Шота Руставели [Давид Степанович Дандуров] (fb2) читать онлайн
[Настройки текста] [Cбросить фильтры]
[Оглавление]
Д. Дандуров Шота Руставели
Шота Руставели
ГРУЗИНСКИЙ ФЕОДАЛИЗМ ЭПОХИ РУСТАВЕЛИ
Эпоха Руставели является венцом и завершением большого периода грузинской историй, о котором, к сожалению, сохранилось очень мало исторических данных. Правда, лучшим памятником этой эпохи является бессмертная поэма Шота Руставели «Витязь в барсовой шкуре», или, как мы дальше будем ее называть, «Вепхис ткаосани», которая изобилует массой характерных черт грузинского феодального быта; однако одних этих данных недостаточно для характеристики феодальных отношений Грузии XII века. Но поэма, как и жизнь великого творца ее, приобретает совершенно исключительное значение живого, яркого, художественного свидетельства, когда, на основании сохранившихся исторических памятников, удается восстановить хоть в некоторых отношениях картину феодального строя этой эпохи. Грузинский феодализм имеет свои исторические особенности, которые необходимо иметь в виду при изучении эпохи Руставели и тех иноземных влияний, под знаком которых развивалась грузинская государственность и культура. Тот факт, что жизнь Грузии протекала на стыке Европы и Азии, имеет не только географическое значение, но и большой социально-исторический смысл. В Азии кипела борьба между кочевниками и народами оседлыми, переходившими к земледелию. Эта борьба затихала, когда земледельческим народам удавалось упрочить государственную власть и подчинить себе кочевников. Но новые волны их, выходившие из глубины Азии, вступали в борьбу с земледельческими народами. Сельское хозяйство разрушалось, культурные земли обращались в пастбища, а затем вновь повторялся процесс оседания на землю и перехода к земледелию. Смена народов и систем хозяйства в Передней Азии находила свой постоянный отзвук в Грузии. Каждое появление на исторической арене нового кочевого народа неизменно кончалось тем, что его завоевательные стремления обрушивались на Грузию. Так было с иранцами, арабами, турками, монголами, которых привлекали привольные степи Закавказья. Положение для Грузии не менялось даже в том случае, если кочевой народ переходил к земледелию. Осевший на землю народ был заинтересован в том, чтобы отвести кочевников подальше от центров сельскохозяйственной культуры, и государственная власть направляла их в пограничные с Грузией степи, стремясь одновременно занять и обеспечить за собой важнейшие выходы из Грузии в степи и, в частности, Тбилиси – политический и экономический центр Грузии. В случае победы нападавшие вторгались в глубь страны, разрушали все до основания, уничтожали население и все то, что не могли унести или увести с собою, и, оставив Грузию в развалинах, уходили в уверенности, что страна не скоро оправится после опустошения и не сможет угрожать степи. Сама Грузия не представляла интереса для кочевников. Горы Грузии, изрезанные глубокими ущельями и покрытые лесами, были совершенно непригодны для кочевников и сюда они не могли направлять летом свои стада. Неизмеримо ценнее для них была Армения с ее плоскогорьями, покрытыми альпийскими пастбищами, и потому Армении было труднее возрождаться после поражений; ее земли прочно удерживались кочевниками за собою. Грузия в своих лесистых ущельях находила защиту для возрождения и накопления сил, чтобы в удобный момент вступить в борьбу с кочевниками и поддерживавшими их государствами. В этой борьбе она имела прочных, хотя и не всегда верных союзников в лице Византии, – а до нее в лице Римской империи, которые в последовательной борьбе с иранцами, арабами, а позднее турками видели в маленькой, но мужественной Грузии государство, которое нависало на фланге и даже угрожало тылу всякого государства Передней Азии, желающего продвинуться в глубь малоазиатских владений западных держав. История Грузии складывалась так, что ее возрождение после опустошений и последующий расцвет были тесно связаны с успешной борьбой против кочевников. Когда походы крестоносцев отвлекли военные силы сельджуков к югу и кочевники Закавказья были предоставлены самим себе и тем незначительным силам, которые могли оставить здесь турки, Грузия умело использовала создавшееся положение и начала постепенно продвигаться к степям. Особую тактику здесь выработал Давид Восстановитель. Он давал кочевникам спокойно спускаться на зиму с гор в Закавказские степи, а затем неожиданно нападал на них, забирал весь скот, лишая кочевников основы их существования и подрывая этим самую возможность их нового появления в граничивших с Грузией степях. Он проявлял большую осторожность в борьбе с кочевниками, что вполне понятно, если учесть, что турки владели Тбилиси до 1122 года и только в этом году Давиду удалось его взять. Свои успехи он стремился закрепить и дипломатически, вступая в родственные отношения с отдельными владетельными родами Закавказья. Свою младшую дочь он отдал за Шарвашу, правителя Ширвана, и этим обеспечил за собой его помощь. Когда в 1123 году в Грузию явился турецкий султан, мстивший за потерю Тбилиси, он отправил к Давиду посла с письмом: «Ты – царь лесов и не спускаешься в долину. Правителя твоего Шарвашу пленил и требую от него подчинения и дани». Эта тактика отсиживания в лесах и изнурения наступающего противника с тем, чтобы в решительный момент нанести ему поражение, давала свои положительные результаты. Уже в следующем 1124 году Давид появился под Дербентом, пройдя Закавказские степи, взял этот город и в качестве трофея привез в Грузию знаменитые дербентские ворота. Покрытые лесами горы и прорезывающие их ущелья служили не только местом обороны. Здесь протекала вся история Грузии и складывались те социальные отношения, на которых покоилась жизнь грузинского народа. В одном из древнейших памятников грузинской письменности – сигели царя Баграта IV от 1040 года, – дошедшей до нас, находим этому прямое подтверждение. К этой сигели, дающей, как ни один другой памятник, ясное свидетельство о существовавших в Грузии в начале XI века отношениях, мы еще вернемся; здесь же необходимо отметить, какая роль отводится в ней ущельям. Царь Баграт IV говорит о том, что он собрал большое государственное совещание для разбора тяжбы между двумя монастырями – Миджнадзорским и Опиразским – о владении смежными землями. Перечисляя участников совещания, Баграт говорит, что в числе других он созвал сведущих дворян «всех ущелий верхних и нижних». Грузия подразделялась на Верхнюю и Нижнюю, и, значит, когда потребовалось участие сведущих в судебных делах дворян, они были вызваны из «всех ущелий», как основных административно-территориальных единиц страны. Как же складывались социальные отношения в ущельях? На совещание были вызваны из ущелий дворяне – «азнаури», представители землевладельческого класса; но каково было положение крестьян и какова была зависимость их от дворян? От этой эпохи осталось слово «мхевали», давно вышедшее из употребления и однозначное со словом «мона» – раб, крепостной. «Мхевали» означает служанку, рабыню, а «мхевлоба» – рабство. Корень этого слова происходит от «хеви» – ущелье, и его социальный смысл надо искать в тех отношениях, которые существовали в Грузии в период господства ущелий. Грузинский писатель V века Яков Хуцеси в «Житии св. Шушаники» пишет, что поклониться ей пришли и дворяне и не дворяне («азнаурни дид-дидни, азнаурни да уознони соплиса картлисани»). Это древнейшее известие о том, что в деревнях, называющихся «сопели», жили «большие» дворяне и просто дворяне, а наряду с ними были незнатные, не дворяне, но и не рабы, – имеет большое значение для характеристики средневековой Грузии. Что такое «сопели»? Когда грузины пришли на свою нынешнюю территорию, они были об'единены в роды – «сахли», во главе которых стояли «мама-сахлисы». Такими родами грузины осели на землю. Первоначально у них господствовало родовое владение землею, при котором распоряжался землею род, а не отдельные его члены. Пашня называлась «даба», а земли, которые не обрабатывались – «удабно». «Даба» – термин чисто земельный и не обозначает организацию, которая владеет землею. Таковою оставался «сахли» – род. С течением времени родовая организация начинает распадаться, и распоряжение землею переходит к общине, земельному об'единению, которое наделяет землею всех своих членов на равных основаниях. Возникает «сопели» – община (от слова «упали» – господин), когда каждая семья уже не связана родом, а ведет самостоятельное хозяйство. «Соуплеба», «соупали», «сопели» – выражают переход от стеснительности рода к более свободному общинному владению землею. «Сопели» становится основной организацией грузинской жизни, в его недрах происходят процессы, которые приводят к образованию, с одной стороны, «азнауров», с другой – «мхевали», – помещиков и крепостных. Из той же сигели Баграта IV видно, что в начале XI века родовая организация, хотя и не в чистом виде, уцелела в Тао-Кларджетии, во главе которой стоял не «мепе» – царь и не «эристав» – правитель, как в остальной Грузии, не «мамасахлис» – глава народа или племени, а «мампал», название которого происходит от «мама-упали» – верховный отец; главами же отдельных родов или, вернее, больших патриархальных семей являются «танутеры». В этой сигели содержится характерное место. Баграт IV решил тяжбу тем, что для примирения сторон отдал опиразцам принадлежавшее ему село Баревани, обязанное мамасахлисской службой – «самамасахлисоиса самсахуребелиса». Это выражение, кажется, надо понимать в том смысле, что «мамасахлисы», как главы народа, исчезли уже давно, но при дворе, как исторический обломок, сохранялась почетная должность «мамасахлиса», содержание которой возлагалось на определенные села. Повидимому, этот придворный чин быстро исчез; по крайней мере, в источниках он нигде больше не встречается. После исчезновения родового строя и власти «мамасахлисов» это название, как пережиток древности, сохранилось за выборными должностными лицами, сельскими и городскими. При родовом строе руководители и главы родов образовывали особую знать – «сепе», остальное же население носило название картвелов или «сахлискаци» – члены рода. Эта родовая знать при новых отношениях уступила свое место «азнаурам»; возможно, что часть старой знати растворилась в среде новых землевладельцев. Во всяком случае «сепе» сохраняется как понятие знати долго, несмотря на возникновение новой аристократии, азнаурской. Из свидетельства Якова Хуцеси видно, что были азнауры «большие» и просто азнауры, – высшая знать и дворянство. Это и был землевладельческий слой, несший военную службу, которая в многострадальной истории Грузии имела большое значение. Постепенно военное сословие приобрело власть над всеми землями и их населением. Возникли отношения владельцев и крестьян, помещиков и крепостных. Процессы расслоения привели к тому, что в среде владельцев возник слой высшего дворянства («азнаурни дид-дидни») и подчиненного ему дворянства («азнауров»). Здесь, как и везде, имелись крупные феодалы и зависимые от них вассалы. С другой стороны, в среде крестьянства имелись, как мы видели, «уазнони» – незнатные; это означает, что и здесь происходили процессы расслоения, и община также распадалась, а из среды крепостного крестьянства – «мхевали» – выделялись группы свободных, носивших общее наименование «уазнони». Но распад общины связан с тем, что все ее члены делаются собственниками чересполосных и разбросанных в разных местах земельных наделов. Это, однако, не значит, что крестьяне делаются свободными. Они продолжают числиться крепостными своих помещиков, так как земля, фактическими обладателями которой сделались крестьяне, юридически принадлежит не им, а помещику. Они так же, как и при общине, несут свои обязанности перед помещиком в виде барщины или оброка; разница только в том, что теперь помещику приходится иметь дело с каждым крестьянским двором в отдельности, а раньше община несла перед помещиком ответственность за всех своих членов. В сигели Чиабера, о которой будет говориться ниже, встречается свидетельство, что Чиабер освобождает отдельный крестьянский двор из нескольких братьев от крепостной зависимости и со всем их имуществом уступает Шио-Мгвимскому монастырю, у которого они будут на положении монастырских купцов. Они должны были отдавать в монастырь четыре пуда воску в год, оставаясь на своем старом месте в Жинванах со всем своим имуществом. Эта семья крепостных крестьян была, повидимому, с достатком, но все же назвать ее членов принадлежащими к категории «уазно» – нельзя. «Уазно», видимо, были те крепостные, которые, обладая некоторой имущественной обеспеченностью, поступали на государственную службу, приобретая этим независимость от своего господина. В древних памятниках имеется указание на то, что крепостной мог пойти в священники или монахи только с согласия своего помещика. Возможно, что такое же согласие требовалось и при поступлении на государственную – военную и гражданскую службу. Но более вероятно, что при той борьбе, которую в эту эпоху государственная власть вела с феодалами, направлявшими всю свою ненависть против «уазно», последние автоматически освобождались от крепостной зависимости при поступлении на государственную службу, хотя бы даже без согласия помещика. «Уазно» мы видим в Грузии на протяжении нескольких столетий, начиная с конца VI и до XII века. Очевидно, в течение всего этого периода продолжалось существование крепостного права, и основная масса крестьянства оставалась на положении крепостных – «мхевали». Но наряду с этим слоем в Грузии существовал класс рабов («мона»), который образовался главным образом из военнопленных. «Мхевали» были крепостными, но положение их все же не было положением полных рабов. Крепостные, прежде всего, несли наряду с другими повинностями также и военные обязанности; участвуя в походах, они наравне со всеми могли обращать в рабство захваченных ими в плен врагов. Будучи сам крепостным, «мхевали» мог иметь раба. Аналогичное положение наблюдалось и в древней Руси, когда смерды, основная масса крестьянства, бывшая в положении крепостных, могли иметь холопов, называвшихся «смердиными холопами». Постепенно крепостные теряли это право и сами обращались в рабов. Они стали называться «мона», а «мхевали» исчезло, так же как исчезло в России понятие «смерда», и крестьяне стали называться холопами. Крестьянская масса была объединена в общины, называвшиеся «сопели». Как и русская община и общины других народов, грузинская община при натуральном хозяйстве делается самодовлеющим организмом, удовлетворяющим сама в себе нужды своих членов. Община делается замкнутым миром, и наименование ее – «сопели» – означает не только собственно общину, но и мир, страну, вселенную. У Руставели встречается постоянное употребление «сопели», «сопелман» в смысле страны, общества, света. Наряду с этим, в том же почти значении света, вселенной, в его поэме встречается «квекана». Вот наиболее яркий пример: Автандил перед от'ездом обращается с молитвой к богу, установившему любовь, и жалуется владыке «квекана»—вселенной, что его разлучил свет, общество – «сопелман» – с его возлюбленной. Существование двух слов с одним и тем же значением, в одну и ту же эпоху представляет собой интереснейшее явление грузинской жизни. Как было отмечено, общины, возникшие в ущельях, носили наименование «сопели». Но, кроме ущелий, в Грузии было много долин, куда в первое время население не решалось выселиться на постоянную оседлую жизнь, опасаясь нападений кочевников, конница которых непрочь была во время зимних стоянок в степях совершать набеги на Грузию. Поэтому грузины обрабатывали равнины случайно, наездами. Такие поля получили наименование «квекана», от слов «кве» – низовые и «кана» – нива, посев. С течением времени, когда в Грузии установилась сравнительная безопасность, население стало выселяться из ущелий в долины на постоянное жительство, и здесь стали организовываться общины, получившие наименование «квекана», по названию, которое установилось за пахотными землями равнин. «Квекана» стала существовать наряду с «сопели», и эти два названия сохранились за общиной, существо которой не менялось от того, была ли она расположена в ущелье или в долине. Оба эти наименования имели одно и то же значение – общины, мира, света, вселенной. С течением времени наименование «сопели» в значении мира, вселенной стало отмирать и осталось в качестве понятия просто деревни. От этой эпохи язык сохранил такое выражение, как «цути-сопели» – краткая жизнь. По мере отмирания «сопели», значение мира, вселенной сохранилось за «квекана», но во времена Руставели «сопели» еще продолжало сохранять свое первоначальное, но уже несколько суженное значение. Руставели обычно обозначает этим словом общество, свет, употребляя для выражения вселенной «квекана». Несколько позднее, при Георгии V, мы видим в его законе точное юридическое определение слова «сопели». Статья 2-я гласит: «Если правителя убьет „квекана“ или одна деревня – „сопели“, или хотя бы один человек»… и т. д. Юридическое соотношение между этими двумя институтами ясно: «квекана» – это волостная, крупная община, «сопели» – только деревня, часть волостной общины. В эпоху Руставели грузинский феодализм находился в процессе глубочайшей ломки, и это его состояние прекрасно отражено в гениальной поэме. Но прежде, чем выяснить, в чем заключалась эта ломка, необходимо остановиться на тех признаках, которые являются характерными для наличия феодализма вообще и грузинского в частности. Ничто не характеризует так существа феодализма, как французское выражение, сложившееся уже в X веке: «Нет земли без сеньора („Nulle terre sans seigneur“)». При феодализме вся страна разделена между сеньорами-землевладельцами в качестве феодов, т. е. земель, на которых лежали определенные повинности. Земель, свободных от таких повинностей (аллодов), было очень мало. Главной повинностью была военная служба. Сеньоры обязаны были служить королю; в свою очередь, синьорам обязаны были служить их вассалы, получившие от них земли под условием службы. Образовалась целая иерархия землевладения, во главе с князьями светскими и духовными, имевшими обширные земли с замками и крепостями, разделенные на особые округа, во главе которых стояли бароны, лорды, которые в свою очередь имели мелких вассалов-ленников и рыцарей. Феодальная иерархия держалась на крепостном крестьянстве, об'единенном в общины. Кроме военной повинности, на землевладельцах лежали обязанности отправления суда и некоторые административные функции. Население платило помещикам оброк или несло барщину, а во время войны выставляло ополчение. Все эти основные элементы феодализма можно найти также и в Грузии эпохи Руставели. Из грузинских источников видно, что различались владения, жалованные царями за службу, и родовые поместья. Было бы, однако, ошибочно думать, что только первые имения, аналогичные западно-европейским бенефициям, и есть феодальные поместья. Их давали под условием верности и службы, но если получивший имение после своей смерти оставлял наследников, которые продолжали так же, как отец, служить королю, они, конечно, не лишались владения. Пожалованное данному лицу феодальное поместье превращалось в наследственное имение данного рода, и по названию всего владения или его укрепленного центра его обладатель с потомками и носил фамилию. Всякое пожалованное имение превращалось в родовое, и между ними не было никакой разницы в смысле несения всех тех повинностей, и в первую очередь военных, которые лежали на владельцах феодальных имений. Как бы долго ни находилось такое имение во владении данного рода, в случае измены или непослушания, оно отбиралось у него и передавалось новым владельцам. Для терминологии грузинского феодализма характерны некоторые названия, встречающиеся в сигели Чиабера. Он пишет, например, что в своем Жинванском имении он сделал доклад царице Тамаре и получил разрешение на пожертвование. Видимо, Тамара посетила своего военного министра и главнокомандующего в Жинванском дворце. Чиабер свое имение называет «кунеба», но под это понятие подходят как недвижимое имущество, так и движимое, в то время как «мамули» означает землю, недвижимость. Применяя название «кунеба» к своему имению, земли жертвуемых им крепостных он называет «мамули». Это указывает на пожалованный характер его имения. Сегодня имение – его, а завтра могут отобрать, в то время как крестьянин прикреплен к земле, к его «мамули». Наряду со светскими феодалами огромную роль играли феодалы духовные. Монастыри были крупнейшими владельцами земель, и организация их управления ничем не отличалась от помещичьих земель. Они имели только ряд преимуществ перед светскими поместьями, пользуясь более льготным податным обложением. Баграт IV, жертвуя в середине XI века Шио-Мгвимскому монастырю деревни, освобождает их от ряда налогов: государственного, эриставского, азнаурского, цихис-тавского, хевис-упальского и др. Точно так же Давид Восстановитель в начале ХП века освободил тот же Шио-Мгвимский монастырь от ряда податей. Но в обоих документах ничего не говорится об освобождении от военных повинностей. Духовные феодалы, как и светские, обязаны были в случае войны выставить войска и даже предводительствовать ими. Одной из ответственных должностей при грузинских царях была должность «чкондидели» – начальника всего государственного письмоводства, обычно предоставлявшаяся епископу Мартвильскому в Мингрелии. На эту должность обычно назначались лица самые близкие к царю. Во время похода «чкондидели» шел впереди армии с крестом, а с началом боя отходил в тыл и брал под свое начальство арьергард. Духовенство сосредоточивало в своих руках всю письменность, занимаясь переводами и составлением духовной литературы. Естественно, что руководителя ведомства, управлявшего письменными делами государства, царь приглашал из среды духовенства. На это лицо, близкое к царю, возлагалось также предводительствование теми вооруженными силами, которые выставляли монастыри. Монастыри имели своих вассалов, азнауров, которым они отводили определенные земли под условием службы; при об'явлении войны монастыри организовывали из своих крестьян войска, во главе которых становились монастырские вассалы и сами епископы. Эти отряды, наряду с отрядами светских феодалов, поступали под общее командование царя или его амирспассалара. Азнаури существовали и в духовных имениях – это с бесспорностью видно из сигели царя Баграта IV, освобождавшего деревни, жертвуемые монастырю, от азнаурского налога. Отмена азнаурского и других налогов не означает того, что монастырские крестьяне не платили никаких налогов. С них снимались все общие налоги (кроме военной повинности), и монастырем устанавливался особый монастырский налог, за счет которого, видимо, содержались и азнаури. Самостоятельные светские и духовные феодалы на протяжении многовековой истории Грузии часто сталкивались с объединительными стремлениями царей из династии Багратидов. Шота Руставели жил как раз в ту эпоху, когда борьба между ними приняла особенно острый характер, дойдя до высокой степени социального напряжения. Именно эта социальная обстановка нашла свое художественное отображение в «Вепхис ткаосани». Структура государственной власти при феодализме отличается своеобразными особенностями. Центральная власть на местах опирается не на свой, государственный аппарат, а на тех же феодалов. В истории Грузии существовал своеобразный институт эриставов, не встречавшийся ни в одном феодальном государстве средневековой Европы. Первые упоминания об эриставах находим в грузинских летописях IV века до нашей эры, когда грузинский царь Фарнаваз разделил страну на восемь эриставств. С тех пор эриставы не сходят со страниц грузинских летописей. Конечно, в разные эпохи эриставы имели разное влияние. Первоначально они были введены, видимо, под влиянием иранского административного устройства; монархия Дария была разделена на сатрапии, и эриставства по об'ему своей власти и значению в государстве во многом, очевидно, походили на свои иранские прототипы. В период господства арабов, обложивших Грузию данью и управлявших ею через своего представителя, эриставства не потерпели изменений. Арабы сохранили существующее в стране устройство и ограничились только тем, что назначили эриставами преданных им лиц. Когда господство арабов кончилось, как и кратковременное господство сельджуков, начавшая возрождаться страна имела готовый институт эриставов. На них и стали опираться грузинские цари. Кто же были эриставы? Чиновники ли, назначавшиеся государством из центра, или те же феодальные землевладельцы, которых центральная государственная власть облекала известными функциями как своих представителей? Нет никакого сомнения, что эриставами назначались местные же владельцы, именно те из них, кто заявляли себя сторонниками центральной власти. Можно подумать, что такие местные феодалы были плохой опорой для центральной власти. Часто, конечно, это было так. Но на этот случай корректив вносился угрозой конфискации. Всякий непослушный феодал мог поплатиться всеми имениями и быть совсем изгнанным из страны. Правда, к этому способу воздействия цари прибегали не очень часто, – это указывает, что феодалы были достаточно сильны и, чтобы расправиться с кем-нибудь из них, надо было заручиться согласием других феодалов и получить от них военную силу. Борьба с феодалами шла успешно в тех случаях, когда цари имели наемную иноземную силу, как это было при Давиде Восстановителе, пригласившем до 50 тысяч кипчаков (половцев), в большинстве, повидимому, конных, к себе на службу. В период господства в Восточной Грузии арабов, а затем сельджуков, а также нахождения Западной Грузии под сильным влиянием Византии, эриставская власть, по всем данным, сильно дробилась и мельчала. Очевидно, иноземцы предпочитали иметь дело с большим количеством эриставов, чтобы не сосредоточивать власть в руках немногих и не создавать условий, при которых могло бы начаться национальное освобождение под руководством выросшего в своем авторитете эристава. В приводившейся выше сигели Баграта IV по поводу спора опиразцев с миджнадзорцами перечисляются лица, приглашенные для решения спора; в числе их сигель упоминает «эристав-эриставов» и «эриставов». Позднее только карталинский эристав считался «эристав-эриставом» и «амирспассаларом», и существование нескольких «эристав-эриставов» при Баграте IV указывает, что при многочисленности эриставов потребовалось учреждение об'единяющего их института из эристава над эриставами, которых, видимо, было несколько. Но уже в сигели епископа Василия от 1180 года говорится, что Абуласан является «эристав-эриставом»; следовательно, эта должность с течением времени сильно централизовалась, и носителем ее сделался глава правительства. Число эриставов сильно сократилось, и в эпоху Руставели их, видимо, было в Абхазии и Карталинии восемь, а в Кахетии с Эретией—семь. Когда после смерти Георгия III Тамара начала борьбу с Верховным собранием, она сместила ряд должностных лиц в центре и на местах, в том числе некоторых эриставов, и назначила взамен их новых, фамилии которых сохранили летописи. Эриставом Сванетии был назначен крупный аристократ Барам Варданисдзе, Рачи – Кахабери Кахаберидзе, Сухуми – Дотагос Шарвашидзе, Одишии (Мингрелии) – Бедиани, Лихо-Имеретии и Карталинии – Рати Сурамели, Еретии – Асат Григолисдзе, Самцхе – Боцо Джакели со званием спассалара. Все эти лица одновременно являлись крупными местными феодалами. В особенности обращает на себя внимание обширное эриставство, состоящее из Карталинии, Имеретии и области Лихских гор (Сурамский перевал), порученное крупнейшему феодалу Рати Сурамели, фамилия которого всегда занимала должность спаспета (маршала). Отсюда вывод, что район, подчиненный эриставу, и самый центр этого района не были неизменными. Вопрос о центральном управлении эриставства зависел от того, кто назначался эриставом и где имел он свое пребывание. При той острой политической борьбе, которая происходила в Грузии в конце XII века, очевидно, нашли целесообразным соединить в одном лице эриставства Имеретии и Карталинии и поручить их такому крупному феодалу как Сурамели, имевшему местопребывание в Сураме. При этом не посчитались с тем, что Карталинское эриставство всегда находилось в особом положении, и эта должность обычно предоставлялась эристав-эриставу и амирспассалару, – им в то время был Абуласан. Являлись ли эриставы той эпохи совершенно самостоятельными правителями или при них обычно состоял также и представитель правительства, – сказать трудно. Но позднее, в начале XIV века, в уложении Георгия V наряду с эриставом упоминается также и правитель – «гамгебели». Необходимо остановиться еще на часто встречающемся в «Вепхис ткаосани» упоминании городов – «калаки». Это имеет прямое отношение и к феодализму и к общине, на фоне которых развертывается действие поэмы Руставели. В более древние времена, когда Грузии приходилось подвергаться нападениям, главным образом – кочевников, организация обороны сводилась к тому, что население селилось по ущельям, входы в которые защищались крепостями – «цихе». Самые же поселения в ущельях в специальной защите не нуждались. Так возникла оборона главнейшего грузинского ущелья Арагвского – колыбели Грузии; при входе в него, у впадения Арагвы в Куру, стояла Мцхетская крепость, впоследствии превратившаяся в столицу Грузии. Такая система обороны была удовлетворительна, пока врагами Грузии являлись кочевники. Но достаточно было появиться врагу с организованной военной силой, как эти ущелья делались легко доступными. Ксенофонт сообщает, что греки за четыре века до нашей эры завоевывали страну, спускаясь с гор в долины. Как видно, они не нападали прямо на крепости, преграждавшие доступ в ущелье, а направляли свои войска в горы и спускались оттуда в ущелья, преодолевая сопротивление слабых и разбросанных отрядов, лишенных возможности оказать сопротивление организованной вооруженной силе. Когда грузины стали селиться в долинах, крепости строились в стратегически важных пунктах. Наряду с ними возникали экономические центры, которые также нуждались в защите. Такие пункты, обнесенные стенами («згуде»), назывались «калаки» – города. Если город возникал в месте нахождения крепости или, наоборот, возникала необходимость превратить разросшийся и приобревший важное значение город в крепость, то строился город-крепость («цихе-калаки»). В самой крепости существовала еще внутренняя крепость «шида-цихе» – цитадель. Шота Руставели называет словом «калаки» пункты, которые, по всем признакам, являлись населенными центрами. Когда один из героев поэмы, Тариель, решил скрыться, он заперся в принадлежавшем ему «калаки»; другой герой, Автандил, направляясь на поиски Тариеля, прибыл в свой «калаки», где начальником был преданный ему Шермадин. Придон также имел свой «калаки». Что же означает «калаки» и в каком смысле употребляет это название Руставели? Крепости – «цихе» – имели специальное назначение. Их строило государство и оно же содержало в них гарнизоны. Город – «калаки» – также являлся укрепленным пунктом, но прежде всего, был пунктом скопления населения. «Калаки» – не просто одинокая безлюдная крепость, где стоит только один гарнизон. Герои поэмы – и Тариел, и Автандил, и Придон – прежде всего феодальные владельцы, у которых имеются «калаки», т. е. защищенные населенные пункты, которые являются центром и опорным пунктом их владений. В укреплении «калаки» заинтересован не только его владелец, но и само население. Феодал той эпохи – это владелец не только земель, но и населения, которое трудилось на его земле и которым он управлял, творя суд и собирая подати. Сам феодал жил в центре, наиболее населенном пункте своего владения, в укреплении и защите которого он был заинтересован прежде всего. Внутри «калаки» у феодала стоял его замок, тоже защищенный, в котором он часто оборонялся от своего же населения; но в защите «калаки» перед лицом врага он выступает вместе со всем населением. «Калаки» возникают в центре больших волостных общин, и в случае нападений под защиту его стен может сбежаться все население, об'единенное данной общиной. Но Шота Руставели словом «калаки» называет не только укрепленные владения феодалов. Каджетское царство, которое управлялось царем и являлось государством, а не феодальным владением, имело центр, который Шота также называет «калаки». Но это город – особого рода. В нем имеется крепость, в которую заключена героиня поэмы Нестан-Дареджан. Это уже центр не феодального владения, а всего государства. Наиболее яркое отражение получили в «Вепхис ткаосани» чисто феодальные отношения. На первый взгляд может показаться непонятным частое употребление слова «кма», которое встречается в поэме Руставели. Академик Н. Марр составил даже своего рода перечень, в каких значениях употребляется слово «кма». Слуги царя – и простые и близкие, – приближенные, влюбленный кавалер, преданный друг, раб, витязь, вольный рыцарь и т. д. – все они объединяются названием «кма». Наряду с «кма» Шота употребляет в том же значении название «мона», определенно означающее раба. Но «кма» и «мона» встречаются не только в среде феодалов. Торговый класс, как это видно при изображении Шотой быта Фатман, тоже имел «кма» и «мона». Употребление этих названий в самых различных смыслах указывает, что «кма» и «мона» – это не определенная группа лиц и, тем более, не социальная категория, не класс. В то же время это не просто название, совершенно лишенное социального содержания. То отражение «кма» и «мона», которое встречается в «Вепхис ткаосани», является точной картиной исторической действительности. «Мона» – древнейшее наименование раба, возникшее еще до арабского господства. Грузинский феодализм неоднократно переживал периоды своего расцвета и упадка в зависимости от тех внешних нашествий, которым подвергалась Грузия. Арабское господство в Грузии продолжалось несколько веков, и политика арабских эмиров сводилась к раздуванию разногласий между отдельными феодальными владельцами: «Разделяй и властвуй!» Эмиры следили, чтобы какой-нибудь феодальный род не сделался настолько могущественным, чтобы подчинить себе других феодалов и об'единить вокруг себя Грузию. Когда арабы были разбиты турками, а последние отвлечены на юг походами крестоносцев, Тао-Кларджетским Багратидам удалось об'единить Грузию под единой властью. Грузинский феодализм вступил в новую фазу развития. Единая царская власть Багратидов не посягала, конечно, на основы феодализма. Но с непокорными феодалами, которые предпочитали долгими годами вести борьбу с соседями из-за пограничного клочка земли вместо служения государству, она порой расправлялась круто. Она отбирала у них родовые владения и передавала их новым людям из служилых элементов, создавая себе этим опору на местах. Об'единительная политика Багратидов постоянно сопровождалась восстаниями старых феодальных родов, при которых всегда фигурировало требование, чтобы «уазно» – незнатные – не получали земель и не назначались на государственные должности. Начиная с Давида Восстановителя и вплоть до монгольского нашествия, в этой борьбе протекала вся внутренняя жизнь Грузии. Но, отнимая у старых феодальных владельцев их имения и раздавая их выдвигавшимся элементам, Багратиды не вмешивались во внутренние отношения самого феодального строя. И новые феодалы продолжали владеть своими имениями на тех же основаниях, что и старые. Это, однако, не значит, что перемены ограничивались только владельцами. Большие имения раздавались нескольким лицам и дробились. Кроме того, каждый феодал имел своих вассалов и ленников, которые получали от феодала земли за свою службу. Когда глава феодального владения сменялся, соответствующие перемены происходили и среди вассалов и ленников. Новый владелец не мог чувствовать себя спокойно в имении до тех пор, пока он не сажал всюду близких ему людей. Багратиды дарили имения новым владельцам, которые не без борьбы устраняли из полученных имений вассалов и ленников старого феодала и сажали своих людей. Таким образом, сама система феодализма в основе своей сохранялась сверху донизу – менялись только лица. Еще во время арабского господства в Грузии устоялись определенные феодальные отношения, основанные на крепостной зависимости крестьян, которые назывались «мона». Это изменение названия явилось выражением тех процессов, которые протекали среди крестьянства. «Мона» теперь не раб, а крепостной. Феодалы назывались «азнаурами»; наряду с этим сохранилось и старое название знати – «сепе», оставшееся от родового строя; но это было уже название без содержания. Когда старые отношения стали разрушаться, то и самые понятия стали меняться. На смену «мона» появляется «кма», на смену «азнауров» – «уазно» – незнатные, которые подхватывают и присваивают себе старое наименование родовой знати – «сепе» в противоположность «азнаурам». В «Вепхис ткаосани» мы уже не увидим «азнауров»: везде, где речь идет о высшем феодальном обществе, употребляются слова «сепе» и «дидебули». Одновременно встречается и новое понятие «тавади», пока означающее только главу или лицо, занимающее высокое положение; впоследствии, в XIV–XV веках, оно сделается наименованием княжеского землевладения, вассалы и ленники которого будут называться «азнаурами». Это слово возродится, но уже как наименование дворян, а не высшей знати. У Руставели встречается также «джабуки» – рыцарь, воин; но это название – отмирающее, и на смену ему идет всеоб'емлющее «кма». Понятие «кма», «кмоба» зародилось в среде новых служилых владельцев имений. Они создавали новые отношения, начиная с самых низов и кончая верхами. «Мона» отмирает, «кма» нарождается, но социальное содержание, как указано выше, и того и другого – одно и то же. «Кмоба» – это идеология новых владельцев феодальных имений и выражает ту верность и преданность, которая лежит в основе вассалитета и ленной зависимости, являясь самим существом феодализма. Поэма «Вепхис ткаосани» полна этой идеологии верности, долга и ярко выразила те настроения, которыми жило при Руставели феодальное общество. С течением времени слова «кма», «кмоба» приобретают все более ясный смысл и определенный характер, сделавшись в XIV веке термином крепостных отношений. «Кма» это уже крепостной, а «батон-кмоба» – крепостное право. В западно-европейском феодальном обществе одним из существенных элементов рыцарских нравов была возвышенная любовь к женщине. Это было не ухаживание в обычном смысле, а поклонение женщине, и самому ревнивому мужу не могла притти в голову мысль видеть в этом что-либо предосудительное. Оно протекало открыто, при всех, и общество не только не осуждало его, но считало дурным тоном, если рыцарь не имел дамы сердца. Такую «небесную» любовь воспевали трубадуры. Идеальный образ такого отношения к женщине дал Данте в своей «Божественной Комедии», отобразив любовь свою к Беатриче. Однако такое отношение к любви и любимой женщине вовсе не исключало иной, земной любви. Рыцарь, на всю жизнь избравший себе даму сердца, преспокойно женился, обзаводился семьей, а при случае не задумывался перед изменой и жене и даме сердца. Данте любил Беатриче, но это не помешало ему завести вполне земной роман на стороне. Когда же Беатриче умерла, он женился, продолжая оставаться верным своей небесной любви. Было ли такое отношение к женщине чисто индивидуальным переживанием лиц, принадлежавших к рыцарскому сословию, или же оно заключало в себе также и некоторые социальные мотивы, служа выражением общественных настроений, господствовавших в феодальном обществе? В той восходящей иерархии, которая начиналась с простого рыцаря-ленника и кончалась королем и императором, верность, преданность своему сюзерену были не простой обязанностью, вытекавшей из юридических норм, но долгом, культом, которым сверху донизу было проникнуто, все феодальное общество. Идеальная «небесная» любовь была элементом, и немаловажным, в строе социальных отношений феодального общества. Эта любовь проистекала из чувства преданности к сюзерену, дополняя его и вырабатывая тот образ рыцаря, на котором покоилась средневековая феодальная система. Видим ли мы те же чувства и настроения в «Вепхис ткаосани»? Если рыцарское поклонение женщине является отражением феодальной верности и преданности, то надо думать, что в среде, где наблюдаются такие отношения, как дружба Автандила с Тариелем, должно было расцвести также и то чувство любви, которое служило темой для лучших образцов средневековой поэзии. И действительно, знакомясь с песней о любви в замечательных вступительных строфах «Вепхис ткаосани», мы видим, что по силе, краткости и выразительности, по своей экспрессии она не уступает тому, что создано на Западе самыми высокими Певцами рыцарской любви. Правда, в них же содержатся слова также и о другой, земной любви, но и на Западе земная любовь протекала не в возвышенных формах. Шота Руставели говорит в них о своей любви к Тамаре, и он вознес свое чувство к ней на такую высоту, дал такой яркий образ этой, как он сам говорит, небесной любви, что скрытые от нас веками тайники внутренней жизни Грузии освещаются новым сверкающим заревом. Он показал, что в этом удаленном от Европы уголке земли умели любить не менее возвышенно, чем любили герои, прославленные западными трубадурами.КЛАССОВАЯ БОРЬБА В ГРУЗИИ ЭПОХИ РУСТАВЕЛИ
История Грузии складывалась под воздействием своеобразных факторов. Граничившие с Грузией с востока и юга степи Мугани, Караяз, Ширака постоянно привлекали к себе кочевников из Ирана и Турции, пригонявших сюда свои стада на зиму. Грузинские летописи пестрят сообщениями о «зимних становищах» («замтрис садгури») кочевников в этих степях, а также в долинах верховьев Куры. Государства, в состав которых входили кочевники – Аравия, Иран, Турция – были кровно заинтересованы в том, чтобы эти степи были доступны кочевникам. На этой почве происходили постоянные столкновения между Грузией и этими государствами. С началом крестовых походов в Европе силы турок, сменивших в Передней Азии арабов, были отвлечены на юг, и Грузия незамедлила очень искусно использовать создавшиеся благоприятные условия. Начиная с эпохи Давида Восстановителя, она планомерно продвигалась на восток и юг, расширив свои пределы до Трапезунда и Хоросана. Феодальная раздробленность, которая отличала Грузию в VII–X веках и которой арабы пользовались для своего господства, стала постепенно сменяться об'единительной политикой государственной власти, носителями которой явились цари из династии Багратидов. Об'единение Грузии происходило одновременно с расширением ее территории, и перед государственной властью вставала задача найти группы населения, на которые она могла бы опираться во вновь присоединенных местах. Старая феодальная знать, тесно связанная со своими владениями, была всецело поглощена своими узкими местными интересами. Церковь была той силой, которая могла стать на сторону царской власти, но в высших своих слоях она была тесно связана с родовой феодальной знатью. Эти группы образовали тесно замкнутую касту, в основном выступавшую против об'единительной политики государственной власти. Поэтому грузинские цари, начиная с Давида Восстановителя, стали искать опоры в служилых элементах (мсахури) и, главным образом, среди военных. Давид, женатый на половецкой (кипчакской) княжне, создал довольно внушительную наемную военную силу из половцев и, опираясь на нее, решительно проводил свою обвинительную политику. Он стал выдвигать незнатных людей из служилых, предоставляя им земли и государственные должности. Постепенно стал вырастать слой, составивший привилегированную группу новой знати, на которую и стала опираться царская власть. При своих неоднократных восстаниях старая феодальная знать и церковь настойчиво выставляли требование, чтобы незнатным «уазно» не предоставлялись государственные должности и привилегии. Новые служилые элементы естественным ходом событий становились во враждебные отношения к старой знати. Борьба между этими двумя слоями, во время которой царская власть часто склонялась к компромиссам со старой знатью и в особенности с церковью, наполняла собой политическую жизнь Грузии и достигла большой остроты во время царствования Георгия III, вступившего на престол в 1156 году, после того как друг за другом умерли в течение одного года отрекшийся от трона отец его Дмитрий и царь Давид. Воцарению Георгия III, видимо, предшествовала большая придворная борьба, главными участниками которой были представители указанных выше слоев старой и новой знати, а также церкви. То обстоятельство, что царь Дмитрий отрекся от трона и ушел в монастырь, показывает, что борьба при дворе сильно обострилась и в нее была втянута и царская семья в лице обоих сыновей Дмитрия – старшего Давида и младшего Георгия. Давид, видимо, был всецело на стороне старинной феодальной знати, а вокруг Георгия группировались представители служилых элементов. Конечно, оба сына оказывали давление на отца, каждый в желательном ему направлении, и, повидимому, сила была все же на стороне Давида и стоящих за ним групп, которым удалось принудить Дмитрия отречься от трона и уступить власть Давиду. Вокруг него сгруппировалась старая знать во главе с Орбелиани, влиятельнейшей феодальной фамилией. Но Давид скоро умер, возможно, не совсем естественной смертью, не процарствовав и одного года. Он оставил сына Дмитрия (Демну) нескольких месяцев от роду, к которому и перешел трон. До его совершеннолетия регентом должен был состоять Георгий. Это было большим ударом для старой знати: неожиданная потеря власти после смерти царя Давида должна была внести в ее среду большое замешательство. От Георгия она не ожидала для себя ничего хорошего, и единственно, чего она добивалась от умирающего царя Давида, – завещания, чтобы младенец Демна воспитывался в семье Орбелиани. Старая знать не ошиблась в своих опасениях: Георгий был регентом недолго, и через несколько месяцев провозгласил себя царем, оговорив, впрочем, при вступлении на трон, что, когда Демна достигнет совершеннолетия, он уступит ему престол. Это было в 1156 году. Во внутренней жизни Грузии царствование Георгия протекало сравнительно мирно. Старая знать и высшие представители церкви выжидали, группируясь вокруг Демны и семьи Орбелиани, воспитывавшей его в определенной преданности их кастовым интересам. Новая знать служила опорой для Георгия III, и чем сильнее был их союз, тем более был он опасен для старой знати и тем сильнее вынуждал ее к осторожности. Положение Георгия III осложнялось, однако, тем, что у него не было сыновей, и при всех условиях Демна должен был быть его преемником после смерти. Дочь Георгия Тамара, родившаяся в 1156 году, повидимому, не принималась во внимание борющимися группами. При таких условиях не столько Георгий, сколько группировавшиеся за его спиной представители новой знати, стали задумываться над вопросом, кто бы мог быть приемлемым для них кандидатом на царский трон после Георгия. Все больше привлекал их внимание осетинский царевич Давид Сослан, воспитывавшийся при дворе Георгия III в качестве его приемного сына. После Демны Сослан был единственным представителем мужского поколения Багратидов, поэтому политическое положение страны осложнялось также И династическим вопросом, Если вокруг Демны, последнего представителя грузинской ветви Багратидов, группировалась феодальная знать, то новые служилые элементы видели свою опору в Сослане, тоже последнем представителе Багратидов, но уже осетинской ветви. Пока Демна подрастал, продолжалось своего рода перемирие. Но было очевидно, что обе стороны откладывали разрешение всех разногласий до его совершеннолетия; столкновение между ними становилось неизбежным. Действительно, как только Демна в 1176 году достиг совершеннолетия, он пред'явил свои права на трон, – и повод для столкновения двух враждебных сил был готов. Георгий III всячески уклонялся от конфликта; пока речь шла только о троне, дядя и племянник могли легко сговориться. Георгий мог приблизить Демну к управлению государством и официально не отказываться от власти. Ему оставалось жить недолго, и Демна мог пойти на такой компромисс, будучи уверен, что после смерти Георгия III трон перейдет к нему. Однако компромисс не мог примирить враждебные силы, которые стояли друг против друга и упорно готовились к борьбе. Их столкновение ускорило развязку. Стоявшие за спиной Демны Орбелиани и вся высшая знать считали, что Георгий должен отказаться от трона и уступить власть племяннику. Если бы Георгий даже хотел пойти на это, чтобы не доводить дело до открытого столкновения, он не мог бы сделать этого под давлением тех сил, на которые он до сих пор опирался. В молодости Георгий был довольно решителен, и его смелый шаг провозглашения себя царем характеризует его человеком, который не терялся в сложных обстоятельствах, умел находить выход из положения и проводить в жизнь свои решения. Но в этом ответственном деле он, видимо, обнаруживал большие колебания, и не столько потому, что вопрос шел о нем лично и об его отказе от царской власти, сколько потому, что он не мог не учитывать, что Демна – последний представитель Багратидов и что, отвергая его права на трон, он идет против интересов старинного царского рода, представителем которого он был. Но из этих колебаний Георгия III вывела, повидимому, его дочь Тамара, юная головка которой отличалась не только несравненной красотой, но и была полна честолюбивых желаний, которые она сочетала с большим умом, твердым характером и умением подчинять себе окружающих. Легенды о Тамаре говорят, что она с детства мечтала о троне, и в этом направлении ее, видимо, поддерживала мать, а в особенности ее тетка и воспитательница Русудан. Не будь Демна и Тамара двоюродными братом и сестрой, выход, возможно, был бы найден в их браке. Если бы Демна стал царем, Тамара разделила бы судьбу всех царевен и занималась бы обычными придворными сплетнями, стоя далеко от власти. Это не входило в ее планы, и она, видимо, влияла на своего отца в смысле решительного отказа от каких-либо уступок Демне или компромиссов с ним. Как бы то ни было, Георгий III после некоторых колебаний отверг требования своего племянника и отказался уступить ему трон. Это неминуемо повлекло к вооруженному восстанию всех сторонников Демны, которое было подавлено Георгием III. Орбелиани, как главные зачинщики, понесли жестокое наказание, сам же Демна был взят в плен и погиб при загадочных обстоятельствах. Восстание Демны безусловно пользовалось поддержкой духовенства; тотчас после его ликвидации Георгий об'явил церковь освобожденной от всех налогов и несправедливостей, которые она терпела от государственной власти. Он вынужден был пойти на компромисс с церковью, заставив ее отказаться от поддержки Демны за те уступки, которые она получала от Георгия III. Гибель Демны должна была произвести огромное впечатление на все тогдашнее общество, да и сам Георгий должен был задуматься над всем происшедшим. Со смертью Демны пресекалась грузинская ветвь Багратидов, игравших с VIII века в Грузии обвинительную роль. Теперь государственная власть снова могла стать об'ектом борьбы между могущественными феодальными фамилиями. Единственным Багратидом, который мог быть преемником Георгия III, был Давид Сослан. Он с детства воспитывался при дворе, любил единственную дочь царя Тамару; казалось, разрешение и династического и семейного вопросов могло быть найдено в браке Сослана и Тамары. Те социальные группировки, на которые опирался Георгий III и в силе которых он только-что убедился в борьбе с Орбелиани и старой знатью, не могли не видеть, что выход этот – наиболее приемлемый для них. Однако после гибели Демны Сослан не только не выдвигается на первое место при дворе, как жених Тамары и единственный наследник грузинского престола, но, наоборот, совершенно сходит со сцены, и вся дальнейшая политическая жизнь некоторое время проходит без его участия. В чем была здесь причина? Об этом мы ниже узнаем от Руставели. Георгий III, только-что подавивший восстание старой знати, ищет с нею компромисса. Он хочет еще при своей жизни провозгласить царицей свою юную дочь Тамару и идет на ряд уступок тем самым слоям, знаменем для которых был Демна и которые с его смертью не считали, очевидно, свое дело проигранным. Крупной силой в государстве являлась церковь, она непрочь была играть роль посредницы между царем и старой знатью. Пострадать могли только те слои новой служилой знати, которые в Георгии III видели свою опору. Но, повидимому, при компромиссе не были забыты и их интересы. Не прошло и двух лет после подавления восстания, как Тамара, едва достигшая двадцати трех лет, уже была коронована Георгием III (1179 г.) при поддержке всех слоев населения; отныне на древнем троне Багратидов совместно восседали отец и дочь. Сослан был забыт. В это самое время на далеком Севере, во Владимире на Клязьме, решалась участь человека, которому суждено было вскоре после смерти Георгия III занять его место рядом с царицей Тамарой в качестве ее мужа и царя Грузии под именем Георгия. Мы имеем в виду князя Юрия, на котором необходимо остановиться несколько подробнее. Князь Юрий был сыном русского великого князя Андрея Боголюбского, получившего от отца, Юрия Долгорукого, Владимир на Клязьме. Постепенно Андрей об'единил под своей властью весь север, а затем и юг. В Киеве он посадил брата своего Глеба. Новгород он отдал своему старшему сыну Юрию. Когда в 1171 году Глеба убили в Киеве, Андрей собрал огромное по тому времени войско для наказания заговорщиков и поддерживавших их южных князей. Начальствование над войсками было поручено князю Юрию и знаменитому воеводе Жидиловичу. Поход этот окончился неудачно, так как князья, принимавшие в нем участие, не пожелали всецело поддержать Андрея. Молодому Юрию уже тогда пришлось оказаться в центре всех событий, но он не обнаружил больших дипломатических способностей в сложной игре интриг и заговоров, которые завязались на юге. Юрий вернулся в Новгород, но ему не пришлось здесь долго оставаться. В 1174 году его отец, великий князь Андрей Боголюбский, сделался жертвой заговора своих приближенных, и Юрию пришлось покинуть Новгород. Он прибыл во Владимир, и первое время владимирцы приняли его в качестве своего князя. Но Юрий, очевидно, не смог упрочить своего положения, и Владимирское княжество скоро получил Михаил Черниговский. Юрий, видимо, примирился со своим положением и встречал с владимирцами Михаила в Москве. После смерти Михаила в 1176 году снова поднялся вопрос о кандидатуре на Владимирское княжение. На этот раз Юрий, видимо, стал проявлять большую активность и противопоставлял свою кандидатуру, как сына Андрея Боголюбского, старшему в роде Всеволоду Юрьевичу, своему дяде. Неудача, на этот раз окончательная, лишила его надежды на возвращение отцовского наследия. Владимирцы приняли Всеволода к себе, и, так как после него законным кандидатом был Юрий, Всеволод добился у владимирцев признания права на княжение за своими детьми. Новая идея о наследовании сына после отца вместо старшего в роде, проводником которой был Юрий, обернулась против него самого, и в 1176 году он был окончательно изгнан из Владимира. Для своих лет Юрий пережил много превратностей судьбы и, очевидно, решив не втягиваться в дальнейшую борьбу между князьями за те или иные волости, покинул пределы Руси. Вместе с ним ушла и его дружина. Если верить грузинским летописям, вопрос о приглашении Юрия в Грузию был поднят только в 1188 году, когда Совет из высших представителей государства остановил свой выбор на нем, как на подходящем кандидате в мужья грузинской царице Тамаре. Летопись картинно описывает, как первый сановник царства Абуласан предложил пригласить Юрия, сына царя «трехсот царей», находившегося в то время у половецкого (кипчакского) царя. По этому летописному известию выходит, что Юрий в течение почти двенадцати лет находился у половцев. Но едва ли это правильно. Половцы постоянно вмешивались в русские дела, и если бы Юрий находился у них, он при их помощи попытался бы вернуть себе власть. Однако с 1176 года Юрий навсегда исчез с горизонта русской политической жизни. Юрий, княживший несколько лет в Новгороде, был хорошо знаком с жизнью Византии, куда постоянно ездили новгородские купцы по великому водному пути «из Варяг в Греки». Он имел связи и средства для переезда в Константинополь вместе с дружиной. Это был не первый случай от'езда русских князей со своими дружинами в Византию, где они получали земли и власть и находили широкое поле – деятельности в военной области. Византия в то время вела напряженную борьбу с турками и всякую вооруженную силу принимала с большой охотой. Юрий, однако, недолго задержался в Константинополе, Через Византию он, видимо, завязал сношения с грузинским царем Георгием III и предложил ему свои и своей дружины услуги. Предложение было принято, и Юрий скоро оказался в Грузии. В те времена организация военной силы была построена не по казарменному принципу. Воины получали землю и вели свое хозяйство, будучи в полной готовности при первой необходимости стать под знамена. Дружина Юрия получила на своей новой родине земли и, конечно, образовала особое поселение. Где было расположено это поселение – неизвестно, но оно должно было находиться где-либо на границах Грузии, скорее всего там, откуда легче всего можно было поддерживать связь с Византией, ближе к Трапезунду. Существование такого поселения русских устанавливается на основании сохранившегося письменного памятника от 1180 года. Архиепископ Василий приносит пожертвование тбилисской церкви с тем, чтобы она молилась о нем и его брате Абуласане – том самом, по инициативе которого состоялся брак Тамары и князя Юрия в 1188 году. Архиепископ Василий называет своего брата Абуласана эриставом над эриставами, грузинским амиром над амирами, владельцем «руствиса да швидта мтиулетта». Последнее наименование в буквальном смысле означает семигорье, но что такое «руствиса»? «Твиси», «твисеба», «шеитвиса» – означают родство, оказание приюта, приселение, и нет никакого сомнения, что местность, где была поселена дружина князя Юрия, стала носить наименование «Руствиси» – русского поселения. Но возникает вопрос: почему земли, на которых были расселены воины князя Юрия, не были даны ему самому, а числились во владении Абуласана, правда, первого сановника царства и, следовательно, владевшего ими как бы в качестве представителя государства? Это, возможно, указывает, что Юрий, как глава иноземного войска, занимал в системе феодальных отношений Грузии особое положение. Вернемся, однако, к Сослану. С воцарением Тамары он потерял все: и трон и любимую женщину, он не имел социальной опоры в стране и не мог рассчитывать на поддержку каких-либо групп. Он, видимо, и не хотел итти ни на какие выступления, ибо они неминуемо должны были быть направлены против Тамары. Он был одинок, и теперь вся его надежда состояла лишь в том, что ему все же удастся соединиться с Тамарой и в результате брака с нею выправить свое положение. Но были, видимо, силы, в интересах которых было не допускать этого брака. Пока жив был Георгий III, вопрос о замужестве Тамары Не мог возникнуть, так как муж Тамары тоже должен был сделаться царем, и на одном троне могло оказаться три царя вместе, а считая и жену Георгия III, царицу Бурдухан, даже четыре. Повидимому, и сама Тамара не склонна была заботы государственного правления променять на тихие радости семейной жизни. Надежда на лучшее будущее у Сослана могла осуществиться со смертью царя Георгия III, последовавшей в 1184 году. На первый взгляд эта смерть не должна была вызвать необходимости каких-либо перемен на троне. Георгий III потому и короновал при своей жизни Тамару, чтобы своим авторитетом упрочить ее положение царицы, которая с его смертью должна была продолжать царствовать в силу фактического положения вещей. Это так и было бы, но борьба, которая велась между старой и новой знатью, еще не утихла. Компромисс, на котором Георгию III удалось об'единить их при воцарении Тамары, еще удерживал стороны от активных выступлений. При таком положении вещей Тамара могла царствовать, как и раньше. Но компромисс был непрочен, могла вновь возгореться борьба, и Тамаре пришлось бы решать вопрос, на чью сторону она станет. Но дело обошлось благополучно. Старая и новая знать, и в особенности церковь, нашли, что время для борьбы – неподходящее, а возможно, что не было кандидата, который стал бы знаменем одной из сторон для противопоставления другой. Давид Сослан был чем-то так скомпрометирован, что ни одна из групп не пожелала иметь с ним дела. Таким образом, для Тамары создавалось вполне благоприятное положение, и начало ее самостоятельного царствования должно было ознаменоваться полным и всеобщим согласием. Однако Тамара не принадлежала к числу тех женщин, которые могут мириться с тем, чтобы за их спиной и за счет их власти заключались компромиссы. Она решилась быть в равной мере и царицей Грузии и правительницей государства. Для этого ей надо было расколоть сплотившиеся между собою группы и заставить их прервать установившееся согласие. Но, несмотря на свою смелость, при первой же попытке наступления она встретила решительное и единодушное сопротивление. Еще при жизни Георгия III верхи феодального общества постарались организационно оформить политическое соглашение, на основе которого состоялось коронование Тамары. Они создали своего рода Верховное собрание, власть которого распространилась на все стороны государственного управления. После смерти Георгия III они дали понять Тамаре, что она царствует по их выбору и согласию. Представители Верховного собрания, патриарх и высшие государственные чины явились во дворец к Тамаре в Исани (Авлабаре) и просили ее принять власть, точно она, процарствовав с отцом четыре с лишним года, еще ее не имела. Тамара поняла смысл этой просьбы, которая была не чем иным, как жестом, указывающим на то, что феодальные верхи ее избирают, но могут и не избрать. Свою просьбу они подкрепили постановлением, что женщина имеет право на занятие трона, весьма кстати напомнив о политическом соглашении, выработанном при Георгии III, нарушения которого в смысле умаления своих прав они не собирались допускать. Тамара решила дать бой. Она выписала из Иерусалима бывшего католикоса Грузии Николая, чтобы противопоставить его патриарху Микелю. Но этого мало. Главный удар она готовила против никем не санкционированного, самочинного Верховного собрания, которому она противопоставила созванный по ее инициативе и под председательством католикоса Николая Государственный совет. Она велела поставить в Совете свой трон и приняла самое деятельное участие в его работах. Патриарх Микель демонстративно не явился на созванный Тамарой Совет. Тамара решила использовать эту демонстрацию и потребовала смещения Микеля. Тамара правильно учла, что удаление главы Верховного собрания с его патриаршего места нанесет сильнейший удар по ненавистному об'единению родовой знати. Однако созванный ею Совет не решился на это. Микель остался патриархом, и попытка Тамары освободиться от своего врага-опекуна кончилась ничем. Такой исход первого же столкновения Тамары с руководителем самочинного собрания показал, что члены его благополучно попали в новый организованный ею Совет, и противопоставить одно другому Тамаре не удалось. Раз основные силы тогдашнего высшего общества в лице церкви, старой и новой знати вступили между собой в соглашение, то не оказывалось той социальной группы, на которую Тамара могла бы опереться в своей борьбе. Если попытка Тамары освободиться от непрошенных опекунов явно свелась к нулю, все же созванный ею Совет сыграл в государственной жизни Грузии большую роль. Тамара добилась удаления ряда высших представителей светской и духовной власти как в центре, так и на местах. Обсуждение кандидатур было вынесено на гласный суд, к многие действительно негодные элементы были лишены своих должностей, а на их место были привлечены наиболее даровитые, как Мхаргрдзеладзе (Долгорукие) – Саргис и два его сына Захарий и Иване и другие. Они считали себя обязанными Тамаре, поскольку она выдвигала их на высшие государственные посты взамен тех лиц, удаления которых она потребовала от Совета. Этим она создавала лично ей преданных людей, услугами которых она при благоприятных условиях могла воспользоваться. Конечно, это было маленькое утешение. По существу, Тамара потерпела поражение, и в выигрыше оказалось Верховное собрание, которое из нелегального учреждения превращалось в лице Совета в орган государства, санкционированный участием самой царицы в его решениях. Тамара поняла это и, не видя другого выхода, сама формулировала результаты работ Совета, определив свои и его функции по принципу (если можно для той эпохи применить это выражение) парламентаризма: Совет решает, а она будет управлять государством. Конечно, Совет ни к чему другому и не стремился. Внутренний мир Грузии казался обеспеченным надолго. Но этот мир не был в интересах Давида Сослана. Он любил Тамару, с которой вместе рос при дворе Георгия III, и, будучи единственным и последним представителем мужской линии Баградитов, считал свои права на трон Грузии бесспорными. Что же мешало ему соединиться с Тамарой? Едва ли здесь играло какую-либо роль честолюбие Тамары или самого Давида, не желавших разделить друг с другом царскую власть. Дело тут было в другом. Давид Сослан был, очевидно, неприемлем по каким-то особым соображениям, о которых открыто никто не смел говорить, но которые играли решающую роль при обсуждении этого вопроса. Грузинский трон оставался без наследника, и как ни была молода Тамара, надо было определить, кто же будет ее преемником. Конечно, Тамара могла выйти замуж, и наследниками после не могли быть ее дети, но тогда вставал вопрос, за кого ей выйти замуж, ибо это означало появление в Грузии новой династии и новых влияний. Чем неизбежнее становилось решение этого вопроса, тем больше должен был терять терпение Давид Сослан, для которого время не могло принести ничего, кроме забвения. Ему надо было напомнить о себе и напомнить так, чтобы стать в центре внимания Грузии; его кандидатура должна была сделаться единственно приемлемой. Но что-то делало его кандидатуру невозможной, и он никак не мог преодолеть эти роковые для него силы. Мы увидим дальше, какую роль сыграл в разрешении этого вопроса Шота Руставели с его гениальной поэмой; пока же, следуя чисто историческим данным грузинских летописей, мы должны отметить, что в 1188 году перед Советом, являвшимся теперь правомочным органом в решении важнейших вопросов государственной жизни Грузии, неожиданно и резко встал вопрос о браке Тамары с русским князем Юрием. Об обстоятельствах, предшествовавших этому замужеству, мы узнаем в дальнейшем от Руставели. Летописные же данные говорят, что по инициативе первого сановника Грузии Абуласана (того самого, который являлся владельцем «Рустависи») была предложена кандидатура Юрия в мужья Тамары, и брак этот был быстро решен Советом. Тамара вынуждена была покориться. Характерно, что одной из главных фигур, отстаивавших эту кандидатуру, летописи называют тетку и воспитательницу Тамары Русудан. Среди всеобщего ликования по этому случаю летописи отмечают и недовольную фигуру Давида Сослана, о котором они говорят, что «оси» – осетин, как его, очевидно, называли современники, – покинул Тбилиси. Следовательно, замужеству Тамары предшествовала большая борьба, в результате которой Юрий был противопоставлен Давиду Сослану, который вынужден был покинуть столицу. Князь Юрий был, очевидно, кандидатом Совета, и Тамара шла за него замуж против своей воли. Но, как умная женщина, она учла, что всякий конфликт, если он возникнет между Юрием и Советом, будет ей только на пользу. Конфликты, действительно, скоро возникли, и, вне сомнения, она не только старалась использовать их, но и сама создавала. Юрий скоро стал обнаруживать свое понимание власти царя, и Совет увидел, что он ошибся в своих расчетах. Юрий не проявлял большой готовности быть слепым орудием в руках Совета, и конфликт между этими двумя силами – властью царя и ограничивавшим его Советом – скоро стал свершившимся фактом. Несмотря на военные успехи, которые сопровождали царствование царя Георгия, – так стал именоваться князь Юрий, – его стали обвинять в разврате и насилиях, которые, при других условиях, ему конечно, не зачли бы в вину. Летописи наивно пишут, что в него вселился дьявол и от него никому не стало жизни. Как бы то ни было, через два с половиною года царствования Георгия Совет об'явил брак расторгнутым, а Георгия низложенным с престола. На этом Совете Тамара выступила с обвинениями против Георгия и решительно потребовала развода. Совету оставалось только согласиться. Георгий был посажан на корабль и отправлен в Константинополь. Дело, однако, этим не кончилось. У Георгия была своя дружина, поселенная в «Руствиси», и, кроме того, он был популярен в войсках, в особенности тех пограничных с Трапезундом районов, где ему больше всего приходилось проводить свою военную деятельность. Юрий быстро заручился помощью в Константинополе, где он, очевидно, имел крупные и давнишние связи и не замедлил появиться в Грузии со стороны Самцхе – важнейшего стратегического пункта Грузии. К нему тотчас примкнули местные войска, и через Кларджетию он двинулся к Кутаису. Здесь, в местности Герути, он провозгласил себя царем. Легкость, с какой Георгий овладел почти половиной коренной Грузии, свидетельствовала, что тот внутренний мир, который установился в Грузии в результате компромисса между отдельными руководящими группами государства и царской властью, был миром только по внешности. В глубине народных масс накопилось слишком много недовольства, которое не замедлило прорваться при выступлении Георгия. По существу от победы Георгия Тамара ничего не теряла. Она снова могла стать женой своего нелюбимого мужа и остаться у власти. Победа Георгия была опасна лишь для Совета и игравших в нем руководящую роль представителей старой знати и высшего духовенства. В случае окончательной победы Георгий не остановился бы перед крайними мерами. Совет скоро убедился, что единственной силой, которую можно было противопоставить ему, была Тамара. Но Совет прекрасно знал, что успех Тамары так же быстро приблизит его конец, как и успех Георгия. Тамара сама встала во главе войск и взяла власть в свои руки. Первый раз более чем за десятилетие своего царствования она могла действовать самостоятельно и сумела проявить свои крупные способности даже в такой чуждой ей области, как война. Она не стала противодействовать Георгию на пути его движения к Тбилиси. Вызвав с востока войско для защиты столицы, сама она двинулась через Боржом в Самцхе, – провинцию, где была основная опора Георгия. Он дошел уже до Гори и оставалось еще немного, чтобы дойти до Тбилиси. Но расчет Тамары сказался правильным. Георгий должен был отойти назад и устремиться в Самцхе, где в долине Нигала, у истоков Куры, и произошло решительное сражение между мужем и женой. Георгий был разбит и взят в плен. Выступление Георгия сыграло большую роль для исхода той политической борьбы, которая тянулась в Грузии уже больше десяти лет. Все элементы, недовольные господством старой знати и высших представителей церкви, с которыми не могла справиться сама Тамара, при выступлении Георгия об'единились под его знаменами. Совет убедился, что в стране наросло слишком большое недовольство против его господства. Если удалось все же одержать победу над Георгием, то только потому, что во главе войск стояла сама Тамара. Действительно, новая знать, среднее и низшее духовенство и чиновничество, а также большинство армии, примкнувшее было к Георгию, покинули его и перешли на сторону Тамары. Она возвращалась в Тбилиси победителницей не только над Георгием, но и над Советом. Вокруг нее об'единялось теперь большинство феодального общества, и Тамара не замедлила использовать создавшееся положение. Совет исчез сам собой, без борьбы и сопротивления. Над Тамарой теперь уже не тяготела опека не только в государственных делах, но и в личной жизни. И она быстро решила вопрос о Давиде Сослане, и тем самым – о династии. Она вышла за него замуж в 1192 году. Сослан достиг, наконец, трона, которого так долго и тщетно ожидал. Наступил новый период. Торжество Тамары и Давида означало победу в национальной жизни Грузии государственных обвинительных начал, победу центральной власти над феодальными силами, тянувшими страну к раздроблению, а следовательно, к ослаблению, делавшему ее легкой добычей для врагов. Торжество передовых прогрессивных сил в стране сопровождалось расцветом всех сторон культурной жизни народа. Появляются блестящие памятники архитектуры, живописи, литературы и, как завершение всего, – бессмертное творение Руставели. Летописцы много говорят об этой эпохе, они слишком многоречивы в своих поучениях, но они не упоминают о самом главном действующем лице этой эпохе – о Руставели, гениальная поэма которого в образах высокого мастерства дала отображение и этой эпохи и той борьбы, которая в стране происходила. Летописцы и стоявшие за ними группы феодального общества имели свои основания «забыть» Руставели. Поэтому те немногочисленные памятники этой эпохи, которые содержат в себе данные о Руставели, приобретают для нас особое значение.ПРОИСХОЖДЕНИЕ РУСТАВЕЛИ
О Руставели до нас дошло очень мало сведений, но и те, которые сохранились, вызывают ряд недоумений. Они или неправильны или получают такое толкование, которое искажает действительные факты и скорее затемняет отдельные этапы жизни гениального поэта. Имя его, Шота, производят от армянского Ашот; это правильно, но отсюда делают вывод, что Шота не грузин, а армянин. Фамилию его производят от села Рустави, где он, якобы, родился, а местонахождение села Рустави одни видят близ Ахалциха, другие в Караязах. Между тем, сам Шота пишет свою фамилию не «Руставели», а «Руствели»; это указывает на то, что Шота происходит не из Рустави. Если прибавить ко всему этому, что нам неизвестны ни время рождения Руставели, ни год его смерти, то станет ясно, как надо быть осторожным с имеющимися данными о Руставели. Поэтому надо опираться на данные, не вызывающие сомнений. В заключительных строфах своей поэмы Шота называет себя неким месхом – поэтом, но данную строфу подвергают сомнению, отрицают ее подлинность. Серьезных оснований для этого нет. Правда, стих о месхе довольно трудно понимаем или, вернее, об'ясним. Он гласит: «Вцер винме месхи мелексе ме руствелиса дамиса». Трудность понимания этого стиха вызвана тем, что неизвестно значение слова «дамиса». Поэтому выражение «руствелиса дамиса» пишут всячески: «руствелиса дабиса», «руствелисад амиса», «руствелиса темиса», «руствели садамиса», «руствели сад амиса», «рустависа амиса». Несмотря на такую разноголосицу, подлинность этого стиха не подлежит сомнению. Надо учесть, какая борьба велась вокруг поэмы и какое значение придавал Шота ее заключительным строфам. Никакому подделывателю не могли притти в голову слова «руставелиса дамиса» – их мог написать только Шота. Прежде всего рассмотрим, почему Шота называет себя «неким месхом» и что отсюда вытекает. Эти слова разрешают вопрос о национальности Шоты. Месх – грузин, и об армянском происхождении Шоты говорить нельзя. Эпитет «некий» думают об'яснить тем, что Шота был поэтом, никому неизвестным, незнатного происхождения, но тут необходимо учитывать, что в феодальном обществе люди самых знатных родов при обращениях к монархам именуют себя уменьшительными именами, с оттенком уничижения. Так обращались русские князья и бояре к царям, и имена «Ивашка», «Петрушка» являются обычными подписями Голицыных, Гагариных в обращениях с царями. Нет ничего удивительного, что в заключительных строфах поэмы, где Шота воспевает в лице Нестан-Дареджан и Тариеля – Тамару и Давида Сослана, он называет себя «неким месхом». Но если Шота – месх, т. е. природный грузин, то как согласовать с этим его армянское имя Ашот? Академик Марр замечает, что «месх», правда, редко, пишется и произносится как «мех» и «со-мехи», жители Сомхетии, армянской области, могли называть себя «мехами», «месхами». Выходит, что если Шота и не армянин, то он все же «сомехи». Но грузины называют армян «сомехами», и мы снова приходим к тому, что Шота был армянин. Были ли «сомехи» армянами? Армяне называют себя айями, гайканцами – потомками Гайка, такого же легендарного родоначальника, каким для грузин является Картлос, от которого пошло название грузин картвелами. Исторически картвелы и гайканцы всегда жили по-соседству и, конечно, хорошо знали, как сам себя называет каждый народ. Откуда же могло взяться у грузин наименование «сомехами» населения целой области, а последней – Сомхетией? Сомхетией грузины могли называть область, населенную кочевниками, но кем могли быть эти кочевники, которые являлись, как можно об этом судить по сохраненному языком сродству, месхами? Род Долгоруких считается не только армянского происхождения, но и курдского. Это обстоятельство позволяет высказать мнение, что «сомехи», к которым принадлежали Долгорукие, были кочевым племенем, пришедшим в Грузию и поселившимся в области, названной Сомхетией потому, что была она населена кочевниками, как увидим дальше, «мехами», от которых и пошло ее название Со-м(е)хетия. Что это за кочевое племя курдского происхождения, которое столь гостеприимно получило от Грузии целую область, не в пример другим кочевникам, с которыми Грузия вела постоянную, веками не прерывавшуюся, борьбу? И почему это кочевое племя, придя в Грузию, сразу осело и перестало вести кочевой образ жизни, тоже не в пример другим кочевым курдским племенам? Род Долгоруких надо признать курдским не потому, что он действительно курдского происхождения, а потому, что он принадлежал к кочевому племени. Слово «курды» уже в отдаленные времена перестало быть наименованием определенного племени и сделалось собирательным именем множества различных племен, которые вольно или невольно попадали в Курдистан, населенный кочевым племенем собственно курдов, и, смешиваясь с ними, также начинали носить имя курдов. Известно, что грузины пришли на свою нынешнюю территорию после того, как были вынуждены покинуть свою первоначальную родину на севере Ассирии, вследствие нашествия кочевников. Они сами долгое время вели кочевой образ жизни и должны были влиться в общую волну кочевников, бороздивших южные пределы Кавказа и заходивших в Закавказские степи. Здесь они, видимо, выбрались из общей волны кочевников и, покорив аборигенов страны по среднему течению Куры, обосновались на территории нынешней Грузии. Повидимому, одна из ветвей грузин, принадлежавшая к месхам, оторвалась от основного ядра своего племени и, увлеченная потоком кочевников, не смогла вновь соединиться с ним и осела где-нибудь в Армении. Здесь месхи сохраняли свой язык и национальность, но подверглись религиозному влиянию армян, тем более, что в первые века принятия христианства вера армян и грузин была общей (разделение на православных и армяно-грегориан произошло только в середине VI века). Когда месхи под влиянием одного из нашествий кочевников вынуждены были уйти и отсюда, они направились в страну, где обосновалось их коренное племя, и область, где они поселились, стала называться Сом-е-хетией. Чахрухадзе, известный поэт эпохи Тамары, называет себя в одной из од «мехели» – принадлежащим к племени «мехов». Это – чуть ли не единственное историческое свидетельство о существовании «мехов», как племени, быстро, повидимому, исчезнувших или, вернее, слившихся с остальными грузинами. «Мехи» те же «месхи». Первоначально они назывались «сомехами», но когда они стали отставать от армяно-грегорианского исповедания и переходить к православию, «сомехами» продолжали называть и тех, кто еще оставался в старой вере, и всех армян вообще; принявшие же православие в отличие от «сомехов» стали, очевидно, называться «месхами» или просто картвелами. Это обстоятельство важно для выяснения вероисповедания двух поэтов эпохи Тамары, как будет установлено дальше, родных братьев – Чахрухадзе и Шота Руставели; один из них называет себя «винме месхи» – «некий месх», другой – «маша мехели» – «мехский скиталец». Многие из грузин, являясь по национальному происхождению чистыми грузинами, исповедывали армяно-грегорианскую веру и, наоборот, будучи по происхождению армянами, по вере принадлежали к православию. Здесь можно указать на старинные роды армян Орбелиани, Панавандовых, переселившихся в Грузию и принявших православие, а с другой стороны, на Долгоруких, происходящих от знаменитых военачальников Тамары, месхов по национальности, но сохранивших принадлежность к армяно-грегорианской церкви. Точно также Орбели, сохранившие чисто грузинскую фамилию – армяне, хотя по национальности, очевидно, грузинского происхождения. Грузин по происхождению, но «сомехов» по вероисповеданию много и до настоящего времени. Можно считать, что Шота, хотя и носил армянское имя Ашота, был природным месхом. О том, из какой среды происходил Шота, сохранилось свидетельство поэта Чахрухадзе, пишущего, что Тамара была воспета двумя сыновьями «мохева» Чахруха. Эти строки Чахрухадзе имеют для биографии Шоты решающее значение. Из них следует, что одновременно существовали и писали два брата – Чахрухадзе и Шота. Чахрухадзе – первоклассный поэт, проигрывающий лишь при сопоставлении с таким гением, как Шота. Чахрухадзе поэт настолько крупный, что у многих исследователей даже возникло предположение, что Шота и Чахрухадзе – одно и то же лицо. Однако все лингвистические изыскания о сходстве языка и рифм не могут здесь ничего доказать: у таких крупных поэтов, притом братьев, и язык и рифма могли совпадать и повторяться, и в этом нельзя искать доказательств того, что Чахрухадзе – двойник Шоты. Сохранилась, к счастью, поразительно теплая элегия Чахрухадзе, посвященная гибели поэта (Шоты). Этого свидетельства, кажется, достаточно, чтобы отказаться от всяких попыток видеть в Шоте и Чахрухадзе одно и то же лицо. Чахрухадзе был, повидимому, старшим братом, начавшим писать раньше Шоты. Поэтому он носил фамилию Чахрухадзе. Шота, позднее брата вступивший на литературную арену, не мог называть себя той же фамилией Чахрухадзе и потому был известен по своему имени Шоты. Фамилию Руставели Шота стал носить позднее. Чахрухадзе пишет, что он и его брат были сыновьями «мохэва». При той огромной роли, которую играли ущелья в жизни древней Грузии, начальники ущелий – «хевис тави» – занимали крупное положение в государстве и считались представителями правительственной власти на местах. В тех областях, где много ущелий, как в Сомхетии, имелось лицо, об'единявшее деятельность всех начальников ущелий и являвшееся высшим военным и административным руководителем области. Им и был, очевидно, «мохэве». Возможно, однако, что «мохэве» не только местная областная власть, но и центральная, ведавшая военно-оборонительной защитой всех ущелий в государстве и устройством в ней крепостей и замков. Во всяком случае, «мохэве» – лицо административное, выше «хэвис тавов», а следовательно, Чахрухадзе и Шота родились в среде высшей феодальной иерархии. Что касается фамилии Шоты, то считают, что она безусловно происходит от Рустави – ахалцихского или караязского, и если даже соглашаются с тем, что его фамилия Чахрухадзе, то находят правильным писать Чахрухадзе-Руставели. Однако Рустави, как географического пункта, при Шоте не могло существовать, и большой ошибкой является самая мысль производить фамилию Шоты от Рус-тави. «Тави» – начальники или, скорее, воеводы – играли огромную роль в государственной и политической жизни Грузии. Они были высшими представителями власти, руководителями целых областей и начальниками наиболее важных государственных сооружений, как мосты и оросительные каналы, требовавших в те времена не только хозяйственного руководства, но и военной защиты. Наибольшее значение имели следующие «тави»: «эрис-тави» – начальники областей; «хевис-тави»—начальники ущелий, «цихис-тави» – начальники крепостей, «хидис-тави»—начальники крупнейших мостов и, наконец, «рус-тави» – начальники оросительных каналов (от «ру»—канал). Само собой понятно, что в списке высших чинов древне-грузинской иерархии было столько «рус-тави», сколькоимелось в стране важнейших оросительных каналов, требовавших особых забот со стороны государства. Уходя со своих мест, эти чиновники переставали быть «рус-тавами», и носить это наименование после оставления своей должности не могли. Таким образом, фамилия Руставели не могла произойти от лица, когда-то бывшего начальником канала. Еще менее вероятно, чтобы наименование «рус-тави» было присвоено какой-либо местности. Пока государственная структура была такова, что в ее системе «тави» означало высшее должностное лицо, никакая местность таким именем называться не могла. Почему же Шота носит фамилию Руставели? Сам он в заключительных и вступительных строфах пишет свою фамилию «Руствели». Конечно, он мог сократить свою фамилию и вместо Руставели писать Руствели; во многих местах своей поэмы имя царя Ростевана он пишет сокращенно Ростен, и прием этот не должен был бы вызывать сомнений, если бы мы имели доказательства, что фамилия Шоты происходит от названия села Рустави. Но это неправильно, и настоящая фамилия Шоты– Чахрухадзе. Откуда же возникла та фамилия, которую пишет он сам – Руствели? После расторжения брака Тамары с Юрием, последний, как известно, поднял восстание. Несмотря на то, что все сторонники Юрия (Георгия) перешли после подавления восстания на сторону Тамары, она принялась основательно чистить государственный аппарат. В первую очередь пострадал, конечно, Абуласан, владелец Рустависи, где были расположены войска князя Юрия. Его имение было взято в казну и на общих основаниях попало в управление Шоты, который вскоре был назначен казначеем царицы. Юрий после усмирения восстания был взят вместе с войсками в плен. Сам он был потом отправлен за море, очевидно, в ту же Византию, а войска его были возвращены на свое место, в Руствиси. Но Юрий не успокоился и, как гласит летопись, опять выступил против Тамары. Надо думать, что это выступление было особым. Не был же он настолько ослеплен, чтобы не понимать безнадежности всякой борьбы против Тамары. Скорее всего, это не было выступлением. Он просто вернулся в Руствиси, к своей дружине, и хотел обосноваться здесь постоянно. Тамаре, очевидно, пришлось решиться на удаление его из Руствиси вместе с его войсками, после чего Руствиси опустело. Когда Тамара и Давид решили расстаться с Руставели, они сочли неудобным отпустить его без награды, а в то время награждали обычно землей, и ему дали Руствиси, бывшее владение Абуласана и Юрия. Шота оказался владельцем феода, который уже не имел ни населения, ни «дидебулов» – вассалов. По названию Руствиси Шота и стал носить фамилию Руствели. По правилам, его фамилия от Руствиси должна была бы быть Руствисели, но Шота, очевидно, ее сократил и, выбросив «ис», стал называться Руствели. Такие сокращения, видимо, были широко приняты. И при первом упоминании Рустависи это название было уже сокращенным. В сигели архиепископа Василия говорится, что его брат является владельцем «руствиса да швидта мтиулетта». Здесь употреблен родительный падеж, но от «руствиси» родительный падеж будет «руствисиса», в документе же название употребляется в сокращенном виде, без «ис». Шота сам пишет свою фамилию Руствели, и этому свидетельству мы должны верить, но откуда известно, что имя его действительно Шота? Обратимся к единственному подлинному документу с подписью Шоты, относящемуся к тому времени, когда Шота был казначеем Тамары и Давида. Этот документ дает нам ключ не только к выяснению того, когда появилась фамилия Руствели, но и поразительно ярко рисует перед нами весь облик Шоты. Приводим этот документ полностью, в переводе М. Джанашвили. Военный министр и главнокомандующий Чиабер приносит пожертвование Шио-Мгвимскому монастырю с тем, чтобы святые отцы не забывали о его грешной душе и поминали его в своих молитвах. Под этой сигелью имеются подписи: царя Давида, самого Чиабера, католикоса Феодора, царского казначея Шоты и двух свидетелей Орбели. «И с содействием святого и всеблаженного отца нашего Шио, в коем мое упование. Я, мандатурт-ухуцес и главнокомандующий Чиабер настоящую сигель написал и предложил прежде всего тебе, нашему упованию и молитвеннику св. отцу Шио и тобой устроенной пустыне Мгвимской и в ней утвердившей отцам и братьям. С давнего времени я имел упование на эту св. обитель и любовь к ней. Я хотел и желал пожертвовать что-либо монастырю в моление за мою душу, и видел я, что надеждой моей были вы. В моем Жинванском имении я осмелился доложить богоравной царице цариц Тамаре и с ее соизволения и согласия потщился пожертвовать тебе, св. отцу Шио и твоими слезами воздвигнутому Мгвимскому монастырю и в ней пребывающим отцам и братьям: жителей Жинвана [а именно] сыновей Давида Мехитарисдзе Окроя, Махара, Брачи и Иоване с их домом и угодиями, купленными и некупленными. Ежегодно они должны доставлять [монастырю] 15 литров воску; вы же взамен этого, в моление за мою душу назначили агап с обеднею в день празднования св. Ефрема – 28 января. Да осчастливит Господь во веки веков сыновей Давида Мехитарисдзе Окроя, Махара, Брачи и Иоване с их домом и имением. Жертвую их окончательно, не имея более участия в их доходах и освобождаю их от всякой барщины. Подобно тому, как ваши собственные купцы пребывают свободными и счастливыми, так точно пусть пребывают и эти, жертвуя вам каждый год по 15 литров воску. Дар этот не может быть изменен ни мною, ни после меня теми, которые будут владеть Жинваном, ибо я сию дарственную запись совершал по повелению и с согласия богоравных государей. 1. Эту дарственную запись мандатурт-ухуцеса и я утверждаю [повидимому, Давид]. 2. Я, мандатурт-ухуцес Чиабер, прах царя царей Тамары в долгоденствии Тамары жертвую указанных людей и самый этот акт утверждаю в моление мое. Кто изменит, да изменится от веры христовой. 3. Сию запись мы, волею христа католикос Грузии Феодор утверждаем. 4. Я, Шота, и свое Жинванское имение вместе с этим утверждаю как написано в этой записи. (Ме Шотаи чемса жинванис конебасац шига амас вамткицеб, вита амас шига сцериа)». Дальше идут свидетельства Авака Орбели и Эне Урбели. Этот документ показателен во многих отношениях. Прежде всего, кто такой сам Чиабер, жертвователь? Он был воспитателем царевича Демны, когда тот рос в семье Орбелиани, вплоть до самого восстания. Казалось, такое лицо должно было прежде всех пострадать после подавления восстания, а между тем из воспитателя мятежного царевича Чиабер превратился вскоре в одного из высших сановников грузинского государства. Это дает основание думать, что, будучи воспитателем, он поддерживал тайные сношения с царем Георгием III и держал его в курсе всех событий, происходивших в семье Орбелиани. После подавления восстания он был вознагражден за свои заслуги и стал повышаться по службе. Что касается пожертвования, то оно довольно скромно: монастырю должно вноситься ежегодно всего около четырех пудов воску, очевидно, для свечей. Важно другое – способ пожертвования. Он отпускает своих крестьян как бы на свободу и ставит условием, чтобы они были на положении тех торговых людей, которые принадлежат монастырю. Это, конечно, важное свидетельство о социальных отношениях во времена Шоты, говорящее о существовании крепостного права. Но что это за Жинванское имение Чиабера? В Жинванах находился дворец царицы Тамары; следовательно, Жинвани было царским имением, но часть крестьян (и земель) расположенного здесь села Жинвани была, видимо, пожалована Чиаберу или приобретена им. Этими крестьянами он и распоряжается, как свидетельствует его сигель. Самым важным местом этого документа является, конечно, подпись Шоты. Для многих является непонятным, как это Шота и жертвует свое Жинванское имение и «утверждает в этом же акте, как в нем написано». Многие находят только одно об'яснение этой надписи: Шота – сын Чиабера и, значит, отказывался и от своей доли в отцовском имении. Но Шота утверждал этот акт в качестве царского казначея, и если бы он был сыном Чиабера, об этом должно было быть упомянуто в самом акте (отец и сын жертвуют таких-то). Надпись эта настолько непонятна, что многие думают, что документ этот фальшивый. В действительности же подпись Шоты говорит о совершенно другом. Вспомним знаменитое донесение Пушкина, посланного на борьбу с саранчой:«ВЕПХИС ТКАОСАНИ» – НАЦИОНАЛЬНОЕ ЭПИЧЕСКОЕ ПРОИЗВЕДЕНИЕ
В мировой поэзии насчитывается немного произведений, которые обладали бы такой долговечной популярностью и так глубоко проникали в народные массы, как «Вепхис ткаосани» Шота Руставели. Этот шедевр является в полном смысле слова народным достоянием. Но вместе со славой семь слишком веков «Вепхис ткаосани» сопутствует вопрос: что же послужило сюжетом поэмы? Иранское ли сказание, или события из грузинской национальной жизни. Сюжет поэмы внешне весьма несложен. У царя Аравии Ростевана – единственная дочь, красавица Тинатин, которую он коронует на царство еще при своей жизни. У него же воспитывается приемный сын Автандил, который любит Тинатин. Жизнь здесь течет мирно, и скоро должен наступить момент, когда влюбленные молодые люди соединятся на всю жизнь. Но во время торжеств по случаю коронования появляется неизвестный всадник в барсовой шкуре; им заинтересовывается царь, но все попытки узнать, кто он, кончаются ничем. Автандил отправляется его искать и, найдя, узнает его историю. Зовут его Тариель. Он – приемный сын индийского царя Парсадана, у которого единственная дочь, красавица Нестан-Дареджан. Тариель любит царевну. Но приехал жених свататься к ней, и, по настоянию царевны, Тариель убил его. Царь разгневался, и Тариель принужден был скрыться. В его отсутствии сестра царя велела рабам схватить царевну и утопить в море. С тех пор в глубоком отчаянии ищет он исчезнувшую Нестан-Дареджан. Автандил об'единяется с Тариелем и при помощи Придона, их общего друга, им удается выяснить, где находится похищенная царевна. Они освобождают ее, и две влюбленные пары – Автандил и Тинатин, Тариель и Нестан-Дареджан – соединяются навсегда. На первый взгляд может показаться, что сюжет поэмы не дает никаких оснований предполагать, что он взят из грузинской жизни. В самом деле, действие поэмы происходит в Аравии и Индии, герои не грузины, быт их, верования – мусульманские. Кому же при таких условиях может притти в голову мысль, что сюжет этот имеет сходство с грузинской жизнью? И, однако, первый, кто говорит об этом – сам автор. Во вступлении Руставели пишет, что он воспевает царицу – солнце-Тамару.РАССКАЗ ТАРИЕЛЯ О СЕБЕ
Поэма Руставели не только не оторвана, как мы установили, от национальной почвы Грузии – она полное отражение окружавшей автора действительности. В основу ее положено описание той политической борьбы, которая завязалась в конце XII века в Грузии между старой родовой знатью и высшими представителями церкви, с одной стороны, и новой служилой знатью – с другой. Борьба эта сконцентрировалась вокруг трех лиц: Тамары, Сослана и Демны – вождей существовавших группировок. Даже не зная, о ком идет речь в поэме, и следуя только за художественными образами автора, читатель сразу входит в жизнь изображаемых героев, и их переживания делаются его переживаниями. Когда же из-за фигуры Тариеля на вас смотрит Давид Сослан или за Тинатин и Нестан-Дареджан скрывается сама Тамара; когда вы узнаете, что бесконечно привлекательный образ Автандила, так бескорыстно и преданно помогающий своему другу Тариелю – это сам Руставели; что Придон – это русский князь Юрий, первый муж Тамары, – тогда перед вами открывается подлинная история, претворенная гением Руставели в художественно совершенную поэму, прославившую в веках и самого автора и грузинский народ. Шота не уклонился от происходившей борьбы, он не стал уединяться и искать вдохновения для своего гения вне окружавшей его действительности. Наоборот, он принял в этой борьбе самое деятельное участие не только в качестве политического борца, но и как художник, преломивший сквозь призму своего гения и людей и события. Он хорошо знал силу художественного слова, и когда он писал, что природа и звери внимали пению Автандила, и даже камни выходили из воды, чтобы слушать его, то имел в виду воздействие, которое должна оказать его лира на течение и исход происходившей борьбы.В ПОИСКАХ НЕСТАН-ДАРЕДЖАН
Покинув крепость, Тариель направился к морю искать свою Нестан-Дареджан. Он предусмотрительно решил покинуть пределы страны и отправиться в «царство морей», в Византию, где он был недосягаем для правительства. Однако его от'езд разрешал вопрос только в отношении его самого. Убийство законного наследника престола, совершенное не в открытом бою при усмирении восстания, а тайно, должно было произвести на все общество угнетающее впечатление. Молва тотчас же назвала и виновника убийства. Поэт вкладывает в уста Тариеля слова «хма дамиварда» – «молва назвала меня», и в действительности всем, очевидно, стало ясно, – убийство совершено Сосланом. Сам царь заподозрил свою сестру и дочь в соучастии, в подстрекательстве Сослана на это убийство. И все тогдашнее общество, нет сомнения, видело виновников убийства Демны не только в физическом исполнителе, но и в тех соучастниках, которых молва не решалась открыто называть. После бегства Тариеля и похищения его возлюбленной завеса, казалось, закрылась. Неизвестно, что происходит в Индии, среди оставшихся там геров поэмы. Как же дальше? Но Шота с гениальной образностью переносит развитие тех же событий в семью арабского царя Ростевана, а иногда и в вымышленные страны – Гуланшаро, Мулганзанзарес и Каджетию. Но и здесь мы не должны забывать, что речь идет только о Грузии и о семье царя Георгия III. Чем дальше, тем ответственнее делалось положение Георгия III; ему надо было прежде всего подумать, как отвести всякие подозрения от своей семьи и даже от себя. Ведь трон Демны занимал он, и его самого могли заподозрить в соучастии в убийстве. Но он не мог решиться арестовать Сослана и предать его суду: Сослан мог назвать своих соучастников. Поэтому первым делом он послал к Сослану своих вельмож, которые должны были склонить его к бегству, ибо в его положении нелепо было ожидать помощи от кого бы то ми было. Если Сослан все же решился на призыв к своим сторонникам, то это только показывает, что он очень плохо ориентировался в создавшемся положении. Конечно, не в интересах Георгия III было противодействовать возмущению, которое нарастало в обществе против убийцы. Царю не оставалось ничего другого, как пойти на примирение с обществом. И чем больше было возмущение последнего, тем сильнее должен был стремиться Георгий III к примирению с теми кругами старой родовой знати и высших представителей духовенства, знаменем для которых был Демна. Даже те группы новой служилой знати, которые всегда стояли на стороне обвинительной политики царей, были смущены происшедшим и видели выход из положения в примирении со старой знатью. Так создались благоприятные условия для компромисса: дочь царя Тамара будет коронована на царство еще при жизни Георгия III, а представители отдельных групп феодалов получат влияние в государственных делах. Летописи не сохранили известий о каком-либо соглашении между царем и высшими слоями феодальной? общества. Руставели сообщает в поэме, что накануне коронования дочери царь созвал совет из знатных особ, государственных деятелей и служителей церкви и поведал им, что, так как у него нет наследников, он решил провозгласить наследницей трона свою единственную дочь и еще при своей жизни короновать ее на царство. Совет одобрил это решение. Таким образом, «Вепхис ткаосани» излагает исторические события более полно, чем они сохранены в летописях. После двадцатимесячных поисков Тариель, как известно, высадился на берег и здесь встретил раненого Придона. На вопрос Тариеля – кто он, Придон ответил, что он владелец и царь Мулганзанзареса и что поблизости находится его город. Придон рассказал Тариелю свою историю. Его дед перед смертью разделил владения между двумя своими сыновьями, но после смерти отца Придона дядя и двоюродные братья напали на него, и он едва спасся. Как известно, сын Владимира Мономаха Юрий Долгорукий разделил княжество двум своим сыновьям – Андрею Боголюбскому и Всеволоду. У Андрея Боголюбского был сын Юрий, будущий царь Грузии и муж Тамары, которого после смерти отца дядя с сыновьями лишили престола и изгнали из Руси. Характерно, что несколько позднее, в письме Автандила к Придону, автор называет последнего царем царей («мепет мепео»), в то время как ни Ростеван, ни Парсадан так не именуются. Юрий, этот, по словам Абуласана, «царь 300 царей», видимо, пользовался в Грузии до своей женитьбы на Тамаре и вмешательства во внутреннюю жизнь страны большим авторитетом. Встреча Придона с Тариелем произошла спустя двадцать месяцев после бегства последнего. Убийство Демны произошло в 1177 году, и, следовательно, в 1179 году Юрий уже обосновался в Грузии. После своего бегства из России, в 1176 году, он успел уже перевести свою дружину в Константинополь, а оттуда в Грузию, но, видимо, еще не успел забыть всех обид, нанесенных ему на родине. И Шота изображает его проклинающим своего дядю и угрожающим ему местью. Сослан, конечно, не носился после своего бегства из Грузии по морю, а тоже, скорее всего, направился в Константинополь, и возможно, что переезд Юрия в Грузию состоялся не без советов и помощи Сослана-Тариеля, с которым Юрий мог встретиться в Константинополе. Наименование Юрия Придоном, именем константинопольского царя Афридуна, героя «1001 ночи», указывает на его появление в Грузии через Константинополь. Придон пригласил Тариеля к себе, и он прибыл в его «город, красивый, но мало отстроенный» («миведит мисси калакса, турпаса магра цотаса»). Не случайно, конечно, Тариель после двадцати месяцев плавания по морям высадился в том именно месте, где имел пребывание Придон. Юрий уже обосновался здесь, поблизости от моря, на положении некоего автономного правителя предоставленного ему владения. И Сослан, желая высадиться на родине, избрал для себя именно ту местность, на которую не распространялась полностью власть грузинского правительства. Где находится Мулганзанзарес – владение Юрия? Географическое его положение Шота определяет несколько позднее, когда Автандил попал во владения Придона. Рыбаки, пригласившие к себе Автандила, сказали ему о местности, где они находятся, – «акамдис мзгвари тургтаа, момзгворэ Придонис мзгвебита» – «здесь границы турецкого моря». Отсюда видно, что Мулганзанзарес находился близ границ Турции, на берегу моря; а так как Грузия тогда продвинулась далеко к югу, то граница должна была находиться вблизи Трапезунда. Знаменательна и дата появления Тариеля в Грузии: через двадцать месяцев после бегства. Это – время, когда происходила подготовка к коронованию Тамары. Придон знал, с кем он имеет дело. Он прямо говорит Тариелю, что считает своим долгом помочь ему в достижении трона: «Хар диди мене Индота, равит вин могацоноса, вин арис каци ромелман тави ар дагамоноса» – «Ты царь Индии, и долг каждого быть верным тебе». Между Юрием и Сосланом заключен союз братства и дружбы. Шота передает, как Тариель впервые получил от Придона известие о Нестан-Дареджан. Он видел, как к берегу приплыли два раба и с ними красавица-пленница. Это известие о царевне есть, очевидно, не что иное, как маскировка сообщения о том, что готовятся торжества провозглашения Тамары царицей, на которые Юрий, как акклиматизировавшийся в Грузии знатный иностранец, без сомнения, был приглашен. Почти два года прошло с тех пор, как по внушению царевны Тариель убил ее «жениха». Она обещала ему любовь и трон. Но события пошли по иному пути. Дочь Георгия III Тамара коронуется царицей; Сослану же выпала участь изгнанника, лишенного родины и потерявшего все. Естественно, что Сослан решился на отчаянный шаг и появился во время торжеств в столице. Картина рыданий Тариеля на опушке леса – образ, передающий то душевное состояние, которое должен был переживать Сослан.Раньше весело играли. В ссоре бешеными стали. Лапы резко ударяли. Смерть была им не страшна. Вдруг в пантере обозленье, словно в женщине смущенье. Лев погнался. Раздраженья в нем кипучая волна.
РУСТАВЕЛИ, ЕГО ВРАГИ И ДРУЗЬЯ
Итак, трудности, связанные с построением сюжета «Вепхис ткаосани» и воссозданием обстановки, в которой развертывается действие поэмы, Шота разрешил успешно. Оставалась еще основная задача – обрисовка действующих лиц. Шота хотел создать художественные образы высокого мастерства, а не хронику, в которой за сухим изложением фактов не было бы видно переживаний ее участников. Но, ставя перед собой такую задачу, он снова должен был задуматься над необходимостью маскировки. Перед ним был выбор: итти по пути «1001 ночи» и скрыть действующих лиц в сказочных образах или, строго соблюдая художественную правду и маскируясь сюжетом и обстановкой, следовать приемам реалистического изображения, показать своих героев такими, какими они были в действительности. Шота решительно избрал последний метод. Его герои – живые люди с их достоинствами и недостатками, с их радостями и огорчениями, достижениями и неудачами. За их переживаниями встают подлинные исторические события. Как бы красочно ни рассказывали о них летописцы, для нас это только сухая хроника. Лишь когда мы видим лиц, участвовавших в этих событиях, и чувствуем их переживания, перед нами вырастают и самые события во всей их значимости. Шота был близок к изображаемым им лицам, игравшим руководящую роль в истории Грузии. Тамара, Давид Сослан – второй муж Тамары, Георгий III, русский князь Юрий – первый муж Тамары, ее тетка Русудан, – все они находились в центре происходившей политической борьбы, оказывали то или иное влияние на ее исход. Первостепенное значение в поэме имеет образ Автандила, в котором Шота изображает самого себя. Это – самый привлекательный образ поэмы, и не потому, что автор насытил свой портрет обилием положительных красок, – наоборот, в Автандиле много отрицательных черт, и Шота с поразительной откровенностью подчеркивает их. Шота всей своей жизнью, всем своим творчеством был связан с родной землей и потому его черты – это черты тех передовых национальных элементов страны, которые наложили свой отпечаток на эпоху и перешли в историю как лучшие выразители всех тех чаяний и стремлений, которыми жила Грузия в XII веке. Образ Автандила ценен именно тем, что за этим образом встает перед нами не только автор, но и эпоха и все то, что было лучшего в эпохе. Автандил был близок ко двору, а через него и ко всему высшему обществу. Образ, который создает автор в лице Автандила, содержит в себе все черты человека независимого, чувствующего свою силу даже при дворе; он не опускается до уровня льстивых царедворцев, притихающих, едва сморщится чело их повелителя. На торжествах по случаю коронования дочери царь вдруг стал грустен. Задумчивость царя тотчас же передалась всем окружающим. Пир и торжество забыты, все притихли. Молодому Автандилу это не нравится. Но он молод, дворцовый этикет не разрешает ему в присутствии такого высокого общества самостоятельно обратиться к царю. Он сговаривается с визирем Согратом и вместе с ним решается прервать задумчивость царя.«Приложи слезы к слезам и новые скорби к скорбям. Приодень мое сердце в траур, окружи меня густым мраком, взвали на меня тяжелое бремя горя, как на мула. Скажи ей: „Не изменяй ему, ибо он твой и страдает для тебя“». «Иди сюда, о, Луна. Пожалей меня. Я мучусь и худею, как ты: то худею, то тучнею от солнца. Расскажи мои мучения и страдания. Иди и скажи ей: „Не изменяй ему, ибо он тебе принадлежит и страдает для тебя“».Казалось, тот, кто так тонко чувствует любовь, неспособен на иное проявление своих чувств к женщине. Однако Шота правдив до обнаженности. Он дает сцену любви между Автандилом и Фатман, женой богатого купца. Эта женщина, по описанию автора, уже немолода, недурна собой, жива, весела, любит выпить и наряжаться. Она влюбилась в Автандила и, не раздумывая долго, написала ему письмо. Ее письмо не обрадовало Автандила, но и не вызвало в нем желания уклониться от прямого ответа. Он рассуждает просто: «Никто не имеет того, что желает, и не желает того, что имеет». Он садится и без долгих колебаний пишет Фатман письмо, правда, думая извлечь пользу для дела Тариеля: «Ты жди меня дома, а то из-за тебя я страдаю и пылаю огнем». И, что характернее всего, он пишет, что в эту ночь мысль о Тинатин мучит его, он дрожит от тайного страха и сердце его глупое истерзано, словно скребут его свирепые звери. Казалось, Автандил сильно терзается. Если он решил не останавливаться ни перед чем ради помощи Тариелю и пошел на сближение с Фатман только, чтобы извлечь из этого пользу, то он должен как будто переживать это противоречие между рассудком, заставляющим его итти на этот шаг, и чувством любви и верности своей Тинатин. Однако Шота впадает в веселый юмор и взывает не к своей совести, а к любовникам: «Смотрите на меня, о, любовники! Я, которому принадлежала роза, я, соловей, сижу на навозе, подобно вороне». Строгие критики постараются увидеть здесь крайнюю грубость и, сравнивая рыцарское отношение к женщине в феодальном обществе Запада, его идеализацию женщины с этим до предельности доведенным реализмом, скажут, что нравы грузинского феодализма были далеки от Европы. Доля истины в этом, конечно, есть, и поступок Автандила – яркая иллюстрация для характеристики некоторых черт грузинского феодального общества. Автандил – человек своей эпохи. Мы видим, как он переносит свой вынужденный флирт с Фатман. Этот жизнерадостный «любовник», как он себя называет, видит в случившемся только комическую сторону и дальше не задумывается. В конце концов он не просто приволокнулся за праздной женщиной, у него есть своя цель, ради достижения которой он готов на все.
В ЦЕНТРЕ ПОЛИТИЧЕСКОЙ БОРЬБЫ
Три друга – Руставели, Сослан и князь Юрий были слишком одиноки, чтобы они могли принять более или менее активное участие в происходившей политической борьбе. Сослан был в изгнании, Юрий находился далеко на границе с Турцией и посвящал себя всецело военной деятельности. Оставался один Шота и те немногочисленные второстепенные деятели, которые могли бороться во имя Сослана. Но с тех пор, как старая родовая знать и высшие представители духовенства ловко использовали убийство Демны и добились ценой компромисса влияния на государственные дела уже при Георгии III, дело Сослана можно было считать проигранным. К этим слоям примкнула и новая знать, а также торговый класс, и у Сослана не осталось социальных сил, на которые он мог бы опираться в своей борьбе за трон. Единственный выход для него состоял в том, чтобы искать союза с Тамарой и совместно с нею выступить против тех сил, без преодоления которых Сослан не мог рассчитывать на успех. Но для этого надо было заручиться согласием Тамары, которая, при всей своей ненависти к «Верховному собранию», была все же настолько дальновидна и трезва, что видела безнадежность всяких попыток действовать активно в пользу Сослана при создавшихся условиях. Реакционные феодальные группы твердо держали власть в своих руках, и орудием их все еще была травля Сослана. Они раздували убийство Демны, вооружали общественное мнение против Сослана и держали Тамару под постоянной угрозой: если она сделает попытку освободиться от их опеки, они раскроют подробности убийства Демны, которые были скрыты от народных масс. Шота решился смело и художественно ярко изобразить в своей поэме подготовку убийства Демны, чтобы раз и навсегда выбить это оружие из рук врагов. Тамаре было выгодно освободиться от кошмара постоянных угроз всяких «разоблачений», и возможно, что эта сцена была написана Шотой не без ее ведома и согласия. Из поэмы видно, что главным действующим лицом является Автандил. Он установил связь с Нестан-Дареджан, получил ее согласие и созвал совет друзей для выработки плана действий, которые поведут к ее освобождению. С чем же думают они выступать? Сослан – последний представитель династии Багратидов, но это имя сильно скомпрометировано убийством Демны. Юрий располагает военной силой, но она находится далеко и использовать ее нельзя. Начать вооруженное выступление под флагом Сослана, значит, заранее обречь его на неудачу, ибо оно прежде всего должно быть направлено против Тамары, а это не в интересах Сослана. Третий участник этой группы заговорщиков не мог предоставить другого орудия борьбы, кроме своего поэтического дарования. Казалось, для той эпохи, когда вопросы политики меньше всего решались литературой, это оружие не могло играть большой роли, и все же с тех пор, как Шота опубликовал (или, вернее, распространил в списках) «Вепхис ткаосани», события приняли совершенно неожиданный оборот. Современники поэмы сразу, конечно, поняли, о ком и о чем идет речь, да и сам Шота не был, наверное, скуп на комментарии и раз'яснения. Действие поэмы было двоякое: она возбуждала ненависть против одних, она привлекала все симпатии общества к другим. Хотя при создании своей поэмы Шота руководствовался чисто политическими целями, «Вепхис ткаосани» – не памфлет и не политическая сатира, а чисто художественное произведение высокого мастерства. В поэме нет ничего специфически политического. Шота описывает перипетии той политической борьбы, которая кипела вокруг него, но все ее эпизоды и действующих лиц он преломляет художественно и отражает в вымышленной обстановке и искусно завуалированной форме. Основная задача его состоит в том, чтобы добиться, наконец, перелома общественного мнения в пользу своих героев и возбудить ненависть против виновников всех бед, обрушившихся на них. Главное внимание Шота уделяет Тариелю и Нестан-Дареджан, Перипетии их жизни служат основной линией развития сюжета поэмы. Самый факт убийства Демны Шота передает с поразительной яркостью и показывает его подробности и его участников со всей возможной для художественного произведения полнотой. Незаметно для читателя он вводит его в курс всех обстоятельств, сделавших это убийство неизбежным. Всю остальную часть поэмы Шота посвящает описанию страданий и лишений Тариеля и Нестан-Дареджан после этого убийства. После опубликования поэмы Руставели обстоятельства убийства, известные только узкому кругу лиц, делались ясными для всех. Перед поэтом стояла более важная и ответственная задача – после раскрытия всех обстоятельств убийства создать вокруг своих героев атмосферу такого сочувствия и горячих симпатий, чтобы читатель им все простил и даже забыл о самом убийстве. И Шота достигает своей цели с изумительным мастерством. Все симпатии читателя на стороне Тариеля и Нестан-Дареджан; он с нетерпением ждет, когда же, наконец, эти два любимых его героя, перенесших столько страданий, соединятся и достигнут трона «Индии». Шота воплотил в художественные образы участников политической борьбы в Грузии конца XII века и силой своего гения предопределил исход этой борьбы. Удар Шоты был направлен против «каджей», т. е. против интригующего родового дворянства и в особенности против тетки царицы – Русудан. Он очень тонко раскрыл,что в сущности вдохновительницей убийства была она. Этим Шота отводил возмущение общества от своих героев и направлял его против той, которая занимала одно из первых мест в ряду «каджей», державших в плену Нестан-Дареджан. Но этого мало. Русудан имела большое влияние на Тамару. Когда же действительный облик этой женщины ярко выступил в таком гениальном произведении, как «Вепхис ткаосани», у самой Тамары невольно должно было возникнуть недоверие к своей тетке. Тем самым Шота очень тонко отдалял Тамару от Русудан и вбивал клин в их отношения. Но особенно сильный удар он наносил «каджам» – тем группировкам, которые руководили Верховным собранием, захватившим власть в свои руки. Они увидели, что после раскрытия обстоятельств убийства, это событие – уже история. Интриги на этом больше строить нельзя. Наряду с этим Шота направлял против них ненависть общества, и они увидели, что дни их сочтены. Чтобы спастись, надо перестраиваться в корне. Рассчитывать на поддержку Тамары они не могли. Шота действовал с ее ведома и одобрения. Сохранилось даже предание, что по случаю окончания поэмы Тамара устроила всенародное торжество, на котором чествовали Руставели. Нет сомнения, она прекрасно учла, какое сильное орудие дал ей Шота для борьбы против ограничившего ее власть Верховного собрания. Чествованием по случаю появления «Вепхис ткаосани» Тамара открыто бросила вызов «каджам». Они почувствовали, что начинается новый период борьбы, когда они не смогут больше противопоставить Тамаре оружие, так успешно служившее им столько лет. В своей поэме Шота ясно указывает, что три друга, перед утверждением окончательного плана нападения на каджетскую крепость, снеслись с Нестан-Дареджан и получили ее согласие. Это дало понять «каджам», что Тамара решила выйти из покорности Верховному собранию. «Каджи» учитывали реальные силы. Власть была в их руках и они располагали своими людьми во всех областях государственного управления и в особенности в армии. Кроме того, крупные феодалы содержали свои военные силы, имевшие большой удельный вес в государстве. Но была сила, вызывавшая у них очень большое беспокойство. Это были войска князя Юрия, который на особых правах некоторой независимости располагал своей военной силой и был популярен в армии. Он мог в любое время выступить на стороне Тамары против «каджей», и тогда их дело было бы окончательно проиграно. Поэтому «каджи» уделили особое внимание князю Юрию и задумали тонкий план дезорганизации союза Тамары и трех друзей, выступавших в ее защиту. Они решили отколоть от них Юрия, этим перепутать все их расчеты и раз и навсегда закрыть Сослану доступ к трону, которого он добивался в качестве последнего Багратида. В лице Сослана родовые феодальные группы – Орбелиани и другие видели Багратида осетинской ветви, по их опасениям еще менее склонного, чем Багратиды грузинские, итти с ними на какие-либо компромиссы. В исторических условиях Грузии той эпохи Руставели руководствовался не только чувством дружбы к Сослану. Основную роль играли социальные побуждения, они толкали Шоту на сторону прогрессивных сил в грузинском феодальном обществе торгового класса и новой служилой знати. Соединение Тамары и Сослана означало торжество этих новых сил, и поэтому скитания Тариеля и пленение Нестан-Дареджан – не только сюжет поэмы, но и страницы социальной борьбы, наполнявшей политическую жизнь страны. В борьбе этих сил князь Юрий не принимал участия. Он был нейтрален. Он не принадлежал к старой знати, имевшей свои родовые поместья и стремившейся замкнуться в кругу своих феодальных владений. Но он так же мало был связан с представителями новой, служилой знати, стремления которой – обеспечить за собой влияние в государственной политике для получения земель и привилегий – были чужды ему. Юрий был в Грузии одинокой фигурой и имел значение, лишь поскольку он располагал военной силой. Он примкнул к Сослану и поддерживал его, пока считал, что тот имеет все права на трон. Меньше всего думал Юрий играть в Грузии активную политическую роль, но против своей воли был втянут в эту борьбу. Феодально-реакционные силы, перед которыми встала реальная угроза потери власти, быстро приступили к делу. Абуласан, владелец Руствиси (области, где располагались военные силы Юрия), по сообщению летописей, явился инициатором брака Тамары с Юрием. Этот план был задуман хитро, и его вынашивал не один только Абуласан. Летописи говорят, что горячим сторонником брака была тетка Тамары – Русудан. И Абуласан, близко стоявший к Юрию, очевидно, послужил орудием в руках «каджей» для переговоров с Юрием и привлечения его на сторону Верховного собрания. Конечно, ни Тамара, ни в особенности Шота и Сослан, не ожидали удара с этой стороны и были бессильны предпринять что-либо против измены Юрия. Весь исход этой затеи «каджей» зависел теперь от Юрия. Найдет ли он в себе силы не поддаться такому соблазнительному предложению – стать царем Грузии, отклонить все посулы и остаться до конца верным Сослану и Тамаре. Получив столь лестное предложение – сделаться царем Грузии, пределы которой простирались от Черного до Каспийского моря и от Кавказского хребта до Хоросана и Трапезунда, и мужем царицы Тамары, Юрий, видимо, потерял ориентацию и не учел всех обстоятельств. Если «каджи» шли на такой шаг, то не для того, чтобы посадить себе властного хозяина и лишиться силы, которой они обладали. Им нужно было только найти безвольного мужа для Тамары и занять место, на которое покушался Сослан. Юрий дал свое согласие на предложение каджей, и в 1188 году брак состоялся. Руставели и Сослан оказались теперь одни, и на этот раз должны были считать, что игра ими проиграна безнадежно. Однако поэма сделала имя Тариеля-Сослана популярным среди самых широких слоев населения. Его страдания в изгнании и одиночестве быстро создавали ему сторонников, и Сослан делался для всех не только желательным претендентом на трон Багратидов, но и любимым поэтическим героем поэмы, завоевавшей себе всеобщее признание. Наряду с этим действовала и другая причина. Каджи просчитались в своих расчетах. Князь Юрий, теперь уже царь Георгий, оказался истым варягом и не пожелал быть пешкой в руках Верховного собрания. Он смотрел на свое положение царя серьезно и не думал поступаться своими правами. Военная слава, приобретенная в войнах с неприятелем, еще больше укрепляла его в мысли, что он является тем лицом, которому Грузия вверила свою судьбу. В столкновениях с «каджами» Тамара была на его стороне. Выдвигая Юрия вперед в борьбе с «каджами», ограничивавшими царскую власть, она ловко использовала это положение. Через два с половиной года после ее замужества конфликт принял такие размеры, что Тамара решила: настало время положить конец навязанному браку, потребовать развода. Она нашла полную поддержку в Верховном собрании, давшем согласие на расторжение ее брака с Георгием. Для Георгия это был не просто развод. Это было удаление с трона и лишение царской власти. «Каджи» дали ему наглядный урок – они приглашали его на трон вовсе не для того, чтобы уступать ему власть, которой они хотели обладать сами. Остроумный ход «каджей» оказался битым, и их ставленник, изменивший своим друзьям, но не захотевший быть послушным орудием Верховного собрания, исчез с политического горизонта Грузии. Юрий, однако, не успокоился на этом и организовал поход для возвращения себе трона, но это его выступление пошло только на пользу Тамаре. Служилые элементы из военных, среднего и низшего чиновничества, а также духовенства, которые вынуждены были молчать в период господства Верховного собрания, теперь об'единились вокруг Тамары, и реакция оказалась изолированной. Тамара вернулась из предпринятого против Юрия похода победительницей не только над ним, но и над «каджами». Время сделало свое. Пока одни политические события сменялись другими, общественное мнение страны под влиянием поэмы Руставели складывалось в пользу Сослана и в особенности Тамары. Ee пленение – пребывание у «каджей» – создало ей такую популярность, что ей уже ничего не стоило положить конец господству Верховного собрания. Оно тихо, без потрясений исчезло из жизни Грузии. Теперь, когда Тамара оказалась одна, она должна была совершить последний шаг, предначертанный ей поэмой – соединиться с живым Тариелем-Сосланом. Летописи отразили ту радость, которой была охвачена Грузия при браке Тамары и Давида Сослана. Это – показатель того, насколько популярно стало творение Руставели, насколько велика была сила его литературного воздействия среди современников. Но было бы ошибочно думать, что «каджи» сложили свое оружие даже после того, как вынуждены были признать себя побежденными. Те группы, которые были представлены в Верховном собрании, и не думали отказываться от своих стремлений. У них сидел свой агент при Тамаре – Русудан, и они считали, что в новых формах, но свои интересы они будут защищать и дальше. Они притворились лойяльными. От старых приемов борьбы надо было отказаться. Они начали применять новую политику. Превознося царскую чету, ни в чем ей не противодействуя и всячески возвеличивая царствование Тамары и Сослана, они снова ловко вклинились в государственную власть и сделались ее частицей, притом весьма влиятельной. Они сделались теперь самыми рьяными защитниками Тамары и Давида Сослана, и весь огонь своей ненависти направили против Шоты Руставели – главного виновника их поражения. Шота сделался не только общим любимцем, но и самым близким лицом к Тамаре и Давиду. Они назначили его казначеем, а в те времена богатство государства состояло, главным образом, из земель. На долю Шоты выпала, в сущности, роль распорядителя земельными ресурсами государства. Через него шла не только раздача земель, но и конфискация их у представителей старой знати и церкви. Естественно, что Шота стал ненавистен последним вдвойне. Против него они и направили свои удары. Они мстили ему, как только могут мстить люди, потерявшие все, что имели. В поэме содержались сцены, которые были хороши и необходимы в тот период, когда велась напряженная борьба, но теперь, когда она увенчалась победой, многое из написанного сделалось неудобным. Например, сцена, как Тамара уговаривает Давида убить Демну, уже не могла быть приятной прежде всего самим Тамаре и Давиду. За эти-то сцены и ухватились в первую очередь «каджи». Больше того, каждая сцена из поэмы теперь сделалась средством политической борьбы, и нет сомнения, что сам автор охотно расстался бы со многим из того, что он написал. Но… враги его бережно хранили каждую строчку, которую можно было направить против автора и косвенно против его высоких покровителей. Конечно, Руставели, создавший свою гениальную поэму, в которой он с огромным искусством соединил мастерство первоклассного художника с остротой политического памфлета, многое мог противопоставить своим противникам. Нет сомнения, что он отвечал им то остроумным застольным спичем (на которые он, повидимому, был великий мастер), то меткими эпиграммами, к сожалению, не дошедшими до нас. Но горе Руставели, как это ни странно, заключалось в его гениальном произведении. Его поэма завоевывала такое признание среди всех кругов населения, что многие ее места стали мешать благополучию Тамары и Давида, тем более, что враги Руставели искусно ими пользовались. И Руставели пишет эпилог к своей поэме, где он говорит, что содержанием поэмы послужило чужеземное сказание, которое он только переложил на стихи для прославления Давида. Эпилог этот в том виде, в каком он был написан, должен был отвести всякие нападки от Руставели. При всех других условиях эпилог должен был положить конец борьбе вокруг поэмы. Но враги не складывали оружия, и эпилогу, убеждавшему в иранском происхождении поэмы, они противопоставили слишком яркое описание той сцены, где Нестан-Дареджан уговаривает Тариеля убить ее жениха. Это было наиболее уязвимое место, при помощи которого противники Шоты наносили удар Тамаре. Его они бережно хранили и усиленно раздували. Тариель-Давид, как мы помним, был не так повинен, хотя и являлся физическим убийцей. Он только выполнял волю той, которую любил и которая его послала на это убийство. Убедившись, что его версия: поэма – иранское сказание, – не смогла закрыть уста врагам, Шота вновь прибегает к помощи своей лиры и пишет вступление к поэме, показательное во многих отношениях. Оно является само по себе самостоятельным произведением, правда, небольшим, всего из тридцати с лишним строф, – своего рода одой, воспевающей Тамару. Но надо думать, что и вступительные строфы подверглись той же участи искажений и вышли из под пера Шоты не в том виде, вернее, не в том об'еме, в каком дошли до нас. Эти немногие строфы имеют огромную ценность: устами самого автора они подводят итог всей борьбе, которую вел Шота и которая теперь для него приходила к концу. И он ясно видел этот конец, столь неожиданный и, главное, столь незаслуженный им. Во Вступлении Шота призывает всех послушать, как он будет воспевать кровавыми слезами Тамару, свою повелительницу. Дальше он снова говорит, что сюжет поэмы заимствовал из иранского сказания, переведенного на грузинский язык, и он лишь переложил его на стихи. Но вот в двадцатой строфе Шота бросает вызов «квеламан» – всем: «Знайте, – обращается он ко всем, – я хвалю ту, которую я хвалил и раньше. Это я считаю для себя великой славой, и я не опозорил себя этой хвалой». Ясно чувствуется, кому отвечает поэт и о каком позоре говорит. Он обращается к тем, кто так яростно вел против него борьбу, целясь в первую очередь в Тамару. В следующих стихах видно, что Шота не стал бы отвечать им, если бы их нападки не имели уже тяжелых для него результатов. От него стала отступаться сама Тамара, что действует на него наиболее удручающе. Здесь Шота и говорит: «Она моя жизнь, безжалостная как зверь». Ясно, что Тамара решила отдалиться от Руставели, чтобы хоть этим путем положить конец непрекращавшейся вокруг поэмы борьбе. Ей нужен был этот ход, чтобы очиститься от всяких нападок. Трудно думать, что Тамара, при ее уме и дальновидности, могла не понимать, что отдаление Шоты означает принесение его в жертву врагам. Никто, конечно, не решался прямо нападать на нее; наоборот, с ханжеским видом оскорбленных верноподданных они поносили Руставели: как мог он написать про царицу то, что содержалось в поэме. Отказываясь от Шоты, Тамара могла надеяться, что ее враги оставят его в покое. Может быть, и сам Руставели надеялся на это. В конце своих вступительных строф он говорит о поэзии, о любви. Теперь ему представлялось большим счастьем отойти от политических страстей подальше, тем более, что и Давид и Тамара, завершив браком свою личную жизнь, полную превратностей судьбы, тоже искали покоя. Но Руставели никуда не мог уйти от своей славы. Чем больше выявлялась величественность его поэмы, тем крупнее делалась фигура самого автора и тем злее становились нападки его врагов. Они обрадовались, что Тамара и Давид отступились от своего любимца, и еще больше усилили огонь нападок на него. Они искали случая отличиться перед Тамарой и видели свою заслугу в том, что поносили Руставели. И поэту не оставалось иного выхода, как покинуть свою родину, которую он прославил своим великим произведением. Почему же Шота не нашел способа расправиться со своими противниками с такой же силой, как он сделал это с противниками Тамары и Сослана? В том-то и дело, что он имел перед собой все тех же старых противников, хотя и разгромленных, но перестроившихся и прикрывшихся именами Тамары и Сослана. Шота оказался в безвыходном положении не потому, что на него нападали реакционные силы, а потому, что от него отступились те, кому он был так сильно предан и для кого так много сделал. Он мог использовать свой высокий дар, чтобы раскрыть все убожество своих противников и показать их лицемерие – сомневаться в этом не приходится. Он этого не сделал; надо думать, что причин было много. Помимо суб'ективных причин, свойственных его философско-созерцательной натуре, были, очевидно, еще и другие обстоятельства, более сложные, чем нежелание Тамары и Сослана обострять страсти. Его личная трагедия имела более глубокие корни, чем это может показаться с первого взгляда. Его не могла не угнетать мысль, что победа, которую он доставил Тамаре и Сослану, привела в конце концов к примирению его друзей с его врагами. Между тем с этой борьбой он несомненно связывал более широкие цели. Все эти обстоятельства заставили Шота покинуть свою родину. Этот гениальный сын своего народа исчез бы бесследно, если бы на родине у него не оставался брат Чахрухадзе, который сохранял связь с Шотой и был в курсе всех подробностей его путешествия. Из элегии Чахрухадзе, посвященной гибели поэта, мы узнаем о последних годах жизни автора «Вепхис ткаосани». Шота едет через Аравию в Индию, Китай, затем плывет по Волге и поднимается в Россию; отсюда Черным морем он едет в Константинополь, Египет, вновь в Аравию и направляется в Иран, где задерживается на некоторое время, а затем, как сообщает Чахрухадзе, гибнет на пути в Грузию. Сведения эти характерны во многих отношениях. Нет никакого сомнения, что слава Руставели сделала его имя популярным не только в Грузии, но и на Востоке. Она сопутствовала ему в скитаниях по чужим краям. Вполне естественно, что Шота, избравший местом действия своей поэмы Аравию и Индию, захотел прежде всего посетить эти страны. Надо думать, что в том душевном состоянии, в котором он находился, он останавливался в каждой стране ненадолго и направлялся дальше. Он захотел также посетить Россию – родину одного из героев его поэмы, Придона. Может быть, отсюда, через земли половцев, он думал вернуться домой, но, видимо, получил известия, что приезд его несвоевременен. Он вновь направляется в путь, но куда? Он едет в Константинополь, в Египет и отсюда опять в Аравию – в Иемен, Багдад. Маршрут, который совершил Шота, требовал немало времени, особенно в ту далекую эпоху. Его путешествие продолжалось не менее трех-четырех лет. Надо было иметь много средств, чтобы окупить все расходы, связанные с этим путешествием. Очевидно, средства эти присылал его брат Чахрухадзе. Вместе с деньгами он получал, конечно, известия о том, что происходило на родине, о настроениях, господствовавших в стране по отношению к нему – поэту-изгнаннику. Возвращение его на родину оказалось, очевидно, невозможным, и Шота, пробыв около четырех лет в скитаниях, решил где-нибудь обосноваться. Он выбрал Иран. Здесь, видимо, его хорошо знали, и он встретил радушный прием. Неизвестно, сколько времени пробыл здесь Шота, но решил уехать и отсюда. Чахрухадзе думает, что по дороге из Ирана на родину он погиб от разбойников. Возможно, что Чахрухадзе сам не знал правды об участи своего брата после того, как тот покинул Иран, и, не получая больше от него никаких известий, решил, что Шота погиб. В XVIII веке стало известно, что в монастыре св. Креста в Иерусалиме имеются памятники о том, что здесь кончил свою жизнь Шота Руставели. Этот факт остался непроверенным, и трудно сказать, насколько он соответствует действительности. Во всяком случае человек, который вел такую упорную борьбу против «каджей», возглавляемых патриархом Микелем, человек, который в своей жизнерадостности был так далек от византийского аскетизма, должен был пережить большую трагедию, чтобы кончить свою бурную жизнь в монастырском уединении.РУСТАВЕЛИ – ФИРДОУСИ – ДАНТЕ
В своей трагической судьбе Шота не одинок. За двести почти лет до него кончил жизнь в изгнании Фирдоуси. Спустя сто лет после Руставели та же участь постигла Данте. Три великих поэта таких трех разных стран, как Иран, Грузия и Италия, кончили жизнь в изгнании. Но их роднит между собою не только общность судьбы. Они глубоко национальны в своем творчестве и в то же время переросли национальные пределы, создав произведения, вошедшие в мировую литературу как лучшие образцы поэтического творчества. Они национальны, потому что источником их творчества был народ, к которому они принадлежали и судьбу которого делили. Они общечеловечны, потому что их гений облек жизнь их народа в совершенную поэтическую форму и сделал ее культурным достоянием всего человечества. Фирдоуси сюжетом своей поэмы «Шах-Наме» взял существовавшие в письменном виде сказания о той борьбе, которую приходилось веками вести иранским народам, обосновавшимся в Передней Азии, с кочевыми племенами, двигавшимися с Востока. Борьба Ирана с кочевниками, в частности с тюркскими племенами, появлявшимися из Средней Азии, послужила сюжетом для сказаний, которое составили содержание «Шах-Наме». Сказания об этой борьбе слагались постепенно, получали письменную форму, и, когда Фирдоуси взялся за их переложение в стихи, это была уже огромная эпопея, охватывавшая период правления до пятидесяти царей. «Шах-Наме» – совершенно самобытное народное творчество. Это – эпопея борьбы Ирана с кочевыми племенами, воплощенная в величественную поэму гением Фирдоуси. Вся эта эпопея проникнута борьбой Ирана и Турана, но Фирдоуси не просто об'ективно излагал уже создавшийся в народе эпос – он воспевал геройство Ирана и его богатырей в борьбе с Тураном, тюркскими и иными племенами, разорявшими его родину. И в его художественном преломлении Иран вырастает в могущественную страну, сокрушающую своих врагов силами доблестных сынов своих. Конечно, все творчество Фирдоуси было чуждо и враждебно тюркским завоевателям Ирана. И когда тюрк Махмуд Ганзневийский упрочился на родине Фирдоуси, стало ясно, что рано или поздно настанет день, когда эти две силы – физическая и духовная – должны будут столкнуться. Было ясно также, на чьей стороне будет внешняя победа. Фирдоуси должен был покинуть свой родной Тус и превратиться в изгнанника. В иных социальных условиях находилась Грузия при Руставели. Грузия так же, как Иран, подвергалась нашествию кочевых племен, но эти нашествия носили особый характер. Территория, занятая Грузией, сама по себе была непригодна для кочевых хозяйств. Но степи, граничившие с нею с юга и востока, были излюбленным местом кочевников, заходивших сюда зимой, чтобы летом, когда в степях выгорает трава, уйти в горы. Кочевники сами по себе не были опасны для Грузии. Она легко подчинила их при Давиде Восстановителе и Тамаре. Но земледельческие государства Передней Азии – Иран, Аравия, Турция – были кровно заинтересованы в том, чтобы отвести кочевые народы от своих земледельческих центров и направить их к окраинам государства, к пограничным с Грузией степям. В случае надобности, они поддерживали кочевников вооруженной силой, помогая им продвигаться к северу. Степи Ширака, Караяз, Мугани, Нигала оказались районами, куда охотно отвлекались нежелательные для стран Передней Азии элементы. На этой почве постоянно возникали военные столкновения с Грузией. В эпоху Руставели Грузия владела всеми степями, граничившими с нею, и границы ее простирались на востоке до Дербента, а на юге – до Хоросана и Трапезунда. Она не закрыла кочевникам доступа к степям, а, наоборот, была сильно заинтересована в них, получая с них дань и ведя с ними торговлю. Хатаетия, куда Тариель по предложению Нестан-Дареджан предпринял поход для приведения данников к покорности, и была населена степными кочевыми народами. Грузия была могущественным государством и держала кочевников в подчинении. Всякая борьба внутри государства могла привести к его ослаблению и неизбежно должна была повлечь за собою поражение и новые опустошительные нашествия кочевников. Устойчивость государственной власти при таких условиях делалась вопросом существования всего народа, поэтому особенно опасными оказывались те элементы, которые свои узкие групповые интересы ставили выше интересов государства. Шоту мы видим в числе тех, кто выступает против этих своекорыстных групп. Он не принадлежал к высшей феодальной знати, давно обосновавшейся в Грузии, но не был также и из тех, кто выдвигался из служилых элементов в ряды привилегированной новой знати, шедшей на смену старым феодалам. Шота принадлежал к мехскому племени, пришедшему в Грузию позднее. Отсюда не следует, что социальное положение Шоты было отличным от остальной феодальной знати. Он принадлежал к высшим группам мехского феодального общества, но общества, имевшего свои особые интересы в существовании сильной государственной власти. Италия времен Данте также состояла из отдельных раздробленных республик, внутри которых шла борьба между феодальными группами и возросшим торговым капиталом, заинтересованным в первую очередь в об'единении Италии и прекращении феодальной раздробленности, тормозившей развитие торговли. Были два центра, стремившиеся об'единить Италию, – папы и германские императоры. Вокруг них и группировались основные силы Италии. Гвельфы, представлявшие интересы торгового капитала, группировались вокруг пап, феодальное же дворянство – гибеллины – искало опоры в императорах и стремилось, главным образом, к защите своих групповых и областных интересов под крылом императорской власти. Данте, начав свою общественную жизнь в родной Флоренции, примкнул к гвельфам, хотя сам он был по происхождению дворянин. Начало его деятельности отмечено стремлением пап и императоров притти к соглашению. В связи с этим старые партии, в особенности гвельфы, стали испытывать кризис в то время, как надежды гибеллинов оживлялись. Гвельфы раскололись на две группы – сторонников пап и сторонников императоров. Но нашлись и более радикальные элементы, которые не хотели ни тех, ни других и стремились к самостоятельной роли в национальном об'единении Италии. К этой группе, повидимому, примкнул и Данте, которому после победы гибеллинов пришлось покинуть родной город. И Фирдоуси, и Руставели, и Данте не были оторваны от реальной действительности. Каждый из них был связан тончайшими нитями, всей своей повседневной жизнью с судьбами своей страны, и это обстоятельство сказывалось прежде всего на характере их творчества. Что является основным признаком духовной жизни народа? Его язык. Письменность всех народов имеет одну характерную особенность. Возникая в определенный период культурного развития народа, она затем застывает на этом уровне, и в то время, как живой, разговорный язык развивается и испытывает все те влияния, при которых протекает жизнь народа, письменность продолжает веками сохранять установившиеся формы, делаясь предметом монополии ограниченного круга привилегированных лиц, владеющих в совершенстве «грамотой». В период феодализма письменность такого вида оказалась недоступной народу. Жизнь его находит свое изустное отражение в песне, сказках, преданиях. Возникают две линии развития культуры – живая народная форма, в большинстве изустная, и оторванная от народа, застывшая в древних формах, книжная письменность. Великое значение Фирдоуси, Руставели и Данте заключается в том, что эту письменность они сделали народной, создали литературный «письменный» язык, положив в его основу живую, разговорную народную речь. Фирдоуси не просто переложил сохранившиеся народные сказания в стихи. Эти сказания существовали в письменном виде, но на древнем книжном языке – «пахлевийском». Фирдоуси пишет свои стихи живым народным языком, придав ему высшую выразительность художественного слова. Грузинская письменность велась на древнем языке, давно потерявшем свою жизненность в народе, но сохранившемся как язык церковный. Наряду с ним возникла письменность для обслуживания нужд государства, служилый язык, более близкий к народному. Но народный грузинский язык не имел своей письменности, своего литературного выражения. Произведения, написанные на живом народном языке, появлялись в Грузии и до Руставели. Но только Шота постиг глубины грузинского языка и придал ему совершенство художественной чеканки. Никто не владел грузинским языком с такой виртуозностью, как Шота. Он в буквальном смысле слова создал литературный язык своего народа, как создал его Фирдоуси для Ирана и для Италии Данте. Здесь также считалось дурным тоном писать на «вульгарном» народном языке. Для «высоких материй» существовал латинский язык. Данте первый отказался от этой традиции и обратился к сокровищнице народной речи. Этому богатству он придал совершенную форму и вернул его своему народу в виде такого шедевра, как «Божественная Комедия». Мы видим, что три великих поэта средневековья имели не только общую судьбу. То, что было причиной их изгнания и скитаний – близость к народу и его интересам—открыло им доступ к бесценному кладу народного гения, который был сокрыт от ваора целых поколений. Они вдохнули жизнь в этот клад и сделали его достоянием не только своего народа, но и предметом восторга всех культурных стран. Связь с эпохой, с судьбами своего народа с особенной силой проявлялась у Фирдоуси, Руставели и Данте в художественном отражении окружающей действительности. Фирдоуси имел перед собой эпос целого народа и даже народов, где событиям был придан неправдоподобный преувеличенный характер, а отдельные лица получили изображение в таких сказочных, мифических и даже анекдотических формах, что совершенно выпадали из действительности. В своей бессмертной эпопее Фирдоуси очеловечил богатырей, сделав их реальными, художественно впечатляемыми. Он достиг того, что его герои являются живыми людьми, творящими дела, не только понятные для всех, но и нужные, такие, к совершению которых каждый должен стремиться, защищая свою родную землю. И все же нельзя забывать, что Фирдоуси мог использовать уже созданный рядом поколений эпос, который его гению оставалось оживить и претворить в вечные образы. Над Данте тяготело иное наследие. Он творил более свободно, но духовная культура древнего Рима, и в особенности средних веков с их схоластикой и мистицизмом, наложила свой глубокий отпечаток на творчество Данте. От латыни он освободился быстро, взяв все лучшее из классического наследия, но влияния средних веков он преодолеть не смог. В основу своей «Комедии» он кладет религиозно-нравственные воззрения, господствовавшие в средние века. Он строит схему из символических чисел, исходя из троицы, создает аллегории для выражения господствующих этических норм, а своих героев и описываемую обстановку превращает в носителей отвлеченных понятий. Беатриче – это богословие, вера, Вергилий – разум, лев – властолюбие, дремучий лес – жизнь и т. д. Самое деление «Комедии» на три части – ад, чистилище и рай – заимствованная из средневековых представлений схема, которая до Данте бралась многими писателями в назидание современникам за их греховную жизнь. Руставели в своем творчестве самобытен. Он не связан, как Фирдоуси, рамками созданной до него народной эпопеи или, как Данте, построенной им самим сложной и, может быть, самой по себе красивой оправой. Фирдоуси и Данте вкладывают в свои произведения плоды своих наблюдений и мудрость прожитой жизни; Фирдоуси приступил к своему труду уже в старости, а Данте начал свою «Комедию» в зрелые годы. Руставели молод. В своем произведении он не дает синтеза прожитой жизни и вынесенного опыта, Он писал свою поэму в пылу политической борьбы, тогда как Фирдоуси и Данте отдают своим произведениям долгие годы своей жизни, стоя выше ее временных преходящих интересов. Руставели живет реальной жизнью и из этого богатейшего источника черпает свои образы. Это – не отложившиеся пласты, как у Фирдоуси или Данте. Это – подлинная жизнь, это живые люди и волнующие их события. Фирдоуси слагает свою поэму исконно-иранским эпическим размером, двустишиями. Данте терцинами – трехстишиями. Руставели избирает самую трудную форму. Его четверостишие имеет одну и ту же рифму. Но ему и этого мало. В своих стихах он дает еще и внутреннюю рифму. Он не поучает и не морализирует. Он молод и смел, и он хочет вести за собой, а не следовать за другими. Ему надо превознести одних и низвести других, чтобы доставить торжество своим друзьям. Он делает это с такой силой, что если бы перед ним стояла только эта задача и он отдался бы описанию только психологии своих героев, это одно вознесло бы его поэму на высоту шедевров мировой поэзии. Но Руставели не ограничивается этим. Его любимые герои – не просто его друзья. Они – носители определенной государственной идеи, он видит в них силу, которая должна возвеличить его народ и его страну, и он отдает своим героям всю свою любовь и весь свой гений. Он не просто творит свою поэму, отдаваясь влечению своего таланта, – он служит своему народу в наиболее ответственный и в то же время наиболее величественный момент его истории. Он берет огромный кусок жизни своей страны и облекает его в художественную форму такого мастерства, такой простоты и выразительности, что созданные им образы пережили века и продолжают блистать как высокий образец мировой поэзии. Давая в своей поэме национальный по содержанию сюжет, излагая те события, деятельным участником которых он был, Руставели в приемах своего творчества, в форме осуществления своего замысла вышел за национальные пределы и облек свою поэму в мировую оправу, развертывая действия ее в Аравии, Индии, Византии и других странах. Здесь не только маскировка острых политических событий, изображенных в поэме, здесь свободный, творческий полет гения, рвущего национальные рамки и в своем вымысле сливающего судьбы своей родины с судьбами окружающего ее мира. Это делает поэму Руставели мировым произведением в прямом, подлинном смысле этого слова. Руставели так же, как и Фирдоуси и Данте, реалист в мельчайших деталях своих описаний и характеристик. Его герои не только живые люди, но и понятные во всех своих переживаниях, и эти переживания, такие как будто индивидуальные, в то же время общечеловечны. Но реализм требует прежде всего художественной меры, нельзя ни чрезмерно углубляться в мелочи, ни слишком уходит в отвлеченность. Этой мерой в совершенстве владел Руставели, как владел ею Фирдоуси, и в особенности Данте, который при всей схематичности архитектоники своей «Комедии» с поразительным мастерством дал живые художественные образы своих героев. Как ни гениальны были «Шах-Наме» Фирдоуси и «Божественная Комедия» Данте, их истинное значение стало ясным не современникам, а потомкам. Прошло немало времени, пока Флоренция стала претендовать на прах своего великого соотечественника, а Фирдоуси был перенесен в родной Тус. Иная судьба выпала на долю «Вепхис ткаосани». Ее появление сопровождалось таким ошеломляющим успехом, она сделалась таким острым оружием в происходившей политической борьбе, что Руставели сразу стал мишенью для всех, против которых была направлена его поэма. Эти силы, как при нем, так и еще много столетий спустя, имели власть и влияние в Грузии, и потому борьба вокруг Руставели и его поэмы не прекращалась. Герои «Вепхис ткаосани» давно сошли с исторической арены, но вокруг них и самой поэмы кипела не менее напряженная борьба, чем при их жизни. Царица Тамара в решительные моменты уступала реакционным силам, не останавливаясь даже перед большими личными жертвами, как это было при ее замужестве с Юрием, в вопросе о Руставели и др. Поэтому после смерти Тамары для реакционных кругов, где руководящую роль играли высшие представители церкви, оказалось более выгодным канонизировать дела и жизнь Тамары и провозгласить ее святою. Однако разоблачения, нашедшие место в поэме Руставели, мало вяжутся с обликом Тамары-святой. Неудивительно, если «Вепхис ткаосани» осталась в центре той огромной и напряженной политической борьбы, которая не прекращалась даже со смертью автора и действующих лиц. Борьба эта обострялась еще тем, что Руставели затронул проблему власти – должна ли быть Грузия об'единенной в единое государственное целое, или же ее развитие лучше обеспечивается при феодальной раздробленности и самостоятельности отдельных областей? Руставели решил этот вопрос в пользу единой власти. Но центробежные силы в государстве продолжали существовать, и для них поэма была непреодолимым препятствием на пути достижения своих целей. Поэтому понятной делается жестокая ненависть к этой поэме церковно-дворянских кругов феодальной Грузии. Это они подвергали сожжению «Вепхис ткаосани», и надо думать, что жертвой мести стал и подлинник поэмы, написанный рукой Руставели.ПРИМЕЧАНИЯ
Ани. Старая столица Армении. В начале X в. здесь обосновались армянские Багратиды, и город стал быстро застраиваться. В XI в. Ани подвергались нашествиям персов и турок и затем при Тамаре были заняты грузинами. Правителем Ани был назначен Захарий Мхаргрдзеладзе, от которого пошла династия Захаридов, царствовавшая здесь до XIV в. Развалины Ани изучены академиком Н. Марром и дают картину некогда цветущего города с грандиозными зданиями и водопроводом. А т е н и. Крепость в Атенском ущелье в 6 км от Гори. Некогда играла большую роль в экономической и политической жизни страны. Багратиды. Грузинская и армянская династия, ведущая, свое происхождение от иудейского царя Давида. В Армении Багратиды потеряли власть в XI в., в Грузии царствовали с VI по XIX!В. Давид Сослан. Происходил от сына Георгия I, царевича Дмитрия, бежавшего после смерти отца на родину матери, в Осетию. Отец Давида Сослана, осетинский царь Джандерон, вторым браком был женат на Русудан, сестре Георгия III, воспитательнице Тамары. После смерти Джандерона Русудан вместе с пасынком Давидом переселилась к брату Георгию III. Ж и н в а н и. Местность в Арагвском ущелье в 8 км от Ананура. Здесь Тамара имела свой дворец. Отсюда шли дороги в горную область. Каджетская крепость. В Грузии известны две крепости с таким названием. Одна в верховьях р. Куры, называвшаяся Цуни или Цунда, другая близ Кобулет – Каджта-Цихе или Цихис-Дзири. Описывая в своей поэме Каджетскую крепость, Руставели, конечно, не имел в виду ни ту, ни другую. То обстоятельство, что они носят одновременно и другое название, указывает, что Каджетской крепостью их стали называть позднее, после появления в свет поэмы Руставели. Картлис Цховреба (Жизнь Грузии). Под таким наименованием известно собрание грузинских летописей; их характерная особенность – уклон в сторону обобщения событий и вытекающих из них нравственных и политических последствий вместо об'ективного и последовательного изложения самых событий. Черта эта в особенности сказалась при изложении царствования Тамары. Лори. Крепость в Сомхетии, бывшая центром восстания Демны. В XVII в. Шах-Аббасом была отдана Манташ-беку, от которого произошли позднейшие владельцы – Лорис-Меликовы. Монастырь св. Креста в Иерусалиме. Построен в начале XI в. грузинским монахом Прохоре на средства царя Баграта IV. Здесь имеется надпись: «Расписавшему сей (храм) Шоте, да простит бог (грехи). Аминь. Руставели». Это дает основание считать, что после от'езда из Грузии Руставели поселился здесь. Повидимому, здесь он и похоронен. Мхергрдзеладзе (Долгорукие). При Тамаре сильно выдвинулись, как ее военачальники, братья Захарий и Иване Мхаргрдзеладзе, отец которых, Саргис, также проявил себя крупным полководцем. Захарий завоевал Армению и был оставлен Тамарой ее правителем. Один из потомков Мхаргрдзеладзе получил от султана Аргута в 1287 году ярлык на дворянство, и от него пошел грузинский род Аргуташвили. Натжармагеви. Находится в 8 км от Гори, была летней резиденцией грузинских царей. Венчание Тамары, описанное в поэме Руставели, происходило в Натжармагеви. Теперь село Каралети. О р б е л и. Крупнейшие феодалы Грузии. Происходят от китайского выходца Джамбакура, фамилию же Орбели или Орбелиани носили по наименованию их родового владения Орбети (к юго-западу от Тбилиси, на реке Харам, в 6 км от Белого Ключа). Как до Тамары, так и после нее часто восставали против центральной государственной власти и были в постоянной вражде с грузинской царской фамилией. Осетия. Область, занимающая центральную часть южных склонов Кавказского хребта, населенная осетинами. Играла важную роль в истории Грузии, защищая Карталинию от нашествия горских племен. Р у с т а в и. Под таким названием известны местность в 12 км к востоку от Ахалциха и другая местность в 18 км от Тбилиси, вниз по Куре, где начинался большой оросительный канал. Совпадение наименований этих местностей с фамилией Руставели дало повод искать здесь место рождения Руставели. С а м ц х е. Важная в стратегическом отношении область, защищавшая Грузию от врагов, наступавших с юго-запада. С XIV в. область подпала под влияние турок и стала называться «Саатабаго» по имени атабегов, назначавшихся турками. С и г е л ь архиепископа Василия высечена на камне, вделанном в стену «Синего монастыря», находящегося в Тбилиси, в местности Вера. Сомхетия. Обширная и богатая область Грузии. В начале XVII в. Шах-Аббас опустошил Сомхетию и вывел в Иран почти все население, поселив здесь кочевое курдское племя Борчалу, откуда и пошло позднейшее наименование области Борчалинским уездом бывшей Тифлисской губернии. Т м о г в и. Крепость к югу от Ахалциха, в верховьях р. Куры. Крепость принадлежала феодальному роду Тмогвели, одним из представителей которых был Саргис Тмогвели, игравший крупную роль в древнегрузинской литературе. Трапезунд. Трапезундская область была важным пограничным пунктом в отношениях Грузии с Византией, а потом с Турцией. Поэтому Грузия всячески поддерживала стремление Трапезунда к самостоятельности и принимала меры к военной защите Грузии с этой стороны.ГЛАВНЕЙШИЕ ИСТОЧНИКИ
НА ГРУЗИНСКОМ ЯЗЫКЕ:
«Вепхис ткаосани» в изданиях Вахтанга, Б россе. Ю. Абуладзе, С. Какабадзе, К. Чичинадзе и др. с вступительными статьями. С. К. К в а р и а н и. Шота Руставели и его поэма. Моамбе, 1903 г., №№ 7 и 8. Д. Ч у б и н о в. Грузинская хрестоматия. П. И н г о р к в а. Руствелиана. С. Какабадзе. Статьи в журнале «Саистобрио моамбе» за 1924 г. К. Кекелидзе. История грузинской литературы. Статьи в журнале «Мнатоби» за 1927 г. и 1931 г. Летописи «Картлис Цховреба».НА РУССКОМ ЯЗЫКЕ:
Н. Map р. Вступительные и заключительные строфы «Витязя в барсовой шкуре» Шоты из Рустава. Н. М а р р. Грузинская поэма «Витязь в барсовой шкуре» Шоты из Рустава и новая культурно-историческая проблема. Н. М а р р. «Возникновение и расцвет древнегрузинской светской литературы». Н. Mapр. Древнегрузинские одописцы. М. Д ж а н а ш в и л и. Царица Тамара. Д. X а х а н о в. Очерки по истории грузинскойсловесности. Цагарели. Памятники грузинской старины в святой земле и на Синае. Д. Чубинов. О грузинской поэме «Вепхис ткаосани». Сборники материалов для описания местностей и племен Кавказа. В с. Миллер. Осетинские этюды. П а т к а н о в. О древней грузинской хронике. Баратаев. Нумизматические факты грузинского царства.ИЛЛЮСТРАЦИИ
Архитектура городища Дманиси эпохи Руставели. Из материалов археологической экспедиции юбилейной выставки «Шота Руставели».Орнамент одного из зданий в Дманиси.
Крепость города Рустави.
План крепости города Рустави.
Общераспространенный портрет Тамары.
Портрет Шоты Руставели. Исполнен художником Ираклием Тоидзе для юбилейного издания поэмы на грузинском языке.
Автограф Руставели Ироническая надпись Руставели на сигели Чиабера: «Я, Шота и свое Жинванское имение вместе с этим утверждаю, как написано в этой записи».
Шота Руставели преподносит свою поэму «Вепхис ткаосани» царице Тамаре (с картины М. Зичи).
Миниатюра XV века – Шота Руставели.
Миниатюра-портрет Шоты Руставели. Извлечена из грузинской рукописи XV века.
Титульный лист первого печатного издания поэмы Шоты Руставели «Вепхис ткаосани». Тбилиси, 1712 год. Издана под редакцией Вахтанга VI.
Оборотная сторона титульного листа «Вепхис ткаосани» с гербом грузинских Багратидов.
Иллюстрация – «Тариель». Исполнена художником Ираклием Тоидзе для юбилейного издания поэмы на грузинском языке.
Иллюстрация – «Рассказ Тариеля Автандилу при первой встрече». Исполнена художником Ираклием Тоидзе для юбилейного издания поэмы на грузинском языке.
Миниатюра из грузинской рукописи XVII века поэмы Руставели – «Царь Ростеван во дворце».
Миниатюра из грузинской рукописи XVII века поэмы Руставели – «Сцена из придворной жизни».
Четвертая страница печатного издания поэмы Руставели «Вепхис ткаосани». Тбилиси. 1712 год. Издана под редакцией Вахтанга VI.
Страница из рукописи поэмы Шоты Руставели «Вепхис ткаосани». Издание начала XVII века.
Шота Руставели. Скульптура художника-орденоносца Я. И. Николадзе.
Переплет издания Картвелишвили поэмы Шоты Руставели «Вепхис ткаосани», 1888 год.
Руставели в монастыре Св. Креста Портрет работы художника Н.Тархнишвили.
Бюст Шоты Руставели (гипс). Работа орденоносца-профессора Я. И. Николадзе.
Эскиз памятника Шоте Руставели. Работа скульптора К. М. Мерабишвили, удостоенная первой премии на Всесоюзном конкурсе эскизов памятника великому грузинскому поэту.
Проект статуи Шоте Руставели высотой до 5 метров. Будет высечена из белого мрамора.
Последние комментарии
18 часов 49 минут назад
18 часов 51 минут назад
1 день 43 минут назад
1 день 4 часов назад
1 день 5 часов назад
2 дней 2 часов назад