преобразование Москвы путем обобщения сво­
ей системы, а не одним только механическим присоединением
нескольких областей.— Итак, Москва выросла и развивалась в
отвратительной и гнусной школе монгольского рабства. Своего
могущества она достигла только потому, что, будучи сама рабой,
стала виртуозом в искусстве порабощения. Даже после своего само­
освобождения Москва продолжала еще играть свою традиционную
роль раба в качестве господина. Только Петр Великий сумел, на­
конец, соединить политическую увертливость монгольского холопа
с гордым устремлением монгольского господина, которому Чингисхан в своей последней воле завещал завоевание мира» 1).
1)

Вся цитата, по оплошности издателей, пропущена в отдельном изда­
нии «Secret diplomatic history». Ср. «Free Press», 25 feber. 1857.

520

Но если Московское государство выработало все основные эле­
менты политики Петра Великого, если еще до Петра непрестанное
расширение государства было лейтмотивом всей деятельности мо­
сковских государей, то только со времени Петра эта политика при­
обрела твердую почву, и только он заложил основу для расшире­
ния России на Запад.
Дело в том, что, до эпохи Петра, одной из самых характерных
черт славян, которая поражает всякого исследователя, является
то обстоятельство, что почти всюду они оседают в глубине мате­
рика, предоставляя морское побережье другим, неславянским на­
родностям. Где бы славяне ни приближались к морскому берегу,
они подчинялись иноземному господству. Русскийнарод делил
эту общую судьбу всех славян. Материковый по преимуществу, он
до Петра Великого не в состоянии был добыть себе выход в море,
за исключением Белого моря, покрытого льдом в течение трех чет­
вертей года. Место, на котором построен Петербург, в течение
тысячелетий служило яблоком раздора для финнов, шведов и рус­
ских. Все остальное побережье Балтийского моря, принадлежащее
теперь России, берег Черного моря,— все это было приобретено
Россией уже после Петра. Мало того: как бы для того, чтобы под­
черкнуть материковую особенность славянской расы, ни одна часть
Балтийского побережья не стала в сущности и до сих пор славян­
ской. Так же мало, как черкесское и мингрельское побережье Чер­
ного моря.
Только Петр порвал со всеми традициями славянской расы.
«Вода — вот что нужно России» — эти слова, сказанные им в фор­
ме выговора князю Кантемиру, являются лозунгом всей его жизни.
Завоевание Азовского моря было целью его первой войны с Тур­
цией, завоевание Балтийского моря — войны с Швецией, Черного
моря — второй войны с Турцией и Каспийского моря — его набе­
га на Персию.
«Для системы местных захватов достаточно было материко­
вых земель; для системы универсального наступления необходимо
было море. Только путем превращения Московии из чисто конти­
нентальной страны в империю, окруженную морями, можно было
разбить традиционные пределы московской политики и создать
тот смелый синтез, который, соединяя в одно целое захватные ме­
тоды монгольского раба с мирозавоевательными тенденциями мон­
гольского хана, образует жизненную силу современной русской ди­
пломатии».
И когда нам в об’яснение политики Петра Великого говорят,
что никакая великая нация не может существовать без моря, что

521

Россия не могла оставить устьев Невы, Дона, Днепра и Буга в чу­
жих руках, что Петр захватил только то, что было абсолютно не­
обходимо для развития его страны, то при этом забывают один
крайне важный факт — тот tour de force, при помощи которого
он перенес столицу империи из глубины материка на морское по­
бережье, поразительную смелость, с которой Петр воздвиг новую
столицу на первом захваченном им клочке Балтийского побережья,
на расстоянии почти пушечного выстрела от границы, и создал, та­
ким образом, для своих владений эксцентрический центр.
Можно смело сказать, что во всей русской литературе, в ко­
торой спор о значении реформ и дела Петра Великого до сих пор
не прекращается, в которой оба главных направления русской по­
литической мысли — славянофильское и западническое со всеми
их новейшими видоизменениями — всегда характеризовались вра­
ждебным или дружественным отношением к Петру, вряд ли удастся
найти более яркую, более пластичную характеристику главно­
го дела Петра, которым открывается петербургский период рус­
ской истории, когда она ио словам первоначальных славянофилов,
стала жертвой гнилого Запада, а, по мнению западников, впер­
вые приобщилась к европейской цивилизации, чем следующие
строки Маркса:
«Перенести трон царей из Москвы в Петербург значило поста­
вить его в такое положение, при котором он не мог быть безопасен
даже от простых оскорблений, пока не будет покорено все побе­
режье от Либавы до Торнео — задача, которая в полном об’еме
разрешена была только в 1809 г.».
«Петербург — это окно, из которого можно следить за всей
Европой,— сказал Альгаротти. С самого начала это был вызов Евро­
пе и стимул к дальнейшим завоеваниям для русских... Петербург,
этот эксцентрический центр империи, указывал на периферию, ко­
торая должна еще быть проведена. Таким образом, не одно только
завоевание балтийских провинций отличает политику Петра Ве­
ликого от политики его предков, но именно перенос столицы, в ко­
тором проявляется настоящий смысл этих балтийских завоеваний.
Петербург не был, подобно Москве, центром для особой расы, а ре­
зиденцией правительства; он был не результатом длительной ра­
боты целого народа, а творческой импровизацией отдельной лич­
ности, не источником, из которого излучаются все особенности ма­
терикового народа, а морским каналом, в котором они пропадали,
не традиционным ядром национального развития, а преднамерен­
но выбранным театром космополитической интриги. Путем пере­
носа столицы, Петр перерезал естественные связки, которые соеди­

522

няли захватную систему старых московских царей с естествен­
ными стремлениями и способностями великой русской расы. По­
строив свою столицу на морском побережьи, он бросил открытый
вызов противоморским инстинктам этой расы и низвел ее на сте­
пень простого балласта в своем политическом механизме. Начиная
с XVI столетия, Москва все свои значительные завоевания соверши­
ла только со стороны Сибири, а до XVI столетия все сомнительные
завоевания за счет запада и юга приобретались только путем пря­
мого воздействия на Восток. Перенося столицу, Петр точно заявил
открыто, что он, напротив, намеревается воздействовать на Восток
и соседние страны при помощи Запада. Если воздействие через по­
средство востока было тесно ограничено стационарным характерром и узкими сношениями азиатских народов, то воздействие, через
посредство Запада, сразу становилось неограниченным и универ­
сальным в силу подвижного характера и всесторонних сношений
Западной Европы. Перенос столицы возвещал новый план изме­
нений в системе воздействия, а завоевание балтийских провинций
доставляло средство для осуществления этого плана; оно сразу
обеспечивало России гегемонию среди соседних северных стран,
оно ставило ее в непосредственный и постоянный контакт со всеми
пунктами Европы, оно создавало основу материальной связи с мор­
скими державами, которые, в силу этого завоевания, становились
в зависимость от России в деле приобретения кораблестроитель­
ных материалов, зависимость, которой не существовало, покуда
Московия, страна, производившая главную массу кораблестрои­
тельных материалов, не имела собственных гаваней, тогда как
Швеция, страна, державшая в своих руках эти гавани, не могла
завоевать страны, лежащие за ними.
«Если московские цари, совершавшие свои захваты, главным
образом, при помощи ханов, вынуждены были татаризиро­
вать Москву, то Петр Великий, который решил действовать при
помощи
Запада,
вынужден
был
цивилизовать
Россию.
Захватив балтийские провинции, он тем самым приобрел все необ­
ходимые для этого процесса орудия. Эти провинции доставили ему
не только дипломатов и генералов, т.-е. головы, в которых он нуж­
дался для проведения в жизнь своей системы политического и
военного воздействия на Запад; они в то же время выставили ему
целую армию бюрократов, школьных учителей и военных инструк­
торов, усердно покрывавших русских людей лаком той цивилиза­
ции, которая развивает способность усваивать технические навы­
ки западных народов, но не их идеи.

523

«Ни Азовское море, ни Черное, ни Каспийское море не могли
открыть Петру этот прямой проезд в Европу... Из четырех войн, ко­
торые наполняют всю военную жизнь Петра Великого, первая вой­
на против турок, все плоды которой потеряны были во время вто­
рой турецкой войны, продолжала в одном отношении традицион­
ную борьбу против татар. В другом отношении это было только пре­
людией к войне против Швеции. в которой вторая турецкая война
является эпизодом, а вторая с Персией — эпилогом. Таким обра­
зом, война со Швецией, длившаяся двадцать один год. поглощает
почти всю военную жизнь Петра Великого. Рассматриваем ли мы
ее цели, результаты или продолжительность, мы можем с полным
основанием назвать ее войной Петра Великого. Все его творение
опирается на завоевание Балтийского побережья».
Маркс думал, что он нашел, наконец, решение задачи и раз­
гадал загадку Сфинкса, которой является существование русского
колосса. А вместе с этим он также установил, откуда ведет свое
происхождение англо-русское рабство, под игом которого находи­
лась Европа его времени.
«Разве тот факт, что преобразование Московского государства
в великорусское совершалось путем превращения его из полуази­
атской континентальной страны в господствующую державу Бал­
тийского моря,— разве уже один этот факт не приводит нас к убе­
ждению, что Англия, величайшая морская держава того времени,
к тому же еще морская держава, расположенная у входа в Бал­
тийское море, где она с средины XVII столетия играла роль главного
арбитра, должна была играть выдающуюся роль в этом превра­
щении? Что она должна была быть или главной опорой или глав­
ным противником Петра при осуществлении его планов, что в те­
чение долгой и смертельной борьбы между Швецией и Россией
она должна была играть решающую роль, что, если она не употре­
била всех своих сил, чтобы защищать Швецию, то мы с уверен­
ностью можем сказать, что она пустила в ход все, чтобы по­
мочь Московии? И все же в том, что обыкновенно называется
историей, Англия едва появляется на сцене и изображается боль­
ше, как «зритель, чем актер этой драмы. Действительная
история покажет нам, что ханы Золотой Орды не в большей
степени были орудиями для выполнения планов Ивана III и его
предшественников, чем Англия — орудием Петра и его преемников,
планы которых она помогала осуществлять».
Рассмотрим поближе, чему учит нас эта «действитель­
ная история».

524

IV. Татарское иго и русское самодержавие.
«Непреоборимое влияние» России, которое с XVIII столетия по­
ражало всех мыслящих людей Западной Европы и окончательно
установилось в первой половине XIX столетия, в неменьшей степени
являлось загадкой и для русской интеллигенции, слишком осяза­
тельно чувствовавшей на себе весь политический гнет русского ко­
лосса. Непрерывное развитие и укрепление «государства», на ряду
с полной пассивностью «общества», превратило весь русский народ
в одну компактную массу, которую русский абсолютизм бросал на
весы внешней политики с решительностью, не останавливавшейся
ни перед какими жертвами. Чем больше на Западе обнаруживалась
противоположность между «государством и обществом», тем ярче
обнаруживался контраст между ним и Россией. Если «прави­
тели» Европы смотрели с завистью на русский абсолютизм, не стес­
няемый никаким парламентам, а демократические элементы пи­
тали к нему ненависть, то и для тех, и для других одинаково не
подлежало никакому сомнению, что внешнее политическое могу­
щество России объясняется именно нераздельным господством аб­
солютизма. Наоборот, то обстоятельство, что внешняя политика и
успехи в ней являлись самой сильной стороной русского царизма,
укрепляло его еще больше внутри страны и помогало ему безжа­
лостно сокрушать всякие попытки оппозиции. И если традицион­
ное представление о государственной власти, как о Демиурге на­
циональной истории, продолжает господствовать и в Западной
Европе, то в России оно было твердо установленным догматом».
Одни проклинали царизм, другие его благословляли. Но ви­
дели ли в нем, как во всей русской истории, совершенно самобыт­
ное явление, или только одну из фаз общественного развития,
давно пройденную Западной Европой, — он для всех одинаково
являлся источником всего исторического развития России, ее глав­
ным определяющим фактором. И теперь еще наиболее видные

525

представители русской исторической науки проводят резкую грань
между Западной Европой и Россией. Там, на Западе — государство
было создано гражданским обществом, и в последнем приходится
поэтому искать ключ к пониманию его исторического процесса раз­
вития. В России, наоборот, государство создало «гражданское об­
щество», и именно оно было движущей силой русской истории.
Послушаем, например, Милюкова:
«Дело в том, что у нас государство имело огромное влияние на
общественную организацию, тогда как на Западе общественная
организация обусловила государственный строй. Европейское об­
щество строилось, так сказать, извнутри, органически, от низших
этажей к высшим. Фундамент этой исторической постройки —
крестьянство — сложился в главных чертах уже во время народ­
ных переселений VI — VIII столетий. Затем, на этом фунда­
менте надстроен был в средние века второй этаж — европейской
феодальной аристократии, сильной своим крепостным крестьян­
ством. Наконец, только к новому времени, путем упорной борьбы
с этим вторым общественным слоем, путем отдельных мелких по­
бед над правами и привилегиями частных лиц. сословий, про­
винций, выдвинулось сильное государство, постепенно и медлен­
но расширявшее пределы своей компетенции. У нас (в России)

исторический
процесс
шел
как
раз
обратным
порядком — сверху вниз. Если оставим в стороне Киев­
скую
Русь,
у
которой
были
совсем
другие
усло­
вия
исторического
развития,
в
северно-восточной
Руси
представитель государственной власти, князь, был чуть ли не пер­
вым оседлым жителем государства. Вокруг него все находилось в
движении, все население приходило и уходило... Среди этого «жид­
кого элемента» нашей истории, как любил выражаться историк
Соловьев, мало по малу выделяется небольшой круг личных по­
мощников князя, его «вольных слуг»... Из последних образовался
класс землевладельцев, прикрепленных к князю. Только благодаря
усиленным совместным стараниям правительства и землевладель­
цев удается, наконец, привести и этот элемент в твердое, в «кре­
постное» состояние. Таким образом, у нас государственная власть
закрепляет под собой землевладельцев,— землевладельцы закре­
пляют под собой земледельцев. Этот способ постройки надолго со­
хранил за верхом русского общества, за правительственной вла­
стью, руководящую роль в процессе исторического домостроитель­
ства. Русскому государству не только не приходилось бороться с
правами и привилегиями частных лиц и общественных групп, но
оно само старалось вызвать эти общественные группы к существо-

526

ванию и деятельности, с тем, чтобы воспользоваться этой деятель­
ностью для своих собственных целей» 1).
Мы нарочно цитировали г. Милюкова, так как и в Германии
его «Очерки» — неожиданно для самого автора — были представлены,
как «марксистская история культуры России». Так же мало мар­
ксист, как и Лампрехт, хотя несомненно испытавший на себе влия­
ние марксизма, г. Милюков принадлежит к числу тех русских исто­
риков, которые придавали большое значение «экономическому
фактору» в истории России и много сделали для изучения ее со­
ционально-экономической и финансовой истории. И все-таки, не­
смотря на этот крупный шаг вперед в сравнении со старой исто­
рической школой, и для них государство — как мы видели — с из­
вестного момента, в отличие от Западной Европы, становится глав­
ным определяющим фактором русской истории.
Это традиционное представление разделялось и русскими ре­
волюционерами. И для них было несомненно, что наши обществен­
ные формы обязаны своим существованием государству, что оно,
по своему произволу, создавало общественные классы, что оно да­
вало направление всему общественному развитию, что оно являет­
ся главным источником угнетения и эксплоатации трудящихся
классов. Связанный с идеализацией порядков древней, домосков­
ской России, этот тезис одинаково признавался и Бакуниным и
Ткачевым, он же лежал в основе всей тактики и политической дея­
тельности «Народной Воли». Русский царизм превращался в тяже­
лое наследие старого прошлого, не имевшее никаких корней в на­
стоящем, только мешавшее общественному развитию.
В несколько модернизованном виде этот тезис вошел и в но­
вую социал-демократическую программу, которая заявляет, что
«царское самодержавие является самым значительным из всех
пережитков докапиталистических общественных отношений и
что по самой природе своей оно враждебно всякому об­
щественному движению».
Откуда же взялся этот пережиток, отличавшийся, правда, не
только удивительной живучестью, но являвшийся и источником
жизни для создаваемых якобы им общественных классов? К ка­
кому хронологическому пункту можно было приурочить его проис­
хождение? На какой стадии докапиталистических общественных
отношений зародился этот архаический продукт, по самой природе
своей враждебный всякому общественному движению?
1)

Милюков, П. «Очерки по истории русской культуры». Петербург. 1898,
С.С. 115—117.

527

Первые русские историки решали этот вопрос так же просто,
как решают вопрос о грехопадении человечества теологи. Добро­
душные славяне призвали «немцев» устроить в их стране порядок,
и после их политического грехопадения в России установилось
самодержавие. С этих пор судьбы России определились судь­
бами самодержавия. Была ли русская монархия результатом
добровольного призвания варягов славянами или, по мнению дру­
гих, являлась результатом завоевания — самодержавная власть
представляет первичный фактор всей дальнейшей русской исто­
рии. В зависимости от личных свойств тех или других монархов,
самодержавие слабело или укреплялось, а вместе с ним слабела
или процветала Россия. После расцвета при первых Рюриковичах,
единая Россия распадается, вследствие ошибочной политики Яро­
слава Мудрого, на многочисленные уделы, и, благодаря этому об­
стоятельству, становится жертвой татар, чтобы после, благодаря
на этот раз мудрой политике московских князей, опять отъеди­
ниться при Иоанне III. Со времени же Романовых, благодаря их
еще более мудрой политике, начинается непрерывный рост могу­
щества и благоденствия России.
Это примитивное представление, превращавшее Рюриковичей
и Романовых в таких же создателей России, какими Гогенцоллерны.
по мнению оффициальной прусской историографии, являлись для
Германии, встретило протест уже среди декабристов, но продол­
жало господствовать до пятидесятых годов, как оффициальная фи­
лософия истории николаевской России. Правда, под влиянием ге­
гелевской философии, уже в конце 40-х годов, замечается новое
течение, но и оно, разрушая старую легенду. старалось только ра­
ционализировать русских князей и государей, отвлекаясь от кон­
кретных Рюриковичей и Романовых и, превращая их в «первых
служителей государства», делало из русской истории процесс не­
прерывного развития идеи государства.
Если верные русские историки старались больше доказать, что
самодержавие было полезно и что Россия должна быть благодарна
своим самодержцам, то новая шкала доказывала его историческую
необходимость и целесообразность при наличности тех внешних
исторических условий, в которых протекала история России.
Взгляды ее приобрели господство только в шестидесятых годах, и
тогда же вызвали оппозицию со стороны демократических тече­
ний, указывавших на значение «народа» и «общества» в старой
русской истории и видевших упорную борьбу между «государ­
ством» и «народом» там, где только что упомянутые историки ви­
дели органический процесс. И тот фактор, который помог москов­

528

ским князьям окончательно оправиться с традициями Киевской
Руси, видели именно в татарском нашествии.
Мнение, что татарские завоеватели произвели глубокое изме­
нение в политических отношениях русского общества, что они со­
здали совершенно новую политическую иерархию, пользуется и до
сих пор популярностью среди демократических элементов. В борьбе
между народом и князем, которой исчерпывается, по их мнению,
содержание русской истории до XV века, московские князья побе­
дили только потому, что они были ставленниками хана. Опираясь
на помощь татар, которых они наводили на Русь, московские
князья не нуждались в поддержке бояр или народа для укрепле­
ния своей власти и могли беспрепятственно заниматься расшире­
нием своей территории. Таким же образом, в противоположность
тем историкам, для которых единодержавие явилось результатом
органического процесса и которые почти совершенно отрицали зна­
чение татарского ига, демократические элементы, видели начало
русского единодержавия в татарском иге, и смотрели на него, как
на чуждый нарост на народном организме. В лице московских са­
модержцев победила Азия, заглушившая Европу, частью кото­
рой была норманнская Русь. Прошло не одно столетие, пока
начался петербургский период русской истории, который, с этой
точки зрения, превращался в период, когда под влиянием, в особен­
ности петровских реформ, начался процесс европеизации России.
Главным научным авторитетом, на который опирались при­
верженцы этого взгляда, являлся близкий, друг Чернышевского,
историк Костомаров. В наиболее полном и систематическом виде
он изложил свои взгляды в особой монографии: «Начало едино­
державия в древней Руси», опубликованной через 15 лет после на­
печатания разбираемых нами статей Маркса. Сходство некоторых
основных идей этой работы со взглядами Маркса на значение та­
тарского ига иногда доходит до буквального совпадения, как это
видно из следующей цитаты:
«В дотатарский период не вырабатывалось никаких основ
для будущего единодержавия в России, а тем более не было со­
знательного стремления к нему... С татарским завоеванием произо­
шел быстрый и крупный поворот... Прежде над Русью не было еди­
ного господина,— теперь он явился впервые в особе грозного завое­
вателя, хана. Русь, покоренная его оружием, стала его военною до­
бычей, его собственностью; все русские, от князя до холопа, стали
его рабами без исключения. В этом-то рабстве Русь нашла свое
единство, до которого не додумалась в период свободы... Ханы под­
няли звание старейшего князя, дали ему власть и силу... Оно по­

34

529

лучалось одним путем — поклонами и угодничеством владыке...
Раболепство перед завоевателем служило единственным ручатель­
ством за спокойствие страны» 1)...
Для Маркса татарское нашествие играет роль стихийного фак­
тора, вторгнувшегося в русскую историю: одним ударом татары
снесли все европейские начатки и превратили Киевскую Русь
в азиатскую страну. Татарское иго деморализовало не только
князей, но и весь народ, превратив его в раба. Татарщина награ­
дила Россию деспотизмом, она же дала ей крепостное право. Мо­
сковская Россия до самого Петра остается азиатскою страной.
Маркс не щадит черных красок для описания всех гнусностей
московских князей. Так же поступают Костомаров и его последо­
ватели. Но в то время, как последние стараются отделить князей
от народа, и, беспощадно разоблачая легенды о личных доблестях
московских Иванов, Дмитриев и Василиев, указывают на упорное
сопротивление и геройскую борьбу против татар, Маркс отрицает
у русского народа те качества, которые он признает за испанцами.
Увлеченный своей основной мыслью, он забывает, что и испанцам
понадобилась не одна сотня лет, чтобы избавиться от арабского
господства. Даже Костомаров, своей беспощадной критикой разру­
шивший легенду о личном геройстве Дмитрия Донского, при кото­
ром татарам нанесено было первое сильное поражение, характери­
зует Куликовскую битву (в 1380) такими же словами, какими обык­
новенно определяется значение сражения при Las Navas de Tolosa
(в 1212).
Маркс совершен не прав, когда указывает на глубокое отличие
норманнской России от московской. Так же мало, как империя От­
тонов может быть названа колыбелью Бранденбурга. может и
Киевская Русь считаться колыбелью Москвы. Но из этого еще не
следует делать вывод о какой-нибудь непроходимой пропасти ме­
жду этими двумя периодами русской истории. Не следует забы­
вать, что татарское нашествие нашло Киевскую Гусь далеко не в
таком виде, какой она имела в период своею расцвета, в X—XII
веках. Хотя она и тогда находилась на большой дороге народов,
через которую из глубины Азии выливались на Западную Европу
один поток кочевников за другим, хотя в течение всего этого вре­
мени ей приходилось бороться с хазарами, печенегами и полов­
цами, ей удавалось справляться с набегами. Киев тогда был цве­
тущим торговым городом, через который шла торговая дорога
1)

Костомаров, Н. «Собрание сочинений том 5. «Начало единодержавия в
древней Руси». Петербург, 1905, сс. 5—95.

530

между скандинавскими странами и Константинополем. Как раз
тогда, когда Германия, остававшаяся долго изолированной от глав­
ных дорог мировой торговли и соприкасавшаяся с ним очень
слабо на Рейне, с началом крестовых походов и перенесением
центра тяжести всемирной торговли из Константинополя в Ита­
лию, начинает выходить из натурального хозяйства, Киевская Русь
перестала играть старую роль посредника между Константино­
полем и скандинавскими странами. Продукты охоты и рыболов­
ства, направлявшиеся прежде в Киев, теперь, при посредстве Пско­
ва и Новгорода, направляются к Балтийскому морю, где торговля
изменяет коренным образом свой характер, как раз в течение XII
и XIII столетий, где к тому времени начинается быстрое развитие
городов Любека и Висби. Ко времени татарского нашествия Киев
уже давно потерял свое торговое значение, и центр тяжести поли­
тической и экономической жизни переместился с юго-запада на се­
веро-восток.
Маркс сам указывает, что прошло около ста лет со времени
татарского нашествия, пока Москва начала выделяться из среды
остальных княжеств. Кроме относительной безопасности от татар­
ских набегов, ее возвышению в значительной степени способство­
вало то обстоятельство, что она находилась на перекрестке двух
самых торговых путей — с Волги к Западной Двине и из Новгорода
в Рязанскую область. В Москву в XV веке стекалось множество
европейских торговцев из Польши и Германии для покупки мехов.
Главная отрасль промышленной деятельности старого времени —
добывающая: охота, бортничество и рыболовство — дополняется и
сменяется земледелием. Увеличивается оседлое население, прикре­
пленное своими занятиями к земле. В Москве и в других городах
увеличивается посадское, т.-е. торгово-промышленное население.
Конечно, союз с татарским ханом давал известные преиму­
щества, но в борьбе между Тверью и Москвой победили в последней
инстанции не козни и интриги московских князей — в этом отно­
шении тверские князья мало чем уступали своим соперникам,— а
экономическое превосходство Москвы, наполнявшее деньгами тот
кошелек, при помощи которого Иван Калита и его преемники могли
в Золотой Орде покупать себе ярлыки на великое княжение и право
на сбор дани. Как и во всех других случаях, когда речь идет о
внешнем влиянии, характер и сила последнего определилась вну­
тренними условиями. Как ставленник хана, московский князь
одержал победу не в борьбе за укрепление абсолютизма, а в
конкурренции между отдельными князьями. Он стал, в конце
концов, самодержцем всея Руси не в смысле абсолютного, неогра-

34*

531

ниченного государя, а в смысле независимого, суверенного госу­
даря. Московский князь не был абсолютным государем даже в пре­
делах собственного княжества, и прошло еще много десятков лет,
пока ему удалось, опираясь на торгово-промышленное население
и служилое сословие, справиться с потомками старых удельных
князей и боярской оппозицией.
Татарская опасность в истории образования России играла
точно такую же роль, как «турецкая опасность» в истории создания
Австро-Венгрии, сарацинская в истории Испании, шведская — в
истории Пруссии и т. д. Заставляя напрягать все военные средства
страны, она решала спор в пользу той ее части, которая могла
выставить самую крупную силу, а этот вопрос решался не лич­
ными качествами Габсбургов, Гогенцеллернов, Рюриковичей, а эко­
номическими и финансовыми средствами области, во главе которой
они стояли. Что касается истории русского абсолютизма, то в ней
мы встречаем ровно столько же специфически татарских влияний,
сколько в истории, скажем, прусского и английского.
Лучшим доказательством служит история русского самодер­
жавия со времени Иоанна III, когда оно, по общему признанию,
окончательно установилось в России. На всем протяжении «дока­
питалистических отношений», вплоть до эпохи великих реформ,
оно менее всего является primus agens. Характер и даже внешняя
форма его сильно и непрерывно изменилась. Так же, как Запад­
ная Европа, Россия пережила процесс образования сословной мо­
нархии. И если этот процесс, как и процесс смены сословной мо­
нархии длился дольше, чем в некоторых странах Западной Евро­
пы. то это обстоятельство может и должно быть об’яснено так же,
как аналогичное развитие абсолютной монархии в Пруссии и Ав­
стрии. Элементы, из которых создался абсолютизм в России, так
же мало являются его продуктом, как и элементы, из которых об­
разовался абсолютизм в Пруссии, являются продуктом последнего.
Развитию абсолютизма в большей или меньшей стопени благоприят­
ствует наличность внешней опасности, наличность национальных,
или областных антагонизмов, но он немыслим без централизации
экономической жизни, без товарного производства., без денежного
хозяйства, как он немыслим без армии и без финансов.
Он так мало является «пережитком докапиталистических от­
ношений», что, наоборот, только на известной стадии развития
капитализма достигает апогея своего развития.
«По самой природе своей» он является орудием экономической
и политической эксплоатации, и история абсолютизма в России,
как и в Западной Европе, сводится к истории борьбы господствую­
532

щих классов и их фракций за обладание этим могучим орудием
и приспособление его к потребностям.
Для Маркса все эти внутренние условия развития абсолю­
тизма в России совершенно исчезают. Поэтому, в его изображении
совершенно пропадают два столетия русской истории от Иоанна III
до Петра, которые отмечаются коренной перегруппировкой обще­
ственных классов. Достаточно указать, что в начале этого периода
мы еще находим свободное крестьянство, которое окончательно
закрепощается при Петре I. Как и в Германии, капиталистическая
эпоха в деревне имела своей провозвестницей эпоху сельско-хозяй­
ственного крупного производства на основе крепостного и барщин­
ного труда. Победа абсолютной монархии над старым родовым
дворянством куплена была за счет свободного крестьянства, кото­
рое было отдано в жертву новому дворянству. Как раз, когда абсо­
лютизм выступает на европейскую арену в полном блеске своего
могущества, он становится окончательно орудием в руках дво­
рянства. XVIII-й век — это эпоха разнузданного господства дворян­
ства, и самым дворянским царствованием является царствова­
ние Екатерины II, преданного «друга» европейских энциклопеди­
стов.
Пропустив всю внутреннюю историю России от Иоанна III до
Петра I, Маркс запер себе путь к пониманию ее внешней политики.
Как мало помогло России присвоенное ею себе, по словам Маркса,
могущество Золотой Орды, показывает история России в течение
XVI и XVII столетий, когда ей приходится вести упорную борьбу
на севере со Швецией, на западе с Ливонией и Польшей, на юге
с крымскими татарами и после турками, на востоке опять-таки
с татарами. Как будто повторяя историю Пруссии, русские исто­
рики изображают процесс превращения России в военную монар­
хию под влиянием этих непрерывных войн, опустошавших многие
области Московской России несравненно сильнее и более системати­
чески, чем татарское иго. Крымский хан самым непочтительным
образом относился к преемнику Чингисхана и так же настойчиво
требовал дани, как ханы Золотой Орды. Если в конце XV столе­
тия венецианцы, папы и Максимилиан делают еще попытки при­
влечь Москву к участию в борьбе с «турецкой опасностью, то про­
ходит почти двести лет, пока в конце XVII столетия Россия на­
столько укрепляется, что перестает быть quantité negligeable в об­
ласти европейской политики.
Одной из причин, задержавших темп развития России, была
та же самая причина, которой Маркс об’яснял задержку в развитии
Германии, начиная с XVI столетия: новое изменение торговых пу­

533

тей. Характерно, что самая упорная борьба между Польшей и Ли­
вонией, с одной стороны, и Москвой за обладание Балтийским
морем происходила как раз тогда, когда ось мировой торговли пере­
местилась с балтийского меридиана на побережья Атлантического
океана. Падение Ганзы нанесло новгородской торговле более жесто­
кий удар, чем подчинение Москве. Соперничество лифляндских
городов и шведских купцов добивало уже падавшую Ганзу. Поли­
тическое значение ее падало вместе с ее экономическим могуще­
ством. Господство на Балтийском море переходит от поляков к
шведам, которые окончательно запирают русским выход в Балтий­
ское море. Нарву, которою русские овладели в 1558 г., они выну­
ждены были отдать шведам в 1581 г. Таким образом, Россия, тор­
говля которой получила сильный толчок вследствие приобретения
Казани и Астрахани, лишилась возможности принимать самостоя­
тельное участие в торговле на Балтийском море, как раз тогда,
когда она присоединила к себе Сибирь и когда Волга стала вполне
русской рекой.
России, таким образом, грозил полный экономический застой.
Но торговля с Западной Европой, шедшая до сих пор главным об­
разом через Балтийское море, нашла себе новый выход. Его про­
ложили англичане через Белое море. В 1584 г. основан был Архан­
гельск, который с тех пор становится главным центрам внешней
торговли России и остается им до основания Петербурга. За англи­
чанами явились голландцы. Тем, что Петр I сумел укрепиться на
Балтийском море, он в последнем счете обязан англичанам и гол­
ландцам. И если уже говорить о «вине», которая падает на Англию,
как главную виновницу возвышения России, то это преступление
совершено Англией задолго до северной войны. Чтобы понять, как
и почему складывались отношения между Англией и Россией в
XVII столетии, нам необходимо познакомиться с той ролью, кото­
рую Англия сыграла в деле «европеизации» России.

534

V. Европеизация России под влиянием
английской торговли.

Огромная роль, которую играла колониальная система, как
один из главных моментов первоначального накопления, заста­
вляет часто забывать, что классическая страна капитализма, Анг­
лия, вплоть до XVII века, почти не имела колоний, что только со
второй половины этого века можно говорить об Англии, как о ко­
лониальной державе.
В то время, как португальцы и испанцы постепенно овладе­
вали Новым Миром и торговлей азиатскими продуктами, англи­
чане заняты были тем, что освобождались от зависимости от ган­
зейцев, в руках которых находилась вся их внешняя торговля. В
1552 году у Ганзы были отняты ее главные привилегии в Англии,
и почти в это же время из купцов и некоторых представителей
дворянства составилась в Лондоне компания с целью подорвать
португальскую торговлю пряностями. В 1553 году снаряжена была
экспедиция, которая должна была направиться в Индию чрез се­
веро-восточный проход. Экспедиция кончилась неудачей. Началь­
ник ее, Виллоугби (Willoughby), погиб с двумя кораблями, но ка­
питан третьего корабля, «Благое предприятие», Ричард Ченслер
(Chancelor), был прибит к берегу Белого моря, к устьям Северной
Двины. Оттуда он попал в Москву, где и был принят очень радуш­
но Иваном Грозным 1).
Когда Ченслер вернулся в Лондон, то общество его получило
хартию на право монопольной торговли с Россией и со всеми стра­
нами, которые ему удастся открыть. Это было общество «Marchant
Adventurers for the Discovery of Lands, Countries, Isles, not
before Known or frequented by any English» («общество купцов
1)

Ливония, Польша, Швеция не хотели пропускать в Россию ни оружия,
ни техников. Как раз незадолго перед этим кончилась неудачей попытка до­
ставить в Россию несколько десятков ремесленников, наборщиков, врачей. Им­
ператор Рудольф II поступал не лучше.

535

предпринимателей для открытия стран, земль, островов, даже еще
неизвестоных или не бывших в сношениях с Англией»), больше из­
вестное под названием «московской» (Moscovy) или «русской»
(Russian) компании, под которым упоминает ее и Маркс. После
«Merehant Adventurers of England», получившей свою хартию в
1505 году, это самая крупная торговая компания в XVI столетии.
В 1555 г. Ченслер был снова послан в Россию, где он опять
принят был очень милостиво. Русской компании было пожаловано
право на беспошлинную торговлю всякими товарами по всей Рос­
сии. Кроме того, все споры между английскими купцами и рус­
скими должны были разбираться самим царем. Иван Грозный, ко­
торому в английской грамоте дан был громкий титул «emperor of
all Russin (император всея России), решил завязать непосред­
ственные сношения с английским правительством. Вместе с Че­
стером был отправлен царский посланник Осип Непея. Корабль
потерпел крушение, богатый груз из русских произведений — воск,
сало, меха, войлок и канатная пряжа — погиб, большая часть эки­
пажа, вместе с Ченслером потонула, но Непеее удалось спастись. В
Лондоне ему был оказан самый почетный прием. Вместе с Непеей
в Россию поехал Дженкинсон, известный путешественник. Ему, с
разрешения Грозного, удалось добраться по Волге и каспийскому
морю до Средней Азии. После этого путешествия, Русская компа­
ния начинает добиваться свободной торговли через Россию с Пер­
сией. В 1569 г. монополия англичан была подтверждена, и компа­
нии было разрешено беспошлинно провозить товар в Бухару и
Catehay (Китай и Индию).
Но следом за англичанами явились голландцы. Явившись
позднее англичан, они получили меньше льгот и часто должны
были прибегать к посредничеству англичан. Отношения между кон­
куррентами скоро обострились, и голландцы пользовались всякими
средствами, чтобы лишить англичан их монопольного положения.
Они указывали, что Англия торгует чужими товарами и берет за
них неслыханные цены.
В обмен на те льготы, которые он предоставил англичанам,
Грозный надеялся добиться от Англии помощи в борьбе с Польшей
и Швецией. Но Елизавета упорно отказывалась от всякого союза,—
не потому, что она боялась возвышения России: такой союз мог
быть выгоден только последней и совершенно бесполезен для
Англии.
«По мере того, как Англия начала выдвигаться, как торговое
государство, интересы ее становились враждебнее интересам Испа­
нии, великой торговой державы шестнадцатого столетия, которая
536

господствовала в западной части Средиземного моря и стремилась
к исключительному господству на океане. Почти всюду, где англий­
ская торговля пыталась упрочиться, она натыкалась на сопроти­
вление или задержки со стороны Испании... Таким образом, в
шестнадцатом столетии Испания стала для Англии исконным вра­
гом, сосудом всякой мерзости» 1).
Этим антагонизмом определялась вся внешняя политика Анг­
лии в эпоху Елизаветы. Создавать себе новых врагов накануне Ар­
мады было бы очень неосторожно, тем более, что русско-англий­
ские торговые сношения на Белом море вызывали сильное неудо­
вольствие балтийских держав.
Упорство Англии рассердило, наконец, царя, и он, после сер­
дитого письма Елизавете 2), в 1570 г. отнимает у англичан все
привилегии и право торговли с Персией. Русская компания не­
медленно подняла крик и обратилась к Елизавете с просьбой спа­
сти английскую торговлю от разорения. Несмотря на ругань Гроз­
ного, она посылает опять Дженкинсона, которому удается, —
правда, ненадолго — добиться старых льгот. Больше всего Гроз­
ного возмущало то, что «купеческие дела поставлены впереди и
сочтены важнее наших (царских) дел, хотя их успех должен бы
зависеть от сих последних», и он грозился передать всю торговлю
в руки венецианцев и германцев. Гнев на милость он сменил толь­
ко в 1580 г., когда был вынужден обратиться к Англии, чтобы по­
лучить военные припасы для войны против Швеции и Польши.
Елизавета поспешила удовлетворить эту просьбу, и весною 1581 г.
в Россию было отправлено 13 судов со всякими припасами. Но­
вое предложение Грозного заключить союз против Стефана Бато­
рия было отклонено. Несмотря на происки голландцев, Грозный
должен был опять утвердить привилегии англичан, так как к это­
му времени он окончательно потерял все свои завоевания на Бал­
тийском море. Когда вскоре затем Грозный умер (в 1584 г.), один
из заклятых врагов англичан и благоприятель немцев в торговле,
дьяк Щелкалов (которого англичане обвиняли в том, что он под­
1)

Karl Kautsky, «Thomas More und seine Utopie», Stuttgart 1907,

SS. 237—8.
2) «И мы чаяли того, что ты на своем государстве государыня и сама
владеешь и своей государевой чести смотришь и своему государству прибытка.
И мы потому такие дела хотели с тобою делать. Ажно у тебя мимо тебя люди
владеют и не токмо люди, но мужики торговые, и о наших государских голо­
вах и о честях и о землях прибытка не смотрят, а ищут своих торговых при­
бытков. А ты пребываешь в своем девическом чину, как есть пошлая девица».
Худшего ругательства Иоанн не мог подобрать.

537

куплен голландцами) сказал английскому послу: английский
царь умер 1).
Мы видели, что Англия, в высшей степени дорожа торговыми
сношениями с Россией, упорно отказывалась от всякого полити­
ческого союза с нею и смотрела на нее только, как на колонию.
Вопрос о господстве на Балтийском морю в это время ее совершен­
но не интересовал. Она так же мало была склонна помогать Шве­
ции, как и России. На первом плане стояли торговые интересы и
желание сохранить в своих руках монополию торговли с Россией
через Белое море, где ей меньше приходилось считаться с сопер­
ничеством голландцев и шведов. В 1583 г. Елизавета, вопреки на­
стойчивым просьбам Густава, короля шведского, заключила с Да­
нией договор о свободном пропуске английских кораблей к устью
Двины, при чем выговорила для них право беспрепятственно за­
ходить, если случится бурная погода, в норвежские и исландские
гавани. Число английских кораблей, посещавших Россию, увели­
чивалось из года в год и в 1582 г. дошло до 9. В 1584 г. у устьев
Двины был заложен новыйгород, получивший название Новых
Холмогор, и в 1637 переименованный в Архангельск. До основа­
ния Петербурга, это был главный коммерческий порт России,
через который шла вся ее торговля. Наиболее важными предмета­
ми вывоза в Англию были меха, кожи, лен, пенька, канаты, мач­
товый лес, сало, смола и деготь; ввозили же англичане в Россию,
главным образом, сукна, шерстяные и шелковые материи, галан­
терейные товары, сахар, бумагу и металлы.
После смерти Грозного положение англичан ухудшилось: они
должны были платить пошлины, правда, в половинном размере,
и только с воцарением Бориса Годунова они получили в 1602 г.
опять право на беспошлинную торговлю, которое было подтвер­
ждено им в 1605 г. Но на всякое предложение о союзе Англия от­
вечала отказом.
«Смутное время» очень чувствительно отзывалось на торго­
вых оборотах англичан, и в Англии принимали самым радушным
образом посла с извещением о вступлении на престол Михаила
Романова. Московское правительство оставило за англичанами все
их привилегии. Англия опять-таки отказалась от союза, но под­
ложила свое посредничество в заключении мира между Швецией
и Россией, чтобы обеспечить за собой право торговли с Персией и
право отыскивать путь в Индию. В 1617 г. в Столбове был заклю­
1)

Костомаров. «Очерк торговли Моск. гос. в XVI и XVII столетиях» в
«Собрании сочинений», том восьмой, стр. 284. Петербург. 1906 г.

533

чен мир, при чем английский посол жаловался на интриги гол­
ландских послов, также фигурировавших в качестве посредников.
Англичане все сильнее начинают чувствовать конкурренцию гол­
ландцев, которые тогда уже успели завоевать господствующее по­
ложение в балтийской торговле. Кроме того, все сильнее станови­
лась оппозиция московских купцов, с которыми Романовым при­
шлось серьезно считаться.
Повторилась — только в другом масштабе — та же история,
что в Англии с ломбардцами и ганзейцами. Московские купцы
оказались такими же горячими «националистами», как и лондон­
ские, и они не успокоились, пока у англичан не были отняты при­
вилегии.
При Михаиле Россия делает первую попытку обеспечить себе
путем союза с Англией субсидию, но ей удалось получить всего
40.000 ефимков в виде пособия. Московское купечество, наконец,
добилось, чтобы англичанам не давали права беспошлинно тор­
говать с Персией. Это был первый шаг. Английская революция
доставила желанный повод лишить англичан тех льгот, которы­
ми они пользовались почти сто лет. Больше всего негодовали про­
тив мятежных англичан и возбуждали, вместе с московским купе­
чеством, против них правительство именно протестанты и респу­
бликанцы — голландцы.
В 1646 г. московские купцы подали царю Алексею жалобу на
иностранных купцов и просили спасти их от разорения.
«Всеми торгами, которыми искони мы торговали, завладели
английские немцы и оттого мы от своих вечных промыслов отста­
ли и к Архангельску больше не ездим». Англичане «все Москов­
ское государство оголодили: покупая в Москве и в городах мясо
и всякий харч и хлеб, вывозят в свою землю». К этому они при­
бавляют аргумент, который должен быть особенно убедителен
для правительства: англичане «крадут государеву пошлину», и
уличают их в том, что они не могут ссылаться на свою хартию,
потому, что англичане «торговые люди от короля своего Карлуса
отложились и бьются с ним четвертый год».
Но только 1 июня 1649 г., после казни Карла I, царским ука­
зом высланы все английские купцы из Москвы и других городов:
«великому государю нашему ведомо учинилось, что англичане
всей землею учинили большое злое дело: государя своего Карлуса
убили до смерти и за такое злое дело в Московском государстве
вам быть не довелось».
Но негодование было не настолько сильно, чтобы совершенно
отказаться от английской торговли. За англичанами оставлено

539

было право приезжать в Архангельск, но отменялось их право
торговать беспошлинно. Во всяком случае для Русской компании
это был чувствительный удар.
Претенденту (будущему Карлу II), обратившемуся с прось­
бой о денежной помощи, было отказано, и вместо 100.000 руб. ему
было послано соболей на 15.000 руб. и хлеба на 5.000 руб. Попыт­
ка Кромвеля вернуть привилегии английских купцов кончилась
неудачей. Но и восшествие на престол Карла II, несмотря на во­
зобновившиеся дружеские отношения с Англией, не привело к
восстановлению старых привилегий; английский резидент от име­
ни Карла II признал царский указ 1649 г. знаком особой друж­
бы к королю и выразил надежду, что теперь, после реставрации,
это наказание, наложенное на непокорных подданных короля,
будет снято. Но несмотря на это угодничество, после долгих пе­
реговоров, англичане получили только право ездить в Москву в
количестве не больше 10 купцов. С 1664 г., когда Англия получи­
ла этот отрицательный ответ, до начала XVIII века, старые дру­
жеские отношения изменились к худшему.
Англичане, правда, не ушли. Они только вынуждены были
отказаться от беспошлинной торговли. Голландцы добились урав­
нения в условиях конкурренции.
Но Россия была уже опять связана с Европой крепкими уза­
ми внешней торговли. Именно в XVII веке, под влиянием англи­
чан и голландцев, начался, так называемый, процесс европеиза­
ции России.
Денежное хозяйство, развитие которого было задержано в
XVII веке, пока совершался процесс перемещения торговых путей,
сейчас же после смутного времени, начинает быстро развиваться.
Образуется целый ряд новых торговых центров, по главным до­
рогам к Москве и из Москвы на север в Архангельск. Из Москвы
шло 6 торговых путей: «Москва была средоточием торговой дея­
тельности для всей России. Значение ее возвышалось еще тем,
что правительство само занималось торговыми операциями, и сам
царь, как выразился один англичанин, был первым русским куп­
цом в России» 1). Из Москвы товары через Ярославль, Ростов и Пе­
реяславль отправлялись в Вологду, где англичане скупали приво­
зившийся туда лен и имели складочный пункт для своих товаров,
и откуда они направлялись в Архангельск. Рядом с Москвой в
центре России развивался Нижний-Новгород, который в XVIII
веке сделался складочным местом для азиатских товаров, приво­
1)

540

Н. Костомаров, там же, стр. 284.

зимых из Астрахани, западно-европейских — из Архангельска,
сибирских — из Казани, московских для отправки на Восток. Этот
же город сделался местом закупки хлеба и сбыта его в северные
области. С помощью целой сети мелких скупщиков, крупное ку­
печество опутало всю страну и захватило в свои руки всю вну­
треннюю торговлю. Отстаивая свои привилегии, англичане совер­
шенно верно указывали, что их торговля была выгодна для мел­
ких торговцев. Но именно это обстоятельство настраивало против
них крупное купечество. Оно хотело стать исключительным посред­
ником между иностранными торговцами и русскими производи­
телями и потребителями. Новоторговым уставом 1667 г. иностран­
цам было дозволено торговать во внутренних городах России
только по особым государевым грамотам и при том со взысканием
с них особых дополнительных сборов. Они были обложены про­
езжей пошлиной в размере 20 денег с рубля, как за ввозимые, так
и за вывозимые из России товары.
О размерах вывозной торговли через Архангельск трудно со­
ставить себе точное понятие. В 1653 г., т. е. в год, когда торговля
с англичанами в значительной степени пострадала, вывоз рав­
нялся 1.032.406 тогдашним рублям — сумма для того времени
крупная 1). Средняя сумма таможенного дохода в Архангельске
составляла 70.000 руб. в год. К началу царствования Петра вывоз
через Архангельск равнялся уже 3 миллионам.
В XVII же веке началось насаждение индустрии при помо­
щи голландцев, англичан, гамбуржцев. В 1630-х годах голланд­
ский капиталист Випиус получил привилегию на устройство же­
лезного завода около Тулы. Таким путем возникли знаменитые
Тульские заводы. В 1670 году составилась компания под руко­
водством гамбургского капиталиста Марселиуса и голландского
Акима, получившая такую же привилегию на устройство желез­
ных заводов на Ваге, Костроме и Шексне.
Купечество, которое так ревниво относилось к привилегиям
иностранных торговцев, поощряло правительство в выдаче при­
вилегий промышленных. «Как станет у англичан какой промы­
сел, то и государевы люди станут тем же промышлять. Если ан­
гличане будут находить руды и выделывать железо, то никому
убытку не будет, а только прибыль».
Москва становится во второй половине XVII века средото­
чием, куда массами стекаются ремесленники, техники, авантюри1)

По расчету Ключевского, рубль 1651—1700 г. соответствовал 17-ти ны­

нешним.

541

сты и шарлатаны. Уже около половины XVII века, по свидетель­
ству Олеария, в Москве считалось до тысячи одних только про­
тестантских семейств, — главным образом, англичан (шотландцев)
и голландцев. Немецкая слобода была немецкой только по имени.
Первое место в ней занимают англичане и шотландцы. Та самая
эволюция, которая дала повод московскому правительству ли­
шить англичан их привилегий, пригнала в Москву всех недоволь­
ных Кромвелем, — Дрюмондов, Гамильтонов, Дальциелей, Крау­
фордов, Грэхамов, Лесли, Гордонов. В этой атмосфере Петр вос­
принимал не только европейскую культуру, но и симпатии к ан­
глийской династии Стюартов.
И не со стороны Петра, а раньше его начинается процесс по­
литической централизации, предпринимается ряд реформ в обла­
сти военного дела и финансового устройства. Развитие денежно­
го хозяйства дало возможность превратить многие натуральные
подати и повинности в денежные. Земские сборы, игравшие такую
видную роль в XVI и XVII веках, упраздняются. Намечается ре­
форма областного и городского управления. Своеобразные внеш­
ние формы, которые принимает этот процесс образования абсо­
лютной монархии, нисколько не скрывает тождества его основных
черт с соответственным процессом в Западной Европе, как его опи­
сывает в своем «Thomas More» Каутский.
«Вполне естественно, что новая политическая центральная
власть кристаллизовалась вокруг личности государя, что он обра­
зовал вершину централизованного управления и армии. Его ин­
тересы и интересы торговли были одинаковы... Торговля нужда­
лась в армии для защиты ее интересов как вне, так и внутри стра­
ны... Но новому государству необходим был государь не только в
качестве вождя армии, но и в качестве главы государственного
управления. Феодальный, партикуляристический аппарат упра­
вления рушился, новый же, централистический механизм упра­
вления, бюрократия, едва только зарождался. Политический цен­
трализм, явившийся для товарного производства с развитой тор­
говлей, на пороге капиталистического способа производства, эко­
номической необходимостью, чтобы способствовать экономической
централизации, — как и наоборот, сама эта экономическая цен­
трализация обусловливала и вызывала усиление политической
централизации, — этот политический централизм нуждался в на­
чале своего существования в главенстве одной лично­
сти, которая была бы достаточно сильна, чтобы отстаивать един­
ство управления от центробежных элементов, в особенности от
дворянства. Такой силой обладал только вождь армии. Сосредо542

точение всех нитей власти как военного, так и административно­
го аппарата в одной руке, другими словами, государственный
абсолютизм был экономической необходимостью в век ре­
формации и еще долго спустя после нее» 1).
Такой же экономической необходимостью явился государ­
ственный абсолютизм в России. В Петре Великом он нашел свою
персонификацию, которая, по своей энергии и преданности идее
государства, может занять место рядом с классическими предста­
вителями этого типа. И только потому, что Маркс не заметил, что
Петр был в сущности продуктом зарождающегося европейского
капитализма, он мог увидеть в нем просто преображенного тата­
рина: вопрос о том, принадлежит ли Россия к Азии или к Европе,
был уже решен бесповоротно в конце XVIII столетия, и восприем­
никами России, ее воспитателями, были наиболее крупные торго­
во-промышлеенные страны того времени — Англия и Гол­
ландия.

1)

Karl
SS. 17—18.

Kautsky,

«Thomas

More

und

seine

Utopie»,

Stuttgart.

1907,

543

VI. Значение русской торговли для Англии.

Но торговые сношения между Россией и Англией имели боль­
шое значение и для Англии. Во второй половине XVI века эта
торговля служила, на-ряду с морским разбойничеством и торго­
влей рабами, одним из главных источников «первоначального на­
копления». Когда сломлена была монополия Ганзы на Балтий­
ском море, торговое преобладание на нем перешло к Голландии,
и оставалось за ней вплоть до XVIII века. Попытки Англии за­
хватить в свои руки наследство Ганзы окончились неудачей, и
Eastland Company, получившая свою хартию в 1579 г., в тече­
ние целого столетия не могла сломить конкуренцию голландцев.
По словам Чайльда, торговля голландцев превышала еще в конце
XVII столетия английскую торговлю в 10 раз.
Но «Русская компания» сыграла большую роль и в другом
отношении. Она организовала китоловный промысел около Шпиц­
бергена. Конкурренция в этой области шла опять-таки с голланд­
цами, которые не замедлили появиться вслед за англичанами.
Русская компания смотрела на Северный Ледовитый океан, как
на свою собственность. Если она позволяла заниматься китолов­
ным промыслом, то только за большую пошлину. Голландцы, от­
стаивавшие и тут принцип mare liberum, снаряжали туда воен­
ный флот для защиты своих китоловов. Пользуясь превосход­
ством, голландцы наносили большие убытки Русской компании,
которая должна была заключить соглашение с недавно основан­
ной East India Company. Особенно обострились отношения ме­
жду Англией и Голландией как раз в 1617 г., когда, как мы ви­
дели, англичане и голландцы явились посредниками при заклю­
чении мира между Швецией и Россией. Вообще антагонизм меж­
ду голландцами и англичанами, который привел к открытому раз­
рыву при Кромвеле, питался в первой половине XVII столетия
столько же конкуренцией в области колониальной торговли,
сколько и борьбой за обладание севером и русским рынком. Тор­
544

говля с Россией приносила не менее колоссальные барыши, чем
колониальная. При Алексее (1645—1676) эксплоатация превос­
ходного мачтового леса по р. Югу была сдана иностранной ком­
пании, которая нагрузила лесом 4 корабля. Дерево ей обошлось
в 25—30 коп., а продано за границей по 4—5 руб. Когда голланд­
цам удалось вытеснить англичан, разжигая негодование русских
монархистов против «цареубийц», то в несколько лет они в одном
Архангельске уже имели около 200 агентов.
Так созданы были в России «британские интересы», которые
требовали дипломатической защиты. Как в Нидерландах, Герма­
нии и скандинавских странах английскими дипломатическими
агентами служили, главным образом, члены компании «Merchant
Adventureres of England», так в России ими являлись члены
«Russian Company». Посредником со стороны Англии при за­
ключении мира в Столбове был также член правления этой ком­
пании Меррик.
«Колониальная система в необычайной степени ускоряла раз­
витие торговли и мореплавания. Торговые общества, «monopolia»
(как их называл Лютер), служили могущественным рычагом кон­
центрации капитала. Возникающим мануфактурам колонии обес­
печивали рынок сбыта и, при помощи монополии рынка, усилен­
ное накопление» (Маркс).
В Англии 1550—1650 г.г. господствующую роль играли обще­
ства-монополии, главной сферой деятельности которых остава­
лась Европа. За ними стояла расцветающая шерстяная промы­
шленность. Если Англия уже к началу XVIII столетия могла обес­
печить за собой торговую супрематию, то она этим обязана была
и тогда своей промышленной супрематии. Ост-Индская компания,
до конца XVII столетия, играет еще незначительную роль в срав­
нении и с Merchant Adventurers of England, которая обеспе­
чивала английской шерстяной промышленности сбыт сначала че­
рез Антверпен, а после через Гамбург, и с Русской компанией, ко­
торая организовала этот сбыт в России.
Вполне понятно, что Русская компания пользовалась боль­
шим влиянием и могла «поднимать крик». Что к ее «крику» при­
слушивались очень внимательно, мы видели на протяжении всей
истории сношений между Англией и Россией. Следует еще вспом­
нить, что среди членов Русской компании, как и Гамбургской, бы­
ло много представителей из среды «gentleman’ов». Если в списке
членов Гамбургской компании мы встречаем Sidney, earl of Саг-

35

545

lisle 1), earl of Leicester, lord Churchill, lord Ashley и т. д., то
еще в первой партии Русской компании мы находим среди имен
ее учредителей маркиза Винчестера (Winchester), графа Арон­
деля (Arundel), графа Бедфорда, графа Пемброка.
Но уже в первой половине XVII столетия «крик» ее не был
настолько силен, чтобы заглушить «крики» представителей дру­
гих «британских интересов». Если отношения между этой компа­
нией и Гамбургской продолжали быть дружественными. то еще
в конце XVI столетия возникли новые компании, интересы кото­
рых далеко не совпадали с интересами русской компании. Вспом­
ним, что ее процветание, в отличие от Гамбургской, зависело не
только от сбыта английских мануфактурных изделий в России,
но и от удачного хода ее китоловного промысла и транзитной тор­
говли персидским шелком через Россию. Естественно, что интересы
ее пришли в столкновение и с интересами Eastland Company, ос­
нованной в 1579 г. для торговли на Балтийском море, которая, ко­
нечно, не соблюдала строго запрета торговать с Россией через Нар­
ву, и с интересами Turkey (Турецкой) Company, основанной в
1581 г. и сейчас же принявшейся за организацию скупки сырого
шелка в Персии. Если конкуренция первой оказалась неопасной,
то конкурренция второй растет непрерывно в течение всего XVII
столетия, — между прочим, и потому, что на турецких султанов
казнь Карла I не произвела никакого впечатления 2). Но это бы­
ла конкурренция только в одной области, в торговле сырым шел­
ком, в которой и Русская компания и Турецкая компания скоро
встретили более опасного соперника, Ост-Индскую компанию. Хо­
тя Русская компания, как мы увидим, еще в XVIII столетии не
теряла надежды захватить в свои руки торговлю персидским шел­
ком, ей пришлось уже в конце XVII века сосредоточиваться на
торговле продуктами русского происхождения, тем более, что ки­
толовный промысел, становившийся все менее выгодным, вслед­
ствие уменьшения числа китов, перестал для нее играть особен­
ное значение после того, как в 1670 году организовалась Hudson
Вау Company в Северной Америке. С этой же стороны ей начала
грозить конкурренция и в области торговли различными корабле­
строительными запасами (naval stores). В 1699 году постановлено
было, чтобы таможенные комиссары (Commissioners of Customs)
в течение каждой парламентской сессии представляли обеим па1)

Тот самый, который в 1664 г. неудачно пытался добиться возобновле­
ния привилегий англичан в России.
2) 18 авг. 1648 г. был смещен «законным путем» Ибрагим I и убит. Это
первый султан, которого постигла такая участь.

546

латам отчет о количестве кораблестроительных запасов, которые
будут кем-либо вывозиться из России в Англию. Андерсон дума­
ет, что правительство в это время предполагало принять меры с
целью поощрения вывоза этих материалов из Северной Америки.
Таково было положение Русской компании к началу XVIII
века. В 1699 г. положен был конец вечным пререканиям с так
называемыми «interloper’aми», т.-е. англичанами, которых при­
влекала прибыльная торговля с Россией, но которые торговали
без разрешения компании, не желая платить ей высокий взнос:
в этом году он был понижен до 5 ф. ст., т.-е. торговля факти­
чески перестала быть монопольной. Компания продолжала попрежнему представительствовать интересы торговли с Россией и
отстаивать их в Сити и в парламенте.
Но она, как мы видели выше, была не единственной компа­
нией. Рядом с ее «криком» раздавались «крики» других заинтере­
сованных компаний или групп купцов и промышленников. Не
подлежит никакому сомнению, что эти группы старались влиять
на правительство в своих интересах, стараясь подчинить его по­
литику себе. Но, чем более усложнялись торговые и промышлен­
ные интересы, чем обширнее и многочисленнее становились внеш­
ние сношения, чем более усложнялись отношения с другими
странами, тем упорнее и ожесточеннее должна была разгораться
борьба между этими различными группами. Скорее всего побе­
ждала та из них, частный интерес которой совпадал в данное
время с общим направлением внешней политики, которое à la
longue определялось общими интересами всей «национальной»
торговли.
При Елизавете вся внешняя политика определяется антаго­
низмом между Англией и Испанией. Отсюда постоянный союз с
Нидерландами. Отношения с Францией в общем также носят
дружественный характер, поскольку Франция продолжает старую
борьбу с испанскими Габсбургами.
В первой половине XVII века все сильнее разгорается анта­
гонизм между Англией и Голландией, который при Кромвеле до­
ходит до продолжительной войны. В конце XVII века, со вре­
мени революционной войны, Франция снова становится таким же
наследственным врагом, каким была во время столетней войны.
Голландия, по выражению Фридриха II, превращается в простую
шлюпку английского корабля. Так называемая система полити­
ческого равновесия определяется антагонизмом между Францией
и державами, находящимися у нее на буксире, с одной стороны,
и Англией, Австрией и Голландией, с другой.

35*

547

России нет места ни в одной из этих комбинаций. Если в
конце XV века турецкая опасность заставила Венецию, папу,
императора Максимилиана сделать неудачную попытку втянуть
Россию в европейские дела, то теперь, наоборот, сама Россия вы­
нуждена — и, чем ближе к концу XVII века, тем настойчивее —
искать союза у европейских держав.
Непосредственными врагами России являлись теперь Поль­
ша, Швеция и Турция. Но во всех этих странах преобладало
влияние Франции, которая пользовалась ими против Габсбургов.
И пока внешняя политика Англии не определялась антаго­
низмом с Францией, союз Англии с Россией был политической
невозможностью. Это, в конце концов, поняли и московские ди­
пломаты и оставили в покое Англию. Плохо разбираясь в поли­
тических отношениях Западной Европы, они в 1687 г. предлагают
союз Людовику XIV, но им категорически заявляют, что «между
Францией и императором существует вечная вражда, а между
султаном и королем, наоборот, вечный мир и прочная дружба».
Россия принимает участие в священной лиге против турок,
но ее третируют, как третьестепенную державу. Вплоть до север­
ной войны она в политических комбинациях Западной Европы
никогда не принимается в расчет.
В начале XVIII века, когда война за испанское наследство
совпадает с северной войной, положение дел меняется. Создается
возможность для союза между Англией и Россией. Но преврати­
лась ли эта возможность в действительность, как думает Маркс?
Верно ли, что олигархия, захватившая власть после 1689 г.,
вместе с «Русской компанией» систематически поддерживает Рос­
сию и помогает ей уничтожить Швецию? Действительная история
нам уже показала, что не татарские ханы создали абсолютизм и
Петра, что «европеизировал» Москву англо-голландский капитал,
что Англия так же «виновата» в создании Москвы, как она «вино­
вата» в создании Японии. Посмотрим теперь, правда ли, что дей­
ствительная история разоблачает английских государственных лю­
дей XVIII века., как систематических пособников Петра I?

548

VII.

Северная война.

Маркс совершенно прав, когда придает такое огромное значе­
ние северной войне в деле возвышения России. В борьбе за по­
литическое преобладание на Балтийском море господство пере­
ходило поочередно от Ганзы к Польше, Дании и Швеции. В 1617
году Россия окончательно потеряла надежду приобрести себе вы­
ход на Запад. Со второй половины XVII века Швеции почти удает­
ся превратить Балтийское море в шведское озеро. В 1700 г. отно­
шения длины береговых линий составляли, если принять длину
береговой линии Дании за 1, для Германии — 3, для Швеции — 10,
для России — 0. Таким образом, северная война сводилась к пое­
динку между Швецией и Россией: кто был за Швецию, тот был
против России, и наоборот. В результате северной войны Шве­
ция потеряла своё первенствующее положение на Севере. Полити­
ческая гегемония на Балтийском море переходит к России, кото­
рая сохраняет ее до последней четверти XIX столетия 1).
Маркс прав также, когда говорит, что северная война являет­
ся поворотным пунктом в том отношении, что Россия лишь после
нее стала европейской державой. Только получив прочную точку
опоры на западе, она могла начать свое расширение на юг и во­
сток, чтобы набравшись новых сил, опять начать свой Drang
nach Westen и, начиная со времени Екатерины II, играть роль
вершительницы судеб Европы.
1)

прибалтийских стран:
1700
1800
1900
1
1
1
Дания ........................... . . .
2 1/2
5
3
Германия ...................... . . .
7
7
Швеция....................... .. . . . 10
3 1/2
10
0
Россия ........................... . . .
Эта таблица, из которой особенно отчетливо виден рост русской бере­
говой границы на Балтийском море, приведена у Kirchhof, «Seemacht in der
Ostsee», Kiel, 1907, S. 9.
Длина береговых границ

549

Так характеризует значение этой войны и русский историк
Соловьев:
«Степной, восточный период русской истории кончился —
морской, западный период начался. Впервые славяне, после обыч­
ного отступления своего перед германским племенем на восток, к
степям, повернули на запад и заставили немцев отдать себе часть
берегов северного Средиземного моря, которое перестало быть
немецким» 1).
Разница только в том, что один приветствует то, что другой
проклинает.
Еще лучше Маркс изображает последствия, которые имел
перенос столицы из Москвы в Петербург. Если он приписывает
успех этого акта личной инициативе Петра, то это об’ясняется
тем, что от него совершенно ускользнул весь внутренний процесс,
совершившийся в России XVII века и подготовивший необходи­
мые для этого условия. Петербург на первых порах занял место
Архангельска. Характерно, что, после петровского приказа на­
правлять все вывозимые товары к Петербургу, вывоз из Архан­
гельска уменьшился почти на столько же (2.049.000 руб.), на
сколько (2.135.000 руб.) он возрос в Петербурге. Общая сумма
вывоза из этих городов сначала не изменилась. Петр только пе­
ременил русло, по которому направлялись на Запад русские то­
вары. Экономика и на этот раз оказалась сильнее политики. По­
пытка перенести после смерти Петра столицу в Москву кончилась
неудачей. Окно в Европу было окончательно прорублено.
Но в то время, как русские историки убеждены, что Англия
систематически мешала Петру в его борьбе со Швецией, Маркс,
наоборот, утверждает, что Петр мог победить Карла XII только
благодаря Англии. Если Мартенс отождествляет поведение Анг­
лии в эпоху северной войны с поведением ее во время крымской
войны, если он в том и в другом случае видит только желание
вредить интересам России, то Маркс следует его примеру — с той
только разницей, что поведение Англии ему представляется в
противоположном свете. Русские историки, об’ясняющие политику
Англии торговыми интересами, нисколько не смущаются тем, что
Англия при этом рисковала крупными торговыми интересами в
Россия,— она,— говорит Мартенс,— боялась усиления русского влия­
ния на Босфоре,— Маркс обвиняет Англию в том, что, ради нич­
тожных, по его мнению, торговых интересов купцов, прикрывав­
ших своими жалобами преступное поведение английских мини1)

550

Соловьев, «История России», том XVII, стр. 387.

стров, Англия сама себе взростила сильного врага на Босфоре. И,
русские историки, и Маркс одинаково смотрят на события начала
XVIII века сквозь призму симпатий и антипатий второй половины
XIX века. Мы могли бы привести целый ряд цитат, которые по­
казывают, что и другие современные историки — западно-европей­
ские и русские — до сих пор еще продолжает оценивать события
северной войны с этих двух точек зрения.
В 1900 г., т.-е. почти одновременно с новым изданием работы
Маркса, в Transactions of the Royal Historical Society, vol. X,
была напечатала статья на ту же тему, представлявшая изложе­
ние доклада, читанного в Королевском историческом обществе.
Это — «Замечание о дипломатической корреспонденции между
Англией и Россией в первой половине XVIII столетия».
Автор — г-жа д’Арси Коллиер — считает нужным сначала ука­
зать, что она имеет дело с совершенно неразработанным материа­
лом: «Поскольку я могу судить, политика английского правитель­
ства во всех ее деталях в течение этого периода дипломатических
сношений с Россией может быть изучена только по манускрип­
там в рукописном отделении Британского музея». Каков же вы­
вод из изучения этих документов, которые она предлагает вни­
манию ученого общества? Они до того совпадают с выводами
Маркса, что иногда кажутся буквальным их повторением.
Чтобы понять «действительную историю» отношений между
Англией и Россией, не надо упускать из виду, что северная война
хронологически совпала с войной за испанское наследство. В то
время, как замышлялась коалиция против Карла XII на севере,
подготовлялась на юге новая коалиция против Людовика XIV.
И та и другая война велись в пределах Европы. Но в то время,
как в войне за испанское наследство решался, параллельно с
вопросом о господстве в Средиземном море, вопрос о господстве
на Атлантическом океане, этой главной магистрали всемирной
торговли в XVII веке, вопрос о том, кому будет принадлежать
торговое преобладание и господство в Новом Мире,— в северной
войне решался вопрос о преобладании на Балтийском море, ко­
торое еще в большей степени, чем Средиземное море, стало вну­
тренним морем, простым под’ездным путем. Время, когда Бал­
тийское море, с одной стороны, и Средиземное, с другой, являлись
главными резервуарами европейской торговли, давно миновало.
То, что было вопросом политической жизни или смерти для
прибалтийских держав,— кому будет принадлежать преобладание
на Балтийском море?— с точки зрения Англии и крупных евро­
пейских держав, имело чисто локальный интерес. Голландия,

551

воспользовавшаяся упадком Ганзы, чтобы захватить торговое
преобладание на Балтийском море, и Англия, явившаяся туда
вслед за ней, старались только, чтобы Зунд оставался открытым
и, в зависимости от этого, поддерживали каждая то Данию, то
Швецию. Прибалтийские державы для них были только, как Рос­
сия, объектом экономической эксплоатации. Политически Швеция
и Польша шли на буксире Франции, которая, время от времени,
за хорошую денежную подачку, натравливала их, как и Турцию,
на империю Габсбургов. Для теоретиков европейского политиче­
ского равновесия Швеция была в такой же степени неевропей­
ской страной, как и Россия.
Еще в разгар войны за испанское наследство один публи­
цист писал:
«Нам не нужно об’яснять читателю, что мы под Европой по­
нимаем только те нации Европы, которые принимают участие в
настоящей войне с Францией, в союзе с нею или против нее. Нам
нечего заниматься делами Швеции или Московии, Венгрии или
Турции. Эти страны, правда, находятся в Европе, но так как
Западная и Центральная Европа представляют собою руководя­
щую часть Европы, то применение этого слова исключительно к
последней части освящено как временем, так и практикой» 1).
Факты заставили очень скоро изменить это представление.
Оказалось, что интересы Англии, Франции и Австрии слишком
сильно затрагиваются северной войной, что так же мало, как
можно отделить север от запада, можно было отделить Восток
Европы от Севера. То, что давно уже совершилось в области эко­
номики, должно было получить свое признание в области поли­
тики. Европейские державы могли сколько угодно желать воз­
вращения тех времен, когда Россия относилась к Азии, но их по­
желания были так же бессильны, как и страстные стремления
оппозиции Петра оторвать Россию от Европы.
«Насколько упорно держались старые политические воззре­
ния, видно из того, что факт появления новой влиятельной дер­
жавы, в лице России, не оказал сначала никакого воздействия
на идею европейского равновесия. Европейская политическая
мысль прибегла к обходу. Точно так же, как внутренние отноше­
ния немецких держав связали с общими европейскими таким пу­
тем, что конструировали особое немецкое равновесие и от сохра1)

«The Balance of Europeo», London, 1711. Цитировано у Kaeber, «Die
Idee des europäischen Gleichgewichts in der publizistischen Literatur des
sechtzehten bis zur Mittel des achtzehnten Jahrhunderts». Berlin. 1907. S. 78.

552

нения последнего сделали зависимым сохранение европейского,
так и теперь возникла идея северного равновесия, связанного по­
добным же образом с интересами сохранения европейского рав­
новесия».
Конечно, это пожелание было всего сильнее во Франции. Там
лелеяли эту надежду после смерти Петра и не отказывались от
нее еще в половине XVIII столетия. Но об этом мечтали и другие
европейские державы — особенно те, интересы которых приходили
в столкновение с интересами России. На политику европейских дер­
жав при петербургском дворе такие надежды оказывали влияние
вплоть до Екатерины II.
А до окончания войны за испанское наследство Англия была
целиком поглощена борьбой с Францией. И вопрос об отношении
к Швеции решался только в связи с этим вопросом. Нужно было
не допустить Швецию до союза с Францией. И нужно было удер­
живать Турцию от войны с Австрией. Все усилия английской и
голландской дипломатии концентрировались на этой задаче.
9-го июля 1698 г. Франция, на этот раз при сильной оппози­
ции со стороны антифранцузской партии, заключила со Швецией
оборонительный союз. Но Вильгельму III удалось в 1700 г., от
имени Голландии и Англии, заключить со Швецией такой же
союз,— тот самый союз, на который так часто ссылается Маркс.
Между Швецией и Россией отношения были тогда дружествен­
ными. Карл XI не только позволил Петру заказать в Швеции 600
пушек, но обещал даже подарить 300 пушек, что и было сделано
уже после его смерти. Это было во время войны с Турцией. Опа­
саться войны между Швецией и Россией не было оснований.
Превосходство Швеции не подлежало никакому сомнению.
А с каким пренебрежением относились к России главные
европейские державы, показал Карловиц, где в 1699 г. Англия и
Голландия были главными посредниками при заключении мира
между Австрией, Венецией, Польшей и Россией, с одной стороны, и
Турцией, с другой. Это был первый опыт участия России в евро­
пейской коалиции. Русский посол горько жаловался на Голлан­
дию и Англию, которые хлопотали исключительно об интересах
Австрии и даже о Венеции заботились больше, чем о России.
Но Англии и Голландии нужно было освободить силы Австрии
для готовившейся войны с Францией. Конгресс в Карловице —
первый, на котором русским дипломатам пришлось встретиться
с европейскими — показал, какими неучами являлись азиаты в
сравнении с европейцами, как «свято» выполняют свои обязатель­
ства европейские державы. Только в эпоху северной войны рус­

553

ские дипломаты научились пользоваться разногласиями между
европейскими державами, и непосредственными «учителями» их
в этом высоком искусстве, как и в военном деле, были шведы.
Но может быть, Англия, несмотря на все, поступала прямо
обратно: не исполняла своих обязательств перед Швецией и помо­
гала России? Но это дает ответ опять-таки действительная исто­
рия.
Мы видели, что даже московские дипломаты, в конце концов,
поняли, что от Англии, несмотря на все выгоды для нее торговли
с Россией, нельзя добиться согласия на вступление в политиче­
ский союз. Мы видели, каким фиаско кончилась попытка заклю­
чить союз с Францией. Участие в коалиции против турок пока­
зало, что и Австрия нуждается в России лишь постольку, по­
скольку последней можно было пользоваться против Турции.
Но союзники были непобедимы. После неудачного посольства
Карлейля (Carlisle) в 1664 г., когда голландцы так усердно ин­
триговали против привилегий Русской компании, англичане
решились воспользоваться первым благоприятным моментом,
чтобы приобрести снова свое прежнее монопольное положение в
России. Таким было путешествие Петра в Голландию и в Англию.
В октябре 1697 г. английские посланники во главе с лордом Пем­
броком (Pembrock) — из почтенного рода тех Пемброков, которые
были учредителями Русской компании обратились к Петру с
коллективным письмом, в котором, ссылаясь на то, что англи­
чане «прежде всех народов, которые в Европе суть, торговлю и со­
дружество имели с Россией с великой пользой и прибытком для
обоих народов», просили, «дабы торговые англичане столь многие
годы продолженное подворье паки вновь восприяли и обыкно­
венные вольности и без налогу употребляли». Одним словом, они
хотели чтобы в Москве был восстановлен старый английский
Steelyard (торговый двор). Кроме того, они просили для себя мо­
нополию на привоз табаку.
Восстановить привилегии, отнятые в 1649 г., самодержавный
Петр, несмотря на все свое расположение к англичанам, не мог,
но монополию на привоз «травы никоцианской, вообще табак
именованной» англичане получили. Табак позволялось разводить
только в Малороссии, но провоз в другие области Московского
государства воспрещался под страхом конфискации. В 1702 году
англичане получили монополию на торговлю и вывоз льна из
России, несмотря на сильный протест русских купцов.
В ответ на свои авансы Петр получил только любезности и
в подарок от Вильгельма III (в 1697 г.) старый фрегат. Англия

554

оставалась глуха ко всем его предложениям. В 1704 г. в Россию
послан был в качестве чрезвычайного посланника Витворт 1). Он
должен был уверить Петра, что Анна, в случае заключения
мира между Россией и Швецией, не будет пренебре­
гать его интересами. Настоящей целью его посольства было вы­
хлопотать новые привилегии в пользу англичан. К монополии
льна и табака им хотелось прибавить другие монополии. В осо­
бенности же он должен был хлопотать, чтобы им дозволено было
покупать и вывозить смолу, деготь и прочие предметы, необхо­
димые для процветания корабельного дела «в нашем коро­
левстве» 2).
Принят был Витворт необычайно торжественно. Петр хотел
подчеркнуть этим приемом, насколько он дорожит хорошим отно­
шением Англии. Витворт, наоборот, держал себя высокомерно. На
предложение принять посредничество между Швецией и Россией
он ответил отказом, уверениям Петра, что он не будет строить
военных кораблей на Балтийском море, он не верил, а на заме­
чание, что Нарва и Петербург могут развить торговые сношения
с Англией, он возразил, что шведы не допустят английских ко­
раблей. Он предупреждал, впрочем, правительство, что, «если
обращаться к русским исключительно по торговым делам, они
способны заподозрить, что мы крайне нуждаемся в их товарах,
нисколько не уважая их силы и дружбы» 3).
Действительно, Петр и его помощники скоро это поняли. Вит­
ворт в России и английское правительство в Лондоне дали ему
два наглядных урока на эту тему. Первому, в интересах табачной
монополии англичан, поручено было немедленно выпроводить из
пределов России обратно в Англию английских мастеров, обучав­
ших русских обработке табаку и, кроме того, домашним образом
уничтожить все материалы и другие производства. Исполнив пер­
вое поручение, английский посол взялся за второе. Вот как он
описывает свой подвиг:
«Вечером я явился на фабрику в сопровождении Пэрсона,
моего секретаря, и четырех слуг; мы большую часть ночи провели
в разрушении материалов и инструментов, из которых некоторые
1)

Он прибыл в Москву в феврале 1705 г.
2)
«And particularly that they may be permitted to buy and export
pitch and tar and other naval stores for the use of this our own kingdom».
«Сборник Имп. Русского Ист. Общества». Том XXXIX, стр. 3.
3) Мартенс, Ф. «Собрание трактатов и конвенций...» и т. д. Том IX. Петер­
бург, 1892 г., стр. 9—10.

555

оказались до того прочными, что нам при ломке их пришлось
поднять порядочный шум... Но данные мне приказания выра­
жены настолько определенно, что времени терять было некогда,
да я и не решился бы вынести что-нибудь из дома, боясь возбу­
дить подозрение. Как слышно, бурмистерская палата очень раз­
дражена этим разрушением».
И все-таки Петр I смолчал. Сам Витворт объяснял эту снисхо­
дительность желанием Петра I, чтобы Англия взяла на себя по­
средничество между Россией и Швецией и содействовала заклю­
чению почетного для России мира.
Посмотрим теперь, как в Лондоне обращались с русским по­
слом. В конце 1706 г. Петр послал туда посланника в Гааге А. А.
Матвеева. Он должен был объяснить, как выгодно будет для англи­
чан, когда Россия получит удобные пристани в Балтийском море:
«русские товары будут безопасно, скоро, несколько раз в год пе­
ревозиться в Англию, не так, как теперь из Архангельска; рус­
ские товары станут дешевле, потому, что балтийские гавани
близко от Москвы и от других значительнейших городов и водя­
ной путь к ним удобный» 1). Мало того. Так как Петр уже знал,
что для английского правительства нужны еще другие аргу­
менты, то он через Матвеева предложил вступление в «Grande
Alliance» против Людовика XIV. Кроме того, Матвееву — новое
доказательство «европеизации» русской дипломатии — поручено
было нащупать почву, можно ли подкупить кого-нибудь из анг­
лийских министров, в особенности же — Марльборо 2). Петр согла­
сен был в крайнем случае уступить все свои завоевания в При­
балтийской области, даже Нарву, он не соглашался только отдать
Петербург: «об отдаче оного ниже в мыслях иметь».
Но английские министры водили Матвеева за нос и кормили
его «словами гладкими и бесплодными». Прошло несколько меся­
цев. С приездом Марльборо дело изменилось. Петр уже согла­
шался предоставить ему одно из русских княжеств на выбор:
Киевское, Владимирское или Сибирское и обеспечить ему пожиз­
ненный доход в 50.000 ефимков.
Прижатые, наконец, к стене,английские министры заявили
Матвееву, что не могут предложить своего посредничества. Про­
фессор Мартенс, которому замыслы «коварного Альбиона» хо1)

Соловьев, «История России», т. 15, стр. 195.
Петр уже слыхал о высоких требованиях знаменитого полководца и
прибавляет собственноручно: «Не чаю, чтобы Малбурка до сего склонить, по­
неже чрез меру богат, однако обещать тысяч около двухсот или более». Со­
ловьев, там же, стр. 195.
2)

556

рошо известны, об’ясняет это поведение тем, что «английское
правительство не желало допустить мысли, чтобы Россия сдела­
лась прибалтийской державой. Но Марльборо и Годольфин, по
словам Матвеева, заявили ему: «можно ли из-за одних торговых
выгод с Москвою раздражать шведского короля при нынешней
ее силе и во время войны с Францией».
Эти переговоры происходили как раз в то время, когда Карл
XII находился в апогее своего могущества, когда он только что
заключил мир в Альтранштадте, когда он стал «арбитром Европы»
и собирался, как новый Густав-Адольф, под предлогом покрови­
тельства протестантам, напасть на империю Габсбургов,— когда
Франция, с одной стороны, и «Grande Alliance», с другой, напря­
гали все усилия, чтобы привлечь на свою сторону Карла XII. И
Марльборо только что вернулся в Лондон после своего путеше­
ствия в лагерь Карла XII, где ему и императору с большим тру­
дом удалось утихомирить шведского короля. Чтобы отнять у него
всякий предлог ко вмешательству в дела империи, перед ним обя­
зались дать полное удовлетворение силезским протестантам.
Предлагать Карлу XII посредничество при заключении мира с
Россией, даже на тех выгодных условиях, на которые соглашался
Петр, как раз в тот момент, корда Карл XII, сокрушив датского
короля и Августа, собирался преподать Петру второй нарвский
урок,— требовать этого могли только наивные «азиаты», которые
забывали, что Англия имеет еще и другие торговые интересы,
кроме российских.
Матвеев особенно негодовал на Российскую компанию. «Много
я потерял труда, ходя за теми мужиками, английскими купцами,
но они, кроме одного Стельса (Stales) не только не оказали мне
никакой помощи, даже и ответа не дали». Но негодование его
достигло своего апогея, когда во время сборов к от’езду, 21 июля
1708 г., шериф предписал задержать его за долг в 50 ф. ст. и
когда полицейские служители, избив его самым беспощадным
образом, отвезли его в долговую тюрьму, откуда он был освобо­
жден только благодаря поручительству купца Стельса.
Что же удивительного, что наш бедный «азиат», получив та­
кой урок тонкого европейского обращения, был в восторге, когда
30 июля 1708 г. покинул, наконец, Лондон и избавился от необ­
ходимости иметь дело с этим «христоненавистным народом и ка­
нальского злочестия исполненным» 1).
1)

Инцидент этот подробно рассказан у Соловьева, «История России»,
том XV, стр. 318—9.

557

Несмотря на свое пренебрежение к России, даже английское
правительство всполошилось. Но оно быстро успокоилось, когда
Витворт ответил из Петербурга, что «к вопросам чести здесь от­
носятся не очень строго», что «москвитяне опасны только тем, кто
их боится, и лучшее средство образумить русских — не уступать
им».
9-го октября 1708 г. Левенгаупт был разбит при Лесном, а
27-го июня (8-го июля) 1709 г. Карл XII был разбит при Полтаве.
В отчете, который Петр послал своим людям о сражении, он при­
бавляет в постскриптуме: этим положен краеугольный камень для
Петербурга. И действительно, это был краеугольный камень для
всего здания его государства и политики. С тех пор — прибавляет
Ранке — Россия начала диктовать законы на Севере» 1).
Положение дел сразу изменилось. Когда Петр совершал свой
триумфальный в’езд в Москву, то в самых льстивых выражениях
его поздравлял тот же Витворт. Вспоминая английские тради­
ции XVI века, он приветствовал Петра титулом «императора» и
доставил ему этим такое большое удовольствие, что, несмотря на
все свои подвиги в России, получил в подарок портрет Петра,
усыпанный алмазами. Из Савла, поведение которого могло бы
удовлетворить даже Давида Уркарта, он превратился в Павла 2).
5-го февраля 1710 г. Витворт извинился от имени королевы
Анны за оскорбление, нанесенное Матвееву, и, преподнесши экэкземпляр только что поведенного через парламент акта о преиму­
ществах членов дипломатического корпуса при сент-джемском
дворе, раз’яснил Петру, что нет никакой возможности казнить
всех оскорбителей Матвеева. Убедившись, что, «за оскудением
прежних прав государственных», Анна не может расправляться
со своими подданными, как он с непокорными стрельцами, Петр
решил удовлетвориться этим извинением. Профессор Мартенс, ко­
торый еще, через 200 лет, пылает негодованием на «коварный Аль­
бион», об’ясняет эту уступчивость тем, что «великий преобразо­
ватель не считал возможным пожертвовать высшими политиче­
скими интересами России справедливому чувству негодования,
вызванному лондонской историей с Матвеевым». Петр все еще не
терял надежды добиться посредничества Англии при заключении
мира со Швецией: 9 (20) августа подписано было соглашение ме1)

Ranke, «Dio grossen Mächte». См. «Werke». Band XXIV, стр. 18.
2) Этому Витворту, тогда одному из наиболее выдающихся дипломатов,
принадлежит и книга о России в 1710 г., в которой он с большой проница­
тельностью об’ясняет победы русских «пассивной храбростью» и выносливо­
стью русских крестьян.

558

жду Англией и Россией, в силу которого «его царское величество
ко удопьствиу морского купечества за благо и полезно изобрели
во всем своем государстве буевые, маячные, вожевые и якорные
деньги с великобританским народом в равном учредить со­
стоянии» 1).
Произвела ли полтавская победа на английских министров
то же впечатление, как на Витворта? Успел ли уже новый факт
военного превосходства России над Швецией войти в их созна­
ние? Нет. И в этом мнении их укреплял сам Петр, который, на­
стойчивым требованием изгнать Карла XII из пределов Турции,
навлек на себя новую войну. Только к концу 1711 г. он выпу­
тался из беды, пожертвовав Азовом и Таганрогом и отдав на
с’едение туркам славян, восставших в расчете на помощь Петра.
В этом эпизоде северной войны мы в первый раз встречаем
характерные черты новой завоевательной политики России или ее
постоянную «ошибку», в которой обвиняют ее русские патриоты,—
неумение сосредоточиться на одной задаче и стремление ослож­
нять решение одного вопроса поднятием другого или, выражаясь
менее эвфемистически, ее неумеренные аппетиты. В течение всего
XVIII и XIX века восточный вопрос перепутывается со шведским
и польским вопросами и, к великому негодованию русских реаль­
ных политиков, мешает поступательному движению России на За­
пад, заставляя ее каждый раз делать ненужные уступки то «хи­
трой и конкерантной» Пруссии, то неизменно «неблагодарной»
Австрии.
Но в этом эпизоде мы встречаем еще другое, не менее любо­
пытное явление. Если ненавистная Марксу Русская компания,
несмотря на все ее руссофильство, не могла помочь заключению
союза с Россией, то ее конкуррентка, Турецкая компания, несмотря
на то, что главное ее внимание было устремлено на борьбу с фран­
цузским влиянием в Константинополе, уже очень рано забила в
набат против России, гораздо раньше, чем это сделали авторы
открытых Марксом памфлетов.
Мы уже видели, как третировали Россию на карловицком
конгрессе. Оставшийся недовольным, Петр заключил с турками
только перемирие, условия которого должны были быть оконча­
тельно обсуждены в Константинополе. Русский посол Украин­
цев явился с такой же помпой, как 150 лет спустя Меньшиков. Но
произвел он несравненно более сильное впечатление: он явился
на первом русском военном фрегате и салютовал султану залпом

---------------1)

У Мартенса это соглашение приводится в тогдашнем немецком пе­
реводе. Том IX, стр. 26—22.

559

из сорока пушек. Турки были поражены этим явлением не мень­
ше, чем члены Турецкой компании.
Если в XVII веке дипломатические сношения между Россией
и Англией в большинстве случаев велись через посредство членов
Русской компании, то уже с XVIII века это явление исчезает,
хотя частые жалобы английских посланников на неполучение
жалованья показывают, в какой материальной зависимости на­
ходились они от английских купцов в России, т.-е. от той же Рус­
ской компании. В Турции дело обстояло еще проще. Вплоть
до 1803 г. английский дипломатический корпус состоял на жало­
ванье у Турецкой компании. Первыми английскими посланни­
ками в Турции были члены этой компании. И если до XVIII века
главным конкуррентом в левантской торговле были французы,
то с начала этого века Турецкая компания начинает свою анти­
русскую кампанию. Ее влияние уже было заметно на карловиц­
ком конгрессе. В. Миллер, автор очень интересной статьи о «Евро­
пе и Оттоманской империи до XIX ст.», ошибается, думая, что
впервые это антирусское влияние проявилось только в 1711 г.,
во время похода Петра в Турцию.
«Достойно замечания, говорит он, что в этом случае влияние
Англии было в первый раз употреблено против России. Со вре­
мени образования русского флота, английская Levant Company,
которая в начале XVIII столетия держала всю торговлю Ближнего
Востока в своих руках, была обеспокоена конкурренцией русских
купцов, и английский посланник в Константинополе, противясь
возвращению русского посла в Константинополь, указал Порте
на всю опасность политической и религиозной пропаганды рус­
ских агентов среди христианских подданных султана» 1).
Подробности относятся к истории восточного вопроса, но мы
не можем не указать тут, что именно в этом обстоятельстве мы
можем найти ключ к об’яснению политики «коварного Альбиона»
на Ближнем Востоке в XVIII столетии и того самостоятельного
положения, которое занимали английские посланники в Кон­
стантинополе. Они часто ставили сент-джемский кабинет перед
совершившимися фактами и если не в состоянии были всегда —
так же мало, как Русская компания,— проводить свою то анти­
русскую, то антифранцузскую политику, то все же составляли
крупный фактор во внешней политике Англии и не мало способ­
ствовали усилению в ней противоречий по мере осложнения тор­
говых интересов Англии.
1)

560

«English Historical Review», 1901, Juli, S. 456.

Выпутавшись с большим трудом из турецкой войны, Петр с
такой же стремительностью, с которой он полез на Прут, бросается
на запад. Война за испанское наследство еще не была кончена.
Чтобы обезопасить себя от новых осложнений на севере, Англия,
Голландия и Германская империя еще 10 марта 1710 г. выступили
с декларацией, направленной против Петра, относительно сохране­
ния нейтралитета во всех землях Германской империи, следова­
тельно, и в Померании. Оправдываясь тем, что ему необходимо
сделать диверсию против шведов, Петр вступил в Померанию.
17 апреля 1711 г. умер император Иосиф I, и на престол дол­
жен был вступить Карл, претендент на испанский трон. Тории,
которые одержали победу над вигами, воспользовались этим об­
стоятельством, чтобы заключить с Францией мир 8 октября 1711 г.
В начале 1714 г. война за испанское наследство закончилась.
Теперь Англия была свободна,
Но если Маркс безусловно ошибается в своей оценке англий­
ской политики до 1714 г., то, может быть, он прав для периода
1714 г.? Правда, Петр уже укрепился на Балтийском море, он за­
хватил Финляндию, он расположился уже в Германии; правда,
Карл, с непонятным для современников упорством, торчал в Тур­
ции, но все же, если бы Англия послушалась голосов, предупре­
ждавших ее о новой «русской опасности», и помогла Швеции, как
ее обязывал оборонительный союз 1700 г., то Россия была бы от­
брошена в глубину Азии.
Что же мы видим? Как раз в 1715 г. Англия вступает в союз
с Россией и начинает вновь войну со Швецией. Вот что рассказы­
вает Маркс об этом:
«В 1715 г. был заключен северный союз между Россией, Да­
нией, Польшей, Пруссией и Ганновером для раздела не собственно
Швеции, а Шведской империи. Этот раздел является первым круп­
ным подвигом новой дипломатии и логической предпосылкой раз­
дела Польши. Договоры раздела, касавшиеся Испании, привле­
кали внимание потомства, так как они являлись предвестником
войны за испанское наследство, а раздел Польши произвел еще
большее впечатление, потому что его последний акт разыгры­
вался на арене новейшей истории. Не подлежит, однако, сомнению,
что введением к современной эре международной политики по­
служил раздел Шведской империи. Договор о разделе 1715 г. не
заботился даже о приискании приличного повода: решено было
просто использовать затруднительное положение намеченной
жертв. Впервые в Европе нарушение всех договоров, в целях
установления общих основ нового договора, было не только вы-

36

561

полнено, но и провозглашено совершенно открыто. И во главе этого
заговора поставлена была сама Польша, шедшая на буксире у
России, представленная таким образцом пошлости, как Август II,
одновременно курфюрст саксонский и король польский. Он под­
писал свой собственный смертный приговор и не воспользовался
даже той привилегией, которую Полифем обещал Одиссею — быть
последним обреченным на сожрание... Участие в этом договоре
раздела втянуло Англию в орбиту России, к которой она со вре­
мени «славной революции» тяготела все больше и больше. Георг I.
как английский король, был связан со Швецией оборонительным
союзом 1700 г., но, как ганноверский курфюрст, он об'явил Шве­
ции войну, которую он вел, как английский король» 1).
Мы не будем останавливаться на всех ошибках Маркса в этом
изложении, на безусловно неверной оценке этих событий, на про­
тиворечиях с его же статьями о шлезвиг-гольштейнском вопросе.
Основная ошибка его состоит в том же самом, в чем состояла
и основная ошибка Петра, который негодовал на Англию за то. что
она, вопреки союзу его с Георгом I, отказывается помогать ему в
борьбе со Швецией. Заключив с Георгом I, в качестве курфюрста
Брауншвейг-Люнебургского (en qualité d’Electeur de BrunswickLuneburg), союз против Швеции, который в сущности являлся
возобновлением союза, заключенного с Ганновером еще в 1710 г.,
Петр был убежден, что, наконец, он добился союза с Англией.
Мы присутствуем при одном из самых любопытных эпизо­
дов всемирной истории: целый ряд «самодержавных» государей
заключает с маленьким немецким князьком союз в полной уве­
ренности, что он и в Великобритании может распоряжаться так как
он распоряжался в Люнебургской степи. Сам Георг I, которому на
старости лет свалился такой лакомый кусок, как великобритан­
ский трон, очень плохо верит, что ему придется долго держаться
на этом троне, и, вместе со своими верными ганноверцами, ста­
рается изо всех сил поскорее нагреть себе руки и обеспечить себе
несколько новых приобретений в Германии,— в особенности же,
Бремен и Верден. Это — единственная цель, которую преследует
с упорством зажиточного крестьянина, желающего приобрести
лишний клочок земли. В борьбе партий, происходящей в Англии,
он разбирается так же плохо, как его другие самодержавные кол­
леги. Он знает только, что есть претендент, который хочет у него
отнять великобританский трон, что есть в Англии партия, помо­
гающая этому претенденту, что он должен держать сторону дру1)

562

«Secret diplomatic history», стр. 25.

гой партии, и искренно удивляться, когда последняя партия не
может оказать ему такую маленькую услугу, как посылка десяткадвух фрегатов в Балтийское море против шведов.
Английские министры, чувствуя за своей спиной оппозицию
ториев и в то же время убежденные в необходимости сохранения
Ганноверской династии, т.-е. всего того, что дала «Glorious Revo­
lution», метались между Георгом, которому они должны были
делать некоторые поблажки, и парламентом, для которого они
должны были подыскивать приличные предлоги, чтобы прикрыть
конституционным флером свои уступки ганноверским министрам.
Во все время северной войны Англия ни разу не об'являла
войны ни Швеции, ни России. Напротив, оффициально она соблю­
дала нейтралитет. Но вел ли Георг войну со Швецией, как это
было до 1719 г., или вступал с ней в союз против России,— он
неизменно раздражал своих союзников, потому что он никогда не
мог выполнить взятых да себя обязательств. Трудно сказать,
когда он больше повредил Швеции — когда был ее врагом или со­
юзником.
Начиная с 1715 г., на Балтийском море крейсирует англий­
ский флот. Но Георг I, курфюрст Ганноверский, может отдавать
приказания английскому адмиралу только, как великобританский
король, а Великобритания не воюет ни со Швецией, ни с Россией.
Когда Георг еще не успел поссориться с Петром, он мог ему до­
ставить удовольствие, и в один прекрасный день Петр командовал
флотом во время маневров, в которых, вместе с датским флотом,
участвовали английский и голландский флоты. Но, проводив анг­
лийские торговые корабли в балтийские гавани, английский ад­
мирал должен опять вернуться в Лондон и только, явно нарушая
свои оффициальные инструкции, может тайком оставить не­
сколько фрегатов Георгу в его качестве курфюрста ганноверского.
Петр скоро понял, что Георг, как великобританский король,
ему совершенно бесполезен, и, когда он занес свою лапу на Мек­
ленбург, он даже был удивлен, что Георг, спокойно наблюдавший,
как он свирепствовал на других германских территориях, вдруг
запротестовал. Недавние друзья так перессорились, что Георг за­
мышлял захватить Петра. Экспедиция в Сконе кончилась неуда­
чей еще в периоде подготовления. Союзники не доверяли друг
другу. Датчане подозревали Петра — и не без основания — что он
намерен упрочиться в Дании и захватить Зунд. Петр, ссылаясь
на то, что его союзники не выполняют принятых на себя обяза­
тельств, и сам не торопился исполнять их. И только с большим
трудом удалось его выжить из Дании.
36*

563

А в это время Карл XII или, вернее, его советник, Герц и Гил­
ленборг, посланники в Лондоне, решили избавиться от непрошен­
ного вмешательства Георга ганноверского в качестве короля Ве­
ликобританского. Опора протестантизма в Германии, Карл XII,
через посредство своих советников, вступает в переговоры с яко­
битами и испанским министром Альберони, чтобы свергнуть Ге­
орга I с престола. Мало того. Решив использовать озлобление
Петра против Георга, шведы вступают в переговоры с ним, в то
время, как русский посол в Гааге Куракин завязывает сношения
с Альберони.
Эта сложная игра лопнула, когда в начале 1717 г. в Лондоне
был арестован шведский посланник Гилленборг и одновременно
с ним несколько ториев. Английское правительство поспешило
опубликовать переписку Гилленборга, в которой, между прочим,
найдены были письма лейб-медика Петра Арескина.
Но переписка Гилленборга разоблачила и другие секреты.
Будущий главарь шведских «шляп», кроме дипломатических та­
лантов, обладал прекрасным пером. В нескольких памфлетах, ко­
торые выходили одновременно на французском и английском
языках, этот дипломатический Жиль Блаз, замышлявший одной
рукой восстановить Стюартов в Англии, другой — красноречиво
доказывал англичанам, что они должны, протестантизма ради,
поддерживать Карла XII и что они должны положить, ради своих
торговых интересов, конец поступательному движению русских и
помочь шведам вернуть их потерянные владения.
Эти памфлеты начали появляться с 1715 г., со времени воз­
вращения Карла XII из Турции и начала деятельности Герца.
Кроме первых двух памфлетов, напечатанных Марксом, имеются
еще и другие, достоверно принадлежащие Гилленборгу. Аргумен­
тация последних до того сходится с аргументацией памфлетов
«Northern Crisis» и «Defensive Treaty», что трудно отказаться
от предположения, что последние тоже вышли из-под пера Гил­
ленборга или его помощников.
Все эти памфлеты вращаются вокруг одного вопроса. Англий­
ские и голландские купцы поспешили завязать торговлю с Петер­
бургом и Нарвой. Чтобы помешать этому, Карл XII об’явил эти
порты под блокадой и начал перехватывать английские и гол­
ландские корабли. Положение еще больше обострилось, когда
Петр издал указ, которым все товары, направлявшиеся к Архан­
гельску, должны были быть вывозимы из Петербурга.
Понятно, что ни английские, ни голландские купцы не имели
никакого желания ждать, пока Карл XII снова завоюет свои ста-

564

рые владения. И вот памфлеты стараются им доказать, что они
не имеют права делать это, что интересы протестантизма выше
интересов нескольких купцов, что в этом вопросе не может быть
различия между честными ториями и честными вигами. Все это
сопровождается постоянным припевом о возрастающем могу­
ществе России 1).
Но кто же были те английские купцы, которые поднимали
этот крик? У Маркса — готовый ответ: Русская компания. Но до
того, как Петр закрыл Архангельск, сильнее всего страдала от
шведских каперов Eastland Company, которую часто смешивают
с Русской. Последняя, наоборот, первое время выигрывала, и вы­
игрывала вдвойне. Она пользовалась монополией вывоза из Рос­
сии тех товаров, в которых Англия тогда особенно нуждалась.
Некоторые из них вывозились из Швеции, но, с развитием швед­
ского флота, вывоз этих материалов, необходимых для корабле­
строения, обставлен был значительными трудностями. В Швеции
организовалась компания, которая получила монополию на сбыт
дегтя (Таг Company of Sweden) и других кораблестроительных
материалов. Уже в 1703 г. английский парламент должен был
установить премии за вывоз этих материалов из американских
колоний, но пока это мало помогало. И, как указывал один из
памфлетов, пугавших англичан чрезмерным могуществом Петра:
«царь бесспорно является безусловным хозяином трех четвертей
дегтя всего мира, всей конопли, лучших мачт и всех товаров, ко­
торые обычно получаются с Севера». («Il est incontestablement le
maître absolu du trois quarts des houdrons de tout l’univers, de
tout le chanvre, des meilleurs mâts et de toutes les marchandises
qu’on avait coutume de tirer du Nord» 2).
Что Русская компания не могла быть особенно довольной
завоеваниями Петра на Балтийском море,— по крайней мере, на
первое время,— видно из следующего аргумента: «Вы, ведь, сами
признаете, что если царю удастся сохранить за собою хоть один
порт на Балтийском море, то архангельская торговля сама собою
пропадет в ущерб тысячам наших соотечественников» 3) Этим об’­
ясняется холодность, которую встретил со стороны членов ком­
пании Матвеев.
1)

Все эти памфлеты опубликованы в собрании de Lamberty: «Mémoires
pour servir à l’histoire du XVIII siècle» Vol. IX, Amsterdam. 1735. В том числе
«Lettre d'une personne de distinction de Rotterdam à Amsterdam», «Let
tre d’un ami à Dantzick» и т. д.
2) Lamberty, «Mémoires d’une personne
intéressée et sensibleau com­
merce de la mer Baltique». Vol IX, стр. 663.
3) Lamberty, там же, стр. 225.

565

Но с 1715 г. конкурренты соединились и, вместе с голланд­
цами, яро отстаивали «свободу торговли» с Петербургом и с Нар­
вой. А когда памфлетисты говорили голландцам, что «вы сами
готовы были бы топтать эту свободу торговли, как вы топтали
крест в Японии» 1), то они отвечали спокойно, что «не важно,
кому принадлежат восточные области Балтийского моря: царю
или Швеции» 2).
Маркс сам признает, что балтийская торговля в это время
приобрела особое значение не по своим размерам, а по своему ха­
рактеру. Это было время, когда в кораблестроении происходила
революция, аналогичная той, которая ознаменовала собою первую
половину XIX столетия. Весельное судоходство умирало. Галеры
становились таким же анахронизмом, как теперь парусные суда.
Английские, голландские и французские верфи соперничали в по­
стройке больших парусных кораблей, — двух-, трех- и четырех­
палубных. Ост-индские фрегаты — «Great Eastern» того време­
ни — все чаще спускались с верфей. Для выделки парусов и ка­
натов требовалось огромное количество льна и конопли. На обык­
новенное судно требовалось для парусов до 10.000 ярдов полотна в
24 дюйма шириною. Ирландия насильственно превращалась в стра­
ну, производящую парусное полотно (sailcloth). Через Гамбург из
Германии вывозился опять-таки холст. И в таких же огромных ко­
личествах потребовались поташ, деготь и смола (в поташе выва­
ривались паруса), вывозился мачтовый лес и т. д. Одним словом,
для промышленности и торговли Англии эти naval stores (кораб­
лестроительные материалы) имели такое же значение, как хлопок
в XIX столетии. Прекращение подвоза этих naval stores останав­
ливало работу на верфях 3).
«Азиат» Петр, кораблестроительный талант которого так во­
сторженно описывает автор памфлета «Northern Crisis», понимал
это так же прекрасно, как он понял, наконец, что, возбуждая обще­
ственное мнение против ганноверского короля, он лучше всего мо­
жет воздействовать на парламент. Он усвоил себе уроки Герца и
Гилленборга. И это научились понимать даже такие истинно-мо­
сковские дипломаты, как Куракин.
1)

Lamberty, IX, стр. 232.
2) Lamberty, IX, стр. 242.
3) «Если балтийские корабли,— писал Тоунсенд в 1715,— не прибудут, то
недостаток в кораблестроительных материалах будет так велик, что его вели­
чество не было бы в состоянии к следующей весне снарядить флот». Цити­
ровано у Chance, J. «England and Sweden in the time of William III and
Anne»,— «English Historical Review», october, 1901, стр. 684.

566

Когда в 1718 г. Карл XII был убит пулей не то датчанина, не
то наемников шведской олигархии, и всякая опасность нашествия
со стороны Швеции исчезла, когда Георг I поспешил заключить
союз со Швецией, Куракин писал из Лондона:
«Пусть с их стороны начнутся неприятельские действия, что­
бы можно было парламенту и народу показать справедливость
России и неправоту короля и министерства. Нам надобно сбли­
зиться с главами партии тори и через них препятствовать в пар­
ламенте проведению предложений от двора; побуждать англий­
ское купечество, заинтересованное в русской торговле, делать

свои
представления,
в
форме
писем
от
одно­
го
друга
к
другому,
безыменно
печатать
в
Ан­
глии,
для
народного
ведения,
о
том,
какие
дальние
виды
имеет
министерство
к
предо­
суждению
английской
свободы,
какой
вред
произойдет для балтийской торговли и т. д.».
Петр I и его министры в роли защитников английской свобо­
ды! Но, рабски копируя приемы своих шведских учителей, азиа­
ты превзошли их своей практичностью: 28 июня 1719 г. Петр опу­
бликовал одну декларацию, адресованную всем дворам, но пред­
назначавшуюся, главным образом, для Англии и Голландии, в
которой он гарантировал «свободу торговли», а другую — специаль­
но к английскому купечеству, торгующему в пределах Российско­
го государства. Во второй декларации, между прочим, писалось:
«Того ради указал его царское величество аглицким купцам,
пребывающим ныне в Российском государстве, всемилостиво об’­
явить, что хотя его царскому величеству чувственно (хотя он
огорчен) о вышеупомянутом короне швецкой против его царского
величества споможении, однакож ту причину народу аглицкому
его царское величество, причитать не изволит, но токмо ганновер­
цам и их партии. Того ради всех купцов народу аглицкого,
пребывающих в Российском государстве, изволяет по-прежнему
содержать в милостивом призрении и вольной коммерции, и что­
бы оные помянутые аглицкого народа купцы за вышеупомяну­
тые для ганноверского интереса интриги никакого себе в Россий­
ском государстве озлобления не опасались».
Несмотря на это, отношения между Россией и Англией с каж­
дым днем обострялись. В 1719 г. сторону Швеции принял не толь­
ко Ганновер, но и Англия. Упорно отказываясь от посредничества
между Россией и Швецией в первую половину северной войны,
она теперь также упорно предлагала свое посредничество в поль­
зу Швеции и подкрепляла свои предложения посылкой эскадры

567

под начальством Норриса. Так как Англия все-таки не об’явила
войны России, то присутствие этого «честного маклера» не при­
несло никакой пользы. Русские войска в виду английского фло­
та высадились в Швеции и свирепствовали там не меньше, чем
в Померании.
Надо помнить, что, хотя отношения между Англией и Россией
дошли до того, что 23 ноября 1720 г. русскому посланнику пред­
ложено было в 8 дней выехать из Лондона, войны все-таки не бы­
ло об’явлено. В открытой вражде с Петром находился не Георг ве­
ликобританский, а Георг ганноверский. Несмотря на все внешнее
сходство операций английского флота в Балтийском море с опе­
рациями того же флота во время крымской войны, эта война уже
потому не могла быть только показной войной против России, что
оффициально не было войны. С такой показной войной против
России, причины которой лежали не в руссофильстве английских
государственных людей, как думал Маркс, а в противоречивости
торговых интересов Великобритании, впутывавших ее временами
в войну с Россией, но заставлявших ее щадить своего главного по­
ставщика сырья и охранять интересы балтийской торговли, мы
впервые встречаемся только в эпоху семилетней войны.
Но Георг ганноверский, в качестве великобританского короля,
и Георг великобританский, в качестве ганноверского курфюр­
ста, вводил в обман не только Маркса, не только автора перепеча­
танного им третьего памфлета, имеющего очевидное ганноверское
происхождение: он до сих пор еще продолжает путать историков
этого периода. Там, где Маркс видел руссофильство, антиганновер­
ская оппозиция в Англии видела угодничество перед Ганновером.
Современные историки употребляют огромные усилия, чтобы раз’­
яснить всю эту путаницу: одни видят в ней подчинение интере­
сам Ганновера, другие объясняют ее глубоким маккиавеллистиче­
скими соображениями английских министров, стремившихся уста­
новить политическое равновесие на Севере, а третьи — в особенно­
сти английский историк Chance — стараются доказать, что Анг­
лия была солидарна с Ганновером только тогда, когда этого тре­
бовали ее торговые интересы. Но все они с одинаковым трудом от­
деляют Англию от Ганновера и часто забывают, что Георг был по­
варом в Англин и кучером в Ганновере, что Англия в течение всей
северной войны не воевала ни со Швецией, ни с Россией.
Но мы забыли, как и Маркс, еще одного персонажа, который
играл, если не возвышенную роль, то очень выгодную во всей этой
путанице. Это — немецкий Ивана Калита, как его называет один
русский историк, Фридрих-Вильгельм I. Высшие государственные

568

соображения должны были, конечно, заставить его принять уча­
стие в разделе Швеции. «Королю было выгодно находиться в союзе
с наиболее могущественным, умным и деятельным государем
Севера» 1).
Гарантируя Петру его завоевания, он получил гарантию на
Штеттин. Большой германский патриот, который клялся не успо­
коиться, пока останется хоть один швед на германской почве, он
спокойно относился к хозяйничанью Петра в Мекленбурге. «Фрид­
рих-Вильгельм,— говорит Ранке,— был в этом вопросе гораздо менее
решителен, чем Дания и Ганновер».
Конкурренция последнего была ему более страшна, чем ре­
квизиции русских. Дружба Петра давала больше. Но он попал в
трагическое положение, когда Георг поссорился с Петром. За Ге­
оргом ганноверским стоял Георг великобританский. Война между
Россией и Англией казалась неизбежной: «Находясь под сильным
принуждением как восточной, так и западной силы, с одной сто­
роны, собираясь окончательно захватить большую территорию, а
с другой, опасаясь отказаться от союза с Россией, Фридрих-Виль­
гельм пришел в такое возбуждение, что в результате всех этих ко­
лебаний, бросавших его из одной крайности в другую, слег в по­
стель» 2).
Но страх перед союзом Георга I, короля великобританского,
в качестве курфюрста ганноверского, со Швецией превозмог страх
перед Петром. 17 августа 1719 г. Фридрих Вильгельм заключил со­
юз с Ганновером и с Англией. На векселе, который он имел на
Штеттин, теперь, кроме бланка Петра, стоял еще бланк Англии.
В 1720 г. даже для Швеции стало ясно, что Георг может пре­
доставить в ее распоряжение только свои ганноверские войска,
т. е. нуль. Согласившись, по его предложению, удовлетворить Да­
нию и Пруссию, чтобы изолировать Петра, удовлетворив самого
Георга, Швеция, совершенно обессилевшая, осталась одна на один
с Россией: потеряв всякую надежду на посредничество Англии,
которая тогда поглащена была крахом Южно-Океанской компа­
нии, она должна была заключить мир с Петром на более тяжелых
условиях, чем она его заключила бы прежде.
С английскими государственными деятелями Петр рассорил­
ся настолько, что дипломатические сношения между Англией и
Россией возобновились только долго спустя после его смерти. Та
l)

Ranke,

L.

«Zwölf

Bücher

preussischer

Geschichte».

Leipzig,

1874,

стр. 12.
2)

Там же, стр. 27.

569

самая Англия, которая еще в грамоте Ченслера назвала первая
русского царя «императором всея России», которая, устами Вит­
ворта, приветствовала его сейчас же после Полтавы «императором»,
признала за Россией императорский титул только в 1742 г.
Но, несмотря на все свое озлобление против английских госу­
дарственных деятелей, Петр не трогал английской торговли. Это
значило повредить экспорту, следовательно, фиску. Но он решился
нанести удар британскому импорту, иными словами, суконной
промышленности.
Вылечившись от своей лихорадки или избавившись от стра­
ха потерять Штеттин, Фридрих-Вильгельм опять помирился с Пе­
тром. «В 1724 г. Пруссия получила право поставки сукна для всей
русской армии. И Англия закрыла себе своим политическим со­
перничеством с царем русский рынок вплоть до 1730 г. и тщетно
пыталась затем отвоевать его назад».
Пруссии дружба с Россией пошла впрок. И в то время, как
Дания, Россия, Швеция и Германия залечивали раны, нанесен­
ные долгой войной, «Пруссия с каждым следующим годом лишь
становилась сильнее и увереннее» 1).
Но та же северная война оставила Германии в наследие
шлезвиг-гольштейнский вопрос, который дал России повод впер­
вые играть роль арбитра в Германии. Если верить Бунзену, прус­
скому посланнику в Лондоне, то «тяжелое иго, в котором Россия
держала Австрию и Пруссию до 1848 г., началось в 1717 г.».
Итак, «действительная история» показывает, что в возвыше­
нии России английские государственные люди так же мало «ви­
новаты», как татарские ханы. Действительным виновником яв­
ляется европейский капитализм, который сделал из Романовых
своих конквистадоров так же, как он Гогенцоллернов превратил
в своих коммивояжеров.

1)

Droysen, «Geschichte der preussischen Politik», Band IV, Leipzig. 1869.
S. 193. Для немецкого историка прямо поразительно его уменье проскальзы­
вать через самые невозможные положения, в которые он попадает, благодаря
необходимости защищать весьма невозвышенную прусскую политику, и не
менее поразительна неизменная готовность находить во всех ее неожидан­
ных колебаниях глубокий исторический смысл.

570

VIII.

Англо-Русский союз в XVIII столетии.

Поскольку работа Маркса была напечатана, она более или
менее подробно анализирует отношения между Англией и Россией
только во время северной войны. Поскольку же речь идет о по­
следних трех четвертях XVIII столетия, он, в напечатанной части,
ограничивается только опубликованием писем трех английских
посланников и выдержек из одного манускрипта. Но ему кажет­
ся, что эти документы вполне доказывают его главный тезис.
Мы уже видели, как, увлеченный своей основной идеей,
Маркс запутался в лабиринте «тайн» и интриг международной
дипломатии в начале XVIII века. Вместо анализа всего тогдашне­
го международного исторического положения, который ясно пока­
зывает, какое подчиненное значение имела северная война в срав­
нении с борьбой за господство на Атлантическом океане, он за­
ставляет Англию действовать в начале XVIII века так, как будто
она была в союзе с Россией. «Действительная история» показывает,
что и в этом отношении Маркс ошибался, как он ошибается, свали­
вая всю вину за руссофильскую политику на вигов, ибо, если
можно говорить об определенных русских симпатиях какой-нибудь
английской партии в начале XVIII века, то этой партией, как мы
уже видели, являлись тории.
Внешняя политика вигов продолжала определяться антаго­
низмом с Францией, с которыми Англия сталкивается в Леванте, в
Америке и в Азии. Но справляться с Францией Англия могла толь­
ко в том случае, если ей удавалось найти против нее каких-ни­
будь союзников на континенте. Тогда она могла, пользуясь своим
преобладанием на море, наносить ей удары во всех частях света.
В силу этого, ее отношения к другим державам продолжали
определяться, главным образом, отношениями Франции к этим
державам. Если она временно, как это было после окончания вой­
ны за испанское наследство, когда Франция должна была отка­
заться от всякой наступательной политики, находилась с ней в

571

«дружественных» отношениях, то она тем самым попадала во вра­
ждебные или холодные отношения к постоянным антагонистам
Франции. Таким была, главным образом, Австрия.
Когда Карл Фогт в своих «Этюдах о современном положении
Европы» утверждал, что «с Австрией Англия никогда не могла
ужиться в согласии», то Маркс ему ответил:
«Действительно! Общая борьба Англии и Австрии против Лю­
довика XIV продолжалась, с маленькими перерывами, от 1689 до
1713, следовательно, почти четверть века. В войне за австрийское
наследство Англия около шести лет сражается вместе с Австрией
против Пруссии и Франции. Только в эпоху семилетней войны
Англия соединяется с Пруссией против Австрии и Франции, но
уже в 1760 году лорд Бют бросает на произвол судьбы Фридриха
Великого, чтобы делать переменно то русскому министру Голи­
цыну, то австрийскому министру Кауницу предложения о «раз­
деле Пруссии»... Протестантская Англия питает антипатию к като­
лической Австрии, либеральная Англия — к консервативной Ав­
стрии, фритредерская Англия — к протекционистской Австрии,
платежеспособная Англия — к обанкротившейся Австрии. Но па­

тетический
элемент
английской истории».

всегда

оставался

чужд

А те же самые материальные интересы, которые связывали
Англию с Австрией, связывали ее с Россией. Правда, с существен­
ной разницей, сохранявшей свое значение еще на протяжении
XVIII столетия. Непосредственный антагонизм между Россией и
Англией существовал только из-за Турции, и с конца XVIII сто­
летия к нему прибавляется непосредственный антагонизм в Азии
из-за Ост-Индии. Во всех же других областях Англия и Россия
сталкивались лишь постольку, поскольку Россия была за Францию
или против нее, за Австрию или против нее. В зависимости от этого
продолжали сталкиваться или совпадать их интересы в Швеции,
в Польше и даже в Турции, где непосредственный антагонизм с
Россией до последней четверти XVIII столетия отступал на зад­
ний план перед таким же антагонизмом с Францией.
Мы видели также, что во внешнюю политику Англии, начи­
ная с 1714 г., вторгается новый элемент,— ганноверская дина­
стия, — который вносит в нее путаницу, заставляя вигов на пер­
вых порах считаться с интересами Георгов ганноверских, не все­
гда совпадавших с интересами Георгов великобританских. Этой
ценой виги охраняли плоды «glorious revolution», освобождение
от гегемонии Франции. Вокруг ганноверской династии концентри­
ровались защитники привилегий английского банка, государ-

572

ственные кредиторы, которые, при одном слове «Стюарт», хва­
тались в страхе за свои карманы, влиятельные акционеры ОстИндской компании и т. д., и т. д. И, скрепя сердце, они делали
уступки ганноверцам, каждый раз навлекая на себя громы антиганноверской оппозиции, т. е. ториев, которые не уставали доказы­
вать, что ганноверская политика вигов наносит ущерб торговле
с Россией. Несмотря на все желания вигов поменьше вмешиваться
в дела континента, им приходилось считаться — в известной сте­
пени — с интересами Ганновера.
Если главным поводом для разрыва между Петром и Георгом
послужило занятие Мекленбурга, то гарантия, которую Дания по­
лучила от Англии на владение Шлезвиг-Гольштейном, должна
была служить новым яблоком раздора, пока существовала опас­
ность нападения России на Данию в интересах герцога Гольштин­
ского, мужа одной из дочерей Петра Великого 1). С устранением
его от наследования при Анне Иоанновне, отпадает с 1731 г. одна
из причин вражды между Англией и Россией. В этом же году про­
исходит примирение между Австрией и Англией: Австрия удовле­
творяет Англию по вопросу о компании в Остенде, конкурренция
которой раздражала одинаково и голландскую и английскую остиндскую компании, Англия признает прагматическую санкцию.
Таким образом, создается еще новый момент для сближения ме­
жду Англией и Россией, связанной тогда тесным союзом с Австри­
ей. И в 1731 г. Англия делает первый шаг к возобновлению дипло­
матических сношений с Россией, назначая Рондо (Rondeau) своим
резидентом. «Крик» Русской компании был, наконец, услы­
шан. Как пишет сам Рондо, его главной целью было «послужить
орудием для оживления такой драгоценной для нас отрасли про­
мышленности, как наши шерстяные мануфактуры, переживавшие
уже несколько лет угнетенное состояние» 2). Через его посредство
предоставлена была любопытная записка Русской компании о поло­
жении торговли с Россией (7 октября 1732 г.).
«Англичане вывозят две трети всей конопли, более половины
всех кож, столько же льна, свыше трех четвертей всего полотна,
столько же железа, весь поташ, большую часть ревеня, рыбьего
клея, щетины, воска. Зато ввоз из Англии уменьшился в два ра­
за. До 1724 г. солдатское сукно покупалось у англичан, после
1)

Одновременно с поддержкой притязаний герцога Голштинского на
Шлезвиг-Гольштейн, Россия поддерживала его кандидатуру на шведский пре­
стол. Новая причина для конфликта в Швеции, где тогда русской партии
противостояла англо-французская.
2) «Сборник Русск. Имп. Общ.», том 66, стр. 176—7.

573

1724 г. — в Пруссии. Если пруссаков удастся лишить их монопо­
лии, то это задержит рост прусской суконной промышленности и
вывоз сукон из Пруссии прекратится» 1).
Этот факт — продолжающийся рост вывозаиз России в Ан­
глию и уменьшение ввоза Англии в Россию от 1716 г. до 1730 г. —
известен Марксу. Для него он служит новым доказательством не­
лепости английских министров, променявших в угоду России бо­
лее выгодную торговлю со Швецией на менее выгодную с Россией.
Но мы уже видели, что если ввоз имел особенное значение
для английской суконной промышленности, то вывоз из России
имел первостепенное значение для английского судостроения, т. е.
для той промышленности, развитие которой для Англии являлось
conditio sine qua non ее торговой супрематии.
Англия и Россия находились от 1719 до 1731 г. в самых вра­
ждебных отношениях между собою, но так же мало, как Англия
могла отказаться от вывоза из России, так последняя могла отка­
заться от ввоза в Англию. Для России это было не только эконо­
мической, но и финансовой невозможностью, так как это было бы
равносильно отказу от таможенных доходов, составляющихся.
главным образом, из вывозных пошлин 2). От разрыва страдала
только английская мануфактурная промышленность и выигрыва­
ла русская. Если еще прибавить, что строго протекционный тариф,
установленный Петром в 1724 г., был заменен в 1731 г. либераль­
ным тарифом, то мы поймем, какой гвалт должны были поднять
в Англии противники ганноверской политики вигов. Это значило
бы для них окончательно потерять русский рынок в пользу своих
конкуррентов.
В 1734 г. между Россией и Англией был заключен торговый
договор, который предоставил Англии права наиболее благоприят­
ствуемой державы, полученные Пруссией еще по договору 1726 г.
И уже очень скоро Рондо мог с торжеством известить английских
министров, что ему удалось склонить русское правительство за­
казать у английских купцов 40.000 ярдов солдатского сукна, «что
очень огорчило пруссаков».
Но торговое сближение далеко еще не означало политическо­
го. Повторилась старая история. Видя, как англичане настойчиво
добиваются торгового трактата, русские дипломаты решили вос­
пользоваться этим случаем, чтобы заключить с Англией союзный
1)

Там же, стр. 518.
2)
Поэтому, в 1736 г., когда Англия, для защиты Дании, послала свой
флот в Балтийское море, русское правительство опять опубликовало декла­
рацию, успокаивавшую английских купцов.

574

договор. Но, несмотря на всю их назойливость, сент-джемский ка­
бинет упорно отказывался. Союз с Россией пока требовал бы толь­
ко жертв, тогда как торговый договор приносил только выгоды.
В политическом отношении Россия все еще оставалась вто­
ростепенной державой, которая многого не могла дать. После смер­
ти Петра она была целиком поглощена борьбой между сторонни­
ками реформ Петра и их противниками и, если играла какую-ни­
будь роль во внешней политике, то лишь как союзник Австрии.
Положение изменилось только после войны за испанское на­
следство и тесно связанной с ней новой войной с Турцией, начав­
шейся в 1735 г. Неожиданные успехи русских войск под предво­
дительством Миниха и Ласси производили тем более сильное впе­
чатление, что рядом с ними австрийские войска терпели одно по­
ражение за другим 1). Хотя, в конце концов, когда Австрия, не
предупредив свою союзницу, заключила с Турцией сепаратный
мир, Россия должна была отказаться от большей части своих за­
воеваний, ее военный престиж все же поднялся в очень сильной
степени.
С предложением посредничества Англия обратилась, когда
начатая, главным образом, по инициативе Остермана, война обе­
щала полное торжество над Турцией. И оно было тем более подо­
зрительно, что исходило от английского посланника в Константи­
нополе, Фаукенера. Наоборот, когда Турция оправилась после пер­
вых поражений, то Англия очень неохотно откликнулась на пред­
ложение России о посредничестве, и мир был заключен при по­
средничестве Франции.
Именно к этому времени, к началу 40-х годов, Россия впервые
становится равноправным членом европейского концерта.
Начиналась война за австрийское наследство (1741). Австрия,
которая вышла из последней войны с Турцией ослабевшей и уни­
женной, имела теперь в самой Германии опасного соперника в
лице Пруссии. Влияние Франции господствовало в Швеции, Поль­
ше, Турции и западной Германии. Союз с Россией приобретал при
таких условиях большое значение. «И понятно, что теперь Петер­
бург или Москва, смотря по тому, где находится императорский
двор, становится средоточием европейской дипломатической дея­
тельности, — ареною, где министры различных европейских дво­
ров борются друг с другом, кто осилит, кто склонит русское пра1)

Именно к этому времени относится письмо Рондо, напечатанное
Марксом. Теперь оно помещено в «Сборнике Русского Истор. Общества», т. 80,
стр. 13—19.

575

вительство помочь Марии-Терезии и тем поддержать европейское
равновесие» 1).
И, в первый раз за два столетия, с просьбой о союзе обра­
щается не Россия к Англии, а, наоборот, Англия к России. Только
тогда, в инструкциях английским послам в Петербурге, начи­
нают все чаще слышаться речи о том, что Россия и Англия явля­
ются естественными союзниками. «Его величество король,— гово­
рит Картерет русскому посланнику в Лондоне,— ничего так не
желает, как дружбы с ее императорским величеством (Елизаве­
той), мы довольно знаем силу России в делах европейских. Мно­
гие ищут дружбы вашего двора, но никакой союз не будет так
согласен с интересами России, как союз ее с морскими державами,
который и Петр Великий старался содержать для сохранения
европейского равновесия (что ему это не всегда удавалось, Карте­
рет умалчивал). Надеюсь, что и ее величество не оставит этих
великих правил. Ни из какого государства не приходит к вам
столько пустых кораблей для нагрузки вашими товарами, как из
Англии: из других земель могут приходить к вам корабли с ви­
ном и другими пустяками, но такая торговля столько чистых де­
нег у вас не оставит, как наша».
В 1742 г. заключен был первый оборонительный союз между
Англией и Россией. Но если Англия в нем отказалась принять за
casus foederis войну России с Турцией, то Россия признавала та­
ким только войну в пределах Европы. Именно на этот
пункт направлялись главные нападки оппозиции в Англии, дока­
зывавшей, что он имеет значение только для Георга ганноверско­
го. В 1747 г. между Англией и Россией была заключена еще кон­
венция, в силу которой Россия должна была отправить на Рейн
корпус в 30.000 человек. Это были первые русские солдаты, по­
явившиеся в сердце Германии.
Даже семилетняя война не в состоянии была разорвать этот
союз, несмотря на вестминстерский договор (16 янв. 1756 г.) с
Англией, которым последняя обязалась всякую вооруженную чу­
жеземную силу, которая вступит на немецкую почву, изгнать во­
оруженной рукой. Англия ограничивалась только тем, что она
платила Фридриху субсидию, и оставила его на произвол судьбы,
как только убедилась в бессилии Франции. России она не трогала.
Английский посол Кейт оставался все время в Петербурге и
употреблял все усилия, чтобы рассорить Францию с Австрией и
Россией. Русские войска беспощадно опустошали Восточную
1)

576

Соловьев, «История России», т. XXI. стр. 201.

Пруссию, Померанию и Марку, а Англия палец о палец не удари­
ла, чтобы выполнить свои обязательства.
Но наш историк забыл, что, без русского привоза, Англия не
могла бы вести своей морской войны, что, несмотря на все свои
старания превратить Северную Америку, путем вывозных премий,
и Ирландию, путем жестоких репрессий, в мастерские для произ­
водства необходимых ей кораблестроительных материалов, она
не могла обойтись без этих русских материалов. И, как хорошо попонимал это Фридрих Великий, видно хотя бы из того, что когда
Петр III хотел услужить своему идолу и удержать Англию от «из­
мены» прусскому королю, он писал под диктовку графа Гольца
русскому посланнику в Лондон:
«А особливо приметить им надлежит, что если Россия следую­
щие товары отнимет у Англии, а именно: пеньку, мачтовые де­
ревья, медь, железо и конопляное масло, без которых англичане
не могут обойтись, то будут они приведены в окончательное ра­
зорение».
Через несколько дней после этой инструкции гр. Воронцову,
Петр III был свергнут, и угроза была приведена в исполнение.
И опять мы встречаемся с характерным явлением, с которым
мы уже встречались, когда Англия вела такого же рода показную
войну в союзе со Швецией против России. Вывоз из России в Анг­
лию не только не уменьшился, но, наоборот, увеличился, а ввоз
из Англии в Россию в 1760 г. был ниже даже, чем в 1730 г. Маркс
делает из этих цифр все тот же вывод, что дружба с Россией при­
носила торговый ущерб интересам Англии, что вывоз из Англии в
Россию постоянно падал до 1760 г.; но это такая же ошибка, как
и его прежний вывод. При всяком охлаждении между Россией и
Англией вывоз последней немедленно уменьшался, вывоз первой
продолжал неуклонно возростать 1).
Конечно, на ряду с этой главной причиной, играла роль и
другая материальная причина, на которую указывает Меринг.
«Ни один английский министр не смел затронуть балтийскую
торговлю. Когда Питт получил власть в свои руки, он сейчас же
заявил прусскому королю, что он не может рассчитывать на точ­
ное выполнение условий вестминстерского договора» 2). Меринг
забыл только, что, когда летом 1757 г. дела Фридриха шли хорошо,
и Англия сделала попытку особой декларацией напомнить, что
она не может допустить какой бы то ни было державе ввести свои
1)

1730 г.— 258.802 ф. ст., 1760 — 576.265 ф. ст. Я нарочно беру данные

Маркса.
2) Mehring, F. «Lessing-Legende», S. 169.

37

577

войска в Германию, то она получила тот же ответ, который дан
был Петром I и Екатериной I, а именно, что Россия не отделяет анг­
лийских интересов от русских, но что она перестанет это делать,
как только Англия нападет на ее флот. Но Меринг прав, говоря,
что ущерб, наносимый балтийской торговле, был гибелен для
престижа английского министерства. Поэтому Англия воспользо­
валась первой возможностью, чтобы предоставить Фридриха II его
судьбе.
Только теперь мы дошли до момента, когда Россия начала
играть ту роль в европейской политике, которая надолго сделала
ее вершительницею судеб Европы. «Никогда не была мировая
конъюнктура так благоприятна для завоевательных планов ца­
ризма, как в 1762 г., когда великая блудница Екатерина II всту­
пила на престол после убийства своего супруга. Вся Европа была
семилетней войной разбита на два лагеря» 1).
Сокрушив колониальное могущество Франции в Америке и
Индии, Англия в самой Европе очутилась в «блестящем одино­
честве». Поссорившись со своим «ancient ally» (старым союзни­
ком), поступив только что с Фридрихом, как с выжатым лимоном,
Англия льнула теперь к своему «natural ally», к России, но Ека­
терина II тем холоднее относилась к этому ухаживанию, чем
сильнее разгоралась борьба партий в самой Англии, чем более
натянутыми становились отношения между Англией и ее амери­
канскими колониями. Именно это обстоятельство накладывает
особый отпечаток на всю дипломатическую переписку английских
посланников. Вынужденные делать уступки России, они стара­
ются уменьшить их размеры при помощи самой низкой лести се­
верной Семирамиде. И они делали это тем усерднее — обстоятель­
ство, ускользнувшее от Маркса,— что прекрасно знали, что оффи­
циальная переписка их вся перлюстрируется, что даже шифро­
ванная очень часто попадала по своему назначению лишь после
того, как копии с нее оставались в руках русского правительства.
Чем затруднительнее становилось положение Англии, тем холод­
нее становилась Россия. Чем больше уступок делала Англия, тем
сильнее становилась уверенность, что, прижав Англию, можно до­
биться от нее больше. Екатерина соглашается на оборонительный
союз (alliance défensive) — об alliance offensive она не хочет и
слышать, потому, мол, что еe terme d’offensive la repugnait 2) —
но только в том случае, если Англия согласится считать войну с
1)

Engels, F. «Die auswärtige Politik des russischen Zarentums», «Neue
Zeit», 1890, стр. 150.
2) «Diaries and correspondonce of James Narris», Vol, I, стр. 169.

578

Турцией casus foederis, если она даст деньги на поддержку рус­
ской политики в Швеции и Польше. Именно к этому времени от­
носятся письма Макартнея и Гарриса: одно из них писано в на­
чале этого периода, другое к концу. Оба они принадлежали к
числу способнейших и бессовестнейших английских дипломатов,
оба они, подчиняясь настойчивым требованиям из Лондона, осы­
пали петербургский двор комплиментами, и оба же они, в своих
секретных посланиях, не щадили красок для описания всех гнус­
ностей и варварства, которыми была пропитана атмосфера петер­
бургского двора. Они не только не были слепыми поклонниками
Екатерины, но — в особенности Гаррис — оставили злое и яркое
описание Петербурга того времени. Когда в Петербурге узнали,
что Макартнея опять хотят назначить послом в Россию, там про­
тестовали против этого назначения, а Гаррис, которому пришлось
действовать при самых неблагоприятных условиях — когда Англия
находилась в войне не только с американскими колониями, но и
с Францией и Голландией,— в конце концов, не выдержал и про­
сил об отставке 1).
Несмотря на «крик» Турецкой компании или, что то же, анг­
лийских посланников в Константинополе, несмотря на все силь­
нее раздававшийся вопль «East India Company», Англия, не со­
глашаясь на такой casus foederis, как война с Турцией, не только
пропустила без всякого протеста первую войну с Турцией, не
только сквозь пальцы смотрела на то, что русский флот, отпра­
вленный в Средиземное море, фактически находился под руковод­
ством английских офицеров и пополнен был, при посредстве
английского адмиралтейства, английскими матросами, не только
оказывала ему помощь в течение всего пути, но и заявила свое
решительное veto, когда узнала о желании Франции притти на
помощь Турции и уничтожить флот. Когда в Петербург пришла
весть о заключении кучук-кайнарджийского мира, то Екатерина,
1)

Письмо Макартнея, напечатанное Марксом, не вошло в переписку его,
опубликованную Русским историческим обществом, хотя в ней имеется его
ссылка на это письмо. Несмотря на то, что письма для Р. И. О. были тщательно
профильтрованы, в них встречается много злых и метких характеристик. Что
касается письма Гарриса, то мы уже заметили, что оно было напечатано еще
в 1844 г. Маркс не заметил, что в этом письме Гаррис дает краткое резюмэ
своей 5-тилетней деятельности при петербургском дворе, чтобы показать бес­
полезность своего дальнейшего пребывания. Характерно, что его переписка — в
выдержках — могла появиться только в этом году. Для автора «La cour do
Russie il у a cent ans» письма Гарриса служили главным источником для
описания петербургского двора,— описания, которое безусловно нельзя назвать
«руссофильским».
37*

579

на придворном балу, выразила желание видеть за своим карточ­
ным столом только веселые лица и пригласила вместе с датским
послом английского.
В то время, как Фридрих II, пылая «дружбой» к Екатерине
и советуя ей успокоить Австрию за счет Польши, вместе с ней и
Марией-Терезией, горько плакавшей при этом случае, совершал
первый раздел Польши, Англия беспокоилась только о своих тор­
говых привилегиях в Данциге, и, когда Фридрих II эдиктом 11
мая 1744 г. гарантировал ей эти преимущества, она сказала:
«аминь» 1).
Но ничто не помогало той камарилье, которая, с маленькими
перерывами, поддерживала «личный режим» Георга III. Трудно
себе представить, до чего доходили в то время английские ми­
нистры в Лондоне в своем угодничестве перед Россией. Что может
быть циничнее ответа русскому посланнику в Лондоне, что анг­
лийское правительство не может послать денег в Швецию, по­
тому, что английскому посланнику (Goodrick) в Стокгольме мож­
но доверить все, кроме денег 2)?
От всей души желая англичанам новых затруднений, Екате­
рина принимала их уступки, как должное, и устраивала им в
благодарность новые затруднения. Каждое новое поражение анг­
лийского короля в его борьбе с восставшими подданными ее
искренне радовало, и она ответила отказом на просьбу Георга
послать вспомогательный корпус в 20.000 чел. в Америку, предо­
ставляя это делать германским князьям. В 1779 г. она советует
Симолину в Лондоне держаться «одних неопределенных гене­
ральностей» и подготовляет «вооруженный нейтралитет» 1780 г.,
направленный исключительно против Англии, отделываясь от
протестов Гарриса простодушным вопросом: чем может повредить
Англии это nullité armée (вооруженный нулитет)?
Георг III и его министры, которые не хотели допустить мысли
о каком-либо посредничестве иностранной державы «между ними
и своими подданными-бунтовщиками», предлагали Екатерине в
1781 г. уступить ей Минорку, а когда министерство Норта смени­
лось министерством Фокса, то они, наконец, согласились включить
даже Турцию в casus foederis, но Екатерина отказалась. Это было
время, когда лучшие дипломаты ancien régime’a даже в Австрии.
Франции, Пруссии были убеждены в неизбежном крушении анг­
лийского могущества.
1)

Michael, W. «Englands Stellung zur ersten Teilung Polens». Hamburg.

1890.
2)

680

Соловьев. «История России», т. XXVIII, стр. 199.

На упорный отказ Екатерины Англия ответила заключением
союза с Пруссией в 1784 г. Это было формальное возмущение двух
«рабов» против своего господина. Но первая же попытка Питта
об’явить войну России в 1791 г. в защиту Турции показала, как
сильны материальные интересы, связывающие Англию и Россию.
Лидером противников войны с Россией явился Фокс, который
произнес в палате общин сильную речь против Питта.
«Фокс говорил, как ангел»,—писал русский посол в Лондоне
С. Р. Воронцов.— «Он доказал, что проклятый вооружений ней­
тралитет, из-за которого столько негодовали, держала не одна Рос­
сия, что Швеция также приняла большое участие в его создании...
Он показал, насколько справедлива была позиция, занятая в этой
войне императрицей, он указал на значение тех связей, которые
соединяют нашу страну с Англией, и убедил, наконец, и несколь­
ких друзей Питта, говоривших также в его духе».
В том же письме Воронцов прибавляет: «через несколько дней
Русская компания внесет в министерство меморандум об опасно­
стях войны для торговли» 1).
Итак, во главе кампании в пользу России стояли виги. И чей
«крик» раздается вместе с соловьиными речами Фокса? —Все той
же «Русской компании» 2)!
Но мы сделали бы такую же ошибку, как Маркс, если бы по­
забыли, какие могучие материальные интересы стояли за этими
«прислужниками» России, чьими классовыми интересами опреде­
лялась эта политика.
Дружба была все той же, но материальная основа ее измени­
лась не только в сравнении с XVI столетием, или с началом XVIII
столетия, но даже в сравнении с 1760 г. Мы находимся в разгаре
промышленной революции, и, кроме части лондонского Сити,
кроме Норвича и Векфильда, во главе агитации стоят Лидс и
Манчестер. Россия, которая до 1760 г., как страна английского
ввоза, имела еще значение только для суконной промышленности,
становится теперь местом сбыта хлопчато-бумажной промышлен1)

«Архив князя Воронцова», т. IX, стр. 190. Екатерина поручила Ворон­
цову купить для нее мраморный бюст «великого оратора» и поставила его в Цар­
ском Селе между бюстами Демосфена и Цицерона.
2) Как мало известна история этого общества, видно из того, что авторы
специальной работы, посвященной торговым компаниям, Коустон и Кин (Caw­
ston and Keane, «The earry chartered Companies», London, 1896, стр. 32—59),
убеждены, что Русская компания «умерла от истощения к концу XVIII столетия».
Между тем Мак-Келлох говорит еще в 1852 г. об этой компании, как суще­
ствующей. («Dictionary of Commerce»). Шмоллер ее смешивает с Eastland Com­
pany.

581

ности. Что же касается вывоза, она продолжает оставаться, глав­
ным образом, поставщиком кораблестроительных материалов, но,
одновременно с этим, превращается в поставщицу сырья для анг­
лийской крупной промышленности. И если еще в конце XVIII
столетия Воронцов и другие ставленники Екатерины были убеж­
дены, что прекращение торговли между Россией и Англией больше
отразится на последней, то континентальная система показала
им, что это очень вредная для коммерческих интересов России
иллюзия.
А, начиная с 1815 г.,— года новых хлебных законов и присое­
динения главного поставщика хлеба на английский рынок — Вар­
шавы — к России,— во фритредерской литературе на все лады про­
славляется союз с Россией, этой «старой» «естественной» союзни­
цей Англии, которая никогда не оставит своего друга без хлеба.
Так менялась материальная основа дружбы между Россией
и Англией. Милые бранились — только тешились. А Русская ком­
пания, давно потерявшая всякое значение, как «торговое сооб­
щество», продолжала неукоснительно воспевать все выгоды союза
с Россией. И, накануне отмены хлебных законов, которой с осо­
бенным нетерпением ждали в России, Роберт Пиль, в блестящей
речи на ежегодном обеде, даваемом Русской компанией, высказал
желание, чтобы русский царь и европейский жандарм посетил
Англию. Свою речь он окончил тостом «за вечную дружбу между
Великобританией и Россией». И даже, когда, наконец, против воли
почти всех английских государственных людей, вспыхнула война,
то она оказалась, да и не могла не оказаться, сначала только по­
казной.
Даже тории, которые со времени Питта младшего взяли на
себя специальную защиту интересов Турции против России, кото­
рые ревниво следили за успехами России в Средней Азии, должны
были считаться с этим фактом. И «героическая» эпоха антияко­
бинской войны показывала им, что даже такой руссофоб, как
Питт, не колебался вступить в союз с Россией, когда речь шла о
защите «высших благ» капиталистического общества.

582

IX. Внешняя политика России и революции.
Тот факт, что Маркс, еще в полемике против Фогта (1860),
цитирует работу о дипломатических отношениях между Россией
и Англией в XVIII столетии и приводил свой главный вывод,
показывает, что он и в начале 60-х годов оставался при своем
старом мнении. Внутреннее развитие России от Петра I до Але­
ксандра II ускользнуло из поля его зрения. Он не замечал ни той
эволюции, которую переживал в течение этого периода русский
абсолютизм, ни экономического развития России и его тесной
связи с экономическим развитием Англии. Он просмотрел тот
факт, что Россия была одной из главных колоний капиталистиче­
ской Англии в XVI—XVIII веках, что в XVIII веке на вывозе из
России основывалось благосостояние кораблестроительной про­
мышленности в Англии, а следовательно, и ее торговой гегемонии
в течение всего мануфактурного периода, что в XIX веке, еще до
60-х годов, Россия была мастерской, поставлявшей сырье для
крупной промышленности в Англии и хлеб для ее илотов. Одним
словом, он просмотрел, что коммерческое подчинение и эксплоа­
тация буржуазных классов различных европейских наций деспо­
том всемирного рыка — Англией возможны были, между прочим,
только при помощи политического деспота — России 1).
Русский абсолютизм продолжал оставаться для него чем-то
неизменным. И в том же «Herr Vogt» он еще пишет, что «освобо­
ждение крестьян преследует не что иное, как завершение само­
державия путем снесения всех преград, которые великий само­
держец встречал до тех пор в лице опиравшихся на крепостное
право маленьких самодержцев из среды русского дворянства, а
равно и тех преград, которые ставились самоуправляющимися
крестьянскими общинами, материальная основа которых, общин1)

А, между тем, он еще в «Zur Kritik...» указал, что «русские давно уже
поняли, что деньги — товар, как это доказывает не только английский хлебный
ввоз в 1838—42, но и вся история русской торговли». А учителями русских
были англичане (Marx, К. «Zur Kritik der politischen Oekonomie», S. 188).

583

ное землевладение, должна быть уничтожена так называемой
эмансипацией». Русский абсолютизм будет поэтому продолжать
свою аггрессивную политику. Мало того. «Освобождение крепост­
ных в смысле русского правительства, впрочем, увеличило бы
аггрессивную силу России в сотни раз».
Другого мнения был уже тогда Энгельс — и в словах Маркса
я вижу скрытую полемику против него. Энгельс писал в своей
брошюре «Савойя. Ницца и Рейн»:
«Тем временем мы получили нового союзника в русских кре­
постных. Борьба, которая вспыхнула в России между господству­
ющим и порабощенным классами сельского населения, подкапы­
вает всю систему русской внешней политики. Лишь постольку,
поскольку в России отсутствовало внутреннее политическое раз­
витие, которому правительство и дворянство препятствовали вся­
кими средствами, крепостное угнетение достигло такой степени,
которая несовместима больше с существующими социальными от­
ношениями. Уничтожение их стало, с одной стороны, необходи­
мостью, а с другой — невозможно без насильственного изменения.
А с Россией, которая существовала от Петра Великого до Николая,
рушится также и внешняя политика России».
И Энгельс оказался прав. Он уже тогда совершенно верно
указал главную причину европейского господства России в основ­
ной максиме всей внешней политики Екатерины II — в том, что
Россия предоставляла в меру сил и возможности другим евро­
пейским державам терзать и ослаблять друг друга,— и он же верно
указал на ту главную причину, которая должна подорвать источ­
ник этого могущества — неизменность и постоянство целей внеш­
ней политики России,— на внутреннее политическое развитие
России.
Уже восстание декабристов служило зловещим предзнамено­
ванием. А неуклонный рост революционного движения в России
все больше и больше обнаруживал, что Россия потеряла свое
главное преимущество, которое позволяло ей еще в 1848 г. смо­
треть с суверенным презрением на всю Европу, на «гнилой Запад».
«Как прежде мне казались тяжки
Проступки девушки бедняжки!
Для прегрешения чужого.
Бывало, не находишь слова.
Бывало, черно все чернишь.—
А надо больше — говоришь!
Гордилася я в собственных глазах!
А вот сама я во грехах!»
(«Фауст». Пер. Фета).

564

Именно это сознание — что Россия, «коль ест иль пьет, так
этим двух питает», абсолютизм и революцию,— отравляло в тече­
ние всего его царствования жизнь Николая I, именно оно заста­
вляло его быть палачом у себя дома и жандармом для всей
Европы, именно оно сдерживало размах его внешней политики.
В шестидесятых годах XIX столетия, как раз тогда, когда, при
помощи Германии и Англии и попустительстве Франции и Ав­
стрии, была окончательно раздавлена мятежная Польша, которая
и в 1795—6 г.г. и в 1831, и в 1859 г. являлась тяжелым ядром на
ногах русского колосса, мешавшим его свободным движениям, на­
чалось в России революционное движение, родился этот «неза­
конный сын» азиатской России и европейского капитализма. С
тех пор внешняя политика русского абсолютизма окончательно
утратила свое фатальное постоянство. Если даже новые расколы
и раздоры в Западной Европе — и, в особенности, раскол после
франко-прусской войны, которая внесла еще большее взаимное
отчуждение в среду западно-европейских народов, чем раскол
после семилетней войны,— вливали новую силу в русский абсо­
лютизм, то необходимость постоянно считаться с революционным
движением внутри страны каждый раз останавливала его на пол­
пути. Мало того. То, что прежде было главной целью, теперь само
превратилось в средство. Продолжение традиционной агрессив­
ной внешней политики превратилось в единственное средство за­
держать взрыв революции внутри страны.
Завоевательные войны предпринимались теперь не в то время,
когда Западная Европа была ослаблена революцией или войной,
а когда того требовало «внутреннее политическое развитие». Ме­
жду тем, удовлетворение минимальной программы той самой ре­
волюции, которой хотели таким путем избежать, было необходи­
мым условием успешности завоевательной политики. Войны еще
более обнаруживали всю несостоятельность русского «порядка».
Вот почему внешняя политика русского царизма, потерявшая
вместе со своей неизменностью одно из своих главных преиму­
ществ,
теперь,
в
силу
этого
внутреннего
противо­
речия, терпела на каждом шагу банкротство.
Первым, не только в европейской литературе, но и в русской,
вскрыл все эти противоречия Энгельс. Он уже в своей блестящей
критике народнических предрассудков — в ответе Ткачеву 1) — ука­
зал на классовую сущность русского абсолютизма, на его зави1)

«Soziales aus Russland», 1875. Перепечатано и сборнике «Internationale
aus dem Volksstaat», 1894. Русский перевод В. Засулич: «Фр. Энгельс о России»,
Женева, 1894.

585

симость от определенных социально-экономических отношений.
И когда это внутреннее экономическое развитие выдвинуло на
сцену городской пролетариат, когда зародилась русская социалдемократия, Энгельс в статье, написанной специально для пер­
вого социал-демократического журнала на русском языке, дал
свой блестящий очерк «Внешней политики русского царизма».
Он показал, что, несмотря на быстрое развитие России со
времени Петра Великого, несмотря на рост ее влияния в Европе,
она только при Екатерине II начала играть роль вершительницы
судеб Европы. Он показал также, что бесспорные успехи внешней
политики русского царизма основывались не столько на выдаю­
щихся способностях русских дипломатов, сколько на благоприят­
ных для нее общих условиях европейского политического поло­
жения, которые она умела использовать и использовала бы еще
лучше, если бы не Польша, эта «заноза в теле России». И, разви­
вая мысль, высказанную им еще в 1859 г., он показал дальше, что
внутреннее политическое развитие России все больше приближает
день, когда русский народ примет участие в определении внеш­
ней политики России, и забота о собственных делах отнимет у рус­
ского царизма всякую охоту заниматься такими делами, как за­
воевание Константинополя, Индии и мирового господства.
Энгельс оказался хорошим пророком. Он верно определит
сущность вопроса. Но, вместе с этим, старая схема внешней политики европейской демократии, которую в главных чертах усвоили
себе Маркс и Энгельс,— здесь Западная Европа, там Азиатская
Россия, здесь — революция, там — очаг европейской реакции, абсо­
лютизм,— все больше теряла свой смысл. Традиционные предста­
вления были сильны, и только с трудом изменяла международная
социал-демократия свои взгляды на целый ряд «вопросов», поста­
вленных буржуазным обществом. Точно так же, как демократия,
она оперировала, в области внешней политики, с окаменевшими
понятиями революционных и реакционных рас и государств, не
«замечала исторического процесса, который менял социальный ха­
рактер данного правительства и классовый состав того народа, ко­
торый «заслужил» это правительство.
Как ни странно звучат для нас диатрибы Маркса против ан­
гло-русского рабства, в которое Европа опять впала после 1848 г.,
в них заключалось уже признание, что в Европе имеется еще дру­
гой очаг реакции, кроме русского абсолютизма: это — буржуазия,
отрекшаяся от своей исторической миссии, это — европейский ка­
питализм, который своими капиталами поддерживает русский аб­
солютизм.

586

И никогда еще этот факт не получал такого яркого выражения,
как именно в 1905 г. История 1848 г. была поставлена на голову.
Революция, начатая в 1848 г., надвигалась с Запада на Восток и
остановилась у польской границы; теперь стучалась она в дверь.
Западной Европы. Царь, который в 1848 г. явился угрозой для де­
мократии Запада, теперь сам был пленником русского пролета­
риата.
Энгельс опять оказался хорошим пророком.
«И в тот день, когда главная крепость абсолютизма сама пе­
рейдет в руки революции, исчезнет без следа самоуверенность и
спокойствие реакционных правительств Европы. Все они тогда
должны будут рассчитывать только на себя и скоро узнают, какую
огромную разницу это представляет. И вполне возможно, что они
еще были бы в состоянии вести свои армии в Россию, чтобы вос­
становить власть царя — какая ирония всемирной истории!»
И эта ирония воплотилась в действительность. В Петербурге
в это время ходили упорные слухи,— и реакционная печать не
только не отрицала, но с торжеством их повторяла,— что немец­
кий император концентрирует свои войска у польской границы.
И точно так же, как Маркс и Энгельс, как немецкий проле­
тариат со страстной тоской обращал свои взоры на Запад и ждал
взрыва социальной революции в Англии, так и русские революцио­
неры, так и русский пролетариат в своей геройской борьбе с абсо­
лютизмом возлагали свои надежды на специальную революцию на
Западе. Но помощи не являлось, и пролетариат изнемог в борьбе
с абсолютизмом: истратив всю свою революционную энергию, на­
копленную многими годами, русский пролетариат был побежден.
Горе побежденным! Но, когда над свежими трупами борцов,
под стук новых виселиц, воздвигаемых каждый день, дряблые фи­
листеры и трезвенные политиканы, с холодным бесстрастием студ­
ня высчитывают пролетариату его ошибки и, как ворона, причи­
тают: «революция умерла», гго приходится сказать: пусть русский
пролетариат согрешил, пусть он «делал ошибку за ошибкой, но его
самой крупной ошибкой» было то, что его революция была наци­
ональной, в то время, как за абсолютизмом стоял интерна­
циональный капитал.
Если революция 1848 г. потерпела поражение потому, что она
разбилась о русский абсолютизм, потому, что за ней не последовало
революции в Англии, то русская революция обречена была еще
в большей степени на поражение, поскольку она оставалась наци­
ональной, поскольку в остальной Европе революция не двигалась
с места. Если она не превращается в международную, то она «есть

587

и, поскольку она хочет быть окончательной, остается благим по­
желанием».
Точно так же, как в 1848 г., пролетариат самого прогрессивно­
го буржуазного государства Европы и теперь еще слишком слаб,
чтобы помешать своей буржуазии в ее реакционной внешней по­
литике. Как и тогда, русский царь афиширует свою «тесную» друж­
бу с Англией. И если тогда английская буржуазия не мешала рус­
скому царю свирепствовать в Венгрии во-всю, то она теперь,
рука об руку с Ляховым, в интересах русского абсолютизма в Рос­
сии и английского абсолютизма в Индии, убивает свободу Персии.
Ноябрь 1908

588

МАРКС И ЭНГЕЛЬС
О БАЛКАНСКОМ ВОПРОСЕ

I.
Взгляды Маркса на восточный вопрос обыкновенно отожде­
ствляются с теми взглядами, которые были высказаны Либкнехтом
в его известной брошюре: «К восточному вопросу, или должна ли
Европа стать казацкой?» Как немецкие, так и русские и южно­
славянские марксисты всегда думали, что Маркс был таким же
туркофилом, как и пресловутый Давид Уркарт, что, вместе с по­
следним и Либкнехтом, он был всегда приверженцем status quo на
Балканском полуострове, что славянским народам, стонавшим под
турецким игом, он отказывал в каком бы то ни было «праве на са­
моопределение» и смеялся над той «глупой сентиментальностью»,
которая видит «во всяком разбойнике, вступающем в конфликт с
Турцией, представителя угнетенной национальности». Балканская
политика Маркса, таким образом, отождествлялась с балканской
политикой вульгарной демократии. Точно так же, как и последняя,
она определялась только безграничной ненавистью, к русской геге­
монии на Балканском полуострове.
«За стремлениями к независимости балканских народов скры­
вается опасность русской гегемонии, и именно поэтому нужно бо­
роться против национального движения в балканских государствах,
пока не настанет время, когда на Босфоре водрузит свое знамя
революционная европейская свобода, все равно — в каком на­
циональном одеянии».
Так формулирует взгляды Маркса на восточный вопрос Макс
Шиппель.
Бывший архирадикал, теперь почти окончательно ликвидиро­
вавший свою связь с марксизмом, убежден, что все свои до­
казательства Маркс «черпал из одного источника, из разоблачений
Уркарта, теперь производящих впечатление болезненных, патоло­
гических фантазий». Маркс превращается в попугая, повторяющего
без всякой критики все откровения Уркарта, и в этом отношении
ничем не отличается от Лотара Бухера, который в пятидесятых го-

591

дах с одинаковым пылом обличал английский парламентаризм и
Пальмерстона и действительно все свои аргументы заимствовал у
эксцентричного английского публициста.
А, между тем, достаточно перелистать чартистские журналы
пятидесятых годов, чтобы увидеть, что Марксу, даже в том случае,
если бы он поставлен был в необходимость искать где-нибудь аргу­
ментов против внешней и внутренней политики Пальмерстона, во
всяком случае, нечего было обращаться к сочинениям этого «реак­
ционного утописта», как он сам называет Уркарта, для которого
даже чартистское движение было делом — тех же русских интриг,
а лидеры чартистов — игрушками в руках русских агентов. В бле­
стящих статьях и речах Гарни и Джонса, этих «враждующих
братьев» чартизма, он мог найти и беспощадную критику дешевого
«либерализма» Пальмерстона, и попытки самостоятельно наметить
основы балканской политики с точки зрения интересов пролетариа­
та. Так, Эрнест Джонс самым резким образом критиковал теорию
сохранения status quo на Балканском полуострове и важнейший
фактор в деле политического возрождения угнетенных балканских
национальностей видел в молодой Греции. И если Маркс был не
вполне согласен с ним, то разногласие это относилось не к вопросу
о сохранении status quo, которое для Уркарта составляло крае­
угольный камень всей его балканской политики. Ненависть к рус­
скому деспотизму делала Маркса так же мало, как и Джонса, за­
щитником турецкой «цивилизации», и он прекрасно понимал, что
именно сохранение status quo на Балканском полуострове являет­
ся главным препятствием для развития балканских народов, источ­
ником растущего влияния России, а вследствие этого — и причиной
усиления этого главного врага европейской революции.
Более внимательное изучение статей Маркса о восточном во­
просе, писанных им в эпоху крымской войны, лучше всего показы­
вает, как основательно такое отождествление его взглядов со
взглядами Уркарта. Статьи эти были собраны покойной Элеонорой
Маркс еще в 1897 г., когда армянская резня в Константинополе,
волнения на Крите и греко-турецкая война вновь поставили на оче­
редь дня восточный вопрос. К сожалению, в это издание вкралось
еще больше неточностей, чем в ее же издание статей Маркса по ис­
тории дипломатических сношений между Россией и Англией в
XVIII столетии.
Подготовляя немецкое издание статей Маркса, собранных Элео­
норой Маркс, я пришел к заключению, что некоторые из них не мог­
ли быть написаны ни им, ни Энгельсом, и что, с другой стороны,
в этом сборнике имеются пробелы. Я счел, поэтому, необходимым

592

сравнить указанные статьи с оригиналом в «New-York Tribune».
Мои предположения вполне оправдались.
Как известно, Маркс начал свое сотрудничество в. «New-York
Tribune» в 1851 г. статьями о «Революции и контр-революции в Гер­
мании». В 1852 г. он стал постоянным, хотя и не единственным,
корреспондентом этой газеты из Лондона. Первая из этих коррес­
понденций напечатана была 21 августа 1852 г., а за ней последовал
ряд других, в которых Маркс,— раз, а то и два в неделю,— давал
обзор текущих событий не только в Англии, но и на всем континен­
те. Но хотя восточный вопрос уже в конце 1852 г. вступил в общую
фазу, Маркс впервые упоминает о нем только в марте 1853 г., когда,
вследствие экстраординарной миссии Меньшикова, события на Бал­
канском полуострове приняли угрожающий характер. Именно в
этой корреспонденции он дает обещание подробно рассмотреть вос­
точный вопрос, этот «pons asinorum» европейской дипломатии.
Свое обещание Маркс выполнил в четырех статьях, которые
были напечатаны в «New-York Tribune» в апреле 1853 г. (7, 12, 19
и 21). Из них, только три перепечатаны в сборнике, изданном Элео­
норой Маркс, а четвертая, составляющая необходимое дополнение
и заключение первых трех, по какой-то оплошности опущена. А,
между тем, именно, она в корне разрушает старую легенду о «тур­
кофильстве» Маркса. Правда, она еще больше подчеркивает нена­
висть к непрошенным «Цивилизаторам» в лице всяких «ташкент­
цев», но в этом отношении с Марксом были согласны все, кто еще в
семидесятых годах разоблачал действительную подоплеку с такой
помпой предпринятого похода «турок внутренних» против «турок
внешних».
Прежде, чем мы дадим перевод затерявшийся на столбцах
«New-York Tribune» статьи Маркса, мы считаем необходимым
вкратце изложить содержание трех предыдущих статей, являю­
щихся коллективной работой, его и Энгельса.
II.
Как только ураган революции на время утихает, можно с уве­
ренностью сказать, что снова всплывет на поверхность все тот же,
упорно возвращающийся вопрос: вечный восточный вопрос. Так,
когда пронеслась буря великой французской революции, и Наполе­
он, и Александр, после тильзитского мира, разделили между со­
бою господство над всей континентальной Европой, Александр вос­
пользовался временным миром, чтобы двинуть в Турцию армию и
«дать выход» силам, которые изнутри разрывали уже на части это
падающее государство. И опять, едва только революционное движе38

593

ние в Западной Европе было остановлено, на конгрессах в Лай­
бахе и Вероне, преемник Александра, Николай, совершил новое на­
падение на Турцию. Когда, несколько лет спустя, июльская револю­
ция и последовавшие за ней восстания в Польше, Италии, Бельгии
завершили свой цикл, и Европа, вновь перестроенная в 1831 г., ка­
залось, освободилась от всяких внутренних тревог, восточный во­
прос в 1840 г. чуть не вызвал европейской войны. Так и теперь, ко­
гда близорукие пигмеи, стоящие у власти, гордятся тем, что счаст­
ливо избавили Европу от опасностей революции и анархии, он воз­
никает опять, — этот неразрешимый вопрос, никогда не иссякаю­
щий источник затруднений: что нам делать с Турцией?
Турция — это больной пункт легитимистской Европы. Все бес­
силие легитимистских, монархических правительств со времени ве­
ликой французской революциирезюмируется в одном положении:
охранение status quo. В этом всеобщем соглашении сохранить все
так, как оно сложилось случайно или с грехом пополам скроено, за­
ключается признание своей неспособности содействовать развитию
цивилизации или прогрессу; в нем господствующие силы выдают
сами себе свидетельство о бедности. Герои посредственности, как их
называет Беранже, без исторических знаний, без способности по­
нять совершающиеся вокруг них конфликты, без идей, без инициа­
тивы, они возводят в степень божества status quo, который они
сами кое-как смастерили, с полным сознанием полной негодности
этого дела рук своих.
Но Турция остается так же мало неизменной, как весь осталь­
ной мир; именно тогда, когда реакционерам удается восстановить
в цивилизованных странах то, что они называют status quo, они,
к своему удивлению, открывают, что тем временем status quo в
Турции сильно изменился, что там возникли новые вопросы, но­
вые отношения, новые интересы.
Сохранить status quo в Турции! С таким же успехом можно
было бы попытаться сохранить труп околевшей лошади в том фа­
зисе гниения, в котором он находится, прежде чем окончательно
подвергнется разложению. Турция гниет и будет все больше гнить,
пока будет сохраняться существующая система «европейского рав­
новесия» и политика охранения status quo.
Дальше Маркс характеризует положение Турции и различных
национальностей на Балканском полуострове накануне крымской
войны. Он приходит к результатам, что турки в Европе образуют
серьезное препятствие для развития фракийско-иллирийского по­
луострова. Как мало видел он в борьбе за независимость балкан­
ских народов опасность укрепления русской гегемонии, показыва-

594

ют следующие слова, верность которых подтвердила вся дальней­
шая история:
«Если греко-славянское население когда-либо сделается само­
стоятельным в стране, где оно составляет три четверти всего насе­
ления, то несомненно, что в их среде разовьется антирусская про­
грессивная партия — и в силу тех же условий, которые до сих пор
неизбежно вызывали к жизни такую партию в каждое части Тур­
ции, достигшей хотя бы частичной независимости».
В следующей статье Маркс излагает причины, в силу которых
Англия должна быть наиболее серьезным и неуступчивым против­
ником всех попыток России аннексировать новые земли на Балкан­
ском полуострове. Англия не может допустить, чтобы Россия овла­
дела Босфором и Константинополем. Такое событие принесло бы
Англии колоссальный торговый и политический ущерб и, быть-мо­
жет, нанесло бы смертельный удар ее торговому и политическому
могуществу. Чтобы убедиться в этом, достаточно бросить взгляд на
торговые сношения Англии с Турцией.
«Арена, на которой разыгрывается торговая конкурренция ме­
жду Россией и Англией, перенесена с Инда в Малую Азию, и рус­
ская торговля, которая и тогда осмеливалась проникать до преде­
лов английской империи на Дальнем Востоке, теперь оттеснена до
своей таможенной границы. Факт этот будет иметь очень большое
значение при будущем решении восточного вопроса, и в связи с
ним определится роль, которую сыграют Англия и Россия. Как и
теперь, так и в будущем, они на Востоке всегда останутся врагами».
Вся быстро развивающаяся торговля на Черном море, по сло­
вам Маркса, находится в зависимости от доверия, которое оказы­
вается стране, владеющей Дарданеллами и Босфором, этим клю­
чом к Черному морю. И кто может ожидать, что Россия, раз овла­
дев Константинополем, будет держать открытой ту дверь, через ко­
торую Англия проникла в ее торговую территорию?
Это коммерческое значение Дарданелл и Босфора превра­
щает их также в военные позиции, имеющие первоклассное значе­
ние, еще более важное, чем Гибралтар и Гельсингэр в Зунде. Не­
сколько искусно сделанных и хорошо вооруженных укреплений,
которые Россия, несомненно, воздвигла бы сейчас же после взя­
тия Константинополя, могли бы оказать сопротивление соединен­
ному флоту всего мира. Но если бы Россия овладела Турцией, то
могущество ее возросло бы в колоссальных размерах, и она бы
приобрела перевес над всей остальной Европой. Такое событие
принесло бы делу европейской революции непоправимый вред. Под­
держать турецкую независимость или помешать русским планам
38*

595

в том случае, если Оттоманская империя рухнет — вот важней­
шая задача. Именно постольку интересы революционной демокра­
тии и Англии солидарны.
В третьей статье Маркс опять возвращается к теории status
quo. К чему привело на практике приложение этой теории?
Да просто к тому, что, благодаря невежеству, инертности и
трусости западно-европейских правительств, Россия в существен­
ных пунктах проводила — медленно и упорно — свою политику.
И когда это постоянное и успешное наступление России вызывало,
наконец, в кабинетах западно-европейских держав неопределенное
предчувствие надвигающейся опасности, то дипломатия открыла
новую панацею: сохранение status quo в Турции составляет необ­
ходимое условие сохранения европейского мира. Либо русские
вступают в Константинополь, либо нужно поддержать status quo,
— иного выхода для европейской дипломатии и даже для евро­
пейской прессы не существует!
В виде иллюстрации Маркс приводит консервативную газету
«Times» и либеральную «Daily News». Первая из них в то время
держала еще сторону России и старалась доказать, что крушение
Оттоманской империи далеко не будет иметь тех страшных послед­
ствий, которых опасались противники русской балканской поли­
тики. Наоборот, либеральная «Daily News» употребляла все уси­
лия, чтобы доказать, какая опасность грозит со стороны России,
и как необходимо охранять независимость и целость Турции. И
Маркс дальше, самым ядовитым образом, осмеивает туркофиль­
ство «Daily News» и ее главного вдохновителя Давида Уркарта.
«Разве раздел Турции не является таким же преступлением,
как и раздел Польши? Разве христиане не пользуются в Турции
большей религиозной свободой, чем в Австрии и России? Разве
Турция не является раем в сравнении с Россией и Австрией? Разве
жизнь и собственность не находится там в полной безопасности?
И разве торговля Англии с Турцией не больше торговли с Австри­
ей и Россией, взятыми вместе, да к тому же еще с каждым годом
растет?»
Все эти дифирамбы переходят на страницах «Daily News»
в прямой апофеоз, который для обыкновенного читателя предста­
вляется совершенно непонятным.
«Но ключ к этому странному энтузиазму можно найти в сочи­
нениях Давида Уркарта. Этот джентльмен, шотландец по проис­
хождению, со средневековыми и патриархальными предрассудка­
ми, которые он впитал в себя с детства, и в то же время прошед­
ший всю современную школу британской цивилизации, попал в

596

Турцию после того, как три года сражался против нее в рядах
восставших греков, и влюбился в турок. Романтически настроен­
ный горец почувствовал себя, точно у себя дома, в скалистых го­
рах Пинда и Балкан. Все его сочинения о Турции, хотя они изо­
билуют ценными данными, резюмируются в следующих трех па­
радоксах, которые могут быть формулированы таким образом. Ес­
ли бы Уркарт не был британским подданным, он предпочел бы
быть турком; если бы он не был пресвитерианином, он выбрал бы
только ислам; и, в третьих, Британия и Турция — вот те две стра­
ны во всем мире, где можно найти самоуправление и полную гра­
жданскую и религиозную свободу».
Даже такой аргумент туркофилов, как развитие торговли при
господстве турок, по мнению Маркса, не выдерживает критики.
«Если бы завтра все турки были выгнаны из Европы, то торговля
бы от этого ничуть не пострадала». Кому обязана цивилизация
своими успехами во всех частях Европейской Турции? Не туркам,
а греческим и славянским средним классам городов и торговых
портов. Если бы турки не имели в своих руках монополии власти
и войск, они скоро исчезли бы... Так или иначе, от них нужно
избавиться. Но если думают, что это возможно только в том слу­
чае, если на их место посадить австрийцев или русских, это то же
самое, что утверждать, будто современное политическое положение
Европы навсегда останется неизменным. А кто осмелится это
утверждать?
Именно в следующей четвертой статье, оставшейся до сих
пор совершенно неизвестной, Маркс и дает свой ответ на вопрос,
как устранить те препятствия, которые мешают развитию народов,
населяющих Балканский полуостров.
Было бы странно, после всего вышеизложенного, утверждать,
как это делают и некоторые русские биографы Маркса, что, в сво­
их взглядах на восточный вопрос, он был верным «учеником»
Уркарта. Следующая статья его, которую мы даем в полном, пе­
реводе, покажет, какую роль отводил он южным славянам в борь­
бе с гегемонией России на Балканском полуострове.
III.
«Мы видели уже, как закоренелое невежество, старая рути­
на и традиционная неподвижность мысли отпугивают европей­
ских «государственных мужей» от всякой попытки дать какой-ни­
будь определенный ответ на вопрос, что должна сделать с Турци­
ей Европа. Эбердин и Пальмерстон, Меттерних и Гизо, не говоря
уже о их республиканских и конституционных заместителях в
597

1848—1852 г.г., давно уже потеряли надежду на решение этого во­
проса.
«А в это время Россия, не обращая никакого внимания да ди­
пломатические ноты, на планы и интриги Франции и Англии, шаг
за шагом, медленно, но неуклонно, подвигается вперед.
«И, хотя все партии, во всех европейских странах, прекрасно
видят это непрерывное поступательное движение России, все же
до сих пор ни один «государственный муж» не мог об’яснить это
явление. Они видят результат, они видят его дальнейшие послед­
ствия, но они не замечают главной причины, хотя она очень проста.
«Как раз то самое средство, которое должно помешать успехам
России на Балканском полуострове, и является главной движу­
щей силой, которая толкает ее по направлению к Константинопо­
лю. Это — лишенная всякого смысла, никогда еще на практике
не осуществленная, теория сохранения status quo.
«В чем состоит это status quo? Для христианских подданных
оно означает увековечение турецкого гнета. Пока они находятся
под турецким игом, они видят в главе греческой церкви, в повели­
теле шестидесяти миллионов православных, своего естественного
покровителя и освободителя. Та самая дипломатическая система,
которая была создана с целью задержать поступательное движе­
ние России, заставляет, наоборот, десять миллионов христиан в
Европейской Турции обращаться за помощью к России.
«Что говорят нам исторические факты? Еще до Екатерины II
Россия пользовалась всяким случаем, чтобы создать для себя вы­
годные условия в Молдавии и Валахии. Это удалось ей в такой
степени, что, в силу адрианопольского договора 1829 г., она в при­
дунайских княжествах получила больше прав, чем там имела сама
Турция. Когда в 1804 г. вспыхнула сербская революция, Россия
сейчас же приняла восставших под свое покровительство, и, ока­
зав им поддержку в двух войнах, она обеспечила внутреннюю не­
зависимость Сербии. Кто решил исход борьбы во время греческого
восстания? Не заговоры и бунты янинского паши, не сражение
при Наварине, не французская армия в Морее, не лондонские кон­
ференции и протоколы, а Дибич, вступивший с русской армией
в долину Марицы. И в то время, как Россия без всяких стесне­
ний заменялась расчленением Турции, западно-европейские ди­
пломаты не уставали читать проповеди на тему о сохранении sta­
tus quo и о неприкосновенности Турции. Пока эта традиция оста­
нется лейтмотивом дипломатии западно-европейских держав, де­
вять десятков всего населения Европейской Турции будут искать
в России свою опору, своего освободителя, своего мессию.

598

«Предположим на время, что греко-славянский полуостров
освободился от турецкого ига, что там существует правительство,
лучше приспособленное к потребностям населения. Как сложи­
лось бы в этом случае положение России?
«Известно, что в каждом государстве на Балканском полу­
острове, которое сумело вполне или отчасти сделаться независи­
мым, сейчас же развивалась сильная антирусская партия. Если
это было общим явлением еще в то время, когда вассальные госу­
дарства считали Россию единственной защитницей против турец­
кого гнета, то с еще большей вероятностью можем мы ожидать это­
го, когда окончательно исчезнет страх перед турками.
«Не вспыхнет ли всеобщей войны, когда исчезнет турецкое
владычество на Босфоре, когда различные национальности и ре­
лигии на Балканском полуострове почувствуют себя свободными,
когда настежь раскрыты будут двери махинациям и интригам, про­
тиворечивым вожделениям и интересам всех европейских великих
держав? Такой вопрос задает себе трусливая рутина дипломатии.
«Конечно, нечего ожидать, что Пальмерстоны, Эбердины, Кла­
рендоны и другие министры иностранных дел в состоянии сделать
это. Одна мысль о чем-либо подобном повергает их в ужас. Но,
кто, при изучении истории научился наблюдать вечную смену че­
ловеческих судеб, в которой остается постоянным только непосто­
янство, неизменным только изменение; кто следил за железным
ходом истории, колеса которой безжалостно катят через обломки
великих государств и без всякого сострадания раздавливают це­
лые поколения; кто знает, что никакое демагогическое воззвание,
никакая возмутительная прокламация не оказывают такого огром­
ного революционного воздействия, как простые голые факты чело­
веческой истории; кто в состоянии схватить революционизирующий
характер современной эпохи, когда пар и ветер, электричество и
печатный станок, артиллерия и золотые россыпи, соединившись
вместе, в течение одного года производят больше изменений и ре­
волюций, чем прежде производило целое столетие,— кто видит и
понимает все это, тот не убоится поставить этот исторический во­
прос только потому, что единственное верное решение его может
повлечь за собой европейскую войну.
«Но правительства с их старомодной дипломатией никогда не
сумеют справиться с этим затруднением. Как и решение многих
других вопросов, так и решение восточного остается на долю
европейской революции. В этом утверждении нет ничего невероят­
ного. Со времени 1789 г. революция охватывает все более обшир­
ные области, границы ее становятся все шире и шире. Ее по­

599

следними
пограничными
пунктами
были
Вар­
шава,
Дебречин,
Бухарест;
крайними
пункта­
ми
ближайшей
революции
будут
Петербург
и
Константинополь. Это — два наиболее уязвимых места,
где можно нанести удар русскому антиреволюционному колоссу.
«Составлять теперь точный план раздела Европейской Турции
было бы только праздной фантазией. Можно было бы придумать
чуть ли не двадцать таких схем, из которых каждая была бы так
же осуществима, как и другая. Но мы не имеем никакой охоты за­
ниматься праздными фантастическими проектами и предпочитаем
сделать несколько общих выводов из вполне достоверных фактов.
А с этой точки зрения, интересующий нас вопрос представляет две
стороны.
«Во-первых, не подлежит никакому сомнению, что полуостров,
называемый Европейской Турцией, представляет естественную
наследственную область южно-славянской расы. Из двенадцати
миллионов населения к ней принадлежит семь. Она владеет этой
областью уже 1200 лет. Если не считать немногочисленной группы,
которая, несмотря на славянское происхождение, усвоила гре­
ческий язык, ее главными конкуррентами являются турецкие или
арнаутские варвары, которые давно уже показали себя закорене­
лыми врагами всякого прогресса. Наоборот, южные славяне вну­
три страны являются исключительными носителями цивилиза­
ции. Они еще не образовали нации, но в Сербин они составляют
здоровое и относительно цивилизованное ядро нации. Сербы имеют
уже свою историю, свою литературу. Своею независимостью они
обязаны одиннадцатилетней мужественной борьбе против зна­
чительно превосходившего их численностью врага. В последние
двадцать лет они сделали большие культурные успехи, и христи­
ане во Фракии, Болгарии, Македонии и Боснии смотрят на них.
как на средоточие, вокруг которого все они соберутся во время
предстоящей борьбы за независимость. Можно с уверенностью
сказать, что, чем больше окрепнет Сербия и сербская националь­
ность, тем дальше будет оттеснено на задний план прямое русские
влияние на турецких славян. Ибо Сербия, чтобы сохранить свое
положение независимого государства, должна была заимствовать
у Западной Европы политические учреждения, школы, науч­
ные познания, промышленную технику. Именно этим об’ясняется
и та аномалия, что, несмотря на покровительство России, Сербия
со времени своего освобождения является конституционной мо­
нархией.

600

«Пусть кровное родство и общая религия создают общие связи
между русскими и южными славянами,— все же интересы их
разойдутся с того дня, когда последние освободятся от турецкого
ига. Потребности торговли, возникающие из географического поло­
жения обеих стран, легко об’ясняют это явление. Россия, предста­
вляющая сплошную континентальную массу, производит непо­
средственным образом земледельческие продукты, но в будущем
она будет производить и продукты промышленности. Греческославянский полуостров имеет, правда, относительно небольшие
размеры, но его растянутые берега омываются тремя морями, из
которых одно принадлежит ему целиком; он представляет, глав­
ным образом, торговую страну с преобладанием транзитной тор­
говля, хотя имеет в своем распоряжении все средства для самосто­
ятельного производства. Хозяйство России стремится к монопо­
лии, хозяйство южных славян — к расширению. Кроме того, они
являются конкуррентами в Средней Азии; в то время, как Россия
живейшим образом заинтересована в том, чтобы там сбывались
только ее собственные продукты, южные славяне уже теперь не
менее сильно заинтересованы в том, чтобы сбывать на восточном
рынке продукты Запада. Мыслимо ли поэтому, чтобы между эти­
ми нациями царило согласие? Турки, южные славяне и греки уже
имеют более общие интересы с Западной Европой, чем с Россией.
А когда железные дороги, которые теперь идут от Остенде, Гавра
и Гамбурга к Будапешту, будут продолжены до Белграда и Кон­
стантинополя, то влияние западной цивилизации и западной тор­
говли на юго-востоке Европы станет еще прочнее.
«С другой стороны, славяне Турции в особенности сильно стра­
дают от гнета целого класса военных землевладельцев, которых
они должны содержать. Эти военные гарнизоны соединяют все
общественные функции, как военные, так и гражданские и судеб­
ные. А что иное представляет собою русская правительственная
система всюду, где она не сплетена тесно с феодальными учрежде­
ниями, как не такую же военную оккупацию, где гражданские
власти и судебная иерархия организованы на военный лад и где
народ должен все это оплачивать? И кто думает, что такая систе­
ма соответствует южно-славянскому характеру, пусть бросит
взгляд на историю Сербии с 1804 г. Кара-Георгий, основатель серб­
ской независимости, был покинут народом, и Милош Обренович,
восстановитель независимой Сербии, был выгнан с позором из
страны: оба они пытались ввести русский автократический режим
с его необходимыми аксессуарами: взяточничеством, полувоенной

601

бюрократией и эксплоатацией со стороны всяких сатрапов или па­
шей разного калибра.
«Только в этом может состоять окончательное решение вопроса.
Как история, так и современные факты указывают на необходи­
мость создания свободного независимого государства на развали­
нах Турецкой империи. Уже ближайший революционный взрыв
может повлечь за собою давно подготовляющийся конфликт меж­
ду русским абсолютизмом и европейской демократией. И Англия —
какое бы правительство ни стояло у власти — должна занять опре­
деленное положение в этом конфликте. Она не может допустить,
чтобы Россия овладела Константинополем. Она должна вступить
в союз с врагами царя и способствовать образованию независимо­
го славянского государства на месте старческой, сгнившей Вы­
сокой Порты».
Не все предсказания Маркса оправдались. В течение послед­
них 50 лет произошли крупные перемены в области политических
и экономических отношений, которые нельзя было предвидеть на­
кануне крымской войны. Едва антагонизм между Францией и Ан­
глией, определявший политику последней на Балканском полу­
острове» в XVIII и еще в первой половине XIX столетия, сменился
антагонизмом между Англией и Россией, как уже в средине 80-х
годов ясно стало, что главным соперником Англии на Балканским
полуострове является не Россия, а Германия вместе с Австрией.
Колоссальные успехи немецкой промышленности и торговли бы­
стро свели к минимуму экономическое влияние России и в Евро­
пейской Турции, и в Азиатской. О южно-славянских государствах
и говорить нечего. Мало того. Главным стражем независимости и
целости Турции стала теперь не Англия, а Германия. После захва­
та Египта на очередь стала оккупация независимой Аравии, капи­
талистическое «возрождение» Месопотамии, необходимость «стать
твердой ногой» на берегах Персидского залива. А во всех этих
предприятиях Англия встречает сопротивление не только со сто­
роны Турции, но также — и главным образом — со стороны Гер­
мании. Румыния, как и Австрия, давно уже превратились в аван­
посты германского капитализма против российских притязаний
на Балканский полуостров. То лаской, то угрозой Германия не­
уклонно выталкивает Россию с Ближнего Востока и толкает ее на
Дальний — сегодня против Японии, завтра против Китая.
А среди южно-славянских государств, рядом с сербским, воз­
никло новое, болгарское, которое оказалось не менее строптивым
но адресу своих «освободителей», чем во время оно «неблагодар­
ные» сербы.

602

За 17 октября 1905 г. последовало 24 июля 1908 г. в Констан­
тинополе. В этом отношении предсказание Маркса буквально
оправдалось. Но status quo рухнул не только на Ближнем Восто­
ке. На этот раз волна европейской революции докатилась не толь­
ко до Константинополя: после первого приступа (5 августа 1906 г.),
кончившегося неудачей, она захлеснула 13 июля 1909 г. также Те­
геран. Теперь она докатилась к извечному воплощению status
quo — к Пекину.
И никто не работает так усердно, чтобы проложить ей дорогу,
как все те же охранители status quo. Все изменилось в течение
последних 50 лет, но неизменными остаются старая рутина и тра­
диционная неподвижность мысли европейских «государственных
мужей»!
1913.

603

МАРКС И ЭНГЕЛЬС
О ПОЛЬСКОМ ВОПРОСЕ

I.

(Введение).
Известно, какую выдающуюся роль во всех программах евро­
пейской демократии после июльской революции играл лозунг вос­
становления независимой Польши. Сочувствие к угнетенным по­
лякам сочеталось с ненавистью к главнейшим участникам «священ­
ного союза», к русскому царизму, и в восстановлении Польши усма­
тривали лучшее средство для ослабления «варварской России» и
упрочения завоеваний предстоящей новой революции.
Как ни резко противопоставляет себя буржуазной демократии
демократия пролетарская, как она выразилась в произведениях
Маркса и Энгельса, все же она заимствовала из буржуазной поли­
тической программы, вместе с другими политическими требова­
ниями, и требование восстановления независимой Польши. Отли­
чие лишь в том, что оба основателя научного социализма стара­
лись подкрепить это требование новыми доводами, а также с са­
мого начала стремились противодействовать иллюзиям польских
революционеров.
Было бы, однако, ошибочно думать, что взгляды их на поль­
ский вопрос оставались неизменными в течение всего того времени,
когда продолжалась их совместная теоретическая работа, т.-е. от
1844 г. до смерти Маркса (1883), и, если иметь в виду дальше взгля­
ды одного Энгельса,— до смерти последнего (1895). Она так же
изменялась, как и их позиция в других вопросах. Следует к тому
же принять во внимание,— а об этом часто забывают,— что взгляды
Маркса и Энгельса не всегда совпадали, что те взгляды, которые
считались их общими взглядами, являлись результатом борьбы
мнений между ними; далее, что во многих вопросах их мнения уже
потому не всегда совпадали, что Маркс и Энгельс приходили к ним,
исходя из различных — как научных, так и практических — пред­
посылок.

607

В дальнейшем я пытаюсь впервые собрать воедино мнения
Маркса и Энгельса по польскому вопросу, и притом одинаково как
их совместные выступления, так и те их заявления, которые они
делали в том или ином случае в течение сорока лет каждый от­
дельно и из которых многие до сих пор оставались неизвестны.
Я ставлю себе задачу чисто повествовательную. Я заранее отказы­
ваюсь от всякой критики даже тогда, когда взгляды Маркса и Эн­
гельса прямо требуют ее. Целью моей работы является исключи­
тельно стремление представить по возможности исчерпывающий
вопрос.
II.
После польского восстания 1830—31 г.г., сделавшего невоз­
можным поход «священного союза» против революционной Фран­
ции, подобно тому, как восстание 1794 г. расстроило совместное вы­
ступление абсолютистских держав,— Польша вплоть до 1846 г. оста­
валась видимо совершенно спокойной. Несмотря на это, период
этот был для революционной польской эмиграции временем вну­
тренней борьбы и самокритики. Отдельные попытки вызвать в
Польше новое восстание кончались неудачей. Но с каждым
днем становилась все более глубокой пропасть между аристокра­
тической частью польской эмиграции, придававшей громадное
значение помощи западно-европейских правительств, и демокра­
тической ее частью, стремившейся сблизиться с западно-европей­
ской демократией 1).
Сосредоточием польского движения являлась сперва Франция
(Париж, Пуатье, Безансон). Впоследствии часть поляков перебра­
лась, добровольно или будучи выслана французским правитель­
ством, в Лондон и Брюссель. В Брюсселе жил известный польский
историк Иоахим Лелевель, которого застали там в 1845 г.
Маркс и Энгельс 2). В Лондоне мы находим Людвига Обор­
ского, который в 40-х годах участвовал там во всех междуна­
родных манифестациях и поддерживал тесные дружеские от­
ношения как о чартистами, так и с членами Немецкого Ком­
мунистического Рабочего Союза, в особенности с Карлом Шап1)

Ср. «Emigracja polska od 1631 do 1863. Krótki rys historyczny».
Lipsk, 1865; «Demokracia polska na emigracji, wyjątki z pism W. Heltmana»,
Lipsk, 1866; L. Gadan, «Emigracja polska», Krakow, 190l.
2)
«L. Lewaszkiewicz, «Notice sur la vie de Joachim Lelewel»,
Bruxelles, 1862. Письмо Лелевеля к Марксу напечатано в книге последнего
«Herr Vogt», S. 188.

608

пером. В Портсмуте возникла также первая польская революци­
онная организация («Народ Польский»), включившая в свою про­
грамму уничтожение частной собственности. Но гораздо большим
влиянием пользовалось самое активное в то время польское рево­
люционное общество («Польское демократическое общество»),
основанное еще в 1832 г. в противовес руководимой Чарторый­
ским аристократической части эмиграции. Главную причину не­
удачи польской революции польские демократы видели в эгоисти­
ческих тенденциях аристократии. Они полагали, что спасение Поль­
ши не только в вооруженном восстании, но и в одновременной с
ним радикальной и демократической революции. Они хотели по­
этому апеллировать к народу, к крестьянству, и, в соответствии с
этим, включили в свою программу требование освобождения кре­
стьян и крестьянского землевладения от феодального гнета. В этом
направлении общество при помощи своих агентов развило дея­
тельную пропаганду во всех трех частях Польши 1).
В 1845 г. под влиянием секций, работавших в Пруссии и Ав­
стрии, общество решилось подготовить новое восстание. План воен­
ных действий должен был выработать член правления генерал
Мерославский. В декабре 1845 г. последний отправился в
Познань и Краков. 24 янв. 1846 г. в Кракове было учреждено на­
циональное правительство, которое затем выпустило 22 февраля
манифест, обещавший крестьянам уравнение в правах, равно как
свободное владение обрабатываемой ими в течение столетий зем­
лею 2).
Как известно, восстание это кончилось неудачно. Мерослав­
ский уже 12 февраля 1846 г. был арестован в Познани. В русской
Польше оно выразилось лишь в быстро подавленной вспышке в
Седлеце. В Галиции сами крестьяне помогали подавлять восстание.
Последний остаток старой независимой Польши, независимая рес­
публика Краков была присоединена к Австрии.
Но это восстание вновь пробудило в европейской демократии
симпатии к несчастной Польше. Оно явилось прологом революци­
онных движений, наполнивших весь 1847 год и закончившихся
революцией 1848 г. Определенно социальный характер восстания,
1)

Ср. В. Limanowski, «Historja ruchu spolecznego w XIX stuleciu»,
Lwow,
1890;
W.
Narkiewicz-Jodko
i
S.
Dyksztein,
«Polski
sozyalizm utopijny na emigracji», Krakow, 1907; S. Szpotańsky, «Lud
Polski», Lwow, 1907.
2) A. Piller, «Historya Powstania narodu polskiego w 1861—64», Paryź,
1867—71, том третий; Krajewski, «Tajne związki polityczne w Galicyi, 1833—
1841», Lwow, 1903; B. Limanowski, «Historya demokracji polskiej w
epoce, porazbiożowej», Zurych, 1901. Девятый отдел.

39

609

выгодно отличавший его от восстания 1830—31 гг., попытка апел­
лировать к самому народу, кончившаяся таким трагическим обра­
зом, завоевали теперь полякам новые симпатии и в рабочем классе.
Можно сказать, что восстание Польши лишь со времени краковско­
го восстания сделалось одним из основных принципов внешней
политики рабочего класса в Англии, Франции и Германии. То, что
раньше напоминало скорее симпатии к угнетенным грекам, что в
сущности являлось стремлением немногих идеологов или ни к
чему не обязывающим участием образованных слоев, — стало те­
перь общим требованием рабочего класса, начинавшего свою осво­
бодительную борьбу. Так восстановление Польши, наравне с борь­
бою итальянцев и венгерцев за свою национальную самостоятель­
ность, стало одним из практических интересов международного
демократического движения.
Это об’ясняет нам, почему с 1847 г. польский вопрос неизменно
стоит в порядке дня каждого значительного международного со­
брания европейских демократов. Подобно уже упомянутому Л.
Оборскому, который выступает в Лондоне членом международной
организации «Fraternal Democrats», польские эмигранты в Брюс­
селе — Лелевель, Люблинер и др.— принимают участие в создании
«Association
démocratique»,
председателем
которой
являлся
Жотран, а товарищами председателя — Маркс и Имбер (ноябрь
1847 г. 1).
По поручению этого общества Маркс передал «Братским Демо­
кратам» в Лондоне сочувственный адрес, когда отправился с Эн­
гельсом в Лондон для участия на конгрессе другого международ­
ного общества, всего лишь за несколько месяцев перед тем осно­
ванного «Союза Коммунистов». Маркс выполнил поручение в со­
брании, созванном 29 ноября 1847 г. обществом «Братских Демо­
кратов» в память польского восстания 1830 г.: в этом собрании он
и Энгельс впервые говорили публично о польском вопросе и о его
значении для европейского пролетариата 2).
1)

Ср. L. Bertrаnd, «Histoire de la démocratie et du socialisme en
Belgique depuis 1830», Bruxelles, 1906, I, стр. 250—70; Jottrand, L. «CharlesLouis Spilthorn», Bruxelles, 1872.
2) Отчет об этом собрании дали «Немецк. Брюсс. Газета» от 9 и 12/XII и
парижская «Реформа» от 5. XII. 1847.— Последний отчет перепечатан в издании
III. Андлера «Комм. Манифеста» («Социал. Библиотека», № 8). Париж, 1901, стр.
76—79, а также вместе со второй статьей «Реформы», приписываемой Эн­
гельсу, в «Документах Социализма» Бернштейна, I, 218—224.— Фр. Меринг, «Ма­
териалы для партийной истории», «Neue Zeit», XX, 2, 545—548, воспроизводят
речи Маркса и Энгельса по тексту «Нем. Брюсс. Газ.» См. также Е. Dolléans. «Le
chartisme», Paris, 1913, I, 397—404.

610

В своей речи Маркс рассматривает польский вопрос, как часть
общей освободительной борьбы народов, которую он ставит в
связь с радикальным изменением отношений собственности,
и выступает, как международный коммунист, ожидающий этого
освобождения от социальной революции:
«Для того, чтобы народы могли действительно об’единиться,
они должны обладать общими интересами. Но для того, чтобы их
интересы стали общими, должны быть уничтожены современные
отношения собственности, ибо современные отношения собствен­
ности обуславливают взаимную эксплоатацию народов: в уничто­
жении современных отношений собственности заинтересован лишь
один рабочий класс. Да и он только один обладает средствами для
выполнения этого. Победа пролетариата над буржуазией является
вместе с тем победой над национальными и промышленными столк­
новениями, которые ныне враждебно противопоставляют один про­
тив другого различные народы. Победа пролетариата над буржуа­
зией является поэтому одновременно и сигналом к освобождению
всех угнетенных наций.
«Впрочем, старая Польша погибла, и мы, меньше кого бы то ни
было, хотели бы ее восстановления. Но погибла не только старая
Польша. Погибла старая Германия, старая Франция, старая Анг­
лия, погибло все старое общество. Но гибель старого общества не
составляет утраты для тех, кому нечего терять в старом обществе,
а таких громадное большинство во всех современных государ­
ствах. Напротив, они лишь выиграют от гибели старого общества,
которая повлечет за собою возникновение нового общества, уже
больше не основанного на классовых противоречиях.
«Из всех стран в Англии наиболее развились противоречия
между пролетариатом и буржуазией. Победа английских пролета­
риев над английской буржуазией имеет поэтому решающее значе­
ние для победы всех угнетенных над их угнетателями. Польша в
виду этого будет освобождена не в Польше, а в Англии. Вам, чар­
тистам, поэтому незачем высказывать благочестивые пожелания
об освобождении угнетенных наций. Разите своих собственных
внутренних врагов, и вы тогда сможете питать гордое сознание,
что поражаете при этом все старое общество».
Иначе выступает Энгельс, который, в отличие от Маркса,
говорит в качестве немецкого демократа, желающего доказать, по­
чему немецкая демократия особенно заинтересована в освобожде­
нии Польши. Во второй части своей речи он говорит в том же духе,
что и Маркс:

39*

611

«Позвольте мне, друзья мои, в виде исключения выступить
сегодня в моем качестве немца. Мы, немецкие демократы, особен­
но заинтересованы в освобождении Польши. Немецкие монархи
извлекают выгоду из раздела Польши, немецкие солдаты и по се­
годня еще угнетают Галицию и Польшу. Мы, немцы, и прежде
всего мы, немецкие демократы, должны позаботиться о том, чтобы
смыть это пятно с нашей нации. Ни одна нация не может освобо­
диться, продолжая угнетать другие нации. Освобождение Герма­
нии, таким образом, не может совершатся, пока не произойдет
освобождения Польши от гнета немцев. И потому Польша и Герма­
ния имеют общий интерес, и потому польские и немецкие демо­
краты могут сообща работать над освобождением обеих наций.
«Я держусь также того мнения, что первый решительный удар,
который будет иметь своим последствием победу демократии, осво­
бождение всех европейских стран, будет нанесен английскими
чартистами; я провел в Англии много лет и в течение этого времени
открыто примыкал к чартистскому движению. Но английские чар­
тисты восстанут первые потому, что именно в Англии борьба ме­
жду буржуазией и пролетариатом наиболее ожесточенная. А по­
чему она наиболее ожесточенная? Потому, что в Англии, благодаря
современной промышленности, благодаря машинам, все угнетен­
ные классы слились в единый многочисленный класс, объединен­
ный общими интересами, в класс пролетариата; потому что в силу
этого на противоположном полюсе об’единились в единый класс
буржуазии все классы угнетателей. Это упростило борьбу, и по­
этому ее можно будет кончить одним решительным и сильным уда­
ром. Разве это не так? Аристократия не обладает уже в Англии
никакой властью, буржуазия господствует одна, ведя на поводу
аристократию. Но буржуазии противостоит вся народная масса,
об’единенная в могучую фалангу, победа которой над господству­
ющими капиталистами надвигается все ближе. И этим уничто­
жением противоположных интересов, которые раньше поддержи­
вали рознь различных групп рабочих, этим уравнением положе­
ния всех рабочих вы обязаны машинному производству; без ма­
шинного производства не было бы чартизма, и если даже оно вре­
менно ухудшило ваше положение, то все же именно благодаря
этому оно делает нашу победу возможной. Но не только в Англии,
во всех других странах оно оказало такое же воздействие на рабо­
чих. В Бельгии и Америке, в Германии машинное производство
уравняло положение всех рабочих и изо дня в день все более урав­
нивает его; во всех этих странах рабочие заинтересованы в одном
и том же, а именно — в низвержении угнетающего их класса, бур-

612

жуазии. Это уравнение положения, это отождествление партийных
интересов рабочих всех наций представляют собою результат
машинного производства, которое поэтому остается величайшим
историческим прогрессом.
«Что вытекает из этого для нас? В виду того, что положение
рабочих всех стран одинаково, что одинаковы их интересы и одни
и те же у них враги, они должны бороться совместно, должны
об’единению буржуазии всех народов противопоставить об'едине­
ние рабочих всех народов».
Упомянутое собрание 29 ноября 1847 г. было, однако, не един­
ственным, на котором Маркс и Энгельс выступали перед февраль­
ской революцией по польскому вопросу. Почти перед самой рево­
люцией они оба говорили в собрании, устроенном «Демократиче­
ским обществом» в Брюсселе во вторую годовщину краковского
восстания, или, вернее, манифеста национального правительства.
Факт этот до сих пор остается неизвестным всем вообще биогра­
фам Маркса и Энгельса, также и Луи Бертрану, который в своем
названном выше сочинении посвящает много страниц «Демократи­
ческому обществу».
Собрание было организовано с помощью польских демократов
Лелевеля и Люблинера. Ораторами выступали: бельгиец Сено,
Маркс,
Энгельс,
Лелевель
и
рабочие
Кате,
Пелле­
ринг, Валлау. Речей последних не сохранилось, зато имеются
все остальные 1).
Речь Маркса построена теперь совсем иначе, чем произнесен­
ная раньше в Лондоне. Он хочет выяснить своим слушателям зна­
чение краковского восстания. Он подчеркивает необходимую связь
между политическим и социальным вопросами. Славный пример,
данный краковским восстанием всей Европе, он видит в том, что
оно связало дело национального освобождения с делом демокра­
тии и освобождения угнетенного класса. Именно поэтому освобо­
ждение не феодальной Польши, а демократической Польши стано­
вится делом чести всех европейских демократов. Энгельс, со своей
стороны, доказывает, что неудача краковского восстания была
победой демократической Польши над старой аристократической
Польшей; что борьбе поляков против их угнетателей должна пред1)

Обе речи полностью напечатаны в брошюре, ныне весьма редкой, по
моим сведениям, имеющейся лишь в библиотеке имени Антона Менгера в ин­
ституте общественных наук венского уннверсистета: «Célébration, à Bruxelles
du deuxième anniversaire de la révolution polonaise du 22 février 1846. Dis­
cours prononcé par MM. A. S. Senault, Karl Marx, Lelewel, F. Engels et Louis
Lubliner, avocat». Bruxelles. C. G. Vogler. 1848.

613

шествовать борьба между самими поляками. Поэтому он критикует
восстание 1830 г., которое, по характеру своему, скорее было кон­
сервативным. Лишь один член правительства — Лелевель по­
нимал, что сделать революцию популярной можно единственно
при условии уничтожения привилегий аристократии и раскрепо­
щения крестьян, равно как и изменения позорного положения
евреев. Только краковское восстание превратило польское дело в
дело всех народов, из сочувственной фразы превратило его в прак­
тический вопрос для всех демократов. Особенно должна радо­
ваться Германия, так как в лице демократической Польши у нее
появился верный союзник, имеющий те же интересы. Ведь, первый
предпосылкой освобождения Германии и Польши является поли­
тическое революционизирование Германии, падение Пруссии и Ав­
стрии, оттеснение России за Днестр и Двину.
В духе этих речей Маркс и Энгельс заявляют также в появив­
шемся тогда «Коммунистическом Манифесте»:
«Среди поляков коммунисты поддерживают партию, которая
ставит аграрную революцию необходимым условием национального
освобождения,— ту самую партию, которая вызвала краковское
восстание 1846 г.».
III.
Лишь полное знакомство с обеими брюссельскими речами
делает вполне понятной позицию Маркса и Энгельса в польском
вопросе во время революции 1848 г.
Те же принципы отстаивают они, приводя только больше исто­
рических доводов и в полемической форме, против представителей
буржуазных партий во франкфуртском парламенте, в своих статьях
в «Новой Рейнской Газете», которые Меринг собрал под общим за­
главием «Прения по польскому вопросу во Франкфурте» 1).
«Один французский историк сказал: «Существуют необходи­
мые народы» («Il у a des peuples nécessaires»). К числу этих не­
обходимых народов в XIX столетии принадлежит, безусловно, на­
род польский.
«Но национальное существование Польши ни для кого не
является более необходимым, чем как раз для нас, немцев.
«На что в первую очередь опирается с 1815 г., даже отча­
сти со времени первой французской революции, власть реакции
в Европе? На русско-прусско-австрийский «священный союз». А
1)

Gesummelte Schriften von
F. Mehring». Band III, SS. 134—182.

614

Marx

und

Engels,

herausgegeben

von

что объединяет этот «священный союз»? Раздел Польши, из которого
извлекали выгоду все три союзника.
«Пропасть, которую эти три державы вырыли между различ­
ными частями Польши, служит связью, соединяющей их друг с
другом,
совместный
грабеж
сделал
их
солидарными
друг с другом.
«С момента первого ограбления Польши, Германия попала в
зависимость от России. Россия приказала Пруссии и Австрии
оставаться абсолютными монархиями, и Пруссия сАвстрией дол­
жны были повиноваться. И без того слабые и скромные усилия,
в особенности, прусской буржуазии, завладеть властью потерпели
полное крушение, в виду невозможности отделиться от России, в
виду поддержки, которую Россия оказывала феодально-абсолю­
тистскому классу в Пруссии.
«К этому присоединилось и то обстоятельство, что с самой пер­
вой попытки подавления со стороны союзников поляки не только
повели вооруженную борьбу за свою независимость, но вместе с тем
революционно выступили против своих внутренних общественных
отношений.
«Раздел Польши совершился благодаря союзу высшей феодаль­
ной аристократии Польши с тремя участвующими в разделе дер­
жавами. Он отнюдь не представлял собою прогресса, как это утвер­
ждает экспоэт г. Иордан, он являлся последним средством в ру­
ках высшей аристократии спастись от революции, он был от на­
чала до конца реакционным.
«Следствием уже первого раздела явился вполне естественно
союз остальных классов, т.-е. дворянства, буржуазии городов и
отчасти крестьян, как против угнетателей Польши, так и против
отечественной высшей аристократии. Конституция 1791 показы­
вает, что поляки уже тогда вполне понимали, что их националь­
ная независимость неразрывно связана с падением аристократии
и с аграрной реформой внутри страны.
«Обширные земледельческие области между Балтийским и
Черным морями могут избавиться от патриархально-феодального
варварства лишь при посредстве аграрной революции, которая
превратит крепостных или обязанных барщиной крестьян в сво­
бодных землевладельцев,— революции, совершенно аналогичной
французской революции 1789 г. в деревне. Польская нация имеет
ту заслугу, что первая провозгласила это среди всех соседних с нею
земледельческих стран. Первой попыткой реформы явилась кон­
ституция 1791 г.; во время восстания 1830 года аграрная револю­
ция была выдвинута Лелевелем, как единственное средство спа-

615

сти страну, но слишком поздно была признана сеймом: во время
восстаний 1847 и 1848 г.г. она была открыто провозглашена.
«С первого дня своего покорения поляки стали действовать
революционно и этим заставили своих угнетателей сохранять па­
триархально-феодальные отношения не только в Польше, но и в
прочих своих владениях. И, действительно, со времени краков­
ского восстания 1846 г. борьба за независимость Польши делается
вместо с тем борьбою аграрной демократии — единственной воз­
можной в Восточной Европе — против патриархально-феодального
абсолютизма.
«И поэтому до тех пор, пока мы помогаем угнетать Польшу,
пока мы приковываем часть Польши к Германии, пока мы остаемся
прикованными к России и русской политике,— до тех пор мы не
сможем и у самих себя основательно покончить с патриархальнофеодальным абсолютизмом.
«По восстановление Польши и установление ее границ с Гер­
манией не только необходимы, это в то же время легче всего раз­
решимый вопрос из числа всех политических вопросов, возникших
в Восточной Европе со времени революции. Борьба за свою неза­
висимость всех племен, пестро перемешанных южнее Карпат, отли­
чается гораздо более сложным характером и требует много больше
крови, осложнений и вызовет более упорную междоусобицу, чем
польская борьба за независимость и установление границы между
Германией и Польшей.
«Разумеется, речь идет не о создании призрачной Польши, а
об образовании жизнеспособного государства. Польша должна по­
лучить, по крайней мере, границы 1772 г., должна сохранить не
только бассейны, но и устья своих крупных рек и получить, по
крайней мере, на Балтийском море обширную береговую полосу».
Критика польской аристократии здесь еще резче, чем в брюс­
сельских речах. Только Польша крестьянской демократии, одно­
временно с восстановлением национального существования совер­
шающая аграрную революцию, только независимая Польша, вла­
деющая балтийским побережьем и устьями польских рек. только
такая Польша может представить собою непреодолимую преграду
русскому царизму. И гарантия, неизбежность восстановления та­
кой именно Польши заключается не в развитии и укреплении исто­
рических традиций, а в том, что Польша сделалась революционной
частью России, Австрии и Пруссии, что она являлась очагом евро­
пейской демократии уже тогда, когда Германия погрязала в самой
плоской конституционной и бессодержательной идеологии.

616

И как могла Германия гарантировать все это Польше? Только
в том случае, «если бы она после революции имела мужество в
своих собственных интересах потребовать от России с оружием в
руках возвращения Польши».
Эта революционная война Германии против России привела
бы не только к освобождению Польши.
«Война с Россией была бы полным открытием и действитель­
ным разрывом со всем нашим позорным прошлым, была бы дей­
ствительным освобождением и об’единением Германии, являлась
бы утверждением демократии на развалинах феодализма и мимо­
летной мечты о господстве буржуазии. Война с Россией являлась
бы единственным возможным средством спасти нашу честь и наши
интересы в отношений к нашим ганзейским соседям, в особенности
в отношении Польши. На эту войну не отважились, и неизбежное
случилось: разбитая в Берлине солдатчина реакции подняла вновь
голову в Познани под предлогом спасения германской чести и на­
циональности, развернула знамя контр-революции и подавила на­
ших союзников — польских революционеров. И ограбленная Герма­
ния короткое время выражала одобрение своим победоносным вра­
гам. Был произведен новый раздел Польши, ему недоставало лишь
санкции германского национального собрания».
IV.
Не подлежит никакому сомнению, что нельзя придавать оди­
наковое значение, как выражению политических взглядов, частным
письмам диктуемым преходящими настроениями или особыми
условиями, и произведениями, с самого начала предназначенными
для печати. Тем не менее, и такие частного характера заявления
представляют собой, хотя бы с биографической точки зрения,
значительный интерес. Я поэтому даю здесь сводку всего того, что
содержится в переписке между Марксом и Энгельсом по польскому
вопросу. Ведь эта переписка за 1851—1864 годы часто является
единственным источником для уяснения взглядов Маркса и Эн­
гельса по различным вопросам.
Так, Энгельс подробно говорит о Польше в письме к Марксу
от 23 мая 1851 г.
«Чем более я задумываюсь над историческим развитием, тем
яснее становится мне, что поляки составляют nation foutue, на­
цию, которая лишь до тех пор может быть использована, как сред­
ство, пока Россия сама не втянута в аграрную революцию. С этого
момента у поляков не остается ни малейшего raison d'être. Поляки
во всю свою историю не делали никогда ничего иного, кроме того,

617

что вытворяли храбрые, опрометчивые глупости. Нельзя указать
ни на один такой момент, когда Польша, хотя бы лишь по отноше­
нию к России, с успехом представляла прогресс или совершила
что-нибудь имеющее, хотя бы некоторое, историческое значение.
Россия, напротив того, является действительно прогрессивной в от­
ношении Востока. Русское владычество при всей его бездарности,
при всей его славянской грязи, имеет цивилизующее значение для
областей Черного и Каспийского морей и Центральной Азии, для
Башкирии и татар; притом Россия впитала в себя гораздо больше
элементов образования и, в особенности, промышленных элементов,
чем Польша, по всей природе своей рыцарски-медвежья. Преиму­
ществом является уже то, что русское дворянство фабрикует, тор­
гуется, грабит, дает себя развращать и занимается всевозможными
христианскими и еврейскими делишками, начиная с императора и
князя Демидова и кончая паршивым боярином 14 класса, кото­
рый зовется лишь «благородием». Польша никогда не могла асси­
милировать инородные элементы. Немецкое население городов
остается немецким. А как Россия умеет русифицировать немцев
и евреев, красноречивым примером этого служит любой немец из
второго поколения, живущий в России. Даже евреи приобретают
здесь славянскую внешность.
Разительным образчиком «бессмертия» Польши служат напо­
леоновские войны 1807 и 1812 г.г. Бессмертным оказалась только
их беспредметная сварливость. К тому же, большая часть Польши,
так называемая Западная Россия, т. е. Белосток, Гродно, Вильно.
Смоленск, Минск, Могилев, Волынь и Подолия, после 1772 г. спо­
койно сносили, за небольшими исключениями, господство русских,
ils n’ont pas bougé, если не считать тут и там горсти горожан и
дворян. Четверть Польши говорит по-литовски, четверть — по-бело­
русски, небольшая часть — по-малорусски, а собственно польская
часть на целую треть подверглась германизации.
«К счастью, мы в «Новой Рейнской Газете» не взяли на себя
никаких других определенных обязательств по отношению к поля­
кам, кроме неустранимого требования, — восстановления Польши
в соответствующих границах, — и то при условии аграрной рево­
люции. Я уверен, что эта революция совершится полностью раньше
в России, чем в Польше, в виду национального характера России
и большего развития в ней буржуазных элементов. Что значат Вар­
шава и Краков против Петербурга, Москвы, Одессы и т. д.!
«Вывод: отобрать у поляков на Западе все, что только можно,
занять их крепости немцами под предлогом охраны, особенно По­
знань, дать им действовать, послать их в огонь, поглотить их стра-

618

ну, подкармливая их видами на Ригу и Одессу, а в том случае,
если удастся расшевелить русских, заключить с ними союз и при­
нудить поляков подчиниться. Каждая пядь земли, которую мы
уступаем Польше на границе от Мемеля до Кракова, в военном от­
ношении совершенно уничтожает эту и без того плачевно слабую
границу и оставляет обнаженным все Прибалтийское побережье до
самого Штеттина.
«Я, впрочем, убежден, что при предстоящей вспышке все поль­
ское восстание ограничится познанским и галицийским дворян­
ством, плюс некоторое число случайных участников из королев­
ства, и что претензии этих рыцарей, если только они не встретят
поддержки со стороны французов, итальянцев, скандинавов и т. п.
и не будут усилены, благодаря чехо-словацким неурядицам, потер­
пят неудачу, в силу жалкого характера своего выступления. На­
ция, которая выставляет самое большее 20—30 тыс. человек, не
может сказать своего слова. А больше Польша, конечно, не выста­
вит» 1).
При сравнении этого выпада со статьями в «Новой Рейнской
Газете» сразу бросается в глаза крупное различие. У весьма им­
пульсивного Энгельса такую внезапную перемену позиции можно
отчасти об’яснить еще тем, что польская эмиграция, в происходив­
шей тогда борьбе между демократами и коммунистами, стала на
сторону первых. Правда, он останавливается только на вопросе
об уступках, какие «немцы» могут сделать полякам. В «Новой
Рейнской Газете» Энгельс тоже рассматривает поляков, как пре­
имущественно земледельческий народ, и к числу славянских на­
родов, имеющих будущность, относит также русских.
Ответ Маркса нам неизвестен. Вероятно, друзья вскоре имели
возможность обменяться в устной беседе мнениями по этому во­
просу при свидании, о котором они списывались в это время. Во
всяком случае, глава о польском вопросе в статьях, написанных
в 1851 и 1852 г.г. для «Нью-Йоркской Трибуны», отличается мень­
шим энтузиазмом и категоричностью, чем статья в «Новой Рейн­
ской Газете», которую Энгельс резюмирует для своей новой статьи.
Так как революция 1848 г. тотчас же пробудила у всех
угнетенных наций стремление к самостоятельному существо­
ванию и к обеспечению за собою права самим решать свои дела,
то было вполне естественно, что поляки потребовали без всяких ого­
ворок восстановления своей страны в границах прежней Польской
1)

См. «Der Briefwechsel zwischen F. Engels und K. Marx, herausgegeben
von A. Bebel und E. Bernstein», 1913, I, SS. 189—91.

619

республики 1772 г. Правда, эта граница уже в то время не явля­
лась правильной в качестве разграничительной линии между не­
мецкой и польской национальностями; из года в год она станови­
лась все неправильнее, поскольку усиливалась германизация. Од­
нако, немцы обнаружили такое воодушевление в пользу восстано­
вления Полыни, что должны были ожидать, что от них потребуют,
как первого доказательства искренности их симпатий, отказа от
своей добычи. Но, с другой стороны, нельзя было не поставить во­
проса: неужели же надо уступать целые области, населенные, глав­
ным образом, немцами, большие города, совершенно немецкие, на­
роду, который до сих пор не дал ни малейшего доказательства то­
го, что он способен выйти из состояния феодализма, опирающего­
ся на закрепощение сельского населения? Вопрос был достаточно
запутан. Единственно возможное решение давала война с Росси­
ей. Она делала вопрос о проведении границ между различными
революционными нациями второстепенным сравнительно с ос­
новным вопросом об установлении устойчивой границы против
общего врага. Поляки проявили бы больше сговорчивости по во­
просу о Западе, если бы получили обширные территории на Во­
стоке: Рига и Митава, в конце концов, явились бы в их глазах
не менее важными, чем Данциг и Эльбинг. Так как радикальная
партия в Германии считала необходимой войну с Россией, чтобы
поддержать движение на континенте, и исходила из того взгляда,
что национальное возрождение, хотя бы одной части Польши, дол­
ито неизбежно привести к такой войне, она оказывала поддерж­
ку полякам; напротив того, правящая партия буржуазии с
самого начала ясно видела, что национальная война против
России должна повлечь за собой ее собственное падение, ибо по­
ставит у кормила правления более деятельных и более реши­
тельных людей, а потому, с лицемерным энтузиазмом в пользу
распространения германской национальности, об’явила прусскую
Польшу, центр революционной польской агитации, интегральной
составной частью будущего германского государства. Обещания,
данные полянам в первые дни возбуждения, были позорно нару­
шены: польские отряды, сформированные с согласия правитель­
ства, были рассеяны и уничтожены прусской артиллерией, и уже
в апреле 1848 г., всего через шесть недель после берлинской рево­
люции, польское движение было задушено, и вновь пробуждена
старая национальная вражда между немцами и поляками. Эта вели­
чайшая и неоценимая услуга русскому самодержцу была сдела­
на обоими либеральными купцами и министрами Кампгаузеном и
Ганземаном. Следует еще заметить, что эта польская кампания

620

послужила первым шагом для того, чтобы вновь организовать и
исполнить доверием к своим силам ту самую прусскую армию, которая затем прогнала от власти либеральную партию и подавила
движение, над созданием которого так трудились господа Камп­
гаузен и Ганземан. Что посеешь, то пожнешь. Такова была участь
всех выскочек 1848 и 1849 г.г. от Ледрю Роллена до Шангарнье и
от Кампгаузена до Гайнау» 1).
На польском вопросе Маркс останавливается в 1853 г. в ста­
тьях, посвященных политике Пальмерстона и появившихся почти
одновременно в Нью-Йоркской Трибуне» и чартистской «Народ­
ной Газете» 2). Но тут мы имеем лишь беспощадное и саркастиче­
ское выяснение всех противоречий и всего лицемерия, отличающих
позицию Пальмерстона по отношению к Польше.
Но и позже у Маркса и Энгельса продолжали возникать сомне­
ния в правильности их старых взглядов. Чтобы решить их, они
продолжают основательно изучать польский вопрос. Об этом сви­
детельствуют несколько писем, относящихся к 1856 г. Так, 16 октя­
бря этого года Маркс пишет Энгельсу:
«Прилагаю при сем выдержку из книги Мерославското. Ты
знаешь, что он не лишен остроумия (esprit), но в книге этой сли­
шком много остроумия худого тона, именно много стиля amphi­
gourique, который вымучивают из себя французы с тех пор, как
сделались «глубокими» и перестали быть поверхностными воль­
терьянцами. Много в ней и подогретого воодушевления, при по­
мощи которого «непризнанные» национальности возвеличивают
свое прошлое. Ненависть к России, еще больше — к Германии, к
панславизму; в противовес последнему — свободная конфедерация
славянских народов во главе с поляками, как народом-Архимедом.
Решительно выдвигает социальную революцию в Польше, как
основную предпосылку политической; но пытается доказать пу­
тем исторической дедукции, доказывающей как раз обратное, что

1)

К. Маркс, «Революция и контр-революция в Германии». Нем. пер. К.
Каутского. Штуттгарт, 1896, стр. 59—61. Англ. пер. дочери Маркса Элеоноры
Маркс-Эвелинг под тем же заглавием, Лондон, 1896. Из переписки Маркса и Эн­
гельса видно, что бòльшая часть этих статей написана Энгельсом.
2) «Пальмерстон и Россия» в «Нью-Йоркской Трибуне» от 4/IX 1853, а
также в «Народной Газете» от 5 и «Вольной Печати» от 17/XI 1853; во второй
раз в лонд. изд. от 12/I 1856. Отдельный оттиск в «Политических Летучих
Листках» Тэкера под назв. «Пальмерстон и Польша»; в 1899 перепечатано в
сборнике «Жизнь лорда Пальмерстона» К. Маркса, под ред. дочери его Элео­
норы Маркс-Эвелинг. Лондон, 1899 г. (стр. 22—35 — оба раза изданы весьма не­
удовлетворительно).

621

структура старой аграрной общины (гмина — латинизированная
русская община) правильна» 1).
Хотя Маркс и выступает против тенденции польской эмигра­
ции, в том числе и Мерославского, произвести «дипломатическую
революцию под покровительством Луи Бонапарта и Пальмерсто­
на», он остается верным прежнему взгляду. «Меня, впрочем, при
изучении в последнее время польской истории заставил решитель­
но высказаться за поляков, — пишет он Энгельсу 2 декабря 1856
г.,— тот исторический факт, что интенсивность и жизненность всех
революций с 1789 г. почти точно определяются их отношением к
Польше. Польша представляет собою их «внешний термометр». Это
в деталях легко доказуемо по фактам французской истории. В на­
шей краткой немецкой революционной эпохе, а также в венгер­
ской, это бросается в глаза» 2).
В памфлете своем «Господин Фогт» Маркс подвергает уничто­
жающей критике руссофильские взгляды Карла Фогта.
«Вместо освобождения польской национальности от русских,
австрийцев и пуссаков, Фогт требует растворения и исчезновения
всего прежнего польского государства в России. Finis Poloniae!»
Особенно ярко подчеркивает Маркс опасность, грозящую в та­
ком случае Германии.
«Когда Россия по договорам 1815 г. аннектировала значитель­
но большую часть собственной Польши, она приобрела столь вы­
двинувшуюся на запад стратегическую позицию, таким клином
вдвинулась не только между Австрией и Пруссией, но и ме­
жду Вост. Пруссией и Силезией, что уже тогда прусские офицеры
(напр., Гнейзенау) обращали внимание на неприемлемость такого
соотношения границ с более сильным соседом. Но истинный смысл
и значение раздела вскрылись впервые лишь тогда, когда подавле­
ние Польши в 1831 г. отдало эту область на милость русских. Не­
обходимость держать Польшу в узде служила лишь поводом для
возведения крепостей крупнейших размеров — под Варшавой, Мод­
линым, Ивангородом. Действительной целью при этом было пол­
ное стратегическое господство в бассейне Вислы, создание базы для
нападения на север, юг и запад. Даже Гакстгаузен, восторженно
мечтающий о православном царе и обо всем русском, видит в этом
вполне определенную опасность и угрозу для Германии. Укреплен1)

Переписка, II, 129. Книга эта — L. Mioroslawski, «La nationalité
polonaiso dans l’équilibre européen», Paris, 1856 г. Очень подробные выписки
из нее найдены мною в бумагах Маркса, вместе с другими выдержками из
книг по польской истории.
2) «Переписка», 111—116.

622

ная позиция России на Висле угрожает Германии больше, чем все
французские крепости, вместе взятые, особенно с того момента, как
прекратится национальное сопротивление Польши, и Россия по­
лучит возможность располагать военной силой Польши, как своей
собственной наступательной силой» 1).
В аргументации «Новой Рейнской Газеты» не было этого, так
сказать, стратегического доказательства необходимости восстанов­
ления независимой Польши. Маркс полагал тогда, что «освобожде­
ние крепостных в духе русского правительства в сто раз повысит
наступательную силу России», — взгляд, который он впослед­
ствии изменил.

Польское восстание 1863 г. пробудило в Марксе и Энгельсе
новые революционные надежды. Немалую роль играло при этом
воспоминание о краковском восстании, которое представлялось им
предвестником революции 1848 г.
«Что скажешь ты о польской истории?— пишет Маркс Энгель­
су 13 февраля 1863 г.— Пока что несомненно, что опять в Европе
началась эра революции. И общее положение вещей хорошее. Но
добродушные иллюзии и почти детский энтузиазм, с которым мы,
перед февралем 1848 г., приветствовали революционную эпоху,
исчезли бесследно. Старые товарищи, как Веерт и др., погибли,
другие отпали или пропали, а нового поколения, по крайней мере,
еще не видать. К тому же мы теперь знаем, какую роль играет в
революциях глупость и как они эксплоатируются негодяями. Впро­
чем «прусские» мечтатели о национальном освобождении для «Ита­
лии» и «Венгрии» уже теперь оказались в затруднительном поло­
жении. Пруссаки не станут отрекаться от своих симпатий. Надо
надеяться, лава на этот раз потечет с Востока на Запад, а не наобо­
рот, так что на нашу долю не выпадет «чести» французской ини­
циативы» 2).
В следующем письме Маркс предлагает Энгельсу выпустить
от имени Лондонского Рабочего Общества манифест: «Ты должен
написать военную часть, т. е. о военно-политической заинтересо­
ванности Германии в восстановлении Польши. Я напишу часть
дипломатическую» 3).
Энгельс, который думал, что если эти «бравые молодцы»-поляки продержатся еще до 15 марта, то восстание вспыхнет
1)

См. Marx, «Herr Vogt», Лондон, 1860, стр. 78—79.
2) «Переписка», 111—116.
3) «Переписка», 111—117.

623

во всей России и что шансы на победу почти уже превышают воз­
можность поражения» 1), сейчас же одобряет план Маркса и предла­
гает следующий план брошюры: «1. Военное положение России в
отношении к Западу и Югу; 2.— Тоже после раздела Польши на три
части; 3.— Тоже после 1814 г.; 4. Положение России и Германии по­
сле восстановления Польши. (Тут надо будет сказать также о
Прусской Польше, о разграничении одноязычных областей и о ко­
личественных соотношениях смешанного населения). Все вместе, са­
мое большое, от трех до четырех листов. Заглавие: Германия и
Польша. Политико-военные заметки в связи с польским восста­
нием 1863 г.» 2).
События, однако, развивались гораздо быстрее, чем это ожи­
дали друзья. Притом, назначение Лангевича диктатором Маркс
признавал «подозрительным». В этом факте он мог усматривать по­
беду аристократической части польской эмиграции. Подозритель­
ными представлялись ему также отношения заграничного предста­
вительства польского национального правительства к английскому
и французскому правительству. Наконец, ему стало ясно, что со­
противление Пруссии очень сильно. И он писал 24 марта 1863 г.
Энгельсу:
«Политический вывод, к которому я пришел, таков. Финке и
Бисмарк в действительности правильно представляют прусский
государственный принцип: «государство» Пруссия (весьма отлич­
ное от Германии творение) не может существовать без нынешней
России и при самостоятельной Польше. Вся прусская история
приводит к этому заключению, к которому давно уже пришли гос­
пода Гогенцоллерны, включая и Фридриха II. Это патриотическое
сознание далеко превосходит ограниченный подданнический разум
прусских либералов. Таким образом, поскольку существование
Польши необходимо для Германии и невозможно рядом с Прус­
сией, поскольку это государство Пруссия должно быть уничтоже­
но. Или польский вопрос служит лишь для доказательства того,
что нельзя отстоять интересы Германии, пока существует гоген­
цоллернская вотчина» 3).
Из задуманной брошюры ничего не вышло. В августе 1863 г.
Маркс познакомился с полковником Лапинским, который, вместе
с Бакуниным, предпринял экспедицию для помощи восставшим
полякам, кончившуюся, однако, полным крахом. Как сообщает

1)

Письмо от 17.II.1863, там же, 118.
2) Там же, 120
3) «Переписка», 111—122.

624

Маркс Энгельсу 12 сект. 1863 г., в Лондоне Лапинский
ставил себе задачей: —
«набрать немецкий легион, хотя бы лишь в 200 человек, что­
бы выступить в Польше против русских с черно-краснозолотым
знаменем, отчасти, чтобы «привести в отчаяние» парижан, отча­
сти — чтобы увидеть, возможно ли еще каким бы то ни было пу­
тем образумить немцев в Германии. Недостает только денег. Здесь
будут сделаны попытки использовать для этой цели все немецкие
организации и т. п.» 1).
Между прочим, и лондонское немецкое рабочее образователь­
ное общество приглашало немецких рабочих в особом воззвании
к денежным сборам в пользу поляков. Принципиальное обоснова­
ние и выяснение значения польского вопроса для Германии явно
указывают на авторство Маркса 2 ).
От прежних заявлений воззвание отличается лишь тем, что, в
связи с прениями в прусской палате депутатов по поводу конвен­
ции Пруссии с Россией от 18 февр. 1863 г., дает описание пози­
ции буржуазных партий в польском вопросе.
«Громко протестовать против этого правительства поляков
немцами, являющегося вместе с тем предательством Германии и
Европы, должен немецкий рабочий класс в этот ответственный мо­
мент перед поляками, перед заграницей и во имя своей собствен­
ной чести. Огненными буквами должен он написать на своем зна­
мени восстановление Польши, после того, как буржуазный либе­
рализм стер со своего знамени этот славный лозунг».
И воззвание ставит в пример немецким рабочим поведение ан­
глийского рабочего класса, который массовыми митингами поме­
шал господствующим классам осуществить вмешательство в поль­
зу американских рабовладельцев 3).
VI.
Если придавать особенное значение событиям, которые послу­
жили в той или иной степени поводом для основания Между­
народного Общества Рабочих, то при этом известную роль играло
1)

Там же, 145—6.
2) Воззвание напечатано на голубоватой бумаге, без даты и без указания
места напечатания. Оригинал, из документов Лесснера, находится теперь в
Институте Маркса и Энгельса.
3)
За рамки нашей работы выходит сравнение с резолюцией по поль­
скому вопросу, проведенной Лассалем во Всеобщем Немецком Рабочем Союзе.
Разумеется, воззванию Маркса недостает умеренности, которую хвалит в лас­
салевской резолюции Герман Онкен. (См. Onekcn, Lassalle», II изд. Штуттгарт.
1912, стр. 403—4.

40

625

и польское восстание. Так, английские рабочие сошлись вме­
сте в Лондоне на митинг в Ст. Джемc-Голле 22 июля 1863 г. с
целью побудить свои правительства к энергичной интервенции в
пользу Польши. Но, когда состоялось собрание 28 сент. 1864 г. в
Ст. Мартинс-Голле, на котором возникло Международное Товари­
щество Рабочих, польское восстание было уже окончательно по­
давлено, а потому, составленный Марксом и опубликованный
в ноябре 1864 г. временным центральным советом учредительный
адрес ограничился лишь протестом против «бесстыдного одобре­
ния, лицемерных симпатий или идиотского равнодушия», с кото­
рыми господствующие классы взирали на умерщвление героиче­
ской Польши Россией. Положительных требований в польском во­
просе адрес, не бывший, впрочем, программой, не выставлял.
Само собою разумеется, Маркс делал все, что было в его си­
лах, чтобы побудить Международное Общество Рабочих включить
в свою программу восстановление Польши. В течение двух лет,
предшествовавших первому конгрессу Международного Общества
Рабочих, он пользовался каждым поводом для обоснования и
защиты этого требования. Так, в заседании временного цен­
трального совета 25 ноября 1864 г. была принята следующая ре­
золюция относительно Польши: «I. Борьба поляков за независи­
мость велась в общих интересах народов Европы, а потому пора­
жение их означает серьезный удар для дела цивилизации и про­
гресса человечества. 2. Польша имеет неот’емлемое право требо­
вать от передовых наций Европы содействия всеми необходимы­
ми средствами восстановлению ее национальной самостоятельно­
сти» 1).
При этом, по предложению внесшего резолюцию Петера
Фокса, было также постановлено опубликовать адрес польскому
народу от имени британских членов временного центрального со­
вета. В письме к Энгельсу от 10 дек. 1864 г., Маркс пишет
по этому поводу следующее:
«Прошлый вторник происходило заседание комиссии, на ко­
тором Петер Фокс (его собственно зовут Петер Фокс Андре) пред­
ставил нам свой адрес к полякам. (Подобного рода дела всегда
обсуждаются сперва в подкомиссии до внесения в генеральный со­
вет). Вещь написана неплохо. Фокс пытался чуждую ему вообще
«классовую» точку зрения применить хотя бы в аптекарской дозе.
Его настоящая специальность — иностранная политика, и он толь­
ко в качестве пропагандиста атеизма имел дело с рабочими, как
1)

Из рукописных протоколов центрального совета, которые я в ближай­
шее время опубликую.

626

таковыми 1)... Фокс, подобно другу своему Бизли (профессор поли­
тической экономии лондонского университета, он председательство­
вал в учредительном собрании в Ст. Мартинс-Голле) и другим «де­
мократам», в противоположность тому, что они не без основания
называют английской аристократической традицией, и продолжая
то, что они признают английской демократической традицией с
1791—92 г.г., питают фанатическую любовь к Франции, которую
они, поскольку дело касается иностранной политики, распростра­
няют не только на Наполеона I, но даже на самого Бустрапа. Лад­
но. Господин Фокс не удовлетворился в своем адресе (а это, во­
обще, адрес не Международного общества в целом; он должен по­
явиться в качестве адреса английской секции по польскому
вопросу с санкции генерального совета) сообщением полякам
того, что соответствует истине, а именно, что в отношении к ним
у французского народа лучшие традиции, чем у англичан; он за­
ключил свой адрес, утешая поляков, главным образом, возникшей
у английского рабочего класса страстной дружбой к французским
демократам. Этому я воспротивился и развил исторически неопро­
вержимую картину постоянного предательства поляков францу­
зами начиная с Людовика XV до Бонапарта III... Одним словом,
адрес Фокса был принят комиссией при условии, что хвост его
изменят соответственно моим предложениям. Юнг, секретарь для
Швейцарии (из Французской Швейцарии), заявил, что он, будучи
в меньшинстве, предложит в центральном совете отвергнуть адрес,
как вообще «буржуазный» 2).
После продолжительных прений в заседаниях временного цен­
трального совета 13 декабря 1864 и 3 января 1865 гг. было по­
становлено, что «взгляды, изложенные в адресе по вопросу о
французской иностранной политике по отношению к Польше, не
соответствуют историческим фактам, а потому он должен быть
изменен для согласования с исторической правдой». Дальнейшая
судьба адреса мне неизвестна.
В заседании 18 января 1865 г. временный центральный совет
принял депутацию в английской лиги в защиту Польши и пред­
ставителей польского национального правительства, предложив­
шей Международному Обществу Рабочих устройство общего ми­
тинга. Было постановлено: «Если польский комитет созовет ми­
тинг, Общество обязуется всеми средствами, имеющимися в его
1)

Фокс был одним из самых деятельных членов генерального совета,
после женевского конгресса был его главным секретарем. Он умер в мае 1869 г.
в Вене, где он жил в качестве корреспондента английских газет.
2) См. «Переписка», III, стр. 204—5.

40*

627

распоряжении, содействовать чествованию памяти славной, хотя
и неуспешной революции 1863 года».
Но устройство этого митинга натолкнулось на затруднения.
Маркс указывает на них в письме к Энгельсу от 25-го февраля
1865 г.
«Впрочем, уже другие парламентские деятели, как Тейлор и
т. п. (господа, примыкающие к Мадзини), давали нам стороной
знать, что момент для устройства польского митинга теперь явля­
ется мало удобным. Я через совет ответил, что рабочий класс ведет
свою собственную иностранную политику, отнюдь не считающуюся
с тем, что признает своевременным буржуазия. Она находила свое­
временным подзадоривать поляков в начале нового восстания, про­
давать их своей дипломатией во время его развития и покинуть
их, когда Россия подавила его. В самом деле, митинг имеет в пер­
вую очередь в виду денежную помощь. Неужели же должны по­
мирать с голоду эмигранты (на этот раз в большинстве своем рабо­
чие и крестьяне и поэтому совсем не получающие поддержки от кн.
Замойского и К0) только потому, что английской буржуазии имен­
но теперь кажется несвоевременным даже упоминать имя Поль­
ши» 1).
Тем не менее, собрание 1 марта 1865 г. прошло очень хорошо.
О нем сообщает еще неопубликованное письмо Маркса к Юнгу,
которой вместе с тем бросает яркий свет на позицию Маркса в цен­
тральном совете 2).
Но интерес к польскому вопросу ослабел не только в буржу­
азных кругах: он уменьшался также и среди части английского
рабочего класса и, в особенности, среди французских и бельгий­
ских рабочих. Во Франции и в Бельгии явление это обгоняется
все более усиливавшимся тогда влиянием прудонизма.
Если Прудон уже в 1861 г. высказывался против восстано­
вления Польши 3), то в декабре 1863 г. в сочинении «Перестали
ли существовать договоры 1815 г. Акты будущего конгресса» он
1)

См. «Переписка», 111, 236.
2) На этом собрании Фокс внес следующую резолюцию от имени Интер­
национала: «Нераздельная и независимая Польша представляет необходимое
условие существования демократической Европы», а Эккариус, выяснив роль
Пруссии, прибавил, что восстановление Польши и об’единение Германии невоз­
можны без гибели прусской монархии.
3) «Что же, касается восстановления государства, осужденного собствен­
ными королями, казненного в силу права оружия и согласно формам войны,
то я предпочел бы, чтобы мы говорили о восстановлении Саксонии Витикинда,
королевства Австразии или вестготов». (Прудон, «Война и Мир», Брюссель.
1861, II ч., стр. 448 и сл.

628

советует помириться с русским владычеством и энергично высту­
пает против поддержки польского дела европейской демократией 1).
Если принять во внимание, что Прудон писал это в то самое вре­
мя, когда Муравьев и Берг творили в Польше и Литве свое ужас­
ное дело палачей, то психологически понятным будет приговор
Маркса, что Прудон в своем последнем произведении против Поль­
ши «проявляет в честь царя достойный кретина цинизм» 2).
Не так горячо, как Прудон, ту же мысль отстаивал в 1864 г.
его ученик Гектор Дени в ряде статей, появившихся в наиболее
передовом органе бельгийского рабочего движения 3). Что его ста­
тьи не остались без влияния на бельгийских рабочих, в этом Маркс
мог убедиться в сентябре 1865 г. на первой конференции Между­
народного Общества Рабочих в Лондоне.
Центральный совет представил на конференцию проект по­
рядка дня предстоящего конгресса. В нем значился также фор­
мулированный Марксом пункт: «Московское вторжение в Европу
и восстановление независимой и нераздельной Польши». Страст­
ным противником этого предложения оказался Цезарь де-Пап,
бельгийский делегат. Французы держались нейтрально или были
против. И среди англичан предложение нашло противников. Все
же в конце концов оно было принято. Однако, было ясно, что на
предстоящем конгрессе следует ожидать сильной оппозиции. Дей­
ствительно, сейчас же после конференции Везинье открыл поход
против центрального совета специально по вопросу о Польше,
Маркс поэтому писал 3 января Энгельсу:
«Действительный нерв полемики — польский вопрос.
Все эти молодцы заражены прудоновски-герценовским москвитизмом. Я пошлю тебе прежние статьи оракула против Польши в «На­
родной Трибуне», и ты напишешь возражение для наших женев­
ских изданий («немецкого») или для «Защитника Рабочего». Гос1)

Брошюра эта перепечатана также в виде приложения в новом издании
«О федеративном принципе и т. п.». См. стр. 286—314, глава «Польский вопрос»,
«Я утверждаю, что, чем дальше Россия будет итти по пути цивилизации и раз­
вития конституции, тем больше она будет освобождаться от своих завоеватель­
ных стремлений; что, чем больше будут просвещаться и обогащаться ее кре­
стьяне, недавно освобожденные, чем больше они будут приучаться к реме­
слам и приобретать оседлые нравы, тем меньше придется нам ее опасаться; в
этом настоящий залог нашего спокойствия, действительный оплот Европы».
2) См. Маркс, «О П. Ж. Прудоне» («Социал-Демократ», Берлин, 5/II 1865,
№ 18).
3)
«La Tribune du Peuple», двухнедельный журнал. Статьи: «Польша,
польский вопрос и демократия», 5 и 26/III, 17/IV. «Заметка о национальности»,
31/VI 1864.

629

пода русские нашли себе самоновейших союзников в прудонист­
ской части «Молодой Франции» 1).
В силу различных обстоятельств серия статей Энгельса.—
оставшаяся, впрочем, незаконченной,— появилась не в «Защитнике
Рабочего», а в продолжении его — «Республика» 2).
В первой статье Энгельс выясняет, что внешняя политика ра­
бочих классов в начале самостоятельного рабочего движения мо­
жет быть резюмирована в немногих словах: восстановление Поль­
ши. Далее он обращается против Прудона и его учеников и по­
дробно доказывает, почему Россия, несмотря на соучастие Пруссии
и Австрии, является все же главным виновником раздела Польши.
Энгельс заканчивает формулировкой условий, при которых Рос­
сию, как нацию, можно отделять от царизма. Если русский рабочий
класс примет политическую программу и последняя будет содер­
жать в себе освобождение Польши, то «под обвинением» остается
одно лишь правительство царя.
Во второй статье Энгельс полемизирует против утверждения,
что требование восстановления Польши сводится к признанию бо­
напартистского «принципа национальностей». Ссылаясь на истори­
ческие факты, он доказывает, что, напротив, принцип этот является
русским изобретением, и обосновывает разницу между принципом
национальностей и старой демократической и рабочей точкой зре­
ния, что «все крупные европейские нации имеют право на незави­
симое и отдельное существование».
В третьей статье он рассматривает принцип национальностей
в применении его к Польше. Он не оспаривает, что именно аристо­
кратия,— излюбленный аргумент прудонистов,— привела к поги­
бели Польши 3), но вместе с тем подчеркивает беспощадность, с
которой Россия использовала это слабое место.
В записке, составленной Марксом, которую центральный со­
вет представил женевскому конгрессу в сентябре 1866 г., он, со
своей стороны, пытается выяснить значение польского вопроса и
ответить на главные возражения противников.
1)

См. «Переписка», III, 288.
2) С 10 февраля 1866 г. в распорядительном комитете этой газеты уча­
ствовали многие члены М. О. Р., в том числе и Маркс.
3) Собственно, Энгельс повторяет здесь те же мысли, какие он развивал
уже в письме к Марксу 21 апр. 1863 г. «Должен сказать, что нужно быть ослом,
чтобы воодушевляться в пользу поляков 1772 г. В большей части Европы дво­
рянство тогда все же погибло, соблюдая приличия, иногда не без остроумия,
хотя оно в большинстве своем было убеждено, что материализм состоит в том,
чтобы есть, пить, спать, выигрывать в игре или заставлять платить себе за
подлость; но никакое другое дворянство не умудрилось так глупо продать себя
русским, как это сделали поляки». (См. «Переписка», III, 129).

630

«а) Почему,— говорится здесь, — поднимают этот вопрос рабо­
чие Европы?— Прежде всего потому, что буржуазия, писатели и
агитаторы вступили в заговор, чтобы заглушить его, хотя берут
под свою защиту всевозможные национальности ее, даже Ирлан­
дию.— Откуда это недоброжелательство? Оно об'ясняется тем, что
аристократия и буржуазия считают темную азиатскую силу, скры­
вающуюся на заднем плане, последним прибежищем поступатель­
ного движения рабочего класса. Эта сила может быть сделана впол­
не безвредной только в результате восстановления Польши на де­
мократических основах.
«б) При современном изменившемся состоянии Средней Евро­
пы и специально Германии более, чем когда бы то ни было, необхо­
димо иметь демократическую Польшу. От ее существования будет
зависеть, явится ли Германия форпостом «священного союза» или
союзником республиканской Франции. Рабочее движение будет
постоянно прерываться, задерживаться и замедляться, пока не
будет решен этот великий европейский вопрос.
«в) Специальной обязанностью немецкого рабочего класса
является проявление в этом деле инициативы, потому что Герма­
ния была соучастницей в разделе Польши.
Мы пропускаем прения на женевском конгрессе. Несмотря
на все усилия старого Беккера и делегатов центрального со­
вета, им не удалось убедить большинство. Не было принято ни­
какой резолюции, и конгресс высказал лишь пожелание, что
«рост и распространение Международного Общества Рабочих сами
по себе вызовут к жизни социал-демократическую Польшу».
Спустя несколько месяцев после женевского конгресса (23
января 1867 г.) генеральный совет устроил совместно с польским
рабочим обществом публичное собрание для чествования годов­
щины восстания 1863 г. Председательствовал Юнг. Как обычно
бывает на подобных митингах, резолюции предлагались и обосно­
вывались различными ораторами, так что каждая резолюция вы­
двигала особый пункт, развитый в речи внесшего ее. Первая резо­
люция о значении и программе восстания была обоснована поля­
ками Забицким и Бобчинским. Она гласила:
«Поляки, собравшиеся здесь для чествования годовщины
своего восстания, заявляют, что остаются верными манифесту
польского национального правительства от 22 января 1863 г. Мани­
фест этот отменял все привилегии, делая крестьян свободными
землевладельцами, об’являя всех жителей, без различия, свобод­
ными и равными перед законом. Они твердо убеждены, что это
является единственным целесообразнымсредством для противо631

действия настойчивым попыткам московского царя разложить
польское общество на отдельные группы различных классов, ре­
лигий и рас; что это представляет собою единственный справед­
ливый принцип для упрочения народного единства и для органи­
зации национальной силы, способной завоевать свободу и неза­
висимость Польши. Далее, они приглашают настоящее собрание
провозгласить, что поляки в преследовании этих своих задач
имеют право рассчитывать на сочувствие и содействие всех свобод­
ных и цивилизованных народов, в особенности же рабочих масс
всего мира».
Вторая резолюция, внесенная Марксом и поддержанная Экка­
риусом, указывала на значение польского вопроса для Европы и
утверждала.
что
«без
независимости
Польши
не
мо­

жет
боды».

быть

утверждено

в

Европе

никакой

сво­

Третью резолюцию, француза Бессона, и четвертую, англича­
нина Фокса, мы пропускаем.
Отчет о собрании в «Предвестнике» 1) не приводит отдельных
речей, но резюмирует их следующим образом:
«Все речи отличались краткостью и сжатостью. Подчерки­
валось, главным образом, что Польша в течение столетий служила
барьером между западной цивилизацией и восточным варварством,
что Европа могла достичь современного уровня своей культуры
только потому, что поляки стояли на страже ее и делали невоз­
можным продвижение вперед варварства, что раздел Польши сло­
мал этот барьер, утвердил русское варварство в самом сердце
Европы в качестве союзника господствующих классов против угне­
тенных и что рабочий вопрос на Западе не может быть разрешен
без восстановления плотины, оберегающей колыбель буржуазного
общества выдвигаемой независимой Польшей против русского
потока; что никто, кроме рабочего класса, не в состоянии высту­
пать за восстановление Польши и что такое выступление является
священным долгом рабочих».
Речь Маркса в защиту его резолюции была напечатана во
французском журнале «Le Socialisme» в номере от 15 марта
1908 г., посвященном Марксу,— в переводе с английского ориги­
нала, предоставленного редакции г-жей Лафарг 2). Как Лафарги,
так и редакция «Социализма» полагали, что Маркс произнес
эту речь в 1862 г., потому, что он не упоминает в ней о поль1)

«Vorbote», центр. орган секций немецкого языка М. О. Р., ред.
И. Ф. Беккера, 1867, стр. 29—30.
2) Его нет в переданных мне госпожою Лафарг бумагах ее отца.

632

ском восстании 1863 г., но говорит об освобождении крестьян 1861
г. Они при этом не приняли во внимание, как выше отмеченного
разделения труда между различными ораторами, так и того обстоя­
тельства, что в речи упоминаются еще другие факты, имевшие ме­
сто лишь после 1862 г. Так, напр., речь начинается с указания
на «последние указы, провозглашающие уничтожение Польши» 1),
т. е. на три указа, опубликованные 31 декабря 1866 г., в силу ко­
торых Польша в административном отношении совершенно сли­
валась с Россией. Этим также объясняется принятие четвертой ре­
золюции, предложенной на этом же митинге П. Фоксом и поддер­
жанной Дюпоном. Наше предположение подтверждается еще и
саркастическим замечанием Маркса, в котором он совет биржевого
органа (наверное, «Экономиста») спокойно принять новые указы
об’ясняет тем, что таким путем будет лучше обеспечен незадолго
до того предоставленный русскому царизму английским капита­
лом заем в 6 милл. ф. ст.— заем, заключенный действительно 4
ноября 1866 г. 2—3).
Обосновывая предлагаемую им резолюцию, Маркс начинает
с истории польской революции. Последняя доказывает, что только
польское восстание спасло Европу от заговора, между Карлом X
и Николаем I и новой противо-якобинской войны. Столь же хоро­
шую службу сослужили поляки в 1848 — 49 году во время кон­
фликта между, революцией и царизмом. Изменялось ли положе­
ние с тех пор? Исчезла ли русская опасность? Сделалась ли Поль­
1)

«Недавнее уничтожение «Конгрессовой Польши» царем является вполне
заслуженной насмешкой над теми великими державами Европы, которые вы­
сказались за договор 1815 г. путем тайного соглашения или в виду взаимного
соревнования. Мы, защищающие интересы народов, не можем, напротив,
сожалеть, что уничтожено противоречащее праву и мертворожденное соглаше­
ние 1815 г. Мы скорее довольны тем, что отныне польский вопрос сводится по
необходимости к простой перспективе: или молча признавать полное исчезно­
вение имени Польши с карты Европы, или же бороться за восстановление ее в
национальных границах».
2) Так наз. второй 5% англо-голландский заем. См. «История русского
министерства финансов, 1802—1892 гг.», Петербург, 1902, II, стр. 446—47.
3) Уже этих доказательств достаточно для установления правильной
даты, когда произнесена была Марксом эта речь, и я поэтому пока ограничусь
сказанным. Странно, что и польские ее издатели не обратили внимания на
противоречие между содержанием и принятой ими датой. (Цитир. сборник,
147—152). Введение и примечание принадлежат С. Заверухе. Другой перевод
появился в журнале «Социалистическая Мысль» в Кракове, май 1908, стр.
119—23. Анонимный переводчик не так категоричен и говорит лишь, что речь
«вероятно» произнесена в 1862 г.

633

ша лишь сентиментальным воспоминанием? Нет, только ослепле­
ние господствующих классов Европы привело к этому. Русская по­
литика осталась неизменной; ее средства, ее мотивы изменились,
но отнюдь не ее цель, господство над миром. Уже Поццо ди Борго,
способнейший русский дипломат новейшего времени, утверждал,
что Польша может стать лучшим орудием этой русской политики,
но также и крупнейшим препятствием, если не будет превращена
в оружие царя. Но разве существует, кроме польского народа, дру­
гого фактора, могущего парализовать планы России?
Маркс указывает на успехи русской политики в Азии. Англофранцузская мнимая война принесла России господство над Кав­
казом и на Черном море. Новые железные дороги концентрирова­
ли ее силы. Новые укрепления у Варшавы, Модлина, Ивангорода
усилили ее наступательную силу. Панславистская пропаганда
ослабила Австрию и Турцию. Уже 1848 г. показал, что это озна­
чает. И преследования Англией ирландцев приобрели России но­
вых друзей по ту сторону Атлантического океана.
Европеец с континента станет возражать, что Россия, благо­
даря освобождению крестьян, превратилась в цивилизованную
страну; что немецкая, недавно сосредоточившаяся в руках Прус­
сии, сила может послужить преградой против нее; что социальная
революция положит конец «международным столкновениям». Ан­
гличанин, читающий один лишь «Times», подумает, что, в худ­
шем случае, если Россия завоюет Константинополь, Англия одно­
временно с этим аннектирует Египет и таким путем обеспечит се­
бе путь в Ост-Индию. Однако, освобождение крестьян лишь устра­
нило все препятствия, которые дворянство ставило централиза­
ции; всякая попытка поднять умственный уровень крестьян под­
вергалась преследованиям; и какие бы ожидания ни возбуждало
освобождение крестьян в будущем, пока что оно лишь усилило
царизм.
Что касается Пруссии, она, несмотря ни на что, остается свя­
занной с Россией, ибо без ее помощи никогда не смогла бы стать
великой державой. Уже усилившийся антагонизм с Францией и
Австрией делает необходимым для Пруссии союз с Россией. Кро­
ме того, Россия является опорой гогенцоллернского абсолютизма.
А социальная раволюция? Она не означает ничего другого, как
классовую борьбу. Возможно, что борьба между рабочими и капи­
талистами будет не столь кровопролитной, как борьба между фео­
дализмом и буржуазией во Франции и Англии. Во всяком случае,
она заставит господствующие классы в сильной степени желать
русской помощи. Иллюзия также, будто Россия удовлетворится

634

Константинополем, не говоря уже о «том, что это возможно лишь
против Франции.
Таким образом, перед Европой лишь одна альтернатива —
или азиатское варварство, под предводительством Москвы, зато­
пит Европу как лавина, или Европа должна освободить Польшу и
таким путем оградить себя барьером из 20 милл. героев от Азии,
пока не пробьет час ее социального возрождения.
Это — последнее, известное нам, выступление в пользу Польши,
произведенное генеральным советом в Лондоне под влиянием и при
участии Маркса. Что касается старого Интернационала, как целого,
то после женевского конгресса у него не было больше случая оста­
навливаться на польском вопросе. В великом споре между Баку­
ниным и Марксом вопрос этот не играл никакой роли.
VII.
Участие польских революционеров в Парижской Коммуне
вновь оживило старые симпатии к угнетенной Польше в рядах
рабочего движения, в особенности во Франции и Германии. С дру­
гой стороны, и в России обнаружилось начало расхождения ме­
жду «правительством» и «обществом», указывавшее на револю­
ционное движение и до сих пор неподвижной «стране варваров».
Правда, движение это, поскольку оно находилось под руководством
Бакунина, готовило Марксу и Энгельсу большие разочарования.
Но в то же самое время страстный ненавистник царизма Маркс яв­
лялся в генеральном совете секретарем не только для Германии, но
также и для России; а в 1872 г. появился в России первый пере­
вод «Капитала» на европейской почве. Перед лицом этих фактов
оба друга не могли уже, как это еще делал Энгельс в своих анг­
лийских статьях, валить в одну кучу русское правительство и
русский народ и провозглашать их обоих одинаково находящи­
мися под обвинением.
Все это об’ясняет, почему мы уже в 1874 г. слышим в новом
заявлении Энгельса по польскому вопросу другую ноту. Поводом
послужило воззвание лондонских польских эмигрантов (в том чи­
сле Врублевского, известного коммунара и позже секретаря для
Польши в генеральном совете), появившееся в Лондоне в связи
с посещением его царем Александром II.
Опасность, грозящая Европе от России,— пишет Энгельс 1),—
сильнее, чем когда бы то ни было.
1)

См. F. Engels, «Die Flüchtlings-Literatur. Eine polnische Proklamations».
«Volksstaat», от 2 июня 1874 г.; перепечатано в «Internationles aus dem
Volksstaat».
635

«Только благодаря тому, что в 1870 г. русская армия мешала
Австрии выступить в пользу Франции, могла Пруссия победить
Францию и создать прусско-германскую военную монархию. Во
всех этих событиях мы видели на заднем плане русскую армию.
И
если
—
поскольку
внутреннее
развитие
России

не
примет
скоро
революционного
характе­
ра 1) — победа Германии над Францией столь же неизбежно вы­
зовет войну между Россией и Германией, как победа Пруссии над
Австрией при Садовой повлекла за собою германо-французскую
войну,— то все же против всякого внутреннего движения в Прус­
сии всегда будет к услугам русская армия. Еще и поныне оф­
фициальная Россия является очагом и приютом всей европейской
реакции, ее армия — резерв всех остальных армий, занятых сдер­
живанием рабочего движения в Европе».
Далее следует об'яснение, почему именно немецкое рабочее
движение заинтересовано в изменении этого невыносимого поло­
жения:
«Как раз немецкие рабочие в первую очередь подвергаются
опасности от этой западной армии подавления, как в так наз.
Германской империи, так и в Австрии. До тех пор, пока за австрий­
ской и германской буржуазией и правительствами стоят русские,
у всего германского рабочего движения оказывается сломанным
острие, поэтому мы больше всех заинтересованы в том, чтобы снять
со своей шеи русскую реакцию и русскую армию».
Особенно важен конец заявления Энгельса, который полностью
гласит следующее:
«И в этой работе мы имеем лишь одного надежного, но зато
надежного при всех обстоятельствах, союзника — польский
народ. Польша еще в большей степени, чем Франция, поставлена
своим историческим развитием и своим современным положением
перед выбором — или быть революционной, или погибнуть. И в
силу этого теряет всякое значение вся нелепая болтовня о пре­
имущественно аристократическом характере польского движения.
В польской эмиграции достаточно людей, имеющих аристократи­
ческие замашки; но как только сама Польша приходит в движение,
оно становится насквозь революционным, как это мы видим в
1846 и 1863 г.г. Движения эти были не только национальные, они
вместе с тем были направлены непосредственно на освобождение
крестьян и на передачу им собственности на землю. В 1870 г. глав­
ная масса польских эмигрантов во Франции отдала себя на службу
1)

636

Курсив мой.

Коммуне; разве это было делом аристократов? Разве это не до­
казывало, что эти поляки стояли вполне на высоте современного
движения? Что происходит с тех пор, как Бисмарк перенес в
Польшу культуркампф и, под предлогом нанести этим удар панам,
конфискует польские учебники, искореняет польский язык и де­
лает решительно все, чтобы толкнуть поляков в об'ятия России?
Польская аристократия все более и более сближается с Россией,
чтобы под ее владычеством, по крайней мере, вновь об’единить
Польшу; революционные массы отвечают на это предложением
союза германской рабочей партии и борьбою в рядах Интер­
национала.
«Что Польшу нельзя убить, это доказал 1863 г., и доказывает
это еще каждый день. Ее право требовать самостоятельного суще­
ствования в семье европейских народов неопровержимо. Но ее

восстановление
необходимо,
особенно
народов: для немцев и для самих русских.

для

двух

«Народ, угнетающий других, не может освободить самого себя.
Сила, в которой он нуждается для угнетения других, всегда в
конце концов обращается против него самого. Пока русские сол­
даты стоят в Польше, русский народ не может освободить себя
ни политически, ни в социальном отношении. Но при современ­
ном состоянии развития России, несомненно, что в тот день, когда
Россия потеряет Польшу, в самой России движение будет доста­
точно сильно для того, чтобы свергнуть существующий порядок
вещей.
Независимость
Польши
и
революция
в
Рос­

сии
обусловливают
одна
другую.
И
независи­
мость Польши и революция в России — при без­
граничном
общественном,
политическом
и
фи­
нансовом
разложении
и
пропитывающей
всю
оффициальную
Россию
продажности
—
они
го­
раздо
ближе,
чем
это
представляется
по
внеш­
ности,—
означают
для
немецких
рабочих
предо­
ставление
буржуазии
правительств,
одним
сло­
вом
реакции
в
Германии
своим
собственным
силам,
с
которыми
мы
тогда
со
временем
спра­
вимся уже сами».
Различие между этой статьей Энгельса и его же статьями в
1866, а также мотивировкой в докладе Маркса на женевском кон­
грессе, бросается в глаза. Польский вопрос сделался теперь
также русским вопросом, а не только немецким. Отлу­
чение, которое в 1866 г. Маркс и Энгельс наложили на русский
народ, теперь оказывается снятым. И аргументация Энгельса
637

сделалась не только общим достоянием всех русских революцио­
неров 70-х годов, но и оставалась до самого последнего времени
символом веры русского социал-демократического рабочего дви­
жения.
Не
по
вопросу
о
восстановлении
демократи­
ческой
и
независимой
Польши
имелись
еще
разно­
гласия,
а
лишь
об
исторических
возможностях
и
условиях этого восстановления.
Еще далее идут Маркс и Энгельс в своем последнем общем
заявлении по польскому вопросу в конце 1880 г. в связи с юби­
лейным чествованием восстания 1830 г., устроенным 29 ноября
1880 г. в Женеве редакцией польского социалистического журнала
«Równość» («Равенство»). То было время, когда руководимое «На­
родною Волей» революционное движение в России было гораздо
сильнее польского и «своей самоотверженностью и героизмом до­
вело самодержавие до того, что оно должно было уже задумы­
ваться над возможностью и условиями капитуляции».
Заявление подписано Марксом, Энгельсом, Лафаргом, Лесс­
нером, как бывшими членами генерального совета старого Интер­
национала 1). Он дает сжатый исторический очерк роли поляков
во всех освободительных войнах и революциях со времени войны
за независимость Америки в XVIII столетии. «Таким образом ло­
зунг: «да здравствует Польша» всегда означал: смерть священ­
ному союзу, смерть военному деспотизму России, Пруссии и Ав­
стрии, смерть монгольскому господству над современным обще­
ством».
После июльской революции и завоевания политической вла­
сти во Франции и Англии буржуазией начинает развиваться рабо­
чее движение. В Англии господствующие классы оказываются
вынужденными прибегнуть к военной силе против чартистов,
первой боевой организации рабочего класса.
«Одновременно с этим в последнем убежище независимой
Польши, в Кракове, вспыхивает в 1846 г. первая политическая
революция, провозглашающая социалистические тенденции. С тех
пор Польша утрачивает обманчивые симпатии имущей Европы.
В 1847 г. тайно собирается в Лондоне первый международный
с’езд пролетариата, публикующий «Коммунистический Мани­
фест» с новым революционным лозунгом: «пролетарии всех стран,
соединяйтесь!» На этом конгрессе имела своих представителей и
1)

Напечатано в «Материалах междунар. собрания в 50-летнюю годов­
щину восстания 1830 г. при редакции «Равенства в Женеве». Женева, изд. и ред.
«Равенства», 1881, стр. 30—32. Другой перевод приводит Лимановский.
638

Польша, и резолюция конгресса была одобрена знаменитым Ле­
левелем и его единомышленниками в Брюсселе 1). В 1848 и 1849 г.г.
революционные армии — немецкие, французские, венгерские, италь­
янские — кишели поляками, которые отличались в качестве рядовых
солдат и военачальников. Хотя социалистические движения этого
времени были потоплены в крови июньских дней, однако, револю­
ция 1848 г.,— это нельзя забывать,— охватив своим пламенем всю
Европу, на короткое время сделала из нее единую общину и этим
подготовила почву для Международного Общества Рабочих. Поль­
ское восстание 1863 г., вызвавшее общий протест английских и
французских рабочих против международных злоупотреблений их
правительств, послужило исходным пунктом Интернационала,
который был основан при участии польских эмигрантов. Наконец,
среди польских эмигрантов Парижская Коммуна нашла своих
доблестных защитников, а после подавления Коммуны достаточно
было быть поляком, чтобы получить смертный приговор от вер­
сальских военных судов.
«Таким образом, поляки и за пределами своего отечества
играли большую роль в освободительной борьбе пролетариата —
они являлись по преимуществу ее международными воинами.
«Ныне, когда борьба эта развивается среди самого польского
народа, она должна быть поддержана пропагандой, революционной
печатью,
она
должна
слиться
со
стремлениями
на­
ших русских братьев. Это лишний повод повторить старый
возглас: «Да здравствует Польша!»
Это об’единение польских и русских революционеров совер­
шилось вскоре вслед за этим. В 1884 г. польская революционная
организация «Пролетариат» (наиболее выдающимися членами ко­
торой были Варынский и Куницкий) заключила с «Народной Во­
лей» формальный союз для свержения царского режима.
Маркс умер еще до окончательного поражения «Народной
Воли», Энгельс прожил еще достаточно долго, чтобы не только
следить за развитием молодого русского социал-демократического
движения, но и энергично помогать ему. Для первого русского
социал-демократического журнала «Социал-Демократ» он дал свою
работу об «Иностранной политике русского царизма», появив­
шуюся позднее в «Neue Zeit» (VIII, 145, 154; 193/2033). В этой ра­
боте Энгельс подробно выяснил русским социал-демократам, по­
чему западно-европейские рабочие партии так сильно заинтересо1)

Вероятно, «ошибка памяти». Маркс и Энгельс смешали собрание
«Братских Демократов» с с’ездом «Союза Коммунистов».

639

ваны
в
победе
русской
революционной
партии.
Вос­
становление Польши остается, как и прежде, программным пунк­
том внешней политики европейского пролетариата; во внутренней
борьбе против царизма польский пролетариат выступает теперь
лишь союзником русского, который ведет эту борьбу в самых
уязвимых пунктах царской власти, в Петербурге и Москве, в соб­
ственной России.
В 1892 г. Энгельс написал предисловие к польскому изданию
«Коммун. Манифеста». Заслуживает внимания указание на раз­
витие промышленности в Польше, создающей в порождаемом ею
многочисленном пролетариате новую гарантию грядущего возро­
ждения. После того, как польское дворянство оказалось бессиль­
ным, а польская буржуазия проявляет полное безразличие к этому
вопросу, освобождение Польши может быть завоевано только поль­
ским пролетариатом.

640

ОГЛАВЛЕНИЕ.
Стр.
Предисловие.................................................................................................................................... 5

I. Материалы для биографии Маркса и Энгельса.
К. Маркс и Ф. Энгельс в их переписке до революции 1848 года.
Вступление.................................................................................................................... 17
I.

От классической немецкой философии к коммунизму (1844—
1845).......................................................................................................................... 26

II. Маркс и Энгельс в Брюсселе. — Размежевание с „истинными
социалистами“.— Основание Союза Коммунистов (1846—1847) .............. 73
1. Юношеские работы Энгельса.................................................................................... 97
2. Страничка из жизни Маркса...................................................................................... 107
3. К. Маркс и „Нью-Йоркская Трибуна“....................................................................... 117
4. К. Маркс и венская „Пресса“..................................................................................... 157
5. „Исповедь“ Карла Маркса........................................................................................ 175

II. Карл Маркс и Ф. Энгельс в эпоху Первого Интернационала.
1. Анархистский товар под флагом марксизма (Маркс и Бакунин в
шестидесятых годах) ... ............................................................................................ 197
2. История без кавычек (Ответ Мерингу)................................................................... 281
3. К. Маркс и Ф. Энгельс, как шовинисты (новое открытие Ю. Гар­
денина) ......................................................................................................................... 291
4. Вальян и Маркс........................................................................................................... 325

III. Из истории марксизма в России.
1. По поводу одной легенды (Герцен против Маркса)............................................ 335
2. Карл Маркс и русские люди сороковых годов..................................................... 351
3. Две правды. Народничество и марксизм.............................................................. 431
4. Карл Маркс и РКП. По поводу двадцатипятилетия партии ...............................475

II.
Стр.

IV. Взгляды Маркса и Энгельса на внешнюю политику.
1. Англо-русские отношения в оценке К. Маркса ..................................................... 485
Предислови .................................................................................................................................. 487
I. Контр-революционная роль Англии и России 1848—1849 г.г. 489
II. Маркс о русско-английских отношениях ....................................................... 503
III. Историческое развитие России в изображении К. Маркса ..................... 512
IV. Татарское иго и русское самодержавие .................................................... 525
V. Европеизация России под влиянием английской торговли ................... 535
VI. Значение русской торговли для Англии ................................................... 544
VII.

Северная война............................................................................................. 549

VIII. Англо-русский союз в XVIII столетии ........................................................ 571
IX. Внешняя политика России и революции .................................................. 583

2. Маркс и Энгельс о балканском вопросе ............................................................... 589
3. Маркс и Энгельс о польском вопросе ................................................................. 605