Первый снег (СИ) [polustrovo] (fb2) читать онлайн

- Первый снег (СИ) 2.37 Мб, 661с. скачать: (fb2) читать: (полностью) - (постранично) - (polustrovo)

========== 1. Новенький ==========

Новенький перевёлся к ним в начале декабря и умудрился сразу же заболеть. Его и в классе-то никто не видел, только разговоров было! Типа паренёк непростой, родители при деньгах, а самого для журналов снимают. Макар сплетни послушал, хмыкнул про себя, но, придя домой, как бы невзначай у матери спросил: «А правда, что ли, у новых соседей сын на обложку какого-то журнала попал?» Та удивилась, но вечером, вернувшись после посиделок с «тётей Надей» («с соседями надо дружить, сынок!»), протянула Макару августовский номер украинского журнала «Старт» за прошлый год.

— Серёжа — хороший мальчик: и учится на четвёрки, и спортом занимается. Не то, что некоторые, — сопроводила разочарованным вздохом свой комментарий Валентина Ивановна и пошла на кухню готовить на завтра обед.

Макар привычно скрипнул зубами на язвительное замечание родительницы, но никаких колкостей в ответ в этот раз себе не позволил — его раздирало любопытство: за какие такие заслуги этот новоявленный «сын маминой подруги» попал на обложку журнала республиканского значения. Так что он последовал за матерью, доставать её вопросами касательно этого самого хорошего мальчика Серёжи — Макар видел его один раз мельком со спины, когда соседи только заселялись в свою новую квартиру. И поверить в то, что хлюпик, который даже свой чемодан с вещами не мог без передышки от лифта до дверей хаты дотащить, на самом деле какой-то там супер-пупер спортсмен, Гусев не мог.

И в общем-то, интуиция его не подвела. Оказалось, что лёгкой атлетикой Серёжа занимался всего один год, потом почему-то бросил («Бросил, как же! Выгнали», — сделал для себя однозначный вывод Макар). За этот год, правда, успел побывать в спортивном лагере в Одессе, где и попался на глаза фотокорреспонденту журнала «Старт», делающему репортаж о спортивной школе, на базе которой и тренировались юные московские легкоатлеты.

«Он и хорошист, наверное, такой же как спортсмен», — не без злорадства подумал Гусев, но журнал не выбросил и матери не вернул — сунул себе на полку с учебниками. А перед сном и вовсе взял в кровать, почитать, что же там про этого поца пишут.

Про самого Сергея Сыроежкина в журнале ни слова не было. Статья была целиком и полностью посвящена работе Одесской спортивной школы и расписывала достоинства её материально-технической базы, а подпись под фото гласила лишь, что изображён на нём Сергей Сыроежкин, ученик такой-то московской школы и воспитанник ДЮСШОР номер такой-то тоже города Москвы. В общем, ни о чём.

Однако, сама фотография заставила Макара на некоторое время забыть про сомнительные достижения Сыроежкина в области спорта. И он даже понял, почему редактор поместил именно её на обложку, а не, скажем, фото стадиона или кого-либо из тренерского состава. Паренёк на фотографии выглядел таким счастливым, даже радостно-спокойным, что читателю невольно казалось, что это счастье мирного и благополучного советского детства льётся с обложки «Старта» через край и как по волшебству делает всех окружающих такими же счастливыми. И даже самому спортом заняться хочется.

«Интересно, в жизни этот дурачок с такой же лыбой ходит? — Макар опять попытался представить себе соседа живьём, одновременно внимательно разглядывая черты лица будущего одноклассника, запечатлённые профессиональным фотографом. — Красивый, гад».

Потом Макар вспомнил своё отражение в зеркале и подумал, что его простоватую физиономию, всю в веснушках и нос картошкой, снимать просто так для журнала никому бы и в голову не пришло. То ли дело этот Сыроежкин — карие глаза, широкие черные брови, высокие скулы, алые полные губы, острый подбородок, да ещё и родинка на скуле под глазом. И вдобавок ко всему этому великолепию светлые, отливающие золотом на солнце, кудри. Совершенно не в масть, но придающие всему облику паренька особый шарм. Макар даже слово это вспомнил — «шарм», где-то он его слышал, и не раз, правда, всегда почему-то применительно к женщинам. Но самое главное, чем зацепила Гусева эта несчастная фотография, — даже не смазливая внешность изображённого на ней мальчишки. Главное — это была его улыбка, с небольшой хитринкой, но невероятно тёплая. Макар на мгновение представил, что это именно ему так улыбается незнакомый пока лично сосед, как в груди его что-то сжалось, а по телу ласковой волной прокатило приятное чувство, сказать о котором он мог бы только одно: «Хочу, чтобы это повторилось».

Однако, анализировать свои чувства на сон грядущий Макар настроен не был. Просто успокоил себя тем, что наверняка этот парень вовсе не так хорош, как пытаются представить его мать и фотограф «Старта». Небось, максимум — нудный ботан, или вообще — ни рыба, ни мясо. Ну его, короче. Гусев сунул журнал под подушку, потому что вставать было лень, и вскоре заснул.

Утром Макар встал с дурной головой — новый сосед (вот же зараза!) приснился ему под утро. Счастливый и довольный Сыроежкин в гусевском сне пришёл наконец в класс и сразу стал всеобщим любимчиком. Учителя его хвалили, одноклассники подлизывались и предлагали дружбу, Макара… не замечал никто, а новенький в его сторону даже головы не поворачивал. В том, что это был всего лишь ночной кошмар (самый настоящий кошмар, между прочим!) Гусев убедился сразу, как подошёл к школе. Шуганул по дороге опаздывающего мелкого Чижикова, которого все с подачи Гусева, иначе как Рыжиковым не звали, осадил ябеду Зойку-колбасу, что-то вякнувшую на тему, что Гусев опять без галстука, пожал руку Витьку и Вовке и плюхнулся на своё место на предпоследней парте — как раз звонок прозвенел.

Макар не был лидером класса, не был изгоем, его положение можно было охарактеризовать как «местный хулиган» или «волк-одиночка». И то, и другое не было полностью верным — дрался Гусев редко, на учёте в детской комнате милиции никогда не стоял. Он был старше основной массы одноклассников почти на два года, а потому выше и сильнее каждого из них. Вёл себя зачастую нагло и делал вид (судя по реакции окружающих весьма убедительно), что никого и ничего не боится. В результате побаивались самого Макара — и не только одноклассники, учителя! Побаивались и уважали, это если об одноклассниках говорить. Учителя предпочитали лишний раз не связываться. Тем не менее, приятели у Макара водились, тех же Витька и Вовку он мог бы смело назвать друзьями. Просто, время Гусев предпочитал проводить один.

А в конце недели, в воскресенье, Макар смог наконец увидеть своего нового соседа-одноклассника. И заодно понять, что заболел этот полудурок явно не от большого ума.

Зима в этом году была поздняя. Дождь и слякоть второй половины ноября сменились к общей радости горожан небольшими заморозками, но снег не выпал даже к середине декабря. Недолговечный первый снежок, и тот не явил себя москвичам, так что уж об установившемся снежном покрове говорить? И вот оно случилось — одиночные белые мухи закружились в воздухе, постепенно сбиваясь в стаи и оседая на землю, и уже через несколько часов от застывшей черной почвы и холодного серого асфальта не осталось и следа — всё было покрыто ровным слоем пушистого первого снега.

Макар вышел за хлебом, да так и застыл у подъезда с авоськой в руках. Сначала обалдело пялясь на внезапный снегопад, а потом на соседа (он его сразу узнал), который, видать, больным себя уже не чувствовал и вышел на прогулку. Мальчик стоял посреди двора и, запрокинув голову, ловил ртом большие белые снежинки, медленно спускавшиеся с низких сероватых облаков на землю, и вид при этом имел такой глупо-счастливый, что Макар невольно позавидовал: «Вот уж кого явно предки за двойки не порют и бестолочью каждый день не называют», — помедлил ещё минуту, любуясь издали на белокурого парнишку в зелёной вязаной шапке, сплюнул себе под ноги и тихо сказал: «Всё, Сыроежкин, кончилась твоя сладкая жизнь. Уж я об этом позабочусь».

Всё время, пока был в магазине, Макар вспоминал только что увиденную во дворе картину — Серёжа Сыроежкин с блаженным видом воспитанника старшей группы детского сада ловит ртом первый снег. И первое, что отметил себе Макар — парень явно дурачок. Или наоборот — слишком умный, раз хочет таким нехитрым способом продолжать косить от школы. А второе — эти «дурачки» обычно людям нравятся. Людям нравятся, но вот лично его, Макара Гусева, Сыроежкин бесит. А раз бесит, то пусть и ему достанется, а то что, Макар один страдать должен?

Очевидно, хитрый план Сыроежкина «поболеть ещё» не сработал. Уже в понедельник он явился в школу, сразу вызвав к своей персоне повышенное внимание одноклассников и, что особенно неприятно, одноклассниц.

И снова Гусь, как его за глаза называли в школе, как в воду глядел — новенького в классе приняли хорошо. Улыбчивый и смешливый, он со всеми быстро нашёл общий язык. Вызывала у одноклассников уважение и работа его отца, водителя Совтрансавто, часто мотавшегося рейсами на Скандинавский полуостров, и наличие у Серёжи своего мопеда, да и личные «достоинства» новичка не остались незамеченными. Серёжа к слову обмолвился, что умеет играть на гитаре, поскольку раньше ходил в музыкальную школу, чем тут же спровоцировал восторги девчонок и завистливый интерес парней. А если принять во внимание, что внешне новенький был почти на полголовы выше остальных ребят (хоть и ниже Гуся) и объективно симпатичнее, то — всё, можно сказать, новая звезда класса зажглась.

Надо было срочно положить этому конец, и Макар стал лихорадочно соображать, как это лучше сделать, ибо внимание к новичку одноклассников, а самое главное его счастливая, радостно смеющаяся мордашка в кругу этих малолетних дебилов, раздражала неимоверно.

— Ну что, Сыроежкин, ты сегодня сыр ешь или не ешь? — Гусев сквозь тут же расступившуюся перед ним толпу подошёл к Серёже и ляпнул первое, что пришло ему в голову. А вдобавок с силой опустил руку на плечо мальчишке.

Народ заржал над удачной шуткой Макара, а Серёжа, сидевший на краешке своего стула от такого «приветствия» рыжего нахала просто свалился на пол на пятую точку. Народ заржал ещё больше — плюхнулся на попу новенький очень глупо и очень смешно.

— Не плачь, Сыроглазкин, — ребята вокруг стали смеяться сильнее, повторять новое прозвище, а Макар был, похоже, единственным, кто заметил, что Серёжа при падении больно стукнулся копчиком и теперь едва сдерживает слёзы.

Ронять его Гусев не хотел и сам не ожидал такого, поэтому совершенно искренне попытался помочь Сыроежкину. Подхватил его под мышки и легко поставил на ноги. Покрутил со всех сторон, пользуясь тем, что тот от шока и смущения стал временно походить на безвольную куклу, оглядел хозяйским взглядом, заметил, что синяя школьная форма новичка теперь вся в жёлто-серой пыли и стал, опять же без всякой задней мысли, его отряхивать. И усадил обратно на стул.

— Всё, сиди, не падай Сыроножкин, а то тебя ноги не держат, — Макар опять положил Сереже руку на плечо, на этот раз почти нежно, и обеспокоено заглянул ему в глаза. Но парень уже отошёл от произошедшего, недовольно буркнул: «Уйди!» и попытался стряхнуть с себя чужую ладонь.

В этот момент прозвенел звонок на урок, в класс вошёл учитель, и все расселись по местам. Математик Таратар стал вещать что-то на тему предстоящей контрольной, а по классу ещё долго ходили смешки, на разные лады коверкающие фамилию нового ученика. На Серёжу бросали косые взгляды, он сидел, не зная, то ли посмеяться над собой в ответ, то ли огрызнуться, то ли вообще обидеться и расплакаться (вот этого от него уж точно никто не дождётся, особенно этот рыжий!). А ведь так хорошо всё начиналось!..

В общем, можно сказать, Макар своего добился — после такого публичного унижения от местного «авторитета», своим в доску Сыроежкин вряд-ли станет. И девчонки его как крутого парня точно воспринимать не будут, и у парней он большим уважением пользоваться не сможет. И хорошо…

Домой Сыроежкин шёл один — никто из одноклассников не рискнул после всего составить ему компанию, хотя многие жили в той же стороне. С одной стороны это радовало Макара, с другой — теперь он и сам не мог просто так у всех на виду присоединиться к соседу. Дружба с Гусём автоматически делала человека в хорошем смысле «неприкасаемым» и поднимала авторитет среди одноклассников. В своё время этим с выгодой для себя (а на самом деле и для Макара тоже) воспользовался ушлый Вовка Корольков, которого все били и шпыняли из-за мелкого роста и заведомо превосходящего основную массу учеников интеллекта. Макар, по своему опыту в первом классе другой школы хорошо помнивший, какого это, оказаться в самом «низу», заступился за Королькова, а тот ухватился за него как за последний шанс на спасение и стал изо всех своих сил помогать с учёбой. В итоге взаимовыгодное сотрудничество быстро превратилось в искренние дружеские отношения. Но то — Корольков, с Сыроегой, как его про себя окрестил Гусев, совсем другое дело. Этого баловня судьбы и погнобить не грех, чтоб не зазнавался.

Таким уж монстром Гусев не был и организовывать настоящую травлю одноклассника ни в коем случае не собирался. Но своё положение в классе ставить под угрозу тоже не мог и никаких популярных мальчиков на одной территории с собой терпеть был не намерен. Во всяком случае так он объяснял себе внезапный болезненный интерес к персоне нового ученика.

Когда-то, будучи ещё первоклассником, Макар сам оказался в трудной ситуации. Он много болел перед школой, и врачи посоветовали родителям отдать сына учиться на год позже, а последний год провести где-нибудь в тёплом климате. Родители подумали, что советы докторов вполне разумны, да и отправили ребёнка к бабке в Одессу. Жила она, правда, на самой городской окраине, в частном секторе, и держала небольшое личное подсобное хозяйство. Целый год Макар жил практически на свежем воздухе, помогал бабушке с курами, свиньями и другой живностью, неплохо поднаторел в «крестьянском» труде и окреп телом. А вот к школе оказался совершенно не готов.

То, что Гусев в первом своём классе был самым старшим, не принесло ему совершенно никакой выгоды. Он с трудом усваивал материал, высидеть уроки, не отвлекаясь, после Одесской вольницы ему было тяжело. Учительница невзлюбила отстающего ученика и с трудом скрывала свою неприязнь, а одноклассники цеплялись к броской внешности рыжего конопатого товарища и дразнили Гусём. Гусев начал драться с обидчиками, причём различий между мальчиками и девочками в этом вопросе не делал, в итоге часто бывал вызываем на ковёр к завучу, а родители в школу ходили как на работу.

Макара оставили на второй год. И если родители просто погоревали по этому поводу и смирились, то их сын, что называется, упёрся рогом: «Что хотите делайте, а в эту школу я больше не вернусь! А будете заставлять — из дома сбегу или с крыши прыгну», — заявило строптивое чадо. Папа-мама посидели, репу почесали, и решили рискнуть и раз в жизни пойти на поводу у единственного отпрыска — обменяли квартиру, переехали в другой район и отправили сына в хорошую математическую школу. Но взамен пообещали спуску ему не давать и за двойки и прогулы строго наказывать.

В новой школе дела пошли куда лучше. Может, учителя более внимательные и тактичные попались, может сам Гусев повзрослел, но учился он теперь сносно, двойки хватал редко, а среди одноклассников пользовался уважением. И с самого начала спуску никому не давал — назвать Макара в лицо Гусём было просто опасно для здоровья. Впрочем, через некоторое время он пересмотрел свои взгляды на старое погонялово и иногда закрывал глаза на фамильярное к себе обращение. В конце концов, гусь — птица важная и смелая, ущипнёт — мало не покажется.

***

Серёжа бросил школьную сумку в прихожей, не раздеваясь прошёл в кухню, пошарился по кастрюлям, похлебав половником холодного супа и цапнув пару котлет, написал записку, что у него всё хорошо и раньше восьми его не ждать, и пошёл в гараж, пока мать из магазина не вернулась. Меньше всего ему хотелось отвечать сейчас на вопросы: «Как прошёл день?» и «Понравилась ли новая школа?»

Так уж получилось, что отца своего Серёжа почти не видел, тот всё время был в рейсах, зато маманька торчала дома сутками — как переводчик-филолог пользовалась тем, что работу можно брать на дом. И, как ни крути, а при таком раскладе она бы по-любому устроила бы сыну пытку вопросами на тему его первого учебного дня. По свежим следам, так сказать. А до вечера Серёжа ещё успеет придумать историю, как ему в новом классе понравилось, и какая школа оказалась замечательная.

Минут за пятнадцать Сыроежкин дошлёпал по грязи и слякоти до гаража, с тоской по дороге вспомнив, как хорошо было вчера, когда всюду лежал снег, какой он был красивый и как здорово было ловить крупные мохнатые снежинки, приятно холодившие язык. И как тоскливо теперь. Во всех смыслах этого слова. Серёжа включил в сарайке обогреватель и забрался в гамак. Приходить в себя и думать о смысле жизни. Своей скучной и унылой жизни. Потому что он — самый настоящий неудачник.

Хотя вот с гаражом ему определённо повезло. Прошлый хозяин, с которым они совершили обмен квартирами, был не в ладах с супругой и предпочитал проводить время от неё подальше, в гараже. А поскольку мужик он был рукастый, то к старому кирпичному основанию «из говна и палок» пристроил второй ярус. И в этом «двухэтажном особняке» с комфортом проводил всё свободное время. Куда этот ушлый жук девал отходы жизнедеятельности, Серёжа пока так и не понял — может, до дому бегал, а может, окрестные кусты удобрял. Но, не суть, жить здесь постоянно как этот перец, Сыроежкин не собирался, это его временное убежище… от матери. Надо уж вещи своими именами называть.

К слову о маме. Серёжа был на неё обижен. Зачем она дала соседке журнал с его фотографией? Похвастаться? Разве мало у него было проблем в прошлой школе из-за этого чёртового снимка! «Хотя она ведь не знает, я ей не рассказывал, как надо мной смеялись и дразнили эти придурки. Завидно им было… А я причём?»

Серёжа и вправду скрыл от родителей, что такая слава среди одноклассников не пошла ему на пользу. Они просто нашли лишний повод для издевательств над ним. Хорошо хоть, что появилась возможность школу сменить. Но нет, на новом месте мать опять за старое взялась — соседке, с которой едва знакома, всучила этот проклятый «Старт». Серёжа, когда узнал, что она сделала, несмотря на температуру и слабость, обшарил всю квартиру, пока матери дома не было, нашёл стопку оставшихся журналов и все их в мусоропровод выкинул. Только обложки предварительно изрезал на мелкие кусочки и в унитаз спустил. Так-то! Пусть потом ругается, пусть что хочет делает, но больше такого позорища он не допустит.

Серёжа лежал в своём гамаке и вспоминал первый школьный день. Ему ведь и школа понравилась — крутая, окна классов не только на улицу, но и в коридор выходят, учителя приветливые, не орут совсем. И одноклассники прикольные… Ну, с этим он ошибся — козлы такие же как и везде. Но сначала-то, ничего, вроде, общались нормально так… Серёжа расслабился — дружелюбные мальчишки и девчонки, расспрашивали его, откуда он, да кем родители работают, чем сам кроме школы занимается. Про мопед и гитару им рассказал… И всё этот Гусев испортил! Со стула столкнул, обзываться начал… А эти придурки давай ржать как кони!

«Гусь! Вот уж точно — Гусь!» — Серёжа с досадой вспоминал своё самое большое сегодняшнее разочарование. Ещё во время болезни он узнал, что Макар Гусев — его сосед по лестничной площадке и учится тоже в шестом «Б». Он на два года старше, потому что позже пошёл в школу и один раз остался на второй год, но Серёжу это не смущало — за прошедшую неделю он часто видел Макара из окна, и тот казался Сыроежкину прикольным парнем. «Вот бы с ним подружиться», — думал Серёжа, очередной раз глядя, как Макар без шапки и в коротком пальто нараспашку возвращается из школы. Если день был ясный, волосы Гусева огнём горели на солнце, и Серёжа как заворожённый смотрел на этот медный блеск и думал, как хорошо, наверное, быть рыжим — необычно, все на тебя сразу внимание обращают. И большим и сильным — тоже хорошо, никто бить не полезет, и сам кому хочешь навалять можешь. Как-то Гусев возвращался из школы не один, а с каким-то мелким чёрненьким пареньком. Они смеялись и дурачились, лупили друг друга сумками и мешками для обуви, и Серёжа, который от скуки во время болезни стал заядлым не то созерцателем, не то вуайеристом, ещё больше укрепился в своём желании подружиться с Макаром.

Только в школе Сыроежкин сразу подойти к Гусеву не решился, отчего-то робел, присматривался издали. А потом вспомнил — Серёжа видел Макара раньше. Прошлым летом, каким-то чудом (при его-то данных) попав в спортивный лагерь, Сережа был в Одессе. Выматывался Серёжа там ужасно, и потому день, когда дневную тренировку в целях культурного развития спортсменов заменили походом в кино, он запомнил хорошо. Фильм про собаку, которая ждала своего хозяина из больницы, Серёже не понравился — слишком грустный, поэтому на экран он смотрел мало. Зато почти всё время глазел на паренька, сидевшего в одном ряду с Серёжей, но через несколько мест от него. Сыроежкин заприметил его ещё до того, как в зале выключили свет — просто, парень был очень уж яркий, выделяющийся из толпы. На пару лет постарше самого Серёжи, высокий, огненно рыжий, весь в веснушках и в белой полотняной фуражке, которую снял только с началом сеанса.

И вот надо же — такая удача: они с Макаром теперь одноклассники, а чем в итоге для него обернулась!.. Этот Макар Гусев таким придурком оказался. Серёже было обидно до слёз, тем более, что он видел, что со своими приятелями Гусев совсем другой.

***

И вновь Макар оказался прав — никаким хорошистом новенький не был. Учителя, правда, ставя ему очередную тройку или даже пару, каждый раз удивлялись: «Как же так, Серёжа? В предыдущей школе у тебя были хорошие оценки. Соберись, оставайся на дополнительные занятия, спрашивай, если что-то не понятно». Учился пока Сыроежкин даже хуже самого Гусева (Макар, помня отцовский ремень, двойки хватал крайне редко и даже троек всеми силами избегал).

Вообще, этого Сыроежкина было даже немного жаль — Гусев видел, как новичок тянется к одноклассникам, пытается подружиться, и каждый раз остаётся в изоляции. Потому что Макар сам обламывал все эти его попытки. Он бы, может, и не стал бы издеваться, по крайней мере публично, над Серёжей, но этот мажор недоделанный лез с разговорами и своими идиотским улыбочками к кому угодно, только не к Гусю. Макара он избегал всеми силами и даже не пытался это скрыть. И в глаза не смотрел, когда Гусев к нему обращался — вот же хамство!

На зимних каникулах Макар решил попробовать исправить сложившуюся ситуацию — попытался пару раз позвать соседа гулять. Ожидаемо получил отказ — мать Сыроежкина сказала, что он занят. Собственно, а что он хотел после всего «хорошего», что Серёга от него видел? Макар это осознавал, но также понимал и тот факт, что если сейчас ничего между ними не изменится, после каникул всё пойдёт по-старому.

— Привет, Сыроежкин! — не теряющий надежды на личное общение с Серёжей Макар полдня проторчал на лестнице в ожидании соседа.

— Отстань от меня, Гусев! — Серёжа, лохматый, раскрасневшийся с мороза, с шапкой в руке и в расстёгнутом пальто, показался Макару очень забавным. Он даже не сразу сообразил, что парень сердит и на контакт с ним идти на хочет.

— Стой! Куда ты, Сыроега?! — Макар стал наступать на пятящегося в обратную от лифтов сторону соседа. — ПоХоворить надо, — от волнения в слове «поговорить» «г» у него вышло фрикативным — привычка приобретённая Гусевым ещё у бабки.

— Иди ты со своими разговорами! — Сыроежкин продолжил пятиться обратно к выходу, Макар пошёл за ним, Серёжа развернулся и кинулся бежать от Гуся, у которого внезапно проснулся «охотничий инстинкт», выбежал на улицу, оглянулся на своего преследователя, который практически догнал его, споткнулся на ровном месте и со всего размаху плюхнулся в ближайший сугроб.

Гонка внезапно прекратилась, Гусев не успел затормозить и на всех парах налетел на несчастного Сыроегу, окончательно вдавив его в снег всей массой своего тела.

Серёжа лежал в сугробе под своим «врагом» и загнанно дышал. Вся ситуация повергла его в ступор, вероятно поэтому он не догадался спихнуть с себя Гусева или хотя бы выругаться в его адрес. Просто лежал и смотрел, глаза в глаза. И мыслей никаких. Даже холода не чувствовал, только жар чужого тяжёлого тела, от которого не спасал ни снег вокруг, ни слои одежды между ними.

От внезапной близости своей «жертвы» Макар напрочь забыл про саму цель погони. Разглядывал Серёжино лицо, внимательно изучая все его черты и особенности, ловил губами его горячее дыхание и даже чувствовал своим телом сердцебиение товарища. О том, чтобы встать с придавленного им одноклассника, у Гусева и мысли не возникало. Пока, за любованием разметавшимися по снегу светлыми локонами, до Гуся не дошло, что лежит Серёжа голой головой прямо в холодном снегу.

— Ну, Сыроега, ты и лопух — зимой без шапки в снегу валяться! — Макар поднялся сам и уже почти что по привычке поставил Сыроежкина вертикально на землю. И тут же принялся одной рукой трепать его по голове, вытряхивая из волос снег, а другой доставать уже подтаявшую снежную массу у Серёжи из-за шиворота.

— Сам лопух! Придурок, опять меня уронил, специально! — злился Сыроежкин, отбиваясь от Гуся, чью заботу расценивал исключительно как очередное издевательство. Да так разошёлся, что снова упал. И в считанные секунды был опять поставлен на ноги Макаром, который и не думал перестать его отряхивать от снега. — Да отвяжись ты от меня наконец! — завопил Сыроежкин, когда тяжёлая рука Гуся очередной раз прошлась по его заднице. Серёжа извернулся, с силой отпихнул от себя Макара и бросился бежать к дому, еле успев на ходу подхватить валяющуюся на дорожке шапку.

Не ожидавший от Сыроеги такой подставы Гусев свалился в сугроб сам. Но вставать не спешил — сидел в снегу, глядя вслед скрывшемуся в подъезде однокласснику.

— Ой, дура-ак… — задумчиво протянул Макар, набрал пригоршню снега и умыл им лицо — ему было жарко.

***

Потом Гусев сделал ещё несколько попыток наладить общение с соседом, успеха не добился, а там уж и каникулы кончились. И всё пошло по-прежнему. По-прежнему, да не совсем. После того случая с сугробом, Серёжа понял, что Гуся он не боится. Вот прям совсем. Потому что смысл бояться человека, который совершенно точно тебя бить не будет? И Сыроежкин стал Макара дразнить. Называть при всех Гусём, пытаться заигрывать с девочками у него на глазах, громко ржать над чужими шутками, опять же в присутствии Макара.

Показать Гусеву, что девчонкам он нравится гораздо больше, чем сам Макар, Сыроежкин особенно стремился. Девицы над ним, правда, лишь надменно хихикали, всерьёз так и не стали воспринимать. Только Зойка Кукушкина иногда поглядывала в Серёжину сторону с интересом. Зато Макар дулся и аж краснел от злости — чуть тронь, и пар из ушей повалит. Серёже это всё очень нравилось.

А вот когда Сыроежкин смеялся чьей-то глупой выходке и рассказанному одноклассником анекдоту, тут уж Гусь в стороне не оставался — переключал внимание на себя. Стебался Макар над всем и над всеми. Даже над собой, если это помогало обратить на себя взгляды окружающих.

Единственное, что пару раз не сошло Сыроежкину с рук — это когда он на перемене заявил, что Гусь — дурак. Это было как раз после того, как Таратар оценки за контрольную объявил. Сам Серёжа получил три, а вот Макар — двойку, и очень этим фактом опечалился.

— Гуси в зоопарке, Сыроушкин, — Макар за ухо втащил в класс, где собрались уже почти все ребята, кряхтящего и упирающегося Серёжу и подвёл его доске. — Ну-ка, как меня зовут?

— М-макар… Степаныч… — простонал Сыроежкин. — Отпусти, а?

— Ладно, я сегодня добрый, — довольно усмехнулся Гусев. — Дуй давай на место.

И второй раз был, когда Серёжа забыл дома пионерский галстук и получил за это замечание в дневник.

— Почему это тебе можно без галстука ходить, а мне нельзя? Где справедливость? — своё возмущение Сыроежкин решил почему-то высказать Макару. Дело было в конце дня, народ уже собирался домой, но, почуяв назревающую перепалку между Гусём и Сыроегой, ребята притормозили посмотреть, чем дело кончится.

— Потому что ты ещё маленький, СыроеХа, а мне пятнадцать скоро, — Гусев снисходительно улыбнулся и потрепал Сыроежкина по голове.

— У! Гусь-переросток, — буркнул с досады Серёжа и стряхнул руку Макара со своей головы. Рядом кто-то тоненько ойкнул.

— А ну-ка повтори, что ты сказал! — моментально вскипел Гусев и схватил Серёжу за нос.

— Ай! Ой! Пусти, придурок! — верещал Серёжа, пока его голова моталась из стороны в сторону.

Через пару секунд Макар отпустил Сыроежкина, а тот сразу схватил свою сумку и бросился из класса вон, только в дверях обернулся на Гусева:

— Всё равно ты — Гусь! Лапчатый! — Макар только кулаком ему вслед погрозил, бежать за нахалом счёл ниже своего достоинства.

— Да чё ты к нему цепляешься? — недоумевал по дороге к дому Вовка Корольков. — Нормальный пацан вроде…

— Да бесит он меня, — пожал плечами Гусев. — Выделывается больно.

— По-моему, он прикольный, — высказался Смирнов, который в этот раз тоже решил составить компанию Макару с Вовкой. — Ты к нему придираешься.

— Ещё один защитничек нашёлся, — фыркнул Гусев. — И вообще, хватит о нём, слишком много чести.

Дальше тему решили не развивать, перешли на обсуждение недавнего хоккейного товарищеского матча СССР — Финляндия, и восхищаться тем, как наши ловко уделали финнов.

На следующий день Сыроежкин явился в школу со «сливой», вошёл в класс после звонка уже. Все, конечно, при виде него заохали-заахали, стали хихикать, шушукаться и опасливо подглядывать на Гуся. Гусь минут пять посидел с нечитаемой харей, потом поднял руку и заявил, что ему нужно выйти. Нет, терпеть он не может, и вообще, речь о здоровье идёт. Вернулся в класс перед звонком.

На перемене схватил Сыроежкина за руку и, невзирая на его ругательства и сопротивление, потащил в туалет. Минут через пять оба оттуда вышли. Серёжа шёл низко опустив голову, стараясь завесить лицо отросшими прядями, а Макар — по-хозяйски обняв его за плечи. И говорил, успокаивал, значит:

— Не ссы, Сыроега, всё равно у тебя шнобель сейчас фиолетовый, а так хоть пройдёт быстрее.

Когда Сыроежкин вошёл в класс, все увидели, что нос его и часть скул покрывает аккуратная йодная сетка. Таратар, у которого должен был идти урок, когда это «чудо» увидел, так распереживался, что предложил Серёже идти домой, лечиться. Только Сыроежкин обрадовался — хоть какая-то польза от пострадавшего носа имеется, как встрял Гусь:

— Не надо ему домой, Семён Николаевич, у него нет никого, а тут я — у меня бадяга есть, на следующей перемене приложим, — Сергей глухо застонал.

С тех пор Серёжа окончательно уверился, что Гусь — чокнутый придурок. Хотя и прикольный. Никакой дружбы у них так и не сложилось, и на всякий пожарный Сыроежкин старался обходить Макара по широкой доке. И дразнить меньше стал, тоже на всякий случай. А то Гусь, конечно, смешной, когда злится, но больше с синим носом Серёже ходить не хотелось — ту неделю, пока синяк окончательно не сошёл, он вспоминал со смешанным чувством. Он и злился на Макара за свой подпорченный фейс, и стыдно ему было, когда тот чуть ли не при всех его лечил какими-то мазями, и… так тепло от мысли о том, что Гусев о нём заботился.

«Эх, вот бы такого друга как Гусь иметь! Да хоть какого-нибудь…» — мечтательно вздыхал Сыроежкин, устроившись у себя в гараже с гитарой. Но Гусев всё так же продолжал свои нелепые подколки, с остальными одноклассниками тоже как-то дружба не клеилась… Серёже было скучно одному. Учёба его совсем перестала интересовать, выслушивать от матери всё, что она думает по поводу его оценок, тоже надоело, и всё больше времени Сергей стал проводить в гараже. От нечего делать стряхнул пыль с гитары и начал бренчать потихоньку. Вот это у него пошло.

***

Макар понял, что с ним что-то происходит. Что-то странное, если не сказать, страшное. Потому что все мысли у него были исключительно о Сыроежкине. Когда это началось, непонятно. Может, когда они так «удачно» в сугробе зимой повалялись, но, может, всё ещё хуже — когда в руки к Макару попал этот треклятый «Старт» с Серёжиной фотографией. Кстати, именно этим журналом Макар дно и пробил, образно выражаясь, когда намедни пошёл вечером в ванную подрочить в спокойной обстановке и обнаружил, что делает это, глядя на фото своего одноклассника с обложки пресловутого журнала, который, как оказалось, он притащил с собой в санузел и даже этого не заметил.

Перепугался тогда Гусев знатно. Даже хотел выбросить злосчастный журнал, но потом передумал, просто спрятал подальше — на самое дно книжного шкафа. А для пущей надёжности вытащил наверх подаренный ему Вовкой на день рождения итальянский «Плейбой» за ноябрь семьдесят седьмого (где тот его надыбал — загадка).

«И чё я его прятал, стеснялся как дурак, — Макар задумчиво рассматривал модель в короткой кожаной куртке и чёрных стрингах, сидящую на мотоцикле спиной к зрителю. — Мне пятнадцать в конце концов, я имею право на голых баб пялиться! Жопа — во! — продолжал рассуждать про себя Гусев, изучая обложку журнала для настоящих мужчин (не то что этот ваш «Старт»!). — И мотоцикл — круто же! Вот у Сыроеги мопед — тоже ничего. Ему бы и куртка кожаная пошла, и татуировка на полужопии… — тут Макар покрылся холодным потом — потому как понял, что представляет на байке вовсе не голозадую девицу, а всё того же Сыроежкина. И это Серёга восседает в стрингах на своём мопеде, и лукаво улыбается ему через плечо. — Бляха муха!» В этот момент дверь в комнату Макара скрипнула, он в испуге отбросил от себя журнал и выдернул руку из штанов.

— Да ты не кипишуй, Макарка, — дружелюбно подмигнул Гусев-старший, пришедший перед сном проведать сына. — Хороший журнал, и девушка красивая, я б и сам… посмотрел, — дипломатично заметил отец, краем глаза косясь на Макаров Плейбой.

— Та бери! — облегчённо выдохнул Гусев. — Я посмотрел уже.

— Э не, себе оставь, — стал двумя руками отмахиваться Степан Тимофеевич, — меня мать живьём съест, если увидит. — А в твоём возрасте это нормально… ну, интересоваться девушками. Хорошо даже. Так что читай, читай. Когда с уроками закончишь.

Дальше папаша стал спрашивать его про школьные дела, а Макар про себя порадовался, как он вовремя спрятал «Старт» и достал «Плейбой». Какова была бы реакция отца, застань тот его за рукоблудием перед фотографией соседского парнишки, даже подумать страшно.

А ночью Макару снилась Серёжина попа. То, что эта, никогда не виденная им в реальной жизни, часть тела принадлежит именно Сыроежкину, Гусев во сне ни секунды не сомневался, но целиком Серёга «в кадр», что называется, не попал, всё внимание Макара было сосредоточено на белых упругих половинках, которые было так приятно гладить и мять. Никаких татуировок на этой идеальной заднице, кстати, не было, она была во всех отношениях чистая и красивая. Макар в сновидении так очаровался этой красотой, что потянулся к гладкой коже губами и… проснулся.

Так и не сумев успокоить бешено колотящееся сердце и с трудом переведя дыхание, Макар встал с постели, закрыл дверь своей комнаты на ключ и достал надёжно припрятанный «Старт». Всего лишь пару движений рукой потребовалось ему, чтобы спустить. И ещё час, чтобы опять заснуть — кажется, дальше обманывать себя уже невозможно, и Макару остаётся признать очевидный факт: он влюбился.

***

А в понедельник, как раз перед майскими, Гусев подрался с Кукушкиной. Когда Серёжа вошёл в класс, то даже не сразу понял, в тот ли кабинет он вообще попал — народ толпился у доски, оживлённо галдя, споря и упоминая то Гуся, то Кукушку. Серёжа, сгорая от любопытства, протиснулся внутрь сборища да так и ахнул: на полу рядом с учительским столом лежал Гусев, пытался стряхнуть с себя разъяренную Зойку и не потерять при этом значительной части своей шикарной шевелюры. Потому как Кукушкина обеими руками вцепилась ему в волосы и, судя по всему, без «трофея» слезать со своей жертвы не собиралась.

Почему Гусев её не скинул, Серёжа догадывался — Зойка видимо напала неожиданно, и Макар просто не успел среагировать, а теперь боялся не рассчитать со злости силу и покалечить придурочную.

— Ну, Колбаса, — рычал из-под Зойки Макар, — ты дождешься у меня, на оливье покрошу!

— А ты! Ты! — задыхалась от гнева Зоя, продолжая таскать Гуся за космы. — Ты всем жизнь только портишь! Все от тебя страдают, и Сыроежкин тоже!

— Я? — Серёжа так искренне удивился, что не замечавшая его до этого момента Кукушкина оглянулась на голос и на миг ослабила хватку на гусевских волосах. Чем без промедления воспользовался Макар. Он сбросил-таки с себя наконец агрессоршу, вскочил на ноги, а потом схватил Кукушкину в охапку, одним движением закинул себе на плечо и пошёл с ней между рядами. Остановился в конце класса и водрузил визжащую как сирена девицу на шкаф с методическими пособиями и дидактическим материалом.

— Всё, расходимся, концерт окончен, — хлопнул в ладоши Гусев и, тяжело вздохнув, уселся за свою парту. — Ты, Сыроега, тоже садись, не стой как памятник.

— Так это… Зойку снять надо, — несмело предложил Серёжа, глядя на шкаф.

— Нет уж, дудки! Пусть сидит там, кукует, ей полезно, — Макар с силой надавил на Серёжино плечо, усаживая его на место прямо перед собой. — Ума наберётся — тоХда сниму.

— Зд…равствуйте… Ребята! Зоя! Ты как там оказалась?! — в класс вошёл Таратар и поверх очков таращился на Кукушкину, раздумывая, снять ли её самому или попросить кого-нибудь. Большого и сильного. — Макар. Пожалуйста, сними Зою со шкафа, — как всегда вежливо обратился к Гусеву Семён Николаевич.

— Вот теперь снимай меня, Гусь, — ехидно повторила Зойка и показала Макару язык.

— Семён Николаевич! — возмутился Гусев. — Пусть посидит, в себя придёт. Она опасна для общества — на людей кидается!

— Семён Николаевич! — взвизгнула Кукушкина. — Это всё Гусев виноват, это он меня сюда посадил! Накажите его! — Зоя звякнула каблуком по стеклянной дверце.

— Да, я посадил, — не стал отпираться Гусев. — В целях самообороны — эта чокнутая чуть без волос меня не оставила.

— Макар! — повысил голос на своего любимчика Таратар. К Гусеву, несмотря на его более чем скромные успехи в математике и дерзкую манеру поведения, он имел явную слабость и почти все проступки спускал ему с рук. — Не спорь со мной. И сними Зою со шкафа. Пожалуйста. Ну… она же стекло разобьёт, — добавил он чуть тише.

Гусев испытывать и дальше терпение учителя не стал, подошёл к Зойке и аккуратно помог ей слезть.

— А спасибо Хде, Колбаса?

— Дурак!

На этом инцидент был исчерпан. Доводить его до завуча математик намерения не имел, а потому уже через пять минут весь класс дружно решал задачу повышенной сложности, Таратар втихаря любовался Макаром, которого «в наказание» вызвал к доске, а Серёжа ломал голову над Зойкиными словами про порчу своей жизни Гусём. Не то чтоб он был с этим не согласен, но Кукушке-то что за дело?

Гусев пыхтел над решением, крошил мел и мял другой рукой в кармане записку, отобранную у зазевавшейся одноклассницы. В ней Кукушкина приглашала Серёжу Сыроежкина в кино. Макара так это задело, что он танком наехал на бедную Зою, а она решила бороться за личное счастье до конца и как тигрица бросилась на соперника. Осознавала она это или нет, Гусев мог только гадать, но факт оставался фактом — подрались они из-за Сыроежкина.

«Я его сам в кино приглашу, — подумал уже по дороге домой Макар. — Пусть только попробует отказаться! Вот как раз на праздниках и пойдём, а то что он тут, шатается вечно один неизвестно где».

Сказано — сделано. Гусев купил билеты на вечерний сеанс и стал ждать, когда после обеда Серёжа пойдёт гулять. Лифт у них сломался, и Макар поэтому расположился не внизу у выхода, а на лестничной площадке третьего этажа — Серёга всё равно мимо спускаться будет. Звонить не стал и в квартиру к нему Гусев тоже не пошёл — этот хитрец опять маманьку вместо себя выставит и какую-нибудь нелепую отговорку придумает. А так деваться Сыроеге будет некуда — Макар его к стенке прижмёт, но согласие получит.

Макар торчал на лестнице уже битый час, Сыроежкина всё не было. Только мелкий Чижиков сновал туда-сюда — в магазин ходил, сестру выгуливал, фигнёй страдал, короче. Гусев на него особого внимания не обращал — стоял, облокотившись о перила, смотрел в окно и думал… о Серёжиной попе. Заветные половинки с некоторых пор не давали Макару покоя — так хотелось посмотреть на них живьём, в естественном, так сказать виде, а ещё лучше — помять. Аж руки чесались.

========== 2. Подменыш ==========

Про кино Макар вспомнил уже дома, когда машинально запустил руку в карман штанов и достал оттуда пару смявшихся билетов.Скомкал их и бросил в унитаз — совершенно понятно, что никуда они с Сыроегой сегодня не пойдут. Потом сунул голову под кран с холодной водой, чтобы сбить это наваждение, вернуть себе трезвость мысли, ну и избавиться от лёгкого головокружения, всё ещё так до конца не прошедшего. Чертовщина какая-то!

Начиналось всё вроде неплохо. Гусев дождался таки Сыроежкина, как мог дружелюбно с ним поздоровался («Привет, Сыроежкин!»), потом… Ну да, потом он налажал. Не смог удержаться и опять стал приставать со своими дурацкими подколками. Называл Сыроушкиным, Сыроножкиным и Сыропопкиным. И ладно бы только называл! При виде Серёги, так мило краснеющего, бросающего на него кокетливые взгляды и пытающегося сдержать довольную улыбку, Макар буквально голову потерял — прижал Серёжу к перилам и начал откровенно тискать: обнял его, теребил мочку уха, хватал за ляжки и даже дорвался до вожделенной Серёжиной задницы — шлёпнул по ягодице, да так руку и не убрал, мял упругую плоть и хрипло дышал Сыроежкину в ухо. А Сыроега тоже хорош — вилял задом, типа отбрыкивался так, потом вообще сам обнял Макара за шею и, Макар поклясться был готов — Серёга его едва ли не поцеловал! В последний момент, правда, одумался — оттолкнул обалдевшего от такого поворота Гусева, обозвал его Гусём и сбежал. Макар, понятное дело, подорвался следом — во-первых, чисто инстинктивно (Серёга — его добыча, и упускать её он не намерен!), во-вторых, в кино-то он его так и не позвал.

Что Сыроежкин умел делать хорошо, так это бегать — не зря, видать, лёгкой атлетикой занимался. Макар его упустил через два дома, когда тот свернул в переулок. Потом, конечно, нашёл, но… Вот тут Гусев отказывался понимать, что происходит. С Серёгой что-то случилось. Клея нанюхаться что ли успел? Сыроежкин вышел ему навстречу какой-то не такой — слишком спокойный, и морда кирпичом — за ним это раньше водилось. И в трусах. Ну, может, не совсем в трусах, в шортах. И майка белая. А одежду Сыроегину Гусев хорошо запомнил, пока его на лестнице лапал — синяя футболка с длинными рукавами и голубые «джинсы».

— Ой, не могу, ой держите меня — Сыроежкин штаны потерял! — начал ржать над соседом Гусев, обходя его по кругу и вовсю пялясь на голые Серёжины ноги и обтянутую шортами задницу.

— Вы — Гусь? — невозмутимо спросил Серёжа. И тут Макара перемкнуло — этот поганец над ним издевался. Причём так, как не делал никогда — не заигрывал, не дразнил, не пытался привлечь к себе внимание окружающих (они были тут одни). Просто нагло и цинично издевался.

— Чего-о?! — не на шутку разозлился Макар.

— Я спрашиваю, вы — Гусь? — и не думал прекращать паясничать Сыроежкин. Ещё и на «вы» обращался, гад.

— Я тебе такого гуся покажу! Век помнить будешь! — погрозил нахалу кулаком Макар. Оставить эту выходку без внимания он не мог — схватил Серёгу за нос (ну не бить же его в самом деле!) и стал гонять по кругу, как дрессировщик цирковую лошадь. — А ну повторяй: Макар Степаныч!

— Я не могу, вы отрываете мне нос, — прогнусавил Серёжа, безрезультатно пытаясь отцепить от своего лица гусевскую руку.

— А что ты вообще можешь?! — Макар ослабил хватку на Серёжином носу, слишком поздно вспомнив, какой синяк поставил ему в прошлый раз.

И тут произошло то, чего он никак ожидать не мог — Сыроежкин поднял Гусева в воздух. Поднял и на вытянутых руках стал вращать над своей головой. Это было сумасшествие какое-то — Макар боялся, что этот псих (а он точно псих — только у них такая силища бывает, и то, только в период обострения) его уронит, но Серёжа мало того, что продолжал изображать с помощью Гусева вертолёт, так он же ещё и издеваться не прекратил, прощение просить заставил! За то, что Макар, защищал свою честь и достоинство, так сказать. И это уже ни в какие ворота!

Что случилось? В какого монстра вдруг превратился его дурачок Сыроега? Этот вопрос не давал покоя Гусеву всю дорогу, пока он, шатаясь словно пьяный, шёл домой. Весь остаток дня Макар ходил как пришибленный — не мог смириться с тем фактом, что человек, в которого он влюблён, оказался совсем не таким, каким он привык видеть его раньше. Собственно, он и в своих чувствах теперь уверен не был.

«А может, оно и к лучшему, — подумал вечером, лёжа в постели, Макар. — Сыроега — псих, зато я — не пидарас!» Потом, правда, проворочавшись в кровати ещё час без сна, встал, достал «Старт» и чуть не завыл с досады — улыбающийся мальчишка на фотографии по-прежнему будил в Гусеве самые нежные чувства.

***

Серёжа лежал на раскладушке в своём гараже, краем глаза следил за двойником, старательно рисующим в его тетради его же почерком домашнее задание, и думал, что всё же есть справедливость на свете. Так свезло! Даже не верится. Когда на задворках продуктового Серёжа повстречал точную свою копию, то в первый момент подумал, что парень сейчас вытащит из кармана сари, замотается в него и будет петь и танцевать, рассказывая о том, как он счастлив найти своего потерянного в детстве брата-близнеца. Но двойник поступил ещё более нелепо — заявил, что он — искусственно созданный кибернетический Серёжин клон, упомянул какого-то профессора и ненавистный Сыроежкину «Старт», назвал себя машиной нового поколения по имени «Электроник»… Дальше Серёжа уже не пытался вникнуть в суть объяснений нового знакомца. Стало совершенно понятно, что его «Гита» чокнутая на всю голову, и если уж Электроник хочет считаться «роботом», помешать ему никто не в силах. Тем более, что такой расклад несёт Серёже явную выгоду. Потому что основная задача любого робота, как известно, облегчать человеку жизнь. И раз уж этот Электроник, действительно обладает недюжинными способностями и, мягко говоря, простоват, Серёжа будет пользоваться этим на полную катушку. Да уже, собственно, воспользовался. Вот хотя бы историю с Гусём взять!

Вот уж Сыроежкин от души посмеялся над полётами Макар Степаныча, за всё этому придурку досталось!.. Весь учебный год Гусь ему жизни не давал, и вот теперь получил по заслугам. Так ему и надо! Хотя… Тут Серёжа вспомнил, как посмотрел на Электроника Гусев, когда тот его поставил наконец-то на землю, и взгляд этот Сыроежкину не понравился. Потому что смотрел Макар на Эла, которого искренне считал Серёжей, как на чужого. Удивлённо, с уважением, даже со страхом… И без капли теплоты. Никогда в жизни Серёжа не хотел бы, чтобы Гусев глядел на него такими глазами. Как угодно, только не так. Пусть лучше злится, задирается, стебётся, лишь бы не было этого настороженного отчуждения между ними.

Серёжа вздохнул тяжело и перевернулся на спину. «Интересно, а что бы сделал Гусь там, на лестнице, если бы я сегодня не убежал от него? Или что я бы сделал?» — гадал он, вспоминая руки Макара на своей заднице, его тяжёлое дыхание над ухом, и залитое ярким румянцем веснушчатое лицо. Об удивительной встрече с двойником и последовавших за этим событиях Серёжа уже и забыл. Но тут Эл сам напомнил о себе — подсел к нему на край раскладушки со стопкой готовой домашки, начал отчитываться о проделанной работе и… осёкся. Серёжа проследил за направлением его взгляда и с ужасом понял, что пялится робот на его пах, где через мягкую ткань штанов отчётливо проступает нехилая такая эрекция.

Серёжа так смутился этого факта, что спешно засобирался домой — заодно не придётся объяснять наивному и не в меру любопытному двойнику (и себе, кстати, тоже) причины появления такой физиологической реакции. Забрал готовую работу, дал на прощание роботу инструкции касательно завтрашнего дня и свалил в закат.

Что там нарешал за него Электроник, Серёжа даже и не посмотрел — его больше интересовало, как он завтра будет объяснять Гусю своё поведение. Объяснять — это в лучшем случае. В худшем — Макар его ни о чём не спросит и будет держаться подальше. И вот тут надо будет что-то придумывать, потому что такой вариант Серёжу не устраивал совсем.

Первым уроком была литература — по ней ничего не задавали, литераторша устроила разбор сочинения, которое они писали в прошлый раз. Гусь бросал на Сыроежкина нечитаемые взгляды, с разговорами не приставал и никак больше свой интерес к Серёжиной персоне не обозначил. Серёжа занервничал. Но сам первый лезть к Гусеву с объяснениями не осмелился, решил подождать ещё урок. На математике Таратар вызвал Витю Смирнова к доске решать задачу, аналогичную заданной на сегодня, а сам пошёл по рядам смотреть, кто как решил домашнюю. Серёжа сосредоточено переписывал за Витькой с доски и про себя вздыхал — раз от Гуся никакой реакции, придётся самому проявить инициативу. И тут его ткнули ручкой в спину.

— Слышь, СыроеХа, — с опаской в голосе и заметно нервничая, сказал Макар.

— Отстань, — повёл плечом Сыроежкин, даже не пытаясь скрыть счастливую улыбку — Гусь всё равно не видит.

— Скажи, где тренируешься, а? — Гусев отставать не собирался.

— Ну что, понравилось? — Серёжа на радостях откинулся на спинку стула, сразу двумя руками облокотившись о гусевскую парту, и довольно косился на Макара.

— В общем, да. Не ожидал, — осторожно согласился Гусев.

— Теперь будешь знать. Понял? — продолжил кокетничать Сыроежкин.

— Ну, скажи, где? — не унимался на Серёжино счастье Гусь.

— Система йогов. С пяти лет, — важно ответил заготовленной заранее фразой Серёжа. И стал ждать следующего вопроса.

Но тут встрял гусевский сосед и лучший друг Корольков. Ему разговор товарищей был куда интереснее, чем математика, которую он и так хорошо знал. Гусев на него шикнул и к большому удовольствию Сыроежкина продолжил «допрос»:

— Чего ж ты раньше-то?.. — не смог до конца произнести свой вопрос Макар. Серёжа тихо усмехнулся — он всё понял правильно.

— Нельзя было. Злость накапливал, — «А ты типа от меня всю дорогу отпора ждал? Щазз!» — Серёжу так и распирало от самодовольства.

И тут, сам того от себя на ожидая, Серёжа впервые представил себе, как он в какой-нибудь потасовке побеждает Гуся — валит его на пол, ставит на колени, заламывает руку за спину… И Макар смотрит на него так… так… Нет, не испуганно, не зло, а покорно, так, словно готов исполнить любое Серёжино желание, принять всё, чтобы тот ни сделал. Эти мысли так завели Сыроежкина, что его бросило в жар, а в ушах застучал пульс. Серёжа заёрзал на стуле, пытаясь поудобнее пристроить в штанах некстати вставший член и стал придумывать, что бы такое он сделал с поверженным противником. И, конечно, прозевал момент, когда к его парте подошёл Таратар.

***

У Гусева почти от сердца отлегло. Больше всего он боялся, что вместо привычного и милого его сердцу Сыроеги он сегодня опять увидит вчерашнего психа. Но нет, Серёжа выглядел как обычно, даже глазками в его сторону стрелял. Как всегда, в общем. Но всё же, вчера-то он был явно как одержимый! Поэтому Макар решил соблюдать осторожность, приглядеться получше. Ну, а когда Сыроежкин выделываться начал и про йогов заливать (с пяти лет, ага! Нашёл дурака), Макар и вовсе расслабился — это тот самый, его Сыроега!

Таратар тем временем дошёл до парты, за которой сидели Корольков с Гусевым, глянул одним глазом в тетради, убедился, что Макар как всегда всё содрал с Вовы, понадеялся, что Вовка ему не только списать дал (точнее, дал, но только списать), но ещё и решение объяснил, и беззастенчиво залип на Макаровых волосах. Теоретически, Семёну Николаевичу, как классному руководителю, следовало бы в принудительном порядке отправить Гусева стричься, но так не хотелось лишать себя эстетического удовольствия — Макару его рыжие лохмы ну очень шли! Таратар невольно потянулся рукой к медным прядям, призывно блестящим в свете электрических ламп, потом опомнился, отдёрнул руку и легонько коснулся гусевский головы папкой с конспектом урока — тот беззастенчиво болтал с Сыроежкиным.

Мальчик, на которого пускал слюни любимчик Семёна Николаевича, был чудо как хорош. Но в отличие от того же Гусева, которому просто ничего было не интересно, умом не блистал совсем. Таратар, в этом плане уже давно надеяться перестал, что Серёжа хотя бы усидчивостью и старательностью возьмёт, и хотел было уже пойти дальше, но в этот раз в тетради Сыроежкина было написано нечто интересное.

— Серёжа, скажи, это ты всё сам нарешал? — Таратар был искренне уверен, что метод решения, который они будут проходить только в десятом классе, и которым некто решил Сыроежкину задачу, Серёже всё же объяснили.

— Сам, — уверенно кивнул Сыроежкин, которого так безжалостно выдернули из его сладких фантазий. Что «сам» до него, правда, дошло не сразу.

А дальше математик стал пытать Серёжу на тему того, что же за закорючка такая нарисована у него в тетради, на которой всё решение построено. Даже на доске для наглядности её изобразил. Серёжа стоял дуб дубом и материл про себя робота, который, оказывается, ни черта путного сделать не может. Макару на это позорище смотреть было тяжко, он толкнул в бок Вовку, мол, подскажи дураку, и стал хором с Корольковым громким шепотом «орать»: «Интеграл! Интеграл!» Сыроежкин обрадовался, и, совершенно не смутившись незнакомого слова, уверенно заявил: «Интригал!»

— Что? — математик поверх очков с жалостью посмотрел на это чудо, надеясь, что Серёжа просто оговорился и сейчас поправится. Но Серёжа опять так же уверенно повторил:

— Интригал!

Класс дружно заржал, а Сыроежкин непонимающе стал оглядываться по сторонам на гогочущих одноклассников, пытаясь сообразить, что он сказал не так, почему они так развеселились? Все, кроме Таратара, с удивлённо-укоризненным видом, взиравшего на несчастного, ржали над Серёжей как полковые лошади. Даже Зойка Кукушкина, которую Сыроежкин не без оснований подозревал в симпатии к себе, и та заливалась смехом. Правда, в отличие от других малолетних дебилов, высоким и звонким как колокольчик, но всё равно — эта поганка тоже смеялась над ним! Вот и верь после этого людям.

Макар незаметно вытирал выступившие больше от счастья, чем от смеха слёзы на глазах. Да, пусть он и влюбился в идиота, но это его идиот. Теперь уж можно не сомневаться — с Серёгой всё в порядке. Лишь бы только он не превращался больше во вчерашнего психа.

— Серёжа, ну как так можно? — сказал Таратар, когда класс уже умолк. Семён Николаевич так расстроился, что едва не произнес вслух вторую часть фразы: «Быть таким хорошеньким и таким глупым!» — Какой «Интригал»? — вовремя поправил себя математик.

***

На следующий день математика была первой. Серёгу с утра Макар нигде не встретил и даже забеспокоился, что этот раздолбай после вчерашнего позора, закономерно окончившегося двойкой, вообще школу прогуляет. Тем более, что весь остаток дня вчера он просидел тише воды, ниже травы, а это для подвижного и эмоционального Сыроеги в принципе не характерно. Но нет, тут он — Макар это понял, уже подходя к классу, по весёлому ехидному воплю Кукушкиной: «Привет, Интрига-ал!» И когда ж эта девка уже наконец от него отстанет?!

Гусев, весь в радостном предвкушении встречи со своим ненаглядным, вошёл в класс и чуть за сердце не схватился. Да, Сыроежкин был на месте. Сидел неподвижно, спина прямая, руки на парте ровно, взгляд отрешенный, смотрит в пустоту. На вошедших никакой реакции, замер как манекен в магазине. «Вот оно, опять!..» — у Макара внутри словно что-то оборвалось, и он, не чувствуя ног, кинулся к Серёжиной парте.

— Ты чего, Сыроега? — наклонился к Серёже Макар, внимательно заглядывая ему в глаза. То, что с Сыроежкиным опять «это», он почувствовал сразу, но, чтобы убедиться окончательно, Гусеву надо было услышать Серёжин голос. В тот раз он был какой-то бесцветный, не живой почти.

— Не мешай, — ровным тоном без тени эмоций ответил Серёжа.

— Понятно. ЙоХа, — тяжело сглотнул и выпрямился Макар. Самые худшие его опасения подтверждались.

— Поза сфинкса, — серьёзно заявил Корольков, который решил подыграть другу.

Макару, правда, было совсем не юмора, он так расстроился, что даже чуть в ступор не впал. Зато остальные ребята развеселились, стали лезть к Сыроежкину и дразнить его. И Гусев тут же отмер, стал пинками и окриками разгонять разбушевавшихся одноклассников по местам — потому что, во-первых, никто не имеет права лезть к Сыроеге, кроме него самого, а во-вторых, фиг знает, как этот псих на приставания отреагирует. А ну как начнёт опять кого-нибудь в воздухе крутить или ещё чего похуже? Так и до милиции, и до исключения из школы, и даже до психушки недалеко! И что тогда Макар без Серёги делать будет? Накрутив себя, как Умная Эльза, Гусев даже своему другу и Сыроегиному соседу по парте Смирнову кулаком пригрозил, когда тот рядом с Серёжей на место плюхнулся.

Дальше опять началось нечто за гранью понимания Гусева. Сыроежкин вёл себя странно — говорил не так, как обычно, двигался по-другому, физиономию опять постную нацепил. Вызвался сам (!) к доске, типа двойку вчерашнюю исправлять. Сказал, что будет доказывать теорему Пифагора двадцатью способами (тут Макар опять вспомнил о психушке), и таки доказал! Да ещё и краткую справку о биографии автора теоремы привёл.

Таратар был тоже, мягко говоря, удивлён — его глупенький ученик за прошедшие сутки то ли резко поумнел, то ли стал внезапно обладателем феноменальной памяти — столько вызубрить за одну ночь! Ещё и в биографию Пифагора полез зачем-то (хотя её Семён Николаевич послушал бы более подробно и с большим интересом, учитывая некоторые пикантные традиции бытовавшие в среде эллинов того времени, которые он, кстати, полностью одобрял).

Впрочем, зачем было так трудиться для исправления одной несчастной двойки, не понимал ни Гусев, ни Таратар. Макар, правда, сделал для себя ещё один вывод — Серёга в режиме «психа» — существо физически сильное, умное, но абсолютно непредсказуемое и оттого опасное. И, к сожалению, не такое привлекательное, как в своём естественном виде. Последний факт наводил на Гусева тоску. Однако, находиться рядом и внимательно наблюдать за Серёгой Макар не перестал — чтобы не пропустить момент, когда Сыроежкин опять нормальным станет. А то он уже соскучился. Ну и всяких желающих поржать над чудиком на место надо было ставить, потому что какой бы Сыроега ни был временами чокнутый, он всё равно — его, Макара то есть.

Сыроежкин тем временем с непроницаемым лицом рассказывал и показывал решение задачи, с которой вчера феерично сел в лужу. В интегралах больше не путался, и привёл ещё два варианта решения — без них. Гусев с Таратаром от такого оба в осадок выпали и устроили Серёже «бурные продолжительные аплодисменты, переходящие в овации», которые подхватил весь класс.

На ИЗО решила выпендриться училка. С какого перепоя она погнала весь класс из кабинета рисования в холл первого этажа, Гусев так и не понял. Никто не понял на самом деле, но все послушно пошли. В общем-то это даже прикольно было — не за партами рисовать, а типа как настоящие художники, на пленэре. Пленэр был представлен искусственной голубой не то ёлочкой, не то сосёночкой средних размеров в кирпичной клумбе и облицованными под камень стенами самого холла.

— Ребята, сегодня у нас свободная тема. Рисуйте, кто что хочет, — благостно сообщила ученикам задание молоденькая фифа, по недоразумению носящее гордое звание «преподаватель черчения и изобразительного искусства» и уселась на стул под ёлку. Макар с Вовкой примостились рядышком с ней, на ступеньках лестницы. Остальные — кто где, но большинство как люди — на стульях. Гусев глянул на Сыроегу, с комфортом устроившегося в противоположном конце холла, потом на ёлку, вдохновился и стал рисовать картину под названием «Голубые ели». Стол, пара грязных тарелок, хлебные крошки, обрезки колбасы, огуречные жопки, ножи-вилки, пустые стаканы… Ну, а что? Сказано же — свободная тема, что хотите, то и рисуйте. Ну Макар и нарисовал стол после их с Серёгой совместной трапезы, если таковая когда-нибудь будет. Сам он, по крайней мере, очень этого хотел. Название картины, правда, Гусев решил в итоге оставить в тайне. Это личное, в конце концов.

Сыроежкин весь урок посматривал на Макара и что-то усиленно чиркал у себя на листе. Гусев грешным делом подумал даже, не его ли он рисует? Вообще, быть запечатлённым на чьём-нибудь холсте, Макар считал себя вполне достойным. Может, он и не Ален Делон, но за собой следил и был, что называется, стильным чуваком. И одежда, и прическа — всё это было тщательно продумано и подобрано, в том числе и нарочитая небрежность последней. Даже школьная форма не была ему помехой — Гусь, например, частенько носил под рубашку, острые края воротника которой выпускал поверх пиджака, черную водолазку, а в узкие, расклешенные книзу брюки продевал широкий кожаный ремень с двумя язычками. Больше в школе так никто не выделывался.

Но нарисовал Сыроежкин вовсе не Макара. Когда пришла пора сдаваться, и Серёжа протянул свой лист учительнице, все так и ахнули — на рисунке с фотографической точностью была изображена сама училка.

— Ну, зачем ты, Серёжа? — вылупила глаза на собственное рисованное лицо преподавательница. Макар бы сказал проще: «Какого хера, Сыроега?!»

— Просто вы были хорошо освещены, — с безразличным видом пояснил Сыроежкин. Гусев от этой заявы ещё больше офигел — он тоже был хорошо освещён, даже ещё лучше, чем эта! Но Сыроега, в котором до кучи проснулся талант рисованию, предпочёл рисовать эту бабу.

А потом Гусев, как и все остальные ученики уже возмущался училкой — эта стриженная курица поставила Серёге четвёрку. От зависти, не иначе! Стервь! Настоящий художник, мол, должен быть правдив, а ты, мол, действительность приукрасил. Конечно, приукрасил! Да за такие предъявы Сыроега должен был портрет Бабы Яги на пенсии нарисовать и сказать: «Смотрите, Марина Николаевна, это — вы!»

Не пойми откуда взялся мелкий Рыжиков, влез в самую кучу шестиклассников и стал клянчить у Сыроежкина рисунок, грозился себе на стену повесить. Макар аж скривился — Чиж собрался дрочить на эту мымру! Вот извращенец. Нормальные пацаны на такое не дрочат. Потом Макар вспомнил свой заныканный «Старт», с тоской взглянул на Сыроегу, который всё ещё был на себя не похож, и побрёл на следующий урок. Даже не услышал, как Марина Николаевна похвалила работу самого Макара за свежий и небанальный взгляд на натюрморт. Удивлялась только странному названию картины — никаких деревьев в своей работе Гусев не изобразил. Наверное, Макар совсем замечтался, пока рисовал, и чисто машинально всё-таки подписал рисунок.

***

В отличие от Макара, Серёжа провёл день хорошо, просто замечательно, можно сказать. Сначала, не без помощи робота взгромоздясь на берёзу, наблюдал в театральный бинокль за триумфом Эла на математике, потом, уверившись, что есть таки от Электроника польза, и можно на счёт учебы вообще не париться, пошёл гулять. Раз уж у него незапланированный выходной образовался, надо провести его с пользой. И Серёжа отправился в Луна-парк, где благополучно слил все имеющиеся карманные деньги на карусели и мороженое. А потом просто пошёл шататься по району — делать-то всё равно нечего. У спортивного клуба его выцепила вчерашняя девчонка, которую Эл с Серёжиной подачи так удачно защитил от местной гопоты. Слово за слово, и они с Майкой договорились встретиться как-нибудь после уроков. Сказать, что Сыроежкин был горд собой, ничего не сказать — ещё бы, такая девка на него запала! Значит, не одной только Кукушкиной он нравится. Хотя, Зойка-колбаса покрасивее этой Майки будет, но уж больно она дура. А эта вроде ничего, нормальная.

«Ухаживать за девчонкой дело, конечно, весёлое, но хлопотное», — думал Серёжа, с грустью вспоминая последнюю трёху, потраченную в парке. На какие шиши теперь Майку мороженым угощать? Родители в этом месяце больше не дадут. Остаётся только на собственное обаяние полагаться и умение заговаривать зубы. Упускать Светлову уж очень не хотелось — это ведь такой козырь! В классе ни у кого из парней девчонки нет, а у него будет! Все обзавидуются Сыроежкину и сразу зауважают. Особенно Гусь. За ним-то девки не бегают, хотя он и крутого из себя строит. И старше их всех на два года. Этот факт заставил Сыроежкина глубоко задуматься. Ведь правда, Гусь — высокий, сильный, прикольный… Одевается модно и вообще… красивый. А эти дуры почему-то не ведутся. Тут Серёжа вспомнил лицо Макара, его горячее дыхание, сильные руки, то как близко они были друг к другу тогда, на лестнице, как хотелось стать ещё ближе… Тяжело сглотнул, посмотрел на часы и двинулся к гаражу — скоро должен был вернуться Эл из школы.

Электроник, конечно, полный наивняк, Серёжа в этом очередной раз убедился, когда робот (или всё-таки киборг?) рассказывал ему, как умудрился получить четыре по рисованию за вполне профессиональную картину. И это у училки, которая принципиально даже троек никому не ставит! Впрочем, в остальном у Серёжи к Элу претензий не было. И какой чёрт его за язык дёрнул, Сыроежкин сам не понял. Взял и ляпнул:

— Слушай, а иди-ка ты домой вместо меня! А то будят каждое утро без дела, про школу спрашивают. В общем, заменяй меня полностью! Хочешь?

Киборг, видать, совсем дураком не был и за шанс пожить как человек, в человеческих же условиях ухватился руками и ногами, что называется. Чуть ли не бегом к Серёже на квартиру побежал, Сыроежкин ему еле про кормёжку себя любимого напомнить успел. А то Эл бы и не догадался — сам-то он, по его же собственным словам, что без еды, что без сна долго обходиться может, за счёт аккумуляторов и запасов белка живёт. Но Серёжа-то — обычный человек, ему регулярное питание необходимо.

В общем, робот на радостях усвистал обживаться в Серёжиной квартире, а Сыроежкин вспомнил, что ему кроме питания ещё туалет и ванна необходимы. Но было уже поздно, назад не отыграешь. Придётся как-то самому выкручиваться.

***

Макар понял, что боится идти в школу. Нет, самой школы он, естественно не пугался, ещё чего?! Он уже давно не зашуганный первоклассник. Макар боялся прийти в класс и опять увидеть там вместо Серёги отмороженного на всю голову умника. Всё утро Гусев не находил себе места, психовал, ходил из угла в угол, наконец вышел за пять минут до звонка. Схлопотал у исторички замечание в дневник, но даже внимания на это не обратил — весь урок пялился на Серёжину спину. Тот с ним не разговаривал, на тычок ручкой в бок лишь холодно поинтересовался: «В чём дело?» Даже не хихикнул ни разу. Гусев извёлся весь, получил от исторички второе замечание дневник за плохое поведение на уроке, заявил ей, что у него проблемы в личной жизни и депрессия и, проигнорировав неуверенный призыв преподавательницы, личной жизнью заниматься после уроков, отпросился в медкабинет. Там выпросил у медсестры валерианку, отобрал у женщины весь пузырёк и под её негодующие вопли относительно своих умственных способностей выжрал половину. Потому что его реально трясло. Медсестра в итоге прониклась, даже предложила Макару идти домой отлежаться, а ещё лучше обратиться к врачу, раз такое дело. Но Гусев совет пропустил мимо ушей, сказал, что никуда он из школы не уйдёт, посидел минут пять на кушетке и вернулся в класс — кажется, немного попустило.

На музыке Макар уже более менее оклемался и решил, что надо что-то делать. Так Сыроегу оставлять нельзя, хотя бы его как-то расшевелить попробовать — авось в себя придёт? Музычка согнала всех в актовый зал — там большой рояль имелся. А их класс к последнему звонку песню репетировал, чтоб выпускников, значит, во взрослую жизнь достойно и с почестями проводить. И песня была как раз подходящая — о бренности всего сущего, скоротечности жизни, о разлуках и расставаниях. С такой только в последний путь, то есть в светлое будущее, отправляться.

Роза Ивановна подошла к делу ответственно и уже второй урок пыталась разбить «хор» по голосам, для чего каждого ученика заставляла петь что-нибудь соло. Макар подумал, что такой балаган как нельзя кстати подойдёт для его плана — «развеселить царевну Несмеяну», то бишь Сыроегу. Для чего тупо начал обстёбывать всех выходящих к роялю одноклассников. Ну, Гусь никогда, в принципе, тихо не сидел и за словом в карман не лез, но тут расстарался, ибо смотреть на Серёгину постную физиономию сил никаких не было.

— Кукушкина, — скомандовала учительница. Зойка встала ровно и заголосила тоненько.

— Алла Пугачёва, — объявил Макар. Зойка тут же дала петуха, класс захихикал, на Серёгином лице не дрогнул ни один мускул.

— Смирнов, — вызвала следующего музычка.

— А-а-а, — печально простонал Витёк.

— Лев Лещенко, — не выдержал и сам хихикнул над потугами приятеля Макар. Остальные уже веселились, не стесняясь. Сыроежкин даже не улыбнулся.

— Корольков.

— А-а! — закричал Вовка, точно его в живот ударили, ещё и за пузо для убедительности схватился.

— Муслим Магомаев, — пафосно объявил друга Макар. Класс ржал. Кроме Сыроеги, разумеется.

— Гусев! — строго сказала Роза Ивановна и тряхнула обесцвеченным каре. Сам Макар как-то не был морально готов «выйти на сцену». — Гусев! — повторила учительница. — Подойди к инструменту.

Макар встал со стула, на котором скромно сидел, скрытый рядами стоящих одноклассников, по дороге на нервной почве зацепил стул рядом и чуть не пропахал носом пол под одобрительный гогот товарищей.

— Сейчас. Держите меня, — доковылял он наконец до рояля.

— Прошу.

— А-а-а-а! — фальцетом запел Макар, закатив глаза к потолку и представляя себя Фаринелли на сцене римской оперы. Потом вспомнил, чем ещё был знаменит выдающийся итальянский певец, про которого он когда-то слушал передачу по радио, и осёкся.

— Ну, что с тобой, Гусев? Разверни диафрагму, — легонько ткнула ему поддых Роза Ивановна, которой, несмотря на паясничанье Макара, пение его понравилось.

— Он её дома забыл! — сострил кто-то из класса. Макар обрадовался, что его шоу поддержали, и, напустив на себя грозный вид, начал искать виновного.

— У тебя же голос как труба, — не унималась настырная музычка, — Давай-давай-давай!

— Не могу, у меня слуха нет, — продолжил ломать комедию Макар.

— Всё у тебя есть, — Роза Ивановна была тоже упряма.

— Всё есть, а слуха нет, — печально возразил Макар. Расстроился он совершенно искренне — среди ухахатывающихся одноклассников только один стоял невозмутимый, как статуя. Тот, ради кого всё представление, собственно, и затевалось.

И тут Серёга подал признаки жизни.

— А можно я? — и двинулся к роялю.

— Сыроежкин? — офигела от такой инициативы Роза Ивановна. Макар тоже офигел. — Ну, попробуй.

Сыроежкин стал рядом с инструментом, а Гусев поспешил ретироваться на своё место — у него вдруг колени задрожали и пульс участился. Не иначе как валерианка действовать прекратила.

В одной телепередаче об иностранной жизни, где рассказывалось об «их» нравах, был фрагмент с концерта Битлз в Ливерпуле. Макар, вообще, Битлов очень уважал и эпизод этот запомнил хорошо. Так вот, тогда Гусева поразила реакция толпы на выступление любимых артистов — люди визжали и плакали, а некоторые девицы снимали с себя нижнее бельё и бросали на сцену. Макару в то время это показалось какой-то дикостью. При всей его любви к творчеству Леннона и Маккартни, кидать в них свои трусы ему совсем не хотелось. Но вот сейчас… Сейчас Макар понимал этих восторженных девиц. Вживую слушая исполнителя, который, что называется, за сердце берёт, можно действительно испытать экстаз, сродни эротическому. Прежде Гусев никогда не слышал, как поёт Сыроежкин. Серёга обычно отнекивался от этого под любым предлогом, а когда его заставляли, откровенно баловался, хотя видно было, что голос у него есть. Но теперь он пел! Да так, что Макар не мог оторвать глаз от его лица, ставшего опять живым и чувственным, слился всем своим существом с чарующими звуками Серёжиного голоса и всерьёз опасался, что когда песня закончится, закончится и сам Гусев.

— Снова йоХа, — на автомате ответил Макар толкнувшему его в бок Витьку.

Смирнову гусевская полувменяемая физиономия показалась странной. И, хотя все они, включая сбежавшихся в столовку учителей и директрису, открыв рты, глазели на очередной внезапно открывшийся Сыроегин талант, только двое из класса выглядели так, словно готовы вот-вот пасть перед своим кумиром на колени или отдаться ему прямо тут — Гусев и Кукушкина. Зойка, правда, первая взяла себя в руки — сразу как Сыроежкин закончил петь, подобрала челюсть с полу, проморгалась, в срочном порядке состроила обиженную мордашку и хмыкнула подружке:

— Везёт же этому Сыроежкину.

А Макар до конца учебного дня не мог прийти в себя, был под впечатлением. И после уроков плюнул на свои прежние принципы и прямо при всех позвал Серёжу гулять. Сыроежкин, несмотря на то, что опять ходил с каменным фейсом, предложение Гусева принял благосклонно. И Вовка и Витьком решили присоединиться, даже не пойми откуда возникший опять мелкий Чижиков, и тот захотел пойти с ними. Он вообще теперь на Серёгу смотрел с обожанием, Макар бы даже ревновать начал, но… Серёжа вёл себя по-прежнему странно — был со всеми вежлив, даже любезен, но по большому счёту холоден. Только на Зойку косился иногда — та сразу вспыхивала и отворачивалась.

На самом деле чувствовал себя Макар всё так же паршиво. Ходил за Серёгой как приклеенный, но больше над ним не острил и не издевался — не хотелось. Слишком уж изменился Сыроежкин, вместо смешливого и взбалмошного раздолбая появился правильный умник с кучей талантов — к такому не знаешь как и подступиться. И если бы не Серёгино пение, что-то навсегда сломавшее в его сердце, Макар бы издали ждал, когда же весь этот кошмар закончится, и к нему вернётся прежний Сыроега.

***

А Серёжа, который, конечно же, каким был, таким и оставался, просто школу прогуливал, сидел в своём гараже и думал, что зря он всю эту аферу с подменой себя двойником затеял. Импульсивно поступил, не подумавши. Во-первых, жить в гараже было неудобно — организовать себе туалет и рукомойник он кое-как смог, но уже вовсю скучал по родному унитазу и не менее родной ванной с тёплой водой. Во-вторых, в своём питании он полностью зависел от робота, который кормил Серёжу согласно собственным представлениям о вкусной и здоровой пище. То есть никаких вкусняшек и порции скромных размеров. И денег Эл не принёс — сказал, родители не дали. А в-третьих, заняться Серёже было совершенно нечем. Он уже нагулялся, на починенном Электроником мопеде по дворам поездил, даже на проезжую часть один раз выехал — благо дорога такая, что по ней одна машина раз в полчаса проезжает. Остальные развлекухи Серёже опять же не доступны ввиду полного отсутствия у него денежных средств. И поговорить не с кем — даже этот киборг недоделанный общаться с Серёжей желанием не горел — кратко отчитался о школьных успехах и усвистал… гулять!

Последнее обстоятельство просто убило Сыроежкина наповал, фигурально выражаясь. В отличие от Серёжи, который за полгода, несмотря на все свои старания, так и не смог завести себе в классе друзей и всё свободное время вынужден был проводить в одиночестве, Электроник на второй же день своего пребывания в школе пошёл гулять с Корольковым, Смирновым… и Гусевым! «Это ж надо! Мне, значит, Гусь жизни не давал, чморил почём зря, а к Электронику он, выходит, со всем уважением! — негодовал про себя Серёжа. — А робот-то тоже не так прост, как кажется! — продолжил размышлять Сыроежкин, ходя по своему гаражу из угла в угол и пиная со злости все попадающиеся ему на пути вещи. — Нашёл же, гад, как к Гусю подмазаться. Неужели Гусев так после того, как Эл его в воздухе вертел?.. Да нет же. Я же был на следующий день в школе, и Гусь меня ни на какие гулянки не звал!» — в итоге чуть не заплакал от досады Серёжа. А потом представил себе, как Макар зажимает где-нибудь в укромном месте Эла, и всё-таки не выдержал — расплакался.

***

Гусев предпочёл бы, конечно, гулять с Сыроежкиным вдвоём, пусть и с таким чудилой, каким был Серёга сейчас. Но раз у них компания образовалась, ничего не поделаешь, пришлось смириться. Может, оно и к лучшему — присутствие приятелей удерживало Макара от необдуманных поступков, которые могли ему же потом боком и выйти. Серёжа всё время вёл себя сдержанно, не смеялся, не шутил, не кривлялся, зато проявил в разговоре неожиданную эрудицию и вообще больше походил на интеллигентного взрослого, чем на подростка, сына шофёра. Рыжиков увивался вокруг Сыроежкина и постоянно сыпал дурацкими вопросами, на которые Серёга терпеливо отвечал, Смирнов с Корольковым на это либо молча дивились, либо тоже старались сказать что-нибудь умное. Макар, вопреки обыкновению, практически не разговаривал, просто смотрел на Серёжу, даже не особо скрываясь. Ну, а что ему ещё оставалось? От любимого некогда человека теперь была одна оболочка. Вот Гусев и любовался на неё как на произведение искусства, совсем покинуть Сыроегу он не мог даже в этом случае.

«Третий день! Да какого ж хера?!» — ужасался про себя Макар, на следующее утро наблюдая за очередными успехами Сыроежкина в школе. Учителя на Серёжу нарадоваться не могли, ученики смотрели в его сторону, открыв рот, и только Зойка хмурилась, кривилась и изредка брызгала ядом, глядя на свою недавнюю симпатию. Макару это показалось странным — Зойке бы радоваться, ведь Серёга, никогда раньше не проявлявший к ней никакого внимания, вдруг стал сам подходить к Кукушкиной, о чём-то спрашивать, что-то рассказывать. Но дура-Колбаса отчего-то злилась на Сыроежкина.

А перед физкультурой, которая была у них последним уроком, Серёга подошёл к Макару и спросил:

— Макар, ты не знаешь, Зоя на меня обижена за что-то?

— С чего это, СыроеХа, тебя Колбаса вдруг заинтересовала? Ты ж от неё бегал всю дорогу, — Гусев думал, что больше, чем есть Серёга его уже удивить не может, ан нет, сюрпризы ещё не кончились.

— Бегал? — озадачился Серёжа. — Что ж, это немного проясняет ситуацию, но… Как ты думаешь, что мне следует сделать, чтобы Зоя перестала избегать коммуникации со мной? — на полном серьёзе спросил совета у Гусева Сыроежкин. А потом добавил: — И не называй её, пожалуйста, Колбасой.

Сразу ответить Макар не смог — он от возмущения воздухом подавился — это ж надо, спрашивать у него, как к Зойке подкатить?! Ну верх наглости!

— Ты, Сыроега, теперь умный стал, — сказал Макар, когда откашлялся, — вот и думай. Оно попроще физики с математикой-то будет. А я тебе с Кукушкиной помогать не буду, ты уж извиняй, — похлопал Серёжу по плечу, вздохнул тяжело, но руку так и не убрал. — Пошли на физру. Форму-то взял, умник?

— Взял, — кивнул головой Сыроежкин, и они пошли в сторону зала.

В раздевалке Гусев как всегда глазел на переодевающегося Серёгу. В этот раз, правда, Сыроежкин не копался как обычно, не расхаживал в одних трусах туда-сюда, не рылся, отклячив свою аппетитную попу, в мешке с формой в поисках очередного носка, не мёрз без футболки, заставляя Макара краснеть и бледнеть от вида напрягшихся сосков, а просто взял и очень быстро переоделся в спортивную форму. Зато Гусев, лишённый привычного шоу, внезапно понял причину, по которой Зойка переменила своё отношение к Серёге — она злилась на Сыроежкина за то, что тот перестал быть собой. У Макара в отличие от неё злиться не получалось, но и ему было обидно. А мысль о том, что, возможно, «это» с Сыроежкиным навсегда, и вовсе вселяла настоящий ужас. Как же хотелось вернуть себе прежнего Серёгу!

========== 3. Аферист-неудачник ==========

Вот уж чему-чему, а Серёгиному «подвигу» на физре Макар вообще не удивился. Это ж первая сверхспособность Сыроежкина, с которой Гусев имел несчастье столкнуться лично. Серёга его, можно сказать, на руках таскал и вертолёт им в воздухе делал. А в Макаре, между прочим, пятьдесят пять кило живого веса плюс одежда. А тут всего лишь штангу с места на место перенести. «Сколько она? — вычислял Гусев потом, во время пробежки. — Четыре блина по двадцать пять, гриф с замками ещё десятка, итого — сто десять. Чёрт, как два меня! Да пофиг!..»

Гусева в некотором смысле мучила совесть — он отвлёкся на Сыроегу, мирно стоящего в шеренге у шведской стенки вместе со всеми, и пропустил момент, когда Витёк, с которым они вместе должны были отнести штангу на место, выпустил из рук спортивный снаряд. Макар, естественно, один сто килограммов не удержал, и штанга покатилась прямо на учеников… на Серёжу.

— Роняю! БереХись! — только и успел заорать Гусев, как в замедленной съёмке наблюдая за движением железной махины, которую ни догнать, ни остановить он не мог. Штанга катилась прямо на Сыроежкина.

Весь остаток урока потом Макар ел себя за оплошность. «Ну и что, что Сыроега штангу ногой остановил, а потом как игрушку взял и положил куда сказали? А если б он не был в режиме этого чокнутого умника с силищей как у козлового крана? Если б он обычным был? Это же ведь чистая случайность, что он так!.. — Гусеву было никак не свыкнуться с мыслью, что Серёжа мог серьёзно пострадать. По его, Макара, вине. — А Ростик! Тоже мне, исследователь выискался! Феномен Сыроежкина он исследовать будет, бля! Совсем из ума выжил — если б не этот «феномен», под суд бы он пошёл за то, что ученики на его уроке травмируются!» — в итоге Макар решил всё же разделить часть ответственности за создание потенциально опасной ситуации сфизруком. Только всё равно так распереживался, что на нервах даже не сообразил, что урок уже закончился, и все ушли в раздевалку. И весь процесс Серёгиного переодевания прозевал.

После школы они опять тем же составом гулять пошли. Только Чижиков, который Рыжиков, не смог — его мать (какая правильная женщина, Макар аж восхитился) сестру выгуливать отправила. Ну, и от Зойки чудом удалось отмазаться. Сама-то Кукушкина к ним и не навязывалась, тут уж против правды не попрёшь, но Сыроега, вот же поганец, сказал, что хочет позвать Зою. Каких трудов только стоило Макару объяснить этому «умнику», что Зою в классе не любят! Вот прям ваще не любят. А они, то есть Корольков, Смирнов и Гусев, не любят особенно сильно. И Зоя, внезапно, это знает! А потому ей в их тёплой и дружной компании будет некомфортно. Серёга расстроился, спросил: «Что надо сделать, чтобы вы изменили к ней своё отношение?», внятного ответа не получил, но доводы товарищей счёл логичными и Кукушкину звать не стал.

И тут Макар понял, что рано радовался. Только они в парк пришли, как Сыроеге какая-то белобрысая девка приветственно рукой махать начала. А потом и вовсе со всех ног приспустила в их сторону. Бежит, юбка по самое не могу, и во все тридцать два зуба скалится.

— Привет! Эй! — кричит, даже скорость не сбавила.

Корольков со Смирновым переглянулись удивлённо, а Макар подумал, что если эта очередная Серёгина поклонница ему сейчас на шею бросится (а такие намерения у неё явно имелись), то он лично нахалку с Сыроеги снимет. Чтоб вела себя прилично. И пофиг, кто что при этом про него подумает.

Но Сыроежкин, к некоторому облегчению Гусева, бурной радости от встречи с подругой не выразил и, вообще, стал вести себя как на светском рауте:

— Здравствуйте! — кивнул девочке Серёжа. Макар про себя усмехнулся — Серёга опять «выкал».

— Здравствуйте! — незнакомка такого официоза ни капли не смутилась.

— Познакомьтесь, пожалуйста, — официальным тоном и без тени улыбки сказал Сыроежкин, указывая на своих спутников.

— Майя Светлова, — радостно представилась девчонка, зачем-то назвав свою фамилию. Гусеву, например, эта информация совершенно лишняя была.

— Корольков, — Вовка, раз такое дело, имя своё вообще не стал называть. И руку девице протянул для рукопожатия.

— Смирнов, — решил принять негласные правила игры Витёк и тоже протянул Майе руку, которую та с энтузиазмом пожала.

— Нет-нет, ну что вы! — Макар в этом дурдоме участвовать отказался — Майкину руку проигнорировал и вообще отвернулся от девчонки. Вот ещё со всякими ручкаться! Его аж передёрнуло от вида этой фифы, изображающей «своего парня». Пусть думает, что он смущается, да что угодно, лишь бы не лезла к нему. Девица вызывала у Гусева неприязнь — Кукушкина и то лучше.

Дальше Серёга с Майкой пошли впереди, а Макар с Витьком и Вовкой — сзади. Макар внимательно следил за парочкой — Серёга вроде никакой повышенной симпатии к своей подруге не проявлял, но Гусеву она всё равно дико не нравилась.

На следующий день за Сыроежкиным после уроков увязалось полкласса и Рыжиков в придачу. Даже домой переодеваться никто не пошёл, так в школьной форме по району и шатались. Серёга, который всё меньше походил на себя прежнего, вёл какие-то заумные беседы с одноклассниками, Чиж болтался под ногами и, как всегда, со скоростью пулемёта сыпал идиотскими вопросами, девчонки ахали и вздыхали в Серёжину сторону, Макар… Макар практически ушёл в себя.

Толпа вокруг утомляла Гусева, но перестать как тень ходить за Сыроежкиным он не мог. Да, Серёга был уже совсем не тем человеком, к которому однажды как магнитом потянуло Гусева, и общаться с ним Макару теперь не очень-то хотелось — от прежнего Сыроеги осталась только красивая картинка, но и она не отпускала от себя, воспоминания о былой любви держали несчастного Гуся как на аркане. Он боялся себе признаться в этом, но увидеть ещё хоть когда-нибудь того, настоящего Серёжу Сыроежкина, Макар уже отчаялся.

Зойка, кстати, с ними не ходила, и вовсе не потому, что «её не любят» — себя в этом плане Макар не обманывал: Кукушкина ради своих целей, если надо будет, по головам пойдёт. Где-то это даже вызывало у Макара уважение. Просто, в отличие от Гусева, Колбаса себя ценила и достоинство своё ронять не собиралась. Как ни прискорбно, но Макар это признавал. Зое нравился, и видать серьёзно нравился Сыроежкин. А тот тип, в которого превратился в последнее время Серёга, ничего общего, кроме внешности с ним не имел. И если Макар как дурак цеплялся изо всех сил за любимый образ, стараясь найти в нём хоть что-то знакомое, то Кукушкина просто пыталась забыть. Даже знаки внимания, которые Серёжа ей теперь периодически оказывал, попросту игнорировала. Правильно делала, в общем-то.

***

— Ну, Электроник, ну друг! — ворчал себе под нос Серёжа, пробравшись тайком в собственную квартиру в поисках еды. От матери он пока скрывался, не хотел, чтобы родители про двойника узнали. Поэтому выгадал время, когда дома никого не будет. — Эх, ещё обед не принёс, — Серёжа наконец нашёл кастрюлю с котлетами и принялся за еду.

На самого «робота» он не очень злился, злился больше на себя за собственную тупость. Это ж надо было додуматься — пустить в дом практически незнакомого человека! Ещё крупно повезло, что Электроник только покормить его забыл. А если б он психом каким оказался и людей бы убивать начал? Или самого Серёжу… того? Чтоб уж навсегда его заменить. От этой мысли Сыроежкин чуть не поперхнулся, когда понял, как на самом деле рисковал.

Потом Серёжа вспомнил, как он следил последние дни за Элом — тот вечно ходил окружённый толпой одноклассников, с восторгом глядящих ему в рот, и снова почувствовал острый укол ревности. Да ещё и Майка к Электронику липла как банный лист — от этого стало обидно вдвойне. А вот Гусь… Гусь фанатом «робота» явно не был, Серёжа это сразу просёк, как только первый раз их вместе увидел. Макар, несмотря на то, что за Элеком как привязанный ходил, выглядел таким потерянным и несчастным, что Сыроежкину его даже жалко стало. Захотелось подойти и обнять. А ещё Серёже стало совершенно понятно, что так как к нему, Гусев к Элу не пристаёт и нигде его не зажимает. Это немного примиряло с действительностью.

Доесть Серёже не довелось — вернулась мать с Элом. Пришлось прятаться под кроватью, а потом и вовсе бежать из квартиры. Так толком и не поевши. В гараже у себя Серёжа вновь вспомнил про йогов — говорят, они долго без пищи могут. Но, что бы он там Гусеву в своё время ни заливал, а йогином Сыроежкин не был от слова «совсем». Тоска по недоеденной котлете занимала все его мысли и отравляла существование. К вечеру она только усилилась, а живот начало сводить от голода.

А вот утром Серёжа был готов простить Электронику и вчерашний пропущенный обед с ужином, и практически полный игнор своей персоны. Потому что проснулся он прямо у сервированного стола, который заботливый киборг придвинул вплотную к раскладушке, на которой спал Серёжа. Правда, приступив к завтраку, Сыроежкин вскоре обнаружил, что посуды и столовых приборов на столе едва ли не больше, чем еды. Это несколько сбило его эйфорию от приёма пищи, но настроение было всё равно хорошим — ведь сегодня должен был вернуться отец, а это всегда означало для Серёжи какие-нибудь приятные сюрпризы и развлечения.

Стоит ли говорить, что ушлый двойник обломал ему всю малину и в этом вопросе? Да, какого бы правильного умника не строил из себя Электроник, а на пикник с родителями посреди учебной недели поехал сам, Серёже даже не предложил. Он вообще последнее время Сыроежкина избегал — предпочитал приносить еду в Серёжино отсутствие или когда тот спит, а о своих успехах докладывал в письменном виде. Причём делал это весьма своеобразно — если о школьных делах и отметках Серёже почитать ещё было интересно, то зачем ему знать, какие иностранные языки изучает теперь киборг, непонятно.

Вообще, одна версия такого странного поведения Эла у Сыроежкина была — робот подозревал (и правильно делал, между прочим!), что Серёжа скоро захочет прекратить весь этот спектакль. И тупо оттягивал закономерный финал. Ведь понятно же, чтобы наименее травматичным для себя способом вернуться в свою прежнюю жизнь, Серёжа захочет сначала обсудить все детали этого возвращения с Элеком. В том числе и то, как теперь быть с его феноменальными успехами в школе и примерным поведением дома. А Элека-то и нету! То есть он есть, конечно. Где-то там. Но для Серёжи его как бы и нет.

Все эти невесёлые умные мысли Серёжа обдумывал, когда на мопеде по городу ездил — стресс снимал после того, как узнал, что Эл вместо него с его же родителями развлекаться поехал. Заехал Серёжа далеко и хотел было уже повернуть к дому, как понял, что бензин у него кончился, а деньги так и «не начинались». Да и мопед, общем-то, сломан — педали не покрутишь. И дождь пошёл, ну, чтоб уж и погода соответствовала, так сказать.

Мокрый, голодный, злой и усталый, через три с лишним часа дотолкал Серёжа свой мопед к гаражу. Чуть сам перед дверью не рухнул. Сунул ключ в замок, а замок-то и не открывается.

— Замки… сменили… — почти без эмоций констатировал Сыроежкин. Серёже даже жалеть себя не хотелось, этим он вдоволь по дороге домой назанимался. Он с усилием оттолкнуться от стены гаража, к которой успел прислониться, чтобы передохнуть, и пошёл к дому. Ему уже было плевать на робота, на реакцию родителей, вообще на всё. Перед глазами стояла тарелка с горячей едой, тёплая ванна и мягкая постель. Серёжа шёл к своей цели и других мыслей в голове не имел.

Как вообще такое возможно, что, находясь в нескольких метрах от собственной кровати, он вынужден ночевать на лестнице среди колясок и всякого хлама, Серёжа понимать отказывался. Он вообще с трудом соображал — с ног валился. Замки были заменены и в квартире, а дверь мать отказалась открывать принципиально — сказала, что Серёжа уже дома. Зато отец пригрозил выйти и надрать задницу, если он хулиганить не перестанет. Серёжа, как это услышал, на автомате драпанул выше, на технический этаж. Плюхнулся там в какую-то люльку от коляски и почти сразу вырубился — сказались общий стресс и усталость организма. Уже засыпая, подумал только, что Электроник наверняка шум, который родители подняли, слышал. Слышал, всё понял и ничего не сделал. Вот какой он после этого друг? Правильно, такой же как и человек — херовый. И завтра Сергей ему покажет, всем им, чтоб знали…

***

Макар зашёл за Серёжей рано утром. Во-первых, чтоб Сыроежкина никакая Майя Светлова по дороге не перехватила, а во-вторых, сам он всё равно в шесть утра встал и ходить как неприкаянному по квартире Макару надоело. А дело было в том, что ночью Гусев почти не спал — всё ему кошмары какие-то снились. Про Сыроежкина в основном. То Серёгу похитили, и Макар его ищет, то он провалился куда-то и никак выбраться не может, то просто плохо Сыроеге, и он на помощь зовёт. С чего такая байда, Гусев даже предположить не мог. Он ведь перед сном звонил Сыроежкиным (тоже отчего-то сердце не на месте было). Серёга к телефону бодрый подошёл, сказал, всё хорошо у него. Макара, правда, это не успокоило совсем. И вот с утра пораньше он зашёл за Серёгой и лично потащил его в школу.

Выглядел Сыроежкин неважно, тут Макар не зря волновался — значит всё-таки что-то стряслось у него. Но рассказывать в чём дело отказался наотрез — единственное, что удалось из него вытянуть Гусеву, что лично у Серёжи всё в порядке, проблемы с каким-то его знакомым. Что за знакомые такие у Сыроеги появились, Макар не знал, впрочем, теперь от этого умника всего ожидать можно было. По дороге к ним присоединились Вовка с Витькой и, неотвратимая как кара Господня, Светлова настигла. И это уже было не смешно. Что в их школе забыла (ну, кроме Сыроеги, разумеется) эта девица никто не понял, но судя по отсутствию на ней школьной формы и галстука, прогуливать свои уроки Майка не так чтобы боялась. Макар на всякий случай держался поближе к Серёге и то и дело клал ему руку на плечо — обозначить принадлежность, так сказать. Сыроежкин, что удивительно, не возражал, а вот Светлова на это всякий раз недовольно поджимала губы. Ну, а что она хотела? Ей здесь рады далеко не все.

У школьных ворот вся компания встала как вкопанная. Потому что тут их ждал сюрприз, да такой, что Макар, если бы они были здесь одни, этому «сюрпризу» как следует надрал бы задницу. И за уши бы оттаскал. Для надежности. А потом обнял бы крепко и никуда бы от себя больше не отпустил.

— Ну, чего уставились-то? Сыроежкин — это я! — важно ткнул себя в грудь пальцем Сыроежкин и заржал. Макар, в принципе, сразу как его увидел, стоящего на бордюре высокого газона у школы, так и не сомневался ни секунды, кто перед ним. Взглянул только на Серёжиного близнеца, с разочарованным видом мнущегося рядом, хотел спросить, давно ли обоих придурков родители пороли, но Серёжа никому и слова сказать не дал. Пользуясь всеобщим замешательством, начал сам, в лицах и красках рассказывать о своих, точнее о близнецовых, «подвигах». И как маленький радовался тому, как ловко всех провёл.

Макар стоял и смотрел на Серёгины кривляния и чувствовал себя самым счастливым человеком на свете. Посмеялся над тем, как Сыроежкин изображал «гуся», и даже не смог как следует рассердиться, когда Серёжа всем растрепал про «вертолёт», который устроил Гусеву Серёгин близнец.

Остальные не так благостно отнеслись к этой истории. Светлова так и вовсе обиделась — оказалось, от хулиганов её защитил совсем не Серёжа. Макар, правда, сути Майкиных претензий не понял — она же в итоге со своим спасителем и гуляла, чего ей не так?

— Ну как, ловко я всё устроил, правда? — довольный своим выступлением «артист» наконец покинул импровизированную сцену и спустился к зрителям.

А Вовка, то ли издеваясь, то ли и в самом деле так думал, но на серьёзных щах выразил сомнение, кто есть ху из этих двоих. Макар на это только глаза закатил — рядом с Серёгой хоть сотню его клонов поставь, а этого дурачка ни с кем не спутаешь. Но Серёга испугался, стал уверять, что он — это он, чуть не расплакался, Макару его даже жаль стало.

Разрешил всю ситуацию близнец, которого Серёга представил как киборга, био-робота и своего клона по имени Электроник. Он подтвердил, что Серёжа — это Серёжа, но тут же выдвинул претензии на тему, что Сыроежкин, мол, слишком рано карты раскрыл и человеком его не сделал. Хотя обещал помочь.

Гусев во всех этих роботов не очень верил, ему ближе была версия, что Сыроегин двойник — его родственник и малость того, с приветом. А бессовестный Серёга этим просто воспользовался, чтоб себе внеочередные каникулы организовать. Однако, вслух озвучивать этого Гусев не стал, его больше задевало то, что он сам пережил за эти дни из-за Серёжиной безответственности.

— Допомогался! — Макар с силой хлопнул Сыроежкина по плечу. — Не выдержал! — съязвил Гусев, а сам на секунду представил себе, что было бы, если б Серёга всё-таки довёл свою аферу до конца. И ужаснулся — тогда Макар, может, вообще больше никогда бы его и не увидел. С новой силой захотел надрать этому поганцу зад, но Серёжа состроил щенячьи глазки, начал перед ним (!) оправдываться, и Макар сдулся.

Дальше близнецы стали ругаться, «робот» вспылил, бросил Серёжину школьную сумку на землю и удрал. Бегал Электроник гораздо быстрее Серёги, и Макар, который сразу же пустился в погоню, его не догнал, что уж об остальных говорить.

Сам по себе Электроник Макару не очень нужен был, хотя где-то Гусеву его было жаль. Ведь явно же — парень с флагом. А среди таких бывают люди со сверхспособностями, Макар про них как-то даже передачу по телевизору смотрел. Но сейчас им двигали не самые возвышенные мотивы — Гусеву просто был очень выгоден двойник Сыроежкина. Пусть все девки (и Чижиков заодно) лучше на Электроника вешаются. А Серёгу в покое оставят. Ему то есть. Ну и форма! Этот же психованный в Серёгиной школьной форме сбежал, а у Сыроежкина не факт, что запасная есть.

— Эх ты, Сыроега! — еле отдышавшись, стал отчитывать Серёжу Макар, по привычке похлопывая по плечу. — Такого друга потерял…

Серёжа неожиданному бегству робота не очень огорчился, он вообще, похоже, слабо осознавал все последствия своего маскарада. Во всяком случае, на голубом глазу собрался сейчас же идти в школу (запасной комплект школьной формы дома у него всё же имелся). Как Макар и Витька с Вовкой его не отговаривали, рвался на уроки, а ребятам заявил, что они просто славе его завидуют. Ну, что с дурачка возьмёшь? В итоге весь народ пошёл в школу, а Серёга двинул к дому переодеваться. И Макар, пользуясь тем, что они на какое-то время остались одни, сделал то, что хотел сделать с самого начала, когда только увидел Серёжу у школы — рывком притянул его, крепко к себе прижал, уткнулся носом в засаленную белобрысую макушку, глубоко вдохнул и отстранился, всё ещё не убирая рук с Серёжиных плеч, и сказал:

— Дурень ты, Сыроега, редкостный. Но без тебя тут такая тоска была!

— Э… — не нашёлся сразу что ответить малость обалдевший Серёжа. Такое внезапное проявление чувств со стороны Гуся сбило его с толку. А Макар развернул его на сто восемьдесят градусов и легонько толкнул в спину:

— Дуй давай, а то не успеешь!

***

Домой и обратно, до школы, Серёжа шёл словно пьяный — всё никак не мог отойти от шока. Подумать только, Гусь его обнял! И сказал, что скучал без Серёжи. Это что же получается, они теперь с Макаром друзья? Настоящие?! Вот это да!..

Наверное поэтому, весь пребывая в розовых мечтах из-за своих новых отношений с Гусевым, Сыроежкин не заподозрил ничего дурного, когда его перед уроками перехватил Чижиков и потащил к спортивному залу. А там начался какой-то кошмар — старшеклассники, по видимому, из секции тяжёлой атлетики, впечатленные слухами о фантастической силе Электроника, накинулись на Серёжу всей гурьбой и заставили таскать тяжеленную штангу, которую он и вчетвером бы не поднял. Ещё и форму школьную стащили, в одних трусах и майке оставили (тут Серёжа порадовался, что дома успел хотя бы душ принять, а то запашок от него был бы… не очень). Штангу Сыроежкин естественно почти сразу же уронил, рухнул вместе с ней на большой водяной мат и таки уже радовался, что эти нахалы сняли с него штаны с пиджаком. Потому что мат на такие нагрузки рассчитан не был и лопнул прямо под Серёжей и его штангой, вымочив несчастного с ног до головы.

В итоге, на первый урок, которым было ИЗО, Серёжа пришёл с мокрой головой, сырыми кедами и опозданием на семь минут. Ещё и нашёл это ИЗО не сразу — училка опять притащила класс в холл под ёлочку, в кабинете ей отчего-то не сиделось. Замечание Серёже не сделали, и он быстренько пристроился на место — к Гусю под крылышко. На соседний стул то есть. А что? Они же теперь с Макаром друзья, значит ему надо рядом быть. А то на такого завидного друга много желающих найтись может. Уведут ещё.

— Ты теперь за Электроника, — тихо сказал Макар Серёже на ухо. — Смотри, не расколись.

Серёжа согласно кивнул, но смысл слов Гусева понял не сразу — его почему-то в жар бросило и мурашки по телу пошли. «Наверное, простудился, пока в зале «плавал», — подумал Сыроежкин.

— Ребята, сегодня мы будем рисовать вазу, — с важным видом объявила тему урока Марина Николаевна и покрутила в руках довольно безвкусную фаянсовую посудину. — Все, кроме Сыроежкина.

Серёжа встрепенулся, попробовал изобразить непонимание, но его в обязательном порядке заставили рисовать портрет Кукушкиной. Отмазаться не вышло — он же теперь Электроника изображал! Зойка, понятное дело, обрадовалась — до неё тоже сразу дошло, что Сыроежкин теперь нормальный пацан, и получить собственный портрет работы мальчика, который ей так нравится, очень хотелось. Она, конечно, понимала, что рисунок получится скорее всего не ахти, но главное, Серёжа будет внимательно смотреть на неё целый урок, а это жуть как приятно!

Вообще-то, положа руку на сердце, Серёжа лучше бы Гуся нарисовал — он же куда красивее этой Колбасы. И одет интереснее — на Зойке дурацкое платье с фартуком, а у Гуся штаны крутые. Сверху в обтяг, книзу — клёш. И ремень такой прикольный, широкий. Макар за него иногда дневник суёт, чисто для понтов, а иногда — просто большие пальцы, как ковбои в американских вестернах. Серёжа почему-то часто на гусевские штаны пялился, нравилось ему это. Чаще — только на лицо. У Гусева, как и у всех рыжих, кожа нежная, вся в веснушках и очень легко краснеет. И так-то все эмоции на лице видны, а тут ещё и румянец этот — от смущения, возбуждения или злости Макар сразу же заливался краской. И это Сыроежкину тоже очень нравилось. Он бы нарисовал Гуся — такого румяного, улыбающегося и всего в веснушках. С длинными, какие не у каждой девчонки будут, рыжими ресницами… Если б мог. Но беда была в том, что Серёжа рисовать не умел абсолютно. И портить образ своего нового лучшего друга не хотел категорически. Поэтому пусть уж Кукушка отдувается. И Сыроежкин дрожащей после подъёма тяжестей рукой принялся мучить Зойкин портрет.

***

Макар ничего не мог с собой поделать, но умильная улыбка так и не сходила с его лица с тех самых пор, как Сыроежкин вернулся в школу. Держался теперь Серёга всё время рядом с Гусевым и ему же первому говорил о наболевшем. Вот и сейчас Макар даже не сообразил спросить, почему Серёга мокрый такой, думал, после душа он. А Серёжа сам, едва войдя в класс, начал жаловаться на придурков-тяжелоатлетов, взваливших на него, несчастного, тяжеленную штангу. И как мат с водой под ним лопнул, тоже рассказал.

А уж какой у Сыроеги был забавный и растерянный вид, когда училка его Зойкин портрет рисовать заставила! Макар еле сдержался, чтоб не затискать его прямо на уроке. Хотя нет, всё-таки не сдержался — положил Серёже руку на колено, наклонился поближе, подмигнул и тихо сказал:

— Что, рисовать не охота?

— У меня руки после этой штанги трясутся! — Серёжа с возмущением сунул Макару под нос дрожащую ладонь и шире раздвинул колени.

— Ты же чемпион! У тебя ничего не должно трястись, — ласково поддел его Гусев и слегка похлопал Серёжу по внутренней стороне бедра. Сыроежкин вздохнул глубоко, тихо простонал, не иначе как от печальной перспективы весь урок пялиться на довольную Зойку, и зачем-то двинулся ещё ближе к Макару. — Рисуй, а ну, рисуй. Давай, давай! — почти в самое ухо сказал ему Макар, затем взглянул на свою ладонь, которая подобралась уже почти что к Серёжиному паху, и резко откинулся на спинку стула.

Даже не видя себя в зеркало, Макар понимал, что цветом лица похож сейчас на помидор, и, хорошо если от него пар не валит — до того ему было жарко. Серёжа стрельнул на него глазами, опять что-то промычал и принялся водить карандашом по бумаге.

Зойка кокетливо улыбалась, глядя на Сыроежкина, поминутно поправляла то прическу, то фартук, Серёжа тихо скрипел зубами, а Макар вдруг понял, что вот лично ему Колбаса не опасна. В отличие от той, белобрысой.

Под конец урока Сыроежкин вообще спиной к Кукушкиной повернулся. Макар, видя это, только посмеивался довольно — Зойка Серёге как собаке пятая нога нужна. Только вот рисунок, а точнее Серёжину каляку-маляку, нужно было сдавать. А видеть её никто не должен был, по крайней мере учительница не должна. И Макар грудью, что называется, встал на защиту творчества Сыроежкина, убеждая учительницу оставить Серёжу в покое и подождать пока он сам работу принесёт. Даже сумел оттеснить её в другой конец холла. Но вот противостоять в одиночку толпе одноклассников во главе с Зойкой, которая вознамерилась увидеть свой портрет лично, он не смог. Как Серёга ни прикрывал собой несчастный лист бумаги, а Кукушкина при помощи ребят его отобрала. И убежала куда-то наверх. Все бросились естественно за ней, но когда догнали, оказалось, портрета у Зои уже нет.

— Этого я тебе никогда не прощу! — заявила Сыроеге Кукушкина и с видом оскорблённой добродетели выбежала из кабинета. Макару даже интересно стало, что Серёга там такое изобразил, неужели похабень какую? Но Сыроежкин заявил прилюдно, что, как говорила Марина Николаевна, настоящий художник должен быть правдив. А некоторым это не нравится. И вообще, мол, я художник, я так вижу.

А потом в школе начался настоящий дурдом. Физрук Ростислав Валерианович про «феномен Сыроежкина», который надо бы исследовать, не забыл. Ну, так уж прям исследовать его он, конечно, не стал, он решил Сыроегу «сосватать». И не кому-нибудь, а своему давнему корешу Борьке Васильеву, который был не просто Ростиковым однокашником и пятничным собутыльником, а ещё и юниоров в хоккейном клубе «Интеграл» тренировал. И позвонил Борису для этой цели прямо из учительской. А там же другие учителя сидели, в том числе и предметники, которые у шестого «Б» уроки вели. Они как услышали про такую возмутительную наглость — будущего великого математика/физика/химика/лингвиста/художника и т.д. и т.п. Сыроежкина в хоккей отдавать, где ему непременно все мозги шайбой отобьют, переполошились как куры в курятнике, и давай неразумного физрука от глупой своей затеи отговаривать. Только Ростик плевать на их мнение хотел — ему Борька за каждого удачно подогнанного перспективного спортсмена бутылку ставил.

Однако, Семён Николаевич Таратар не просто так математику вёл — он среди всех них самым умным числился. Поэтому под шумок учительскую покинул и пошёл, благо уроки только что закончились, искать… Макара Гусева.

— Ты, Макар, ведь своему другу Серёже добра желаешь? — Таратар ловко ухватил Макара за локоть и отвёл в сторонку от основной толпы учеников.

— Сыроеге-то? Ещё бы! — удивился Гусев. Судя по всему неприятности у Серёги только начинались.

— Понимаешь, Макар, какое дело, — начал математик, всё ещё удерживая Гусева за предплечье, — ваш… учитель физкультуры пригласил назавтра некоего Бориса Борисовича Васильева. Это тренер одной хоккейной команды. Догадываешься, к чему я клоню?

— Хочет ему Серёгу за пузырь продать, — хмыкнул Гусев.

— Ну… не так грубо, Макар, но… ты прав, — Таратар провёл рукой вверх-вниз по рукаву гусевского пиджака и грустно вздохнул. — Ты очень умный мальчик, Макар, я всегда это знал. Вот и подумай теперь — где хоккей, — математика аж передёрнуло от этого слова, — а где Серёжа. Так не хочется, чтобы его светлая голова, которая теперь во всех смыслах светлая, за зря на льду пропадала. Он же такой… — Таратар задумался, подбирая верное слово, потом изобразил свободной рукой в воздухе непонятную загогулину, напоминающую давешний Серёжин «Интригал», и сказал: — такой нежный мальчик. Хрупкий, можно сказать. А вдруг его клюшкой ударят? Или шайба в лоб прилетит? Представляешь, что будет, Макар?

— И вы таки будете мне рассказывать за хоккей, Семён Николаевич?! — скептически посмотрел на учителя Гусев.

— Макар… не дерзи! — Таратар всё же решил немного осадить любимого ученика. — И поговори с ним… Пожалуйста. Ну, пусть не ходит он в этот хоккей, пусть лучше… математикой занимается. По математике тоже соревнования бывают. Олимпиады, например. Всесоюзные.

— Да понял я вас, Семён Николаевич, — не стал спорить с учителем Гусев. — ПоХоворю. Но СыроеХа — парень самостоятельный, свою судьбу сам решает. Я его заставить всё равно не смогу.

— Я на тебя рассчитываю, Макар, — опять вздохнул математик, взглянул с тоской на уложенные в художественном беспорядке рыжие локоны своего ученика, на его пухлые губы и порозовевшие щёки, и засеменил дальше по своим делам.

Как только Таратар отпустил Гусева, тот сразу поспешил на улицу. Серёга ещё в начале их с математиком разговора махнул ему, что подождёт на школьном дворе — находиться в самой школе Сыроежкину с некоторых пор было не очень комфортно. По понятным причинам. Макар с одной стороны сочувствовал Серёже, с другой — не мог не злорадствовать: нехер было этому полудурочному вместо себя двойника в школу отправлять и над его, Макара, чувствами издеваться. Пусть и не намеренно. Гусь как вспоминал эти дни без Серёги, так вздрагивал каждый раз.

А вот на счёт хоккея Макар с Таратаром был категорически не согласен. То есть в том, что Серёжа — «мальчик нежный и хрупкий» Гусев, конечно, не сомневался. Только вот в наше время это небезопасно, таким быть. Надо уметь за себя постоять. Нет, Макар естественно постарается всё время быть рядом, чтобы, если что, защитить и в обиду не дать, но… Но в режиме двадцать четыре на семь это вряд ли возможно. Следовательно, Серёге нужен спорт. Желательно, конечно, единоборства какие, но и хоккей сойдёт. «Только этот лентяй сам в жизни ни в какую секцию записываться не пойдёт, — думал Гусев, — это и ежу понятно. Но вот если его за ручку привести, то, может, что и получится». И Макар решил, что наоборот, будет способствовать тому, чтобы Серёгу в «Интеграл» взяли. А что там математик просил… Сыроегино благополучие в любом случае важнее.

Серёжа стал без преувеличения школьной знаменитостью. В этом Макар очередной раз убедился, едва вышел на школьный двор. Серёжа прогуливался взад-вперёд и старался ни на кого особо не смотреть, потому что-то тут, то там периодически раздавались восхищённые девчоночьи голоса, с придыханием сообщавшие друг другу: «Смотрите, Сыроежкин!», «Ах, Сыроежкин!», «Тот самый!», «Говорят, он сто килограмм поднял!».

К новым Серёгиным поклонницам на каждый их восторженный вздох подбегал Чижиков-Рыжиков и подливал масла в огонь всеобщего восхищения, преувеличивая заслуги своего кумира. Об Электронике Чиж ничего пока не знал, а потому увивался вокруг Серёжи, путаясь у него под ногами, и заискивающе заглядывал в глаза. Макара это злило, как и не пойми откуда взявшаяся на территории их школы Светлова. Белобрысая нарисовалась тут в аккурат, когда Гусев спускался с крыльца, и направлялась в Серёжину сторону.

— Сыроежкин! — крикнул Макар, стараясь успеть привлечь к себе внимание Серёжи первым. — Сыр Сырыч! — Гусев срезал путь и спрыгнул с газона недалеко от Серёги.

Светлова не отставала, но к счастью её немного оттеснили подоспевшие Вовка с Витьком. Сыроежкин услышал, что его зовут, развернулся и подошёл к другу. Сам невесел, нос повесил.

— Сыроежкин, ну, как она, слава? — ехидно поинтересовался у Серёжи Макар, сам при этом не переставая довольно улыбаться. Проучить этого раздолбая Гусю хотелось по-прежнему, но как же он был счастлив снова видеть рядом своего, настоящего, Серёгу! — Чижиков, иди гуляй! — тут Макару пришлось отвлечься на эту рыбу-прилипалу, по недоразумению родившуюся человеком. Чиж крутился вокруг Сыроеги с таким видом, что вот-вот дрочить на своего обожаемого кумира начнёт, прямо при всех, не стесняясь. Посвящать мелкого в тонкости истории с двойниками Макар пока не хотел и с сожалением вспомнил о сбежавшем «роботе» — как бы хорошо сейчас было переключить на него этих двоих, Чижа и Майку! Но где теперь этого психованного искать?

— Сегодня ты выкрутился, а завтра что будешь делать? — напомнил Серёже о его щекотливом положении Смирнов.

— Он просто в школу не придёт, — логично предположил Корольков.

— Почему это? — не понял Сыроежкин. Макар на это только головой обречённо покачал. Но не за высокий интеллект, в конце концов, любил Сыроегу Гусев.

— Ростислав Васильева вызвал, — серьезно сказал Макар.

— Какого? — нескольких людей с такой фамилией Серёжа знал лично, но не понимал, чем они могут быть ему опасны. А, главное, откуда их знает физрук и зачем ему их звать?

— Тренера по хоккею, — просветил Сыроежкина Гусев. — Чижиков, а ну в школу! Быстро! — Макар очередной раз шуганул Чижа, даже по заду его шлёпнул для придания ускорения. Тот ожидаемо никуда не ушёл.

— Зачем? — продолжал тупить Сыроежкин.

— На тебя посмотреть, ты же у нас теперь знаменитость, — Макар старался представить дело максимально серьёзно, чтобы у Серёги и мысли не возникло сказать: «Да пофиг! Нужен мне ваш хоккей!» И Серёжа повёлся.

— Не, всё, пропал я ребята, — совсем пригорюнился Сыроежкин. — Под машину что ли попасть?

Гусев на полном серьёзе хотел уже Сыроеге подзатыльник отвесить за такие слова — ишь, чего удумал! Под машину ему захотелось! Королева драмы, блин. Эгоист. Но тут встряла Светлова, с умной, в кои-то веки раз, мыслью.

— Электроника искать надо.

Макар с ней в этом плане был согласен, да и остальные, в общем-то, тоже. Но потом посыпались упрёки в Серёжин адрес, поскольку в бегстве двойника виноват был он, и Гусев решил прекратить этот базар-вокзал, обнял несчастного, похлопал его по всем местам, которые при людях трогать не зазорно, и сказал:

— Серёга, мы у тебя в гараже вечером соберёмся и, если Электроника не будет, что-нибудь придумаем, да?

Серёжа головой кивнул, не поднимая глаз, чуть качнулся в сторону Макара, словно ему в шею уткнуться хотел, а Гусев еле сдержался, чтоб не приласкать его по-настоящему и не начать утешать как маленького.

Макар про гараж Сыроежкиных наслышан был давно и много, но внутри оказался первый раз. Достаточно благоустроенный сарай с надстройкой был вполне уютным местом, и Гусев волей-неволей представил как Серёжа в гордом одиночестве проводил тут целые дни. И опять Макару стало жаль Сыроежкина. Тем более, что Серёга, когда его никто не шпынял, показал себя общительным и компанейским человеком, без труда притягивая к себе внимание всех присутствующих. Гусев уже не ревновал к нему одноклассников и не бесился от популярности Сыроежкина — слишком хорошо помнил, каково оно вообще было, без него.

Компания собралась в полном составе — только Чижа не было, но Макар бы не удивился, если б этот проныра высунулся прямо сейчас из какого-нибудь угла — с него станется. А вот Светлова была, как же без неё! И ведь нигде по дороге ногу не сломала, и понос её не пробрал. «А! Таких ничего не берёт», — с досадой подумал Гусев и приступил к осуществлению своего плана — нагнетать тревожную атмосферу и внушать Сыроеге, что завтрашний день для него охренеть как важен, и в грязь лицом перед тренером ударить никак нельзя. Тогда есть шанс, что этот обалдуй выложится по полной, вспомнит своё легкоатлетическое прошлое и произведёт на Васильева благоприятное впечатление. Хотя лучше бы Электроник вернулся. О том, что если двойник всё же вернётся, то может послать Сыроегу с его проблемами по известному адресу, Макару думать не хотелось.

Но Сыроежкин не был бы Сыроежкиным, если бы не попытался отмазаться, избежать трудностей и облегчить себе жизнь.

— Слушайте, ребят, а может, растяжение? Я и руку замотал, — оживился вдруг Серёжа и продемонстрировал всем собравшимся своё запястье, обмотанное какой-то тряпкой.

— Ха, Ростика не знаешь? Он сразу в медпункт потащит, — Серёгино упрямство начинало потихоньку злить Макара. Проучить бы его хорошенько! — А вот если я дёрну! — Гусев встал с антресолей, где они все расположились, и с грозным видом направился в Серёжину сторону. Тот немного струхнул.

— Перестань, Макар, не до шуток, — сказала Майя.

Гусев от возмущения чуть воздухом не подавился — эта раскрыла рот в его сторону! Да кто она такая?! Считает себя вправе делать ему замечания, да ещё таким тоном!

— Какие могут быть шутки?! — почти сорвался на крик Гусев и всем корпусом развернулся к Светловой. Майка обалдело захлопала глазами и заткнулась. Ишь, прЫнцесса выискалась! — За его художества не то полагается ему! — добавил Гусь уже спокойнее и кивнул на Серёжу, с интересом наблюдавшего за несостоявшейся стычкой своих друзей.

— Так, — подал голос, сидевший до того молча Корольков. В отличие от остальных он на «сходку» явился не с пустыми руками, а с толстенной книгой, которую последние полчаса внимательно изучал. — Предлагаю корь, — книга оказалась медицинской энциклопедией. — Сыпь, слезящиеся глаза, — озвучил Вовка основные симптомы будущего Сыроегиного недуга.

Макару эта затея не понравилась, но как переубедить Серёжу, он не знал. Решил пока подыграть.

— Сыпь нарисуем сейчас, — важно заявил Вовка и достал из кармана коробку с какими-то красками, — а это в зале нюхнёшь — слёзы градом! — и сунул под нос Серёге пузырёк с нашатырём.

«Откуда у него что берётся?» — подивился про себя Макар и, пока Сыроежкин откашливался и тёр глаза, взял у Королькова краски и кисточку. Ему в голову пришла одна идея.

— Рисуй, — дал добро Корольков и тут же, не сговариваясь, они с Витьком одновременно нагнули Серёжу, заставив его ухватиться руками за перила антресоли и задрали Серёжину футболку под самые подмышки.

Макар уже не помнил, что он собирался делать, зачем ему кисть и краски, он вообще про всё на свете забыл. Перед ним была голая Серёжина спина и обтянутая голубыми штанами попа, которая упиралась Макару прямо в пах. Всё остальное, помимо этого желанного тела, просто перестало существовать. Гусев, сам не осознавая, что делает, протянул свободную руку, положил ладонь на спину Сыроежкину и медленно провёл по тёплой гладкой коже, почувствовал как мерно вздымается и опускается от вдохов и выдохов Серёжино тело, слегка качнул бёдрами, явственно почувствовал, как Серёжа дёрнулся ему навстречу, услышал в ответ сдавленный писк и… пришёл, в себя.

— Давай, — хотел сказать Макар, но в горле пересохло и наружу вырвалось только слабое сипение. Пришлось прокашляться. — Давай, держи его, — скомандовал он Витьку и, стараясь не отвлекаться на собственное пылающее лицо и лёгкое головокружение, открыл краски и принялся за работу.

Серёжа дёргался и смеялся каждый раз, когда к его спине прикасалась кисть, Макар шутил, что пишет его портрет и, вообще, расписывает Сыроежкина под орех, и, как бы ни приятно было ему смотреть на извивающуюся голую Серёжину спину перед собой, а закончить Гусев старался побыстрее. Потому что Смирнов практически навалился на Сыроегу и крепко к нему прижимался, а гадёныш Корольков беззастенчиво хватал Серёгу за задницу и нагло лез ему рукой в промежность, типа держал так. Смотреть на то, как другие люди прикасаются к его Серёже, да ещё в таких местах, было для Гусева невыносимо. Макар даже вздохнул с облегчением, когда всё закончилось, и они ушли, оставив Сыроежкина по его просьбе одного.

Заснуть в эту ночь Макар не мог долго — ворочался, вспоминал как сегодня раскрашивал Серёжу в гараже, дважды бегал в ванную дрочить, злился задним числом на друзей, так нахально облапавших Сыроежкина, на стерву Светлову, которая и не думала оставлять Серёгу в покое, хотя ей явно нравился его двойник… В общем, психовал Гусев знатно. А в довершение всего ещё и проснулся ни свет, ни заря от такого оргазма, что потом минут двадцать лежал — пошевелиться не мог, в себя приходил.

Макару снилось, что они снова там, в гараже. Серёжа стоит так же как и накануне вечером, уперевшись руками в перила. Вовка с Витьком держат его, не пуская вырваться и уйти, Майка в отдалении, прислонившись к дощатой стене сарайки, огромными от ужаса глазами наблюдает за происходящим… Потому что Серёжа полностью голый. Он дёргается и стонет в такт резким толчкам, пытается неумело подмахивать. Но Макар не может двигаться аккуратнее — ему слишком хорошо, так хорошо, что он скоро взорвётся. Тело партнёра, такое узкое и горячее, принимает его, сжимается вокруг, не желает отпускать, и Макар буквально вплавляется, прорастает внутрь, до синяков стискивает пальцами Серёжины бока, ложится грудью на его спину, и наконец мир вокруг перестаёт для него существовать.

Когда Гусев открыл глаза, Серёжи рядом не было. Это было странно, ведь ещё несколько секунд назад он чувствовал тепло его тела, вдыхал его запах, а теперь в гусевской постели не было и следа чужого присутствия. «Приснилось… Чёрт!» — Макар разочарованно закрыл глаза, но от ночного наваждения уже ничего не осталось. И спать больше не хотелось.

***

Серёжу тоже мучила бессонница, но несколько по иным причинам — он до дрожи в коленях боялся предстоящего позора на физкультуре. Ростик специально ради него вызвал тренера из хоккейного клуба (спасибо, что хоть не по тяжёлой атлетике), все будут ждать, что Серёжа покажет себя достойно, а он… он при всех ударит в грязь лицом. Одноклассники будут ржать, девчонки совсем за человека считать перестанут… И Макар, главное, всё это будет видеть. Гусь, конечно, знает, что Серёжа на самом деле слабак, и даже помог отмазку придумать, но… Одно дело умом знать, другое — наблюдать это позорище своими глазами. А что если после этого Гусев дружить с ним не захочет?

Серёжа вздохнул тяжело, перевернулся на другой бок, с тоской вспомнил как Макар разрисовывал ему спину и живот, как это было весело… Впрочем, веселье — это не совсем подходящее слово. Серёжа, конечно, хихикал и вопил, что ему щекотно, но смешно на самом деле ему не было. Было как-то радостно, возбуждающе… Да, именно, это было самое настоящее возбуждение! А ещё Серёжа никак не мог для себя решить — ему показалось, или у Гуся на самом деле стоял? Он чувствовал что-то твёрдое своей задницей, когда Макар начал рисовать ему сыпь на спине. Но, может, это было совсем не то, о чём он подумал, а, например, ключи от квартиры в кармане гусевских штанов? Зато в чём Серёжа был уверен точно, и от чего до сихпор краснел, вспоминая, так это в том, что у него самого стоял. И Гусев не мог этого не заметить. Потому что расписывать «под орех» Серёжин живот Макар решил почему-то, стоя на коленях. Серёжа стоял, задрав свою футболку, лицом к Макару, а тот, видимо для удобства, опустился перед ним на пол. Что там рисовал на нём Гусь, Сыроежкина и не интересовало вовсе — всё его внимание было сосредоточено на лице «художника». Серёжа, не отрываясь, смотрел на сосредоточенную, покрасневшую от усердия физиономию Гусева, на его растрёпанные медные волосы, блестящие серо-зелёные глаза, казавшиеся в полумраке гаража почти чёрными, длинные пушистые ресницы, тоже рыжие, в тон бровям, и на пересохшие алые губы, которые Макар периодически то облизывал, то просто кусал. И всё, о чём мог думать в этот момент Серёжа, так это о том, чтобы прижаться к ним своим членом, который почти болел от напряжения в тесных штанах.

Однако, всё же кое-что было для Серёжи сейчас поважнее странных фантазий. А именно, предстоящее завтра важное дело — натурально симулировать перед Ростиком и медсестрой болезнь. Для этой цели Сыроежкин несколько раз повторил про себя заранее придуманные им жалобы на самочувствие, проговорил последовательность действий — когда надо понюхать нашатырь, а когда задрать перед физруком футболку. Физкультурную майку он, кстати, переодел дома заранее, уже выключив свет и собираясь в кровать. Чтобы завтра утром в спешке не забыть это сделать — светить «сыпью» перед одноклассниками в раздевалке не хотелось. Пусть для всех сюрприз будет.

========== 4. Физкульт-привет! ==========

Утром Макар без предупреждения зашёл за Серёжей домой и лично сопроводил его в класс — чтоб у того и мысли не было сказаться больным по-настоящему или завернуть по пути в школу куда-нибудь не туда. И всю дорогу втирал Сыроежкину, чтобы он на всякий пожарный готовился к тому, что симуляция его не сработает, и на физкультуре надо будет выложиться по-максимому. Серёжа психовал, хватался за живот, имитируя внезапное несварение, намеренно спотыкался на лестнице в надежде подвернуть ногу и в результате до конца дня, а физкультура была последним уроком, ходил с Гусём за ручку. Потому что бдительный Макар решил исключить всякую возможность травм, которые Сыроега так и норовил получить, и для страховки (и собственного удовольствия) крепко держал Сыроежкина за руку.

— У тебя «корь», Сыроега, так что не выделывайся, — сказал Макар и, как бычка на заклание, повёл Серёжу на физру.

В раздевалке Сыроежкин снял школьный пиджак, и Макар увидел, что прямо под ним у Серёжи надета спортивная футболка. Это было несколько не то, на что рассчитывал Гусев, и дело тут даже не в традиционном «стриптизе» было. Хитрый план Макара грозил с треском провалиться.

— Чего ж ты прямо в майке ходил, Сыроежкин? — решил проверить свои опасения Гусев.

— Дык, чтоб «сыпь» заранее никто не просёк, — удивился недогадливости товарища Серёжа. — И вообще, я её берегу, чтоб не стёрлась. Вот, как вечером переоделся, так в этой футболке и хожу, — он считал, что поступил очень предусмотрительно, и странной реакции Гусева не понимал.

— Бляха муха! — схватился за голову Макар — он и подумать не мог, что со вчерашнего дня Серёжа ни разу хотя бы на свой живот не взглянет. Его, конечно, ещё с утра насторожило то, что Сыроежкин ни словом не обмолвился о проблемах с «сыпью», но чтобы настолько не соображать!

— Чё не так, Гусь? — занервничал ещё больше Сыроежкин.

— Всё так, пойдём в зал, — обречённо вздохнул Макар, даже «гуся» проигнорировал, и потянул Серёгу к выходу.

Вовка с Витьком были уже на месте и о чём-то трендели, расположившись рядом со шведской стенкой. Увидели Макара и конвоируемого им Сыроегу, оживились.

— Значит так, — начал Макар, прислонив Серёжу к стенке. Одной рукой обнял его за плечи, а другой стал похлопывать (или всё-таки поглаживать?) Сыроежкина по животу. — Если Ростик тебя заставит показывать, что ты умеешь, иди первым делом на перекладину. Подтянешься разочек, он сыпь увидит, и порядок, — Макар вытащил край Серёжиной футболки из спортивных трусов, в которые Сыроежкин по неосмотрительности её заправил, и потянул выше. Но вовремя опомнился, отпустил майку и стал опять поглаживать Серёжу по животу и груди. Серёжа стоял, как будто в прострации — то ли от действий Макара, то ли просто уже перепсиховал.

— Точно-точно, он заразы боится, — подтвердил гусевскую мысль Смирнов.

— А потом нюхай то, что я тебе дал, — напомнил Сыроежкину последовательность действий Корольков.

Серёжа очнулся и с готовностью продемонстрировал Королькову зажатую в кулаке ватку с нашатырём, а Макару и вовсе сунул её в нос, довольно при этом улыбаясь.

«Ой, Ростик его сейчас мордой по залу возить будет, а он играет со мной, чудик!» — прокашлявшись и отплевавшись, умилился Серёжиной беспечности Макар и тоже решил подыграть. Для собственного удовольствия.

— А ты всё-таки зря от растяжения отказался, — призывно двигая бровями, сказал Макар и заломил Серёжину руку с нашатырём за спину. — Верняк, — и, как бы в подтверждение серьёзности своих слов, согнул Сыроежкина пополам. Серёжа охнул и немного подался назад.

«Бля, у меня ж теперь встал из-за него!» — уже слишком поздно спохватился Гусев и попытался отстраниться от прижавшегося к его паху Сыроегиного зада. Но вместо этого резко качнул бёдрами вперёд. Вовка с Витьком молча переглянулись.

— Будешь сильно борзым — выебу, — попытался перевести всё в шутку Макар.

Корольков со Смирновым хихикнули, а Сыроежкин вывернулся из захвата и, небывалое дело — сам весь малиновый, буркнул:

— Себе растяжение устраивай. Верняк. И это я тебя… выебу. Вот.

Витёк с Вовкой заржали в голос, Макар тоже хмыкнул, а сам подумал: «А почему, собственно, нет?»

— Становись! Ровняйсь! Смирно! — нарушил идиллию сиплый голос физрука. Серёжа сразу погрустнел и пошёл вслед за Гусём строиться. Макар оглянулся на пригорюневшегося друга, споткнулся на ровном месте, чудом сохранив равновесие, ругнулся себе под нос и мысленно пожелал Серёге удачи.

Ростик с Васильевым с важным видом знатоков и ценителей рассматривали замершую по команде «Смирно!» шеренгу мальчиков.

«Как на невольничьем рынке, — усмехнулся про себя Макар, вспоминая известную картину из учебника по истории. — Добрый господин, не разлучайте нас с Сыроегой, умоляю!» — всё больше веселился Гусев… и Васильев «услышал» его мысли:

— Первый, что ли? — тренер с интересом посмотрел на Макара.

— Это Гусев. Сыроежкин стоит четвёртым, — поправил приятеля Ростик.

— А Гусев вроде ничего-о! — Васильев продолжал в упор разглядывать Макара.

«Сейчас в зубы будет смотреть и раздеться заставит», — подумал Макар, которому всё ещё было смешно, и сделал шаг из строя, чтоб его было лучше видно. И оскалился во все тридцать два. А что? Зубы у него хорошие.

— Встань в строй, Гусев! — строго скомандовал физрук.

Макар, который уже успел вжиться в роль невольника, печально вздохнул, опустил голову и вернулся на место.

— Не феноме-ен, — прокомментировал Васильеву Ростик.

«Не мудозвон!» — поправил его про себя Гусь.

— Сыроежкин! Ко мне! Начнём? — дал команду Серёже физрук. Тот вышел из строя и замер, растерянно оглядываясь на Макара. — Сейчас посмотришь, — обратился к тренеру Ростик. Васильев с сомнением оглядел Сыроежкина и приготовился смотреть, на что способен Ростиков протеже.

Ну, надо сказать, Боря не зря сегодня навестил своего кореша на работе — последний раз он так смеялся, когда с мамой в детстве в цирк ходил. Потому что мальчик, которого ему пытался всучить приятель, был малость не в себе.

Когда физрук чуть ли не пинками загнал Сыроежкина к турнику, тот с жалобным видом сказал: «А у меня — вот!..» и сунул в лицо ему какую-то гадость, отчего несчастного Ростика чуть не вывернуло прямо на маты. Потом Сыроежкин с большим трудом подтянулся один (!) раз, повис на перекладине как рыбина на леске и стал дёргаться и извиваться всем корпусом. Что он этим хотел показать, Васильев не понял, но выглядело всё очень забавно.

А вот Смирнов сразу сообразил в чём дело, занервничал и пошёл делиться переживаниями к Гусеву.

— Видишь, не задралась, — кивнул на Серёгу Витёк.

— Вижу, — мрачно согласился Макар.

Серёжа на нервной почве, когда пошёл на турник, заправил майку обратно в трусы. Естественно она и не задралась. Но Гусева беспокоило не это. Вместо того, чтобы направить все силы на выполнение упражнений, которые Серёга вполне мог осилить, этот олух пытался без участия рук продемонстрировать свою «сыпь» всем собравшимся. Конечно же, у него это не получалось.

— Пропал Сыроега, — сделал однозначный вывод Макар.

Тем временем физрук под смешки своего собутыльника Борьки и откровенный ржач учеников кое-как прочихался, подхватил Серёжу под филей и заставил его хотя бы перевернуться на перекладине. Этот номер удался Сыроежкину не в полной мере, в результате он просто повис на турнике, как бельё на верёвке. Увидел недоуменный взгляд своего учителя и захотел прояснить ему ситуацию. Для чего решил подойти к физруку поближе, но так, чтобы за задницу его никто больше не хватал. И не придумал ничего лучше, как забраться на турник ногами и пойти по нему как по канату, держась за потолочную балку.

Ростик, видя такое, до смерти перепугался, прикинул в уме, сколько ему накинут за разбившегося на уроке ученика, стал бегать под турником, пытаясь предугадать с какой стороны ловить этого придурка, и уговаривал его слезть.

Васильев неожиданно для себя подумал, что жаль, что он хоккеистов тренирует, а не гимнастов. Тогда бы за этого Сыроежкина он Валерьянычу целых две поллитры бы не пожалел.

Макар от таких Сыроегиных выкрутасов тоже струхнул, но невольно залюбовался стройной белокурой фигуркой под потолком: «Да какой ему нафиг хоккей, ему бы в этот, как его? О, в стриптиз! Во будет!» — перед глазами Гусева всплыли кадры из какого-то американского фильма, где танцовщица крутилась вокруг шеста, висела на нём в разных позах и при этом успевала снимать с себя одежду.

Серёжина настойчивость, однако, даром не прошла — до физрука он всё-таки «достучался» — оседлал его плечи верхом и начал рассказывать про свои «болячки». Только Ростик его не слушал — раз уж ребёнок в безопасности, его больше волновало как сохранить лицо перед Борькой. И он сам с не менее глупым, чем у Серёжи видом начал втирать Васильеву, что на Сыроежкина просто временное затмение нашло, а сейчас уже всё в порядке с ним. Но Боря почему-то не верил и вытирал слезящиеся от смеха глаза — Валерианыч вещал всё это с сидящим у него на шее пацаном, который сам в это время что-то бубнил на ухо физруку.

Поняв, что словами делу не поможешь, физрук решил действовать. Для чего так же, в режиме лошадки, отнёс Серёжу на брусья. Водрузил его на снаряд и стал перечислять упражнения, которые Сыроежкин должен был выполнить. Но Серёжа, не переставая бормотать, что он не может, застыл на брусьях в раскоряку, а потом просто рухнул вниз на маты как мешок с картошкой.

А в следующую секунду Макар ощутил острый приступ ревности и едва не сорвался к Сыроеге — закрывать этого чокнутого собой. Потому что Серёжа, словно падшая женщина, лёжа в непристойной позе, одной рукой задрал себе майку по шею, другой зачем-то приспустил трусы.

— Ну я же говорю, у меня — вот! — с искренним возмущением продемонстрировал физруку свой голый живот Серёжа. Потом глянул на него сам, ойкнул и поспешил прикрыться.

— Это ещё что за хулиганство?! — строго спросил Ростик, пытаясь не обращать внимания на истерику класса и беспардонный ржач Борисыча. Потому что весь живот у Серёжи был в сине-зелёных разводах.

Расчёт у Макара был простой. В полумраке Серёгиного гаража он, пользуясь тем, что Вовка с Витьком были заняты больше лапаньем Сыроежкина, чем контролем за тем, что делает сам Гусев, Майка просто стеснялась смотреть на эту порнографию, а Серёжа откровенно пялился на его, Макара, физиономию, наставил поверх «нормальной», розово-бордовой сыпи сколько мог много синих и зелёных точек. Гусев был искренне уверен, что Серёжа, переодеваясь перед сном, обнаружит это безобразие, смоет краску и на следующий день будет просто вынужден добросовестно демонстрировать перед тренером свои способности. Макар был морально готов выслушать потоки обвинений в свой адрес за плохой грим, но отступать Серёге было бы уже некуда. Кто ж знал, что Сыроежкин переоденет футболку перед сном в темноте и, соответственно, своей сыпи не увидит ни дома, ни в школе до физкультуры? План Макара с треском провалился.

— Ты чем его расписал? — недоумевал подошедший к Гусеву Корольков.

— Откуда я знал?! В темноте красным казалось, — нагло соврал Макар. Правда, расстроен он был при этом совершенно искренне, и ребята ему поверили.

Серёжа встал, с таким же непонимающим видом снова задрал свою футболку, вызвав у Макара очередной приступ жгучего стыда и за него, и за себя, покрутился вокруг своей оси, тщетно пытаясь разглядеть собственную спину, получил от физрука указание идти в душ и напутственный шлепок по мягкому месту («Чего они все свои руки к Сыроегиной жопе тянут?!» — скрипнул зубами Гусь) и побежал в раздевалку.

***

После своих пяти минут позора на физкультуре Серёжа был в таком шоке, что пулей вылетел из зала. И даже не сообразил рассердиться на Гуся, устроившего ему такую подлянку с «сыпью». Какое там! Он не удивился, встретив в коридоре поджидавшую его Майку… с Электроником! Про своего двойника за всеми этими событиями Серёжа уж и забыл, но Электроник сам выразил горячее желание помочь Серёже исправить его щекотливое положение, переоделся в спортивную форму Сыроежкина, всучил ему лохматую псину, с которой не пойми как прошёл на территорию школы, и пошёл в зал поражать Борис Борисыча своими незаурядными физическими данными.

«Всё-таки не совсем бессовестный этот «робот», раз вернулся. Даже пообещал не уходить больше, — думал Серёжа, шагая по школьному коридору с эрделем на поводке. — Майка куда-то пропала, ну и ладно. Потом её поблагодарю за то, что Эла нашла. А куда ж мне псину-то девать? Через вахту идти стрёмно», — озадачился Серёжа, потом увидел открытое окно на первом этаже и, молясь про себя, чтобы пёс не вздумал гавкнуть, вылез вместе со своим четвероногим спутником на улицу.

Немного придя в себя и успокоившись, Серёжа стал думать, чем же ему грозит новая встреча с двойником. Эл — парень странный, но всем нравится. И в принципе, они могут втроём дружить — он, Гусь и Электроник. Ну, и Вовка с Витьком — эти кадры за Макаром, как цыплята за курицей ходят. «Точнее, как гусята за гусыней!» — хихикнул Сыроежкин, представляя себе Макара, вальяжно вышагивающего по улице, и семенящих за ним гавриков — Королькова, Смирнова… и Чижикова. «Хотя этот теперь от Эла не отлипнет — к гадалке не ходи!» — подытожил довольный Серёжа. А потом немного приуныл — Майка всё ж таки запала на Элека, а не на него, Серёжу. Обидно. «Зато за мной, вон, Кукушкина бегает. Она даже покрасивее Светловой будет. Но лучше б всё-таки Светлова — от Колбасы хер знаешь чего ожидать. Стрёмная девка», — Сыроежкин вспомнил как она Гусю чуть все патлы его рыжие не повыдергала, и вздрогнул — нафиг, нафиг таких поклонниц.

***

Не зря Серёжа опасался Зои — она действительно была на него обижена и при случае желала отыграться. Не столько даже за дурацкий рисунок, который иначе как форменным издевательством назвать было нельзя, сколько за полное равнодушие и пренебрежение к её, Зои, чувствам. Плевать хотел Сыроежкин на Кукушкину и даже не пытался это скрыть.

Зоя чувствовала себя препаршиво — сколько ни крутилась она перед зеркалом — никаких изъянов в своей внешности не находила. И училась хорошо, и в кружке «Золотое шитьё» в Доме пионеров занималась. Но всю её такую распрекрасную Серёжа Сыроежкин и знать не хотел. А она, сколько ни старалась обратить на себя его внимание, сколько ни пыталась его потом с горя забыть — ни то, ни другое у неё не получалось абсолютно. Немного легче ей было только несколько дней назад — с Серёжей тогда явно что-то произошло, и он сам на себя не походил. Зоя подумала даже, может, и прошла вся её влюблённость? Такой весь из себя правильный Сергей не внушал ей абсолютно никаких чувств, даже несмотря на то, что внезапно начал проявлять к Кукушкиной дружелюбие и некое подобие романтического интереса. Но всё хорошее быстро кончается, Сыроежкин стал опять прежним милым раздолбаем, Зоя вспомнила про свою любовь и принялась страдать по-новой. И даже с большей силой — потому что Сыроежкин не отходил ни на шаг от Гусева, который только и делал, что демонстрировал всем какие они теперь с Сыроегой дружбаны, да ещё какая-то белобрысая всё время рядом с Серёжей крутилась.

«Всё время из-за этого Сыроежкина мучаюсь! — вздыхала Зоя, бродя по опустевшим школьным коридорам. — Вот бы и ему тоже досталось», — не успела она как следует обдумать, какую небесную кару призвать на голову равнодушного возлюбленного, как в дальней части коридора послышались чьи-то шаги и специфический цокот.

— А-ах! — едва успела прикрыть рукой рот Кукушкина, выглянув из-за угла: из раздевалки спортивного зала шёл Серёжа, в школьной форме и… с собакой! — Физру прогуливает, да ещё собаку в школу притащил! Ну, Сыроежкин, — шептала себе под нос Кукушкина, организовав ненавязчивое преследование. — И в окно выскочил! Вот возьму и всё Ростику расскажу, хватит терпеть несправедливость — а то вечно этому Серёженьке всё с рук сходит, — сказала себе Зоя и решительно направилась к спортивному залу.

Приоткрыв немного дверь, Зойка поняла, что либо у неё галлюцинации начались, либо вокруг творится какая-то неведомая фигня, в которую её специально не посвящают — в зале был Сыроежкин. Стоял как ни в чём не бывало, в спортивной форме, и Гусь при нём, привычно держит за руку. Оба болтают с каким-то левым мужиком, и Корольков со Смирновым рядом крутятся. Мистика прямо!

— Ты чего, Кукушкина, заглядываешь? Почему не в зале? — как чёрт из коробочки выскочил навстречу Зойке физрук.

— А я освобождённая, — растерялась от такого наезда Кукушкина. — А он… выпрыгнул в окно… — уже сильно сомневаясь в своих словах доложила Зоя.

— Кто он? — не понял физрук.

— Сыроежкин…

Ростик странно посмотрел на неё, потом глянул в зал, ещё раз посмотрел на Зою, уже с жалостью, и сказал:

— Тебе, Кукушкина, спортом заниматься надо. Ты это учти, — и скрылся в спортивном зале, оставив недоумевающую Зою одну ломать голову над странным раздвоением Серёжи Сыроежкина.

***

А вот у Макара ни на секунду сомнения не возникло, он сразу понял, кто вернулся в спортивный зал из раздевалки. И, наверное, больше всех был рад возвращению Серёгиного двойника. Элек вошёл, встал по стойке смирно и сказал: «Я готов», бросив едва заметный взгляд почему-то в сторону шеренги девочек.

И дальше, совершенно не стесняясь, показал себя, что называется, во всей красе. И со штангой поупражнялся, и на турнике покрутился, и на брусьях свои способности продемонстрировал. Борисыч был и вправду впечатлён, а Ростик прямо-таки от счастья светился.

— Ты откуда, Эл? — шепнул ему на ухо Макар, когда представление закончилось. И на всякий случай крепко схватил «робота» за руку. А то вдруг опять убежать вздумает.

— Меня Майя нашла, сказала, у Серёжи проблемы из-за меня, — просто ответил Элек. Попытки отстраниться не сделал. — И я решил, что надо ему помочь, всё-таки Серёжа мне не чужой. Без него меня бы не было. Макар, а где Зоя? Её нет на физкультуре. Она здорова? — ни с того ни с сего перевёл разговор Эл.

— Фу ты! — фыркнул Макар, подивившись про себя странным вкусам «андроида». — Сдалась тебе эта Колбаса! Прости, Кукушкина. Вон, Светлову бери — классная девка, и на тебя запала.

— Не могу — она Серёжина подруга, — ответил Элек, вызвав глухое рычание своего собеседника. — И потом, мне нравится Зоя…

Дальше договорить им не дали, обоих подозвал к себе Васильев и стал расписывать преимущества занятий в своём хоккейном клубе.

— Наших игроков не раз приглашали выступать за городскую сборную, — многозначительно закончил своё повествование Борис Борисыч, вызвав азартный блеск в глазах у Гусева. Электроник как стоял с каменным лицом, так и остался.

Домой возвращались чуть ли не всем классом плюс Майка и Чиж, опять полувменяемый от восторга по причине близости к своему кумиру. И Макар рядом с Элом уже не чувствовал себя несчастным и потерянным, ведь Серёга на месте, никуда не пропал, и скоро он его увидит. А Эл, конечно, стукнутый малость, но всё равно — клёвый чувак и очень ему, Макару то есть, полезный. Потом, отделавшись по дороге от лишних глаз и ушей, привычная тёплая компания завалилась к Сыроежкину в гараж.

— Привет, Сыроега! У нас есть реальный шанс попасть в сборную по хоккею. Нас в «Интеграл» взяли! — поспешил обрадовать друга Макар и похлопал Серёжу по лодыжке, соблазнительно выглядывающей из-под края штанины его брюк — Сыроежкин сидел на краю своих антресолей, согнув ноги, и чего-то сосредоточенно писал в тетради. Рядом примостился крупный и ужасно обросший эрдельтерьер и подозрительно зыркал на присутствующих.

— Вас-то взяли, — обиженно буркнул Серёжа, — а я в душе сидел, — он шмыгнул носом и отвернулся от Макара.

— Ты чего? — Гусев моментально расстроился сам и тут же начал лихорадочно соображать как бы Сыроегу утешить.

— Всё ведь здорово получилось… — удивился такой реакции товарища Вовка.

— Здорово?! — не скрывая горького сарказма, переспросил Сыроежкин. Спрыгнул вниз, стащил за собой пса и вручил поводок Элеку. Потом вытащил из кармана сложенный вчетверо тетрадный листок: «справку», которую выдал своему двойнику, чтобы тот с чистой совестью мог заменять его в школе и дома. — Знаешь, что? Не надо меня больше заменять, — с виноватым видом обратился к Электронику Серёжа. — Мне… самому надо стать… человеком. Только не обижайся, пожалуйста!

— Не убегай, нам всем очень нужна твоя помощь, — состроив бровки домиком, не преминула встрять Светлова, вызвав тем самым довольную ухмылку у Гуся: «Да, да, Майя! Эл — такой классный парень, не упусти его!»

— Не убегу, — серьёзно сказал Электроник. — Я понял — нельзя стать человеком за другого. Мне ведь тоже нужно сделать что-то своё. А иначе профессор Громов никогда не поверит в меня, — вздохнул Эл, потрепал по загривку пса и вернул справку Серёже.

Серёжа хотел было порвать свидетельство своей слабости и малодушия на мелкие клочки, да Корольков не дал — сказал, типа, для истории сохраню.

«Самое главное, — думал Макар уже вечером перед сном, — что Сыроега против хоккея ничего не имеет. Будем вместе заниматься. И это классно!».

В общем и целом, всё складывалось пока неплохо — Сыроежкин при Макаре, Эл влился в их тусовку как родной, вокруг него Светлова вьётся как муха над вареньем, и вторая муха — Чижиков — тот в школе не отстаёт. А Кукушку Серёга и сам не замечает.

Гусев достал из своего тайника «Старт», вздохнул мечтательно, едва касаясь, провёл пальцами по губам изображения и отложил журнал в сторону — Серёга с той поры подрос, почти два года прошло всё-таки. Надо бы новую фотографию Сыроежкина как-то заиметь. Попросить, что ли? Вроде неудобно… Может, Эл поможет? И Макар решил на следующий день поговорить с Электроником.

После первой их тренировки в «Интеграле», оба они, что Сыроежкин, что Гусев, возвращались домой еле волоча ноги. И с ужасом представляли себе, что же будет завтра, когда мышцы будут болеть так, словно их поливают кислотой и жгут огнём одновременно. Лифты опять не работали и тащиться на свой этаж друзьям предстояло пешком.

— Всё, не могу больше, — выдохнул Серёжа и бросил свою спортивную сумку прямо посреди лестничного марша. И сам сел на ступеньки.

— Сыроега, не дури, ну, — Макар тоже поставил сумку на пол, опустился рядом и обнял товарища за плечи. — Всего три этажа осталось, и дома будем. Придёшь — сразу ляжешь.

— Сил нет, и вообще, хоккей — это не моё, — проныл Сыроежкин, положил голову Макару на плечо и сладко зевнул.

Гусев не удержался, зарылся всей пятернёй в Серёжины волосы, а потом и вовсе прижался к белобрысой макушке губами. И почти сразу же отстранился — это переходило всякие границы, и Макару стало страшно — Сыроега, конечно, большим умом не блещет, но догадаться о Гусевских чувствах может. И если он их не примет, а это практически сто процентов будет так, то как в таком случае жить дальше, Макар не знает.

— Мы этого хоккея ещё и не видели толком, Сыроега, — Гусев поспешил переключить внимание Сыроежкина на насущные проблемы. — Сегодня вообще одна ОФП была. А лёд — это ж совсем другое, слышь? — он легонько тряхнул Серёжу, но тот только улыбнулся, даже глаза открыть не подумал.

— До льда когда ещё дойдёт… — опять зевнул пригревшийся на Макаровом плече Сыроежкин. — А уж до настоящей игры!.. Я ж до этого момента не дотяну, сдуюсь… Я не такой как ты, Гусь…

— Да поХоди ты пасовать, СерёХа, — занервничал Макар. — У «Интеграла» через две недели товарищеский матч с «Альбатросом». Если бы тебя на лёд выпустили, ты б остался?

— Ну, так-то, конечно, две недели ради этого я бы потерпел, — Серёжа выпрямился и недоверчиво посмотрел на друга. — Только кто ж новичка вроде меня играть поставит?

— Всё может быть, Сыроега, — Гусев с нажимом провёл рукой по Серёжиному плечу, — ты для Васильева «феномен», помни.

— Забудешь тут, — разом приуныл Сыроежкин. Потом взял себя в руки, поднялся тяжело и сказал: — Ладно, надо до квартиры двигать, а то прямо тут заснём.

Гусь, само собой, был бы рад поспать вместе с Серёгой где угодно, хоть на лестнице в подъезде, но послушно встал, подхватил обе сумки, потому что Сыроежкин того и гляди споткнётся и растянется прямо на ступеньках, и тоже пошёл, по пути обдумывая очередной свой план по приобщению Серёжи к спорту.

Проводив соседа до дверей, Макар закинул свою сумку домой, сварганил себе огромный бутерброд с колбасой из половины городского, глотнул кефира и сказал родителям, что так притомился, что ему просто необходимо проветриться. И, жуя на ходу свой «ужин», отправился прямиком… в гараж семьи Сыроежкиных. Потому что именно там, перейдя полностью на нелегальное положение, обитал теперь Электроник.

— Привет, Электроник! — поздоровался Макар с Серёгиным «квартирантом» и сразу же, под конвоем любопытного эрделя протопал дальше, к раскладушке, которая своим видом манила усталое гусевские тело просто неодолимо.

— Здравствуй, Макар, — сказал Эл, присел на стул рядом и стал собирать со стола листы бумаги с какими-то рисунками. — Зачем ты пришёл?

— Тебя проведать, чтоб не заскучал здесь один, — уклончиво ответил Макар и куснул свой бутер, поймав заинтересованный взгляд Эла.

— Мне не скучно, — пожал плечами Электроник. — Я тут немного порядок навожу, чиню, что не исправно. Рисую вот… — Элек кивнул на стопку сложенных листов А4. — К тому же, — Эл посмотрел на пса, усиленно нюхающего воздух рядом с Макаровой булкой, — я не один. Со мной Рэсси.

— Где ты его взял, Эл? — Макар, всё собирался с духом, чтобы перейти к интересующему его вопросу и пока отвлекался на всякую ерунду.

— Я… я его сделал. Сам. Он тоже киборг.

— О как! — Макар сначала хотел сказать этому чудику всё, что он думает по поводу робопсов, пускающих слюни на чужую колбасу, но потом подумал, что Эл ему нужен, и вступать в пререкания сейчас не время. И поймал ещё один взгляд, брошенный на свой бутерброд. На этот раз снова от хозяина собачки. Кусок застрял у Макара поперёк горла. — Эл, тебя Сыроега-то кормит?

— Да, — удивился вопросу Эл. — Но мне не очень нужна еда…

— Да-да, я знаю, аккумуляторы, запасы белка и всё такое, — не дал договорить «киборгу» Гусев. — Слушай, будь другом, Эл, доешь, а? — Макар состроил максимально честную физиономию и протянул бутерброд Электронику. — А то я не рассчитал от жадности, много сделал, теперь не лезет. Не выбрасывать же продукты питания.

Элек вздрогнул, немного испуганно посмотрел на Гусева, сказал: «Спасибо», взял батон и начал есть, предварительно вынув из него всю колбасу и скормив её псу.

— А чего ты рисуешь, Эл? — опять не то что надо спросил Макар, когда Элек уже покончил с едой. Перейти к главной теме Гусев всё ещё не решался — вдруг Электроник поймёт, зачем на самом деле ему нужна Серёгина фотография?

— Посмотри, если хочешь, — Элек протянул Гусю стопку листов со стола.

Макар взял рисунки в руки, да так и ахнул. «Ах» в его исполнении звучал примерно так: «Бляха муха! Да это ж Колбаса!»

— Макар, пожалуйста, я ведь просил, — строго поправил его Эл.

— Извиняй, забылся, — тут же исправился Гусев.

На всех пяти рисунках была Зоя Кукушкина. И вот эти портреты точно пришлись бы ей по вкусу — она была изображена на них в полный рост, по пояс, сидя, стоя, одна голова… Все картины, а по-другому и не скажешь, были выполнены в академическом стиле с поразительной точностью, а главное, Элеку удалось уловить Зойкину мимику, присущий только ей взгляд, её обычное выражение лица. Макар был так поражён этими работами, что не задумываясь выпалил:

— А Сыроегу так можешь? — и только потом сообразил, что сказал. Но было уже поздно.

— Могу, — просто сказал Электроник. — Как ты хочешь, чтобы я его нарисовал?

— Так, — Макар уверенно ткнул пальцем на рисунок, где была изображена Зойкина физиономия крупным планом. — Если тебе не трудно, конечно. И это… — немного замялся Гусь. — Пусть он улыбается… ну… как он это умеет… по-особенному. Не знаю, в общем, — покраснел Макар и отвернулся. Одно утешало его: Эл — парень как не от мира сего, авось не догадается, что к чему там у Гуся.

— Хорошо, я тебя понял, — спокойно ответил Электроник. — Мне понадобится где-то час-полтора. Пока можешь поспать, я вижу, ты совсем устал после тренировки.

Ровно через полтора часа Макар шёл домой, прижимал к груди папку с готовым рисунком и счастливо улыбался. У Электроника, кем бы он ни был на самом деле, был талант. Самый настоящий! Ему удалось точно передать Серёжино лицо, его тёплую озорную улыбку, от которой у Гусева начинала кружиться голова и подкашивались колени, и взгляд, который Макар всегда ловил на себе с особым удовольствием. Даже лучше иной фотографии. Чего ещё желать?

На следующее утро Гусев встал заблаговременно, обшарил холодильник и шкафчики на кухне, собрал Элу и его собаченции внушительную передачку и заскочил в Серёгин гараж. Выслушал от ошарашенного таким вниманием Эла благодарности и виноватую просьбу больше так не беспокоиться из-за них с Рэсси и пошёл за Серёжей.

Сыроежкин естественно проспал, собираясь, натыкался на все углы, охал и стонал, каждый раз вгоняя этим поторапливающего его Макара в краску, и вообще, передвигался с трудом. У Гусева тоже болели мышцы, но он старался не обращать на это внимания, а заодно порадовался, что, наплевав на собственное неважное самочувствие, сходил-таки и снабдил Эла едой. Потому что рассчитывать на Сыроежкина в этом вопросе было нельзя.

— Ты, Сыроега, чего своего «робота» не кормишь? — строго спросил Серёжу Макар, забрав себе его школьную сумку, которую тот умудрился третий раз за последние пять минут выпустить из рук. И закинул себе на шею его руку, потому что Серёга споткнулся на ровном месте и, если бы Гусь не успел среагировать, пропахал бы носом асфальт.

— Он же робот, — не понял претензии Сыроежкин. — Эл почти не ест — он мне сам так сказал.

— Сам сказал! — передразнил друга Макар. — Какой он нахрен робот, Сыроега? Головой-то думай!

— А разве не робот? — скептически переспросил Витёк. Они с Вовкой уже успели присоединиться к приятелям, а вот Чижа к общей радости видно не было. — Ты сам-то вспомни, какие он успехи в школе демонстрировал. Может так человек по-твоему?

— А его физические показатели! — поддержал друга Корольков. — Мы все видели, как бегает Электроник и как он штангу поднимает тоже. Оба этих факта говорят не в пользу твоей теории, Макар.

— И вы туда же! — обречённо закатил глаза Гусь. — Вы его хоть трогали, умники?

— Н-нет… — в один голос ответили Вовка с Витьком.

— Да-а, — сказал Серёжа. — Но я как-то на это внимания не обращал. А что?

— А то. Что он мягкий, тёплый. Дышит воздухом, краснеет-бледнеет, кожа у него мурашками покрывается, когда холодно. Губы облизывает, значит слюна есть. И пахнет он как человек.

— А ты его, типа, нюхал? — усомнился Корольков.

— Представь себе! — заявил Гусев.

— Хм. Не знаю, — не поверил Вова. — Откуда ж у него по-твоему такие способности?

Дальше Макар как ни пытался, а переубедить своих друзей, что Элек просто вундеркинд, а никакой не робот, не смог. «Малышня, чего с них взять? — смирился в итоге со своим поражением Гусь, вспомнив, что сам он старше друзей на два года. — Хочется им в сказки верить — флаг в руки, барабан на шею. Главное, что Сыроега Эла кормить обещался».

***

Следующие две недели прошли для Серёжи в какой-то бесконечной суете. Он с трудом занимался на уроках, стараясь хоть как-то соответствовать той высокой планке, которую установил для него двойник, всеми силами пытался отбрыкаться от назойливых учителей, считавших своим долгом под конец учебного года впихнуть Сыроежкина в какую-нибудь внеурочную деятельность для особо одаренных, и худо-бедно выполнял текущие домашние задания. Но самое ужасное, что вот этот вот всё приходилось совмещать с тренировками в «Интеграле», которые сами по себе выжимали из Серёжи все соки.

Каждый раз, возвращаясь домой после хоккея, Серёжа буквально висел на Гусеве и ныл, что больше он туда не пойдёт ни за какие коврижки и гори оно всё синим пламенем. Макар обзывал его девчонкой, слабаком и хилятиком, Серёжа «на слабо» не вёлся и безропотно соглашался со всеми нелицеприятными характеристиками. Гусев в итоге начинал его просто упрашивать сходить хотя бы ещё раз. Тут Серёжа не выдерживал и сдавался. С одной стороны, потому что смотреть на обычно такого крутого и самоуверенного Гуся, который вместо того, чтобы давить, смиренно просит, ласково уговаривает и при этом вкрадчиво заглядывает Серёже в глаза, было до жути приятно. С другой — тренировки — это легальный повод отмазаться от всяческих конкурсов, олимпиад и тому подобной лабуды, которую норовила навесить на лучшего ученика школьная администрация.

Так Серёже удалось благополучно избежать прослушивания у какого-то актера, с которым договорился их литератор и по совместительству руководитель литературного кружка, не рисовать кучу рисунков для учительницы по ИЗО и вообще не ходить на репетиции школьного хора, куда его непременно хотела заполучить музычка.

Но в пятницу Серёжина удача видимо кончилась. Потому что на первой же переменке его выловил сам физрук.

— Сыроежкин, постой, — крепко ухватил за руку пробегавшего мимо Серёжу Валерьяныч. — К матчу готов?

— Мы же с Гусевым запасные, — не понял юмора Серёжа.

— На счёт Гусева не знаю, на счёт тебя я договорился, — «обрадовал» Сыроежкина физрук. — Не беспокойся, тебя обязательно выпустят. Так что завтра твоя первая настоящая игра. М-меня… можешь не благодарить, — подавив усилием воли слабые угрызения совести, заявил Ростик, хлопнул Серёжу по плечу и с достоинством двинулся в сторону спортивного зала.

А дело было в том, что позавчера вечером, когда последние занимающиеся в секции тяжёлой атлетики спортсмены покинули зал, в каморку к Ростиславу Валериановичу постучался Макар Гусев. И в течение следующих пятнадцати минут рассказал слезливую историю о том, как его лучший друг Серёжа Сыроежкин совсем потерял мотивацию к тренировкам и не сегодня-завтра бросит хоккей к едрене фене. А лично Макару очень хотелось бы и дальше тренироваться вместе с Серёжей, поэтому он очень просит уважаемого Ростислава Валериановича поговорить с Борисом Борисовичем, чтобы тот хоть раз выпустил Сыроежкина на лёд во время предстоящего товарищеского матча с «Альбатросом». Так как этот шаг несомненно придаст уверенности Серёже и не даст ему совершить самую большую ошибку в жизни — бросить спорт. А для того, чтобы переговоры с Васильевым шли веселее, у Макара специальный реквизит имеется — с этими словами Гусев поставил физруку на стол бутылку Пшеничной и сразу же откланялся.

Ещё с полчаса после ухода Гусева, Ростик крутил в руках бутылку, хмыкал и думал, что, конечно, брать взятку от ученика, да ещё таким предметом, не очень педагогично, но… Гусев ведь просит не за себя, да и не школьных отметок, в конце концов, дело касается. Так почему бы в таком случае не помочь хорошим людям?

Сыроежкин обо всей этой закулисной деятельности, которую развёл ради его блага Гусь, ни сном ни духом не ведал, и для него известие, что завтра он будет играть, стало настоящим сюрпризом. А вот хорошим или плохим — он пока решить не мог. На лёд ему, конечно, выйти хотелось, но позориться при всех Серёжа очень не любил — играл пока он просто скверно.

А тут ещё Таратар пристал со своими задачками — у него олимпиада, видите ли. Правда, он в отличие от остальных преподавателей, в своих учениках прежде всего людей видел, а не инструмент для достижения высоких показателей педагогического процесса. Поэтому заметив, что Серёжа, чуть ли не в полуобморочном состоянии находится, не на шутку обеспокоился, смекнул, что дело не иначе как в повышенной учебной нагрузке, свалившейся на несчастного Сыроежкина, и решил во что бы то ни стало мальчика спасти. В первую очередь от хоккея.

— Макар, ну ты же видишь, в каком он состоянии! Повлияй на него, отговори от этой затеи. Подумать только две недели всего занимаетесь, а его уже играть выпускают! Такой ответственный матч… О чем только тренер думает? — Чуть ли не со слезами на глазах умолял Гусева математик.

— Да не такой уж ответственный, просто товарищеская встреча, — нехотя возразил Таратару Макар.

Когда после уроков Семён Николаевич попросил его ненадолго задержаться для серьёзного разговора, Гусев сразу понял, что речь пойдёт о Серёге, и что ничего хорошего Таратар ему не сообщит. Так и вышло. Впрочем, настроение Гусю уже до этого успел испортить сам Сыроежкин, устроив на большой перемене настоящую истерику. Заявил, что играть наравне с остальными он не может, подвести никого не хочет, и что если он облажается, тогда точно всё бросит — спорт это не его, и давно следовало это понять, а не пытаться очередной раз что-то там себе доказать. Всё равно его из хоккея скоро выпрут, как из лёгкой атлетики в своё время. И нечего зря позориться. В общем, играть он не будет и точка. И к «Интегралу» даже близко не подойдёт.

Макар после такого демарша с Серёгиной стороны готов был волосы на себе рвать — он ведь сам у него эту панику и спровоцировал. Хотел как лучше, называется. Который раз уже все попытки Гусева приобщить Серёгу к спорту заканчиваются полным провалом. То с сыпью этой, то сейчас… Но тогда хоть Эл помог…

«Эл, точно! — осенило наконец Макара. — У этого должно получиться, вот уж кто настоящий феномен!» — придумав свой очередной хитрый план, Гусев немного повеселел, и даже заверил математика, что зуб даёт, с Серёгой всё в порядке будет. Они что-нибудь придумают.

Семён Николаевич отнёсся к заверениям Макара скептически, но больше ему надеяться было не на кого — Серёжа его слушать не стал, а для Васильева математик вообще ни авторитет ни разу.

***

— Ты не паникуй, Серёга, всё путём будет! — Гусев сразу притянул к себе за плечи ожидавшего его у школьного крыльца Сыроежкина, ещё больше растрепал и без того лохматую Серёгину голову и по дороге стал излагать план действий. — Тебе не придётся хоккей бросать, и «Интеграл» завтра ты не подведёшь.

— Интересно, как это? — недоверчиво покосился на друга Серёжа. — Я до сих пор на уровне дворовой компании играю, и за полдня тут вряд ли что поменяется.

— А ты и не будешь завтра играть — вместо тебя на лёд Эл выйдет! — обнадёжил товарища Макар.

— С дуба рухнул? Эл меня теперь заменять не будет, не-е, — замотал головой Сыроежкин. — Я ж его сам попросил, помнишь? Он теперь самостоятельный, сам чего-то в жизни добиться хочет, профессору своему доказать…

— Ага, такой самостоятельный, что живёт в твоём гараже, носит твою одежду и ест твою еду, — возразил Гусев. — Он тебе в некотором смысле должен.

— Нет, если я ему об этом только заикнусь — убежит как пить дать, — испугался Серёжа. Он с некоторых пор Электронику симпатизировал и даже за него беспокоился.

class="book">— Хм, — почесал затылок Гусев, — этого, конечно, нельзя допустить, что б он опять в бега подался. Он нам нужен, да и жалко его, — задумался Макар. — Кто знает, что у него за жизнь раньше была, раз он чуть что убежать норовит. Может, с ним обращались плохо.

— Он — робот, Макар. Его создали недавно, — Сыроежкин с укором посмотрел на Гусева. — Я сам сначала сомневался, но ты же видишь, какие он вещи творит. Так что Электроник — киборг.

— Ладно, пусть будет киборг, — устал спорить с упрямым Сыроегой Макар. — И мы этого киборга убедим тебе помочь. Все вместе постараемся, — подмигнул Серёже Гусев и легонько боднул его головой в лоб — в том, что Электроник — человек, и ничто человеческое ему не чуждо, в том числе и самолюбие, он ни секунды не сомневался. — А сейчас давай думать, как его уговаривать будем.

========== 5. Трус не играет в хоккей! ==========

Электроник молча стоял у стеночки, заложив руки за спину, и в общем балагане не участвовал. Он думал. Хорошо, конечно, что он теперь не один — у него столько друзей, и даже собственный пёс есть, пусть и киборг. Но всё это, тем не менее, нисколечко не делает Электроника человеком. Он по-прежнему робот, машина, хоть и с частично биологическим механизмом. А значит, кроме своего создателя, профессора Громова, никому по большому счету не нужен. Если Электроник допустит ошибку, что-то сделает не так, люди от него попросту избавятся. Например, выбросят на помойку. И он в таком случае даже не будет сопротивляться — машина, не приносящая пользы, должна быть утилизирована. Профессор, правда, очень расстроится, но что поделать — иногда и маститые учёные ошибаются и создают нечто совершенно никчёмное. Однако ж, такой сценарий развития событий Электроника категорически не устраивал — он всё ещё надеялся стать человеком, продолжать дружить со всеми этими ребятами, добиться наконец внимания Зои и с чистой совестью и высоко поднятой головой вернуться к профессору. Но для этого нужно было сделать что-нибудь значительное, что-нибудь своё… Только вот что? Ответа на этот вопрос Электроник не находил.

Элек сунул руку карман, покрутил там не понятно откуда взявшийся коричневый косметический карандаш, взглянул на ребят, ломающих головы над Серёжиной проблемой, и опять ушёл в себя.

***

Вечером в гараже, как и планировалось, собралась вся честная компания, и Макар старался вовсю, изображая крайнюю степень беспокойства по поводу завтрашнего хоккейного матча. Серёжа ему подыгрывал, и, надо сказать, паниковать у Сыроежкина получалось очень убедительно. То ли потому, что он в этом спектакле был самым заинтересованным лицом, то ли потому что Серёжа просто по жизни паникёр.

— Да он периода не выстоит, — хлопнул по столу рукой Гусев, перекрикивая общий галдёж. — Я этих «альбатросов» видел. Точно говорю! Подведёт команду!

— Да? Ты за математику тоже боялся, а он не подвёл, верно? — улыбнулась Светлова, в очередной раз чуть не спровоцировав со стороны Макара приступ агрессии в свой адрес. Причём здесь математика? Там и Серёги-то не было.

И вообще, на чьей эта Майка стороне?

— Ха! Там же Эл помогал, а в хоккее разве поможешь? — вернул белобрысую к реальности Смирнов.

— Вот я и говорю! — стоял на своём Гусев. — Электрон должен играть! Ведь сами понимаете — для Сыроеги это первая настоящая игра — покажет себя плохо, как потом к нему в команде отнесутся? — Серёжа при этих словах только горького вздохнул. Остальные тоже ему посочувствовали, но тот, ради кого затевалось всё представление, не отреагировал никак.

— Слушай, Эл! — обратился напрямую к «роботу» Корольков. — А может быть, действительно, выручишь? Последний раз!

Электроник отделился наконец от стенки, оглядел ещё раз собравшихся и серьёзно сказал:

— Нет. Мы же приняли решение — я не должен больше заменять Сергея.

— Э! Всё! Пропала Серёгина спортивная карьера. И сборной ему не видать, — драматично махнул рукой Макар и плюхнулся на ступеньку лестницы.

— Слушай, Серёга, придумай что-нибудь, — хлопнул Сыроежкина по плечу Витёк. Серёжа только раздосадованно мотнул головой. — Ты же голова у нас, всегда чего-нибудь придумываешь.

— Ну, что я могу?

— Чего-нибудь…

— Эх! — Сыроежкин собрался с духом и решил использовать последний, заготовленный ими с Макаром аргумент. — Подожди-ка, подожди-ка, — тщательно имитируя мыслительный процесс, Серёжа подошёл к двойнику. — Слушай, Эл, это я только сейчас понял — ты играть должен, — ткнул он пальцем в грудь Электронику. — Тебе нужнее.

— Мне? — удивился Элек. — Но зачем?

— Ну… Твой профессор хоккей по телевизору смотрит?

— Да.

— Переживает?

— Очень!

— «Шайбу-шайбу» кричит?

— Бывало…

— Ну вот, я же и говорю! Только ты обязательно выиграть должен — это будет лучшее доказательство твоему профессору, — закончил свою мысль Серёжа и с нетерпением стал ждать реакции Электроника.

— Только как же он узнает обо мне? — задумался Элек. — Такие матчи не показывают по телевизору, — Серёжа обеспокоенно оглянулся на Макара

— А вот тут ты ошибаешься, Эл, — пришёл на выручку опять запаниковавшему другу Гусев. — Во Дворце спорта новый каток открыли — там мы завтра и будем играть. С утра официальное открытие, люди из райисполкома будут, а потом сразу — матч. Васильев сказал, телевизионщики приедут, может, нас даже в новостях покажут!

— Ну как, согласен? — с надеждой спросил Серёжа.

— Хорошо, я попробую, — улыбнулся Элек.

Все радостно закричали «Ура!», а Сыроежкину вдруг стало не по себе — он опять использовал двойника в тёмную. Электроник как был «наивным чукотским юношей», так им и остался. Серёже стало жаль своего клона, он бы с радостью послал весь этот спорт по известному адресу и больше ни за что не стал бы втягивать Эла в сомнительные истории, да ещё таким способом — играя на его чувствах, но… Гусь давил на Сыроежкина с этим хоккеем, а сопротивляться Макару у него сил не было. Лучший друг всё-таки, не хочется его разочаровывать.

Макар, разумеется, был очень доволен. Его даже не смутили неуверенные попытки Электроника пойти на попятную под предлогом того, что в хоккей он никогда не играл и правила знает плохо.

— Ерунда! Ты велосипед вообще не знал, а сел — и гонку выиграл! Действуй! — Гусев как мог подбодрил «киборга», по привычке похлопав его за все доступные места — ну не зря ж он Серёгина копия. А потом подумал: «Мы ж про эту велогонку только с его слов знаем. Вдруг, он выдумал всё? Эл такие небылицы иногда рассказывает — хоть стой, хоть падай. Одна собака-киборг, которую он сам (!) якобы сделал, чего стоит! А эта история с его побегом? Сказал, в магазине игрушек работал, брак чинил. Светлова, правда, его именно в витрине такого магазина и нашла — стоял, манекен из себя строил! Это ж надо!.. Вот чудик-то. А с другой стороны — кто в наше время зимой во дворе в хоккей не играет? Так что должен он уметь, пусть не заливает! С его-то данными…»

Потом Макар отвлёкся на Королькова, без всякого зазрения совести, флиртующего с Майкой, которая из режима кокетки, похоже вообще не выходила, и немного успокоился. Всё у них с Серёгой хорошо будет. Будут вместе учиться, тренироваться и вообще… вместе будут. На этой оптимистической ноте Гусев догнал идущего впереди Серёжу, вклинился между ним и Витьком, обнял Сыроежкина за плечи и весело зашагал к дому.

***

Оставшись один, Электроник подошёл к своей собаченции, обнял её и уткнулся лицом в лохматый загривок.

— Рэсси, это ведь я сделал тебя, я дал тебе имя… Ты всегда будешь со мной, правда? — собака тявкнула, извернулась и лизнула хозяина в нос.

Эла это, однако, утешило слабо. На душе было тревожно, непонятная тоска вот уже несколько дней мешала ему спокойно жить. В голову всё время лезли нелепые мысли о своей ненужности, мир вокруг да и он сам представлялись Электронику какой-то фальшивкой, миражом, который вот-вот должен был растаять как дым. Да ещё хоккейный матч этот — зачем он только согласился опять подменить Серёжу? Ну да, профессор… Сколько они не виделись? А что если Виктор Иванович уже забыл про своё непутёвое детище?..

И Электроник, чтобы совсем уж не впадать в уныние, решил заняться чем-нибудь полезным. Например, настроить Серёжину гитару — последний раз она звучала явно не так.

***

Зоя Кукушкина страсть как любила всякие тайны и загадки. Чем таинственней и загадочней, тем лучше. Одна беда, никто её в свои секреты посвящать не спешил — то ли этих самых секретов у подружек и вовсе не водилось, то ли они боялись, что Зойка сболтнёт чего лишнего. Только Зоя болтушкой не была и тайны своих друзей никому бы выдавать не стала. Чего, правда, не скажешь о врагах…

Вот Серёжа Сыроежкин, к примеру, за своё полное пренебрежение к Зоиной персоне вполне мог гордиться званием «враг Кукушкиной номер три». Первые два почётных места в этом списке справедливо разделяли между собой Макар Гусев и Майя Светлова (Зойке наконец удалось узнать, как зовут Серёжину подружку). И хранить как партизан военную тайну сомнительные секретики этих личностей Зоя не собиралась. Наоборот, нежданно-негаданно полученную информацию об афере Сыроежкина, Зоя решила попридержать до времени, а потом, если подвернётся случай, использовать с выгодой для себя.

Записка попала ей в руки совершенно случайно — она подошла сообщить Вовке Королькову, что его зовут в учительскую — звонит Макар Гусев из Дворца спорта и срочно требует передать трубку Вовке. Вовка как это услышал, рванул так, что чуть дым из-под ног не пошёл. И бумажку какую-то свою обронил. Зоя хотела вернуть, да Королькова и след простыл. Зоя чисто автоматически развернула листок и обомлела — записка на деле оказалась «справкой», в которой сообщалось, что некий Электроник во всём замещает Сергея Сыроежкина. Написана справка была Серёжиной рукой, а дата совпадала с началом странных изменений в поведении Сыроежкина.

— А-а! Так вот оно что!.. У Серёжи близнец есть, и он вместо него в школу ходил и всех учителей обманывал. А дружки сыроежкинские их всё это время покрывали! — как именно использовать такой шикарный компромат Зоя ещё не придумала, а потому просто спрятала ценный документ в карман школьного фартука и пошла на урок — думу думать.

***

Вот уж от кого-кого не ожидал Макар проблем перед началом матча, так это от Электроника. «Киборг» как узнал, что перед игрой все спортсмены должны посетить спортивного врача, идти на медосмотр отказался напрочь.

— Ты не понимаешь, Макар, я — не человек, это сразу заметно станет, — в ответ на возмущённые вопли Гусева, что какого хера он выдрючивается, заявил Электроник.

— Шо ж ты творишь, «киборг» недоделанный?! Времени уже нет! ЧеХо раньше молчал? — если б не явное физическое превосходство противника, Макар лично скрутил Электроника и внёс бы его в медкабинет как куклу. Но Эл — не Серёга, с ним этот номер не пройдёт.

— Я не знал, что медосмотр будет. И я доделанный, — осмотрев свои руки и ноги, сказал Элек.

— Электроныч, ну будь ты человеком, сходи, а? — стал упрашивать заартачившегося «робота» Гусев. — Ну что они там такое заметят? Микросхемы из тебя что ли посыпятся? Масло потечёт?

— У нас с Серёжей разный рост и вес… и другие показатели тоже, — на этот раз аргумент к собственной «человечности» Электроник проигнорировал. — Я совершенно точно не пойду.

— Хосспади! Да кому ваши граммы с сантиметрами интересны?! — взвыл Гусев. — Стой тут, никуда не уходи, — скомандовал он Элу, а сам побежал к телефону-автомату на первом этаже — вызванивать Витька или Вовку — пусть будят этого раздолбая и волокут сюда.

— Давай сюда Сыроежкина! — чуть не закричал в трубку Макар, когда наконец сумел связаться с Вовкой. — Я знаю, что его в школе нет. Медосмотр, перед матчем! — вдаваться в подробности и рассказывать, как дурит Электроник времени не было, и Гусь озвучил аргумент, который бы Вовка принял безоговорочно: — Ты представляешь, что будет, если его осмотрят?! — на последней фразе Макар так явственно представил себе картину, где раздетого до трусов Серёжу осматривает врач, что у него разом в горле пересохло и воздуха не хватило. Он бы и сам не отказался поиграть с Сыроегой в доктора — раздеть его полностью (и трусы эти нафиг!), осмотреть всего, такого голенького, ощупать и… На этом месте Макар усилием воли направил поток мыслей в деловое русло и пошёл вниз — встречать друга у ворот спортивного комплекса.

Гусев нервничал, глядя то на часы, то на ведущую к Дворцу спорта дорогу. Оставалось только надеяться, что этот лентяй и прогульщик действительно дрыхнет в своём гараже, сказав в школе и родителям, что у него матч, а не попёрся шляться без дела по городу или кататься на каруселях — с Сыроеги станется. И тогда Вовка с Витьком его разбудят и пинками отправят на стадион. Наконец, спустя двадцать минут напряжённого ожидания, Макар заметил выруливающий из переулка Серёгин мопед.

Серёга только припарковаться успел, Гусев тут же взял его за жопу — в прямом и в переносном смысле: сначала облапал ягодицы, пока Сыроежкин с мопеда слезал, а потом схватил за руку и потащил за собой с такой скоростью, что несчастный Сыроега думал лишь о том, чтоб не споткнуться по дороге и налететь на какое-нибудь препятствие.

— Быстрее, по тебе доктор плачет, — подгонял Макар уже еле передвигавшего ноги по ступеням очередной лестницы Серёжу.

— Да чего ты… успеем… — с трудом переводя на бегу дыхание пытался успокоить друга Сыроежкин. Но Гусь его оптимизма не разделял и продолжил с упорством локомотива тащить вперёд. Свою левую руку, зажатую в крепкой гусевской хватке Серёжа уже и вовсе не чувствовал.

— Черепаха, — не удержался от маленькой подколки Макар — всё-таки как бы Серёга хорошо ни бегал, он всё равно быстрее.

Перед кабинетом врача Гусев резко притормозил, и, если бы Макар всё ещё также крепко не держал его за руку, Сыроежкин по инерции врезался бы лбом в дверь.

— Ну, наконец-то пришли, — выдохнул с облегчением Гусь.

— Ну, я пошёл, — шатаясь, двинулся в сторону кабинета Серёжа.

— Подожжи, стой, надо проверить, — Макар остановил Серёжу, взял его руку, задрал рукав водолазки и стал щупать запястье — надо же проверить пульс, а то ещё врач заподозрит тахикардию и завернёт Сыроегу нафиг. Так, во всяком случае, объяснял себе свои действия сам Гусев. Но, говоря откровенно, Макару просто тяжело было вот так вот взять и выпустить из рук предмет своих воздыханий, который он и не чаял сегодня увидеть.

— Ты чего? — не понял Сыроежкин, не делая при этом ни малейшей попытки освободить конечность.

— Стой. Раз. Два. Три. Четыре. Пять. Ай, — с деланно разочарованным видом сказал Макар — то, что пульс у Сыроеги высокий, было и так очевидно. Потом, зачем-то стал сгибать и разгибать в локте Серёжину руку, прощупывая как через ткань рукава плавно перекатываются мышцы плеча. — Кишка…

— Что? — спросил Сыроежкин, всё это время внимательно следивший за странными манипуляциями своего друга. Ему нравилось как тот играется с его рукой, хотя и было совершенно непонятно, зачем он это делает. Но причём здесь кишечник?

Гусев и сам не сразу понял, почему сказал это слово, а когда догадался, его даже в жар бросило. Хорошо Серёга его лица в этот момент не видел — он глупо хихикал и зарывался пальцами в волосы Макара, прижимая голову друга к своей груди — Гусю, видите ли, захотелось Серёжино сердце послушать.

— Ещё тикает. Но слабо, — больше выдохнул, чем сказал Макар.

Шутка далась ему с трудом, и не только потому, что сердце у Сыроежкина на самом деле стучало как бешеное. Горячие Серёжины руки, нежно поглаживающие его голову, совсем выбили Гусева из реальности. Он обхватил ладонями бока Сыроежкина, потёрся лицом о его грудь, отстранённо подумал, что с таким сердцебиением человека госпитализировать надо, а не на лёд выпускать, услышал в ответ на своё замечание ласковый Серёжин шёпот: «Нормально», согласился с ним: «Ничего, сойдёт» и выпрямился. Напоследок пожамкал Серёгино бедро ближе к паху, шлёпнул, а на самом деле погладил, Сыроежкина по попе и буквально затолкал его в медкабинет — ещё чуть-чуть, и остановиться Макар бы не смог.

— ДоХтор, он уже приплыл, — прохрипел Гусев немолодой флегматичной врачихе, напутственно похлопывая опоздавшего «спортсмена» по спине.

«Фу-у!» — закрыв за Серёжей дверь, наконец-то отдышался сам Макар. И прислонился прохладной мозаичной стене. «Голова крУгом, колени подкашиваются… Как теперь играть?» — сетовал он на собственную несдержанность. Серёгина близость заводила с пол-оборота, а держаться от Сыроежкина на расстоянии Гусев просто физически не мог.

Через пару минут на Макарово счастье подошёл Электроник, одним своим видом вернув мысли Гусева в безопасное русло. Макар и сам, глядя на Эла, удивлялся, как точная Сыроегина копия может вызывать у него чувства, настолько не похожие на то, что он испытывает к «оригиналу».

«Электрон, конечно, парень хороший. Его и потискать — не грех… Но вот влюбиться? Да так, чтоб крышу снесло… Не-е, это даже не смешно», — подивился про себя Макар такой разнице между двойниками и стал на всякий случай ещё раз инструктировать Элека на счёт предстоящего матча.

А вскоре и Вовка с Витьком подоспели — стало совсем не до любовных терзаний. Пока из кабинета не вышел, лениво натягивающий водолазку поверх своей синей футболки, Серёжа. И опять руки Макара сами потянулись к Сыроежкину: «Да что ж ты будешь делать? — мысленно бился головой о стенку Гусев, поглаживая Серёжу по спине. — Эти ж смотрят! Да и Сыроега скоро догадается. А был бы умным — уже всё понял бы!.. Так хочу его, прям не могу, хоть вешайся!»

— Ну как, допустили? — в один голос спросили обступившие Сыроежкина Смирнов с Корольковым. Такое впечатление, что о Серёгиной спортивной судьбе они волновались не меньше Гусева. Электроник стоял молча, никаких эмоций не выказывал. По мнению Макара, с ним в последнее время творилось явно что-то не то.

— Нормально всё, — успокоил друзей довольный Сыроежкин и хлопнул Электроника по плечу. — Играй, Электрон!

— Угу, — всё с той же постной миной кивнул Электроник и в сопровождении Витька с Вовкой пошёл в сторону раздевалок.

— Слушай, пойдём со мной? — как только они остались одни, Макар опять начал лапать Серёгу. Но на этот раз не просто так, а со смыслом — уж очень не хотелось Гусеву, чтобы тот сейчас совсем ушёл. — Покажу такое место — во! Тебя не видно, а поле как на ладони!

Серёжа заинтересовался. Смотреть на игру — это ведь не то же самое, что играть самому — весело и никакого напряга. «Идём!» — хитро подмигнул Макару Сыроежкин и сам обнял друга за плечи. Гусев довольно крякнул и повёл Серёжу на неприметный балкончик над трибунами. Вероятно он предназначался для телекамер на время трансляции серьёзных соревнований, но сегодня телевизионщиков мало — пара мужичков с камерой на аналогичной площадке на противоположной стороне катка.

Единственный минус такого времяпрепровождения был в том, что Гуся не пойми какая муха укусила, и он заставил Серёжу переодеться в хоккейную форму, благо запасной свитер с Серёгиным номером был у Электроника с собой. Сыроежкин, конечно, поныл и попротестовал для виду, но раз лучшего друга накрыла паранойя («А вдруг с Элом чего случится?»), пришлось смириться и исполнить все его требования. Тем более, что Макар ему всю амуницию на балкончик лично принёс.

***

Чего ждал Гусев от этого матча? Того, что его наконец-то выпустят на лёд, что само по себе уже замечательно, не зависимо от исхода встречи. Макар в любом случае будет выкладываться на полную, хоккей — это то, чего ему раньше не хватало в жизни, можно сказать. Ещё, конечно, Гусев очень надеялся, что Серёга не станет больше психовать и продолжит тренироваться вместе с ним. В том, что Электроник не подведёт Макар был практически уверен, и на счёт двойника даже не беспокоился.

А вот сюрпризов Макар не ждал от этого заурядного, в общем-то, спортивного мероприятия вообще никаких. А они взяли и посыпались на их с Сыроегой головы как из рога изобилия. Сначала, правда, сюрпризы были приятные.

Оказалось, что физрук Ростислав Валерианович притащил с собой в качестве болельщиков не просто весь их класс во главе с классным руководителем Таратаром, но ещё и добрую половину педсостава захватил. И потому всю дорогу бегал за Васильевым, приставая к нему с единственным вопросом: «Когда ж ты уже моих-то выпустишь?» Борис Борисыч на это неизменно заявлял, что выпустит — играть будут все заявленные двадцать членов команды. Гусеву в этом плане повезло почти сразу — он вышел на лёд в первом же периоде, ничего, конечно, не забил, но остался собой вполне доволен. И Васильев его похвалил. А ещё Макару приятно было видеть на трибунах растяжки с собственной фамилией — одноклассники здорово подготовились. Электроника Васильев выпустил в самом конце второго периода. Тот держался не очень уверенно, тоже, естественно, ничего не забил, но и не напортачил серьёзно. Гусева это вполне устроило. Эла тоже растяжками приветствовали, с Серёгиной фамилией.

Неприятности начались позже. И сначала «порадовал» Электроник — номер Сыроегин двойник отколол уже в третьем периоде, когда Борисыч их с Гусём вдвоём на лёд выпустил. Электроник, надо сказать, большое дело сделал — открыл наконец счёт. Правда, автоголом. Нет, так-то ничего экстраординарного в этом явлении нет, и маститые профессионалы время от времени в свои ворота забивают. Но Электроник же сделал это намеренно! Хорошо подумав, в относительно спокойной обстановке на поле — Гусев это сам видел — огляделся, прикинул что к чему и точным уверенным броском с макаровского паса послал шайбу в ворота Интеграла.

— Куда? Там же свои! А-ай! — схватился за голову Гусев. — Ты что, спятил? — попытался он после образумить «киборга».

— Но эти же ворота были ближе, — на голубом глазу заявил Электроник. И вот это уже ни в какие ворота не лезло.

— Те же свои! Их защищать надо! — едва не стукнул придурка Гусев.

— Защища-ать? — удивлённо протянул Элек, и Гусев понял — бить бесполезно, у Эла явно что-то с головой, недаром последние дни как пыльным мешком стукнутый ходит.

Предположение Гуся, что у Серёгиного «киборга» шарики за ролики зашли, или электроны с орбиты съехали, подтвердилось уже через минуту — нападающий «Сыроежкин», на удивление легко добравшись до ворот противника, стал таки их атаковать. Тупо пытаясь попасть шайбой по прямой в самый их центр, он раз за разом бил прямо по щиткам вратаря, тому даже клюшкой пользоваться не пришлось.

— В угол бей, в угол! — орал Электронику Макар, но тот как будто не слышал, по-прежнему пытаясь направить в ворота шайбу по кратчайшему расстоянию. «Да какой ты нахер киборг, у киборгов гибкая логика есть!» — досадовал про себя Гусев и так распереживался, что вслух выпалил: — Чурбан железный! Шоб ты заржавел!

Действия Электроника тем временем вообще перестали подчиняться всякой логике — он оставил свои попытки пробить шайбой насквозь вратаря “альбатросов” и стал просто гонять её вокруг всего поля. Это у него получалось действительно великолепно — противников он лихо отпихивал плечом, но и своих не подпускал. Видимо, что ещё можно делать с шайбой, он просто не знал.

— Мне, давай мне! — почти сорвав голос завопил Гусев, и случилось чудо — Электроник услышал его призыв и даже отреагировал.

Получив пас, Макар как таран ринулся к воротам противника и забил гол. В этот раз куда надо. Правда, упал и сам в эти ворота чуть не угодил.

Тем временем, наблюдающий всё это безумие Васильев чуть не поругался с Ростиком — даже потребовал с него вернуть «уплоченную» поллитру — в счёт компенсации за особо тупого игрока, которого подсунул ему дружбан. Ростик от такой наглости приятеля чуть дара речи не лишился, но вовремя возразил, что Борька сам дурак — не умеет учить детей с шайбой обращаться. И вообще, за Гусева ему не один, а целых два пузыря полагается. С этим Васильев спорить не стал — Макар был по-настоящему удачным его приобретением.

***

Семён Николаевич Таратар не только по «долгу службы» сопровождал свой класс на матче. Прежде всего он пришёл поддержать своего любимого ученика и его лучшего друга, то есть, проще говоря, полюбоваться на играющих в хоккей Гусева и Сыроежкина. И так увлекся этим процессом, что вокруг себя ничего больше не замечал. Ибо на льду Макар выглядел по мнению математика фантастически великолепно — сильный и мощный спортсмен, уверенно идущий к своей цели, а его развевающиеся из-под хоккейного шлема медно-рыжие волосы и залитое ярким румянцем лицо дарили Таратару эстетическое наслаждение. Впрочем, за хрупким белокурым ангелочком Серёжей Семён Николаевич тоже не забывал послеживать и каждый раз готов был вытирать слёзы умиления, видя как Гусев даже на льду пытается оберегать и поддерживать Сыроежкина, подсказывая что и как ему надо делать.

Пока математик весь был поглощён созерцанием матча в целом и отдельных игроков в частности, на трибуне под боком у Таратара тоже творилась масса интересного. Например, рядом сидела интеллигентная пара среднего возраста в сопровождении милиционера. Мужчина и женщина оживлённо обсуждали игру ученика Семёна Николаевича, Серёжи Сыроежкина, но называли его почему-то странным именем «Элек». Таратар даже не выдержал, отвлёкся на секунду от поля и сделал им замечание:

— Простите, но его зовут Серёжа.

Мужчина что-то ответил математику, женщина тоже начала о чём-то быстро тараторить, но всё внимание Семёна Николаевича уже было направлено на рыжего крайнего нападающего Интеграла, завладевшего шайбой и проводящего в настоящий момент особо эффектную обводку.

А двумя рядами выше Таратара и его странных соседей, в компании друзей Гусева и Сыроежкина сидела одна юная болельщица и тоже очень переживала за Серёжину игру. Впрочем, не совсем за Серёжину, Майка прекрасно знала, что на льду сейчас Электроник, и что дела у него идут, прямо скажем, неважно. Но ещё больше расстроилась Светлова, когда на свободное место рядом с ней села одноклассница Сыроежкина — Зоя Кукушкина. Майке она не нравилась — хитрая настырная девица, явно имеющая виды на Серёжу и, что особенно неприятно, этой поганке почему-то симпатизировал Электроник. Делить внимание мальчиков с кем-то ещё Светлова в принципе не привыкла, а уж что касается Сергея и его двойника, то их обоих она желала оставить при себе.

— Оу, — Зоя заметила рядом с Майкой свободное место и поспешила его занять. — Привет! — вежливо поздоровалась Кукушкина с белобрысой и скользнула по сопернице оценивающим взглядом.

— Здравствуй! — сухо ответила та, презрительно посмотрела на Зойку и тут же отвернулась.

— Кто играет? — ни мало не смутившись, поинтересовалась Кукушкина и с небольшой ехидцей уточнила: — Сыроежкин или Электроник? — заставив Майку вновь обратить на себя внимание. — Да-да. Я всё знаю, — пусть особой выгоды это маленькое разоблачение ей и не принесёт, но перекошенная физиономия сыроежкинской подружайки того явно стоила! — Вот, — Зоя продемонстрировала Майке «справку» и ещё раз насладилась эффектом.

— Отдай! — сквозь зубы процедила Светлова и попыталась отнять у нахалки бумагу.

— Не отдам. Если отдам, то кто мне поверит? — «Интересно, эта дура и правда думает, что я ей записку отдам?» — удивилась про себя Зоя.

— Ты никому не расскажешь! — с железобетонной уверенностью прошипела Светлова.

— Я-а? — Зоя готова была рассмеяться на такую наивность. — Да я всем расскажу. Нечего было на меня карикатуры рисовать! — «И вообще, игнорировать меня», — добавила Зоя, но уже про себя. — Впрочем, — Кукушкина сделала вид, что задумалась, — моё молчание можно купить. Недорого. Скажем, чирика мне вполне хватит. Для начала, — не то чтоб Зоя всерьёз рассчитывала нажиться на своём компромате, но упустить случай поиздеваться над соперницей она не могла.

Майка так разозлилась на стерву, что готова была прямо тут на стадионе ей в волосы вцепиться. И чтоб не доводить до греха поспешила смыться подальше.

— Ты куда? — тихо спросила Зоя и схватила Светлову за локоть. От холодных властных ноток в голосе этой поганки Майку аж передёрнуло. — Надеюсь, за деньгами? — уже мягко спросила Кукушкина, улыбаясь при этом так, что мороз по коже шёл.

— Не хочу с тобой разговаривать! — еле сдерживая гнев, ответила Майя, вырвала руку и убежала вниз.

После гусевского гола, так удачно выправившего положение Интеграла, Борисыч всё же посадил Электроника на банку, а потом взял тайм-аут. До конца последнего периода оставалось пять минут, и Васильев решил дать игрокам передых и немного прополоскать им мозги. Макар внимательно слушал наставления тренера, как вдруг его отвлекло чьё-то настойчивое бормотание за спиной. А потом Гусева и вовсе бесцеремонно схватили за рукав свитера. Макар уже хотел было двинуть наглецу локтем, но вовремя обернулся — оказывается это сама Светлова спустилась с трибуны по его душу.

— Поди сюда, — деловым тоном начала Майка.

— Чего? — недовольно развернулся к ней Макар.

— Кукушкина всё узнала. Надо обязательно что-то придумать, вон сидит! — она кивнула в сторону зрительской трибуны, где расположился шестой «Б». Вообще-то Гусева Майка откровенно недолюбливала — он всегда крутился рядом с Серёжей, часто буквально не выпуская его из своих рук, да и чарам самой девушки не поддавался абсолютно. Но тут она вынуждена была обратиться к нему за помощью — как ни крути, а он лидер и «мозг» этой маленькой компании мальчишек. И если кто и сообразит, как выпутаться из щекотливой ситуации, то это Макар.

— Ого… — озадачился Гусев. — Иди сюда, — он аккуратно выдернул из толпы внимающих тренеру игроков Электроника и как можно мягче сказал ему. — Немедленно меняйся с Серёжей. Ты знаешь, где он, — Макар успокаивающе провёл рукой Элу по загривку, но тот всё равно испугался.

— Что случилось? Я не справился?

— Всё потом объясню. Давай. Пятнадцать секунд осталось! — то, что двойники не успеют поменяться, было очевидно, и Макар надеялся только на то, что «Сыроежкина» на лёд больше не выпустят.

Вот только у Бориса Борисовича Васильева были свои соображения на счёт расстановки сил на поле. Видимо, нефигурное катание Электроника, на которое он жаловался Ростику, всё же произвело на Борю впечатление. Если самим не выиграть, так почему бы не помешать сделать это противнику? В таком плане «марафон» с шайбой в исполнении Ростикова «подарочка» придётся как нельзя кстати. И тренер выпустил Сыроежкина.

— Держись, Сыроега. Пасуй мне, я — тебе. СыХраем! — только и успел подбодрить выходящего на лёд Серёжу Гусев.

Вид у Сыроежкина был такой растерянный, что Макару его стало искренне жаль — всё-таки не был Серёга ещё морально готов к настоящим соревнованиям.

— Сыроега! Держи! — шайба наконец оказалась у Гусева и он дал пас центральному нападающему.

Серёжа принял пас от Макара и понял, что не может толком пошевелить ни рукой ни ногой — на него были устремлены взоры зрителей, от него ждал гола или, по крайней мере, каких-то других осмысленных действий тренер, он не мог подвести свою команду… Как в замедленной съёмке Серёжа увидел надвигающиеся на него фигуры игроков Альбатроса, почему-то мутные и нерезкие, как и всё, что сейчас окружало Сыроежкина. Шум и крики болельщиков вдруг стали доноситься до Серёжиного слуха, словно через ватное одеяло, а к горлу подступила тошнота.

— А-а-а-а! — из последних сил закричал Сыроежкин и двинулся на ворота противника, использовав свой последний шанс не грохнуться в обморок посреди поля от накатившей паники. Почти у самых ворот колени у Серёжи всё-таки дрогнули, он не смог противостоять толкнувшему его защитнику альбатросов и упал. Гусев, тут же нагнал посмевшего уронить Сыроегу наглеца и сбил его с ног. Правда и сам свалился рядом — это уж другие “альбатросы” налетели. В итоге перед воротами образовалась «куча-мала» из игроков обеих команд, часть которых отчаянно пыталась выбраться из неё и принять вертикальное положение, а другая продолжала не менее яростно бороться за шайбу. Болельщики на трибунах стали кричать и свистеть, поддерживая свои команды, а Семён Николаевич Таратар просто взвыл — смотреть как несчастного Серёжу погребли под своими телами другие игроки, было выше его сил. Даже Макар не мог в этой ситуации помочь другу — эх, не даром математик предостерегал Гусева, чтобы тот отговорил Сыроежкина от этого хоккея!..

А тем временем придавленный всеми своими товарищами и противниками Серёжа надежды подняться уже не имел и потому сосредоточил все свои усилия на том, что постараться сыграть хотя бы в таком положении, конвульсивно дёргая рукой с клюшкой. Гусев же пытался одновременно спихнуть навалившегося на Сыроегу противника одной рукой, а другой силился достать клюшкой шайбу — как результат, не преуспел ни в том, ни в этом. А вот Серёже в итоге повезло — на последних секундах матча он таки дотянулся клюшкой до шайбы и пихнул её в сторону ворот, где зазевавшийся «альбатрос» больше следил за потасовкой, чем выполнял свои обязанности вратаря и как следствие прощёлкал клювом собственные ворота.

— Ура-а-а! — заорал счастливый Серёжа и, кое-как извернувшись в этой живой массе, стал искать глазами Гуся.

Макар сам его нашёл — перелез через не успевшего ещё подняться «альбатроса», притянул к себе Серёжину голову и… поцеловал. В губы.

На волне всеобщей эйфории от выигранного матча никто, конечно, ничего не понял, наверное даже сам Сыроежкин не сообразил что именно сделал Макар и почему. Во всяком случае, Серёга полез потом к нему обниматься как ни чём не бывало, про поцелуй и слова не сказал. Гусев попсиховал малость и тоже успокоился. В конце концов, дорогой Леонид Ильич сосётся в дёсны прямо под телекамерами со всеми руководителями дружественных стран, и ничего, никто его пидарасом не считает, по крайней мере в хорошем смысле слова. Но солёный от пота вкус мягких горячих Серёжиных губ ещё долго преследовал Макара и во сне, и наяву.

***

Народ стал расходиться, трибуны почти опустели, только Семён Николаевич задержался — он заспорил со своими соседями относительно имени своего ученика Сыроежкина. Те почему-то упорно называли его Элеком, утверждали что мальчик — их, и как доказательство приводили его полную неспособность нормально играть в хоккей — Элек немного занимался фигурным катанием и конькобежным спортом, но к хоккею и близко не подходил. Таратар считал это всё полнейшим абсурдом — во-первых, Серёжиных родителей он знал лично, во-вторых, ни над кем другим Макар Гусев так «кудахтать» бы не стал. А уж тем более целовать (уж кто-кто, а математик, не спускавший глаз с этих двоих, всё видел!). Спор разрешила невесть откуда взявшаяся Зоя Кукушкина — продемонстрировала всем собравшимся «справку», в которой одновременно упоминались и Сергей Сыроежкин, и некий Электроник.

— Ну вот, видите! — воскликнул моложавый подтянутый мужчина, лет шестидесяти на вид. «Виктор Иванович», — представился он Таратару. — Это наш Элек, очевидно он как-то встретился с этим вашим Сыроежкиным, и теперь они меняются. Сейчас товарищ милиционер выяснит точно кто из них кто. И записку к делу приобщит, — он забрал у Зои «справку» и вместе со своей спутницей поспешил вниз, к раздевалкам спортсменов. Зойка с Таратаром следом побежали.

В узком коридорчике перед раздевалками царила настоящая неразбериха — шум, гам, крики. Болельщики поздравляли игроков Интеграла, тренер тоже поздравлял, но умудрялся параллельно отчитывать юных хоккеистов за свалку у ворот, Ростик ходил с гордым видом и периодически произносил сакраментальную фразу: «Я же говорил! Феномен!» А на входе стоял милиционер и внимательно наблюдал за происходящим.

Виктор Иванович со своей спутницей, которую он называл Машей, бросились в самую гущу ребят и почти сразу же до Семёна Николаевича донёсся расстроенный голос женщины:

— Виктор Иванович! Это не Элек…

— Да, Машенька, это не он. Товарищ милиционер! Вы упустили его?! — взволнованный Виктор Иванович обратился к стражу правопорядка.

— Успокойтесь граждане, помещение никто не покидал. Ваш мальчик наверняка в раздевалке.

— Так, п-пропустите, п-пропустите меня, — заикаясь от волнения, математик подошёл вплотную к Серёже, отодвинул с его лба шлем, заглянул в глаза и спросил: — Серёжа. Серёжа, слушай меня. Я не вп-полне п-понимаю, что здесь происходит, но мне хотелось бы узнать, в чём здесь дело?

— Где наш мальчик, где Элек? — вмешалась обеспокоенная Маша. — Ты называешь его Электроник. Где он?

— Не знаю, — растерянно хлопая глазами, сказал Серёжа. Это была чистая правда — где Электроник, он понятия не имел, вообще забыл про него с той секунды, как сам вышел на лёд.

— А это ты знаешь? — Маша развернула перед ним «справку». Руки у женщины дрожали, и было видно, что сама она еле сдерживается, чтоб не начать паниковать.

— Вот скажи, пожалуйста, — пришёл на помощь подруге Виктор Иванович. — Кто был на поле когда закончилась игра? Кто забил решающий гол?

— Я, — тихо сказал Серёжа. Он так напугался всей этой неразберихи, внезапного интереса к себе незнакомых людей и пропажей самого Элека, что был готов расплакаться на месте.

— Только говори правду, — строго погрозил Сыроежкину пальцем незнакомец. — От этого зависит судьба Электроника.

— Да я забил, — задыхаясь от волнения еле выговорил Серёжа.

— Шо вы к нему пристали! — Макару надоело смотреть, как всякие непонятные личности наседают с дурацкими вопросами на Серёгу, он вышел вперёд и загородил друга собой. — Сыроежкин забил Хол, и всё!

— Макар, не дерзи! Не дерзи! Родители пытаются найти своего ребёнка. Ну как тебе не стыдно? Макар, как не стыдно, а? — Таратару стало несколько неудобно, что Гусев хамит людям, которые, возможно разыскивают своего сына, и он решил приструнить ученика. Впрочем, то с каким рвением Гусев защищает своего… друга, вызывало у математика искреннее уважение.

— Не дерзи, не дерзи… — насупился Гусев, но от Серёжи не отошёл, остался стоять рядом, скрестив руки на груди и приняв оборонительную позу. Серёжа жался к Макару и исподлобья смотрел на взрослых.

— Он опять всё врёт! — влезла со своим важным мнением Кукушкина. — Я одна говорю правду!

— Ну, Колбаса, на оливье покрошу! — вспомнил Зоино предназначение Гусь и погрозил вредине кулаком. Зоя не растерялась и показала ему в ответ средний палец.

Затем непонятно каким образом прямо у Серёгиных колен материализовался Чиж и тоже потребовал правду, а вокруг стали раздаваться недовольные голоса, предрекающие опротестование счёта.

— ДопрыХались, — вздохнул Макар и посильнее прижал к себе Серёжу. Опять из его затеи ничего хорошего не получилось. А ведь он всего лишь хотел помочь Сыроежкину не бросать спорт. Что ты будешь делать?

Серёжа тихо всхлипывал у Гусева на плече и думал, что зря он ввязался по всю эту аферу. Надо было не соглашаться на предложение Васильева и вообще держаться от хоккея подальше. Ведь знал же, что ничем хорошим это для него не кончится. Как с лёгкой атлетикой в своё время.

Ситуацию спасла доблестная советская милиция в лице сержанта Захарова, который выудил из недр одной из раздевалок Серёжиного двойника и явил его родителям и всей почтенной публике заодно.

— Матч выиграл Сыроежкин! — громко сказал Эл. Подошёл к Серёже и положил руку ему на плечо. Сыроежкин шмыгнул носом и с благодарностью посмотрел на своего двойника. — Это его победа. Именно Сергей был на поле, он и забил решающий гол. Я ждал его здесь.

Все взоры моментально обратились в сторону Электроника, а сам он вдруг заметил Виктора Ивановича с Машей и изменился в лице.

— Папа…

========== 6. Фуга ==========

— Мальчик мой! — со слезами в голосе сказал Виктор Иванович и обнял сына. — Наконец-то мы нашли тебя. Почти месяц прошёл, мы уж и не надеялись… — мужчина не выдержал и заплакал.

Макар стоял и как заворожённый смотрел на трогательную сцену воссоединения семьи. Но единственное чувство, которое он испытывал при этом, было вовсе не умилением, не радостью за Эла и его отца, наконец обретших друг друга. Макар чувствовал страх. Страх, что вот также как этот незнакомый ему мужчина, он может однажды потерять дорогого человека. Виктору Ивановичу повезло, и он в итоге нашёл своего сына, но каково же ему было всё это время без Эла, в полнейшей неизвестности? Макар в силу своего возраста, не мог до конца понять, что пережил за это время несчастный отец, но ведь и у него тоже есть любимый человек, разлуки с которым он боится так сильно, что даже думать об этом не хочется. Он крепче обнялСерёжу и, чтобы как-то отвлечься от неприятных мыслей, шепнул ему на ухо:

— Ховорил тебе — он обычный пацан. А ты: «робот, робот», ещё и кормить его не хотел…

— Да откуда ж я знал?! Он же сам говорил… — у Сыроежкина в голове не укладывалось, что его двойник никакой не био-робот, не его клон-киборг, а просто обычный мальчик. Не совсем обычный, конечно, если говорить о его способностях, но всё же. — Он же такие штуки вытворял! Ты сам видел… Тебя вон как… в воздухе!

— Вундеркинд, — со знанием дела резюмировал Макар. — А вундеркинды часто с приветом бывают.

— Пойдём домой, Элек? — Виктор Иванович вытер глаза, ещё раз посмотрел на сына и хотел уже увести его, но Элек вдруг остановился.

— Нет! Я не хочу, — запротестовал он. — Ты опять будешь с ней, — он бросил недовольный взгляд в сторону Маши, со скорбным видом стоящей чуть поодаль. — Нет. Папа, здесь мои друзья. Я хочу пойти с ними, — он провёл рукой по лицу, вытирая остатки слёз, и Серёжа с удивлением заметил, что никакой родинки под глазом у Электроника больше нет.

— Родинка… — прошептал Серёжа, и тоже провёл у себя по правой скуле. Потом почему-то обернулся на Макара и опять непонимающе уставился на Электроника.

Никакого объяснения странному феномену с родинкой ни Гусев, ни Сыроежкин так и не нашли, а спросить напрямую не решились. Зато Маша предложила подвезти ребят домой — они с Виктором Ивановичем были на машине. В Машин москвич все естественно не влезли — Майка и Корольков со Смирновым отправились домой на общественном транспорте, предварительно сообщив, что будут ждать остальных у Серёжиного гаража.

***

— А как тебя на самом деле зовут? — спросил Серёжа уже в машине. Элек сидел на заднем сиденье между ним и Макаром, судорожно сжимал в ладони Серёжину руку и грустил.

— Электрон, — печально вздохнул Элек. — Электрон Викторович Громов, если полностью. Папа меня так в честь своего брата назвал — он на войне погиб. Простите, что ввёл вас в заблуждение и наговорил весь этот бред про робота и так далее… — он виновато оглянулся на друзей. — Просто я и сам так думал про себя. Не знаю почему. Забыл кто я на самом деле и откуда, придумал себя заново, если можно так сказать…

— Не извиняйся, Эл, ты ж вундеркинд! — на полном серьёзе заявил Гусев и обнял Элека за плечи. — А с вундеркиндами такое бывает, даже по телевизору показывали.

— Да нет, Макар, я обычный, — криво улыбнулся бывший «робот». — Все эти… способности появляются у меня только когда… когда… Ну, когда со мной такое происходит. Вот.

— К сожалению, Элек не совсем здоров, — решил вмешаться Виктор Иванович, увидев недоуменные взгляды друзей своего сына. — В целом, ничего серьёзного или тем паче опасного для окружающих у него нет. Небольшое психическое расстройство. Диссоциативная фуга. У человека, подверженному этому заболеванию, сильная стрессовая ситуация может спровоцировать бегство фактически в никуда. Память о собственной личности полностью стирается, и он вынужден выдумать себе новую биографию, имя. Даже манера поведения, способности и навыки могут измениться. Проще говоря, человек создаёт себя заново, возможно таким, каким он всегда хотел бы быть. Потом, через некоторое время он вспоминает свою настоящую жизнь, но может забыть всё, что происходило с ним во время фуги. Вот так вот.

— Понятно… — сказал Серёжа. — А это…

Договорить Сыроежкину не дал Макар — он по Серёжиному лицу понял, что ничего тот толком не понял и сейчас собирается самым неделикатным образом выяснять у не совсем здорового человека личные подробности. И в целях профилактики отвесил Сыроеге лёгкий подзатыльник.

— Ой! — поморщился Серёжа и сказал: — Ты, Эл, главное, помни — мы теперь твои друзья. Что бы ни случилось!

— Так и есть, Электрон! Не дрейфь, всё путём будет! — поддержал его Гусев. — Если шо не так — сразу нам Ховори, что-нибудь придумаем!

— Спасибо, ребята! — улыбнулся Элек. — А в хоккей я раньше никогда не играл, — опять извиняющимся тоном сказал Элек и повернулся к Макару. — Не с кем было. Но мне очень понравилось, честно! Жаль только, что я вам испортил всё…

— Не глупи, Электрон, — ласково потрепал его по волосам Гусев. — Ты для первого раза просто отлично держался! Молодчина!

За разговорами друзья и не заметили как подъехали к дому. Маша обернулась назад с водительского места и спросила:

— Что, Серёжа, кажется, приехали! Это ведь твой дом?

Ребята вышли из машины, но Электроник прощаться с ними не спешил. Он, напротив, вышел вместе со всеми и позвал отца:

— Пап, пойдём, тут недалеко. Посмотришь, где я жил всё это время. Ну… и нам надо забрать кое-кого.

Виктор Иванович со своей спутницей, которую Элек демонстративно игнорировал, но которая, похоже, к такому отношению привыкла и не обижалась, последовали за мальчиками и вскоре оказались у дверей Серёжиного гаража.

Как только Серёжа открыл дверь и пропустил гостей внутрь, Элек сразу же повеселел — на него с радостным тявканьем прыгнула Рэсси и принялась усердно вылизывать хозяину лицо.

— Смотри, кто со мной! — весело улыбнулся он отцу.

— Она нашла тебя, Элек! — Виктор Иванович подошёл к собаке и стал трепать её по загривку. — Но как, мальчик мой? Рэсси сбежала через день после того как ты исчез. Сорвалась у меня с поводка и удрала в неизвестном направлении. Я даже не знал как сказать тебе об этом.

— Я не знаю, — Эл всё также продолжал обниматься со своей собакой, счастливо глядя на друзей. — Но она очень умная и очень меня любит.

— Она была с тобой в витрине магазина, Эл, — сказала Майя. Как они с Витьком и Вовкой вошли в гараж, Макар даже и не заметил. Но теперь вся компания была в сборе и надо было как-то объяснить остальным, что же всё-таки с Элом приключилось.

Элек сразу стал серьезным и печальным. Опять со скорбным видом, от которого Гусеву уже делалось тошно, посмотрел на ребят, замялся, не зная как начать, и Макар подумал, что обстановку надо как-то разрядить.

— Знакомьтесь, — Гусь сделал широкий жест в сторону Эла, потом, взяв Серёжу за руку, подошёл к его двойнику и положил их ладони Элеку на плечо, — Электрон Викторович Громов, наш друг. Прошу любить и жаловать.

Витёк с Вовкой молча переглянулись, а Майка спросила:

— Ты ведь не робот, Эл?

— Не-ет, — смущённо улыбнулся Элек. — Но я считал себя таким. У меня проблемы с памятью. Бывают. А так я обычный. Даже не умею ничего особенного…

— Но ты спас меня от хулиганов! Да, Виктор Иванович, — Светлова серьёзно посмотрела на профессора. — Они ко мне приставали, а он защитил!

— Элек — храбрый мальчик, я всегда это знал, — улыбнулся Громов.

— Но сейчас я не уверен, что смог бы это сделать, — задумался Эл.

— Смог, Электрон! Точно говорю, — вступился за друга Сыроежкин. — Ты — смелый. Это я… трус, — вздохнул Серёжа и тут же получил лёгкий щелчок по носу от Макара — нечего, мол, на себя наговаривать.

— Майя тоже меня спасла, — Элек решил не продолжать эту тему. — Я каким-то образом забрался в витрину игрушечного магазина. Стоял там и не знал, что мне дальше делать. Со мной была Рэсси. Но как мы попали туда я до сих пор не представляю. А Майя стала меня звать, написала мелом на асфальте про Серёжу, про то, что ему нужна помощь. Когда я увидел Серёжино имя, будто очнулся и смог выйти наружу.

— Ты говорил, что чинил в этом магазине сломанные игрушки, — Светлова напомнила «официальную версию» нахождения Элека в столь странном месте.

— Теперь уже не знаю, — пожал плечами Элек. — Я так запомнил. Но память в моём случае вещь ненадежная. Я ведь тогда тоже… убегал. От вас… когда понял, что подвёл Сергея. Извините… — он снова виновато опустил глаза.

— Так, всё, — хлопнул в ладоши Макар. — Лучше расскажи мне про свою собачку. Я хочу такую же — приходишь домой, а она тебе радуется! Мне вот никто не радуется, — нарочито печально вздохнул Гусев и скосил глаза в Серёжину сторону. — А так хоть псинка будет.

Сыроежкин вскинулся было, собираясь с возмущением сказать, что уж он-то всегда рад другу, и что, если надо, он может и к Макару в квартиру после уроков приходить и радоваться ему там, но Эл его перебил:

— Рэсси особенная. Я её случайно нашёл, на помойке. Кто-то выбросил коробку с новорожденным щенками, а я их принёс домой. Мы с папой стали пытаться их выхаживать, но все они почти сразу умерли. Кроме одной. И я назвал её Рэсси.

— А почему Рэсси? — спросил Серёжа. — Она вроде не злобная, не рычит совсем.

— Это сокращение. — ответил Эл. — «Редчайшая электронная совершенная собака и так далее». Мне ведь тогда десять лет всего было, хотелось что-нибудь этакое сочинить.

— А почему электронная? — удивилась Майка.

— Электронная… Потому что мне нравилось представлять себе, что она — не живая собака, а робот, — тихо сказал Элек и отвёл глаза. — Живые организмы слишком хрупкие. Рэсси должна была умереть там, без еды и тепла. Как все её братья и сёстры. Но она не умерла, и раз она — робот, значит, выживет в любых условиях и ничего с ней больше не случиться. Рэсси всегда будет со мной. Мне очень хотелось в это верить… — Эл часто заморгал, а потом словно встрепенулся, внимательно оглядел помещение, подошёл к какой-то куче барахла и выудил оттуда Серёжину гитару. — Я про неё даже песенку сочинил, — сказал он и улыбнулся.

***

Незатейливый мотив, простые слова детской песенки, а Макар опять словно впал в транс. Весёлая мелодия как по волшебству увлекла ребят плясать, Гусев и сам не устоял. Всё-таки что-то в Элеке было, когда он пел, что-то такое, что заставляло слушателей влюбляться в него, даже обожать. Магия длилась, пока звучала песня, но и этого было достаточно, чтобы потерять голову.

Элек забрался на второй этаж гаража, под самую крышу, и с высока взирал на оставшихся внизу зрителей. Играл, пел и пританцовывал, радуясь всеобщему вниманию, и только одно обстоятельство омрачало его маленькое выступление — среди танцующих и подпевающих ему ребят не было Зои. А ведь ей тоже нравилось его пение. Элек помнил это совершенно отчётливо — её восторженное лицо, лёгкую улыбку, слегка тронувшую приоткрытые губы, огромные сияющие глаза, в которых, казалось, стояли слёзы… Тогда песню про крылатые качели он пел только для неё. Так хотел, чтобы красивая заносчивая девочка обратила на него внимание, и у Элека это получилось! А здесь… здесь Зои не было. Сейчас так смотрел на него только Макар. Впрочем, ничего не мешало Элу представить, будто рядом Зоя, слушает его и кружится в танце…

Элек пел и вспоминал красивую чёрненькую девочку, только вот Зоя совсем была не похожа на преданную собаку. Глядя на неё, у Элека возникали ассоциации с кошкой. Тонкая грациозная чёрная кошечка таила в себе повадки дикой пантеры. Она была опасна и притягательна одновременно. Как и в песне, на душе у Эла бывало скреблись кошки, только прогонять их, да ещё с помощью любимой собаки он не собирался. Напротив, с некоторых пор он мечтал приручить одну из них и навсегда оставить в своём доме. Он верил, что у него обязательно получится это сделать. Главное, надо всё время быть рядом…

***

Серёжа смотрел на своего лучшего друга и не мог поверить, что это происходит на самом деле — Гусев не обращал на него никакого внимания! Пялился как дурак на Элека и разве что слюной на пол не капал. В то время как Серёжа был тут, рядом! «Ну, Электрон, друг называется! Да с такими друзьями и враги не нужны! А этот, хорош Гусь! Лапчатый, у!» — выругался про себя Серёжа и с досады подхватил Майку за руки и потащил танцевать, да так, чтоб не выпасть из поля зрения Макара. Только Макар к великому Серёжиному огорчению, на них даже взглянул — так и дрыгался под музыку с задранной вверх головой, и рожа как у идиота.

— Я тоже, между прочим, петь умею, — буркнул, поджав губы Сыроежкин. — А гитара, вообще-то — моя, я на ней играю, вот! И даже песни сочиняю, — Серёжа всё-таки не выдержал и, когда Эл закончил петь и стал демонстрировать всем дрессуру своей собаки, отвёл Гуся в сторонку и стал самым нахальным образом рекламировать ему свои таланты.

Макар несколько секунд непонимающе глядел на Сыроежкина, пытаясь сообразить, зачем Серёжа рассказывает ему то, что он и так знает, потом в его глазах мелькнуло наконец понимание, и он расплылся в такой счастливой улыбке, что уже Серёжа перестал понимать, что вообще происходит.

— Тогда сыграй мне потом что-нибудь и спой, — жаркий шёпот опалил ухо, и Сыроежкин готов был поспорить, что почувствовал на себе горячие влажные губы товарища.

— Ага… — только и смог сказать он в ответ, едва выдержав нашествие мурашек по всему телу и сладкую судорогу внизу живота.

***

— Ну что же, прощай, бывшая тайна шестого «Б», — вздохнула Майка. Прощаться с Элеком ей явно не хотелось. Никому не хотелось на самом деле — Элек хороший парень, всем нравился.

— Ну почему «прощай»? — удивился Виктор Иванович. — Элек не покидает вас. Считайте, что он просто переменил квартиру.

Элек на этих словах сделался совсем мрачным, бросил короткий взгляд на место водителя, где уже сидела Маша и ждала его, намотал поводок Рэсси на руку и сказал:

— Серёж, я хотел бы поговорить с тобой…

Ребята и профессор отошли, оставив двойников одних, и Серёжа попытался сказать то, что давно хотел и на что у него не хватало духу:

— Эл, прости меня. Я не был честен с тобой… Я только и делал, что использовал тебя. Мне стыдно…

— Я не сержусь, — улыбнулся Элек. — Я ведь сам обманул вас всех, пусть и не специально. Но я хотел сказать тебе не это. До встречи с тобой, со всеми вами, я и правда как будто и не жил вовсе. Друзей у меня почему-то не было, особых интересов в жизни тоже. И школу я ненавидел. Свою школу. И сейчас ненавижу. Не хочу туда возвращаться.

— Так переходи к нам! — обрадовался Сыроежкин.

— Отец никогда на это не пойдёт, — замотал головой Элек. — Это лучшая школа в Москве, если не во всём Союзе. Папа на самом деле большой учёный, только не кибернетик, а физик. Ему не просто было туда меня устроить. Но это всё неважно на самом деле. А я… я просто хотел сказать тебе спасибо. Спасибо за то, что ты есть, что мы смогли встретиться… — последние слова Эл выговорил с трудом — к горлу подступил комок, и он изо всех сил старался не расплакаться. — Серёжа… — Элек обнял своего двойника, и Сыроежкин вдруг заметил, что бывший «робот» на пару сантиметров выше его, немного шире в плечах, а ещё у Элека идеально чистое лицо, без всяких родинок, и немного более темный, чем у Сергея цвет глаз. Но в остальном они удивительно похожи.

— Элек! — раздался голос профессора. — Нам надо ещё заехать в отделение милиции, подписать кое-какие бумаги, чтобы закрыли дело.

— Да, пап! — крикнул Эл, а потом наклонился, отстегнул от ошейника собаки брелок и протянул Серёже. — Возьми, пожалуйста. У меня просто нет дорогих вещей, эта — для меня самая ценная. А так хочется что-нибудь тебе подарить…

— Спасибо… — Серёжа бережно взял небольшой металлический кругляшок на цепочке. На нём затейливым шрифтом была выгравирована кличка собаки «Рэсси» и нарисована стилизованная косточка. — Но, Эл, мы же ещё увидимся? — забеспокоился Сергей.

— Я надеюсь, — мягко улыбнулся двойник. — Но с моим… заболеванием… знаешь, я ни в чём не могу быть уверен. Прости, — он опять улыбнулся, но на этот раз как-то вымученно, и пошёл к машине.

— Ну что ты, Сыроега, нос повесил? — Макар один дожидался Серёжу у детской площадки. Вовка с Витьком, ссылаясь на позднее время, пошли провожать Майку домой, и Гусев этому только обрадовался — никого, кроме своего Серёги он сейчас видеть не хотел.

— Эл уехал и это… вот… Подарил мне, короче, — Сыроежкин протянул Макару брелок.

— Чегой-то он? — хмыкнул Гусев. Ему Серёгин презент тоже показался подозрительным, уж больно на прощальный подарок похож. — Мы ж телефонами обменялись, и адрес его теперь знаем. Если чё, нагрянем в гости!

— Не знаю, — пожал плечами Серёжа. — Но что-то у него дома явно не в порядке. В школу, говорит, не хочет. Да и сбежал же он почему-то, так что всё забыл…

— А давай мы его завтра навестим? — предложил Макар, и Серёжа немного повеселел. — Посмотрим как он живёт. Может, не всё так плохо у него.

***

Макар довёл Серёжу до дверей его квартиры, ещё раз обнял крепко, похлопал по спине, сказал: «Хорошо сыграл сегодня, молоток! Так держать!», потом растрепал и без того лохматые волосы на его макушке, с силой провёл ладонями по Серёжиным плечам, легонько боднул его в лоб, вздохнул тяжело, развернул Сыроежкина лицом к двери и сам нажал кнопку звонка. Потому что ещё чуть-чуть, и Макар просто стал бы взасос целовать своего друга и полез бы ему в штаны. Причём Серёжа вряд ли смог бы оказать ему достойное сопротивление — он отчего-то впал в ступор и словно кукла стоял с полуоткрытым ртом и вытаращенными глазами. Что на него нашло Гусев не понял, решил, что история с двойником на Серёгу так подействовала. Всё-таки к человеку, как две капли воды похожему на тебя, волей-неволей привязываешься.

— Здрасьте, тёть Надь! — поприветствовал Макар открывшую им Серёжину маму. — Вот, сдаю вам чемпиона с рук на руки в целости и сохранности, — и, не дожидаясь ответа несильно подтолкнул Сыроежкина в квартиру. И тут же поспешил уйти. — Пакедова, Серёга! Завтра в школу не проспи! — крикнул он уходя. По некоторым причинам Макар как можно скорее хотел добраться до собственной комнаты, а ещё лучше — до ванной.

Придя домой и сказав матери, что очень устал, Макар сразу же закрылся у себя на ключ и полез к письменному столу, в недрах которого с недавних пор под кипами учебников и тетрадей лежала неприметная папочка формата А4 с одним-единственным листом бумаги внутри. Макар достал рисунок, положил его на стол и, стараясь ни в коем случае не смазать мягкие карандашные линии, провёл по бумаге рукой. Серёжа смотрел на него со своего портрета и улыбался, но сейчас эта улыбка дарила Гусеву не блаженное тепло, а опаляла адским пламенем, заставляя плавиться мышцы и вскипать кровь.

— Я люблю тебя… Я люблю тебя… Я так люблю тебя… — беззвучно шептал Макар, почти до боли сжимая себя свободной рукой. Потом закрыл глаза и буквально вживую почувствовал своими губами горячие Серёжины губы, к которым, повинуясь слепому инстинкту, имел безрассудство прижаться сегодня прямо на льду. И тут же огонь, так сладко-мучительно сжигавший его внутренности, выплеснулся наружу, вязкими белыми каплями оседая на паркете.

***

Как бы отреагировал виновник гусевских грёз, узнай он, чем занимается лучший друг, глядя на его портрет, сказать сложно. Сыроежкин, собственно, и о существовании самого портрета не догадывался, не говоря уж о пикантных подробностях, послуживших причиной появления этого рисунка на свет. Но одно можно было утверждать точно — дружбой с Макаром Серёжа очень дорожил, и больше всего на свете боялся потерять его расположение. То, какие были между ними отношения до появления Электроника, Сыроежкин отлично помнил, но не эти воспоминания заставляли его покрываться холодным потом. Ужас вселяла одна только мысль, что когда-нибудь Гусев просто перестанет замечать Серёжу. Как, например, сегодня, когда Элек пел свою песенку про собак. И будет тогда Макар жить весело и хорошо, а пусть даже грустно и плохо — не суть, но без него, без Серёжи… Вот что тогда, скажите на милость, делать Сыроежкину? Нет, этого он ни за что не допустит, из кожи вон вылезет, но они с Гусём будут друзьями до гроба.

Из обдумывания таких вот жизненно важных вопросов, которые пришли в светлую Серёжину голову за ужином, его самым безжалостным образом выдернула мама. Ибо только самые близкие и дорогие люди имеют мистическую способность невинным тоном неделикатно и не к месту спрашивать о личном, рассказывать посторонним о милых интимных пустяках, у всех на виду поправлять одежду и звонить по телефону в самый неподходящий момент. И спокойно поразмышлять о судьбах мира тоже, естественно, не дадут.

— Что же ты мне не сказал, Серёжа, что у тебя сегодня матч был? Я бы пришла поболеть за тебя, — с укором начала Надежда Дмитриевна. — Валентина Ивановна, вон, оказывается, даже отгул взяла, чтоб на Макара посмотреть. А мне бы и отпрашиваться не пришлось.

— Дык, мам! Я это… — чуть не поперхнулся чаем Серёжа. — Играть не должен был, я в школу пошёл… — он вспомнил, как обманул и мать, и одноклассников, а сам отсыпался в это время в гараже, и покраснел. — Мне в последний момент сказали, я туда еле успел, чесслово! — «Всё, больше не буду никому врать, особенно матери!» — твёрдо решил Сыроежкин. Этот недостаток — склонность к вранью он за собой знал и очень его стыдился. Но лень и вечное желание валять дурака каждый раз заставляли Серёжу сочинять очередную небылицу, чтобы избежать упрёков от родных и учителей.

— Если бы Валя мне не сказала, я бы так ничего и не узнала, — вздохнула Надежда Дмитриевна. — Мне ты почему-то похвастаться своим голом не спешишь.

— Ой, ма, нечем хвастаться. Там такой гол был — чисто случайный, — поморщился Серёжа.

Гол он, конечно, забил, но что это был за гол! Случайно клюшкой шайбу зацепил, и, если бы не откровенно протупивший вратарь «альбатросов», никакого гола и победы Интеграла не было бы и в помине. В общем, гордиться нечем. То ли дело Макар — вот кто по-настоящему выиграл матч. Да даже Эл, и тот, если б с воротами не ошибся, тоже был бы молодцом. Вот они действительно забили… Не то что Сыроежкин.

— Серёж… — Надежда Дмитриевна встала из-за стола, попробовала своё кипящее на плите варево и задумчиво спросила: — Долго это будет продолжаться, м?

— Что? — не понял Серёжа, но на всякий случай насторожился: если мать начинает говорить загадками — добра не жди.

— Ну как, что? Тебе ж всё-таки четырнадцатый год, — глубокомысленно заметила мама.

— Угу, — согласился Серёжа, но в чём подвох пока не сообразил.

— Пора становиться серьёзнее, — мама села за стол и в упор посмотрела на сына.

— Ладно, — кивнул Серёжа. — Только завтра, — о серьёзном он привык думать, а не говорить. Потому что всё серьёзное, как правило, слишком личное.

— В первом классе ты притащил домой лягушку и обещал мне, что она вот-вот превратится в царевну, — не отставала мама. — И тебя стали называть…

— Иван-царевич, — в один голос с матерью закончил Серёжа, закатив глаза к потолку — чувствовал он себя примерно так, как тот мужик из анекдота, который всю жизнь строил для людей прекрасные дома, мосты и дороги и один-единственный раз имел глупость вступить в интимную связь с козой. — Ну и что?

— А потом вы с товарищем искали клад в подвале, — продолжала вспоминать Надежда Дмитриевна. — Но только клада вы не нашли.

— Ты чего, а? — Серёжа уж не знал, смеяться или плакать от внезапной маманькиной ностальгии.

Да, в третьем классе один одноклассник сказал ему, что если Серёжа хочет с ним дружить, то должен ему во всём помогать. Например, искать клад, который при строительстве Серёжиного дома спрятал хитрый прораб. Что за странная фантазия пришла в голову его приятелю, Сыроежкин не представлял, но дружить с ним хотел очень. Через три часа бесплодных поисков их, грязных, замёрзших и покусанных крысами, обнаружил участковый милиционер и передал родителям. Потом Серёже и его другу делали много уколов от бешенства, да только дружба с этим мальчиком с тех пор как-то пошла на убыль.

— Зато испортили водопровод, весь дом без воды оставили, и тебя прозвали…

— Понял-понял-понял, — Сыроежкин про своё «гордое» прозвище «чёрного копателя» вспоминать не любил.

Тем более, что водопровод он не ломал, а просто покрутил от скуки пару вентилей. Да, их стояк оказался в результате без холодной воды, ну так её уже вечером сантехник включил. Обсуждать этот эпизод Серёже совсем не хотелось.

— У нас сегодня начался вечер воспоминаний, — с сарказмом сказал он, отставил недопитый чай и с вызовом посмотрел на мать.

— А добыча нефти на дачном участке? — Надежда Дмитриевна и не думала останавливаться.

— Ну и что?!

Серёжа начал потихоньку закипать. Его обвиняли в тех вещах, в которых он виноват не был! У него в тот год впервые на этой дурацкой даче, на которой со скуки только помереть можно было, появился товарищ по играм. Соседский мальчик где-то слышал, что в их садоводстве сейчас работают бурильщики, и если с ними договориться, они могут пробурить на участке скважину. Почему вместо воды там непременно должна быть нефть, этот мальчик тоже объяснил, только Серёжа ничего не понял — приятель был на два года старше и говорил какими-то заумными словами. Но другу своему Серёжа поверил на слово и побежал искать бурильщиков — ведь найти на своём дачном участке нефть — это очень круто. Почему взрослые дядьки приняли всерьёз заявку от десятилетнего мальчика и с утра, пока родители спали, явились со своей установкой, для всех до сих пор осталось загадкой.

— Ты знаешь, во сколько это нам обошлось? — трагическим голосом спросила мать.

«О, дошли до сокровенного — убытки, которые я им принёс!» — фыркнул про себя Серёжа, но вслух сказал:

— Зато у нас теперь и колодец, и скважина с электронасосом есть. И полив автоматический.

— А младенец, который спал в коляске около магазина, — гнула свою линию Надежда Дмитриевна.

Сыроежкин на это только зубами скрипнул — в данной истории он считал себя совершенно правым.

— Зачем вы его сдали в детскую комнату?

Серёжа тогда стоял на улице около универсама — ждал мать с покупками. Неподалёку стояла какая-то девочка, примерно его возраста, и тоже кого-то ждала. Она всё смотрела то на скучающего Серёжу, то на коляску со спящим младенцем, рядом с которым никого из взрослых не наблюдалось. Потом не выдержала и подошла к Серёже. И сказала, что очень беспокоится за ребёнка — ведь его наверняка бросили родители, потому что её мать, например, никогда не оставляет коляску с братом без присмотра, а этот малыш совершенно один. Что будет, если его заберёт себе какой-нибудь нехороший человек? Серёжа об этом не думал, но после слов своей новой знакомой тоже испугался за ребёнка. Тогда они с этой девочкой посовещались и решили, что лучше всего не ждать беды и прямо сейчас отнести ребёнка в безопасное место, то есть в детскую комнату милиции. Через час в отделение, где оказались все трое детей, двое больших и один маленький, прибежали три взмыленные мамаши в предынфарктном состоянии, которые вышли из магазина и не обнаружили нигде своих чад. И если первым двум отпрысков выдали практически сразу, то с третьей была проведена профилактическая беседа относительно надлежащего исполнения ею родительских обязанностей.

— Ну охота тебе вспоминать? Ещё год назад во дворе бегал, и сейчас наверняка жив-здоров! — возмутился Серёжа. — Благодаря мне, между прочим!

— А я до сих пор не могу забыть разговор с его матерью! — завелась Надежда Дмитриевна.

С тех пор с этой горе-мамашей, оказавшейся к несчастью их соседкой по прошлому месту жительства, они были, что называется, на ножах.

— Мам, чего ты хочешь, а? — Серёжу бесила эта привычка матери не говорить важные вещи прямо и начинать издалека.

— Ничего. Просто мне интересно, что меня ожидает в будущем, — опять ничего толком не прояснила мать.

— А что такое, а? — весь этот диалог порядком уже утомил Сыроежкина, и он хотел только одного — прекратить его как можно скорее.

— А ничего. Только мне сообщили, что теперь ты — робот, — Надежда Дмитриевна, не скрывая своего недовольства, перешла наконец-то к сути вопроса.

— Ап! — на этот раз Серёжа поперхнулся-таки чаем, который на нервной почве решил допить. — Я?..

— Ты-ты!.. Кому ещё это могло прийти в голову? Только тебе. Только тебе, — со смесью досады и жалости повторила мать, а Сыроежкин в очередной раз подумал как несправедлива к нему жизнь.

— А кто это сказал? — обеспокоенно спросил Серёжа, ожидая услышать в ответ фамилию известной ябеды, по совместительству его одноклассницы.

— А об этом весь двор говорит, — огорошила сына Надежда Дмитриевна. — Серёж… Ну откуда такая дикая фантазия? Я и папа, ну совершенно ж нормальные люди.

— Угу…

Скрытый упрёк в собственной ненормальности Серёжа намеренно проигнорировал — ругаться с матерью сейчас абсолютно не хотелось. К тому же он решил больше никогда не врать ей, а значит, настало самое время рассказать её про то, откуда пошли эти нелепые слухи. То есть поведать всю историю про Электроника.

— Ну ладно, я тебе всё расскажу. Ну, в общем, мы встретились на помойке. На свалке… — начал Серёжа.

— Всё, всё. Довольно. Хватит. Отправляйся спать, — резко перебила его мать, погубив на корню робкие ростки Серёжиной откровенности.

— Ну сам, ну! — возмутился Сыроежкин. — Я ж хотел тебе всё рассказать! — у него даже воздуха не хватило от обиды, до того он почувствовал себя преданным.

— С отцом будешь разговаривать. Я больше не могу, — Надежда Дмитриевна была не пробиваема.

«К чему тогда был весь этот спектакль с воспоминаниями, если она даже не хочет меня слушать?!» — с горечью подумал Серёжа и направился в свою комнату.

— Поверить не могу! — восклицал он по дороге. — Первый раз хотел сам всё рассказать! Первый! Один! Сам! Ну… первый! Ай!.. — махнул в конце концов на всё рукой Сыроежкин и стал готовиться ко сну.

«Не нужна ей никакая правда, — уже лёжа в кровати, сделал для себя окончательный вывод Серёжа. — И отцу не нужна, его всё равно дома никогда не бывает. Но врать я всё-таки больше не буду. Надоело. Я вообще теперь ничего им рассказывать не стану. Пусть сами на себя пеняют. А мне что, поговорить не с кем? Есть! Гусь меня всегда выслушает, и ему точно не наплевать. А ещё Эл! Он же тоже мой друг, он меня поймёт, если что. Потому что и ему в жизни досталось», — на этой оптимистической ноте, Серёжа вспомнил про подарок, который сделал ему двойник, достал из кармана штанов брелок и стал рассматривать каллиграфическую надпись и забавную косточку.

Уже засыпая, Серёжа подумал, что если бы в детстве у него были такие друзья как Макар и Элек, они бы не потащили его шариться по грязным вонючим, кишащим крысами подвалам в поисках сомнительных кладов, не стали бы разыгрывать, уверяя, что на несчастных шести сотках в Березняках можно найти нефтяное месторождение, и вообще, не требовали бы от него непонятных доказательств «дружбы» в обмен на своё внимание. Макар, вон, дружит с ним просто так, его не смущают нелепые ситуации, в которые то и дело попадает Серёжа. Наоборот, всегда старается помочь и выгородить, даже если Сыроежкин откровенно косячит. А Эл… Эл простил ему такую подставу!.. Подумать только, всегда попадавший впросак и сам страдавший от чужих афер Серёжа, единственный раз сумел обвести человека вокруг пальца. И кого? Собственного двойника, не совсем здорового мальчишку, такого же наивного как он сам. Стыдоба!..

Серёжа так и заснул с брелоком в руке, сунув ладонь под щёку. Полотенце, которым он замотал голову после душа, чтобы не замочить подушку, совсем сбилось, но Сыроежкин этого не чувствовал — ему снился Элек. Во сне они были не просто друзьями, они были братьями-близнецами и не разлучались с самого детства. А ещё Серёже снился Макар. Что именно было в этом сновидении, Сыроежкин не запомнил, но оно совершенно точно было очень приятным и захватывающим. Утром стало даже жаль что сон закончился, уж больно хорошим он был.

***

Когда Макар утром зашёл за Серёжей, на том лица не было. Сыроежкин естественно проспал, поесть не успел, даже не оделся толком — на ходу штаны застёгивал. Схватил Макара за рукав и бегом потащил его вниз, на улице остановился под своими окнами и, ничего толком не объяснив, начал буквально рыть носом землю.

— Да чеХо ты кипишь поднял, СыроеХа? — в пятый раз спросил Макар, надеясь наконец получить вразумительный ответ. — Чего мы ищем-то?

— Ну этот… маленький… как его, ну! — шмыгнул носом Серёжа и залез с ногами в детскую песочницу. — Говорю же. Эл дал… бля! Ну ты видел!

— Брелок? — догадался Макар и тоже полез в песочницу.

— Точно!

— А чего он здесь-то? — не понял Гусев, продолжая рыть руками песок. Теперь хотя бы стало понятно, что надо искать.

— Да мать случайно в окно выкинула, — чуть не плакал Сыроежкин. — Эл мне подарил, для него эта штука много значит, а я!.. Ай.

Минут через двадцать безрезультатных поисков, перекопав всю песочницу и обшарив округу в радиусе пятидесяти метров, друзья поняли, что найти брелок им не судьба и поплелись в школу. Поплелись, потому что Серёжа так расстроился, что вообще идти никуда не хотел, и Макару, как старшему и более ответственному товарищу, пришлось чуть ли не волоком тащить Сыроежкина учиться — конец года всё-таки: контрольные, проверочные… Не до прогулов, в общем.

Только попасть на первый урок ребятам было не суждено — прямо перед школой их поджидал знакомый жёлтый москвич.

— С Элом что-то случилось! — запаниковал Серёжа, едва завидев автомобиль, и бегом бросился к машине. Макар за ним еле поспевал.

— Мальчики! Как хорошо, что я вас встретил, — без тени улыбки поприветствовал Макара и Серёжу Виктор Иванович.

Он вышел ребятам навстречу и при свете дня стало заметно, что выглядит он очень плохо. Огромные синяки под глазами, бледное осунувшееся лицо — за эту ночь профессор словно постарел лет на десять. Тем не менее, сегодня за рулём он был сам, Маши нигде видно не было.

— Где Элек, что с ним? — сразу же накинулся на него с вопросами Сыроежкин.

— Он опять пропал, Серёжа, с отчаянием в голосе сказал Громов. — Мы вчера даже до милиции не доехали. Точнее, доехали только мы с Машенькой — написали новое заявление о пропаже.

— Но как же так? Почему?! — едва не перешёл на крик Серёжа. — Почему он всё время от вас сбегает, что вы с ним делаете?

Сыроежкин так распереживался из-за исчезновения двойника, что сам был на грани истерики.

— Ничего плохого, ребята, клянусь вам! — покачал головой Виктор Иванович. — Если у вас есть время, я всё расскажу вам о жизни моего сына, чтобы вы лучше понимали, что происходит и почему. И я надеюсь на вашу помощь… Надеюсь, что он найдёт вас и больше не будет скрываться.

— Первое, что я хочу сказать, — начал свой рассказ Виктор Иванович, когда ребята сели в машину, — Элек — не мой родной сын. Да, да, не удивляйтесь, пожалуйста. История его появления на свет мне неизвестна, так же как и то, кто его настоящие родители. Чуть больше тринадцати лет назад я пошёл выбрасывать мусор на контейнерную площадку рядом с домом и увидел там новорожденного младенца… Он лежал в коробке из-под обуви, замотанный в какие-то тряпки и не подавал признаков жизни.

— Ой… — пискнул Серёжа и придвинулся ближе к Гусеву.

— Не боись, Серёг! — приобнял его Макар. — Мы ж знаем, что он жив остался!

— Да, — вздохнул Громов, — Элек, а тогда ещё просто безымянный мальчик, выжил. Но что ему пришлось пережить! Три недели в реанимации, две клинические смерти… А через два с половиной месяца я забрал его домой. Это тоже было непросто — чтобы избежать Дома малютки и ускорить процедуру усыновления, я дал большую взятку нужным людям. Кроме того, мне пришлось зарегистрировать брак, ведь я не был женат. К счастью, моя новая ассистентка, она только устроилась работать к нам в институт, согласилась помочь мне совершенно бесплатно и фиктивно вышла за меня замуж. Через год мы с Машей развелись, но с той поры стали друзьями. А потом и не только друзьями. И вот тут-то начались проблемы. Элек совершенно не переносил Машу. Она хорошая женщина и все эти годы прекрасно к нему относилась, но… Я не знаю почему, но он ревнует… до сих пор. Мы всегда с Элеком были очень близки, всё своё свободное время я посвящал ему. Может быть это было неправильно, но он так тянулся ко мне. Мне было его жаль. У Элека никогда не складывались отношения с другими детьми — они почему-то не принимали его, а он не знал как найти к ним подход. Кроме того, Элек совершенно не воспринимал взрослых женщин — из-за этого у него были постоянные проблемы в школе, учителя ведь в основном именно женщины.

— И он сбежал, когда узнал о вас с Машей? — подал голос Серёжа.

— Нет, — печально улыбнулся профессор. — Когда мы сказали Элеку, что любим друг друга и хотели бы пожениться, он всего лишь устроил истерику. Наговорил Маше много гадостей, попытался выгнать… Она взрослая женщина и прекрасно понимала, чем вызвано такое поведение, но мучить своим присутствием ребёнка не хотела. На чужом несчастье, как говорится… В итоге мы с Элеком обратились к психологу. Никаких работающих рецептов, которые смогли бы помочь моему мальчику смириться с происходящим, он не дал, но высказал предположение, что дело в его матери. Элек естественно не мог помнить, что случилось с ним сразу после рождения, но каким-то образом обида, а если точнее, ненависть к женщине, поступившей с ним столь бесчеловечно, отложилась в его подсознании. Катастрофа случилась позже, — продолжил профессор, положив под язык таблетку валидола, лекарства он, похоже, всегда носил при себе. — И это моя вина, целиком и полностью. Дело было чуть больше года назад, мы тогда только переехали в Москву. Да, я не сказал? — уточнил он после небольшой паузы. — До переезда мы жили в Ленинграде, именно там, в одном из дворов на Наличной улице в конце апреля шестьдесят шестого я и нашёл моего мальчика. Так вот, мне предложили интересную работу в столице, и мы с Элеком перебрались в Москву. Маша, как член моей научной группы и моя близкая подруга поехала тоже. Мы с ней теперь живём рядом, в одном доме, только что не в одной квартире. Всё по тем же причинам. Элек тяжело привыкал к новой школе, часто болел. И в один из дней, почувствовав себя неважно, отпросился с уроков пораньше и пришёл домой. Я этого не знал, он по каким-то причинам не стал меня беспокоить на работе. Но в тот день нам с Машей предстояла местная командировка в другой НИИ и, раз такое дело, мы решили зайти ко мне, пообедать. А в процессе разговорились об Элеке — всё же ситуация, которая сложилась у нас с сыном нормальной не была. И я… я… — профессор замолчал ненадолго, сделал несколько глубоких вдохов и выдохов, вытер краешком носового платка глаза и продолжил. — Я вспомнил, как нашёл Элека, как он дважды чуть не умер… И, кажется, позволил себе лишнего, сказав вслух всё, что я думаю о его биологической матери. Оказалось, Элек всё слышал — стоял в коридоре за дверью. Он не сбежал тогда. Просто, когда мы увидели его, он нас не узнал.

— Как это? — не понял Макар. — Забыл вас? Совсем?

— Не совсем, — сказал Виктор Иванович. — Я для него теперь был другим «профессором Громовым», учёным-кибернетиком, создателем робота-андроида по имени Электроник. А сам он, соответственно, стал никем иным, как этим самым Электроником.

— Ух ты-ы… — горестно протянул Сыроежкин, который всё время, пока говорил профессор, сидел, словно боясь пошевелиться, и до боли сжимал гусевскую руку.

Макар стойко переносил измывательство над своей конечностью и попыток освободить её не делал, наоборот, свободной рукой чуть растрепал Серёже волосы на макушке, чтобы как-то его взбодрить и сказал:

— Всё хорошо будет, СерёХа, Эл вернётся. Он не один, с ним Рэсси, она его в обиду не даст!

— Рэсси тогда, кстати, Элек тоже на полном серьёзе начал считать собакой-роботом, — заметил Виктор Иванович. — Их судьбы во многом похожи, как вы помните.

— Робот выживет в любых условиях, — вспомнил Серёжа слова Элека о своей собаке.

— В тот первый раз, когда он почувствовал себя роботом, — вернулся к своему рассказу профессор, — это не продлилось долго, уже к вечеру он всё вспомнил и был совершенно нормален. Но потом начались его побеги из дома. Каждый раз им предшествовала наша ссора, причиной которой обычно служило его неодобрение моей личной жизни или неприятности в школе. Элек не пропадал надолго — практически всегда уже через сутки он возвращался сам или его находила милиция. Но о том, что с ним было во время этого бегства, он как правило не помнил. Естественно, мы обращались к специалистам, но лечение никакого результата не принесло. Всё, что мы вынесли из общения с докторами — надо избегать сильных стрессов. Но разве возможна такая жизнь?.. — задал риторический вопрос Громов.

— А последний раз? То есть теперь уже… в предпоследний? — спросил Серёжа. — Почему он так надолго убежал?

— Ума не приложу, — пожал плечами Виктор Иванович. — Поводом послужила рядовая, в общем-то, размолвка. Мы втроём поехали за город на выходные, и Элек опять поругался с Машей. Нахамил ей и сбежал по дороге. Возможно, он вернулся бы намного раньше, если бы не встретил тебя, Серёжа. Ведь получается, с тобой, со всеми вами эта его выдуманная жизнь обрела настоящий смысл. Вы приняли его в видеробота, он стал важен для вас. Кроме того, милиция не могла найти его по той простой причине, что он фактически всё время либо играл твою роль, либо сидел гараже. Даже не знаю, что было бы, не найди мы с Машей этот журнал…

— Журнал? — в один голос переспросил ребята. Оба они прекрасно поняли о чём говорит Громов, но и для Гусева, и для Сыроежкина Серёжина фотография на обложке была чем-то очень личным, если не сказать интимным.

— Да, украинский журнал, посвящённый спорту, «Старт» называется. Серёжа должен знать, ведь на обложке одного из номеров за прошлый или позапрошлый год его фотография.

— Да уж знаю, — слегка поморщился Сыроежкин. С этим журналом у него были связаны одни неприятные воспоминания. — Но Эл-то где его нашёл?

— В библиотеке взял. Причём, судя по формуляру в нём, просто стащил оттуда. Элек вообще много времени в библиотеках проводил — друзей у него не было, а время надо было чем-то занимать. Вот он всё читал, читал… — печально вздохнул профессор. — По учёбе много дополнительно изучал, но на оценках, правда, это не сказывалось. Он учится средне. Я думаю, Элека просто привлекла фотография — это ведь такая редкость — внезапно обнаружить, что у тебя есть двойник.

— Так что же, выходит, он меня специально искал? — не поверил Сыроежкин и вопросительно посмотрел почему-то на Гусева.

— Я не исключаю такой возможности, — предположил Виктор Иванович. — Ведь хранил же Элек зачем-то у себя этот номер. Да так, что мы его и нашли-то совершенно случайно — так хорошо он был спрятан. На обложке значилось твоё имя и школа, в которой ты тогда учился. Эта информация вполне могла помочь ему в поисках. А ещё перед исчезновением Элека Маша жаловалась, что потеряла дорогой французский карандаш, которым глаза подводят…

— Всё понятно, — подытожил Макар. — ТоХда ваш Эл искал Сыроежкина, потому и сбежал. Но сейчас-то чеХо он? Он же не только от вас, он от СерёХи удрал!

— Ага! — Поддакнул Сыроежкин. — Чего он сейчас-то?

— Из-за школы, — скорбно произнес Виктор Иванович. — Заявил, что возвращаться в свою школу не собирается и хочет учиться только с вами. А я стал настаивать, убеждать… Школа, в которой сейчас учится Элек, очень хорошая. Одна из лучших физико-математических школ в стране. Тем более, что до конца учебного года осталось меньше недели, а там можно и подумать. Только за чем всё это, если Элека нет?.. — Громов опять достал свой носовой платок и вытер лицо.

— Обещайте, что если… Нет! Когда Элек найдётся, он будет учиться с нами! — с жаром потребовал Сыроежкин.

— Да, не мучайте его, — согласился Гусев. — У нас клёвая на самом деле школа. И учителя мировые. Я знаю, о чём говорю.

— Лишь бы он только вернулся… — устало сказал профессор. — Обещаю, Элек будет с вами.

========== 7. Расплата ==========

После всего, что рассказал ребятам профессор Громов, Серёжа совсем пал духом и вообще идти никуда не хотел. Гусев его в школу пинками практически загнал, и то — только ко второму уроку. Зато встретили там Сыроежкина словно знаменитого артиста. Правда, вместо народной любви и обожания пришлось Серёже столкнуться с выходящим за всякие разумные рамки нездоровым любопытством школьников.

Самое обидное в этой ситуации было то, что интересовал народ вовсе не сам Сыроежкин, им нужен был Электроник. Теперь, когда про Серёжиного двойника стало известно широкой общественности, в то, что этот двойник — робот, люди верили очень охотно, потому что слухи, часто сильно преувеличенные, об экстраординарных способностях Элека нашли наконец псевдо-рациональное объяснение. Ну что, в самом деле, мог этот дурачок Сыроежкин из шестого «Б»? Правильно, балду пинать и с тройки на двойку перебиваться. То ли дело робот! Или киборг? В общем, неважно, Электроник — чудо био-инженерной мысли, и вот он мог всё! И теперь с бедного Серёжи все требовали этого самого Электроника предъявить. А как он мог его предъявить? Да и стал ли бы он это делать, если бы и вправду мог? Элеку стрессы противопоказаны…

Если бы не Макар и «ближний круг» в лице Витька, Вовки и Майки, которая училась во вторую смену и вместо того, чтоб спать с утра как все нормальные люди, припёрлась тусить к ребятам в школу, Сыроежкина бы просто растерзали.

— Никуда от меня не отходи. Понял, СыроеХа? — очень серьёзно предупредил его Гусев. — Затопчут.

И Королькову со Смирновым сказал: «Смотрите за этим перцем, шоб не сбёг — он же чокнутый!» Те, конечно, покивали, но их больше Светлова интересовала — за ней смотреть было куда интереснее.

А переживал Макар не просто так — Серёге уже в школе в голову идея пришла — многие ученики рядом с ним живут, вдруг кто-то из них брелок нашёл? Может, себе оставил, а может, приятелю отдал? Надо проверить! И Сергей как одержимый занялся поисками заветного кругляшка, то есть брелока.

— Это всё, что мне осталось от Эла, как вы не понимаете?! — воздевал руки к небу Сыроежкин.

— Да хватит его хоронить, вернётся он! — Витька эта античная трагедия в Серёжином исполнении не сильно тронула. Ребята и Майка вообще как-то спокойно отреагировали на известие об исчезновении Эла. Исчез и исчез, не первый раз. Побегает пару дней, память у него восстановится, и обратно вернётся. Делов-то? Почему-то никто из них всерьёз не предполагал, что с Элеком, пока он не в себе, может случиться что-то нехорошее. Не иначе как всё ещё под впечатлением от его суперспособностей находились. А вот у Сыроежкина сердце, что называется, было не на месте.

Одними горестными восклицаниями Серёжа не ограничивался, он у всех и каждого старался выспросить, не видели ли они где брелок на цепочке — сами, например, нашли или товарищ хвастался? Пытался описать вещицу поподробнее, но никто его толком не слушал — любопытные школьники вместо этого сами донимали Серёжу расспросами про Электроника.

И хорошо, если расспросами — на большой перемене случилась совсем невообразимая вещь. Макар зазевался в столовке, и Серёжа, пользуясь временной свободой, пошёл опять проводить свой опрос. Даже эскиз этой штуковины на листочке накарябал — для наглядности. Только вот нарвался Сыроежкин в итоге на группу девчонок из седьмого «А», а им проблемы Сыроежкина интересны не были, им было интересно проверить, а не робот ли сам Серёжа? И ничего лучше эти девицы не придумали, как затащить беднягу в женский туалет и там этот вопрос выяснить подробно. Попросту говоря, стали они Сыроежкина раздевать и щупать. Потом к ним какие-то старшеклассницы присоединились, и дела Серёжины стали совсем плохи.

Макар, конечно, как пропажу обнаружил, сам запаниковал, побежал его с дружками по этажам искать. Всю школу излазили, во дворе смотрели — нет нигде Сыроеги! Что делать? Гусев уже готов был к директрисе идти — пусть всех взрослых на ноги поднимает и в милицию звонит.

А спасла в итоге Сыроежкина Зойка Кукушкина. Зашла она на переменке в туалет и видит дикую совершенно картину — толпа девиц постарше загнала в угол какого-то парня! Раздели его (одежда по всему туалету валяется), глумятся, отпуская скабрезные шуточки, щекочут беднягу, щиплют и чёрт знает, что ещё с ним делают. Зойку такое поведение возмутило до глубины души — не столько даже из-за сострадания к несчастной жертве, сколько по причине наличия у неё обострённого чувства справедливости. Потому как унижение человека никогда не бывает заслуженным.

— Пустите! Отпустите его! Что вы делаете?! — Кукушкина стала распихивать девчонок, пытаясь пробраться внутрь из круга, чтобы вытащить бедолагу на волю. Только галдящая и хихикающая стайка малолетних хулиганок её не слушала, а потом и вовсе оттеснила к кабинкам. Но Зоя успела увидеть лицо жертвы, от увиденного пришла в ужас и лишилась дара речи. Речи, но не голоса! Её оглушительный визг, больше похожий на вой сирены, слышен был на всех этажах школы.

Находящийся неподалёку от дамского сортира Макар, не рассуждая, бросился на источник звука, по дороге был почти что сметён хлынувшей из туалета толпой похитительниц Сыроежкина, но к своей великой радости обнаружил там сжавшегося в углу и всё ещё закрывающего ладонями уши Серёгу.

— От, шлемазл, мать твою! — Макар схватил Серёжу за руку и скорей потащил из туалета вон.

Потом сообразил, что из одежды на нём одни школьные брюки, да и те расстёгнутые, огляделся, заметил стоящую, словно каменное изваяние у толчка, Зойку с Серёгиной одеждой в руках, сказал: «Спасибо тебе, Кукуха, ты настоящий человек!», забрал у неё тряпки и стал уже в коридоре помогать Серёже приводить себя в божеский вид.

— Чего случилось, Сыроега? Ты где был, вообще?

— Мы обыскались тут! — налетели с вопросами запыхавшиеся Витёк с Вовкой.

— Хде был, Хде был!.. — проворчал вместо Сыроежкина Гусев, завязывая на ещё не совсем отошедшем от шока Серёже пионерский галстук. — Его девки в свой тубзик затащили. Чуть не изнасиловали, маньячки херовы. Хорошо, Колбаса вмешалась.

— Да я только хотел… — начал оправдываться перед другом Сыроежкин, но Гусев был всё ещё зол на него.

— У! Не доводи до Хреха, — замахнулся на своего непутёвого возлюбленного Макар — так хотелось хоть раз проучить его хорошенько, чтоб слушался и перестал уже наконец влипать в неприятности.

— Да чего ты?! — жалобно заныл перепугавшийся Серёжа.

— Идём, — сказал Макар, положил Сыроежкину руку на шею и стал подталкивать в сторону кабинета математики — урок уже начался. — ДопрыХаешься у меня!.. — пригрозил притихшему Серёге Гусев и, так и не прекратив ворчать себе по нос, довёл друга до класса. — Глаз да глаз за ним… Как маленький, ё-моё… Нервы мне делает. По жопе давно не получал…

Таратар тоже на урок опоздал. Пришёл весь возбуждённый, глазки бегают. Первым делом к Серёже направился.

— Серёжа. П-послушай меня внимательно, — математик поправил на носу очки, заглянул в журнал, откашлялся и перешёл наконец к делу. — Серёжа, в связи с вскрывшимися фактами, касательно твоего п-посещения школы в п-последний месяц, — Семён Николаевич опять откашлялся, от волнения у него аж в горле пересохло — всё же говорить мальчику, о том, что на утреннем педсовете директор его всерьёз хотела оставить на второй год, было тяжело. — Так в-вот, Серёжа, у тебя есть единственная возможность перейти вместе с твоими друзьями (он посмотрел на Макара), — в седьмой класс. — Ты только не волнуйся, пожалуйста.

— Ой… — прошептал Серёжа, сделался белым как полотно и едва не сполз со стула — остаться сейчас на второй год представлялось ему смерти подобным. Мало того, что второй раз подряд с малышами тоже самое проходить, так ещё и одному совсем! Ведь как же он без Гуся-то будет?

— Ничего невыполнимого в этом нет, — поспешил успокоить ученика Таратар и опять посмотрел на Гусева — тот выглядел даже ещё более напуганным, чем Сыроежкин. — Тебе, Серёжа, просто надо будет сдать индивидуальные зачёты на оценку по всем предметам.

— Так он же не успеет! — возмутился Макар и, психанув, вскочил со своего места. — До конца учебного года три дня всего осталось! — Гусев для убедительности продемонстрировал три пальца и в недоумении уставился на учителя.

— Макар, сядь, пожалуйста. Не надо п-паниковать, — Таратар подошёл к Гусеву, положил ему руку на плечо и слегка надавил, усаживая Макара на место. — Серёжа — умный мальчик, я уверен, он справится. Ему просто надо немного помочь, так сказать, организовать.

— Э! Умный он!.. — с горестным сарказмом передразнил учителя (который явно притворился в этот момент глухим) Гусев, плюхнулся на стул, притянул сидящего впереди Сыроежкина к себе за ворот формы и громко прошипел ему на ухо: — Ну, СыроеХа, ты у меня из-за стола не встанешь, пока всё не выучишь! Тока попробуй схалявить!.. — и поднёс кулак к Серёжиному носу.

— Да понял я! — буркнул Сыроежкин и вывернулся и макаровского хвата. То, что Гусь ему спуска не даст, даже немного утешало, но всё равно, в своих силах Серёжа уверен не был. Ему по-прежнему было страшно.

Семён Николаевич выдохнул с облегчением и засеменил к доске, разбирать ошибки с прошлой контрольной. В том, что Серёжа сдаст теперь все зачёты, он не сомневался — Макар ему просто не позволит «провалиться».

***

Кошмар начался в тот же день, и Серёже ещё очень повезло, что начался он с русского и литературы, предметов, которые Серёжа худо-бедно знал. Как Макар ни наседал на литератора, чтобы Серёге дали хотя бы день на подготовку, тот остался неумолим. Была ли это мелочная месть учителя за напрасный разговор на счёт Сыроежкина с каким-то актёром, который должен был прослушать его ученика, или строгая беспристрастность в отношении ничем не выдающегося школьника, сказать сложно. Да только весь русский и одну литературу Серёжа писал сочинение на свободную тему, а на второй литературе учитель проверял его труды.

— Всё хорошо, СереХа, ты справился! — успокаивал после уроков бледного, полувменяемого от всего пережитого Серёжу Макар, похлопывая его по плечам.

Как ещё поддержать друга на виду у всех и не вызвать при этом ненужных вопросов, Гусев не знал. Ему хотелось просто обнять его, прижать к себе как можно крепче, зарыться носом в волосы и не отпускать до тех пор, пока Сыроежкина хотя бы не перестанет трясти. Потому что всё то время, что учитель проверял его работу, Серёгу на нервной почве в натуральную бил озноб, на лбу выступила испарина и вдобавок он себе ещё и ногти все на руках сгрыз. Макару на него смотреть было больно. Но ничего, обошлось — по русскому Сыроега получил три, по литературе — четыре. Всё-таки не такой уж он дурак, да и пройденный за весь учебный год материал как-то в голове отложился.

Корольков со Смирновым тоже не остались безучастны к Серёжиной беде и по большой гусевской просьбе после обеда пошли прямиком к Сыроежкину домой — помогать готовиться. Вовка как самый умный из всей компании разработал тактику и стратегию натаскивания товарища на те предметы, которые будут завтра, Витёк ему помогал, Макар был организатором всего процесса и даже заявившаяся к Сыроежкиным как к себе домой Светлова оказалась к месту — Гусев её отрядил на кухню делать на всех чай и резать бутерброды.

— Чего завис, Сыроега? — сдерживая улыбку, спросил несчастного Макар — уже с минуту Серёжа сидел вцепившись в учебник по физике, но вместо книги видел… нет, не фигу. Он тупо пялился на Гусева.

— А? — отмер Сыроежкин, опустил глаза в книжку, а потом жалобно захныкал: — Не могу больше!

— Перерыв пять минут! — тут же объявил Гусев и вытащил Серёгу из-за стола пройтись по комнате.

— Ты это… выглядишь клёво, — задумчиво сказал Сыроежкин, опять разглядывая Гуся.

— Я всегда клёво выгляжу, — самодовольно усмехнулся Макар, в душе растёкшись от Серёжиных слов тёплой ванильной лужицей.

Едва придя сегодня после уроков домой, Макар вместо кухни, где его ждал вчерашний борщ, рванул к своему шкафу — весь вечер он проведёт в Серёжином обществе, и пусть Сыроеге будет и не до прикида лучшего друга, выглядеть стильно надо всё равно. Посему Гусев выбрал свой выходной пиджак, выгладил парадную рубашку, белую с мелким абстрактным рисунком, и достал голубые расклёшенные джинсы с потёртостями. Lee, между прочим. И даже в душ сам сгонять успел. А вот про борщ Макару пришлось забыть — время поджимало, да и запачкать одежду было стрёмно.

— Не, ну правда, тебе идёт очень… это всё…

Сыроежкин медленно провёл рукой Гусю по груди, пробуя на ощупь так заинтересовавшую его ткань, и даже закусил губу от неожиданных ощущений — руке стало тепло, словно он не до человека дотронулся, а до батареи парового отопления как минимум. Серёжа, всегда равнодушно относившийся не только к чужому, но и к своему гардеробу, сам не понимал, что на него нашло. А как со стороны выглядят его комплименты другу и вовсе не догадывался.

А вот Гусеву было весело — Серёжа флиртовал с ним и даже сам не понимал этого. И если б не ребята с Майкой, оккупировавшие Серёгин диван и занятые ровно тем же самым, чем и они с Сыроегой, Макар однозначно пошёл бы дальше и… А кто, впрочем, знает, до чего бы они тогда дошли?

***

Физику и биологию Серёжа ответил на пять — вот что значит, хорошая подготовка. Макар был готов Королькова на руках носить за его труды, ибо в том, что Серёгины оценки — это в основном Вовкина заслуга, сомнений ни у кого не было, даже у самого Сыроежкина. Его, кстати, Гусь на радостях опять при всём честном народе не сдержался — чмокнул, на этот раз в макушку, когда они в обнимку после физики выходили из класса в коридор. Макар вообще тогда от избытка чувств чуть не задушил Сыроежкина:

— Молодец, Серёга! Можешь, когда хочешь!

А потом опять всё по новой — подготовка дома до самой ночи под руководством Королькова и бдительным оком Макара, ответы, тесты, контрольные и проверочные в классе, доводящие Серёжу чуть ли не до нервного срыва, и так все три дня.

Таратар свой предмет стал спрашивать в последний учебный день — с математикой у Серёжи хуже всего было, а валить его Семён Николаевич ни в коем случае не хотел. Ему вообще Сыроежкина было жаль — так вляпаться с этим своим двойником! Впрочем, и сам двойник у математика вызывал исключительно теплые чувства: мальчик — как Серёжа, только лучше! Умнее в смысле. Но больше всего переживал Таратар, конечно, за своего любимчика — уж как Макар трясся над Серёжей, как его опекал, как боялся, что друга на второй год оставят! Семён Николаевич даже грешным делом подумал, что если Сыроежкин будет плохо с пересдачей справляться, и его опять в шестом классе оставят, то он лично к директору на поклон пойдёт и настоит на переэкзаменовке в августе. Но Серёжа пока справлялся, худо бедно свои тройки-четвёрки и даже иногда пятёрки зарабатывал, а для перевода в седьмой больше и не надо. Но вот с математикой Сыроежкин, прямо скажем, удивил — и алгебру, и геометрию — обе дисциплины сдал на твёрдые пятёрки!

— Поздравляю, Макар, поздравляю! — Семён Николаевич с энтузиазмом стал жать руку Гусеву, потом заметил на себе недоуменные взгляды Сыроежкина и его одноклассников и поправился, обратившись уже к Серёже: — Ты молодец, Серёжа, математику ты знаешь на отлично! И ребята молодцы, поддержали друга в трудную минуту, так держать!

Макар, в отличие от остальных, считал поздравления в свой адрес вполне заслуженными и с математиком был полностью солидарен — только благодаря тому, что он лично контролировал этого разгильдяя, Сыроега полностью рассчитался со всеми основными предметами.

Правда, оставалось ещё несколько не особо важных, но трудных для аттестации дисциплин — их преподаватели по некоторым личным причинам имели на Сыроежкина зуб и, даже если и не жаждали буквально его крови, то есть оставления несчастного обманщика на второй год, то хотели как следует проучить нерадивого школьника, осложнившего им трудовую деятельность. И первой в этом списке шла учительница по ИЗО.

— Ребята, — сказала Марина Николаевна, — сегодня последний учебный день в этом году, завтра у вас будет только классный час. Рисуйте кто что хочет, но на тему вашей школьной жизни. Тогда завтра можно будет организовать небольшую тематическую выставку в вашем кабинете, которая вкратце расскажет о том, каким вам запомнился шестой класс. А Сыроежкин, — она поджала губы и внимательно посмотрела на Серёжу, — Сыроежкин будет рисовать портрет. До сих пор ты удачно избегал этого задания, — сказала учительница, обращаясь к горе-художнику, — так что даже на городской конкурс я послала рисунки твоего двойника. А теперь, Серёжа, у тебя будет индивидуальная тема: двойной портрет, — Серёжа тихо ойкнул и вжался в стул. — Ты нарисуешь себя и своего лучшего друга. Время пошло.

Довольная сама собой, училка уселась на своё любимое место под «ёлочку» и с видом египетского сфинкса воззрилась на класс.

— Рисуй, не бойся, Сыроега, — громким шепотом стал подбадривать друга Макар. — Главное, деталей побольше — она это любит. В любом случае, меньше тройки не поставит!..

— Ага, мне ж твою рожу рисовать придётся, — насупился Сыроежкин. — И свою! Какие там детали? Рот, нос, два глаза… блин!..

— А ты в полный рост рисуй, — наставительно изрёк Гусев и зачем-то добавил: — в одежде.

Серёжа как-то странно посмотрел на него, потом повернулся так, чтобы его работа никому не была видна, и принялся сосредоточенно чиркать по бумаге карандашами. Макару только вздохнуть тяжело оставалось и тоже взяться за дело. Вариантов Серёжиной картины он мог представить себе массу — один краше другого. Понятно, что все они Серёге не под силу, но помечтать-то можно? Правда, во всех случаях они с Серёгой на этой картине являли собой обнаженную натуру, закрученную в самые затейливые позы. Тут уж Гусев ничего поделать не мог — никакие другие сюжеты воображаться ему категорически не хотели.

Абстрагироваться от навязчивых образов Макар так и не сумел, потому просто закинул ногу на ногу, тоже как мог отгородился от мира планшетом с листом бумаги и приступил к работе. Противиться себе он не мог и помимо воли стал переносить на бумагу то, что было для него особенно значимо в этом учебном году.

Макар рисовал снег. С кривоватых серовато-синих облаков падали на замёрзшую землю первые жирные снежинки. Кусок стены дома, абстрактная лавочка, непонятная конструкция, в которой угадывалась детская площадка, и маленькая фигурка человека вдали. Маленькая, но тем не менее достаточно подробно прорисованная — короткое пальто, зелёная шапка, жёлтые волосы, торчащие из-под неё. Человечек на рисунке задрал голову вверх и ел снег, метко пикирующий с небес прямо в его разинутый рот. Почти под конец урока Гусев закончил рисунок и только тогда сообразил, что к школьной жизни он формально никак не относится. Чтобы как-то выйти из положения и не рушить всю композицию в целом, Макар в срочном порядке подрисовал в дальнем углу листа небольшое здание, подписал его: «школа», а чтоб уж совсем ни у кого не вызывать сомнений, придумал своей картине название: «Новенький».

— Серёжа? — вопросительно посмотрела на Сыроежкина учительница, забрав у него готовую работу. — Ты разве не понял задание?

— А что не так? — с вызовом сказал Серёжа, подошёл вплотную к Макару, который на всякий случай принял угрожающую позу и собирался уже было напомнить зарвавшейся училке, что здесь, вообще-то, физико-математическая школа, а не Академия художеств, закинул руку Гусева себе на плечо и перевёл взгляд на товарища.

Учительница ещё раз внимательно посмотрела на обоих друзей, потом опять уставилась в рисунок, просияла неожиданно и удовлетворённо объявила:

— Но… вынуждена признать, что в отличие от того мальчика, от Электроника, как художник, Серёжа, ты действительно правдив. Пять!

— Чего там? Чего там? Ну покажите! — услышав такое, на перебой стали кричать любопытные одноклассники и тянуть свои руки к Серёжиной работе.

— Думаю, это ты должен оставить себе, Макар, — невзирая на просьбы учеников, Марина Николаевна протянула лист с рисунком Сыроежкина Гусеву.

Вокруг послышались удивлённые голоса, охи и ахи вперемешку с хихиканьем. Серёжа стоял красный как варёный рак, нервно кусал губы и искоса поглядывал на Макара, а сам Гусев, получив работу товарища, расплылся в глупой и совершенно счастливой улыбке. На рисунке в центре был изображён большой и важный гусь, тот самый, который с клювом, перьями и перепонками на лапках. Только был он не белый или серый, а невообразимого красно-оранжевого цвета. Но самое интересное было не это, а то, что одним своим крылом он заботливо обнимал жавшийся к его боку маленький гриб на ровной белой ножке с выпуклой жёлтой шляпкой на ней. К грибу жирными чёрными линиями были пририсованы тонкие ручки и ножки, какие дети обычно рисуют у человечков, а на шляпке красовались большие круглые глаза, которыми он с обожанием смотрел на своего пернатого друга.

— Точно! Это же Гусь и Сыроега! — крикнул кто-то. — Да, это они! Как похожи! — подхватили остальные.

К рисунку опять с разных сторон потянулись загребущие руки, желающие поближе ознакомиться с «шедевром», который понравился училке больше, чем профессиональный рисунок Электроника, и Макару пришлось пару раз гаркнуть на своих одноклассников, чтоб отстали. Потом он бережно убрал Серёжину работу себе в сумку и в сопровождении друзей повёл Сыроежкина на следующий урок, где от требований учителя смекалкой и творческим подходом отделаться будет сложно.

***

— Кончай психовать, Сыроега, — попытался очередной раз вразумить Сыроежкина Гусев. — Ты же хоккеем занимаешься. Там нагрузки — во какие, а ты Ростика с его физрой испугался!

— Ничего я не боюсь, вот ещё! — нервно повёл плечом Серёжа и решительно направился в спортивный зал.

— Стой! Куда пошёл?! — еле успел нагнать его у выхода из раздевалки Гусев и силой втолкнул обратно. — Не боится он! Так не боится, что трусы забыл, — проворчал Макар и, не отпуская Серёжину руку, нашарил в его мешке с формой спортивные шорты.

— Он мне Васильева не простит!.. — Сыроежкин вырвал из рук друга штаны и чуть не свалился на пол, пока натягивал их на себя.

— Как не простит? — возмутился Гусев. — Ты Хол забил! Матч выиграл!

Снаружи послышался свисток, и Макар с Серёжей скорее побежали в зал — началось построение.

Физрук ничего не сказал опоздавшим, но сразу после разминки отправил класс с парой старшеклассников на улицу, играть в волейбол, а Сыроежкина подозвал к себе.

Весёлая и разгорячённая игрой ватага практически уже бывших шестиклассников, возвращаясь в конце урока обратно, чуть не свалила с ног внезапно застывшего на полпути к раздевалкам Макара. Он увидел Серёжу. Совершенно мокрый и полувменяемый от усталости Сыроежкин стянул с себя спортивную футболку и вытирал теперь ею лицо, шею и грудь.

— Вот, если б ты, Сыроежкин, так с самого начала старался, у тебя бы и троек не было, и перед Борис Борисычем краснеть не пришлось бы. И меняться с твоим этим. Близнецом, — сказал физрук, раскрывая классный журнал. — Твёрдая четвёрка.

— Ага… — слабо выдохнул Сыроежкин.

— Чегой-то ему четыре?! — отмер Макар и даже оторвался на секунду от созерцания голого Серёжиного торса, чтобы подойти к учителю. — Пять ему ставьте!

— Четыре — тоже хорошая оценка, — похлопал Гусева по плечу Ростислав Валерианович. — А на отлично твой друг, извини, не тянет, — и ушёл вместе с журналом в свою каморку.

— Сам ты уже ни на что не тянешь, — проворчал себе под нос Макар, когда Ростик скрылся из виду, обнял Серёжу за талию, пользуясь тем, что в зале они уже одни, и пошёл с ним переодеваться.

Смотреть на полуголого друга Макару было всегда тяжело. Точнее, просто смотреть и не трогать при этом руками. После тренировок в Интеграле хоккеисты имели возможность принять душ, но Макар всегда сразу одевался и шёл ждать Серёжу на улице, объясняя это тем, что общественными душевыми он брезгует и лучше нормально вымоется дома. Сыроежкин удивлялся такой особенности своего друга и всякий раз пытался его переубедить — на его взгляд душ в спортивном комплексе, где они тренировались, был вполне приличным. Но Гусев был упрям — оказаться голому среди голых же парней он и так-то не очень стремился, а уж если бы рядом с ним был голый Серёжа — скрыть от окружающих и от самого Сыроежкина свою заинтересованность было бы и вовсе невозможно.

— Отжиматься заставил… подтягиваться… Прыгать, по канату лазать, — уже в раздевалке с трудом отдышавшись, жаловался Гусю на свою горькую долю Серёжа, пока тот натягивал на него водолазку (руки у Сыроежкина почти не слушались). — И на улицу меня погнал, стометровку бежать… А вы там в волейбол… прохлаждались, я вас видел! Ну где справедливость?!

— А нехрен было вместо себя левого чувака в школу отправлять! Я б тебе ещё не то устроил, — не проявил к товарищу никакого сочувствия Макар. — Дай сюда! — ему надоело смотреть, как Сыроежкин уже чёрт знает сколько времени пытается застегнуть дрожащими пальцами ремень в штанах, и отпихнул в сторону Серёжины руки. — Всё, готов, на выход. Щас петь будешь.

***

Самым последним уроком в этом году и, соответственно, самой последней пересдачей для Сыроежкина была музыка. И идти на неё он страшно боялся. Конечно, сдав все предметы и завалив одно несчастное пение, Серёжу на второй год не оставили бы. Но крови его музычка попила бы всласть — заполучив себе солиста вроде Элека, Роза Ивановна вынашивала честолюбивые планы подтянуть остальных до приличного уровня и создать школьный хор, который было бы не стыдно выставлять на всяких конкурсах. А тут, оказывается, никакого солиста у неё и нет! Потому что её как девочку провёл один недалёкий шестиклассник. Позорище, одним словом.

— Ну чеХо ты ломаешься, Сыроега? — всё никак не мог взять в толк Гусев. — Сам Ховорил, что поёшь и на гитаре лабаешь не хуже Эла! А тут трусишь! Или ты врал опять?

— Да не трушу я! — взвился Серёжа. — И не врал.

Всю дорогу до актового зала он нудел друзьям, что петь не может и голоса у него нет.

— Просто у меня эта… Как её? Фобия, во! — вспомнил он наконец название своего недуга.

— Фобия, от греческого слова «Фобос», что значит страх, — важно заметил начитанный Корольков. — Так что Макар прав, Серёга, ты просто трусишь.

— Ну хорошо, трушу, — совсем скис Сыроежкин. — Боюсь я перед всеми.

— Чёт раньше тебе нравилось, когда на тебя все глазели, — заметил Гусев.

Эта Сыроегина черта — желание покрасоваться перед публикой — Гусева всегда бесила.

— А петь не могу! — чуть не плакал Сыроежкин. — Никогда ни для кого не пел… только для Эла… один раз, — тут он вспомнил про своего пропавшего двойника и совсем расстроился.

— Ты мне обещал, помнишь? — Макар поспешил перевести разговор на другую тему.

— Помню, — согласился Серёжа. — Но только тебе одному, чтоб никто больше не слышал. А потом, может, уже и получиться… для всех.

— Слушай, может, под магнитофон петь будешь? — спросил Витёк, когда они уже пришли в зал.

Музычки ещё не было, зато Сыроежкин успел извести всех своим нытьём и траурной физиономией. Вот Смирнов и ляпнул глупость, чтоб хоть как-то перебить этот поток стенаний, который не только ему, а уже и терпеливому Гусю выносить было сложно.

— А записать как? — Серёжа дружескую подколку принял, видимо, за чистую монету.

— Слушай, Сыроега, давай роялину… ну, — Макар сделал характерный жест руками, — поломаем? — ему Витькина идея отвлекать Серёжу дурацкими предложениями пришлась по душе.

— Ну, новую привезут! — парировал Сыроежкин, но, глядя на друга немного повеселел.

— А может?.. — вдруг встрепенулся молчавший до сих пор Вовка.

— Что? — тоже оживился Сыроежкин — Корольков в отличие от многих обычно предлагал что-то дельное.

— Да не… ничего, — разочарованно отвернулся от приятеля Вова.

Он тоже хотел как Гусь со Смирновым придумать какую-нибудь абсурдную штуку, но на ум ничего не пришло. Всё-таки, иногда его эрудиция и репутация умника бывают не на руку.

— Пропал я, ребята! Никто мне не может помочь!.. — патетически провозгласил Серёжа, возведя очи к небу.

«Вот же ж артист! Погорелого театра… Нет, чтоб спеть и не выдрючивается, а он комедию ломает!» — вздохнул про себя Гусев, но вслух решил ничего не говорить — Сыроега упрямый как осёл. И такой же умный, ага…

— Я помогу, — раздался вдруг сверху нежный голосок.

— Ты зачем сюда пришла, ябедничать? — вскинулся на Кукушкину Смирнов. Девочка бросила на него короткий настороженный взгляд, чуть замедлила шаг, но продолжила спускаться в зал.

Витёк Зойку недолюбливал с тех самых пор, как она в третьем классе при всех высмеяла его неуклюжие попытки поухаживать за ней, и теперь реагировал на неё крайне болезненно.

— Ну, Ховори быстрей. Если по делу, — Макар к Зое тоже тёплых чувств не питал, по вполне понятным причинам, но вынужден был признать, что объекту своей страсти Зойка чаще была полезна, чем наоборот. И ради Серёги ничьей помощью брезговать не собирался.

— Нужно разбиться на голоса… — начала Зоя.

— Ну, и что дальше? — скептически заметил Корольков.

— Как в хоре. Я знаю, я в хоре занималась, — затараторила Кукушкина, подбежав к пианино, вокруг которого в ожидании урока расположились ребята. — Роза давно пыталась это сделать, да плюнула, вы ведь все только придуривались, а нормально не пели. А если б делали как надо, никакого солиста бы и не понадобилось. Хор может и так петь.

— И всё?! — съязвил Витёк.

— Нет, не всё, я ещё кое-что придумала, — проигнорировала сарказм своего бывшего поклонника Зойка.

— Что? — серьёзно спросил Сыроежкин.

— Вы не должны соглашаться с тем, чтобы Роза выбирала солиста — все ученики имеют одинаковое право петь.

На том и порешили — Зойкина мысль выглядела здраво и была вполне выполнима. А Макар лишний раз убедился, что если человек тебе не нравится, это не значит, что он не может быть полезен.

Поспорить с учителем на законных основаниях — милое дело. Стоило Розе Ивановне вызвать Сыроежкина к инструменту, как тут же со всех сторон послышались недовольные возгласы: «Почему всегда его одного?!» «Тоже любимчика нашли!» «Тут школа, а не Большой театр!»

— Да, но у него же голос… — растерялась не ожидавшая такой реакции учеников преподавательница.

— У меня тоже есть Холос, я тоже хочу петь!.. — громче всех возмутился Гусев, и учительница сдалась.

В конце концов, сколотить какой-никакой певческий коллектив было для неё гораздо важнее, чем помучить несчастного Сыроежкина.

— Прекратите! — обалдевшая от этого гвалта протестующих голосов, музычка готова была уже согласиться на что угодно, лишь бы они замолчали. Или запели.

И вот тут науськанный своей преданной поклонницей с деловым предложением выступил Сыроежкин.

— Извините, а нельзя ли так: ну, в общем, сделаем как в настоящем хоре — все разобьются на голоса, и тогда всем ребятам работа найдётся.

Ученики и Макар в особенности (он выражал своё одобрение Серёгиного предложения громче всех) радостно поддержали идею, опять подняв галдёж и окончательно подавив всякие намеки на сопротивление от Розы Ивановны.

— Ну хорошо, хорошо, пожалуйста, — согласилась учительница. — Давайте попробуем. Я с начала года пытаюсь это сделать, но вы только баловались вместо того, чтобы отнестись серьёзно. Хорошо хоть теперь созрели.

— Иди, Сыроега, сейчас концерт ставить будем! — хлопал по плечу Макар заметно повеселевшего друга.

Пока распевка, пока общеорганизационные моменты, так, глядишь, и урок закончится, и петь Серёге толком не придётся. Хотя, положа руку на сердце, услышать сейчас Серёжин голос Гусеву очень хотелось. Сам Сыроежкин, однако, нервничал, переминался с ноги на ногу и ближе жался к Макару.

— Сколько времени осталось? — скорчив жалобную мордашку, спросил Серёжа.

— Девять минут, — сказал Макар, а себе отметил, что этот раздолбай, видимо, посеял в раздевалке часы, и надо бы после уроков поискать, если не увели ещё.

— Петь придётся, — расстроенно прокряхтел Сыроежкин.

— Не бойся, всем миром отстоим! — попытался успокоить паникёра Гусев и легко дотронулся до его груди. Серёжа улыбнулся.

— Гусев! Я тебя не слышу, — раздался недовольный голос учительницы.

— Ля-а-а!.. — хриплым басом затянул Макар.

— Ну что такое? Ещё раз! — не поверила Гусевским потугам Роза Ивановна.

Макар опять начал хрипеть, выпучив глаза так, словно его душат. Народ захихикал, училка недовольно поморщилась — петь Гусев умел, и она это прекрасно знала. Но опять дурачился, хотя сам больше всех вопил, что «у него голос».

Макар, придуриваясь, сначала хотел просто потянуть время, чтобы Серёже не пришлось петь самому. Но Сыроежкин глядел на Макара так игриво и так весело при этом смеялся, что Гусев был из кожи вон готов вылезти, лишь бы только друг был счастлив и продолжал смотреть на него, не отводя глаз.

Но вот дуракаваляние закончилось, а урок ещё продолжался. И всем в итоге пришлось петь, даже Серёже. Хитрый Сыроежкин, правда только тихо подпевал, больше рот раскрывал для виду.

Зато остальные старались, особенно Макар в ударе был — он и пел громко, так, что музычка радостно кивала в его сторону, и кривляться не перестал — дирижёра из себя корчил. Витька с Вовкой тоже руками за спиной у училки махали, и даже Кукушкина к ним присоединилась, в основном потому, что единственная представляла, что эти таинственные пассы означают, но Гусь превзошёл сам себя — подобно крылатой Валькирии метался он, размахивая руками, от одной группки одноклассников к другой, выделяясь на фоне основной массы поющих и ростом, и голосом, и быстрыми энергичными движениями. А всё потому, что Серёжа лукаво улыбался ему, кокетливо поглядывал из-под ресниц и всей своей позой выражал другу интерес к его персоне. Заунывная песня про крылатые качели в исполнении Макара больше походила на токование в сопровождении затейливого брачного танца. Понял ли это Серёжа, сказать сложно, а вот Роза Ивановна что-то заподозрила, и вопросительно посмотрела на Сыроежкина — пел он еле слышно, зато откровенно строил кому-то глазки у неё за спиной.

Серёжа поймал строгий взгляд педагога и поспешил отвернуться и от неё, и от Гуся — смотреть на этого придурка без смеха всё равно невозможно, да и петь лучше в другую сторону, чтобы музычка часом не заподозрила, что он просто рот открывает.

Но вот отзвучал финальный аккорд, счастливая Роза Ивановна поздравила учеников и себя в особенности с хорошо выполненной работой и окончанием учебного года, и народ стал собираться по домам.

— Песня-то получилась! — довольный Гусь подбежал к Сыроежкину и от души пожал ему руку.

— Ага! — радостно хихикнул Серёжа.

Ему и не верилось, что все его мучения с учёбой теперь позади. Он обнял Макара за плечи и тоже пошёл к выходу.

***

— Ты чего, Сыроега?.. — Гусев обеспокоенно посмотрел на своего друга, потом тихо выругался себе под нос и приложил руку к Серёжиному лбу. — ЧеХо с тобой?

Когда ребята уже вышли на школьный двор, Сыроежкин стал вдруг как вкопанный, растерянно оглянулся на здание школы, провёл руками по своим карманам и невидяще уставился куда-то в пустоту. Гусев испугался такой смены настроения — от прежней Серёгиной весёлости не осталось и следа, а в глазах у него стояли слёзы.

— Макар… — Серёжа редко обращался к Гусю по имени и делал это тогда, когда был предельно серьёзен. — Макар, а Электроник… был?

— Что? — Гусев даже не понял сразу, о чём говорит Серёжа. — Электроник был, конечно. Только сбежал опять. Ты забыл разве?

Серёжа отрицательно покачал головой.

— Понимаешь… У меня ведь в порядке теперь с учёбой всё, как будто… Как будто и не было никакой проблемы. И брелока этого нет… Вот я и подумал, может, действительно ничего не было? Никакого Электроника. И я сам выдумал себе его. Придумал, что вот есть у меня такой двойник, типа робот… или не робот. Но умный и всё для меня делает… А я как был один, так и остался, — говорить Серёже было тяжело и последнюю фразу он прошептал.

Страшная догадка, что не только двойника Элека, но и свою дружбу с Гусевым, с ребятами он всего лишь вообразил себе от одиночества и безысходности, что на самом деле он не стоит сейчас рядом со школой и не разговаривает с Макаром, а сидит в своём гараже один и потихоньку сходит с ума или уже сошёл, заставила Серёжу покрыться холодным потом. Голова закружилась, он чуть качнулся и был тут же пойман в кольцо сильных рук, обретя устойчивость и оказавшись в безопасности. Или окончательно попав под власть сладкой иллюзии.

Макар обнял Сыроежкина, крепко прижал к себе, спрятав его голову на своём плече, махнул рукой Вовке с Витьком, чтоб не ждали и шли одни, и сказал:

— Перезанимался ты, Серёга. Вот тебе бред всякий в голову и лезет. Пойдём, проветримся, лучше станет. А Электрон… Ну на то он и электрон, чтоб на месте не сидеть. Побегает по своей орбите и вернётся.

Серёжа вздохнул глубоко, проморгался и даже смог улыбнуться, хоть и не без труда.

— Слушай, сегодня ж собрание по итогам года, — вспомнил он. — Твои идут?

— Отец идёт, — без энтузиазма ответил Гусев.

— А мои вдвоём собрались. Чёрт! Меня ж там так пропесочат! Ну раз уж мне вся эта байда с Элом не приснилась… Ещё и дома достанется! Может, сказать им, что всё отменилось?

Макар на это только довольно хмыкнул — раз Серёга принялся ныть, жаловаться на жизнь и пытаться схалявить, значит, всё не так уж плохо.

А рядом с домом друзей ждал сюрприз — мелкий, рыжий, пронырливый и с сестрёнкой за ручку.

========== 8. Каникулы начались ==========

— Не отдам! — хныкала маленькая тёмненькая девочка с двумя смешными хвостиками на голове. — Моё! Я нашла!

— Это не твоё, Танька, это Серёжа потерял! Верни ему, пожалуйста, — в который раз увещевал сестру Чижиков.

Но Татьяна была непреклонна — маленькая круглая золотая бляшка на цепочке, которую она лично нашла в песочнице, была её добычей и уступать своё сокровище кому бы то ни было она не собиралась.

— Ну, Танечка, ну пожалуйста, ну верни мне, — умолял упрямую чижиковскую сестрицу Сыроежкин. — Мне этот брелок друг подарил, а потом он потерялся. Оба они… потерялись — и брелок, и друг, — Серёжа уже чуть не плакал и в отчаянии поглядывал на Гуся.

Макар только руками развёл — не отбирать же силой у ребёнка.

— А хочешь, поменяемся? — Серёжу внезапно осенило. Хотя цена была и высока, но больше ничего, чтобы сейчас же заполучить брелок обратно, придумать он не смог.

— А на что? — настороженно поинтересовалась девочка.

— Вот, смотри, нравятся? — Серёжа снял с руки электронные часы и протянул девочке.

— Сыроега, ты совсем сдурел? — обалдел от такого поворота Гусев. — Они ж денег стоят, не то что эта твоя фигня!

Полчаса после уроков они вместе с Сыроежкиным ползали в пыли по всей раздевалке, чтобы найти эти грёбаные часы, которые в итоге оказались в тренерской у физрука, а теперь Сыроега готов отдать их за какую-то железку.

— Я согласна! — Таня Чижикова в отличие от Сыроеги таки знала толк в коммерции. Она тут же цапнула часики, а Серёге, пока не передумал, всучила заветный брелок.

— Я тебе верну часы, ты не думай, — поспешил оправдаться за невыгодную для Сыроежкина сделку Чиж.

— Да ладно, пусть себе оставляет, — счастливый Сергей уже спрятал брелок в карман и потянул Макара за рукав к дому — перед собранием ещё пообедать надо успеть. Ну, и морально приготовиться к скандалу после.

— Мне потом отдашь, — шепнул Чижу на прощание Макар. — А то этот обалдуй всё своё добро так разбазарит.

Вечером на собрание в кабинет математики набилась целая толпа из учеников и их родителей. Таратар поздравил всех с успешным окончанием шестого класса, отметил особо отличившихся ребят (кого в чём), отдельно высказал благодарность Степану Тимофеевичу Гусеву за воспитание сына, проигнорировал открытые рты и полезшие на лоб глаза обоих Гусевых, и старшего и младшего, и перешёл к самому главному.

— К сожалению, не обошлось в нашем классе без происшествий. В целях, так сказать, — тут Семён Николаевич немного замялся, — эксперимента… Серёжа Сыроежкин, очень хороший, прошу заметить, мальчик, привёл вместо себя в школу… своего, простите, двойника.

На этом месте со стороны взрослой части собравшихся послышались удивлённые ахи и охи, а чета Сыроежкиных-старших так забеспокоилась, что тут же потребовала объяснений от сына.

Серёжа, горько вздохнув, начал рассказывать им о происшествии, но тут в класс вошёл специально приглашённый гость. То есть гостья. Майя Григорьевна, директор сорок четвёртой школы собственной персоной. Вот она-то хорошо поставленным голосом с назидательными нотками, какие присущи всем руководителям, и поведала почтенной публике о мальчике, как две капли воды, похожем на Сыроежкина, который в течение нескольких дней посещал вместо Серёжи школу и поразил весь педагогический коллектив своими выдающимися способностями. И как нелегко потом было самому Серёже восстановить свою репутацию и доказать, что он достоин быть переведённым в следующий класс. О том, что он с честью выдержал это испытание она тоже сказала, и Сергей был даже рад, что основные события родители теперь уже знают, и не от него. Объяснять и доказывать что-то матери он терпеть не мог — она вечно была на своей волне не очень-то к нему прислушивалась. А рассказать, как он с Элом познакомился, не так уж сложно.

— Итак, история с Сыроежкиным любопытна и поучительна, — подвела итог своей речи директриса. — Я уверена, что многие ребята тоже извлекут из неё урок. И надеюсь, что Серёжа поймёт, как легко потерять своё место в жизни и как трудно завоевать его вновь.

Родители Серёжины после услышанного с расспросами от него отстали. Потом, пошептавшись между собой о чём-то, как-то странно и, как показалось Сыроежкину, недобро поглядывая друг на друга, попросили его дома рассказать подробно всё, что он знает об этом «Электронике». А вскоре вся семья засобиралась домой — интерес к школьной жизни сына у Надежды Дмитриевны и Павла Антоновича внезапно пропал, и общаться лично с учителем они не захотели. Сам Серёжа кивнул на прощание Макару и, предчувствуя скорый скандал дома, поплёлся вслед за матерью с отцом.

Макар ему посочувствовал, но расстроился не сильно — родители Серёгу не бьют, так что можно не беспокоиться. Максимум отругают да карманных денег лишат. И то, последнее — не факт. А вот отец гусевский долго не мог понять, за что же так нахваливает классный руководитель его сына. Учиться Макар стал получше, но звёзд с неба всё равно не хватал и никакими выдающимися качествами по мнению родителя на обладал.

Утром Макар проснулся от настойчивой трели дверного звонка. Взглянул на часы, чертыхнулся и, шатаясь спросонья, пошёл смотреть кого там принесла нелёгкая. На пороге стоял Серёжа. Глаза красные, физиономия опухшая, взгляд больной.

— Ты чеХо, СыроеХа? — мигом проснувшийся Гусь втащил друга в квартиру и закрыл за ним входную дверь. — От родителей досталось?

Серёжа отрицательно покачал головой.

— Он — мой брат, — тихо сказал Сыроежкин, и Макар сразу понял о ком идёт речь.

— Близнец? В роддоме потеряли? — с искренним сочувствием спросил Гусев, усадив Серёжу на свой не застеленный ещё диван.

— Нет. Двоюродный, — сказал Серёжа и, немного помолчав, добавил: — И родной тоже.

— Как это? — не понял Макар.

— А так… У матери, оказывается, сестра-близнец была. Наталья звали. Вот, Элек, судя по всему, её сын. И моего папаши…

— Да ты шо!.. схватился за голову Макар, потом придвинулся ближе к Серёже, обнял его и сказал: — Расскажи, как всё было.

— В общем, когда мы домой пришли, мои стали про этого двойника всё выведывать, — начал Сыроежкин. — Даже не ругали меня ни фига за то, что я его в школу отправил, домой вместо себя притащил… Их только подробности об Эле интересовали — кто он, какой, откуда. Два раза заставили пересказывать то, что нам профессор Громов рассказал…

— А потом? — насторожился Макар.

— Потом они меня спать отправили. А сами ругаться начали… Но я всё слышал, конечно. Они ж кричали, да и спать я не собирался. Уснёшь тут. Короче… Эта сестра материна, Наташа, она всю жизнь не в себе была. Типа сумасшедшая. Лечилась периодически, но там вроде хроника какая-то. Вот мне про неё и не говорили никогда. Типа семейная тайна.

— А почему была? Померла что ли? — уточнил Гусев.

— Да, померла. С крыши прыгнула. Это как раз, когда я родился, случилось, мать ещё в роддоме была. Отец один в Ленинград ездил, похоронами занимался. Дед с бабкой тоже умерли к тому времени, больше никакой родни не было у неё. Только мать, но она не могла.

— А почему в Ленинграде?

— Ну так мама оттуда. Они с Наташей там жили, на Наличной улице. Потом она уже в Москву уехала, когда с папой познакомилась. А тётя так там и осталась. Одна.

— Подожди, — перебил друга Гусев, — выходит, твой отец… того этого с тёткой твоей?

— Да, — грустно кивнул Серёжа. — У папы маршрут часто через Ленинград проходил, вот он и останавливался у тёти Наташи. Но матери он клялся, что не знал, что она беременна — всё же часто, это не каждый раз. О том, что Наташа эта за день до смерти ребёнка родила в медицинском заключении сказано было.

— Ни хера себе! — воскликнул Гусев. Потом немного подумал и спросил: — А чего ж твои тогда ребёнком не интересовались?

— Ну, как я понял, милиция дело завела, и ребенка какое-то время искали, но не нашли, она ж сама дома рожала. А так, папа и не думал, что это от него. Тётка и нагулять могла. То, что ребёнок папин — это они с матерью только сейчас поняли, когда про Эла от меня узнали. Мы ж с ним оба, получается, и на мать и на отца похожи. И место, где его Громов нашёл совпадает, и родился он в один день со мной, прикинь! — Серёжа захлюпал носом и стал усиленно терпеть глаза.

— Не плачь, Серёга, — стал утешать его Гусев, — найдётся скоро твой брательник. Побегает и к профессору своему вернётся. А шизнутый он, похоже, в маманьку свою…

— Ага, — Серёжа теснее прижался к другу и стал машинально тереться лицом о его плечо. — Мать, пока с отцом ругалась, говорила, что он Наташкой воспользовался. Она, мол, за себя не отвечала, до двадцати с лишним лет в куклы играла. Пеленала их, укачивала, будто это её дети. А потом их в ящик сваливала, когда на неё просветление находило. Не понимала, короче, когда игра и понарошку всё, а когда — нет.

— Так она и Эла могла так… с куклой перепутать, — предположил Макар, уже вовсю гладя Серёжу по спине и бокам и целуя в лохматую макушку.

— Могла, — пробубнил Серёга ему куда-то в шею. — А когда поняла, что сделала — с крыши сбросилась… Мать тоже так решила. Теперь обвиняет отца не только в измене, но ещё и в смерти своей сестры. Короче, они теперь с папашей не разговаривают, а если что надо — через меня друг другу передают. Не хочу с ними рядом находиться…

Серёжа так и сидел ещё минут десять, наверное, не шевелясь, только вжимаясь всем телом в своего друга, и Макар тоже боялся шелохнуться, чтоб не разрушить так нежданно возникшую между ними интимность. А потом зазвонил будильник, и пришлось собираться в школу — последний день, как-никак. Уроков не будет, Таратар только дневники и табеля раздаст с годовыми оценками. Ну, и скажет чего-нибудь хорошее.

***

Элек стоял на залитом солнцем школьном дворе и отчаянно пытался вспомнить своё имя. Собака сидела рядом и смотрела на него преданными глазами, но и её кличку вспомнить не получалось. Элек поплотнее намотал поводок на руку — если собака убежит, непросто будет позвать её обратно. Хотя как-то же они сюда добрались? Но прошлое с каждой минутой блёкло, стиралось, разваливалось на куски и таяло, оставляя после себя лишь смутное тревожное послевкусие. Где он был, что делал? Зачем пришёл к этой школе? Он здесь учится? Почему на нём такая странная одежда — лосины, неудобные туфли с загнутыми носами, безрукавка, больше похожая на средневековую котту, длинный колпак?..

Элек стянул назад душный головной убор и ещё раз осмотрел себя — его серебристо серый наряд нелепо выглядел на городской улице. Сейчас прохожие оборачиваются на него, а как реагировали люди до этого момента? Элек с трудом помнил каких-то мужчин, их смеющиеся лица, руки прикасающиеся к его телу… Кажется, те люди и дали ему эту одежду. Но что они говорили, что делали при этом? Казалось, ещё пять минут назад он мог бы ответить на этот вопрос, но теперь уже нет. Лишь широкое красивое лицо с щербинкой между зубами и родинкой над верхней губой, явно принадлежащее молодому человеку, ещё всплывало в обрывках исчезающих воспоминаний. «Парень, если не хочешь совсем пропасть, бери свою собачку и беги отсюда. Я отвлеку их», — сказал мужчина, и Элек побежал.

А вот как долго бежал, где проходил его путь, случилось ли с ним что-нибудь по дороге, Элек сказать не мог. Он чувствовал себя уставшим, но не запыхавшимся. Ноги не болели, но немного ломило тело. Странно — пить и есть тоже не хотелось. Единственное, что совершенно точно понимал Элек, это то, что путь его заканчивается именно здесь и больше никуда спешить не нужно, нужно ждать.

В школе прозвенел звонок — такой громкий, что Элек услышал его даже с улицы. И буквально через пару секунд двери распахнулись и на улицу высыпала весело галдящая толпа ребят. Одни бежали и подпрыгивали на ходу, другие по дороге устраивали шуточные потасовки, третьи просто спокойно шли, радостно улыбаясь друг другу и всему миру.

Элек заметил его сразу. Лохматый светленький парнишка лет тринадцати-четырнадцати спускался с крыльца вместе со своим другом, таким же лохматым рыжеволосым парнем, парой приятелей и двумя девочками — блондинкой не в школьной форме и красивой брюнеткой с забавно уложенными косичками. Светленький поднял глаза на Эла, замер на секунду, заорал что-то радостно и со всех ног бросился Элеку навстречу, утягивая за собой рыжего друга. Остальные ребята за ними еле поспевали.

— Эл! Эл! Братик, ты вернулся, Эл! — парень, который показался Элеку до боли знакомым, практически напрыгнул на него и, выкрикивая приветствия, буквально повис у Элека на шее.

«Он называет меня «Эл», — понял Элек. — Но я не помню этого имени. И не знаю как зовут мальчика и его друзей. Наверное, это мои одноклассники. Хотя… он сказал: «Братик». Значит, мы братья».

Элек смущённо улыбнулся и тоже обнял в ответ паренька. Ему было неловко, оттого что он не помнил никого из своей семьи и даже к брату не мог обратиться по имени.

— Эл, ну чего ты стоишь как не родной? — брат потащил его за собой и, даже не выслушав ответ, затараторил вновь: — Ща профессору твоему позвоним, а то он с ума там сходит! Правда, Рэсси? — собака громко тявкнула в ответ, и Элек сообразил: «Рэсси» — это её кличка. — Потом отцу с матерью покажется, ну, в смысле мне-то она мать, а тебе — тётка. Ну, давай, тут автомат рядом, — брат продолжал тянуть его куда-то.

— Прости, — виновато улыбнулся Элек, — я… я ничего не помню. Вот, пока ты не сказал, даже не знал как нас с собакой зовут. Прости… пожалуйста.

— Ой-ё! — мальчик резко остановился и всё так же, не выпуская Элека из объятий, стал растерянно оглядываться на друзей. — Что делать-то?.. Меня зовут Сергей Сыроежкин, — представился он наконец. — А это Гусь, — кивнул он в сторону товарища. — Макар Гусев то есть, — поспешил тут же поправиться Серёжа, увидев как Гусев грозно двигает челюстью. — Вовка, Витёк, ну и Майка с Зоей, — в итоге представил всех друзей Серёжа.

— Зоя… — повторил имя чёрненькой девочки Эл — оно показалось ему очень красивым.

— А ты — Электрон, сокращённо Элек, — сказал Макар и похлопал Элека по плечу. — Вспоминаешь? Серёга тебя Элом зовёт.

Элек отшатнулся от Макара, бросив на него опасливый взгляд. Потом помолчал немного и сказал:

— Электрон… странное имя, но звучит неплохо. Значит, я — Электрон Сыроежкин?

Серёжа довольно захихикал, девчонки тоже заулыбались, но Макар серьёзно сказал:

— Громов. У тебя другая фамилия.

— Неужели ты совсем меня не помнишь? — Серёжа выглядел расстроенным. — Мы с тобой встретились на помойке, я тогда ещё не знал, что мы братья. А потом ты ходил вместо меня в школу, мы же близнецы…

— Близнецы? Разве так бывает? — удивился Эл, пытаясь ещё раз осмотреть себя. — У нас ведь разные матери…

— Бывает, ещё как! Они же тоже близняшки, настоящие, — принялся объяснять Серёжа. А потом вдруг вздохнул и виновато посмотрел на Эла. — А как ты сбежал от меня, а потом вернулся, тоже не помнишь?

— Нет…

— А как подарил мне это? — Серёжа, почти отчаявшись, полез в карман и протянул Элеку брелок.

Эл взял в руки кругляш, погладил пальцем холодный метал и будто бы оказался на вечерней улице, несколько дней назад: «Возьми… У меня нет дорогих вещей, эта — самая ценная. Так хочется что-нибудь тебе подарить…» Память вернулась сразу и вся. Только две лакуны остались загадкой для Элека — что он делал, когда сбежал от Серёжи и что с ним происходило последний раз, когда он поругался с отцом. И что-то подсказывало ему, что этот последний эпизод лучше не вспоминать никогда.

— Серёжа… — прошептал Элек, глотая слёзы, — Серёжа…

— Вспомнил, да? Ты вспомнил?! — обрадовался Сыроежкин и с новой силой принялся тискать обретённого братца.

— Ну слава те Хосспади, — провозгласил Гусев. — Идём уже к профессору, блудного сына ему возвращать.

***

Где-то через час вся компания удобно расположилась вокруг большого стола в гостях у Виктора Ивановича и отмечала начало каникул.

Макар сидел напротив Серёжи и пытался есть торт. Маша с профессором как только услышали, что Элек нашёлся, взяли на работе день за свой счёт и помчались к сорок четвертой школе, а после, забрав Серёжу и Макара с собой, заехали в булочную-кондитерскую отметить радостное событие. Вскоре подошли девчонки, Корольков со Смирновым и примкнувший к ним (неизвестно где и когда) Чижиков.

Элек жался к отцу, ревниво поглядывал на суетящуюся с чашками и блюдцами Машу, но ничего такого ей не говорил. Макар с Серёжей ещё в машине рассказали Громову про родство его сына с Сыроежкиными, про болезнь матери Эла и про то, что несчастная женщина просто не понимала что делала, будучи не в силах отличить ребенка от пластмассовой игрушки. Эл на удивление легко простил мать, у него будто груз с плеч свалился. Но зато обозлился на биологического отца — ведь тот безответственно поступил с больной женщиной и даже не поинтересовался, нет ли последствий от их интрижки. Впрочем, Серёжину мать Эл тоже упрекнул в чёрствости по отношению к сестре, которой та не очень-то интересовалась, и тут Серёжа, подумав, вынужден был с ним согласиться. В общем, желания общаться с новообретённой роднёй Электрон не изъявил. За исключением Сергея, разумеется. Единственным плюсом из этой истории стало то, что Элек чуть спокойнее стал воспринимать Машу, даже сказал, что не против, чтобы они все жили втроём.

Ассистентка профессора на радостях порхала как канарейка, оправдывая тем самым свою фамилию, и щебетала точно так же. В семье Громовых наконец-то настал мир и покой, чего, к сожалению, нельзя было сказать о Сыроежкиных. Серёжа не знал, что ждёт его дома, и даже думать об этом не хотел. Поэтому он просто наслаждался текущим моментом, весело болтал с друзьями и уплетал торт за обе щеки.

Надо сказать, процесс поглощения Серёжей торта представлял собой отдельное зрелище. Весь перемазавшийся жирным кремом Сыроежкин то и дело облизывал губы, стирал его со щёк и подбородка руками, а потом начинал так же, игнорируя салфетки, вылизывать перепачканные сладкой массой пальцы, а то и обсасывать их, запуская по одному себе в рот. Девчонки, глядя на такое свинячество, демонстративно отворачивались, Витёк с Вовкой посмеивались, Рыжиков, который Чижиков, подсел поближе к Элеку, вещал ему о событиях, случившихся в школе, пока его не было, преданно заглядывал Элу в глаза и больше ничего вокруг не замечал.

— Что, Макар, не понравился тебе торт? — обеспокоенно спросила Маша, глядя на почти не тронутый кусок в гусевской тарелке.

— Если не хочешь, давай, я съем, — тут же встрял Серёжа и хищно облизнулся на белый с розочками треугольник.

— На, — просипел Макар и сразу же протянул Серёге свою тарелку. Потом глотнул чаю промочить пересохшее горло, больше вдвинулся в стол, чтобы скатерть как следует прикрывала всю его нижнюю половину тела, и продолжил пялиться на то непотребство, которое учинил над едой Сыроега. Какое уж тут самому есть, тут бы стол слюнями не закапать!

Серёга с энтузиазмом принялся за новый кусок торта, не заметил как посадил на нос хороший такой шмат крема, и Макар не удержался — протянул руку, аккуратно двумя пальцами снял крем с Серёжиного носа и… машинально сунул их себе в рот. И только потом сообразил что сделал.

Макара бросило в жар, щеки запылали, дыхание перехватило.

— Я щас, — он встал из-за стола и почти бегом бросился в ванную.

— Чего это с ним? — удивился Серёжа, даже жевать перестал. Поведение друга показалось ему странным, да и выглядел он неважно.

— Живот, наверное, прихватило, — флегматично отозвался Вовка. — Потому и не ест ничего, — и вернулся к разговору с Майкой и Витьком о спортивной гимнастике, в которой оба пацана ничего не понимали, просто очень хотели разговорить Светлову.

Зойка поглядывала на Сыроежкина и в который раз пыталась завязать с ним разговор, но Серёжа слушал её вполуха — его больше интересовало, не случилось ли что серьёзное с Гусём. А ну как аппендицит или ещё что?

Макар нажал на рычаг слива, убедился, что нигде не осталось следов его рукоблудия и включил кран с водой. Посмотрел в зеркало, висящее над раковиной, тихо ойкнул и попытался с помощью холодной воды привести в порядок свою малиновую физиономию и придать себе более-менее вменяемый вид.

— СыроеХа, бля! Так до инфаркта доведёшь! — выругался Гусев, на выходе из ванной столкнувшись нос к носу с Серёжей.

— Я это, беспокоился! — стал оправдываться Сыроежкин. — Ты ж сидел с выпученными глазами, не жрал ничего, а потом как подорвался в сортир! Я думал тебе плохо.

— Нормально всё со мной, — уже спокойно сказал Макар. — Иди лучше умойся, поросёнок.

***

Домой возвращались уже вечером, все на одном автобусе. Чижиков без умолку трещал о том, как он рад, что Элек на самом деле оказался человеком, а не роботом, завидовал Сыроежкину, потому что сам бы хотел быть Элу братом и жить с ним вместе всю жизнь в одной комнате, но у него, к сожалению, никаких братьев нет, только малолетняя сестра, за которой глаз да глаз нужен. В общем, без всякого стеснения расписывал человеческие достоинства Электрона и своего восхищения им не скрывал.

«Точно, влюбился!» — усмехнулся про себя Гусев. А потом подумал, что не ему над Чижом смеяться — у самого дела не лучше. Серёжа кокетничал с Майкой, благосклонно общался с Зоей и даже не возражал против навязчивого внимания Чижа, который в отсутствие объекта своего обожания переключился на его близнеца и теперь то и дело невзначай трогал Серёгу то за руку, то за бок или просто «играл в гляделки». Смирнов и Корольков попеременно пытались переключить Майкино внимание каждый на себя, но большого успеха в этом ни один из них не добился.

Макар мог бы вмешаться в этот балаган, оттеснить конкурентов и вынудить Серёжу общаться только с ним. Но делать этого он не стал — настроения не было. На Гусева не пойми с чего накатила тоска и апатия. Он вдруг подумал, что дружба с Серёжей, которую он раньше так желал и не знал как добиться, оказалась практически непреодолимой преградой, вставшей между ними. Друга уже не будешь, якобы издеваясь, зажимать в подъезде и откровенно лапать за разные места, не настроишь против одноклассников, чтобы стать для него единственным человеком, с кем он мог бы общаться. Друзей наоборот, поддерживают, им помогают, их защищают и радуются их успехам и достижениям. В том числе и в личной жизни. И уж ни в коем случае друзей не пытаются трахнуть.

Ребята болтали, безуспешно пытаясь скрыть за весёлыми разговорами попытки откровенного флирта друг с другом, и Гусев, чтобы хотя бы не видеть всего этого безобразия, облокотился обеими руками на поручень и отвернулся к окну. Совершенно ясно, что ничем большим, кроме как просто друзьями, они с Сыроегой не станут. Вон он как девкам глазки строит, распушился словно павлин, важничает и выпендривается перед ними. Макару от этого стало так тошно, что слёзы на глаза навернулись. К счастью, никто из приятелей этого не заметил, все слишком были заняты собой.

Серёжа вызвался провожать Майку до дома. Та радостно согласилась, а Вовка с Витьком расстроились.

— Чижа лучше до квартиры доведите, он мелкий, мало ли что, — сказал им Гусев. А то они с этими девками совсем голову потеряли и больше ничего вокруг не видят.

— Я не мелкий! — возмутился Чижиков, — всего на класс младше, подумаешь!

— Тебе ещё двенадцати нет, так что молчи, Рыжиков, и слушай, что старшие говорят, — осадил его Гусь и снисходительно потрепал по голове.

Корольков со Смирновым повздыхали немного об ушедшей с Сыроегой Майе и повели таки бурчащего Чижа домой — тут Макар прав, уже совсем темно стало.

— Пошли, Колбаса, провожу тебя, — кивнул Зое Макар.

— Задрал, Гусь, обязываться, сама дойду! — огрызнулась Кукушкина. Она и так была не в духе, а тут ещё этот придурок издевается.

— Извини, Зоя, привычка. Пошли, — Макар протянул девушке руку, и Зойка, недовольно хмыкнув, всё же приняла его предложение — идти одной впотьмах было страшновато.

— А как же Сыроежкин, не боишься его одного отпускать? — язвительно заметила Зоя. — Носишься с ним как курица с первым яйцом. Или в твоём случае «матушка Гусыня».

Не в пример другим одноклассникам Зойка Макара никогда не боялась и всегда говорила то, что думает, иногда даже специально подзуживая его на конфликт.

Макар про себя усмехнулся: «Умная, стерва! Всё сечёт». Но вопреки первому порыву грубо отвечать ей не стал. В конце концов, Кукушкина в некотором смысле его товарищ по несчастью, как и Чиж. Чего их гнобить? И Гусев совершенно серьёзно сказал девушке:

— Ты, Зоя, зря за Сыроегой бегаешь. Ему пофиг на тебя. Только время теряешь и дурой выглядишь.

— Ах!.. — вспыхнула Зойка и даже воздухом подавилась от смущения — свою симпатию к Серёже афишировать она очень не хотела. — Совсем дурак? Не бегаю я за ним, вот ещё! Не нужен он мне сто лет!

Макар на это ничего не сказал, только сочувственно посмотрел на неё. Зато Зойка, помолчав с минуту, всё ещё краснея и кусая губы, спросила:

— А почему это ты так уверен, что ему пофиг на меня? Он тебе сам сказал?

— Не сказал. Он вообще о тебе не говорит, — ответил Гусев, заметив в свете фонарей, как заблестели Зойкины глаза. — Пойми ты, когда человеку кто-то нравится, скрыть это не получится, как ни старайся.

Зойка всё же не удержалась, стала часто моргать глазами и шмыгать носом, а Макар подумал, что очень хорошо понимает, что она сейчас чувствует.

— Вон, Эл, к примеру, — продолжил Гусев, — всем сразу понятно, что он по тебе сохнет. И он сам говорил, что ты ему нравишься. Чего тебе, ну? Громов даже выглядит в точности как Сыроега. Хороший парень, умный, не как этот балбес. Бери и пользуйся, точно тебе говорю.

— Он — не Серёжа, — тихо ответила Зоя.

— Не Серёжа… — как эхо повторил Макар.

Гусев задумался: что, если бы Элек Громов вместо Зои проявил бы интерес к нему? Смог ли бы он быть с Элом? Согласился бы встречаться? Скорее всего. Да нет, однозначно — да! Потому что Макару дико хотелось секса. Хотелось своей кожей ощутить чужое теплое тело, хотелось ласк, прикосновений, поцелуев… Да просто вставить кому-нибудь или… Или чтобы кто-то вставил ему.

Дрочить втихаря, думая о Серёже, надоело до чёртиков, как и просыпаться чуть ли не каждую ночь с бешено колотящимся сердцем и мокрыми от собственной спермы трусами, только потому, что во сне он прикоснулся к голой Серёжиной попе или поцеловал Сыроежкина в губы.

Насколько всё было бы проще, если бы речь шла о девчонках! Уж кого-нибудь Макар явно бы в койку затащил, а даже если и нет, то уж нацеловался бы и натискался всласть. А это всяко лучше, чем то, что у него есть сейчас — то есть ничего. Но девушки, даже самые красивые, никогда не вызывали у Гусева эротических чувств. Он и раньше, не отдавая себе отчёта, заглядывался на мальчишек и парней постарше, а когда увидел Серёгу, причём даже не его самого, а всего лишь фото в журнале, впервые в жизни влюбился. Да так, что голову потерял.

Поэтому — да. Если бы Эл был не против, Макар бы даже не сомневался — улёгся с ним в постель и горя бы не знал. В этом отношении он Зоиных принципов не разделял. Правда, и вздыхать по Серёге он не перестал бы в любом случае: Эл — не Серёжа, тут Зойкина правда.

Да что там Эл, Макару вполне подошёл бы любой симпатичный парень, разделяющий его пристрастия. Только вот, где такого взять?

Все эти невесёлые мысли он обдумывал, уже проводив Кукушкину до квартиры, и возвращаясь к себе. Настроение было поганое, домой идти не хотелось, и, крикнув зовущей его из окна матери, что он «скоро», Макар забрался в беседку на детской площадке во дворе их дома. Тепло, народу вокруг ни души, чего б и не посидеть, не пострадать в одиночестве? Гусев взглянул на освещённые окна Серёгиной квартиры — в комнате Сыроежкина тоже горел свет, значит, он уже дома. И хорошо…

Всё-таки, что бы там себе ни навыдумывал вчера Макар, а Серёга — нормальный парень, интересуется девушками. Ворковал сегодня с этой своей Светловой, на Гуся и не смотрел толком. Так что, пора заканчивать заниматься самообманом — Сыроега его не хочет. И Эл, кстати, тоже — его аж передёрнуло сегодня, когда Макар чисто по-дружески и без всякой задней мысли до него дотронулся. И что теперь делать? Не к Чижикову же в самом деле приставать — он мелкий ещё, да и кроме Эла своего никого не замечает.

— Никому я нах не сдался… — пробормотал себе под нос Гусев. — Разве что Таратару, — эта мысль заставила его даже тихо рассмеяться.

Особое внимание математика к себе Макар чувствовал давно, но до этого момента как-то не задумывался, чем оно может быть вызвано. Все эти долгие взгляды, якобы невинные прикосновения и поглаживания, слишком близкая дистанция при разговоре… «А ведь он не женат и, говорят, никогда не был, — ещё один аргумент в пользу теории о не совсем обычных пристрастиях Таратара. — Или вот это: «Мальчишки — это то, ради чего стоит жить!» — Гусев даже фыркнул, когда вспомнил как Семён Николаевич на вчерашнем собрании прямо при директрисе, будучи весь на эмоциях, восхищался своими учениками. Но смех смехом, а по факту выходило, что судьба Макару быть одному — и в любви ему не повезло, и даже просто потрахаться не с кем.

— Да шо ж я один такой пидарас!.. — с досады Гусев сказал это вслух и сразу стал испуганно озираться — не услышал ли его кто из случайных прохожих? Но он по-прежнему был один, во всех смыслах этого слова.

Всё, что Макар знал о гомосексуалистах, в просторечии — пидарасах, он знал от подруги своей бабки, некой Розы Львовны. Роза Львовна жила через две улицы от их дома в Одессе, была заядлой театралкой, собирательницей слухов и сплетен и библиотекарем по профессии. Она регулярно наведывалась к бабке — купить у неё ведро ягод, десяток яиц или пару банок домашних заготовок. Совершив сделку, обе дамы садились обмывать её сначала парой рюмок ягодной наливки бабкиного же производства, а потом гоняли чаи и болтали о всякой всячине. Больше всего бабкина подруга уважала балет. Макар, вечно крутившийся рядом, все эти разговоры о хореографах, композиторах, балеринах и танцовщиках не очень слушал — ему любые танцы были непонятны и потому неинтересны. Но когда речь заходила о личной жизни артистов, Макар волей-неволей прислушивался, просто потому, что понятия «муж», «жена», «любовник», «любовница» были ему хорошо известны. Но когда Роза Львовна начинала говорить о Дягилеве и его труппе или о скандально известном невозвращенце Рудольфе Нурееве, Макар впадал в ступор. Потому что слово «любовники» или «роман» применялось ею по отношению к двум или более мужчинам. Как-то даже он не удержался и спросил из любопытства, не напутала ли она чего? Разве может мужчина спать с мужчиной? «Ещё как, деточка, может! — невозмутимо сказала Роза Львовна и стряхнула в блюдце пепел со своей папироски — посиделки у них с бабкой проходили обычно на веранде. — У балетных это часто бывает. Люди искусства!..» — Роза начертила рукой в воздухе непонятную фигуру и продолжила рассказывать своей подружке о жизненных перипетиях балетных артистов. Позже выяснилось, что романы между мужчинами были распространены не только в балетной среде, но так же и среди актёров. Макар потом очень удивлялся, видя на экране очередного известного артиста, которого Роза Львовна интеллигентно называла «гомосексуалист», а бабка говорила проще — «пидарас», представлял его с каким-нибудь мужчиной и… и даже не понимал, нравится ему это или нет.

Так Макар узнал, что иногда бывает, что мужчины спят с мужчинами, а некоторые женщины — с женщинами. И вроде бы ничем плохим такое поведение не является, потому что упомянутые Розой Львовной личности были в общем-то не самыми последними людьми. Во всяком случае, в кино они играли хорошо и выглядели вполне прилично.

О том же, как именно происходит процесс соития между мужчинами, Макар, имевший в принципе о сексе только теоретическое представление, полученное от старших дворовых ребят, узнал позже — в основном из грузинских анекдотов, тюремных баек и прочего уличного фольклора.

Единственное, что несколько смущало Гусева, это то, что в отличие от Розы Львовны, его приятели относились к гомосексуалистам, которых называли исключительно «пидорами» с явным пренебрежением. И это несмотря на то, что периодически кто-нибудь из старших ребят хвастался, как какой-то неизвестный Макару пацан, у него отсасывал. О значении этого слова ему, кстати, тоже популярно объяснили, как и о том, что делать так ни в коем случае нельзя.

Подобные разговоры вызывали у Гусева бурю эмоций, а ещё он никак не мог взять в толк, почему если тебе отсасывают, то это нормально, а вот если ты — то хуже и быть не может. Но, раз таковы правила, ничего не поделаешь, им надо следовать, иначе уважать не будут.

И только встретив Серёжу Сыроежкина и как следует разобравшись в своих чувствах к нему, Макар понял, что при определенных условиях он сам и отсасывать готов, и зад подставлять. А на то, хорошо это или плохо, плевать ему с высокой колокольни. И уж точно он не стал бы обижать человека, который согласился бы всё тоже самое проделать для него.

В общем, теория хороша в теории, а на практике выходило, что Макар на сцене не танцует, в кино не снимается, и окружение у него такое же, от искусства далёкое. И никаких гомосексуалистов, кроме, может быть, немолодого Семёна Николаевича и слишком юного Чижа в радиусе досягаемости Гусева нет.

Придя к такому неутешительному для себя выводу, Макар выбрался из беседки и нехотя поплёлся домой, пиная по дороге случайные камешки и мелкий мусор, изредка попадающийся на пути. Утренняя эйфория от начавшихся каникул как-то незаметно потускнела, а собственное будущее рисовалось в весьма мрачных тонах. Одно радовало — завтра у Макара тренировка, а через две недели он поедет в спортивный лагерь. Там не до любовных терзаний будет.

«Хотя лучше б я балетом занимался, а не хоккеем, — вздохнул Макар, открывая дверь своего подъезда. — Ну, да что теперь!..» И тут же был сбит с ног вылетевшим прямо на него чокнутым соседом.

— Ой, Гусь, вот ты где! — взволнованно сказал Серёжа, протягивая сидящему на земле Макару руку. — Я за тобой.

— Ты чё беХаешь как в жопу укушенный, СыроеХа? — обалдело сказал Макар, во все глаза пялясь на взлохмаченного и перевозбуждённого друга. — Чё случилось? — Макар наконец поднялся с земли, отряхнулся кое-как, но руку Серёжину так и не выпустил.

Серёжа откашлялся, набрал в грудь побольше воздуха и уверенно произнёс:

— Я сегодня с тобой буду спать.

— Чего-о?..

========== 9. Вместе и порознь ==========

Серёжа как чувствовал, что ничего хорошего его дома не ждёт. Прям ноги его туда не шли. И ведь заранее позвонил родителям от Громова сказать, что Элек нашёлся, и всё с ним в порядке. А сам он на законных основаниях будет отмечать окончание учебного года и начало каникул — то есть весь день до вечера гулять с друзьями. И просил не беспокоиться и с собаками его не разыскивать.

К сожалению, посиделки у Виктора Ивановича закончились не так поздно, как хотелось бы Сыроежкину, автобусная остановка, на которой вышли ребята, была рядом с домом, и перед Серёжей вырисовывалась малоприятная перспектива уже через пять минут окунуться в напряжённую атмосферу любимой семьи. Проще говоря, до выноса мозга взвинченными предками оставалось каких-то жалких двести метров. А то, что родоки ни капли не успокоились, Серёжа понял, ещё когда с ними по телефону говорил.

Но на Серёгино счастье в их компании были две девушки — Майя и Зоя, а воспитанным молодым людям, как известно, полагается провожать девушек до дому. Зоя жила дальше, и логичнее было бы пойти с ней. Но Кукушкину Сыроежкин опасался — девица она хитрая, стервозная и неровно к нему дышит: один раз проводишь, потом год не отцепится. В лучшем случае. Поэтому Серёжа пошёл провожать Майку, и то — еле успел «отбить» её у двух других кавалеров — Королькова и Смирнова. Как он ни ходил с ней окольными путями, сколько ни стояли они и болтали перед подъездом Светловых, а уже через сорок минут Сыроежкин был у себя дома.

Сначала всё шло относительно спокойно — мать по-прежнему не общалась с отцом, демонстративно передавая ему всё, что нужно сказать, через сына, отец, бросив попытки достучаться до рассудка супруги, поступал точно так же. А потом слово за слово (всё через Серёжу) родители разругались в пух и прах и даже начали собирать документы, чтобы подать на развод. При этом мать не переставала упрекать мужа в неверности, обвиняла в смерти своей сестры, а отец, в свою очередь, заявил, что она сама как сестра была так себе и жизнью больной близняшки не интересовалась. А следовательно, несчастная Наташа именно из-за неё, из-за Нади, чуть не угробила его сына. Вообще чудо, что мальчик жив остался. И в довершении всего оба почти что бывших супруга выразили горячее желание познакомиться со своим сыном. Ну, кто с сыном, а кто с племянником.

И тут Серёжа молчать не стал — напомнил родителям, что они вообще-то с Элеком уже знакомы, но вот сам он, находясь теперь в здравом уме и твёрдой памяти, их обоих знать не хочет. По крайней мере пока. А если дорогие папа и мама за ум не возьмутся и разводиться не передумают, то и никогда не захочет — уж Серёжа об этом позаботится, он у братика в большом авторитете.

Родители тут же вспылили и, хоть и готовы были завтра же бежать в суд разводиться, наехали на Сергея единым фронтом — ничего он, мол, не понимает, кровь — не вода, и раз уж так вышло, Элек должен жить с ними, ну, а с учётом возможного развода, со своим биологическим отцом. А Серёже следовало бы постыдится и не пытаться шантажировать взрослых.

Дальше уже никто церемониться не стал, все втроём начали напрямую предъявлять претензии, накопившиеся друг к другу за много лет, стали кричать и некультурно выражаться, и Серёжа просто сбежал. Буркнул на пороге: «Я лучше у Гуся жить буду, чем с такими родственниками», услышал в ответ сакральное: «Вот пусть теперь тебя твой Гусь и кормит» и ушёл, громко хлопнув дверью.

В полной уверенности, что Макар уже давно дома, Серёжа позвонил в квартиру Гусевых и был очень удивлён, когда открывшая ему Валентина Ивановна сказала, что Макара до сих пор нет — он где-то во дворе шатается и домой идти не хочет. Весь на адреналине, Серёжа опрометью бросился на улицу искать Макара, даже лифт ждать не стал. В результате на выходе из подъезда сшиб его с ног. И от счастья, что наконец-то нашёл, даже извиниться перед другом не сообразил.

— Ой, Гусь, вот ты где! Я за тобой, — «обрадовал» его Серёжа. Хорошо, хоть ума хватило подняться помочь.

— Ты чё беХаешь как в жопу укушенный, СыроеХа? — кряхтя и потирая ушибленную задницу, Гусев наконец-то поднялся с земли. — Чё случилось?

— Я сегодня с тобой буду спать, — деловым тоном оповестил друга Сыроежкин.

— Чего-о?.. — Макар так уставился на него, что Серёже на секунду показалось, что он испугал Гуся этой новостью.

Такая реакция немного отрезвила Сыроежкина, и он сообразил, что ведёт себя очень бесцеремонно, даже не напрашиваясь на ночёвку к человеку, а просто ставя его перед фактом. Как будто предоставлять Серёже ночлег на своих весьма скромных квадратных метрах — это всё, о чём может мечтать Гусь. И Сыроежкин поспешил исправиться:

— Ну, в смысле… можно я сегодня у тебя переночую… пожалуйста! А то я это… со своими разосрался, ну и… сказал, что у тебя буду. Вот. Не выгоняй меня, а? — кое-как подбирая слова и запинаясь, озвучил в итоге Серёжа свою просьбу.

Макар перестал таращиться на него как на чумного, выдохнул, как показалось Сыроежкину, с облегчением, а потом как заржёт!

— Ну чего ты, ну? — забеспокоился Серёжа, по-своему истолковав реакцию друга. — Я тебя не стесню совсем, обещаю! У тебя ковёр, я видел, так что мне на полу нормально будет, только плед мне какой-нибудь дай. — Сыроежкин растерянно смотрел на Макара, утирающего от смеха глаза, и уже сам был готов расплакаться, в отличие от Гуся — по-настоящему.

— Не дури, Сыроега, — еле успокоившись, сказал Гусев, взял Серёжу за руку и повёл к лифтам. — На полу он спать собрался, ой не могу, бедный родственник, нашёлся!..

— Нельзя, да?!. — хлюпнул носом обиженный Сыроежкин и попытался вырвать руку.

— Куда пошёл, шаромыжник? — прикрикнул на него Макар и крепче сжал Серёжину ладонь. Потом вполне мирно добавил: — На диван тебя положу, как человек спать будешь.

— Да? — сразу заулыбался Серёжа. — А ты тогда где?

— На коврике в прихожей, — сказал Макар и посмотрелна Серёгу как на идиота. — Диван раскладывается.

Дома Гусев разобрал постель, скомандовал Серёге: «Ложись!», а сам отправился в ванную — принять душ и некоторые другие меры, чтоб потом перед Сыроегой стыдно не было. А когда вернулся, Серёжа уже вовсю спал, тихо посапывая во сне — день для него выдался тяжёлый, полный стрессов и эмоциональных встрясок.

Макар аккуратно обнял спящего, прижался плотнее, уткнулся носом ему в шею, вдыхая дурманящий запах любимого человека, и… понял, что не заснёт. До одури хотелось со всей страстью сжать в объятиях это расслабленное тело, такое нежное и желанное, потереться болезненно вставшим членом, целовать, гладить, мять… Содрать эту дурацкую майку, в которой Серёжа улёгся на ночь, залезть ему наконец в трусы, посмотреть, потрогать, ощутить вкус… От едва контролируемого желания Макара начало заметно потряхивать, пришлось в срочном порядке снова бежать в ванную и выпускать пар там. Потом осторожно, чтобы не разбудить друга, опять пристраиваться рядом, пока следующая, поднявшаяся из глубин его существа волна смешанной с любовью похоти целиком не захлестнула слабо сопротивляющееся сознание.

Последний раз Макар никуда уже не ходил — ласкал себя там же, лёжа на диване, прижимаясь губами к Серёжиному плечу и очень стараясь не трясти при этом постель, чтобы Серёжа ни в коем случае не проснулся раньше времени.

Сладкая пытка отнимала силы, время шло, а успокоиться и заснуть не получалось…

***

Серёжа открыл глаза — что-то явно было не то и не так. Он почти сразу вспомнил, что находится у Макара дома, в его постели, но самого Гусева рядом не было.

— Гусь? — громким шепотом позвал товарища встревоженный Сыроежкин.

Испуганно озираясь, он сел на постели и только тогда заметил Гусева на полу рядом с диваном. Макар сидел спиной к нему, обхватив руками согнутые в коленях ноги и опустив голову вниз.

— Макар… Ты чего? Эй, что с тобой? — Серёжа сполз с дивана на пол поближе к Гусеву, осторожно тронул его за плечи, потом обхватил руками голову, стараясь в темноте разглядеть лицо. — Плохо? Ты замёрз весь…

— А? Чего?.. — встрепенулся задремавший в такой странной позе Гусев.

Он, как вышел перед сном из душа в одних трусах, так, практически голый, до сих пор и сидел. Рядом с спящим другом Макара бросало в жар, даже дышать тяжело было. Тогда он понял, что ни о каком отдыхе, лёжа с Серёгой под одним одеялом, и речи быть не может — вот и решил перебраться на пол. Сначала никакого холода Макар чувствовал, а потом как-то незаметно вырубился.

— Ложись, тебе греться надо, а то простудишься ещё, заболеешь — обидно будет. На каникулах-то!.. — сказал Сыроежкин, утащив друга обратно на диван и со всех сторон укрывая одеялом. И сам к нему прижался для надёжности.

— Всё, уже жарко, СыроеХа, — улыбнулся Гусев и крепче обнял своего гостя. Холода он уже не чувствовал, да и какой может быть холод, когда голой кожей ощущаешь тепло близкого человека?..

— Вообще, ты странный какой-то стал, — зевнув и уютно устроившись «у Гуся под крылышком», сказал Серёжа. — Вчера у Эла не жрал ничего, в сортире полчаса просидел. В автобусе тоже… Как будто тебя по голове ударили. И домой не шёл. Вот чё ты по дворам шлялся столько времени? — выдал все свои наблюдения Сыроежкин, вызвав немалое удивление у Гусева — он-то полагал, что Серёга плевать на него хочет и кроме сомнительных прелестей Светловой ничего не замечает.

Но следующая Серёжина фраза просто «убила» Макара наповал.

— Если ты, Гусь, не болен, — глубокомысленно изрёк Сыроежкин, — значит, втрескался. И я даже знаю в кого.

— Чего-о?! — Макар от Серёжиных слов в который раз уже за последние сутки впал в ступор и во все глаза уставился на ставшего вдруг не в меру проницательным друга.

— Только с Колбасой у тебя ничего не выйдет. Она на меня запала. Я-то не против, чтоб ты с ней замутил, но Зойка ж упёртая, сам знаешь…

— Бля, Сыроега, скажешь тоже — Кукушкина! — поморщился Гусев. — Да я б скорее в Таратара влюбился, чем в неё!

Серёжа прыснул со смеху, а Макар даже не сразу понял, что его так развеселило — он, в общем-то, не шутил.

— Чё, неужели Майка?! — осенило вдруг еле отсмеявшегося Серёжу. — Запал на неё?

Вообще, если бы Макар ответил ему «да», Серёжа без всяких колебаний уступил бы ему девушку. Такова была во всяком случае его первая мысль на этот счёт. Но буквально через пару секунд он резко сменил свою позицию — если он станет так легко девушками разбрасываться, его же никто уважать не будет! И Гусь в первую очередь. К тому же, заполучив себе Светлову, Макар уж точно не будет проводить столько времени с Серёжей, а будет гулять с Майкой, развлекать её и приглашать к себе в гости. И ничего хорошего в такой перспективе Сыроежкин для себя не увидел. Поэтому, не дождавшись ответа от Гусева, сказал ему прямо:

— Ты извини, но с ней я. Она — моя девушка и всё такое…

— Ой, да заколебал ты! Нахрен мне твоя Светлова, — заворчал Макар, как-то, как показалось Серёже, даже зло. Отстранился от него, перевернулся на живот и зарылся лицом в свою подушку. — Спать давай, а то вставать скоро. Совсем уже со своими майками-шмайками, любовями всякими. Делать нечего!..

— Гусь, ну ты чего, обиделся? — растерялся Сыроежкин.

Такого поворота он совсем не ожидал. Неужели правда? И Макар на самом деле влюбился в Майю? А теперь не знает как быть — не хочет отбивать девушку у своего друга…

Серёжа откатился на другой край дивана, чтобы не мешать соседу, который всем своим видом показывал, что общаться более не намерен, и тоже попытался заснуть. Только вот сон не шел к нему, а на душе стало совсем тоскливо — будто потерял что-то и найти теперь не может. А всё из-за Майки. Не даром говорят, что от баб одни беды!.. И вот как теперь ему и с Майкой гулять продолжить, и Гуся при себе оставить? Потому что дружбой с Макаром Серёжа дорожил гораздо больше, чем наличием у себя девушки. Девушек в конце концов много, а таких друзей как Гусь, может у него и не будет больше — никогда в жизни! «Может, уступить ему Майю, раз у него любовь прям такая, что ни есть, ни спать нормально не может? — думал Серёжа, краем глаза поглядывая на вроде как уснувшего товарища. — Нет, так получится, что это я не её Макару уступлю, а самого Гуся Майке отдам! — ужаснулся одной лишь такой мысли Сыроежкин. — Ни за что!»

***

Две следующие недели прошли в какой-то бестолковой суете. Серёжа ходил на тренировки с Макаром, пытался помирить друг с другом родителей, которые разводиться всё-таки передумали, но сохраняли вооруженный нейтралитет, и потихоньку собирал свои вещи, чтобы ехать на дачу.

Так уж сложилось, что лето Сыроежкин обычно проводил там, если его конечно не запихивали в какой-нибудь лагерь. В этот год всяких лагерей (как будто под этим словом, вообще, может подразумеваться что-то хорошее) Серёжа благополучно избежал. Ходить строем, петь пионерские песни и купаться строго по минутам быстро надоедало. А уж повтора своего единственного «отдыха» в спортивном лагере Сыроежкин боялся как огня. Он и после обычной-то тренировки еле до койки доползал, а уж лагерь, где этих тренировок несколько на дню, добил бы его окончательно.

Собственно, тренеру Интеграла и в голову не пришло отправить Сыроежкина на сборы — места в лагере ограничены, а перспективным игроком Васильев его не считал. Зато кандидатура Гусева обсуждению не подлежала, и Макар был этому факту очень рад.

Серёжа, конечно, расстроился — сидеть почти полтора месяца посреди огорода на пару с матерью — скука смертная. А отец не факт, что теперь к ним часто приезжать будет. Впрочем, на лето разъезжались все его приятели. Гусева после сборов родня планировала отправить к бабке в помощь по хозяйству, Корольков и Смирнов, в отличие от Сыроежкина, пионерлагеря очень уважали, кроме того, у каждого имелись родственники в деревне. Майка тоже куда-то там собиралась…

А вот Элек, как удалось узнать Серёже, обычно отдыхал с профессором на юге. Как и Сыроежкины. В связи с чем у Серёжи появилась замечательная идея скооперировать обе семьи и поехать на море вместе. Правда, для осуществления этой затеи следовало наладить контакт между Элом и их общим отцом. Чему он и посвятил всё оставшееся до отъезда на дачу время.

Пока Сыроежкин ходил вокруг да около и разными путями пытался расписать Громову преимущества общения с кровными родственниками, Элек был непреклонен — кроме Серёжи никого из родни и видеть не хотел. И только уже совсем отчаявшись, Сыроежкин в сердцах бросил: «Да что ж ты такой упёртый, Эл! Мы бы с тобой тогда могли целый месяц вместе на море провести!» Эл, что удивительно, ни капли не обиделся и сказал: «Хорошо, ради этого я готов начать общаться с твоими родителями. Но настоящим отцом для меня всегда будет Виктор Иванович».

И после этого дела пошли как по маслу — Элек заново познакомился с Серёжиными родителями, вёл себя с ними сдержанно, но вежливо и даже поспособствовал установлению между четой Сыроежкиных и Виктором Ивановичем дружеских отношений. Обе семьи сочли вполне разумным объединить свои отпуска и провести август вместе. Чтобы, так сказать, лучше друг друга узнать. Профессор Громов сначала несколько переживал о том, не бросит ли его сын, так неожиданно обретший биологического отца. Но после того как Эл в ответ на робкий вопрос Виктора Ивановича, хотел бы он жить с Павлом Антоновичем, заявил, что если папа всерьёз так думает, то он к Сыроежкиным-старшим и на километр не подойдёт, полностью успокоился.

В общем, к середине июня лето для Серёжи представлялось очень заманчивой порой, и не только по причине полного отсутствия всяческой учёбы — целый месяц он проведёт вдвоём с братом, главное дачу пережить!

Приятная перспектива здорово подняла Сыроежкину настроение, так что он даже почти не грустил, оттого что не увидит Гуся до самого первого сентября.

Провожать Макара в лагерь они пришли вместе с Элом и Майкой, которая тоже вот-вот на днях собиралась отчалить на отдых к родне в деревню, но, как и Серёжа, была пока в городе. Гусев, правда, выглядел каким-то замороченным, Серёже даже показалось — печальным. По крайней мере в автобус он залезал с явно кислой миной. Это было странно, потому что на сборы Гусь очень хотел, и Сыроежкин этот факт прекрасно знал. Зато благодаря Серёжиной сообразительности, вся их маленькая компания обменялась своими «летними» адресами, пообещав писать друг другу письма.

***

Серёжа никогда никому не писал писем. Даже родственникам в другие города — от лица всей их небольшой семьи этим занималась мать. Она писала о жизни своего мужа (так как родня была в основном с его стороны), рассказывала как дела у Серёжи, немного упоминала о себе, задавала нужные вопросы о житье-бытье адресатов и в результате через некоторое время получала от них весьма обстоятельный ответ, который потом и зачитывала вслух собравшимся на кухне мужу и сыну.

Так что примерное представление о том, как надо вести переписку с друзьями и знакомыми Сыроежкин имел. Только вот, когда через неделю унылого сидения посреди собственного огорода его, высокопарно выражаясь, одолел сплин, а попросту — захотелось сдохнуть от скуки, Серёжа сел строчить письмо совсем не по тем правилам, которые усвоил от матери.

«Привет, Гусь! Прикинь, ты мне сегодня приснился! — Серёжу буквально расписало от скопившихся у него за время разлуки с другом эмоций, причудливым образом являющих себя во снах и заставляющих потом изливать всё это на бумагу. — Правда, я ступил во сне, не понял, что это ты был. Во, дурак, представляешь?! Ты только не обижайся, пожалуйста, но мне на самом деле гусь приснился — птица такая, ну, ты знаешь. Хотя о чём это я, конечно, знаешь — у твоей бабки же есть и гуси, и утки, и куры… Ты говорил, а я запомнил. Вот. И этот гусь он такой был! Такой, ну, не красный, как я Марине на ИЗО рисовал, а обычный, серый. Наверное, потому что у тебя глаза серые. Ну, с чего же ещё? А я этого гуся везде с собой носил, под мышкой, как мужик в сказке, помнишь? К нему все клеились ещё. Блин, я не хочу, чтобы все клеились. Ну ладно. В общем, гусь такой тёплый был, мягкий, и я с ним ходил и отпускать не хотел. Здорово так. Хотя я, конечно, не знаю, какие гуси на ощупь, когда их на руках держишь. Я не держал никогда. Такой вот сон. Мне даже грустно стало, когда я проснулся, а тебя нет. Гуся, в смысле.

А, спросить же чего хотел: как дела у тебя? У меня хреново — задрали эти грядки. Правда, клубника скоро будет, это хорошо. Я её люблю.

P.S. Блин, боюсь, письмо до конца твоей смены не успеет. Хотя, две недели же ещё.

P.P.S. Ты это, не злись, что я тебя Гусём называю. Я же только лично, не при всех. Ну почти. Мне просто нравится очень. И тебе идёт, в хорошем смысле. Пока, в общем, Гусик Макар Степанович! Пиши!

Серёжа просмотрел текст, исправил несколько ошибок, которые заметил, расставил где надо и не надо запятые, проставил сегодняшнюю дату, а вместо подписи в углу листа опять нарисовал гриб с ручками и ножками. Потом подумал и пририсовал ему по мышкой того самого Гуся, как из сказки братьев Гримм. Запечатал конверт, написал адрес, заглянул к матери в парник, где та поливала огурцы, и сообщил, что едет на почту. Получил в нагрузку задание зайти в поселковый магазин, пять рублей денег и пошёл выводить на дорогу мопед.

И только опустив своё письмо в почтовый ящик, Серёжа подумал, что наверное зря это сделал — зря написал такое письмо. Какое-то он вышло слишком личное. Интимное, как говорят взрослые. Он бы даже Майке так не написал, хотя они вроде как встречаются. Вот Элу — мог бы. Потому что они братья, и вообще, Эл немного странный и сам начудить может.

«Чёрт! Что обо мне теперь Гусь подумает? — ужаснулся про себя Серёжа. — Решит ещё, что я тоже как Эл чокнутый — про какие-то сны с гусями ему пишу и грибы рисую, и не захочет с таким придурком дружить?! Бля-а!..» — схватился за голову Сыроежкин, но менять что-либо было уже поздно.

Оставалось только ждать от Макара ответа, как решил Серёжа. И ещё посмотреть, что это будет за ответ! А если его не будет вообще — точно пиши «пропало». Это значит всё — дружбе конец.

***

Макар сидел на скамейке недалеко от стадиона, на котором они занимались ОФП и просто смотрел вдаль. Чувствовал он себя странно — как будто сделал что-то плохое, обманул чьи-то ожидания, предал идеалы. А ведь совершенно точно ничего такого, за что ему могло быть стыдно перед собой или перед кем-то ещё, Гусев в последнее время даже в мыслях не совершал. И всё же его мучила совесть… Просто так, наверно — совесть же больше ничего другого делать не умеет.

До отбоя ещё оставалось полтора часа, и спортсмены занимались своими делами — гуляли, болтали, играли в настольные игры. Пара ребят из команды позвали Макара играть в настольный хоккей, Макар отказался — ему тут и настоящего хоккея за глаза и за уши. Но на самом деле это было не причём — хоккей, футбол и даже баскетбол в комнате отдыха были действительно хорошими, такие обычно стоят в залах с игровыми автоматами. У Гусева просто не было настроения.

— Ну, как спина, Макар? Лучше? — к Гусеву подсел спортивный врач Интеграла, парень лет двадцати пяти, тоже бывший спортсмен, после травмы выбравший медицину в качестве профессии, но не захотевший полностью оставлять спорт. В его обязанности входило сопровождать команду на сборах.

— Прошла, Денис Евгеньевич, — флегматично ответил Гусев.

— Полностью? — с нажимом спросил врач.

— Полностью. Мне ничего не нужно, спасибо.

— Смотри, завтра вы уезжаете. Тебе бы лучше закончить курс массажа. Так как?

— У меня действительно ничего не болит.

— Хм, — Денис Евгеньевич поднялся со своего места. — Выглядишь ты не очень бодро. Для полностью здорового человека. Ну, как знаешь. Если что — я у себя, — доктор скептически посмотрел на Макара и направился к тренерскому корпусу.

Макар на врача даже не оглянулся, достал из кармана аккуратно сложенный пополам конверт, а из него — тетрадный лист в клетку, на котором кривоватым, но такими знакомым почерком было написано несколько строк. И гриб с птицей в правом нижнем углу. И в который раз за полдня, а письмо он получил сегодня после обеда, перечитал текст. От Серёжиных слов веяло теплом и, как бы ни старался Макар это отрицать, любовью. Конечно, он не обиделся на Сыроежкина, что за вопрос! Пусть как хочет его называет. Естественно, говорить об этом Серёже Макар ни в коем случае не собирался, на людях всё-таки надо выглядеть солидно, но… для Серёги он может быть даже этим смешным «Гусиком». Сам Макар со всем этим сумасшедшим лагерным режимом про обещанную переписку с другом забыл напрочь. Но получить от Сыроежкина письмо был очень рад. Жаль только, пришло оно перед самым отъездом. Однако, вместе с этой радостью появилось у Гусева совершенно неуместное и ненужное чувство вины. А ведь он никому ничего не обещал, да и не требовал Серёжа от него ничего такого. Странно.

Серёжа был таким счастливым со своей Майкой. Его смеющееся лицо ещё долго было у Макара перед глазами после того, как он сел в автобус. Автобус начал отъезжать, а Сыроежкин всё стоял в обнимку со Светловой и махал Гусеву на прощание. С другой стороны к Серёже жался Эл, и Макар подумал, что это даже символично — у Сыроеги есть девушка и есть друг, по совместительству родной брат, а вот найдётся ли в его жизни место ещё и для Макара? Быть всего лишь одним из приятелей общительного Сыроежкина Гусев не хотел.

Чтобы избавить голову от ненужных мыслей, Гусев на тренировках выкладывался по максимуму, иногда даже чересчур. Как результат — повредил себе спину в первую же неделю. Повернулся неудачно на тренировке, и в глазах всё потемнело от боли. Согнувшись в три погибели, доковылял он до врача, кое-как описал свои жалобы и стал его слёзно умолять сделать хоть что-нибудь, чтобы завтра можно было вернуться к тренировкам. Проболеть все сборы Макару было бы обидно по многим причинам.

Денис Евгеньевич, которого раньше он видел только мельком, был молодым по сути парнем, но оказался при этом не самым плохим специалистом. Осмотрел Макара, что-то там помял-размял в его спине, и уже через двадцать минут Гусев отправился в свой корпус отдыхать и восстанавливать силы. С прямой спиной, что характерно. А с выданными доктором лекарствами Макар уже на следующий день приступил занятиям, правда, поначалу в щадящем режиме. Единственное, доктор в качестве реабилитации назначил Макару несколько сеансов массажа.

Никогда раньше Гусев не испытывал на себе действие этой лечебной процедуры, но эффект на него она оказала неожиданный. Было ли это следствием самой стимуляции организма или дело оказалось в личности врача, Макар не знал. Доктор был достаточно привлекательным мужчиной с сильными мускулистыми руками, рельефным торсом, отчётливо проступавшим через обтягивающую футболку (белый халат при общении с Макаром Денис Евгеньевич почему-то игнорировал) и приятным лицом спокойного и уверенного в себе человека. А ещё у него был низкий грудной голос, проницательный взгляд и не по моде коротко стриженые темные волосы.

Макар не влюбился в Дениса Евгениевича, нет. Он захотел его так, что чуть не кончил, лёжа на массажном столе во время первого же сеанса. Из-за неудобно лежащего в трусах эрегированного члена Гусев был вынужден то и дело ёрзать, оттопыривать попу и, вместо того, чтобы лежать расслабленно, напрягал мышцы.

— Знаешь, Макар, — сказал врач, закончив его мять и вытирая полотенцем руки. — Тебе не повредит курс общего массажа. Сейчас уже некогда — скоро ужин. А завтра приходи минут за сорок до отбоя. Как раз всё успеем.

— Хорошо. Денис Евгеньевич, — сказал Макар через силу продирая пересохшее горло.

Врач отложил полотенце и без всякого стеснения смотрел на Гусева, который уже спрыгнул со стола и дрожащими руками натягивал тренировочные штаны на предательски выпирающий стояк. Со стороны Макар себя не видел, но прекрасно понимал как сейчас выглядит — морда красная, башка лохматая, глаза блестят и дыхание такое, будто он последние двадцать минут не ничком лежал, а по стадиону круги наматывал.

— Всё хорошо, Макар, — спокойно сказал Денис Евгеньевич, остановив его около дверей, взял за руку и внимательно посмотрел в глаза. — Не опаздывай завтра.

На следующий вечер Гусев, раз такое дело, заскочил перед визитом к доктору в душ и новые трусы надел — общий массаж, раздеваться полностью придётся, надо чистым быть.

Если говорить отвлечённо, то и лечебный, и общеукрепляющий массаж совсем не всегда приятная процедура — болезненных моментов там тоже хватает. А в гусевской ситуации — и подавно: спина-то у него ещё не полностью прошла. Но, тем не менее, желание опять накрыло Макара с головой. Сильные, местами болезненные, местами удивительно приятные прикосновения теплых рук к обнажённому телу заставляли дыхание сбиваться, кровь бежать быстрее, а мысли в голове и вовсе превратили жаркое тягучее месиво, содержание которого можно было бы обозначить двумя словами: «побыстрее спустить».

— Переворачивайся, — посреди всего этого безумия услышал Макар ровный голос врача.

«Бля, сейчас стояк увидит! — ужаснулся про себя Гусев. — Если б хоть баба была, не так стыдно было бы. Ведь поймёт же, что я так оттого, что меня мужик облапал. Чёрт!»

Но, делать нечего, Макар перевернулся, демонстрируя доктору своё достоинство, которого, объективно говоря, следовало бы не стесняться, а гордиться им с полным на то основанием.

Доктор не отреагировал вообще никак, продолжив работать как ни в чём не бывало, так что Гусев даже немного успокоился и перестал так отчаянно жмуриться. «Может это нормально? Может, у всех так во время массажа?» — мелькнула в голове у Макара успокоительная мысль. Мелькнула и тут же исчезла. Потому что теперь это уже явно был не массаж — руки врача откровенно ласкали его тело: гладили, иногда очень нежно, иногда чувственно и сильно, его живот и грудь, пощипывали напрягшиеся соски, проходились по внутренней стороне бёдер. И в итоге оказались там, где их больше всего желал чувствовать сам Гусев — у себя на члене и яйцах.

Макар с трудом отдавал себе отчёт в том, что происходит, но одно можно было сказать точно — всякий стыд полностью исчез, и было понятно, что и после никакого намёка на стеснение не будет. Денис Евгеньевич умело дрочил ему, одновременно массируя промежность сразу за яйцами, а Макар, уже полностью потеряв связь с реальностью, просто лежал, чуть раскинув ноги и цепляясь руками в края стола, и глухо постанывал через закушенную нижнюю губу. И не сразу сообразил после оргазма, что доктор влажным полотенцем сам вытирает его перепачканный спермой живот.

— Я сам, спасибо, — Гусев перехватил его руку, сел и взял полотенце. — Я тоже могу для вас кое-что сделать, — широко улыбаясь сказал Макар — значительный бугор в спортивных штанах врача и, главное, то, каким жадным взглядом смотрел на своего пациента Денис Евгеньевич, вселяли в Гусева уверенность.

Он слёз со стола, стал вплотную к своему массажисту и, легко подталкивая его, усадил на кушетку у стены медкабинета.

— И ты знаешь… что надо делать? — сбивающимся голосом спросил Денис Евгеньевич.

— Нет, — без всякого смущения заявил Гусев, усевшись на пол между коленями доктора и высвободив из штанов его вставший член. — Но вы же мне подскажете, — Макар игриво усмехнулся и облизал губы: член Дениса Евгениевича ему очень нравился.

Минут через десять, удовлетворённо вытерев натруженные губы, Макар вспомнил, что до сих пор не одет и стал искать свои трусы.

— Эй, Денис Евгеньич, вертай мои труселя взад, — Макар протянул руку за своим бельем, которое в задумчивости мял доктор.

— Конечно, держи, — Денис Евгеньевич вернул Гусеву пропажу, — я просто хотел поговорить с тобой.

— Скажешь, шо не понравилось — не поверю, — усмехнулся Макар. Врача он теперь называл на «ты» и считал, что имеет на это полное право.

— Ну, что ты, очень понравилось, — улыбнулся Денис Евгеньевич. — Особенно для первого раза. Если это и вправду твой первый раз, конечно.

— Первый, — серьёзно сказал Гусев.

— Макар… Я вижу, что ты очень спокойно относишься к оральному сексу между мужчинами, и это замечательно…

— К чему я отношусь? К какому сексу? — не понял Гусев.

— К оральному. Минет, который ты мне сейчас делал. Так вот, я не хочу, чтобы в будущем у тебя были из-за этого проблемы. Макар, надо быть осторожным, — доктор подошёл к своему уже одевшемуся пациенту-тире-любовнику и обнял его за талию. — Не всем можно говорить, что тебе нравятся мужчины. Держи это в секрете от своих товарищей по команде, учителей и родителей. И в будущем будь осторожен с бывшими зэками, милицией, военными, врачами-психиатрами и теми, кто негативно настроен к гомосексуалистам.

— Да понял я, — скривился Гусев. — Сам знаю. Педиков нигде не любят.

— Не просто не любят. За мужеложство есть статья в уголовном кодексе. И хотя я лично не был знаком ни с кем, кого бы по ней привлекли, всё же бдительность терять не стоит. Если бы мы сейчас имели сношение per anus…

— ЧеХо ты опять выражаешься, Денис Евгеньич, — поморщился Макар. — По-русски Ховори, я не такой умный как ты. Непонятно ж ни хрена!

— Если бы я тебя трахнул…

— Да без проблем, хоть щас тебе дам, — перебил его Гусев. — А хошь — я тебя? А то ж я ни так, ни так не пробовал. Мне интересно.

— Макар! — засмеялся Денис Евгеньевич. — Я бы с радостью, но мы пока ограничимся минетом.

— Слушай, ты скажи лучше, что делать-то, если я ото всех скрываться буду? Как я тогда других пидарасов найду? — задумался вдруг Гусев. Перспектива никогда ни с кем не трахаться его очень напугала.

— Гомосексуалистов, Макар, гомосексуалистов, — поправил его Денис Евгеньевич. — И потом, я же тебя как-то нашёл.

— Ещё б не нашёл! — хмыкнул Макар, — Намял мне жопу, увидел стояк. Делов-то! Но я ж не могу так мужиков мацать.

— Я про тебя раньше всё понял, — опять улыбнулся Денис Евгеньевич. — Просто не было случая пообщаться поближе. На медосмотре перед сборами.

— Да бля, на мне написано шо ли? — Макар заволновался — раскрывать себя перед всеми подряд тоже не очень-то хотелось.

— Для некоторых написано, Макар. И потом, есть места, где собираются такие как мы.

— Где это? — Гусеву стало до ужаса любопытно.

— Не скажу. Рано тебе ещё там шл… гулять.

— А хер те сосать, значит, не рано, — хищно оскалился Макар и снова полез доктору в штаны.

— Чшш, — остановил его Денис Евгеньевич, — попридержи коней. Отбой скоро. А завтра я тебя жду.

— В девять буду, — сказал Макар и на прощание жамкнул Дениса Евгениевича за ягодицы.

Васильев с помощником по воспитательной работе уже давно приходили проверить спортсменов, даже болтовня между мальчишками, в которой Макар сегодня принципиально не участвовал, стихла, а заснуть никак не получалось. Подумать только, у Макара ведь сегодня был первый раз! Пусть не совсем полноценный, пусть не с тем, с кем хотелось бы, но… Это было круто!

Макар всё прокручивал в голове то, как он впервые увидел так близко чужой член, как смог его потрогать, рассмотреть, попробовать на вкус. Толстый, перевитый выступающими венами ствол, крупная, глянцевая от распирающей её крови головка с каплей смазки, почти полностью освободившаяся от шкурки… Он и лизал её, и пробовал сосать как коктейль через соломинку, и двигал рукой по стволу вверх-вниз, игрался с тяжёлыми яичками и даже облизал всю мошонку. Денис Евгеньевич аккуратно направлял Макара, подсказывал что и как лучше делать, нежно массировал кожу его головы горячими пальцами… Было так кайфово, что Макар мурлыкать готов был от удовольствия. И пах Денис Евгеньевич так приятно — чистым телом и возбуждением (как может издавать запах такая неопределённая вещь как возбуждение Макар не знал, но нутром чуял — это тот самый запах). Видимо, доктор не обманул — он действительно всё понял про Макара ещё в Москве и, когда представилась возможность встретиться наедине, основательно подготовился. Даже волосы на лобке у него были аккуратно подстрижены. «А яйца! — очередной раз за этот вечер восхитился про себя Гусев. — Ведь пока лизал, никакая волосня в зубах не застряла. Значит, бреет. Хера себе, я тоже хочу так». Макару задним числом даже стало как-то неудобно за свои заросли, которые во всей красе мог наблюдать (и не просто наблюдать) доктор, пока дрочил ему.

Вообще, Гусев сам удивлялся, но то, как он сосал чужой член, произвело на него гораздо более сильное впечатление, чем-то, что ему в первый раз подрочили. Хотя кончить от чужой руки было куда как приятнее, чем от своей собственной.

Глубокой ночью, уже проваливаясь в сон, Макар всё ещё не мог никак расстаться с мыслями о членах. Только теперь член Дениса Евгениевича странным образом трансформировался в сознании Гусева в Серёжин, и Макар всё гадал, такой ли в действительности у Серёги член или нет, ведь вживую он его никогда не видел. И, скорее всего, это счастье Гусю даже не светит — вот Майке, может, повезёт когда-нибудь: она и посмотреть, и потрогать, и всё, что хочешь с ним сделать сможет…

Определённо, Серёжин член был другим. Макар это понял сразу, как только взял его в рот. Он не был ни слишком длинным, ни слишком толстым, а как раз таким, что его легко было полностью заглотить. Тёплая нежная головка ощущалась гортанью как родная и совсем не вызывала рвотного рефлекса. На неё было так приятно насаживаться, что Макар без устали работал головой и ждал, когда же уже его рот наполнится теплой вязкой жидкостью, чтобы узнать наконец её вкус. Но какие-то нехорошие люди вознамерились ему помешать. Они толкали и пихали Макара, пытались вообще оттащить его от Серёжи и без конца куда-то звали. В какой-то момент Гусев не выдержал и отвлёкся на секунду от своего возлюбленного, чтобы съездить по физиономии тому нахалу, который особенно сильно пихнул его в бок и вообще имел наглость потревожить его за таким интимным занятием.

— Да Гусев же! Сколько дрыхнуть можно?! — раздался над ухом противный голос их вратаря Лёхи, и Макар открыл глаза. — Бужу-бужу его, а он лежит, пузыри пускает. Через пятнадцать минут построение, давай шевели булками, а то даже поссать не успеешь. Васильев из-за тебя всю команду накажет.

— Да помолчи ты, Холова болит от тебя, — проворчал Макар и сел на кровати, пытаясь сообразить, на каком свете находится и влиться в окружающую действительность.

Вокруг суетились и шумели его товарищи, заправляя постели, одеваясь, бегая в сортир и приводя себя в порядок.

«Приснилось… — с грустью подумал Макар и провёл рукой у себя по губам, потом ощупал подушку — она была мокрая от его слюны. — Чёрт!»

Ровно в двадцать один ноль ноль чистый и свежий во всех местах Гусев явился на массаж в медицинский кабинет. Денис Евгеньевич приветливо улыбнулся ему, указал на стол, а сам закрыл дверь на ключ.

— Может, нахер этот массаж, а, Денис Евгеньич? — предложил Макар, стягивая с себя всю одежду и устраиваясь на массажном столе лицом вверх. — Не болит у меня уже ничего.

— Хотя бы пять сеансов, Макар, это и так вдвое меньше необходимого, — сказал доктор, растирая между ладонями масло. — Тебе понравится, обещаю. А пока — на живот.

Макару действительно понравилось, потому что в конце сеанса доктор ему не дрочил, а сосал сам. Это было неожиданно, но очень возбуждающе, так что Гусев не удержался, обхватил ладонями голову Дениса Евгениевича и стал в быстром темпе насаживать на свой член. К чести Дениса Евгениевича, он и не думал сопротивляться — не иначе как мастер-класс показывал.

Надо сказать, что общение со спортивным врачом здорово скрасило Гусеву прибывание в лагере. Режим на сборах был тяжёлый, и Макар даже в какой-то степени порадовался, что Серёжу не взяли — он бы просто не выдержал таких нагрузок. Но всё равно, чувствовал себя без него Макар подавленно. Всё-таки, считай, с декабря месяца так или иначе они были вместе. А тут раз, и почти целое лето один. Хорошо хоть эти три недели благодаря Денису Евгениевичу прошли не так плохо.

Когда массаж закончился, Макар продолжал для всех делать вид, что всё ещё ходит лечиться, а доктор ему в этом всячески подыгрывал. Правда, развести принципиального врача на нечто большее, чем взаимный минет и дрочка Макару за всё время так и не удалось, но тут уж грех жаловаться.

А потом, перед самым отъездом Гусев получил от Сыроежкина письмо и понял, что этот последний вечер в лагере проведёт один.

========== 10. Птица счастья ==========

Серёжа считал по календарю дни. Выходило двадцать восемь. То есть ровно четыре недели назад он отправил Макару то злосчастное письмо, и теперь получалось, что со всеми допущениями на медленную работу почты и разъезды Макара по стране (из лагеря домой и потом в Одессу) ответ Серёже должен был прийти максимум во вторую неделю августа (а по-хорошему так и вовсе неделю назад!). Ведь письмо не вернулось обратно к Сыроежкину, значит, Гусев его точно получил! Правда, оно могло и потеряться в пути…

Мать на Серёжу уже ругаться устала — он по рассеянности чуть не загубил ей весь будущий урожай огурцов, перепутал сорняки с морковкой, чуть не устроил пожар в доме и додумался полить весь огород ледяной водой из скважины. Так что, подумав немного, Надежда Дмитриевна пришла к выводу, что лучше вообще отстранить сына от помощи по хозяйству, чем терпеть потом от его действий убытки. Ребят Серёжиного возраста в округе было мало, а те, кто был, на контакт шли не очень охотно, и приятелями в этот год Серёжа опять не обзавёлся. Поэтому целыми днями бесцельно болтался по садоводству, иногда ездил на озеро, иногда читал привезенный из города шпионский роман, иногда просто валялся в гамаке с гитарой. А ещё Серёжа с завидной регулярностью катался в посёлок. Насколько знала с его слов сама Надежда Дмитриевна — звонил с почтового отделения в город, поболтать с Элом и, иногда с отцом, у которого в последнее время было много работы, и в перерывах между рейсами он семью на даче не навещал — отсыпался дома.

Иногда мать сама ездила на почту пообщаться по телефону с мужем, благо они давно уже помирились и прошлое больше не ворошили. И вот в самом конце июля Надежда Дмитриевна, с утреца успевшая смотаться в посёлок, сообщила Сыроежкину радостное известие:

— Ну, что, Серёжа, танцуй — тебе письмо пришло.

— Как? Что? Где? Давай! — решивший ещё недавно дрыхнуть до обеда Сыроежкин аж подскочил на своей кровати, потом бросился к матери, выхватил у неё из рук конверт, посмотрел на него в недоумении пару секунд, бросил письмо на стол и с разочарованным стоном рухнул обратно спать.

Надежда Дмитриевна удивлённо взглянула на сына, ещё раз внимательно изучила конверт и сказала:

— Почтальонша рассказала, что ты чуть ли не каждый день приезжал, всё спрашивал, нет ли для тебя писем. И тут, наконец, Майя написала тебе, а ты не рад… Не понимаю тебя, Серёжа.

Дальше выяснять подробности странной Серёжиной реакции женщина не стала — он всегда чудил, и разобраться в причинах тех или иных поступков своего ребенка она давно уже отчаялась. Не вляпался в очередную историю — уже счастье.

Когда мать вышла, Серёжа всё-таки встал и распечатал конверт. Вот Майка письма писать явно умела — написала как у неё дела, рассказала чем занимается, спросила всё про Серёжу, поинтересовалась его родителями и даже про погоду зачем-то упомянула. Серёжа прочитал внимательно, глянул штемпель с датой — из Тверской области письмо шло всего пять дней. Сыроежкин совсем расстроился и сразу же сел писать девушке ответ, потому что он, в отличие от некоторых, письма от друзей не игнорирует и ждать у моря погоды их заставлять не будет. Даже если эти друзья всякую ерунду пишут, вроде того, что вчера шёл дождь, а сегодня дует ветер.

«А про дождь с ветром надо было Гуся спросить. Эх, дурак я, не догадался! — слишком поздно спохватился Сыроежкин. — Ребята говорили, что в этом лагере, кроме льда, все тренировки на улице и в любую погоду! Ваще жесть… А если он заболел и в больницу попал? С воспалением лёгких!..»

К вечеру всё же до Серёжи дошло, что он слишком себя накручивает и выдумывает совсем уж невероятные причины, чтобы объяснить себе молчание Макара. «Всё с Гусём в порядке, он, вообще, здоровенный как бык, а про меня забыл совсем или специально писать не хочет», — заочно обиделся на друга Сыроежкин и пошёл выводить из сарая мопед — отвезти письмо Светловой на почту и позвонить в Москву — приближалось время заказанного с Элом разговора.

Поговорить с Элом Серёже всегда было интересно — Эл умный, начитанный и много знает. Он рассказывал где был за это время, что новенького видел, давал дельные советы, если Сыроежкин его просил об этом… Единственное, что Серёжа усвоил в процессе телефонного общения с Элеком, так это то, что разговор надо вовремя сворачивать. Иначе Эл перейдёт на свою любимую тему, и Серёжа, скрежетая зубами, будет вынужден слушать рассказ о достоинствах Кукушкиной, о том как Эл по ней скучает и всё в таком роде.

В этот раз, будучи в расстроенных чувствах, Сыроежкин откровенно протупил и удобный момент был упущен.

— Знаешь, Серёжа, я ведь вчера, когда гулял, дошёл до Зоиного дома, — как-то вдруг и без предупреждения сменил тему Элек.

— Да что ты… — сразу скис Серёжа и с тоской посмотрел на часы: из пятнадцати заказанных на сегодня минут, прошло только пять — закругляться сейчас было бы совсем некрасиво.

— Да. Хотя я знаю, что Зоя на всё лето уехала к родственникам в Крым. Но меня так и тянет к местам, хоть как-то с ней связанным, — вздохнул в трубку Элек. — Понимаешь, я влюбился.

«Тоже мне, новость, Америку открыл!» — усмехнулся про себя Серёжа, но вслух, естественно, ничего не сказал. В то время как другие ровесники всячески скрывали, стеснялись и всеми силами пытались откреститься от факта своей влюбленности в одноклассника или в одноклассницу, Элек своих чувств к Кукушкиной совершенно не смущался. Такая его особенность одновременно и удивляла Сыроежкина, и вызывала уважение.

— И очень скучаю, когда её не вижу, — продолжал тем временем Эл изливать брату душу. — Она мне даже снится иногда…

Тут Серёжа не выдержал, фыркнул в трубку.

— Чего ты смеёшься? — улыбнулся на другом конце провода Громов. — Правда. Сегодня, например приснилась.

— Надеюсь, без одежды? — не удержался и поддел Элека Серёжа.

— Хм. В принципе да. Птицы ведь не носят платьев, — согласился Эл.

— Чего? Каких платьев, какие птицы? — заржал Сыроежкин. — Ты там не перегрелся на солнышке, Эл?

— Это не совсем обычный сон, Серёжа, ты сейчас поймёшь, — не обратил внимание на его издёвку Элек. — Мне снилось, что я гулял по лесу, а там увидел кукушку и захотел её поймать.

— Ха, и чего там, в твоём сне, Зойка голая по лесу бегала, а ты за ней? — продолжал веселиться Сыроежкин, представляя себе эту картину. Почему-то никаких эротических чувств она у него не вызвала, зато здорово рассмешила.

— Ну, почему же голая? У птиц же перья, они летают, — невозмутимо поправил его Эл.

— То есть Зойка Кукушкина у тебя во сне стала обычной кукушкой? — смеяться Серёже почему-то резко расхотелось.

— Да, именно. Такое бывает. Во сне наши бессознательные желания и страхи, свободные от цензуры сверх-Я, прорываются в сознание в виде значимых образов. Так возникает сновидение. Я читал это в одной книжке из папиной библиотеки.

— Бля, Эл! — выругался в сердцах Сыроежкин. — Я не понял ни хера. Цензура какая-то… сверхуя… Объясни по-человечески.

— Хорошо. Если говорить просто, я люблю Зою, а она меня — нет. Но я очень хочу её добиться, хочу взаимности. Теперь понятно?

— Непонятно! Почему она у тебя во сне птицей стала? Ты бы и так за ней бегать мог, когда она в виде человека.

— Это подавленные желания…

— Эл, я же просил!

— Я хочу чтобы Зоя была моей. Целиком и полностью. Хочу привязать её к себе навсегда, посадить в клетку, образно выражаясь. Но это… это не очень хорошее желание. Человек должен быть свободен и сам выбирать свою судьбу. Поэтому я подавляю в себе такие мысли. И во сне я ловлю не девочку, а птицу, но такую, которую можно однозначно связать с Зоей.

— Ладно, Эл… это сложно всё для меня. Ты скажи лучше, поймал ты в итоге кукушку эту? А то время уже заканчивается, — слукавил Серёжа — продолжать этот разговор ему совершенно не хотелось.

— Поймал, ещё как! — радостно ответил Громов.

— Ну, в четверг тогда, в семь вечера, дома будешь? — договорился о новом разговоре Сыроежкин, получил утвердительный ответ и положил трубку.

***

«Начитался книжек всяких… дурацких! Теперь пургу какую-то гонит… — ворчал про себя на обратномпути Сыроежкин. — Цензуру придумал. Желания ему во сне, видите ли, вылезают. Подавленные. Раздавленные! Бляха-муха, как Гусь говорит. Да все знают, что он Зойку любит, чего тут давить? И Зойка знает. А, типа Эл её хочет подчинить… Нет, привязать. Да хрен знает. Хочет и всё. А я, значит, по его теории хочу, чтобы к Гусю всякие прилипали! Вот уж, дудки! Блин, причём тут вообще Гусь? Это Эл по своей Зойке сохнет, а мы с Макаром лучшие друзья, так что мне это ну нисколечки не подходит. Хотя… Эл же там ещё про страхи всякие говорил. Выходит, я боюсь, что к Гусеву кто-нибудь пристанет? И не просто боюсь, а ещё и признаться себе в этом тоже боюсь? Ну, боюсь, конечно. Только кто ж к Гусю пристанет и зачем? Он сильный, может так в лоб закатать — мало не покажется!.. Да ну, глупости Эл говорит, и книжка эта его — одно сплошное надувательство. Сонник, небось, какой-нибудь, для девчонок».

Так Серёжа успокаивал себя весь остаток вечера, а перед сном, уже лёжа в кровати, подумал, что всё-таки это как-то странно — Макар снится ему довольно часто и, как правило, в своём обычном виде. Они о чём-то говорят во сне, куда-то ходят и всё время держатся за руки. Ну, это и понятно, Гусев такой человек, «трогательный» — то обнимет, то по плечу похлопает, то по голове потреплет. Манера у него такая. Но иногда Серёже снится самый настоящий гусь. И тогда он ходит, крепко обхватив птицу обеими руками, прижимает её к груди, трётся лицом о длинную гибкую шею, запускает пальцы глубоко в перья, стараясь добраться до тёплого нежного пуха, а гусь тычется клювом Серёже куда-то под челюсть, но не больно — не пытается клюнуть или ущипнуть. Как будто целует. Во сне Серёжа точно знает, что это не совсем настоящая птица и почему-то боится своего гуся потерять. Ведь вокруг столько желающих на его сокровище — смотрят завистливо, руки тянут. А Серёжа помнит — стоит кому-то дотронутся до птицы, и человек прилипнет намертво — не отодрать будет. Поэтому в этих своих снах Серёжа постоянно бегает ото всех, пытается скрыться с гусем от чужих глаз. Обычно, устав от бесплодных попыток спрятаться, Серёжа просыпался. Но в эту ночь им с гусем повезло — они нашли укромное местечко — не то пещеру, не то нору, и забрались туда…

Когда Серёжа проснулся, было ещё темно. Минут пять ему потребовалось на то, чтобы прийти в себя, осознать случившееся, порадоваться, что они с матерью спят в разных комнатах, и собраться наконец с силами, чтобы встать и дойти до шкафа. Кое-как обтеревшись, он бросил грязные трусы в большой бак для белья, переоделся и снова завалился спать. Нет, того, что с ним случилось во сне, он не испугался — читал про это в одном из выпусков «Семьи и школы», который однажды случайно увидел у матери на столе. Журнал был раскрыт на статье про половое созревание, и Серёжа, конечно, не удержался, чтобы не прочесть. Часть про девочек он смотрел не очень внимательно — слишком уж там сложно у них всё устроено, пусть сами разбираются. А про мальчиков целых два раза прочитал. Выяснил, что поллюции, которых у него тогда ещё не случалось и самоудовлетворение, которым он втихаря от родителей занимался сколько себя помнит — вещи совершенно нормальные, избавился раз и навсегда от чувства вины по этому поводу и успокоился. Да только вот этот оргазм, так неожиданно испытанный им во сне, совершенно сбил Серёжу с толку. Он был таким ярким, сильным, ошеломляющим… Короче, во время дрочки такого не случалось. Но не это так поразило Серёжу, а образы из сновидения, сопровождавшие удовольствие. Прежде никаких конкретных эротических фантазий у Серёжи не возникало, он больше сосредотачивался на своих физических ощущениях. Но в этот раз он по-настоящему занимался любовью с другим человеком. Пусть и во сне, но он действительно чувствовал кожей прикосновения чужого тела, вдыхал его запах, впитывал вкус. Одна беда, Сыроежкин почти сразу забыл, кто же ему приснился. Вот, казалось, ещё секунду назад помнил, а потом сразу раз — и как будто занавес опустился. Ничего. Вообще, сон на этот раз приснился Серёже странный — вот он мечется с птицей в охапке в поисках убежища, с большим трудом находит его, вот они забиваются в тесную нору… И больше никакого гуся рядом нет, а сам Серёжа, полностью голый, прижимается к такому же голому телу, сжимает его в объятиях, целует нежную кожу, вбивается в горячее нутро. Но ни лица, ни каких других признаков, по которым можно было бы определить, кого же он так яростно любил ночью, Серёжа не помнил.

«Наверное, это была Майка, — после некоторых раздумий решил Сыроежкин. — Или какая-нибудь актриса». Версию с актрисой, правда, вскоре пришлось исключить, потому что у актрис буфера обычно — будь здоров, а это бы у Серёжи уж всяко в памяти отложилось.

***

Макар стоял посреди бабкиного огорода и отдыхал. Все задания на сегодня он выполнил, и, в принципе, можно было уже идти купаться. Как раз вечерело, прямого солнца не было, и народ с пляжа схлынул. Но Макар не спешил — за редким невысоким забором копошились на своём огороде соседи. Старика Кузьмича с супругой Макар прекрасно знал, но этим летом к ним приехал их внук из Харькова, а вот его Гусев в предыдущие года не видел. Была у Макара мысль пойти познакомиться с ним поближе, но Митька, так звали соседского паренька, дома почти не сидел — пропадал в городе или на пляже. А сегодня вот вышел во двор помогать деду с бабкой. Пацан лет четырнадцати на вид, в отличие от рыжего Гуся, вынужденного из-за особенностей своей кожи даже в самую жару ходить в футболке, обгореть не боялся и весь день шастал по двору в одних коротких шортах. Но не только на длинные ноги соседа, его поджарый живот и ровную спину любовался Макар. Митя был блондином. И не просто блондином, а блондином с отросшими вьющимися волосами. Лицом он тоже вышел — про таких говорят, что они обладают тонкой аристократической красотой, но Гусев предпочитал смотреть на парня сзади. Потому что именно со спины Митя был удивительно похож на Серёжу. Макар даже глазам своим в первый момент не поверил, когда увидел его, пропалывающего грядку. «Сыроега… — обомлел тогда Гусев, и как соляной столб замер посреди картофельного поля. — Или я уже совсем спятил? Та не… не может быть. Откуда ему здесь взяться? — призвал на помощь здравый смысл Макар, а у самого так сладко внутри всё сжалось, что захотелось тот час же подойти к этому «Сыроеге» и крепко-крепко его обнять.

Вот и сейчас, уже десять минут кряду, Макар неотрывно наблюдал за мальчишкой и даже не подумал о том, как это выглядит со стороны. Пока его безмятежное созерцание не было безжалостно прервано.

— У него девушка в городе. Просто на выходных уезжает куда-то с родителями, вот Митька и мается, старикам помогает.

Макар от удивления и неожиданности даже рот раскрыл. И так с отвисшей челюстью и вытаращенными глазами и уставился на неизвестно как возникшую в метре от него Розу Львовну.

Библиотекарша в соломенной шляпке с большими полями, ситцевом платье в мелкий цветочек и с огромной плетёной корзинкой в костлявых руках стояла рядом и с невозмутимым видом разглядывала соседского мальчика. Потом, наконец, повернула голову в сторону Макара и сказала:

— А что, Серафима Марковна-то дома?

— Не, — покачал головой Макар, — к Давидовичам пошла. Должна быть скоро.

— Так я присяду? — бабкина подружка кивнула в сторону веранды и, не дожидаясь ответа, направилась туда.

Макар подумал, что надо бы проявить к даме какое-никакое гостеприимство и пошёл следом угощать Розу Львовну чаем и развлекать беседой.

Соблюдя положенные условности, то есть поинтересовавшись здоровьем гостьи и рассказав о том, как он провёл время на сборах, Макар решил задать вопрос, не дающий ему покоя с самого появления Розы Львовны.

— А это… откуда вы про Митьку знаете? И что… ну, девчонка у него в городе?

Роза Львовна поджала губы, смерила Макара серьёзным, изучающим взглядом и сказала:

— Он с самого июня в библиотеку ко мне ходит, книжки берёт, которые на лето заданы. Иногда с девочкой своей приходит, иногда один. Разговорились как-то, вот и знаю, — а потом зачем-то добавила: — Митя Савельев хороший мальчик.

— Да я разве Ховорю, шо плохой? — сам не зная чему, возмутился Гусев. — Может, я подружиться хочу.

— Может, и подружишься, — с сомнением сказала Роза Львовна. — Он твой ровесник, в девятый класс перешёл.

— Бля!

— Таки попрошу не выражаться, молодой человек! — сделала Макару замечание Роза Львовна и попыталась изобразить из себя оскорбленную добродетель.

— Извиняйте, — без тени раскаяния в голосе сказал Макар — рафинированная дама, работник культуры, бывало сама материлась так, как не всякий грузчик в порту будет. — Но вы ж знаете, для меня это больной вопрос…

Тут Макар не соврал — из-за того, что на шестнадцатом году жизни, он только закончил шестой класс, комплексовал он страшно. Этот соседский мальчик, если узнает, вряд ли захочет дружить с второгодником. Дважды второгодником — вряд ли же он поверит, что Макар просто на год позже пошёл в школу. Подумав так, Гусев неосознанно почувствовал к ни в чём не повинному соседу лёгкую неприязнь и решил выкинуть этого Митю из головы — лучше уж он тут один поскучает, чем нарвётся на какого-нибудь сноба.

Вскоре вернулась из гостей бабка, а Макар, с чистой совестью оставив обеих подруг наедине, закрылся в своей комнате — писать письмо Серёже.

Он писал ему уже целую неделю, и всё никак не мог закончить. Понимал, что Сыроежкин ждёт ответа и, вероятно, очень волнуется, что от друга нет никаких известий. Ведь пока Гусев вернулся в Москву, пока собрался, пока прибыл сюда — прошла почти неделя. И ещё одна ушла на обдумывание ответа. Просто так написать другу отписку, мол, у меня всё хорошо, чего и тебе желаю, Макар не мог, Сыроежкин этого не заслуживал. Серёжино письмо, такое эмоциональное и искреннее, до сих пор грело Макару сердце, и в ответ ему хотелось тоже написать о своих чувствах. И Макар писал… Писал любимому человеку всё, что у него на душе, перечитывал, вычёркивал то, чего сказать по понятным причинам не мог, писал дальше, опять скатывался в излишние откровения, снова редактировал, но прекратить свои душевные излияния был просто не в состоянии — это признание в любви, которое адресат никогда не прочитает, было для Гусева единственным способом хотя бы мысленно стать с любимым одним целым.

Дорогой Серёжа! Привет, Сыроежкин! Прости, что я не писал тебе со сборов — там такие нагрузки были, что я еле до койки доползал, и руки дрожали ручку держать (последнее — шутка!). Но как же я был счастлив, когда получил твоё письмо! До сих пор его перечитываю, хотя давно наизусть выучил. Жалко только, что пришло оно в последний день, когда я был в лагере.

Серёжа, ты даже не представляешь, как это приятно, знать, что ты снишься любимому человеку, что он думает о тебе и скучает. И я согласен сниться тебе хоть в виде гуся, хоть — таракана. Лишь бы ты меня не забывал. Потому что сам думаю о тебе постоянно и вижу во сне каждую ночь. Прикольно про гуся, мне понравилось! Я там тебя не клюнул? Смотри, будешь опять хернёй страдать и в истории влипать — ущипну за жопу. Гуси знаешь как больно щипаются? Имей в виду. Ты написал, что во сне ходил с гусем подмышкой. Ты не хочешь меня отпускать, я это понимаю — я и сам ни за что не отпустил бы тебя, не разомкнул объятий. И я был бы счастлив быть только твоим. Да я и так твой, с головы до ног. Но я также понимаю и то, что нужен тебе только как друг. Клянусь, я буду тебе другом! Никогда не предам, не брошу. Не бойся, в качестве друга ты меня не потеряешь и никакие соперники тебе не страшны. Так что, кто бы там ко мне ни приклеился, или я к кому, на нашей дружбе это никак не отразится. Ты мне тоже снишься, Сыроега! В ночных кошмарах! Шучу, конечно. Но я скучаю, и это не шутка — ты клёвый чувак, таких вообще мало. Про кошмары я сказал правду. Только кошмар, он не во сне, он — наяву, когда я просыпаюсь и понимаю, что наша близость и твой член в моём рту мне всего лишь приснились. Да, ты не ошибся — мне сниться, что я тебе отсасываю. Иногда даже сам кончаю от этого. Потому что я, Серёга, обыкновенный пидарас. Гомосексуалист по-научному. И я в тебя влюблён без памяти. Влюбился, как только увидел. Причём, даже не живьём, а на фотографии в журнале. Помнишь «Старт»? Конечно помнишь. Так вот, у меня есть этот номер, храню его дома так, чтоб никто не нашёл. И регулярно на него дрочу. А ещё я в своё время попросил Эла нарисовать твой портрет. Угадай зачем? Я знал, что ты сразу догадаешься.

Как там Светлова поживает? Ещё не уехала на Северный полюс? Или на необитаемый остров? Мне всё равно куда она денется, лишь бы её не было в твоей жизни. Её и всех других девок. Мне очень больно видеть тебя с кем-то другим, я просто голову от ревности теряю. Но ты нормальный парень, тебе нравятся девушки и особенно эта Майка. Наверное, ты в неё влюблён. Поэтому я надеюсь, у неё всё хорошо. Ты, Серёг, помню, с Элом перезваниваться собирался. Зуб даю, бывший киборг уже задрал тебя своей Кукушкиной, а ты не знаешь, как от этого отмазаться, потому что он твой брат и всё такое. Мой тебе совет — забей. Он всё равно тебе по ушам ездить будет. Просто не сможет по-другому. Тебе, Серёжа, невероятно повезло, что ты не знаешь, что такое неразделённая любовь. Поверь, это очень больно. Твоему брату и Зое, возможно, даже хуже чем мне — я-то хоть могу быть рядом с тобой на правах друга. Обнимать тебя иногда, вдыхать твой запах. Может, даже поцелую тебя ещё когда-нибудь (ты ведь помнишь матч с Альбатросом?). Или даже ты останешься у меня ночевать (наверное, та ночь, когда ты спал в моей постели, была самой счастливой в моей жизни). Но ни Зое, ни Элеку такое счастье не светит. Пока, во всяком случае.

Спрашиваешь, как у меня дела? Говорю — меня тоже задрали эти грядки. А у бабки их знаешь сколько? Не знаешь — и хорошо. Я б тоже не хотел знать. В лагере из меня вообще все соки выжали, включая желудочный. Чуть не сдох там на стадионе. Но были и приятные моменты — у меня на сборах появился любовник. Тебе, наверное, это не очень приятно слышать, но такова моя природа, как сказал Денис. Денис — это и есть мой любовник, он наш спортивный врач, недавно работает. И вот мы с ним целых две недели друг другу дрочили и сосали. Прикольно, скажу я тебе! Правда, я часто думаю, что если так здорово было с парнем, на которого мне в общем-то плевать, то как же круто это было бы с тобой?! Я бы зацеловал тебя всего от макушки до пяток и вылизал бы как кошка котёнка (да-да, и там тоже). Ты бы стонал от удовольствия и просил ещё, но… Я знаю, что этого никогда не будет. Ты не захочешь меня, ведь я не девушка. Чёрт! Я бы полжизни отдал, чтобы иметь возможность хоть раз заняться с тобой любовью. Пожалуйста, пойми, я не просто хочу трахнуть тебя (или всё же отдаться?), я действительно тебя люблю. Прошу, не считай меня извращенцем. Мне просто очень плохо, Серёжа.

За «Гуся», так и быть, прощаю — я сегодня добрый. Но будешь борзеть — схлопочешь: за «Гусём» не заржавеет, ну, ты помнишь. Господи, Серёжа, о чём ты говоришь? Тебе можно всё. Наверное, на свете нет такой просьбы, в которой я смог бы отказать тебе и такого твоего желания, которое я бы ни постарался исполнить. И уж конечно, можешь называть меня как хочешь (главное, зови!). Наверное, я так и не наберусь смелости сказать тебе об этом лично и буду дальше строить из себя «крутого» придурка, но знай — мне нравится, как ты меня называешь, а от твоего «Гусика» я чуть ли не потёк как девчонка.

Кстати, ты помнишь, что за тобой должок, Сыроега? Ты мне обещал спеть. И не вздумай отмазываться, когда приедем в город. А то я тебя знаю! Очень хочу послушать как ты сипишь и фальшивишь. На самом деле мне не важно хорошо или плохо ты поёшь, хотя я подозреваю, что хорошо, не хуже Эла, во всяком случае. Я просто хочу, чтобы ты пел только для меня — я тогда буду слушать твой голос и смотреть на тебя во все глаза, не отрываясь. Ведь это нормально, когда так смотрят на исполнителей. Ты и не догадаешься, что давно стал моим личным божеством (и проклятьем, чего уж тут) без всякой музыки.

Сил нет — так хочу тебя увидеть! У меня тут появился новый сосед, парень, мой ровесник. Так представляешь, я обозлился на него только за то, что он похож на тебя. Похож, но не ты. Полчаса тут как дурак пялился на его спину и всё не мог отделаться от мысли, что вот он, мой Сыроега, только руку, что называется, протяни… Бля!.. Я сказал: «мой». А могу ли я назвать тебя своим? Наверное, у меня нет такого права. Ведь мы просто друзья. А своим тебя сделает какая-нибудь девушка… Или не сделает — ты ведь такой независимый, Серёжа. Лучше бы ты и дальше оставался «ничьим», раз я не могу тебя присвоить. Мне так будет немного легче. Да, я эгоист, можешь так прямо мне и сказать, даже спорить не буду. Но что мне ещё остаётся, если я попал в полную от тебя зависимость? Я знаю, ты не хотел этого, а уж я — тем более… Прости, я и вправду дурак. Влюбленный дурак…

Ну, до скорой встречи, Серёга! Лето, сука, вещь короткая, даже не отдохнёшь толком, а уже эта школа, мать её! И я в первый раз в жизни жду-не дождусь первого сентября — ведь тогда мы снова будем вместе, целый учебный год! Извиняй, что затянул с ответом — я чёт совсем замотался. Прости, любимый, что заставил ждать… мне просто тяжело это всё даётся, письмо в смысле. Пишу — и представляю, что ты на самом деле читаешь всё, что я тебе написал, и вовсе не пытаешься после этого дать мне в морду или обозвать грязным извращенцем и дырявым пидором (а ведь так скорее всего и будет, если и впрямь прочтёшь все мои откровения). В общем, я просто жил тут целую неделю в своих фантазиях и пытался продлить себе это удовольствие. Но пора и честь знать — сейчас отредактирую последний раз, перепишу на чистовик и завтра отнесу на почту. Пока, Серёженька, мой маленький гриб-сыроежка! До встречи!

***

«Что ж, это судьба!» — усмехнулся про себя Гусев. В почтовом отделении, куда он на следующий день зашёл купить марки и отправить письмо, в очереди к кабинкам для переговоров стоял сосед-харьковчанин. Макар вышел на улицу, бросил своё послание в почтовый ящик и стал ждать. Раз уж ему представился такой отличный шанс нормально познакомиться с этим Митей, к чему его упускать? В конце концов, Макару ещё больше месяца куковать здесь, так почему бы не устроить себе небольшое развлечение? Как именно он будет развлекаться, Макар представлял себе ещё смутно, ясно было одно — для начала надо установить контакт с парнем.

— Привет, сосед! — Гусев максимально дружелюбно поприветствовал вышедшего через пятнадцать минут из дверей почты Митю.

— Приве-ет! — удивился неожиданной встрече Митя. — Ты как здесь?

— Да вот письмо другу отправлял. Увидел тебя, решил подождать — нам ведь в одну сторону, — сказал Макар, стараясь смотреть собеседнику прямо в глаза.

— А я родителям звонил, — сказал Митя и тоже улыбнулся приветливому соседу. — Только я сейчас не домой.

— Да, а куда? — решил прикинуться дурачком Макар. — Мне сейчас всё равно особо делать нечего. Может, вместе сходим?

— Понимаешь… — замялся Митя, — я уже договорился кое с кем… Я бы очень хотел с тобой пройтись, правда.

— Эх… жаль, — тяжело вздохнул Макар и даже головой поник для убедительности. Потом встрепенулся, словно ему на ум только что пришла замечательная идея, и предложил: — Слушай, а давай, я тебя провожу до места твоей этой встречи. А потом домой пойду или так поболтаюсь где-нибудь один. Не хочу опять на этом огороде торчать. Заколебало всё…

— Давай. Если у тебя и вправду дел особых нет. Вместе веселее, — согласился сосед.

— А куда идти?

— Канатная, двадцать девять — за полчаса дойдем.

Макар старался изо всех сил произвести на парня приятное впечатление — всю дорогу шутил, рассказывал какие-то байки, расспрашивал о Митиной жизни, немного говорил о себе. Заметив, что Савельев не против его прикосновений, Гусев периодически приобнимал его за шею, похлопывал по плечу и даже умудрился потрепать по голове, не вызвав никакого негатива. Митя охотно общался с новым приятелем, смеялся над его шутками и даже сам в итоге обхватил рукой за талию.

— Мы пришли, Макар, — сказал Митя, остановившись перед подъездом большого двенадцати этажного жилого дома. — Знаешь, я подумал, что мы могли бы погулять втроём. Здесь живёт моя девушка, я вас познакомлю.

Макару только этого и надо было — не знакомство с подружкой соседа, разумеется, а факт того, что Митя готов провести с ним время в ущерб собственному свиданию. Зачем? Этого Гусев пока и сам не мог для себя чётко сформулировать, а полностью осознал лишь к следующим выходным, когда Катя, Митина подруга опять должна была уехать со своими родителями к родне за город.

Всю минувшую неделю Гусев провёл вместе с Савельевым и его девушкой, гуляя по городу, купаясь и предаваясь другим праздным развлечениям. Ради этого вставал ни свет ни заря, чтобы выполнить свою часть работы на бабкином участке, ложился далеко затемно, чтобы доделать то, чем можно было заниматься вечером, и толком не высыпался. Но со своими новыми друзьями держался бодро, развлекал их как мог и под конец заметил, что его усилия не прошли даром — Митя всё больше смотрел на Макара и всё меньше на свою подругу. Возможно, так происходило, потому что сам Гусев, будучи вежлив и доброжелателен с Катей, никакого интереса к ней как к девушке не проявлял и всё своё внимание направлял исключительно на Митю — улыбался ему, смотрел в глаза, дотрагивался при разговоре, когда общался, старался разворачиваться к нему всем корпусом.

— Слышь, Митька? Тут на лимане местечко есть одно, — сказал Макар, когда в субботу после обеда зашёл за своим новым другом. — Там во второй половине дня никого не бывает. Катьке бы оно не понравилось — глубоковато, а она плавает не очень хорошо. А ты, мне кажется, оценишь. Там красиво очень. Хочешь, покажу?

— Конечно, — с энтузиазмом закивал Митя, — пойдём покажешь. Я тут не так много ещё знаю.

Макар знал, куда вести своего товарища — небольшой кусок извилистого берега был весь покрыт мелким кустарником, травой и пляжа как такового не имел. На счёт красоты данного места можно было бы поспорить, но полное отсутствие людей, а радиусе километра придавало ему своё очарование.

— Ну как? Нравится? — придя на место, поинтересовался Гусев.

— Ну… — немного растерялся привыкший к комфортным городским пляжам Митя.

— Зато здесь голышом купаться можно и не надо возиться со всякими полотенцами и переодеванием в плавки. Обсох — и порядок!

— Я так не купался ещё никогда, — задумчиво ответил Савельев и стал неуверенно стягивать с себя футболку.

— Ну так чего стоишь? Шевели булками! — подмигнул ему Макар и буквально в пару секунд стащил с себя всю одежду и прыгнул в воду с небольшого обрыва, которым заканчивался берег.

Митя последовал примеру товарища, и уже через пару минут они вдвоём весело плескались в тёплой воде недалеко от берега — дна тут действительно не было, но так как оба парня плавали достаточно хорошо, помехой это не стало.

— Так гораздо лучше, правда? — легко подтянувшись на руках, Макар выбрался на берег и протянул руку Мите, чтобы помочь ему вылезти.

— Да-а, классно! — сказал мальчик, устраиваясь на траве.

Чтобы быстрее обсохнуть, он сел, оперевшись позади себя руками, и согнул в коленях ноги — заходящее солнце бросало на землю косые лучи, было тепло, но дневной жары не было и в помине.

Макар подсел вплотную к соседу, приняв такую же позу как и он, откинул голову и уставился в вечернее небо. Теперь их голени, бедра и бока соприкасались, но Гусев, игнорируя постепенно накатывающее возбуждение, делал вид, что ничего особенного не происходит. Митя отстраниться не пытался, и Макар счёл это хорошим знаком.

— Вот здесь я в основном и купаюсь, — Макар чуть повернул голову к Мите. — Вечером, когда никого нет. И солнца тоже… нет. Я обгораю быстро.

— Ты рыжий, — улыбнулся Митя, — у рыжих кожа к ультрафиолету чувствительная.

— У блондинов тоже, — прошептал Гусев и едва ощутимо прикоснулся губами к Митиному плечу, — кожа нежная… очень…

Митя рвано вздохнул, а Макар провёл губами выше, поцеловал его в шею, осторожно лизнул тонкую, пахнущую морем кожу, провёл рукой по Митиной груди, животу, бросил взгляд на его пах.

— Ложись, — тихо сказал Макар, обдав горячим дыханием Митино ухо, и чуть надавил ему на плечи, укладывая на траву.

Митя тяжело дышал, глядел на Гусева почерневшими от желания глазами и, вероятно, пытался что-то сказать, то и дело беззвучно открывая рот. Но Макар его слушать не собирался: он спускался поцелуями ниже по учащённо вздымающейся груди, вылизывал и прикусывал маленькие торчащие соски, потом перешёл ласками на мягкий тёплый живот и добрался наконец до самого сладкого — небольшой ровный член в окружении золотистых волосков, с блестящей, полностью открывшейся головкой так и просился ему в рот. Макар не стал противиться своим и партнёра желаниям — оборвал языком тонкую нить смазки, стекающую из уретры, и сразу полностью вобрал подрагивающий от возбуждения член.

Ощущения в этот раз были немного другие — половой орган его нового партнёра был меньше, чем у Дениса Евгениевича и сосать было совсем нетрудно. Головка мягко упиралась в гланды, очень широко раскрывать рот не приходилось, челюсть не затекла, а языком Макар доставал до самого основания ствола.

Гусев очень старался доставить удовольствие Митьке, но процессу отдавался не полностью — периодически в его сознании мелькали не подходящие в данной ситуации мысли, вроде: «Хорошо бы у Серёжи тоже оказался маленький, я бы тогда никогда не уставал ему сосать» или «А если у него большой, хочу научиться пропускать в горло» и даже «А что, если представить сейчас Серёжу?» От последней идеи Макар отказался сразу, несмотря на всю её кажущуюся заманчивость — он бы смог убедить себя, что занимается сейчас любовью с Сыроежкиным, но как потом пережить возвращение к реальности? Как потом не вспоминать ту эйфорию, которая неизбежно возникнет от иллюзии близости с любимым? И как потом не начать вымещать своё раздражение на Мите, который вообще никаким боком не виноват в его несчастной любви?

Принудительно вернув себя в настоящий момент, Макар продолжил усердно насаживаться ртом на Митин член, ласкать параллельно его яйца и вскоре с удовлетворением почувствовал, как его рот наполняется густой вязкой спермой.

Всё, эксперимент удался. Гусев выпрямился, проглотил остатки семени, вытер губы, быстренько передёрнув, слил в траву рядом, взглянул на Митю и невольно улыбнулся. Парень всё ещё лежал на траве в расслабленной позе, но его взгляд… Никто никогда не смотрел на Гусева с такой нежностью. У Макара даже сердце заныло от странного болезненного чувства — он не заслуживал такого отношения, таких эмоций от человека, к которому испытывал лишь симпатию и похоть.

— Иди ко мне, Макар, — позвал Савельев и протянул навстречу другу руки.

Макар не заставил себя просить дважды — лёг на Митю и сразу почувствовал себя в крепких объятиях, изумляясь контрасту жадных и сильных рук, обхвативших его спину, и бережной нежности губ, умело его целующих. Да, в отличие от Гусева Митя целоваться умел. «Наверное, с Катей своей натренировался», — подумал Макар, подстраиваясь под движения чужих губ и языка. Как ни странно, но для Гусева этот поцелуй оказался первым настоящим поцелуем в жизни — с Серёжей было лишь невинное касание губ, на которое Сыроежкин, как подозревал Макар, даже и внимания не обратил. А с Денисом Евгениевичем они вообще не целовались — Макару не хотелось, а доктор не настаивал. Так что по иронии судьбы сосать члены Макар научился раньше, чем целоваться.

Домой ребята вернулись, когда уже совсем стемнело — Митя всё никак не хотел выпускать из объятий своего любовника, а Макару просто некуда было торопиться — бабка, вполне довольная его помощью по хозяйству, отпустила внука аж до позднего вечера.

Совсем ночью, уже лёжа в своей кровати, Макар прокручивал в голове события минувшего дня и всё никак не мог отделаться от мысли, что что-то он сделал явно неправильно. От близкого во всех смыслах общения с соседским пареньком остался горький осадок.

Митя Савельев оказался совсем не таким, как о нём думал поначалу Макар. Хороший домашний мальчик, совсем не сноб, не зануда, он очень обрадовался вниманию Макара к своей персоне. И его совершенно не смутил тот факт, что ровесник учится на два класса младше, чем он сам. Митя вообще школьную тему с Гусевым не обсуждал, зато очень восхищался тем, что его новый друг настоящий хоккеист. Расспрашивал про команду, тяжело ли было на сборах, и вообще, как это — играть в хоккей? Наверное, очень сложно. Митя бы не смог.

И зачем только Макар затеял эту аферу с соблазнением мальчишки? Ах, ну да, хотел проверить, есть ли у него шанс на близость с парнем, который встречается с девушкой. С парнем, который так похож на его Серёжу… Оказалось, шанс есть, и это вселяло в Гусева робкую надежду. Единственное, что действовать, если он всё же решится предпринять какие-то активные шаги в отношении Сыроежкина, придётся очень осторожно. Макар не боялся получить отказ от Мити — это стало бы всего лишь небольшим досадным эпизодом в его биографии, но ставить под удар дружбу с Серёжей Гусев панически боялся. Что будет, если Сыроежкин поймёт, чего на самом деле добивается от него лучший друг, что за чувства к нему испытывает? Какая реакция ждёт тогда Макара? Отвращение, презрение, брезгливость, открытая неприязнь, равнодушие? Любой из этих вариантов Макар просто не сможет пережить — ему жизненно необходимо находиться рядом с Серёжей, смотреть на него, слушать, говорить с ним, дотрагиваться… Получается, рискует он не просто отношениями с другом, он, в некотором смысле, рискует собственной жизнью. Так не проще ли и безопасней удовлетворять страсть в других местах, не ставя под удар столь ценные для Макара отношения?

«Да что ж за хрень такая! — сетовал про себя Гусев. — Я ж не сделал ничеХо плохого, только удовольствие человеку доставил. Чё так тошно-то?» Но доводы разума спокойствия Макару не прибавляли — он ворочался, время давно перевалило за полночь, а сон так и не думал к нему идти.

И тут в его окно тихонько постучали.

— Митька!.. Совсем с дуба рухнул, — проворчал Макар, помогая Савельеву влезать через оконный проём. — Как тебя только собаки пустили?!

— Я хитрый и ловкий, — улыбнулся Митя и сразу же напал на Макара с поцелуями. — Я соскучился.

— Дык расстались же два часа назад, — прокряхтел Гусев, будучи уже повален на кровать и придавлен сверху прытким соседом. — Митька, да шо ж ты творишь! Бабку разбудим!.. — громким шепотом пытался увещевать агрессора Гусев, но понял, что сопротивляться он не в силах.

Митя целовал его шею, мял руками бока, а потом и вовсе залез в трусы. Так что Макару не оставалось ничего другого, кроме как откликнуться на ласки, стащить с незваного гостя футболку, а затем и штаны и позволить избавить себя от трусов.

— Макар, трахни меня, пожалуйста, — сбивающимся голосом попросил Митя. — Давай, я чистый… там, — и стал недвусмысленно пристраиваться задом к Макаровому члену?

— А ты уже раньше это делал? — не без оснований усомнился Гусев — трахаться с ним Савельев собрался на сухую.

— Нет, — замотал головой Митька, — но я с тех пор как ты мне… ну, отсосал, больше вообще ни о чём другом думать не могу.

— Мить, тебе ж больно будет, — Гусев ссадил с себя чересчур любвеобильного приятеля, потом подмял его под себя, чтобы контролировать ситуацию, и предложил: — Давай лучше я тебе опять пососу. А то вдруг бабка услышит — позора не оберёмся.

— Мне не будет больно, обещаю! — горячо заверил Макара сосед, как будто это хоть как-то зависело от его желания. — Только вставь, а я молчать буду, честно! Ну, я же вижу, ты тоже хочешь — вон какой он крепкий у тебя, — Митя раздвинул ноги и несколько раз провёл кулаком по стволу своего любовника, опять пытаясь направить его в себя.

— Ладно! Сам напросился, — сдался в итоге Макар. Митя был прав — хотелось ему до чёртиков. — На живот, быстро! И шоб ни звука!

Савельев поспешил выполнить все указания, уткнулся лицом в подушку и стал ждать. Гусев порылся в своих вещах, откопал тюбик крема для рук, который уже подходил к концу (возня в огороде не самым лучшим образом сказывалась на коже), и вернулся в постель. Макар замер на секунду, любуясь стройным крепким телом, так любезно предоставленным в его полное распоряжение, провёл рукой по Митиной спине, упругим ягодицам, бёдрам… На миг Гусеву показалось, что перед ним сейчас не харьковчанин Митя Савельев, а его любимый друг и одноклассник Серёжа Сыроежкин. Макар лёг сверху и стал покрывать поцелуями спину и плечи любовника, просунул под его живот руки, лаская напрягшийся пресс, грудь, сминая в горсть потяжелевшие яйца и чуть подрачивая член.

Митя повернул голову, стараясь через плечо поймать губы любовника, и иллюзия окончательно разрушилась.

— Не надо, не поворачивайся, я всё сделаю, — выдохнул ему в ухо Макар, чувствительно прикусил мочку и отвинтил крышку тюбика с кремом.

Гусев не уставал мысленно благодарить Дениса Евгеньевича, который в своё время в просветительских целях удосужился подробно объяснить неопытному в вопросах однополой любви новичку, как же происходит анальное соитие между мужчинами, и старательно применял на практике все его рекомендации. Митя тоже, надо отдать ему должное, стоически переносил все манипуляции, которые проделывал с его нетронутой доселе задницей Макар, и даже не пискнул, когда в него засунули сразу три пальца. И потом молчал, когда место пальцев занял уже член любовника. А вот дальше Макар уже не мог особо думать о реакциях своего партнёра — все силы уходили на то, чтобы контролировать собственные действия и самому не стонать от кайфа, вбиваясь в тесное горячее нутро. Митя дёргался от каждого резкого толчка в его теле, судорожно цеплялся за спинку деревянной кровати, тяжело дышал, но по-прежнему не проронил ни звука. Наконец, чувствуя скорый финал, Макар вышел, спустил на заранее заготовленное полотенце, перевернул партнёра на спину и потянулся губами к его совершенно вялому члену.

— Не надо, — остановил его Савельев. — Лучше обними меня.

Макар взглянул на Митю, тихо ойкнул, вытянулся рядом и выполнил его просьбу. Митя уткнулся совершенно мокрым от слёз лицом в шею любовника, обвил его руками и ногами и тихо сказал:

— Не вынимай так рано в следующий раз, ладно? Кончай в меня… мне приятно будет.

— Хорошо, Мить, как скажешь, — крепче прижал его к себе Гусев и поцеловал в макушку.

— И это… можно я до утра у тебя останусь? Пожалуйста…

— А ну как твои хватятся? — вздохнул Макар.

— Я с петухами встану — они так кричат — никакого будильника не надо. А мои позже поднимаются.

— Ну, как знаешь, — улыбнулся Гусев. — Мне не жалко.

Проснулся Макар почти под утро — тяжело дыша и весь в холодном поту. Аккуратно выполз из-под Мити, обвившем во сне его словно лиана, подошёл к столу и плеснул в стакан из графина воды — попить и физиономию протереть. Никогда ему ещё таких кошмаров не снилось. Ничего совсем жуткого во сне не происходило, но то чувство тотальной потери и горя, которое душило его в сновидении, не хотело отступать даже сейчас. Во сне Макар искал Серёжу. Опять, как когда-то, когда Сыроежкин бессовестно прогуливал учёбу, отправив в школу вместо себя двойника, а Макар не находил себе места из-за этого. Но сейчас Серёжи не было в гусевском сне абсолютно. Он не попал в беду, не звал его откуда-то. Сыроежкин просто исчез, словно его и не существовало вовсе. Макар метался по городу, лазил по всяким закоулкам, звонил куда-то, писал, приставал к прохожим с расспросами, кидался к людям, издали похожим на Серёжу. Но всё было тщетно — никто даже не понимал, о ком говорит Гусев, а очередной обернувшийся на его зов блондин оказывался совсем другим человеком. Во сне Макар рыдал от отчаяния и бился головой об асфальт, а по пробуждении никак не мог избавиться от нехорошего предчувствия. «Лишь бы с Серёжей всё хорошо было», — выдохнул он и вернулся под одеяло к Митьке. Тот сладко посапывал во сне и выглядел абсолютно счастливым.

========== 11. Снова вместе ==========

Мало того, что Митя теперь приходил к Макару каждую ночь, они ещё и целые дни проводили вместе. Когда, конечно, Гусев свободен был. Такая тесная дружба с Савельевым Макара, в общем-то, не напрягала, но было несколько странно, что куда-то исчезла Катя. Точнее, пропала не она сама, а Митька про неё больше не вспоминал и на Канатную за ней не заходил. Вообще теперь в город редко выбирался — так же как и Макар полдня торчал на хозяйстве, а потом они вдвоём гуляли по окрестностям.

— Где Катька-то твоя? — однажды полюбопытствовал Гусев. — Уехала что ль куда?

— Не-ет… — удивился Митя. — Хотя не знаю, может, и уехала. Мы расстались.

— С чего это? — не сообразил Макар. Не в их же ночных потрахушках, в самом деле, причина.

— Ну… как-то… не люблю я её, — сказал Савельев и странно посмотрел на своего друга.

— Ну нет, так нет, — пожал плечами Гусев. — Насильно мил не будешь.

Вдаваться в тонкости чужих взаимоотношений у него особого интереса не было, со своими бы разобраться. Интересно, получил ли Серёжа письмо? Если да, то ответ Сыроежкин писать не станет — через две с половиной недели они и так увидятся.

***

Все намеченные им сроки получения весточки от дорогого друга прошли, и Серёжа совсем впал в уныние. Вместо того, чтобы отдыхать и радоваться жизни, ходил с кислой миной и нудел брату о том, что-то ему не так и это ему не этак. И камни на пляже острые, и вода в море пересолена, и солнце противное, и экскурсии скучные, и фрукты не сладкие, и шашлык бараном воняет. И в доме удобств никаких. Хотя частный дом в Лазаревском, который на месяц обе семьи сняли напополам, был всего лишь в двадцати минутах хода от моря и даже имел водопровод и канализацию — чего ещё желать? Взрослые, кстати, в итоге неплохо поладили между собой, их «общий» сын Элек тоже ни с кем не конфликтовал, плюс ко всему, как привязанный ходил за братом, который своими капризами уже успел порядком всем надоесть. То есть фактически полностью принял удар Серёжиного плохого настроения на себя, за что ему родственники с обеих сторон были особенно благодарны.

— Эл, а в какой стороне Одесса? — спросил как-то брата Серёжа, устроившись наконец на расстеленном махровом полотенце, которое они всегда брали на пляж. — Там? — Сережа, щурясь на отливающую солнечными бликами воду, показал рукой куда-то за горизонт.

— Нет, там Стамбул. А Одесса — там, — вытянул руку гораздо правее Элек и добавил: — Я точно знаю, потому что там Феодосия, а она на одной линии с Одессой. Я по карте смотрел.

— А зачем тебе Феодосия? — не понял Сыроежкин.

— Ну как же? Там Зоя сейчас отдыхает. У бабушки, — серьёзно ответил Элек.

Серёжа прыснул со смеху — ему впервые с момента приезда на море стало весело. Потом, уже отсмеявшись, задумчиво сказал:

— Прикинь, Эл, что если сидим мы сейчас все вчетвером на берегу одного моря, только в разных местах, и смотрим друг на друга. Но ни фига не видим, потому что далеко очень и горизонт мешает. Ну и твоя Кукушкина мне Гуся загораживает! — опять заржал Сыроежкин.

Элек на это только улыбнулся, а потом заметил:

— А если мы сейчас также вчетвером в воду зайдём, то ещё ближе друг к другу окажемся, потому что вода у нас одна и та же. Пойдём купаться, Серёжа! — Элек встал и протянул руку брату.

Что-то неуловимо поменялось — Серёже больше не хотелось грустить и тосковать. А вечером, зайдя в почтовое отделение, адрес которого Сыроежкин предусмотрительно узнал заранее и сообщил Макару, он наконец получил письмо. От Гусева.

— Э-эл! — радостно завопил Сыроежкин, буквально ворвавшись в комнату к Элеку. — Он мне написал таки, представляешь! Ответил! Я уж ждать запарился, думал, дуется он. Прикинь! Ну круто же, Эл! — весь полувменяемый от переполняющих его эмоций, Серёжа кинулся обнимать и тискать брата, даже смачно поцеловал его в губы. И только через пару минут до него дошло, что Элек сидит с каменным лицом и смотрит куда-то в пустоту.

— Эй, Эл, ты чего, а? — всполошился Сергей. — Чего с тобой? Всё ж хорошо было, — он стал тормошить брата, заглядывать ему в глаза и всячески пытаться привести его в чувства.

— Серёж… не трогай меня, — наконец выдавил из семя Элек.

— Да что ж случилось, чего ты вдруг? — Сыроежкин отошёл от него на полметра и теперь испуганно смотрел на ещё недавно вполне довольного жизнью брата. — Я что-то не то сделал?

— Да.

— Да что же?! Скажи мне! И прости тоже — я не хотел, — запаниковал Серёжа, и было отчего — если Элек напуган, у него опять могли начаться проблемы с памятью, он мог даже сбежать!.. — Братик, миленький, ну скажи мне! — Серёжа плюхнулся на пол перед диваном, на котором сидел Эл, хотел обнять его ноги, но потом опомнился и отдёрнул руку — Эл ведь просил не трогать…

— Всё хорошо, Серёж, — отмер Элек и даже улыбнулся. — Просто я не переношу некоторых вещей. Ты не знал этого, и я натебя не сержусь…

— Ну скажи, чего я сделал не так? Чтоб я больше так не делал, — Серёжа перебрался на диван к Элу и вновь попытался его обнять. На этот раз ему было позволено это сделать.

— Ты меня поцеловал.

— Но я ж тебя часто целую, — неуверенно заметил Сыроежкин.

— В губы. Сейчас ты поцеловал меня в губы.

— Это я от радости… письмо же…

— Я понимаю. Просто, пожалуйста, не делай так больше, — Элек виновато посмотрел на брата и обнял его сам.

— Ладно… — согласился Серёжа, хотя так толком и не понял, что у Эла такое с губами. — А что ж ты, получается, потом и с девчонками целоваться не будешь? — поразился внезапно осенившей его догадке Сыроежкин. — А если Зойка твоя вдруг захочет? Тоже не станешь?..

— Серёж?! Ну ты чего?! — Эл недоверчиво посмотрел на брата, как будто Серёжа его пытался неумело разыграть. — Это же совсем другое, с девушками. И Зою я бы очень хотел целовать. Лишь бы и она тоже захотела… Ладно, давай письмо твоё читать. Или у вас там секреты какие? — счёл нужным перевести разговор на другую тему Элек.

— Ну какие у меня от тебя секреты, Эл? Скажешь тоже! — вновь повеселел Сыроежкин и разорвал конверт.

Привет, Сыроежкин! Я не писал тебе со сборов — там такие нагрузки были, что я еле до койки доползал, и руки дрожали ручку держать (последнее — шутка!). А получил я твоё письмо только в последний день, когда был в лагере.

Прикольно про гуся, мне понравилось! Я там тебя во сне не клюнул? Смотри, будешь опять хернёй страдать и в истории влипать — ущипну за жопу. Гуси знаешь как больно щипаются? Имей в виду.

Ты мне тоже снишься, Сыроега! В ночных кошмарах! Шучу, конечно. Но я скучаю, и это не шутка — ты клёвый чувак, таких вообще мало.

Как там Светлова поживает? Надеюсь, у неё всё хорошо. Ты, Серёг, помню, с Элом перезваниваться собирался. Зуб даю, бывший киборг уже задрал тебя своей Кукушкиной, а ты не знаешь, как от этого отмазаться, потому что он твой брат и всё такое. Мой тебе совет — забей. Он всё равно тебе по ушам ездить будет.

За «Гуся», так и быть, прощаю — я сегодня добрый. Но будешь борзеть — схлопочешь: за «Гусём» не заржавеет, ну, ты помнишь.

Ну, до скорой встречи, Серёга! Лето, сука, вещь короткая, даже не отдохнёшь толком, а уже эта школа, мать её! Извиняй, что затянул с ответом — я чёт совсем замотался.

— Блин, он мне почти десять дней не писал, вот ведь Гусь лапчатый! — проворчал Серёжа, ещё раз посмотрев на дату отправления письма, и снова расплылся в довольной улыбке. — Но, главное, написал всё-таки! И не обиделся за то, что я ему про сон с гусем рассказал. Только вот что он десять дней-то делал? В жизни не поверю, что он от своих грядок не отрывался! Небось на пляже кверху пузом лежал всё время, — опять принялся брюзжать Сыроежкин, пытаясь скрыть переполняющую его радость.

— Серёж, он же пишет, что замотался, — решил вступиться за Гусева Элек. — Макар же туда в первую очередь помогать бабушке ездит, и уж только потом отдыхать и развлекаться. Ну и… кроме того должна же у человека личная жизнь быть.

— А переписка с друзьями — это, значит, не личная жизнь?! — воскликнул Серёжа.

— Серёжа, ну ты как маленький! Личная жизнь — это не только друзья, это ещё и девушки, — попытался вразумить брата Элек.

— Это у тебя, Эл, одни девушки на уме, — недовольно буркнул Сыроежкин. — А Гусь не такой озабоченный.

— Может, я, конечно, и ошибаюсь, — возразил Элек, — но мне показалось, что Макар прекрасно знает, что говорит.

— А что он такого говорит? — занервничал Серёжа. — Ни слова ни про каких девушек в письме нет!

— Там, где он писал про меня. Мол, я всё равно только о Зое и могу говорить.

— Ну ты ж реально о ней всё время трендишь! — не на шутку возбудился Сергей.

— Серёжа, я сейчас не о себе, — вздохнул Элек — когда Серёжа психовал, достучаться до его рассудка было непросто. — Я о том, что Макар меня понял. Как один влюблённый понимает другого.

— А. Ну, это… Гусю вроде Майка нравится, — с сомнением сказал Сыроежкин, вспомнив их с Макаром ночной разговор в начале каникул.

— Может, и нравится, я не знаю, — продолжил настаивать на своём Элек, — но, судя по всему, кто-то у него там в Одессе появился. Вот ему и не до писем было. Сам подумай, написать пару строк — минутное дело. На это времени хватит, даже если от зари до зари без передышки вкалывать. Но вот если голова занята другим, чем-то важным и волнующим, вот тогда про друзей и не вспомнишь. И писать не станешь.

— Может, ты и прав, — нахмурился Серёжа. — Надеюсь, он забудет её, когда домой вернётся, — настроение у Сыроежкина опять упало.

— Почему ты на это надеешься? — удивился Элек. — Разве тебе хочется быть соперниками с лучшим другом из-за Майи? Пусть уж у Макара другая будет.

Остаток дня после разговора с Элом Серёжа ходил подавленный. Да и потом тоже. Больше, правда, своим нытьём и капризами никого не изводил — замкнулся в себе, даже с братом мало общаться стал.

Серёжа думал, что ему это всё не нравится — то, что у Макара может быть девушка. И другие друзья тоже. Гусев должен быть только с ним, только его! «Посадить в клетку и не выпускать никогда! — подумал Сыроежкин и ужаснулся. — Да я ж как Эл! Такой же чокнутый. Наверное, у нас это семейное. Только Эл на девке помешался, а я на друге! Дурак. Псих ненормальный. Я ж радоваться должен, что у Макара личная жизнь, девушки и вообще…»

Но радоваться не получалось. Серёжа не хотел ревновать друга — умом он понимал, что у человека должны быть и романтические увлечения, и друзья-приятели, чем больше, тем лучше, и что невозможно общаться всё время с одним-единственным другом. Сам-то Сыроежкин очень сильно привязался к так неожиданно обретённому брату и всё время хотел, если и не быть с ним рядом, то держать в поле зрения и регулярно общаться. Да и по другим ребятам Серёжа соскучиться успел — по тем же Витьку и Вовке. А главное, у него самого была девушка, и, в общем-то, её Серёжа тоже хотел увидеть. Только вот когда Сыроежкин думал о каких-то неизвестных ему девицах, с которыми может крутить любовь Макар, ему хотелось одного — прибить их всех. И, самое странное, Майку тоже. Если она когда-нибудь заинтересуется Гусевым, конечно. Впрочем, к гипотетическим новым друзьям Макара Серёжа также теплых чувств не испытывал — его аж передёргивало от мысли, что Гусь может так же, как самого Серёжу, обнимать какого-то левого парня, похлопывать его по плечу, трепать волосы, заглядывать в глаза, шутить с ним…

В итоге Серёжа не выдержал, рассказал о своих тревогах брату — зря что ли тот, в конце концов, умные книжки читает? Вдруг он знает, что надо делать в таких случаях?

Элек, правда, особого значения Серёжиным терзаниям не придал — сказал, что друзей тоже ревнуют, не только девушек. Это даже нормально в каком-то смысле. Но очень эгоистично, поэтому от ревности надо избавляться. Потом, подумал и добавил, что избавляться, конечно, надо, но это очень трудно, так сразу не получится. У него, вот, пока совсем не выходит. И дальше Серёжа, скрепя сердце, ещё минут двадцать выслушивал монолог брата, посвящённый самой прекрасной девушке не свете, планам по завоеванию её расположения и даже некоторым эротическим фантазиям Эла с Зоиным участием. Последнее Серёжа уже не выдержал — сбежал купаться.

***

Макар спал в поездах плохо, но в ночь на двадцать девятое августа верхняя полка бокового плацкарта представлялась ему чуть ли не королевской периной и самым лучшим на свете местом для сна. Жаль, до того момента, как он наконец-то на неё возляжет, оставалось ещё около двенадцати часов.

В последний день пребывания Гусева в Одессе Митька заявился к нему с ночёвкой на совершенно легальных основаниях. Так и сказал Макаровой бабке: «Серафима Марковна, мы завтра по домам разъезжаемся, можно я сегодня у вас ночевать останусь? Мы спать всё равно не будем». И ведь не соврал, проказник — Макар заснул лишь под утро. Полностью выжатый как лимон. Да он так на сборах не упахивался!

— Митька-а! Ты что, не спишь, что ли? — потянулся Гусев и взглянул на будильник — было без пятнадцати шесть.

— Не спится, — виновато улыбнулся Савельев.

Он сидел на постели рядом с Макаром, смотрел на него в полумраке комнаты, склонив голову к плечу, и осторожно гладил любовника по волосам.

— Кончай фигнёй маяться — через два часа вставать. Отдыхай давай, а то до поезда не дойдешь — меня провожать, — зевнул Макар и силой уложил приятеля в постель.

Митька как всегда сразу же опутал его всеми конечностями, ткнулся носом в шею, а через некоторое время сказал:

— Макар, мне ж через год поступать придётся…

— Ну и?..

— Я подумал, в Москве ведь много хороших вузов…

— Полно! — согласился Гусев. — Хочешь к нам?

— Хочу. К… Знаешь, у меня же ещё два брата старших есть.

— Ну, ты говорил.

— Один во Фрязино с семьёй живёт. А второй один пока — в Долгопрудном. Я бы мог у кого-то из них жить. Или в общаге…

— Ты поступи сначала, умник!.. — не открывая глаз, опять зевнул Гусев и крепче прижал к себе Митьку. Хорошо, что самому Макару до поступления ещё четыре года. Если раньше, конечно, в путягу не свалить.

***

Макар забыл и про Митьку, и бабкины грядки, и про Дениса Евгениевича, и даже про чуть не доконавшие его хоккейные сборы в тот самый миг, когда Серёжа с диким криком: «Гуси-ик!» бросился ему навстречу на Киевском вокзале и повис у Макара на шее, как обезьяна, обхватив его руками и ногами. Гусев еле чемодан свой бросить успел, чтобы подхватить Сыроежкина под попу.

— Гусь, мне без тебя так скучно было! Целое лето один скучал! Потом, правда, мы с Элом были, но всё равно скучали — он по Зойке, я — по тебе! — тараторил Серёжа на радостях, по простоте душевной даже не задумываясь, как именно мог понять его слова друг. — Ладно, пошли, вон там Эл стоит, видишь? — Серёжа отцепился от Гусева, взялся за его чемодан и одновременно показал рукой в сторону выхода.

— Положь на место, надорвёшься, — Макар отвесил Сыроежкину шутливый подзатыльник и забрал свой чемодан — он был практически неподъёмный. Куда Сыроеге такие тяжести таскать?! — Я тоже, Серёга, без тебя скучал, — Макар потрепал его по совсем выгоревшим на южном солнце волосам. — А ты, смотри, как вымахал — меня почти догнал! — не скрывая своего восхищения, сказал Гусев.

— Я выше тебя вырасту, — важно ответил Серёжа. — Я в деда пошёл, а у него метр девяносто рост был.

— Красавец! Все девки твои будут! — якобы пошутил Гусев.

И очень внимательно посмотрел на Серёжу — с самого момента их встречи он не мог отделаться от мысли, что всё-таки нравится Сыроежкину. В том самом смысле. Но ошибиться и принять желаемое за действительное было ни в коем случае нельзя — потому-то Макар и решил завести разговор о девушках.

— Будут, куда ж денутся! — самодовольно заявил Сыроежкин, даже не обратив внимания на то, как медленно угасла счастливая улыбка на лице его друга. — На юге отбоя от них не было. Но с ними скучно, надоели, короче.

Серёжа слукавил — девчонки вокруг них с Элеком действительно вились стайками, но Эл любезничал с ними один. Серёжа ходил всю дорогу унылый и скучал совершенно по другой причине.

— Зато я их перецеловал всех, во! — вспомнил Серёжа ещё один повод похвастаться перед другом.

— Брешешь, СыроеХа! — Гусь даже на месте застыл как вкопанный от таких новостей.

— Честное пионерское! — гордо сказал Сыроежкин. — Мы в бутылочку играли. Вот я всех и поцеловал, а некоторых — по три раза! И даже Эла один раз чмокнул. Его, правда, в щёку.

— И как тебе? — севшим голосом спросил Макар.

— Прикольно! — улыбнулся Серёжа и посмотрел на друга — тот выглядел так, словно его пыльным мешком ударили.

«Завидует, наверное, — подумал Сыроежкин. — Всё-таки неправ Эл, не было у Гуся в Одессе никакой личной жизни. Иначе бы такой смурной не шёл сейчас. Надо его как-то разубедить, сказать, что не так уж это здорово, целоваться, и всё такое. А то начнёт ещё за нашими девчонками волочиться, и кто-нибудь на него явно клюнет — Макар же красивый очень. Вот был бы я девчонкой — давно б уже сам за ним бегал и на шею вешался. У него ж губы такие… нежные, а улыбка, вообще — улёт! А как кожа пахнет!.. Интересно, у всех рыжих такой запах? Чижа что ль понюхать?.. Не, как-то не хочется. А вот веснушки по всему телу точно у всех рыжих есть, я видел. Но Гусю они идут очень, особенно на лице… особенно, когда он краснеет. А он краснеет так офигительно, даже поцеловать хочется. Щёки, наверное горячие-горячие, как при температуре… Интересно, а какой у него член? Чёрт! — Серёжа почувствовал как его собственный орган напрягся так, что идти стало неудобно. — Вот до чего мысли о девчонках доводят, когда не вовремя! Лучше вечером перед сном о бабах думать буду, а не сейчас. А волосы на лобке у него тоже рыжие? Вот бы посмотреть!..»

— Серёжа!

— Ку-ку, СыроеХа?

— А? Чего?.. — затейливую цепочку Серёжиных мыслей грубо оборвали окрики Эла и Гуся.

Сыроежкин и не заметил, как они с Макаром добрались до выхода с вокзала, где их заждался Элек. И теперь оба друга пытались вернуть в реальность ушедшего в себя Серёжу, тормоша его за плечи, махая перед лицом руками и называя по имени.

***

Макар и не подозревал, что за прошедший месяц он, оказывается, отвык спать один. Он лежал, развалившись на своём диване как морская звезда и думал, что как хорошо было бы, если бы его опять кто-нибудь прижимал к стенке, пихал в бок, сопел в ухо и клал на него свои конечности. И этого кого-то можно было бы трахать. Сразу как только захочется. Сколько раз за эти недели благодаря Макару Митька просыпался оттого что его натягивают сзади как безвольную куклу. Правда, тогда приходилось ещё крепко зажимать ему рукой рот, чтобы Савельев не начал шуметь спросонья. Но это на самом деле была излишняя предосторожность — Митьке нравилось, когда его так трахали. Сообразив что к чему, он тут же начинал выгибаться и подмахивать, чуть ли не до крови кусая себе губы, чтобы не стонать от удовольствия. Митя и сам любил будить друга минетом, чтобы потом забраться на него верхом и устроить себе незапланированные скачки. Единственное, что немного огорчало Гусева в их дружеско-половых отношениях, так это то, что Савельев отказывался трахать его сам. Ну, Макар и не настаивал…

Было бы ложью сказать, что Гусев совсем не скучал по своему «летнему» другу. Скучал, конечно, и ночью это стало особенно заметно. Но, что было, то прошло — они живут в разных городах, у них нет общих друзей и совместных дел. Разные хобби, разные интересы — всё разное. Он не оставил Мите свой адрес и не стал спрашивать его. Кажется, Митя обиделся, но Макар, как мог, постарался ему объяснить, что раньше, всегда, когда он обменивался координатами со своими одесскими приятелями, их переписка выходила вымученной, как по обязанности. «Как дела?» «Нормально. А у тебя?» «У меня тоже». Писать по сути было не о чем.

— Может быть, следующим летом снова увидимся, — сказал на прощание Макар.

Митя ничего не сказал. Жалкая улыбка мелькнула на его чуть дрогнувших губах, он выдохнул, кивнул в знак согласия и крепко обнял Макара. Бабка, которая вместе со своей неизменной подружкой пришла провожать внука на вокзал, тоже обняла, смахнула с глаз слезу, Роза Львовна сдержанно пожелала счастливого пути, и Макар, подхватив свой огромный чемодан, больше чем наполовину набитый гостиницами для родни, вошёл в вагон. Летнее приключение осталось позади…

— Митя, Митя… — тихо сказал в пустоту своей комнаты Макар. — Я тебя не забуду…

Потом вспомнил, что завтра первое сентября, с утра перед линейкой он зайдёт за Серёжей, и они снова будут вместе. Тоска развеялась. Пусть Серёжа и мечтает сейчас о девушках, но кто сказал, что с ним не пройдёт тот же номер, что и с Митей Савельевым?

***

Третьего сентября возобновились тренировки Интеграла, которых Макар ждал с нетерпением, а Серёжа… Серёжа последние дни вообще на эту тему говорить не хотел. Не ныл, не ругался, как ему всё это надоело, ничего из того, к чему привык Гусев. Только перед самыми дверями спортивного комплекса Сыроежкин замер на секунду, поморщился слегка, вздохнул обречённо и вошёл внутрь. Макару это не понравилось, хотя Серёгино мужество он оценил — тот явно себя превозмогал и пытался бороться с собственной ленью. Неужели посеянные семена взошли, и Серёжа внял увещеваниям лучшего друга о пользе физкультуры и спорта?

А уже через два часа Гусев кардинально поменял своё мнение относительно Сыроеги и хоккея.

— Конечно, Серёжа, конечно, нахуй этот хоккей, даже и не думай! — срывающимся от волнения голосом говорил Макар, убирая с Серёжиного лба влажные от испарины волосы. — Спорт вообще для здоровья не полезен. Вот физкультура — другое дело. Поправишься и чем-нибудь безопасным займёшься. В бассейн, например, пойдёшь… Вместе пойдём!

Серёжа только всхлипывал, охал и жалобно смотрел на Макара, когда тот тыльной стороной ладони вытирал ему мокрые от слёз щёки. Дышать было больно, повреждённая нога, несмотря на новокаиновую блокаду, тоже ныла.

— Да что ж ты над ним как над барышней кудахчешь! — попытался подбодрить Макара фельдшер. — Он же боец, настоящим мужиком будет! А рёбра — это не страшно, лёгкие-то целы! И нога через три недели как новая будет. А ты уж пацана и от хоккея отговариваешь, вместо того чтоб поддержать. Сам-то небось не бросил бы…

— А кто над ним кудахтать будет, если не я? — искренне возмутился Гусь, не обращая внимания на удивлённые взгляды фельдшера в свою сторону. — Папаша его что ли? Так его дома вечно нет. Мать в переводах своих, ей не до СерёХи. Тока я да Эл — брательник его… — Макар поправил на Серёже одеяло, опять погладил по голове и, видимо, решив последовать совету доктора, стал подбадривать друга: — Не боись, Серёжа, сейчас быстро доедем. Слышь — водила сирену включил. А в больничке рентХен сделают, Хипс наложат, рёбра замотают, и три недели отдыхать будешь. Как в санатории!

По правде говоря, Гусева самого бы кто поддержал — когда Сыроежкин в очередной неумелой потасовке на льду налетел на борт в районе двери, которая по вине какого-то разгильдяя была неплотно закрыта, и оказался ещё под двумя игроками, Макара чуть инфаркт не хватил. Серёжа ударился спиной об острый край дверного проёма и даже на сторонний взгляд упал очень неудачно. Макар бросился к нему с противоположного края площадки и когда добежал, Серёга только судорожно раскрывал рот, силясь сделать полноценный вдох. Неестественно согнутой ногой даже не пытался пошевелить, видимо от шока. Как и второй, на вид здоровой. Гусева тогда начало трясти от мысли, что Серёжа повредил позвоночник, и его парализует.

Васильев сразу отрядил одного из ребят за Денисом Евгениевичем, а сам до прихода доктора запретил трогать пострадавшего — и это было лишним подтверждением гусевских опасений. Макар только и мог, что пытаться словами успокаивать друга, да осторожно помогать прибежавшему спортивному врачу осматривать Серёжу и оказывать первую помощь. И еле успел переодеться и собрать Серёжины вещи — через двадцать минут приехала скорая, и Макар поехал с Серёжей в больницу.

Когда уже залезал в карету скорой помощи, Денис Евгеньевич буквально силой впихнул Гусеву в рот две каких-то таблетки — сказал: «Успокоительное».

Отпустило Макара минут через сорок — когда он сидел перед дверями приёмного покоя с Серёгиной сумкой и ждал, когда того осмотрят врачи. Ещё через полчаса, когда Серёже уже накладывали гипс, приехала Надежда Дмитриевна, тоже вся на нервах. После разговора с доктором немного успокоилась, поблагодарила Макара за поддержку сына, забрала вещи и пошла к Сергею.

Гусев проторчал в палате у Сыроежкина до самого окончания посещений, а на следующий день ушёл с уроков пораньше и опять явился в больницу на весь остаток дня. Так прошла целая неделя.

Элек тоже каждый день бывал у брата, но, в отличие от Гуся, приходил всегда после уроков и всё порывался заниматься с Серёжей по школьной программе, насколько, конечно, состояние больного позволяло это делать. Боялся, что братик совсем отстанет, а нагнать потом сложно будет. Макар с ним по этому поводу каждый раз ругался: говорил, что Эл совсем Сыроеге покоя не даёт и на учёбе своей окончательно помешался. Не самое главное в жизни, в конце концов.

На самом деле Макара просто раздражало то, что ему мало времени остаётся, чтобы быть с Серёжей наедине. Эл со своими учебниками, Сыроегина маманька с какой-то домашней жрачкой, одноклассники, вдруг воспылавшие к своему товарищу дружескими чувствами, Светлова, являвшая себя через день, словно принцесса, снизошедшая до своих подданных, Кукушкина, приходящая каждый вечер за полчаса перед окончанием посещений с какими-нибудь плюшками и подарочками и явной надеждой застать Сыроегу одного (не тут-то было!). Как с этим дурдомом бороться, Гусев не знал. Единственное, что он сообразил натравить Эла на Зойку, и теперь Громов приходил к брату значительно позже, дожидался Кукушкину, отвлекал её внимание на себя и уже без пятнадцати семь ненавязчиво уговаривал её идти домой.

Соседи по палате откровенно завидовали Серёжиной популярности и с ним практически не общались. И Гусеву это было только на руку — в отсутствие посетителей Серёжа был только его. Макар помогал ему как мог — водил в туалет, провожал в столовую, когда Сыроежкину разрешили ходить, перестилал постель и даже голову помог вымыть — к концу недели Серёжины волосы стали напоминать засаленные сосульки. В общем, превратился в нормальную такую сиделку.

А на следующей неделе, когда Гусев собрался слинять с четвертого урока, чтобы как всегда ехать в больницу, его вызвали к директору.

— Макар, ты почти не появляешься в школе, нахватал двоек за одну только неделю по всем предметам. Ну, ты же понимаешь, это не может так дальше продолжаться, — Семён Николаевич решил лично отконвоировать своего ученика в кабинет директора, а по дороге, аккуратно придерживая Гусева за локоток, излагал суть дела.

— Таки я же вам объяснял, — закатил глаза Гусев. — СыроеХа в больнице, еле ходит. Должен же ему кто-то помоХать?!.

— Макар! В больнице есть врачи. И медсестры… — перешёл на строгий тон Таратар. — Ну в конце концов…

Гусев на это ничего не сказал, только выразительно охнул и едва заметно сократил расстояние между собой и математиком. Семён Николаевич, однако, манёвр Гусева просёк и перенёс руку с локтя на талию Макара.

«Ах ты старый пидара-ас!.. — ухмыльнулся мысленно Гусев. — Я в тебе не ошибся», — и теснее прижался к классному руководителю.

Когда дошли до кабинета Майи Григорьевны, Таратар плавно втолкнул Гусева внутрь, попутно якобы случайно проведя рукой по упругой заднице ученика, а тот в свою очередь понадеялся, что математик испытывает к нему не только низменные чувства. И оказался прав. Потому что поддержка Семёна Николаевича пришлась Макару очень кстати.

В кабинете директрисы кроме непосредственно самой директрисы обнаружилась ещё одна, совершенно неожиданная в школьных стенах персона. А именно, Борис Борисович Васильев, тренер юношеской команды Интеграла. И как эта парочка руководителей принялась пропесочивать и чихвостить несчастного Гусева! Если б не Семён Николаевич, грудью вставший на защиту Макара, не миновать бы ему вызова отца в школу (со всеми вытекающими, так сказать!) и серьёзных проблем со своим хоккейным будущим.

— Слушай, Эл, — обратился на следующей переменке к Громову Макар. — Будь другом, зайди сегодня к Сыроеге пораньше. А то на меня директриса танком наехала — не уйти. И Васильев в школу припёрся по мою душу — сказал, если сегодня на тренировку не приду — выгонит нахрен из команды.

— Хорошо, Макар, конечно, — закивал Элек. Впрочем, чего ещё от него было ожидать — к брату он относился очень трепетно.

И пришлось Гусеву сидеть ещё два урока, получить очередную двойку за не сделанное домашнее задание (на домашку он забил сразу, как Серёга в больницу попал) и топать после всего этого на тренировку.

— Гусев! Тебя доктор ждёт, — крикнул только что вышедшему из душа после тренировки Макару тренер.

Серёжи не было, и Макар решил вопреки своим убеждениям сходить ополоснуться — после почти трёхчасовой тренировки пот с него катил градом и в глазах темнело. Всё потому что слишком большой перерыв в занятиях был. Ну, или гад Васильев просто решил его наказать за прогулы — пара индивидуальных заданий в конце дня показалась Гусеву уж чересчур тяжёлыми.

В кабинет спортивного врача Макар ввалился без стука и сразу плюхнулся на стул у дверей — на большее сил не хватило.

— Хочешь узнать, чего с Серёгой? — еле ворочая языком, предположил Гусев. — На той неделе выписать должны. Только сюда он не вернётся.

— Макар, я знаю как здоровье Сыроежкина, — улыбнулся Денис Евгеньевич. — Я звонил в больницу. И я не за этим тебя позвал, — он подошёл к Гусеву, запустил руки ему в шевелюру, оттянул волосы назад, заставив запрокинуть голову, и поцеловал. — Я соскучился.

Целоваться с Денисом Евгениевичем было приятно, и, хотя таких эмоций как с Митькой Макар и не испытывал, он послушно подставлял губы, пропускал в рот чужой язык и даже в итоге обнял любовника.

— Ну что, будем, как в лагере? — отдышавшись, Гусев полез в штаны к доктору, однако, тот перехватил его руку.

— Ты сейчас устал. Я не буду тебя мучить, просто захотел увидеть, — Денис Евгеньевич замолчал, потом внимательно посмотрел на Гусева и после небольшой паузы продолжил: — На счёт Серёжи Сыроежкина…

— Да, а что с Серёгой не так? — встрепенулся Макар.

— Не с ним. С тобой. С твоим отношением к нему…

— Что, так заметно? — теперь Гусев по-настоящему занервничал.

— Мне — да. Ну, и всем… вроде меня, вроде нас с тобой, должно быть тоже. Но речь не об этом.

— Денис, не темни, Ховори как есть!

— Макар, ты практически уже взрослый человек, но Серёжа ещё ребёнок. И только не говори, что вы просто друзья — не поверю. Может, Сыроежкин и дружит с тобой, но ответить на твои чувства он не сможет. А то, что ты любишь его, я понял сразу как только увидел вас вместе. Когда он получил травму. Да и твоё поведение в последние дни… Ты не вылезал из больницы, хотя, объективно говоря, Сергей прекрасно обошёлся бы без тебя.

— Не обошёлся, — буркнул Гусев, поднялся и отошёл в дальний конец медицинского кабинета. — Ни хера ты не знаешь, Денис Евгенич, а Ховоришь!

— Себя-то хоть не обманывай, Макар, — доктор подошёл к Гусю и развернул его к себе лицом. — Это тебе нужно было быть с ним рядом. Ты не мог без него! — Денис Евгеньевич опять зарылся пальцами гусевские рыжие лохмы, притянул Макара к себе, вздохнул тяжело и сказал: — Ты вообще понимаешь, что любой другой на твоём месте вылетел бы из команды уже на третий день необоснованных прогулов? Но Борис Борисович считает тебя слишком перспективным игроком — он дал тебе неделю, чтобы прийти в себя. Твоих мотивов дружбы с Сыроежкиным Васильев естественно не знает, но то, что ты к нему чересчур привязан, увидел. Он пошёл тебе навстречу и даже лично явился за тобой в школу. Тренеры так не поступают, ты отдаёшь себе в этом отчёт?

— Денис, таки я не совсем дурак. Я понял… — с какой-то, как показалось доктору, тоской в голосе согласился Гусев. — Больше проХуливать не буду.

— Молодец, хороший мальчик, — прошептал Макару в самые губы Денис Евгеньевич и опять принялся его целовать.

Макар вышел из кабинета доктора через двадцать минут, поправляя на ходу одежду и пытаясь привести в порядок мысли. Вот что сейчас такое было? Чего хотел от него Денис, ну, кроме как отсосать? Внушить, что тренировки прогуливать нехорошо? Так Васильев в кабинете директора ещё утром это ему очень доходчиво объяснил. Доктору-то что за дело до спортивного будущего Гусева? Не, ну может он для Борисыча старался — тот вроде как друг его родителей… А Макар, значит, ценный игрок?

Последняя мысль, конечно, очень льстила его самолюбию, но Гусев действительно совсем дураком не был и прекрасно понимал, что играет без году неделя, и ради его скромной персоны Борисыч по школам бегать бы не стал — у нас незаменимых нет, как говориться. Если только Денис, пользуясь тем, что Васильев друг семьи, а сам он вроде как в дружеских (для всех) отношениях с Макаром, попросил об этом тренера… «Да ну, бред какой-то! — мотнул головой Гусев, отгоняя совсем уж нелепые догадки. — Нахер ему это надо?!»

И эти нотации, что Сыроега, мол, маленький, к нему приставать нельзя и ждать от него большой любви глупо, Макару очень не понравились. Как будто он Серёгу изнасиловать хочет!

«Да не хочу я его насиловать! — недоумевал Гусев по дороге домой. — Я по любви хочу. И чтоб он меня… Митька, вон, сам не свой был, когда я его того… Аж трясся весь. И спускал так, без дрочки даже. Это кайфово наверно! Мне бы так… А Денис, главное, такой — с кем ты так целоваться научился, уж не Серёжей ли? Бля! Всё беспокоится, чтоб я Сыроегу не совратил. Вот что ему? Сам что ли на него запал? Пусть только попробует! Я ему быстро рога-то пообломаю… И оторву кое-что!» — Макар так накрутил себя, что на нервной почве проехал мимо своей остановки, и ему пришлось ещё целый квартал идти пешком обратно.

Голова на свежем воздухе немного прояснилась, и он в итоге решил, что доктор на его Сыроегу вовсе не покушается, а просто по-дружески ему советует. На правах старшего товарища, так сказать. Мол, тебе, Макар, нужен кто-нибудь постарше, хотя бы твой ровесник, а не тринадцатилетний ребёнок, у которого ветер в голове. Умом Гусев был с Денисом Евгениевичем даже и согласен — он сам в таком возрасте ни о какой любви даже и не думал. На парней, конечно, засматривался, но чтоб так его накрывало, как сейчас с Серёгой? И в помине не было. Но соглашаться с доводами разума не получалось абсолютно — ну никак он без Серёжи своей жизни не представлял.

В том, насколько прав был Денис Евгеньевич, Макар смог убедиться уже на следующий день, когда пришёл проведать друга в больнице. Серёжа не выглядел несчастным и скучающим, напротив — он весело болтал (хотя какое болтал — откровенно кокетничал!) с устроившейся на его кровати Майкой, а вошедшего в палату Гуся даже не сразу и заметил.

«Придушу стерву!» — первое, что пришло на ум Макару при виде этой идиллической картины. Он даже остановился, сделал несколько глубоких вдохов и выдохов, чтобы успокоить стучащий в ушах пульс и на самом деле случайно не придушить Светлову.

— Шо, Холубки, воркуете? — Гусев бесцеремонно вклинился между Серёжей и его подругой.

— Привет, Макар, — холодно поприветствовала Гусева Майка и сразу же от него отвернулась.

— Ой, Гусь, я не заметил как ты вошёл! Привет! — обрадовался Сыроежкин и тут же получил лёгкий щелчок по носу.

— За Хуся, — как мог спокойно прокомментировал Макар.

— Тебя вчера не было, — состроил обиженную мордашку Серёжа, потом, видимо, что-то вспомнив, забеспокоился: — Эл сказал, что ты школу прогуливал и у тебя из-за этого неприятности. И с хоккеем тоже…

Ну вот как это было понимать? Серёге, получается, за всё это время даже в голову не пришло, что друг торчит у него с утра до вечера не просто так, а в ущерб каким-то своим делам? Например — учёбе и тренировкам. А если б Эл ему напрямую этого не сказал, то до него до сих пор не дошло бы. «Дурачок, — вздохнул про себя Макар. — И в голове — ветер».

— Это не те неприятности, от которых мне неприятно, СыроеХа, — ушёл от действительно неприятного разговора Макар. — Расскажи лучше, как вчера время провёл?

— Нормально, — улыбнулся Серёжа. — У меня Эл целый день был, Зойка вечером заходила. Ну и Майя! — Серёжина улыбка растянулась до ушей, а сам он взял девушку за руку.

Макар стиснул зубы и опять сделал глубокий вдох, чтобы не сорваться и никак себя не выдать. «Он ещё ребёнок, ни на какие серьёзные чувства не способен, — как мантру повторил слова Дениса Евгениевича Гусев. — И к Майке тоже».

— Ладно, Сыроега, бери свои ходули и дуй гулять по коридору, а то небось пока меня не было, ты только бока отлёживал, — выдал наконец Макар.

— Ну, у меня же рёбра… — неуверенно попытался отмазаться Серёжа.

— Не отлынивай, лентяй! Тебе повязку уже даже сняли. И вообще, доктор сказал, целый день не лежать, чуть-чуть надо двигаться. Пошли давай! — Макар взял Серёжины костыли, которые стояли наготове, прислонённые к спинке кровати, помог другу встать и пошёл с ним в коридор. От Светловой подальше.

А на следующий день Макара ждал сюрприз в школе. Правда, приятный или нет, Гусев так сразу решить не смог. К нему на переменке подошёл Громов и, кусая от смущения губы (что само по себе для спокойного как танк и не знающего, что означает слово «стесняться», Элека было уже чем-то из ряда вон), сказал:

— Макар, Серёжа говорил мне, что не вернётся больше в хоккей… Ты ведь тоже об этом знаешь?

— Хм. Допустим. Сыроега даже Васильеву по этому поводу звонил, — Гусев не понял к чему клонит Громов. — А тебе какой интерес?

— Значит, в Интеграле есть свободное место… И… Макар… В общем, не мог бы ты…

И тут до Гусева дошло, чего же хочет Серёгин брательник.

— ЧеХо, тоже иХрать хочешь? — расплылся в понимающей улыбке Макар и в знак одобрения похлопал Громова по плечу. — Сегодня спрошу про тебя Васильева. Не переживай!

========== 12. Сублимация, фрустрация… невроз ==========

Оказалось, что Васильев Элека прекрасно помнит и предложением Макара заинтересовался — посмотрел Громова на следующей же тренировке. Эл в своём нормальном состоянии больших успехов на ниве физкультуры и спорта продемонстрировать, увы, не мог, однако Борисыч своим профессиональным взглядом оценил гусевского протеже и вынес однозначный вердикт: физически пока слабоват, но перспективен.

Так Эл вошёл в состав Интеграла, а Гусев неожиданно обнаружил, что у него теперь появился хороший друг — с Серёжиным братом было легко и приятно общаться, в некотором смысле Макар с ним чувствовал себя даже свободнее, чем с Сыроежкиным. Да и на тренировки ездить вдвоём оказалось веселее — Громов жил далеко что от школы, что от спортивного комплекса, поэтому в дни тренировок после уроков коротал время у брата, которого уже выписали долечиваться дома, потом заходил за Макаром, и они ехали вместе.

Гусев же навещал Серёжу теперь только в свободные от хоккея дни — не хотел мешать Элу, который не только сам у Сыроеги домашние задания делал, но и лентяя-братца шпынял, чтоб тот занимался — Макар на такие подвиги способен не был — ему бы со своими уроками справиться.

В самом конце сентября у Интеграла состоялась товарищеская встреча с Химиком. Опять пришёл болеть весь класс во главе с Таратаром, родители игроков, их друзья и знакомые — в общем, народу на трибуны набилось даже больше, чем весной на матче с Альбатросом. Макар перед игрой особенно волновался — ещё бы, Сыроежкин несмотря на свой гипс приковылял. И не только на брата посмотреть, он и ради Макара тоже пришёл. Так и сказал перед этим: «Я за тебя болеть буду! Покажи им всем, Гусь, давай!» Не «за вас» сказал, а «за тебя» — Макара это очень тронуло. Серёге он, правда, ответил, что болеть за него не надо, надо наоборот поправиться уже, но не оправдать Серёжиных надежд Гусев очень опасался. Эл тоже мандражировал — Васильев обещал его выпустить на лёд в самом начале и, если он покажет себя хорошо, как минимум раз во втором периоде. Ударить в грязь лицом Громов очень не хотел, а хотел напротив, выпендриться по максимуму — Зойка же смотреть будет!

Кукушкина сидела в третьем ряду рядом с Чижом и недовольно поглядывала в сторону Светловой — та внаглую не пустила её сесть с Серёжей. Сказала: «Зоя, мы с Серёжей вместе сидим, отойди, пожалуйста!» и отпихнула опешившую от такой бесцеремонности Зойку в сторону. Кукушкиной это естественно не понравилось, девицы стали выяснять отношения и чуть было не подрались, благо Таратар, который сидел по другую сторону от Сыроежкина, это заметил и принудительно поместил между разъяренными соперницами Чижикова. Но они и тут продолжали над его головой шипеть друг на друга и плеваться ядом. Семён Николаевич даже вынужден был прибегнуть к Серёжиной помощи, дабы тот утихомирил своих подруг — увы, безрезультатно. Сыроежкин в девичьи разборки влезать категорически не хотел. Впрочем, математик не удивился — когда на лёд вышел Гусев, Серёжа вообще перестал замечать что-либо вокруг, чуть костыли свои от переживаний на нижний ряд не уронил.

Так бы Семён Николаевич и не смог в полной мере насладиться игрой своего любимца, вынужденный отвлекаться на конфликты учеников, да пришла помощь, откуда не ждали — сидящие снизу Смирнов и Корольков полностью переключили Майкино внимание с Кукушкиной на себя, и обе девушки угомонились.

Вообще, одноклассники у Гусева с Громовым попались неравнодушные — грех жаловаться. Болели за своих спортсменов так, что уши закладывало — и речёвки кричали, и растяжки с именами игроков поднимали и просто так хлопали, свистели и улюлюкали. Таратар периодически за сердце хватался, когда Гусев очередной рискованный манёвр выполнял и Сыроежкина хватал — за руку, чтоб тот вниз не свалился, когда он от эмоций на одной ноге скакать принимался. Но больше всех отличился Чижиков, который Рыжиков — он чуть из штанов не выпрыгнул, едва Элек на площадку наконец вышел. А стоило ему Макару во втором периоде результативный пас дать, с которого Гусев забил единственный в этом матче гол, Чиж хотел уже вниз бежать, его Зойка с Майкой еле удержали.

— Что, Эл, поздравляю! Молодцом сегодня был, — уже в раздевалке похвалил Громова Макар. — Скажи честно, ты в хоккей пошёл, чтоб на Кукушкину впечатление произвести?

— Да, — не стал отпираться Элек. — девушкам хоккеисты нравятся. — Но не только поэтому. Сама игра мне тоже интересна.

— Ну, не знаю, как Зойка, но кое-кто на тебя точно запал, — ухмыльнулся Гусев и загадочно подмигнул приятелю.

Поддеть чересчур серьезного Эла Гусеву всегда было весело. У Громова не в пример брату с чувством юмора было совсем плохо, шутки он понимал с трудом, а как реагировать на них и вовсе не знал. Особенно, когда шутка была шуткой лишь на первый взгляд, как, например, в случае с Чижом.

Мелкий конопатый сосед Гуся и Сыроеги действительно запал на Элека ещё в ту пору, когда Громов, будучи не совсем в себе, подменял Серёжу в школе и дома. Чиж и раньше испытывал более чем нежную симпатию к Сыроежкину, которую Макар не мог не заметить, но не понимал ещё её сути, но с появлением Эла Чижиков просто перестал себя контролировать — чувства к Серёжиному двойнику хлестали, что называется, через край.

Элек над словами друга задумался, потом сказал серьёзно:

— Знаешь, Макар, боюсь, я тогда ничем не смогу помочь той девушке. Я Зою люблю.

— Ты у нас теперь спортивная звезда, Эл! — похлопал Громова по плечу Макар. — Привыкай к вниманию фанатов. А фанатов надо любить — они же тебя любят!

— О ком ты говоришь, Макар, я не понимаю?.. — растерялся Громов.

Гусев ему ничего не ответил — пусть сам догадается. Интересно, что он делать будет, когда поймёт?

Громов, однако, продолжал проявлять чудеса наивности. Факт того, что Чиж разыскивал его на каждой перемене и донимал дурацкими вопросами, Элек списывал на повышенную любознательность мелкого, его периодическое присутствие на тренировках Интеграла (уж как он убедил Васильева пускать его на трибуны вообще загадка) объяснял повышенной тягой к спорту, а постоянное хватание себя за все места — недостатком внимания со стороны взрослых.

Но апофеоз собственной недогадливости Громов явил, когда просто сказал «спасибо, Максим» в ответ на протянутую ему Чижом куртку и мешок с обувью. У Макара тогда чуть челюсть не отвалилась — подумать только, Рыжиков, у которого свои уроки закончились полтора часа назад, ждал, когда освободится после занятий и дежурства по классу Элек, сходил в гардероб, взял одежду и обувь Громова и поджидал его с вещами внизу в холле.

— Рыжиков, а шо ж ты мои вещи не взял?! — не нашёл ничего умнее сказать Гусев.

— Ты, Гусь, свою одежду и сам взять можешь, — как ни в чём не бывало ответил Чиж.

— Я те щас такого Хуся покажу! — Макар для видузамахнулся на мелкого наглеца, а сам никак не мог взять в толк — Чиж, что, совсем не понимает, что делает и как это со стороны выглядит?!

— Макар, не пугай его! — заступился за своего поклонника Громов.

Поклонник, впрочем, не сильно-то испугался, но пользуясь удачной возможностью, спрятался от потенциального агрессора за спину Элека, обхватил его руками поперёк живота, и теперь с любопытством поглядывал на Гусева, не забывая при этом прижиматься всем телом к предмету своих воздыханий.

— И вот ты думаешь, что это всё нормально? — спросил Элека Макар, когда они уже дошли до дома, и Чиж наконец-то отправился к себе.

— Что нормально? — не понял Громов.

— Что Рыжиков тебе пальто подаёт, лапает у всех на виду, и вообще, проходу не даёт?

— Максим заботливый очень, — пожал плечами Эл. — Комплекс старшего брата — он же всё время с сестрёнкой возится, вот и привык.

— Меня он чёт так не обхаживает, — Гусев решил прозрачнее намекнуть Громову.

— Ты его шпыняешь всё время, он тебя боится.

— Разуй глаза, Эл! — Макар уже махнул рукой на Громова — в том, что касалось тонкостей человеческих взаимоотношений, бывший робот так чурбаном железным и остался.

Хотя в общей наблюдательности Элеку было не отказать.

— Куда ты всё время ходишь после тренировок? — полюбопытствовал однажды Громов у Макара, когда тот спускался вниз по лестнице, проведя перед этим двадцать весьма волнительных минут в медицинском кабинете. — Я сегодня к Серёже хочу зайти, с Павлом Антоновичем пообщаться, пока он в рейс опять не уехал. Всё-таки биологический отец как-никак… Вот, думал вместе домой поедем, а ты опять ушёл куда-то, а одежда в гардеробе висит. Где ты был, Макар?

Не ожидавший, что его походы к Денису Евгениевичу кто-то запалит, Гусев даже не сразу нашёлся, что сказать.

— Дык, это… ну… Просто… Наверх ходил. Да.

— Наверху всё закрыто в это время, — удивился Элек. — Кроме медкабинета. У тебя проблемы со здоровьем, Макар?

— Нет! То есть да… То есть нет. Спина болит. Иногда. Пошли давай, а то поздно уже, — Гусев сделал шаг в сторону гардероба, но Эл остановил его.

— А что это у тебя за пятно на шее? — Громов ткнул пальцем в бордовый засос, который в порыве страсти оставил доктор на нежной коже своего любовника.

— Да фигня какая-то, — Гусев закрыл пострадавшее место рукой и попытался продолжить свой путь к верхней одежде.

— Да ты горишь весь! — Испугался Эл и приложил руку ко лбу товарища. — Красный весь, глаза блестят. У тебя вид нездоровый… А со щекой что? И налёт белый на подбородке! Ты заболел и поэтому ходил к доктору?

— Всё хорошо со мной! — с раздражением ответил Гусев. — ДоХтор сказал, шо я здоров! Отстань уже…

Макар был и так несколько взвинчен — он поругался с Денисом. Тот по каким-то своим дурацким соображениям отказывался заходить с ним дальше орального секса. Гусев психанул, заявил, что на Денисе свет клином не сошёлся, и раз он не хочет, другие захотят. Денис Евгеньевич вместо ответа на такие слова отвесил Макару звонкую оплеуху, и, пока тот от шока не сообразил дать ему сдачи, схватил Гусева за отросшие космы, притянул к себе и принялся грубо целовать. Что в свою очередь не спасло самого доктора от чувствительного укуса в губу. Правда, Дениса Евгениевича это не остановило — поцелуи с привкусом крови завели его не на шутку. Макар даже испугался — Денис прижал его лицом к стенке, скрутил ремнём за спиной запястья, развернул к себе, поставил на колени и жёстко отымел в рот. Потом опустился с ним рядом, парой движений рукой довёл Макара до разрядки, с силой вжал его в себя и прошептал в самое ухо: «Никогда не угрожай мне и не вздумай меня шантажировать. Ты всё понял?» Макар был вынужден согласиться.

И вот в таком вот смятенном состоянии, ещё не отойдя от произошедшего, Гусев натыкается на Эла. Врать Макар никогда хорошо не умел, да и не любил, по правде говоря, это дело. А тут Громов с расспросами: что да как, не болен ли? Трогательная забота, ёпт! В общем, ничего Макар решил Элеку не объяснять. Громов вроде отстал, но как оказалось, не так был прост был Электрон, как думал о нём Гусев. И кто ещё из них наивный — это за два раза посмотреть.

***

Во второй половине октября Серёжа наконец вышел в школу. С палочкой. Сначала жутко стеснялся и думал, что его по этому поводу дразнить будут, но практика показала — напрасно он беспокоился. Гусь от Сыроежкина ни на шаг не отходил, все две недели, пока нога окончательно не восстановилась. Любой, кто осмеливался косо посмотреть в Серёжину сторону, рисковал получить в орган зрения кулаком, а потому даже робких смешков за спиной Сыроежкина слышно не было. Но, справедливости ради, надо сказать, одноклассники у Сережи были ребята не злобные и не вредные, никто и не думал всерьёз над ним издеваться. Таким образом, вся охранная функция Макара свелась в основном к тому, чтобы Серёга по собственной неосмотрительности где-нибудь не навернулся, а то он мог — заболтается с кем-нибудь, палку бросит, а мимо же толпы невменяемых детей носятся — и здорового человека с двух ног собьют как нефиг делать. А тут это инвалид в облаках витает. От греха подальше Макар Серёжу держал крепко — прижимал к себе за талию — и Серёже польза, и Макару радость.

Но Сыроежкин о скрытых мотивах повышенной заботы лучшего друга о своей персоне не догадывался, ему просто очень нравилось всё время рядом с Гусём находиться — тепло, уютно, спокойно, безопасно. И Макару он был за это очень признателен, правда, как вслух выразить свою благодарность не знал.

— Гусь, а Гусь! Слышь, — сказал Серёжа и ойкнул — Гусев насупился и угрожающе задвигал челюстью. — Ну, Макар Степаныч!

— Шо, СыроеХа, очередной прыщ на жопе вскочил? — снисходительно откликнулся на вежливое обращение Гусев.

— Помнишь, я тебе спеть обещал?

— А то! — оживился Макар. — Никак созрел уже?

— Спрашиваешь! Я давно созрел. Просто песню разучить надо было.

— Когда приходить-то? — расплылся в счастливой улыбке Гусев.

— Когда у тебя тренировки не будет. В субботу после уроков. Эл как раз со своими на выходные на какой-то симпозиум собрался, так что нам никто не помешает.

— Конечно, Серёжа, в субботу сразу после уроков к тебе в гараж пойдём, — Серёжино предложение прозвучало настолько интимно, что Макара охватила такая нежность к другу, что он готов был обнять его прямо при всех, и вовсе не по-дружески. Но всё, что мог позволить себе Гусев — легко провести руками по по Серёжиным плечам. И то, жест вышел слишком эротичным — проходящий мимо Таратар даже закашлялся, глядя на умильную картину.

Конец октября выдался холодным, и Серёжа очень боялся простыть — с простуженным горлом какое пение? Он кутался в шарфы и теплые водолазки, самый первый из класса нацепил шапку и без конца дома пил горячий чай. Кто бы что про Сыроежкина ни думал, а к своим обещаниям он относился очень трепетно. И даже в репутации ненадёжного человека по большому счёту его вины не было — слишком часто он становится жертвой обстоятельств (но кого это волнует?). Вот и теперь во что бы то ни стало Серёжа собирался исполнить своё обещание и спеть. Во-первых, Макар просил (это святое!), а во-вторых, надо же как-то свою фобию преодолевать. У него легко и естественно вышло исполнить песенку собственного сочинения для Элека, хотя они знакомы тогда были пару часов от силы. Но почему-то больше такого чувства свободы и раскрепощенности у Сыроежкина с тех пор не возникало. Наверное, подсознательно Серёжа чувствовал, что Эл его родня, он не будет осуждать, не посмотрит критически. Но перед посторонними он не мог позволить себе оплошать, потерять лицо — это напрягало всегда, даже когда при поддержке хора, организованного Кукушкиной, Сергей пытался петь, всё, на что хватило у него духу — практически беззвучно открывать рот в такт музыке.

Петь для Макара Сыроежкин тоже очень стеснялся, но не потому что боялся не понравиться Гусю. Гусь его гнобить и высмеивать не будет — не такой человек. И ребятам трепаться тоже не станет. Дело было в другом. Серёжа чувствовал, что сможет передать своим исполнением что-то такое личное, что есть у него на душе, что-то, предназначенное только ему, лучшему другу. Это нечто уже давно сидит где-то внутри Серёжиной грудной клетки, свербит, шевелится там, щекочет и хочет, чтобы его выпустили наконец на волю. Но как это сделать? Как найти слова, если даже сам Сыроежкин не понимает, что его гложет? Единственное, что он совершенно точно знает — это связано с Макаром. Так почему бы не попробовать это спеть, ведь чувства не всегда выражаться словами, да и сами слова не обязательно должны быть поняты буквально.

Серёжа долго выбирал песню. Остановился в итоге на том, что по-русски он петь не хочет. По-русски — это слишком прямо, значит, упор будет на смысл слов, а это в его ситуации неправильно. Серёжа давно приволок в гараж свою «Весну» и целую коробку кассет — всё, что более менее подходящего нашёл у отца. Целую неделю он только и делал, что слушал разных исполнителей на разных языках, пытался понять тех, что пели на английском, и откладывал записи с несложным музыкальным сопровождением, желательно гитарой. После тщательных раздумий Серёжа остановился на одной песне — красивый женский голос, отчётливо звучащие слова, простая мелодия, грустная, как показалось Сыроежкину. И на коробке кассеты фотография красивой блондинки. Имя Нэнси Синатра ничего не говорило Серёже, но это было и не важно — именно эту песню Серёжа должен спеть своему другу. Он взял гитару и принялся за дело.

— Проходи, раздевайся! Хотя нет, не раздевайся, я сначала обогреватель включу, и вот тогда можно будет, — деловито скомандовал Сыроежкин, когда они с Гусевым в субботу после школы замёрзшие ввалились в гараж.

Макар снял шапку и огляделся. С весны в Серёгином убежище ничего не изменилось, разве что слой пыли толще стал. Раскладушка, гамак, стол, стулья, всякий хлам и стройматериалы по углам и на антресоли. Макар сел на ступеньку лестницы и стал наблюдать за хозяйственной вознёй Сыроежкина. Спираль рефлектора раскалилась докрасна, запахло горелой пылью, и в гараже как-то сразу стало уютнее. Серёжа тем временем достал электрический чайник, налил в него воды из большого бидона и стал рыться в большом ящике неизвестного Макару назначения.

— Вот, смотри — сахар! — Серёжа гордо продемонстрировал Гусеву коробку с рафинадом. — Чай, правда, краснодарский — мать нормальный сюда брать не разрешает.

— Серёг, мне не обязательно… — попытался отмазаться от распития запаренного веника Макар, но Сыроежкин безапелляционным тоном заявил:

— Надо, Гусь, надо — на улице холодрыга такая! Ща отогреемся! Ну и мне для горла нужно.

Делать нечего, пришлось Макару с Сыроегой чаи гонять. Ну, да не такая это великая жертва, чтобы наконец-то пение Серёжино послушать.

— Ну, всё! — Сыроежкин встал из-за стола, вытер тыльной стороной ладони губы, пошёл взял со стены гитару, выдохнул и сказал:

— Ты только не смейся, если я лажать буду, я ж это… не профессионал всё-таки. Мне можно… лажать в смысле… Ну, погнали! — ещё раз выдохнул Серёжа и заиграл.

И вдруг гараж, противный чай, сквозящий изо всех щелей холод, школа, дом, хоккей, его прошлое и будущее — всё это разом исчезло из вселенной Макара, перестало существовать. Да и сам Гусев тоже исчез — остались только зрение и слух, единственным предназначением которых было смотреть на Серёжу и слушать его. Других объектов восприятия в мире больше не было. С первых тактов короткого вступления Макар умер как личность, а когда Серёжа запел, стал звуками его голоса, иностранными словами, рассказывающими о чьих-то светлых воспоминаниях, закончившихся болью потери, тоской по ушедшему и утратой всякой надежды.

В школе неплохо преподавали английский язык, и Макар худо-бедно понимал текст песни.

I was five and he was six

We rode on horses made of sticks

He wore black and I wore white

He would always win the fight

Bang bang, he shot me down

Bang bang, I hit the ground

Bang bang, that awful sound

Bang bang, my baby shot me down

Почему Серёжа её выбрал? Почему у Макара такое чувство, что друг говорит о себе, о них обоих? Когда он стрелял в Сыроежкина? Ведь не было такого… Разве что в самом начале… Новенький, ещё до своего появления в классе, запавший ему в сердце одной лишь фотографией в журнале… Соперник за внимание одноклассников… Соперник ли?.. Пиф-паф, и я убил тебя… «… Сиди, не падай Сыроножкин, а то тебя ноги не держат!..»

Seasons came and changed the time

When I grew up, I called him mine

He would always laugh and say

«Remember when we used to play?»

Bang bang, I shot you down

Bang bang, you hit the ground

Bang bang, that awful sound

Bang bang, I used to shoot you down

Если бы только Серёжа захотел назвать Макара своим!.. Пусть не сейчас, пусть через года, когда вырастет… Да хоть когда-нибудь! Ради одного этого стоит жить. Но вспоминать о прошлых издёвках Макару до сих пор было… нет, не стыдно — больно. Любая Серёжина обида, боль, травма, печаль воспринималась теперь как собственная, острее, чем собственная.

Music played and people sang

Just for me the church bells rang

Now he’s gone, I don’t know why

And ‘til this day, sometimes I cry

He didn’t even say goodbye

He didn’t take the time to lie

Bang bang, he shot me down

Bang bang, I hit the ground

Bang bang, that awful sound

Bang bang, my baby shot me down

Нет, Макар никогда не сделает этого, он просто не сможет. Бросить человека, которого так любишь? Абсурд какой-то!.. Но если Серёжа исчезнет из его жизни, он действительно будет убит.

Гусев одновременно и очень ждал взаимности от друга, и так же сильно боялся, что адекватного ответа на свои чувства он в любом случае не получит. Серёжа не сможет так его любить. Никто не сможет… Так бывает, когда влюбляешься впервые — собственные эмоции, чувства, страсть кажутся настолько уникальными и всепоглощающими, что возникает впечатление, будто никто и никогда — ни раньше, ни теперь, ни когда-либо в будущем просто не способен испытывать то же самое. Это всего лишь одно из множества заблуждений, свойственных юности, но Макар этого не знал и кроме своей любви ничего не мог и не хотел замечать.

Серёжины пальцы, ловко перебирающие струны, огромные чёрные глаза, золотой шёлк волос, алые губы, при одном взгляде на которые возникает мысль о поцелуе… Губы, с которых доносится болезненное признание… Кому? В чём? Макар не хотел верить в то, что казалось очевидным — ошибка слишком дорого может ему обойтись.

— … my baby shot me down, — почти прошептал Серёжа и приставил сложенные пистолетом пальцы себе к виску, изобразив выстрел. — Ну… как? — неуверенно спросил Сыроежкин, снимая с себя гитару.

Гусев не знал, хорошо пел Сыроежкин или плохо — ему было это не важно. Важно то, что Серёжа пел только для него, наедине. Будто и не пел вовсе, а занимался с Макаром любовью. И самым естественным было сейчас подойти к Серёже, нежно обхватить ладонями его голову, запустив пальцы в спутанные кудри, легко провести большими пальцами по щекам, задеть приоткрытые полные губы и… поцеловать. Целовать его долго и жадно, пока не кончится воздух, прижаться всем телом, опять стать с ним одним целым. И не отпускать. Это очень важно, Макар был почему-то в этом уверен, — никогда не отпускать от себя любимого человека, быть с ним во всех смыслах…

— Ну, Гусь, не томи… если не понравилось, так и скажи! Я не обижусь, — Серёжа кусал губы и выжидательно смотрел на друга. — Стоишь как столб… Э-эй! — Сыроежкин помахал у Гусева перед лицом пятернёй.

— Ты… — Макар откашлялся, — Ты классно пел, Сыроега. Честно! И играл тоже… здорово, — Гусев с трудом сглотнул — в горле так пересохло, хоть опять этот чай пей. — Я просто в музыке не очень шарю. Но мне понравилось. Я б ещё хотел, ну… тебя… послушать, как ты поёшь. Сыграй ещё чего-нибудь, а?

— Э… я сейчас не могу больше — настроения нет, — замялся Серёжа. — Но потом, может, ещё чего тебе сбацаю. Из своего. А сейчас домой пошли, ладно? А то я так и не отогрелся чёт, — Сыроежкин зябко передёрнул плечами и хотел было уже пойти взять своё пальто, как вдруг оказался пойманным в горячие объятия лучшего друга.

— Не мёрзни, Серёг… — самому Макару было жарко — Серёжина близость заставляла плавиться его мышцы и гореть кожу, и часть этого тепла он надеялся вернуть его источнику. — Теплее? — выдохнул он Сергею в ухо.

Они теперь были одного роста, и как бы ни хотелось Гусеву уткнуться лицом в белокурую макушку, сделать это, стоя так, было уже невозможно, а удержаться от того, чтобы не прильнуть наконец к Серёжиным губам, стоило Макару титанических усилий.

— Ты меня щекочешь, Гусь! — захихикал, прижимая ухо к плечу, Сыроежкин. — Не дуй! Но тепло, да. Ты горячий, — Серёжа сильнее обхватил руками друга за талию, и смешки резко стихли. — Пошли домой, — сказал он серьёзно и сразу же отстранился.

«Почувствовал мой стояк и испугался, — разочарованно подумал Макар, надевая пальто. — Или противно стало… Чёрт! Ну что за жизнь, а?»

Когда вышли на улицу, вся досада Гусева развеялась как по волшебству — потому что именно волшебство сейчас и накрыло столицу, кружась в воздухе мелким белым пухом и оседая мягким ковром на землю. Первый снег в этом году в Москве выпал рано и таять, что удивительно, пока не собирался.

— Ух ты, красота какая! — восторженно завопил Сыроежкин и тут же попытался наскрести с земли снега и слепить снежок. Метнул свой недоделанный снаряд в друга (снежок естественно рассыпался ещё на подлёте), заржал, глядя на то, как Гусев отплёвывается от холодной белой пыли, и, разинув рот, стал ловить падающий снег.

— Придурок! — усмехнулся Макар. — Опять снега наешься и заболеешь. Детский сад — штаны на лямках!

— Ты лучше сам попробуй, а не ворчи. Здорово же! — смеясь, сказал Серёжа и опять запрокинул голову.

Макар пробовать не собирался. И не потому что ему последние лет десять такие фокусы были уже не интересны — он, не отрываясь, смотрел на раскрытые алые губы, высунутый язык, на который садились и сразу таяли снежинки, на зарумянившиеся на морозце щёки, выбившиеся из-под шапки светлые вихры и боролся с желанием схватить этого дурачка в охапку, зацеловать его до смерти, а может даже и завалить прямо тут, на улице, кувыркаясь с ним на припорошенной первым снегом стылой земле.

— Я люблю тебя, Серёжа, — прошептал Макар.

— Чего? — не расслышал всё ещё продолжавший веселиться Сыроежкин.

— Приступ у тебя что ли? Сколько ржать можно, Ховорю?!

— Гусь, ты чё сегодня такой занудный? — Серёжа и не думал прекращать смеяться, наоборот, подошёл к Макару, натянул ему на глаза шапку, услышал всё, что думает о его умственных способностях друг, обнял Гуся за шею, и они двинулись наконец к дому.

***

С того дня, как Сыроежкин впервые решился спеть для своего друга, прошёл почти месяц, и он ни разу об этом не пожалел — Гусеву действительно понравилось Серёжино исполнение, один только офигевший взгляд его чего стоил! И Серёжа подумал, что если уж на друга он такое впечатление произвел, то Майку точно очарует. На очередном их свидании Сыроежкин так и предложил девушке:

— А хочешь я тебе песню спою? Я её сам сочинил — и слова, и музыку.

Светлова с радостью согласилась, и они пошли в гараж. Серёжа, немного волнуясь, спел своей подружке ту же песенку про школьников, что и Элу когда-то. Даже сплясал в такт музыке, больше чтобы согреться, чем от внутреннего драйва. Майка кокетливо улыбалась, глядя на импровизированный концерт в её честь, в конце похвалила, сказав, что это было очень мило, и что у Серёжи определённо талант. И даже поцеловала его в щёку.

Сыроежкин был в растерянности, сам не понимал, что чувствует. Вроде надо радоваться, ведь его творчество оценили, и говорила Майка вполне искренне, не из вежливости. Даже, вон, чмокнула его в знак благодарности… Но что-то было не то. Словно Серёжа ждал чего-то от своего выступления и этого чего-то не получил. Будто его обманули, не дали обещанной награды.

«Наверное, я всё-таки не так уж хорошо пою, — думал Серёжа уже дома, лёжа вечером в своей кровати. — И песня дурацкая. Элу она понравилась, потому что он тогда малость не в себе был. Сейчас бы он явно не впечатлился. При его-то способностях! А Гусь просто в музыке не разбирается, так сам и сказал… Эх!.. И с чего я решил, что все будут как Макар реагировать?» — мучился сомнениями Сыроежкин.

В школе должна была скоро состояться новогодняя дискотека, и если уж не перед всей школой, то спеть перед своими одноклассниками шанс у него был. Серёже очень хотелось выступить перед публикой, чтобы все на него смотрели и восхищались. Как Макар. Да толь он боялся, что на самом деле будет выглядеть жалко, что песни у него глупые, а голоса вообще нет. И люди станут смеяться над ним или того хуже — не будут слушать и займутся своими делами.

«У Гуся что ль совета спросить? Он-то явно не захочет, чтобы я перед всеми дураком выглядел, — размышлял о своих творческих перспективах Сыроежкин. — Это он раньше меня обижал, а с тех пор, как мы подружились, Гусь за меня горой! Ну и повезло же мне с ним!..» — Серёжа улыбнулся и мечтательно закатил глаза, вспоминая, как Макар оберегал его после травмы, которую он так кстати получил на этом дурацком хоккее.

Так или иначе, а в последнее время все Серёжины мысли сводились к одному — к лучшему другу и их отношениям. Правда, с некоторых пор Сыроежкин стал беспокоиться на счёт их дружбы — Макар много времени проводил с Элеком, всё-таки они тренировались вместе. И вроде бы в том, что брат тоже дружит с Гусевым, ничего плохого не было, в конце концов это даже хорошо, что у них втроём такие замечательные отношения. Но Серёже было не по себе. Он даже не сразу понял, почему. Потом сообразил — его впервые стало напрягать их с Элом внешнее сходство. Почему-то стало казаться, что брат опять его «заменит», ведь, если подумать, с Элеком у Макара теперь куда больше общих интересов, чем с Серёжей. «Зря я, наверное, хоккей бросил! Мог бы и потерпеть, ради Гуся-то… Ну да чего уж теперь!» — сетовал про себя Сыроежкин, в который раз представляя себе как прижимался к другу по разным, порой надуманным, поводам, как грелся его теплом и чувствовал его силу. Потерять всё это очень не хотелось.

Впрочем, не один Серёжа маялся, Гусеву тоже несладко было — каждый раз при виде Сыроежкина он вынужден был бороться с острым желанием стиснуть его в объятиях и зацеловать. Тогда в гараже они были так близко — всего лишь несколько сантиметров разделяли их губы. Но Макар испугался — один неверный шаг с его стороны — и дружбе конец, Серёжа станет избегать его, и хорошо, если не возненавидит. А так жить он не сможет. И это были не пустые опасения — Сыроежкин много времени проводил с Майкой. Практически всегда, когда у них с Элом были тренировки, Серёжа шёл гулять со Светловой, которая свою гимнастику благополучно забросила и была теперь почти всегда свободна.

Макар хотел своего друга до безумия, ревновал его к девушке и при всём при этом не имел никакой возможности выразить свои чувства. Близкое общение с Денисом Евгениевичем немного сбавляло градус накала страстей, но всё равно, избавиться от чувства, что он постепенно сходит с ума, Гусев не мог. Однажды он просто не выдержал.

В прошлый раз Денис предупредил его, что вплоть до Нового года будет отсутствовать — какая-то у него не то учёба, не то экзамены после курсов повышения квалификации образовались, Макар не вникал. Это слегка расстроило Гусева, всё же к их регулярным встречам он привык, но на фоне общего унылого настроения, избавиться от которого в последние недели никак не получалось, большой проблемой не стало. «Хоть вымоюсь сегодня спокойно, раз торопиться никуда не надо, » — решил Макар после тренировки и последним пошёл в душ — в кой-веки раз постоять под прохладной водой без толпы голых парней рядом.

— Ты чего ещё здесь? — сквозь шум воды Макар услышал удивленный голос и открыл глаза. — Сегодня тебе не надо… к доктору?

— Фу ты, Эл! Напугал, — стал отфыркиваться Гусев. — Сам-то чего так поздно? — вопрос Громова сознательно проигнорировал.

— Борисыч задержал. Объяснял, где и что я делаю не так. Я ж новичок ещё, хуже всех играю пока, — как о чём-то само собой разумеющимся сказал Элек.

— Нормально ты играешь, не наговаривай на себя, — усмехнулся Макар и выключил воду.

Эл стоял под душем, зажмурившись, и старательно намыливал голову. Подставлялся под теплые струи то одним боком, то другим, периодически отплёвывался от попадавшей в рот пены и, казалось, что-то даже напевал. Макара он не видел. А вот Гусев неожиданно получил возможность рассмотреть Серёжиного близнеца очень хорошо. Совсем немного выше ростом, более крепкий, но в остальном практически полная копия Сыроежкина. Макар жадно скользил взглядом по светлой, блестящей от воды коже, плоскому животу, длинным стройным ногам, упругим ягодицам, небольшому аккуратному члену… Сглотнул набравшуюся в рот слюну и благоразумно покинул душевую — нечего Громову видеть, какое впечатление его задница на Гусева производит.

Макар наскоро вытерся, оделся, подошёл к висящему на крючке общественному фену и стал сушить волосы, заодно пытаясь абстрагироваться от навязчивых мыслей о сексе — до сих пор эрекция была такая, что аж яйца звенели. А стоило Гусеву закрыть глаза — в памяти всплывало Серёжино лицо, губы, которые он так тогда и не поцеловал.

Когда Громов вышел из душа, Макар сидел на скамейке у шкафчиков и тупо смотрел в стену.

— Решил меня подождать? — спокойно поинтересовался Элек.

— Да… Вместе до остановки дойдём… — сказал Макар и осёкся — Эл размотал повязанное на бёдрах полотенце и стал неторопливо рыться в своем шкафчике в поисках нужных предметов одежды… Совершенно голый.

«Чего это он сегодня тупит как Сыроега?» — подумал Гусев, продолжая пристально следить за процессом одевания товарища. Эл тем временем покончил с этой увлекательной для Макара процедурой и подошёл к фену.

Тёмные от воды волосы Громова стремительно светлели, щёки от горячего воздуха залил румянец, карие глаза из-под пушистых ресниц казались совсем чёрными, а губы… губы просто манили.

На какой-то момент Гусев вообще перестал воспринимать что-либо помимо этих нежных, приоткрытых словно в ожидании поцелуя алых губ. Точь-в-точь Серёжиных. Как загипнотизированный, он встал со своей скамейки и подошёл к Элеку.

Лишь на миг Макар смог почувствовать такой желанный вкус, ощутить мягкое прикосновение тонкой кожи своими губами, как волшебство исчезло — скулу словно обожгло, спину пронзила острая боль, стало невозможно ни вдохнуть, ни выдохнуть.

— Никогда больше этого не делай! — угрожающе произнёс Громов.

Включённый фен болтался на проводе, и Макар больше догадался по его артикуляции, чем действительно услышал Элека. Громов стоял, всё ещё сжимая правую руку в кулак, и безумным взглядом смотрел на Гусева. Макар наконец-то смог вдохнуть полной грудью и, кривясь от боли в спине, инстинктивно потянулся рукой к пострадавшей щеке. Сила удара была такова, что его отбросило к шкафчикам для одежды, об угол одного из которых он и ударился спиной. Однако шок от произошедшего быстро сменился паническим страхом, заставившим Макара покрыться холодным потом — мальчик, которому не исполнилось ещё и четырнадцати, который не крупнее самого Гусева, физическими данными которого не всегда доволен даже школьный физрук, не говоря уже о тренере… Этот мальчик вмазал ему так, что в пору опасаться за целостность костей и ожидать сотрясения мозга… Всё это означало только одно — Эл опять не в себе, опять может потерять память и сбежать. По вине Макара… Простит ли ему Серёжа потерю брата, к которому так трепетно относится?.. К гадалке не ходи — после такого любой дружбе конец.

— Эл, прости меня, прости!.. — стараясь не замечать ноющую от удара скулу и появившуюся внезапно головную боль, принялся извиняться Гусев. — Я не хотел обижать тебя, не знаю, что на меня нашло… Прости меня, пожалуйста, Элек! — он поднял руки вверх словно пленный солдат и даже встал на колени в знак своей полной покорности и раскаяния в содеянном. «Только бы Эл опять не забыл всё, не ушёл, только бы он остался нормальным», — неизвестно кому молился Макар и ругал себя последними словами — ведь знал же он, знал, что Громову любые стрессы противопоказаны, что у него неустойчивая психика… Знал и всё равно полез к нему, не смог держать себя в руках… Безвольный идиот!

Электрон стоял, широко расставив ноги и держа на готовые стиснутые кулаки. Его челюсти были плотно сомкнуты, а ноздри раздувались от тяжёлого дыхания, но больше всего Макара пугал его взгляд — в нём была не злость или ненависть, в нём застыл какой-то дикий, первобытный ужас и готовность драться за свою честь до конца.

Макар не смог долго смотреть Громову в глаза — его стало мутить, пришлось опуститься на четвереньки, а потом всё исчезло.

***

Электроник смотрел на парня и не верил, что отделался так легко. Противник повержен, просит прощения, но можно ли ему доверять? Что если это всего лишь обманный манёвр, а потом всё повторится снова? Эл очень хорошо усвоил — поцелуи бывают только вначале, потом всё будет сильно хуже, будет противно, мерзко, унизительно, больно… И такое ни за что не должно повториться. Он этого не допустит — больше ни один мужчина или парень не прикоснётся к нему так.

Немного успокоившись, Электроник решил оглядеться, чтобы понять, где находится — какая-то раздевалка, скамейки, крючки, шкафчики для вещей. Рядом на стене болтается работающий фен. Он выключил прибор и ещё раз посмотрел на рыжего — тот больше не стоял на коленях, а валялся теперь на полу лицом вниз в луже собственной блевотины. Это было странно. Ведь если агрессор хочет усыпить его бдительность, он не сможет вот так просто вызвать у себя рвоту. Что-то здесь было явно не так, но что именно, понять пока было сложно, словно часть информации была стёрта вредоносной программой. Эл подошёл ближе, присел на корточки рядом с парнем, несильно пихнул его в бок — реакции никакой. Тогда он осторожно перевернул рыжего на спину, открыл ему правый глаз (левый совсем заплыл) — тот слабо среагировал на свет.

— Макар! — имя само всплыло в памяти Электроника, и он для надёжности решил повторить его: — Макар! Ты слышишь меня?

Парень открыл глаз и попробовал проморгаться вторым.

— Ты нормально меня видишь? В глазах не двоится?

— Да… Не двоится, — сказал Макар и попытался сесть.

Постепенно туман в сознании Элека стал рассеиваться, он вспомнил кто он и зачем здесь и даже причину, по которой ударил Гусева. Единственное, что оставалось загадкой, так это то почему Макару так плохо?

— Не надо садиться, лежи. У тебя сотрясение, наверно, — забеспокоился Эл. — Я сейчас вниз к автомату сбегаю, вызову скорую.

— Не надо скорую, Эл. Мне лучше, — более-менее бодро сказал Гусев и всё-таки сел на полу.

— К врачу всё равно надо, — с сомнением сказал Громов.

Потом достал из сумки своё полотенце, сбегал в душ, как мог обтёр товарища и убрался в раздевалке.

— В любом случае, поедем в травму, так это нельзя оставлять. Прости, что ударил тебя, просто… есть некоторые вещи, которые я не могу переносить. Только вот не понимаю, — Громов немного замялся, — как так получилось, что ты упал и так сильно ударился головой? Споткнулся?

— Ну ты ж мне по морде со всей дури вломил, вот я и отлетел, — пожал плечами Гусев.

— Макар, я не мог так сильно тебя ударить! — удивился Громов. — Я ж и драться-то не умею. Не приходилось ни разу. У меня и сил столько нет…

— А это я, по-твоему, на стенку налетел? — Макар указал на свою распухшую щёку и заплывший глаз.

— Нет, но… — Эл с недоверием посмотрел на свои припухшие костяшки на правой руке. — Так сильно… Не понимаю…

— Ты мне скажи лучше, — вздохнул Гусев, — ты помнишь, как я у тебя прощения просил и на коленях перед тобой стоял?

— Н-нет… А ты просил? — ещё больше удивился Элек.

— Да, Эл, просил. И могу повторить. Прости меня, пожалуйста, Элек! Больше ничего подобного не повториться.

— Хорошо, я прощаю, — кивнул Громов. — Только…

— Что?

— Нам надо будет поговорить.

— Ховори, я слушаю, — напрягся Гусев. Предстоящее объяснение в любом случае обещало быть неприятным.

— Не сейчас, после того, как мы съездим в травмпункт.

Электрон всё ж таки настоял на своём — потащил Макара в травму, где они проторчали без малого два с половиной часа (хорошо хоть домой своим отзвониться догадались — не то разыскивала бы их уже милиция, с собаками). Выслушали там рекомендации по поводу лечения сотрясения мозга первой степени, Макару сделали рентген, врач убедился, что все лицевые кости и позвоночник у Гусева целы, и только после этого поехали домой — уже совсем поздно было.

Громов несмотря на протесты Гусева вызвался проводить травмированного товарища до квартиры, сказал, что у Серёжи заночует, да и тётю заодно проведает. И по дороге домой завёл с Макаром обещанный разговор.

— Макар, помнишь, что ты мне говорил про Чижикова? — начал издалека Громов, но Гусев интуитивно понял, к чему тот клонит.

— Что у него к тебе повышенный интерес.

— Да. Я тогда предпочёл не развивать тему, списал всё на твоё воображение. Но потом… Потом я сопоставил некоторые факты.

— Какие факты, Эл?! — чуть не простонал Макар. Едва прошедшая после таблетки анальгина головная боль вновь дала о себе знать.

— Например, твои постоянные визиты в медкабинет после тренировок.

— Причём здесь Чиж и что такого странного в посещении врача?

— Дениса Евгениевича. Молодого привлекательного мужчины.

— На что ты намекаешь, Элек? — устало спросил Макар. Всё, что скажет сейчас Громов он примерно себе представлял, но поделать с этим ничего не мог. Боль висках становилась всё сильнее.

— Я ни на что не намекаю. Я несколько раз следил за тобой. Подслушивал под дверью, проще говоря.

— Блять, Эл! Не ожидал от тебя такого… Друг, называется! — разозлился Гусев.

— Друг, — уверенно возразил Громов. — Сам подумай, разве я что-то рассказал кому-то, изменил к тебе своё отношение? Стал обвинять тебя в этих извращениях? Разве я упрекал тебя в том, что ты приписываешь свои пороки другим, ни в чём не повинным людям, вроде того же Максима Чижикова? Я этого не делал. Неужели это не доказательство моей дружбы?

— Ты шпионил за мной, Эл. Друзья так не поступают.

— Я должен был как-то развеять или подтвердить мои сомнения.

— Да какая тебе разница до меня, Хромов?! — всё-таки вспылил Макар.

— Большая! Дело касается моей семьи! — Элек даже остановился посреди улицы и схватил Макара за руку.

От автобусной остановки до дома оставалось пару десятков метров, только Гусеву уже стало казаться, что путь этот займёт вечность.

— Причём здесь твоя семья, ну, скажи мне? — Макар до последнего старался изобразить непонимание и не подтверждать напрямую догадок Громова. — И в медкабинете ты ничего видеть не мог. А если тебе что-то послышалось, и ты там себе что-то напридумывал, то иди-ка ты нахуй со своими догадками.

— Я тебя спровоцировал, — с вызовом сказал Эл, проигнорировав явное хамство в свой адрес.

— Спровоцировал?! — не поверил своим ушам Гусев.

— Да. Это было необходимо. Всё же, в чём-то ты оказался прав, сказав про мои догадки — на основании их одних нельзя сделать правильные выводы. Поэтому когда я сегодня увидел тебя в душе одного, я решил, что это удобный случай.

— Бля-а!.. — Макар схватился за голову, которая и так уже была готова расколоться, и почувствовал, что его опять начинает мутить.

— Так вот, — продолжил Элек, — я видел, что ты разглядываешь меня. И у тебя была эрекция. А в раздевалке ты даже не пытался скрыть того, что пялишься на меня. Ну, и чем всё это закончилось, ты помнишь…

— Э-э! Дурак ты, Электрон, хоть и умный, — махнул рукой на горе-детектива Гусев. — ДоиХрался до того, что чуть опять с катушек не съехал. Вроде, Ховоришь, как взрослый человек, а сам простых вещей понять не можешь.

— Каких? — удивился Громов.

— Не трожь Ховно, вонять не будет! — изрёк банальную истину Макар. — Шо ты так смотришь на меня? Можешь, считать, что Ховно — это я. Хотя ты, наверное, так и думаешь…

— Неправда, — возмутился Громов, — ты хороший… но твои наклонности… они неправильные.

— Ладно, я даже спорить с тобой не буду, — развел руками Гусев. — Тебя всё равно не переубедить, упёртый как баран! Дальше-то что?

— Дальше я расскажу всё Серёже.

— Что?! — Макар подумал, что ослышался. — Зачем Серёже? Причём здесь он? Ты рехнулся совсем?

— Затем, что он мой брат, и я люблю его! — повысил голос Элек. — А ты!.. Ты слишком близко с ним общаешься, и я сильно подозреваю, что дружбой с твоей стороны тут и не пахнет! Я же вижу как ты смотришь на него, как прикасаешься. Ты ведь и ко мне полез, потому что я похож на него. Разве не так? Серёжа имеет право знать, что дружит с гомосексуалистом, который хочет его трахнуть!

— Ты охуел?!. — задыхаясь от гнева и отчаяния прошептал Гусев, с трудом подавив в себе порыв съездить этому придурку по физиономии.

— Можешь сказать ему сам, — так же тихо ответил Громов. — Но если ты этого не сделаешь, это сделаю я. И Серёжа мне поверит.

— Эл… — Макару всё же удалось взять себя в руки и он как можно спокойнее сказал: — ты вот так просто готов разрушить мою жизнь, лишить меня единственного близкого друга? А тебе не приходило в голову, что я люблю Серёжу, что не могу без него?

— Не приходило, — чуть скривившись от услышанного ответил Элек. — Ты трахаешься с доктором, а может, и ещё с кем, лез ко мне. И при этом говоришь о любви к моему брату? Не смеши. К тому же, я знаю, какой образ жизни ведут такие, как ты.

— Да откуда тебе знать, кто какой образ жизни ведёт? — схватился за голову Гусев. На какой-то момент ему даже показалось, что внезапная смерть от сдавливающей, словно обручем, его голову боли, была бы лучшим выходом из сложившейся ситуации. — Я сам не знаю, а ты знаешь!..

— Мне папа рассказал. Он общается с большим количеством разных людей, у него много друзей и знакомых, в том числе, есть и… такие. — Эл впервые с начала их разговора опустил глаза и даже несколько замялся. — И когда я спросил его о гомосексуалистах, он мне рассказал, что вы ведёте беспутную жизнь, снимаете друг друга на одну ночь в специальных местах и разносите венерические заболевания.

— И ты, зная это, общаешься со мной? — скептически посмотрел на Громова Макар. Сами слова Элека он ни подтверждать, ни опровергать не стал — он действительно ничего не знал об этой стороне жизни.

— Ну, мой папа же общается, — пожал плечами Эл. — Этот порок не делает людей такими уж плохими. Если человек морально устойчив, как мой папа или я, то ему ничем не грозит такое общение. С гомосексуалистом можно даже дружить, если в остальном он хороший человек… Например, как ты… — Элек опять посмотрел Гусеву в глаза.

— То есть ты сказал профессору, что я педик?! — с ужасом произнёс Макар. Желание сдохнуть, не доходя до квартиры, стало практически непереносимым.

— Нет! — замотал головой Элек. — Я не называл имён, просто сказал, что есть один знакомый, со спорта.

— Фу-у… — выдохнул с облегчением Макар. — Элек… — он взял ладони Громова в свои и с мольбой взглянул на него. — Элек, пожалуйста, если ты не считаешь меня совсем плохим человеком, не говори ничего Серёже. Ну, хочешь, я опять на колени встану? — у него был единственный шанс убедить Громова, и Макар очень боялся его упустить. — Не надо, чтобы Серёжа знал. Пожалуйста…

— Но пойми, я не могу допустить, чтобы ты втянул его в противоестественную связь! Мой брат подвержен чужому влиянию, его легко сбить с пути, он… Мне не хочется это говорить, но он слабый и безвольный человек, я боюсь за него.

Макар не знал, прав ли Элек. Можно ли склонить человека «на свою сторону» или он изначально должен быть таким? Митя был таким или это Макар его совратил? Если второе предположение верно, это означало надежду. Надежду, что когда-нибудь они с Серёжей смогут быть по-настоящему близки, во всех смыслах. Надо только всё время быть рядом.

— Эл, обещаю, я не сделаю Серёже ничего плохого, не буду заставлять, склонять, обманывать… Я действительно его люблю. И именно поэтому сплю с другими, чтобы… Чтобы не смущать его своими желаниями. Эл, пожалуйста! Не говори ему, что я такой, что влюблён в него, что приставал к тебе, что трахаюсь с Денисом… Не ломай мне жизнь, Эл! Я всё, что хочешь для тебя сделаю… только не говори…

— Я буду следить за вами, — сдался в итоге Элек. — И если я замечу, что ты выходишь за рамки обычной дружбы… Макар, я не шучу, но мой брат узнает всё.

— Спасибо… Спасибо, Эл… Я обещаю…

Макар не то чтобы всерьёз собирался выполнять своё обещание, напротив, если у него появится хоть маленький шанс соблазнить друга, он им обязательно воспользуется… Да вот только в то, что такая удача и впрямь случится в его жизни, Гусев уже почти не верил. Поэтому говорил вполне искренне. Элек ему поверил.

Опасность миновала, адреналиновая волна после тяжёлого разговора схлынула, и Макар снова почувствовал слабость. Голова закружилась, к горлу подступила тошнота, и он, чтобы не упасть, вынужден был сесть прямо на снег. Громов суетился над ним и хлопал крыльями как настоящая наседка, порывался позвать людей, чтобы помогли донести друга дому, но Гусев ему запретил — не захотел позориться. Через несколько минут его немного отпустило, и Эл практически на себе доволок его до лифта.

«Странный он, — усмехнулся про себя Макар, глядя на товарища. — Действительно же — друг, по-другому и не скажешь. В беде, по крайней мере, не бросит. Правда, с такими друзьями и враги не нужны…»

Однако, расстались новоявленные друзья-враги достаточно миролюбиво. Элек ещё раз извинился за причинённый Макару физический ущерб, Макар в очередной раз заверил Элека в самых чистых своих намерениях в отношении его драгоценного братца, а в конце Громов сказал:

— Мне нужна твоя помощь, Макар. Я почти в отчаянии, а обратиться больше не к кому. Серёжа мне принципиально отказался помогать, только на тебя вся надежда.

— Сделаю всё, что ты скажешь, — тяжело вздохнул Гусев. Выбора у него всё равно не было.

========== 13. Гоп-стоп, Зоя ==========

В то, что фингал свой и сотрясение друг получил на тренировке, Сыроежкин поверил сразу. И целую неделю, пока Макар отлёживался дома, проторчал у него… вместе с Элом. Потому что Громов несмотря на все заверения Гусева ему не доверял и честь брата решил оберегать лично.

Макар, конечно, рад был видеть рядом Серёжу, но в комплекте с Элеком они буквально сводили его с ума. Серёжа пребывал в каком-то перевозбуждённом состоянии, всё время трещал о чём-то — пытался пересказывать школьные новости, обсуждать дворовые сплетни, смотреть вместе с Гусем телевизор (для чего норовил забраться к больному товарищу на постель под предлогом того, что так лучше видно), порывался мерить ему температуру и щупать пульс, хотя к сотрясению это никакого отношения не имело, в общем, суетился и создавал суматоху. Громова такая ситуация бесила, и Макар не без злорадства наблюдал, как Элек, не зная толком что же предпринять, гоняет брата под разными предлогами на кухню, засаживает за уроки (ну, тут и у Гусева не получалось отмазаться), стаскивает его с макаровского дивана, «чтобы не мешал другу спокойно болеть», и любым способом старается держать Сыроежкина от него на расстоянии.

Только когда Элек уходил на тренировку, Серёжа заметно успокаивался, говорил, что чего-то он сегодня устал и просил разрешения прилечь рядом. Макар на это просто утягивал друга на диван, подминал под себя и так в тишине и покое спал до прихода родителей. Сыроежкин, что удивительно, тоже дремал — не иначе как и впрямь уставал.

За время болезни у Гусева была хорошая возможность как следует обдумать своё щекотливое положение. Элек, пусть и не был болтуном, а наоборот, слыл парнем честным и порядочным, всё же держал Макара, что называется, под колпаком. И это был огромный минус. Но имелся также и не менее жирный плюс — Серёжа, и Макар за последние дни в этом смог убедиться, испытывал к нему сильную симпатию. Такую, что её вполне можно было, разумеется, приложив определённые усилия, перевести совсем в другое русло. К сожалению, поступить так, как он сделал в своё время с Митей Савельевым, Гусев не мог. Стоит ему предпринять активные действия — это станет заметно въедливому и не по делу внимательному Громову, и не пройдёт и пары дней, как Серёжа во всех подробностях узнает и о приставаниях к любимому братику, и о непотребствах со спортивным врачом Интеграла. Но хуже всего то, что Эл пригрозил рассказать о гусевских домогательствах к Сереже их общему с Сыроегой отцу — во время последнего разговора он ясно дал это понять. Во что в таком случае превратиться жизнь Макара, и будет ли после этого в ней хоть какой-нибудь смысл, думать не хотелось, потому что тогда у Гусева в отношении Серёгиного братца появлялись совсем уж нехорошие мысли.

Исходя из непростых условий задачи, решение для себя Гусев видел только одно — Сыроежкин сам должен его захотеть. Макару же остаётся только ухаживать за своей «Дамой Сердца» как рыцарю из куртуазного романа, который сложит к ногам возлюбленной весь мир, но сам скорее умрёт, чем позволит себе её скомпрометировать.

Как надо ухаживать за девушками Макар не знал, и уж тем более не представлял, как надо ухаживать за парнем. Он вообще подозревал, что парни за парнями не ухаживают в принципе, а без лишних разговоров и танцев с бубнами переходят непосредственно к делу. Как, например, сделал это с ним Денис Евгеньевич, или как сам Гусев поступил по отношению к Мите.

Митю Савельева, кстати, Макар вспоминал часто. Всякий раз, когда встречался с Денисом, нет-нет, да и проскакивала у него мыслишка, что лучше бы на месте спортивного доктора был Митя — с ним хоть потрахаться можно было по-настоящему. Но уж что имеем, как говорится… Разбрасываться любовниками Макар себе позволить всяко не мог — как искать партнёров рядовому гомосексуалисту, а не какому-нибудь там певцу или танцору, он пока так толком и не понял.

Немало позабавил Гусева тот факт, что, оказывается, весь из себя такой умный и правильный Элек Громов тоже здорово оплошал на любовном фронте. Зойка никак не хотела видеть в нём кого-то большего, чем просто одноклассника или брата парня, по которому до сих пор вздыхала.

— Что, Хромов, не получается Кукушкину охмурить? — ехидно посмеиваясь над очередной неудачной попыткой Громова закадрить Зойку, похлопал его по плечу Гусев. — ПоХоворку знаешь? Не рой друХому яму — сам в неё попадёшь!

— Ты мне поможешь, — не допускающим возражений тоном сказал Эл. — Помнишь, я просил тебя придумать, как её завоевать?

— Твою мать, Эл! Я ж не умею за девками ухаживать, говорил же! — с раздражением ответил Макар, вспоминая о неприятном разговоре.

— А ещё ты говорил, что сделаешь всё, что я скажу, — парировал Элек. — Если пока не придумал, тебе срок до конца уроков. Со звонком сообщишь мне готовое решение. Удачи, Макар! — улыбнулся Громов и тут же был пойман в расставленные сети Чижа, который как обычно выцепил его с какой-то ерундой на большой перемене.

— Шоб тебя Рыжиков в жопу трахнул! Без вазелина! — крикнул ему вслед Гусев и пошёл ломать голову над решением этого непростого задания.

Подумать только, первый же день в школе после болезни, а чёртов «киборг» уже успел испортить ему настроение! И ведь не скажешь, что Громов сильно злоупотреблял своим договором с Макаром — Гусев сам сдуру чуть ли не в рабство ему продался. Но, что касается его чувств к Зойке, тут Элек всякие берега терял и из хорошего доброго мальчика превращался в циничного манипулятора.

— Ладно, — подошёл в конце дня к Элеку Макар. — Одну вещь я придумал.

— Я слушаю, — сразу же заинтересовался Громов. — Что надо сделать?

— Защитишь Зойку от хулиганов. Помнишь, со Светловой-то сработало! До сих пор, кстати, за тобой бы бегала, если б ты, дурак, ей хотя бы улыбался иногда.

— Да я ж тогда не в себе был, — сразу сник Элек. Макару его даже жалко стало. — Я драться не умею и не такой сильный… Да и где этих хулиганов взять?

— Ну… — обречённо вздохнул Гусев, — раз уж твоя Зойка никому нахер не сдалась, хулиганом буду я.

— Как это? — удивился Эл.

— Ну как-как… Подойду, по жопе её шлёпну и какую-нибудь гадость скажу. А ты типа за честь дамы вступишься. По морде мне дашь.

— Но я же…

— Тока не Ховори, что не умеешь! Чуть ум последний мне не вышиб…

— Ну так я же…

— Да знаю я, шо ты тоХда Холовой немного того, — не дал договорить ему Гусев. — Это хорошо, что у тебя на самом деле силы слабые, я б тебе иначе не предложил. Я подыХраю, не боись, — успокоил Элека Макар и даже приобнял за плечи. Всё-таки долго злиться на Громова не получалось — уж больно он на Сыроежкина похож. Особенно, когда тоже теряется и нервничает.

— Хорошо, я сделаю, как ты предлагаешь, — выдал после некоторых колебаний Элек.

— Ток я тя умаляю — аккуратно бей, не со всей дури! — на всякий случай решил перестраховаться Макар. — Ну, и надо шоб народу рядом мноХо было, для большего эффекта. Думаю, завтра перед алгеброй попробуем.

***

Зойка стояла рядом с доской в окружении подружек и увлечённо с ними болтала, а если точнее, хвасталась одноклассницам своими новыми колготками, которые ей кто-то там из родни привёз из Прибалтики. Чем таким были замечательны эти колготки Макар не знал и знать не хотел, но Кукушкина из демонстрации девкам своей обновки сделала целое шоу — кокетливо задирала подол школьного платья так, что чуть ли не трусы были видны. Девки ахали и охали от зависти — в верхней части колготок на манер шортиков имелся какой-то хитрый рисунок. Парни, как бы невзначай глядя на это дело, выворачивали себе шеи, стараясь получше рассмотреть Зойкины ноги и, если повезёт, то, что выше. Громов сидел за своей партой со странным выражением смеси похоти и страдания на лице. И только тот, ради кого, как подозревал Макар, всё это представление и затевалось, должного интереса к спектаклю не проявил, а наоборот, схватил Гусева за рукав и шепнул на ухо:

— Смотри, Гусь, Колбаса уже совсем стыд потеряла! При всех юбку задирает, прикинь?! И угораздило же Эла в эту шалаву втрескаться!

— Ща мы её немножЕчко проучим, — хмыкнул Макар и посмотрел на часы — до звонка оставалось ещё три минуты, и в класс вот-вот должен был войти Таратар. Дальше тянуть было нельзя.

— Хоп-стоп, Зоя! Зачем давала стоя? В чулочках, шо тебе я подарил, — подойдя к девушке, пропел слова известной дворовой песенки Гусев и смачно шлёпнул её по заду, ухватив за левую ягодицу.

Класс заржал, Макар обернулся на Громова — тот должен был уже нестись на всех парах, чтобы дать ему в морду, и… внезапно оказался сидящим на полу на пятой точке с расквашенной нижней губой. И чуть не оглох от противного ультразвука — это завывала Кукушкина, потрясая в воздухе кистью правой руки. Вот уж чего не предполагали затеявшие эту авантюру Гусев с Громовым, так это того, что милостей от природы Зойка ждать не станет, а отстаивать свою честь и достоинство возьмётся сама и сразу.

Не стерпев хамской по отношению к себе выходки, да ещё на глазах у Серёжи, да к тому же от своего давнего противника, Зоя просто дала обидчику со всей силы в челюсть. Макар, не ожидавший такой подставы от хрупкой девушки, потерял равновесие, споткнулся о половицу и, глупо вытаращив глаза, шлёпнулся на пол. Зойка, правда, тоже пострадала — драться она не умела, кулак сложила неправильно, ударила не под тем углом и по ходу выбила себе то ли пальцы, то ли запястье, то ли всё сразу. И вот тут уж к ней бросился напуганный Элек.

— Ребята, что здесь происходит? Что случилось? — вошедший в класс Семён Николаевич поверх очков непонимающе смотрел на своих учеников.

Картина его взору предстала жутковатая — рыдающая Кукушкина прижимала к груди правую руку, а саму Зою прижимал к себе Элек Громов, ненавязчиво подталкивая её к двери и в процессе уговаривая пойти в медкабинет. Их Таратар вынужден был сразу отпустить, тем более, что, как оказалось, пострадавшая в классе не одна. Над второй жертвой кудахтал Серёжа Сыроежкин, присев рядом на полу и вытирая носовым платком кровь с подбородка и шеи травмированного товарища.

Гусев, в принципе собиравшийся сегодня получить по физиономии, никак не думал, что это будет по-настоящему, да ещё и от Кукушкиной. И потому до сих пор пребывал в некотором замешательстве.

— Макар!.. — ужаснувшись окровавленному лицу своего любимчика, сказал Семён Николаевич. — Иди быстрее в медкабинет! Давай, я тебя провожу!

— Я его сам провожу! — возразил Сыроежкин и потянул друга за руку. — Пошли, Гусь! Ну, вставай!

— Да никуда я не пойду! — вырвал свою руку отошедший наконец от шока Гусев и встал с пола. — В порядке всё со мной.

— А если опять сотрясение? У тебя же недавно было, нельзя чтоб ещё одно! А если зуб выпадет? Или челюсть треснула? А может, надо швы на губу наложить? И промыть же всё надо, загноится же! Пойдём, ну! — тараторил Серёжа, пытаясь очередной раз ухватить друга за рукав формы.

— Да уХомонись ты, СыроеХа! — рявкнул на Серёжу Макар, сам схватил мельтешащего рядом паникёра в охапку и усадил на место за парту. — Ховорю же — всё со мной хорошо, — уже миролюбиво продолжил успокаивать друга Гусев. — Зойка ж хилая, её соплёй перешибёшь, сильно ударить не может. Я не ожидал просто, споткнулся, губу прикусил… Бывает.

— Так это тебя Зоя ударила? — удивился классный руководитель. — Но почему?

— Да по жопе я её шлёпнул! — нехотя ответил Гусев.

— Макар, не выражайся! Ну, сколько можно тебе говорить?.. — напустил на себя строгий вид Семён Николаевич, но своё возросшее удивление всё равно скрыть на смог. — И зачем ты стал шлёпать девочку? Да ещё по такому месту…

Гусев ничего вразумительного ответить учителю не смог, и на этом инцидент замяли. Через пятнадцать минут вернулись в класс Кукушкина с Громовым. Зойка с опухшей физиономией, красными глазами и перевязанной правой рукой. Элек с нечитаемым выражением лица прошёл к Зойкиной парте, шепнул что-то на ухо соседу Кукушкиной, и тот скоренько подхватил свои манатки и свалил на свободную парту. А Эл как ни в чём ни бывало занял его место рядом с девушкой. Зойка от такого самоуправства только рот раскрыла и глаза на Громова вылупила. Но ничего не сказала, что уже само по себе удивительно, тихо села на своё место и челюсть с пола подобрала.

«Надо же, произвёл впечатление! — восхитился про себя наблюдавший эту сцену Гусев. — Железный малый! Повезло Зойке…» Потом вспомнил, что вообще-то к Колбасе он тёплых чувств испытывать не должен, пошевелил языком у себя зуб — вроде не шатается, и принялся переписывать с доски условие задачи.

Зойка весь урок старательно пыхтела, пытаясь освоить письмо левой рукой, Эл бросал на неё сочувственные взгляды, а в конце урока сам собрал её вещи в портфель и нести его не дал.

Теперь Громов на всех уроках сидел исключительно с Кукушкиной и, пока рука у неё окончательно не восстановилась, всячески ей помогал и как мог облегчал жизнь. Даже провожать до дома повадился, и она не возражала.

Макар на этот их недороман смотрел с большой надеждой — чем глубже Элек увязнет в собственной личной жизни, тем меньше будет интересоваться его с Серёжей отношениями. Серёжа, правда, восторгов друга по поводу скромных успехов брата на любовном фронте не разделял.

— Смотри, ну куда это годится? Ходит за Колбасой, как собачка на привязи, а она только смотрит свысока и губки поджимает. Над ним же скоро все смеяться будут! — пожаловался как-то Сыроежкин Гусю.

— Та не бери в голову, — отмахнулся Макар. — Эл не глупее нас с тобой, знает что делает.

— Я не могу, — вскинулся Серёжа, — он мой брат, я переживаю за него. А эта… ему не пара!

— Я не пойму, ты чеХо, ревнуешь, что ли?! — начал злиться Гусев. Ведь как знать, может, Сыроега вслед за братом на Кукушкину внимание обратил? Риск-то есть…

— Да какая ревность?! Скажешь тоже!.. — возмутился Серёжа. — Просто не хочу, чтоб Эл посмешищем выглядел и с разбитым сердцем потом ходил. Знаешь, как это тяжело?

— Знаю, — коротко кивнул Макар, поймав на себе недоверчивый Серёжин взгляд. — Но Эл не тот человек, над которым безнаказанно посмеяться можно.

Серёжа опять другу не поверил, как оказалось, напрасно. На следующей неделе у всего класса появилась прекрасная возможность воочию убедиться, что Элек Громов — человек серьёзный, и шутки с ним плохи.

Попривыкшая уже к неустанному вниманию Элека к своей персоне, его заботе и предупредительности, Зоя не то чтобы перестала всё это ценить, ей просто было обидно, что все эти ништяки исходят от Серёжиного брата, а не от самого Сыроежкина. Именно этим Громов её и раздражал — тем, что не был Серёжей.

— А, мой верный паж пришёл. Повесь на место, — повелительно-снисходительным жестом указала Кукушкина на свою парту замершему с её портфелем в руке Элеку.

После истории Эл заболтался с Серёжей, и Зоя ушла на математику одна, без портфеля, естественно — тот уже по сложившейся традиции был у Громова. Когда Элек поднялся в кабинет, то первым делом стал искать глазами Зою, однако, та, окружённая толпой девчонок, заметила его первым. И сказала эту свою фразу про пажа.

Что-то, видать, в лице Эла изменилось — стоящие позади него Гусев с Сыроежкиным этого не видели, но сразу поняли по мгновенно воцарившейся в классе тишине: девчоночьи смешки резко стихли, другие ребята тоже замолчали и обернулись на Громова. Эл медленно опустил Зоин портфель на пол прямо там, где стоял, а сам, так же спокойно и не торопясь, прошёл на пустующую последнюю парту в конце класса. На Кукушкину даже не обернулся.

— Вот это да!.. Молоток, Эл, уважаю… — присвистнул, глядя на него Гусев.

— Хм, надолго ли его хватит? — скептически заметил Сыроежкин. — Как бы завтра сам к ней не приполз.

— Эл не приползёт, — уверенно сказал подошедший к ребятам Корольков.

— Это точно, — поддакнул другу тоже внимательно следящий за развернувшейся драмой Смирнов.

— Ты, Сыроега, своего брата лучше всех знать должен, а таких простых вещей не понимаешь, — легонько щёлкнул по носу Серёжу Макар. — Эл себя в обиду не даст. Никому.

— Да, я просто поверить боюсь, что он за ум взялся и эту дуру бросил, — поморщился Сыроежкин.

Гусев всё-таки надеялся, что не бросил — уж больно ему не хотелось, чтобы опять всё внимание Громова было сосредоточено на дорогом братце.

***

— Слышь, Эл, может, простишь уже Колбасу, а? — решил поговорить с приятелем Макар. — Ну, девки ж все дуры — сначала ляпнут, потом подумают. А Зойка перед подружками просто выпендриться хотела. Чего ты, а? Третий день уже её не замечаешь… А она на тебя смотрит.

Они как раз ехали на очередную тренировку, и Гусев решил, что это подходящий случай наставить товарища на путь истинный.

— Я на Зою и не обижался, — пожал плечами Элек. — И мне неважно, почему она так сделала. Понимаешь, Макар… — Громов задумался. — Хотя ты вряд ли поймёшь, между мужчинами таких отношений быть не может.

— Опять ты за своё, — недовольно скривился Гусев. — Не дурнее тебя буду.

— Я и не говорю, что ты дурнее. Дело в другом. Я люблю Зою, хочу чтобы она была моей, — Эл серьёзно посмотрел на Макара. — Но если я позволю ей унижать себя, да ещё и при людях, этого никогда не случится. Она меня просто не сможет полюбить. Поэтому я вынужден вести себя так. Разыгрывать холодность и равнодушие. У меня просто нет выбора…

— А если она не пойдет тебе навстречу, не извинится, что ты будешь делать? Мирись уж с ней сам — чего время тянуть? — стоял на своем Гусев.

— Не знаю… Мы на самом деле неплохо с ней общались, когда вдвоём были, — сказал Громов. — Мне кажется, она сделает первый шаг сама. Я подожду.

Гусев задумался. Что бы он сам сделал на месте Эла? Если б Серёжа публично его опустил. Ну, по шее бы ему дал, конечно. Слегка, просто чтоб берега не путал. Но на жопе ровно по-любому бы не сидел и не ждал, когда тот прощения просить придёт, ещё чего?! Сам бы за ним побегал. Но Громов-то Колбасу бить не будет, это ежу понятно. Зря, на самом деле — выпороть её не мешало бы. Но тут Эл прав — между парнями и девками большая разница имеется, и Макару её понять сложно. Да и вообще, представить, что Сыроега его унижает, да ещё при всех!.. «Бред какой-то, Серёга вообще никого гнобить не способен», — подумал Макар, но потом вспомнил, как чуть меньше года назад доставалось от него самому Серёже, в том числе и при одноклассниках. Сколько бедняга Сыроежкин тогда от него натерпелся!.. И вот на этом моменте Гусев вообще перестал что-либо понимать. Ведь, следуя логике Громова, он просто не мог полюбить Сыроежкина, потому что вначале Серёжа позволял себя унижать, ещё как! Просто не сразу понял, как сопротивляться надо, чтобы помогло. За такое Гусю, конечно, до сих пор стыдно, но факт есть факт: он безнаказанно чморил ни в чём не повинного парня, которого теперь любит так, что дышать порой больно от этих чувств делается. Почему же тогда у Эла с Зойкой должно быть всё по-другому? Ответа на этот вопрос Гусев так и не нашёл, сделал вывод, что с девками пиздец как сложно, и ему ещё очень повезло, что они ему неинтересны. Иначе бы бегал сейчас вокруг какой-нибудь крали и не знал как к ней подступиться.

***

Если бы только Элек Громов знал, что на уме у его пассии, он бы не мучился так, изображая полное к ней равнодушие, а играл бы свою роль с радостью и удовольствием. Потому что Кукушкина за эти дни так извелась, что буквально потеряла сон и аппетит. Даже схуднула на пару килограммов, хотя и так тощая была. Её просто до невозможности бесило, что Элек, который чуть ли не с самого первого момента своего появления в их школе прошлой весной смотрел на неё влюблёнными глазами, теперь в упор её не замечает.

Да, она сглупила, при всех назвав Громова пажом, да ещё в таком тоне. Перед девчонками захотелось покрасоваться, и вообще… иногда он её так раздражал этим своим сходством с Сыроежкиным, что придушить хотелось. Да вот только без Эла оказалось ещё хуже.

«К хорошему быстро привыкаешь», — вздохнула Зоя, с тоской глядя на пустующее место рядом с собой. Своего прежнего соседа она обратно не пустила — сказала, что ей одной больше нравится сидеть. Но на самом деле ей просто казалось, что займи он сейчас этот свободный стул, и Элек больше никогда к ней не вернётся.

За Кукушкиной до сих пор никто не ухаживал всерьёз. Разве только Витька Смирнов в начальной школе. И Корольков немного, тогда же. Ну, ещё Кирилл и Женя из параллельного. «Ах! Это что же, получается, я их сама отшивала, а они больше и не пытались! И меня теперь терпеть не могут… И Эл также будет!» — ужаснулась своей догадке, посетившей её на шестом уроке, Зоя. И даже ахнула вслух, за что получила замечание от биологички и вызов к доске.

Краснея и бледнея, Зоя под смешки класса кое-как рассказала об особенностях пищеварения плоских червей, не забывая при этом поглядывать на Громова, который сидел, уткнувшись в свой учебник, и, вернувшись с законной четвёркой на своё место, твёрдо решила извиниться перед Элом и вернуть поклонника себе обратно.

Кукушкина и сама не понимала, почему без Громова ей стало так скучно и одиноко, но чтобы как-то оправдать в своих глазах предстоящую унизительную процедуру выпрашивания у него прощения, нашла для этого весомую причину: «Если я по-настоящему подружусь с Элеком, то через него смогу подобраться ближе к его брату. А чтобы заполучить Сыроежкина, можно немного и потерпеть. В конце концов, ради высоких целей всегда приходится чем-то жертвовать», — сказала себе Зоя и после урока, собравшись с духом, пошла претворять свой план в жизнь.

— Элек, можно с тобой поговорить? — быстро покидав свои тетрадки в портфель, Кукушкина подошла к парте Громова, пока тот ещё не ушёл.

— О, смотрите-ка, наша королева пошла себе пажа возвращать! — послышалось на заднем фоне чьё-то хихиканье. Зойка обернулась и увидела одноклассниц, которые ради грядущего представления даже притормозили у дверей, чтобы задержаться в классе и поглазеть, как она будет унижаться перед Громовым.

— Да, Зоя, я тебя слушаю, говори, — безразличным тоном ответил Громов, параллельно складывая в сумку тетради и учебники.

— Эл, пойдём домой, всё равно она тебе ничего интересного не скажет, — с раздражением встрял в чужой разговор Сыроежкин и потянул брата к выходу за рукав. — Кукушкина, ты извиниться хочешь? Ну так извиняйся быстрее, и мы уходим!

— Не лезь, куда тебя не звали, СыроеХа! — осадил его Гусев, взял Серёжину сумку, сграбастал самого Сыроежкина и потащил из класса вон. — А вам особое приглашение надо? — обернулся на оставшихся в классе девчонок Макар и рявкнул: — А ну с вещами на выход, живо!

Девиц как ветром сдуло, бурчащего что-то там о женском коварстве и хитрости Сыроежкина увел сам Гусев, и Элек с Зоей остались в пустом классе одни.

— Я тебя слушаю, Зоя, — повторил, глядя прямо в глаза девушке, Громов.

— Эл… в общем… — Зоя от волнения теребила края своего фартука, кусала губы, переминалась с ноги на ногу и вообще чувствовала себя не в своей тарелке — извиняться перед одноклассником ей приходилось впервые в жизни. — Извини меня.

— За что? — спросил Элек, как будто не понимая о чём речь.

— Ну… — растерялась Кукушкина. К тому, что ей придется вслух повторять свои прегрешения она как-то готова не была. — Я невежливо сказала о тебе… перед всеми.

К счастью, мучить её изложением подробностей Элек не стал. Кивнул, сказал: «Хорошо, извиняю» и двинулся к выходу.

— Подожди! — крикнула Зоя и даже схватила Эла за рукав — такого поворота событий она никак не ожидала. — И это всё?!

— Зоя, твои извинения приняты, я на тебя не сержусь. Чего ещё ты от меня хочешь? — повёл бровью Громов, изобразив искреннее непонимание.

— Эл… — Кукушкина часто заморгала глазами и шмыгнула носом — обидно было до слёз.

Всё шло не по её плану: без дружбы с Элеком она точно с Серёжей сблизиться не сможет. Но по-настоящему больно делалось от осознания того, что благосклонность Эла, как и других мальчиков когда-то, она потеряла навсегда.

— Ничего… Прости… — Зоя опустила голову, отпустила рукав громовского пиджака и потянулась за своим портфелем.

Что ж, она проиграла, впредь умнее будет. Кукушкиной не было так уж легко смириться с поражением, но унижаться перед человеком, который даже не был Серёжей, она не собиралась.

— Зоя, — остановил девушку Эл, — если ты хочешь мне что-то сказать, просто скажи это.

Теперь в его голосе не было холодности и равнодушия, и Зое даже показалось, что на губах Громова мелькнуло некое подобие улыбки. Не думая долго, Зоя ухватилась за предоставленный ей шанс:

— Элек, давай опять сидеть вместе! — выпалила она и, затаив дыхание, стала ждать ответа.

Громов несколько секунд ничего не говорил, только смотрел на девушку. Потом улыбнулся тепло и даже, как показалось Зое, игриво, и сказал:

— С одним маленьким условием.

— Что? С каким? — от удивления вытаращила глаза Кукушкина.

Что мог потребовать от неё Громов, она даже и предположить не могла. На ум приходил единственный вариант — заставит называть себя по имени-отчеству в знак большого её к нему уважения и, вообще, будет строить как Гусь Сыроегу. Впрочем, последнее, похоже, уже началось, и не сейчас.

— Поцелуй меня, — сказал Громов.

— А… — в который раз за последние десять минут растерялась Кукушкина. — Х-хорошо, — она подошла ближе и чмокнула Элека в щёку.

— Нет, — засмеялся Эл, — меня так тётя Надя целует, когда я к отцу прихожу, — и уже серьёзно добавил: — По-настоящему поцелуй.

Зойка опешила. Первой её мыслью было, конечно, послать наглеца куда подальше. Не настолько он ей сдался в конце концов. Но потом… Потом она подумала, что многие девчонки в классе хвастались, что уже целовались с мальчиками… а она — нет. Кукушкина не без оснований считала себя самой красивой девочкой в классе, да вот только большого интереса у парней не вызывала, и очереди из ребят, жаждущих её поцелуя, как-то не наблюдалось. «Ситуацию надо исправлять, — подумала Зоя, — а Серёжин близнец не самый плохой вариант!» И она решилась. Подошла вплотную к Элеку, встала на цыпочки, положив руки ему на плечи, и неловко прижалась губами к его губам. Потом вспомнила как целуются актёры в кино, раскрыла рот пошире и стала пытаться повторить чужие движения, чтобы её поцелуй стал хоть немного похож на настоящий.

И уже через секунду все разумные мысли вылетели из Зоиной головы — остались только чистые эмоции и новые захватывающие ощущения. Громов так сильно прижимал её к себе, что даже вздохнуть было сложно. У Зойки кружилась голова и стали подкашиваются ноги, но всё происходящее ей безумно нравилось. Чужой язык во рту, тепло и запах чужого тела, руки, гораздо сильнее её собственных, обхвативших её талию и затылок — ничто из этого не было ей противно, всё, наоборот, воспринималось с радостью.

Наверное, Зоя бы просто упала, если бы Элек отпустил её, перестав целовать. Но он всё так же крепко обнимал девушку, притянув к себе за талию, и смотрел на неё совершенно пьяными глазами.

«Если он скажет, что я плохо целуюсь, я ему такое устрою!» — подумала Кукушкина, едва придя в себя после первого в своей жизни поцелуя. Расшифровать мысли Громова по его слегка пугающему выражению лица ей никак не удавалось. Но тут он улыбнулся и вполне дружелюбно произнёс:

— Я буду с тобой сидеть, Зоя. А теперь пойдём, я провожу тебя, — Элек повесил сумку себе на плечо, взял в одну руку Зойкин портфель, а в другую — её ладонь и пошёл к выходу.

***

— Сыроега, я замёрз, ты замёрз, ну вот какого хрена мы торчим тут уже двадцать минут? Твой брательник и без нас с Колбасой прекрасно разберётся — ворчал Макар, подпрыгивая на месте, и параллельно пытался растереть и согреть своим дыханием Серёжины руки, которые тот умудрился заморозить даже в перчатках.

— Чтобы Эла увидеть! — сказал Серёжа, дрожа и не попадая зубом на зуб, и очередной раз принялся объяснять непонятливому другу очевидные вещи. — Хочу убедиться, что он опять перед Кукушкиной на цырлах не ходит. Переживаю я за него! Да, блин, чё ж он так долго-то?

— Всё, пошли, из дома позвонишь и спросишь, — терпение у Макара лопнуло, и он решительно потянул Сыроежкина за руку. — Нечего на таком морозе в шпионов играть, заболеешь ещё!

— Вот, вот, смотри! Это они! — вдруг оживился Серёжа, и вытянул указательный палец в сторону школьного крыльца. — Чёрт! Так и знал! Прогнулся перед этой стервой и ещё портфель за ней тащит!

Макар обернулся вслед за Серёжей и увидел сладкую парочку, неторопливо покидающую пределы школьного двора. Эл действительно нёс Зоин портфель, а сама Кукушкина шла с Громовым под ручку и периодически поглядывала на него снизу вверх. Громов улыбался ей и что-то говорил, на что Зоя кивала и тоже улыбалась.

— Совсем уже ничего от своей любви не соображает, стелется перед ней, а она небось только смеётся над ним за глаза. Тьфу! Смотреть противно!.. — бурчал под нос Сыроежкин, пытаясь незаметно следовать за братом, пока Макар силой не прекратил это баловство и, крепко держа товарища за руку, не повернул к дому.

— Прекрати, Сыроега, к Элу с Зоей цепляться, пусть сами разбираются, — уже сидя у себя на кухне и отпаивая горе-шпиона горячим чаем, стал отчитывать друга Макар.

— С чего это Кукушка для тебя уже «Зоя» стала?! — тут же вскинулся Сыроежкин. — Сначала за жопу её мацаешь, теперь Зоей называешь! Сам на неё запал что ли?

— Совсем дурак? — искренне удивился Гусев. — Нужны мне ваши девки! Что Светлова, что Кукушкина…

— Да, а кто тебе нужен? — с нескрываемым любопытством спросил Серёжа.

— Не переводи разговор, — проигнорировал вопрос Макар. — Я тебе просто сказать хочу — не надо за Эла бояться и думать, что Зойка им крутить будет. Не сможет, даже если захочет.

— Почему это? — не поверил Сыроежкин.

— Да потому что твой… братик, — Гусев тяжело вздохнул, — сам прекрасно умеет людьми крутить.

— Ты так говоришь, будто это он тобой крутит. А Эл не такой, он хороший, — сказал Серёжа, а потом внезапно хрюкнул прямо в чашку и заржал: — А, я понял, Гусь, ты до сих пор забыть не можешь… как он тебя в воздухе… того!

Макар на это ничего возражать не стал, только состроил злобную физиономию, чтоб Серёга за языком следил. Сыроежкин принялся перед Гусем извиняться и говорить, что это он любя, и вообще, ну, смешно же было… Чего он так? А Макар подумал, что тогда действительно было смешно, а вот сейчас совсем нет. Потому что крутит им Громов именно сейчас, и это пиздец как невесело.

Сыроежкин продолжал и дальше с энтузиазмом рассуждать, какой у него замечательный во всех отношениях брат, да как самому Серёже повезло, что они встретились, ещё пару раз помянул недобрым словом ябеду и зазнайку Кукушкину, а Макар просто смотрел на него и думал, что единственное, что он сейчас действительно хочет — это подойти ближе, смять этого болтуна в охапку и целовать… Долго целовать, гладить его по спине и затылку, зарываться пальцами в отросшие спутанные волосы, прижиматься к нему всем телом… Но главное всё-таки — целовать. И не только затем, чтобы Сыроега уже наконец замолчал. Макар помнил, каковы на вкус эти губы, помнил, что чувствовал, когда на какие-то доли секунды прижался к ним тогда на льду… Почему он не может сделать это снова? Серёже будет неприятно? Он расскажет всё Элу, с которым делится вообще всем? Пожалуется на то, что лучший друг оказался извращенцем? А если нет? Если ему понравится, если он ответит на поцелуй?.. Что тогда? Макар как заворожённый смотрел на Серёжины губы и думал о том, как же сильно он хочет их поцеловать. Прямо сейчас.

— Гусь, ты спишь с открытыми глазами! — возмутился Сыроежкин, теребя Макара за плечо. — Третий раз спрашиваю, что делать будем?

— С чем? — встрепенулся Макар. Он и впрямь так ушёл в свои грёзы, что даже не заметил, как друг обращается к нему с вопросом.

— Не с чем, а когда! Проснись, Гусь! На зимних каникулах, говорю, чем заниматься будем? Две недели осталось всё-таки.

— Ну… у меня тренировки. Как обычно… А так, не знаю. Я дурака валяю обычно, — попытался поймать нить разговора Макар.

— Ну и здорово! — обрадовался Серёжа. — Значит, будем вместе дурака валять! Эл сказал, что Маша отгулы берёт, можно будет несколько дней у профессора на даче пожить. Ну, конечно, когда тренировок не будет. У них знаешь какая дача? Нормальный дом, не то что эти наши садоводства. Как тебе, а? А остальное время у тебя тусить можно — твоих-то днём никогда нет.

— Конечно, вместе будем, — энергично закивал Гусев. Целые каникулы практически не расставаться с Серёгой — что может быть лучше?

— Ура! — воодушевленный этой замечательной перспективой Сыроежкин вскочил со своего места, бросился к товарищу, крепко обнял его сзади за шею и, практически повиснув на малость ошалевшем от такого напора Гусе, уверенно сказал: — Ты самый классный чувак, Гусик! Мы с тобой всегда вместе будем!

Гусев опустил веки, откинул голову другу на плечо, накрыл своими ладонями Серёжины руки и глубоко втянул носом воздух. От слегка дурманящего запаха любимого человека начинала немного кружиться голова, тяжесть и тепло прижавшегося к нему тела заставляли сердце биться чаще и желать большего. Макар едва заметно потёрся своей щекой о Серёжину щёку, с трудом удержавшись оттого чтобы не развернуться и не поцеловать по-настоящему, и подумал, что как бы не сложились их с Сыроегой отношения в дальнейшем, сейчас каждая секунда, проведенная с ним рядом, это самое настоящее счастье, и он ни за что его не упустит.

***

Сыроежкин часто зависал у своего соседа. Фактически всегда, когда у Макара не было тренировки Серёжа торчал у Гусевых, благо родители друга приходили с работы поздно, а Эл был вовсю занят своей подругой и на Серёжино время не покушался. Ничем особенно интересным Сергей с Макаром не занимались — трепались о всякой ерунде, смотрели телевизор, если там было что смотреть, ели, уроки делали, периодически выходили поболтаться по улице, иногда с Витьком и Вовкой. Очень редко к ним присоединялась Майя. Свою подружку Сыроежкин предпочитал держать от Гуся подальше, чисто на всякий пожарный — вдруг тот всё же к ней неровно дышит? Да и вообще, терять время, которое они могли бы провести с Макаром вдвоём, не хотелось, и Сергей предпочитал встречаться с девушкой тогда, когда Макар занят. Ещё реже в их тусовку вливались Элек с Зоей. Потому что в таком случае их совместные гулянки превращались в бесконечные вялотекущие препирательства и разборки — Кукушкина каким-то непостижимым образом умудрялась повздорить с каждым из их компании, включая самого Сыроежкина, а Эл, что бы ни случилось, неизменно занимал в конфликтах Зоину сторону. Что эти конфликты естественно усугубляло.

В один из вечеров последней недели декабря Серёжа как обычно валялся у Гуся на диване, по привычке задрав ноги на подлокотник, ел бутер, лениво листал журнал «Юность», который выписывала для сына Валентина Ивановна, дабы хоть так приобщить Макара к культуре, и левым глазом поглядывал на друга. Гусев готовил на завтра себе одежду, гладил рубашку, заодно собирал спортивную сумку и параллельно ещё бегал на кухню ставить чайник и резать вечно голодному Сыроеге новую порцию бутербродов с колбасой. И тут раздался телефонный звонок.

— Макар, а чего это у вас телефон так странно звонит? Длинно как-то… — удивился Сыроежкин, даже бутерброд свой жевать перестал.

— Да? — не сразу сообразил Гусев, очевидно пребывая в каких-то своих мыслях. — Чёрт, это ж межгород! Бабка просто так не звонит, значит, чего-то случилось, бля-а!..

Макар выдернул утюг из розетки и бросился в комнату родителей к телефону. Не то чтоб Серёже были так уж интересны проблемы гусевской родни, но подслушать о чём и как разговаривает по телефону лучший друг, было любопытно. И Сергей осторожно встал с дивана и, стараясь не шуметь, на цыпочках прокрался под дверь спальни Гусевых-старших.

Дверь оказалась прикрыта неплотно, телефон стоял при входе в комнату, да и тихо говорить Макар не умел в принципе. Так что Серёжа отлично слышал весь разговор, во всяком случае ту его часть, которая происходила на этом конце телефонного провода. Правда, понял из услышанного мало.

— Д-да, буду разговаривать, — Макар дал телефонистке своё согласие на соединение с иногородним абонентом, и Серёже показалось, что голос у друга при этом какой-то удивлённый.

— … — очевидно, собеседник на той стороне поздоровался с Макаром, и Серёжа понял, Гусев этого звонка точно не ждал.

— Да, я тоже рад тебя слышать. Только… откуда у тебя мой номер?

— …

— Понятно…

— …

— Ну, нормально всё у меня. Учусь, в хоккей играю. А ты как?

— …

— А… Ну, хорошо.

— …

— Хочешь приехать? Ну… Москва зимой красивая. Снегу много навалило. А чего так, по братьям соскучился?

— …

— Мить… Ты чего это?.. — голос Макара выражал крайнюю степень непонимания, если не сказать, недоверия к словам собеседника. Серёжа стал прислушиваться к разговору ещё внимательнее.

— …

— Слушай, я не знаю, я вообще, не уверен, что смоХу пересечься с тобой на каникулах. Я буду занят — у меня тренировки, друХие дела… — Серёжа стоял под дверью, боясь шелохнуться, и практически не дышал. Макар заметно нервничал, и это не укрылось от Сыроежкина.

— …

— Ну, летом увидимся. Может быть.

— …

— Митька, перестань! Жил же ты до этого как-то?! Четыре месяца нормально всё было, а теперь чего? Вожжа под хвост попала?..

— …

— Я сказал же, что не смогу!

— …

— Все десять дней, да.

— …

— Почему не нравилось? Всё нравилось…

— …

— Та шо ты такое Ховоришь?! Не выдумывай! Напридумывал себе чёрти чё, теперь маешься. Не дури, Митька.

— …

— Нет! Не люблю. И раньше тоже. Кончай хернёй страдать.

— …

— Слушай, ты успокойся. Не накручивай себя, всё ведь хорошо, — голос Гусева стал мягче, и Сыроежкину даже почудились в нём ласковые нотки, неприятно царапнувшие Серёжин слух. — Просто я первый, кто тебе такой попался, ну, ты и решил, что… а не надо было. ПоХоди, найдёшь ещё, друХие будут.

— …

— Да, есть. Это совершенно другой человек.

— …

— Да. И очень сильно.

— …

— Блин, Мить, я не знаю. Я же живу как-то.

— …

— Ничего у нас нет, и вообще, не знаю, будет ли. Но это ничего не меняет, Митя. Для нас с тобой.

— …

— Мить, я тебе уже всё сказал, честно, — Макар тяжело вздохнул и, сделав небольшую паузу, добавил: — Найди кого-нибудь…

— …

— Алё! Алё! Митя!.. — Макар вдруг сорвался на крик и, как догадался Серёжа, стал лихорадочно долбить по рычагам телефонногоаппарата, надеясь возобновить соединение. — Блять, трубку бросил… — еле слышно выругался Гусев, а Сыроежкин, пользуясь временным замешательством друга, метнулся обратно в комнату.

Когда Макар вернулся, Серёжа уже лежал на диване всё в той же позе с журналом в руках. Макар бросил на него короткий взгляд и подошёл к своей недоглаженой рубашке. Утюг давно остыл, и он воткнул шнур обратно в розетку, правда попасть в неё вилкой смог только с третьей попытки.

— Кто звонил-то? Бабка? — старательно изобразив полную неосведомлённость, спросил Сыроежкин.

— Не… Знакомый один… Летом познакомились… — Макар отвечал заторможено, еле ворочая языком. Серёжу это немного насторожило.

— А чего он хотел? — спросил Сыроежкин, хотя ответ уже приблизительно знал.

— Ховорил, в Москву собирается… на каникулы.

— Ну и?

— Спросил, не могу ли я с ним пересечься… — Макар перестал гладить, отложил утюг в сторону, а сам уставился куда-то в пустоту.

— А ты?

— Ну… мы же с тобой будем, — он посмотрел на Сергея, слегка пожал плечами и чуть склонил голову на бок. — Да и тренировки у меня… не получится, в общем…

Серёже, с одной стороны, было очень приятно слышать, что друг, ради того, чтобы провести больше времени с ним, пожертвовал встречей с каким-то своим приятелем. Но с другой — его не покидало странное чувство, что Гусь будто бы оправдывается, но не перед ним, а перед этим неизвестным парнем или даже перед самим собой. И это было неприятно.

Макар Серёже не соврал, но рассказал о своём разговоре с летним знакомым явно не всё, Серёжа это отчётливо понял. Как и то, что скрытой от него осталась какая-то очень важная информация, касающаяся жизни лучшего друга. Только вот выяснять подробности Сыроежкин боялся — Макар выглядел таким… таким потерянным, даже, можно сказать, больным. Стоял, переводя взгляд с Сергея на гладильную доску и обратно, пару раз с усилием сглотнул, словно в мучаясь от боли в горле, провёл дрожащей рукой по волосам, открыл рот, собираясь что-то сказать, но в итоге промолчал.

— Макар… — тихо позвал Серёжа. — Иди сюда… — и похлопал по дивану рядом с собой.

Макар тут же подсел к нему, приобнял за талию и уткнулся лбом в плечо.

— Мы же ведь вместе будем? — также тихо спросил он Серёжу.

— Конечно, как же иначе?.. — прошептал Сергей, почти коснувшись губами рыжей макушки. Обнял покрепче друга и подумал, что всё ведь хорошо — и между ними, и вообще… но почему же тогда вдруг так неспокойно стало на душе?

========== 14. Когда кончается детство ==========

Когда человек счастлив, время летит быстро — Макар и не заметил толком, как промелькнула половина каникул. Хотя начиналось всё не так чтобы здорово — Новый год он встретил один, то есть дома с родителями. Потому что Громовы на праздник объединились с Сыроежкиными и отмечать решили у профессора — у него квартира большая. В этот узкий семейный круг Гусев, понятное дело, не входил и куковал дома в компании телевизора и предков. Зато уже днём первого января к нему явился Серёжа с каким-то свёртком в руках. «Держи, Гусь, с Новым годом тебя!» — сказал он и бросился обнимать товарища. Уж тут его Макар под шумок и потискал всласть, и расцеловал в обе щёки, ещё и в нос чмокнул. Серёга только хихикал довольно. А потом заставил Гусева подарок примерять — оказывается, Сыроежкин своему отцу ещё осенью заказал купить в Финляндии что-нибудь специально для лучшего друга. Рубашка с каким-то невообразимым жёлто-оранжевым принтом была Макару чуть велика, но шла при этом просто поразительно. Гусь только и смог, что подивиться странной фантазии финских дизайнеров из компании с длинным названием на букву «М», да ещё раз поблагодарить Сыроегу, опять облапав его за все места. Правда, когда дошла очередь до Макара вручать Серёге свой презент, он малость струхнул — на фоне дорогой вещи, которую в Москве в принципе не достать было, его маленький сувенир-самоделка выглядел, как казалось Гусеву, жалко. Однако, Сыроежкин, что называется, чуть ли не кипятком писал от счастья, получив в своё распоряжение маленький кожаный футляр для ключей, на котором красовался переведенный при помощи техники выжигания по коже рисунок. Целую неделю мучился Макар, тренируясь и набивая руку в новом для себя деле — кожа не деревяшка, выжигание по ней имеет свои особенности. А уж сколько трудов стоило ему скопировать из Серёжиного письма сыроежку с гусем под мышкой, придать рисунку объём и, рискуя испортить неосторожным движением всю работу, выжечь это! К счастью, опасения были напрасны — подарок Сыроежкину понравился.

А дальше, как они с Серёгой и планировали, была почти целая неделя дуракаваляния, ничего-не-деланья и всяких праздных зимних развлечений. С перерывами на тренировки, разумеется. Даже Эл не сильно докучал Макару (Серёга-то всегда рад брату был) — у него большое дело на каникулы было запланировано: научить Зойку кататься на коньках. Чему он и посвящал почти всё свободное время.

Так Макар наслаждался каникулами и общением с Серёжей, и лишь изредка мелькавшие мысли о Митьке, тоже должно быть отдыхающим где-то тут в окрестностях Москвы, немного омрачали Гусеву существование — всё же последний (и единственный) их телефонный разговор был тяжёлым и закончился плохо. Впрочем, Макар искренне надеялся, что друг, возможно, уже бывший, зла на него не держит, ведь сам он Савельеву желает только хорошего.

Другой, не очень приятной вещью, на которую Гусев старательно пытался не обращать внимания, являлось то, что дружба с Серёжей, какой бы близкой и замечательной она ни была, только дружбой и оставалась. Со всеми их тисканьями, нежными прикосновениями и прочими проявлениями физического контакта (когда Громов не видит, конечно), между Макаром и Серёжей словно пролегла какая-то незримая граница, которую Гусев не знал как, а Сыроежкин, возможно, и не считал нужным переходить. Своими страданиями по этому поводу (а они были, и какие!) Макар сознательно пренебрегал, предпочитая сосредотачиваться на хорошем, и действительно был счастлив. Ну, или думал, что счастлив. Пока не настала пора ехать на дачу профессора Громова.

***

Электрон Викторович Громов даром

что был юн годами, умственным своим развитием уже давно перерос сверстников. Возможно, причиной этому были драматические события, имевшие место при его рождении и оставившие отпечаток на всей личности Элека, а может, просто такова была его натура сама по себе. Но одно можно было сказать о нём точно — Элек был свято убеждён в том, что человека делает человеком не принадлежность к биологическому виду, а его готовность трудиться на благо общества в целом и отдельных его членов в частности. К этому высокому идеалу он стремился изо всех своих сил. Однако, будучи человеком рациональным и трезво мыслящим, понимал, что сил этих у него немного, и помогать всем он не может, да и не знает как и в чём. Даже в том, правильно ли он поступает в отношении близких ему людей, далеко не всегда был уверен. Поэтому свою любовь и заботу Эл сосредотачивал прежде всего на тех, кто ему был по-настоящему дорог. Или должен быть дорог в силу принятых в обществе моральных норм.

Элек с трудом, но смог принять в свой так называемый «ближний круг» Машу — фактическую супругу обожаемого папочки, своего биологического отца Павла Антоновича Сыроежкина и его жену, по совместительству родную свою тётку по матери — Надежду Дмитриевну. Ещё в зону его повышенного внимания попала Зоя Кукушкина, и она, наверное, была единственной, кто вовсе не желал там оказаться. Однако ж, что поделать, Элек не на шутку влюбился, и значит, хочет того Зоя или нет, но с той минуты как произошло это знаменательное событие, её жизнь стала тесно связана с жизнью Эла. Фактически она уже его девушка, просто пока ещё этого не понимает.

Но всё же главное место в сердце Эла, сразу после профессора, занимал Сергей. Брата Громов просто обожал и всякий раз, глядя на Сыроежкина, благодарил судьбу за своё временное помешательство, только благодаря которому на его долю выпал шанс, один из миллионов, встретиться с Серёжей в огромной Москве.

И потому для Элека совершенно естественным было, ради счастья и благополучия любимого братика, расшибиться, если надо, в лепёшку. Он прекрасно понимал, как много значит для Серёжи дружба с Макаром, и в принципе её одобрял: как человек, Гусев ему очень нравился, дружить с Макаром Эл и сам был не против. Однако, закрывать глаза на некоторые пристрастия Гусева, Громов тоже не мог. И что делать с тем фактом, что лучший друг брата — влюблённый в него гомосексуалист, не знал. Ясно было только одно — Серёжа ни в коем случае не должен пострадать от дурных наклонностей товарища. Мысль о том, что Гусев может однажды соблазнить его брата и втянуть в противоестественную связь, внушала Элеку настоящий ужас. Допустить этого было никак нельзя.

Почему сам Эл так остро воспринимал эту тему, он точно не знал. Профессор Громов был достаточно терпим к людям, среди его приятелей, даже близких, были и так называемые «голубые», и никакой проблемы в этом Виктор Иванович не видел. Но вот Элек отчего-то очень хорошо представлял себе, чем на самом деле является половой контакт между мужчинами. Не пойми откуда взявшееся богатое воображение рисовало ему такие красочные картины, что порой он чуть ли не сам испытывал на себе те физические ощущения и эмоции, которые должны были соответствовать данному процессу. Всё это вызывало у Элека смешанные, но большей частью всё же неприятные, тяжёлые и болезненные чувства. Естественно, что дорогого братика от всего этого непотребства Элу хотелось оградить, чем он по мере возможностей и занимался.

Умом, конечно, Элек понимал, что находиться с Серёжей всегда, когда с ним рядом Макар, невозможно. У них с Гусевым останется достаточно времени, чтобы провести его наедине. Но пока брат ни о чём таком странном, что мог позволить себе по отношению к нему лучший друг, не говорил. А учитывая, что Серёжа рассказывает Элу практически всё, можно было сделать вывод, что Гусев своё слово держит и рамок приличий не переходит.

Однако, на то, что начало происходить у них на даче, Элек спокойно смотреть не мог. Вся из компания в сопровождении Маши приехала сюда на четыре дня, как раз перед началом учёбы. Ребята расположились в одной, самой большой, тёплой и благоустроенной комнате на втором этаже дома, Маша — в их с профессором спальне внизу. Таким образом, все втроём, Эл, Серёжа и Макар, круглосуточно находились вместе. Днём выходили на воздух, благо за городом для лыж, санок и прочей развлекательной ерунды все условия, а в остальное время грелись в доме.

Первый день Макар держался, Эл это отлично видел. Даже отметил себе, что, наверное, так и проходит их с Серёжей общение в обычном режиме, когда они встречаются только на несколько часов. Но на вторые, и уж тем более на третьи сутки Гусев, не иначе как от постоянного присутствия рядом объекта своей страсти, стал явно позволять себе лишнее и вообще плохо контролировать свои желания. Он буквально раздевал Серёжу глазами, пялился на его задницу, даже не сильно это скрывая, всё время трогал его, обнимал, гладил, ерошил волосы, порывался зачем-то делать ему массаж, помогать переодеваться и всё в таком роде. Серёжа, понятное дело, никакого подвоха в таких действиях не видел и все эти знаки «дружеского» внимания принимал с удовольствием, а иногда и сам лез под прикосновения и тискал товарища (без всякой задней мысли — в этом Громов был абсолютно уверен).

Пару раз Элек даже был вынужден одёргивать Макара, делать ему замечания, когда Серёжа не видит. Макар злился, Эл расстраивался — конфликтовать с другом ему было крайне неприятно. Но когда седьмого утром Маша объявила, что сегодня по плану у них банный день и скоро надо бы уже идти топить баню, Элек плюнул на все условности. Пока Серёжа инспектировал наличие и состояние веников, он отвёл Гусева в сторонку и сказал:

— Ты с нами не пойдёшь.

— То есть как это? — усмехнулся Макар. — Ты отказываешь мне в соблюдении элементарных мер личной гигиены? Вот так вот просто берешь и не пускает меня в баню? — Макар прекрасно видел, что Элек взвинчен и находится на пределе, и, пользуясь случаем, просто издевался над Громовым. За всё хорошее, так сказать.

— Ты отлично понимаешь, о чём я говорю, Макар, — упорствовал Эл. — Ты не пойдёшь со мной и с Серёжей. Можешь идти после нас или перед нами.

— Что за дискриминация, Эл? Брезгуете моим обществом? — съязвил Гусев. — Серёжа, как мне показалось, очень даже не против попариться со мной, — добавил он, многозначительно поведя бровями.

— Я сказал: нет! — угрожающе прошипел Громов. — Ты забываешь наш уговор, Макар!

Гусев знал, что выполнит все требования Громова, какими бы абсурдными они ни были, и оттого ещё больше хотел хоть как-нибудь отыграться на Серёжином брате.

— Та не кипятись, Эл, — улыбнулся Макар. — Ты шо, правда, думаешь, шо я СерёХу изнасилую? Прямо там, в бане, при тебе? — Эл на это только зубами скрипнул — судя по всему, именно так он и думал. — Не боись, я твоего братика не обижу. Ну полюбуюсь на него голенького, спинку потру, веничком оприходую, — Макар довольно поглядел на Элека, которого просто уже трясло от негодования, и продолжил, понизив голос: — А моХу и приласкать, — он демонстративно облизал губы. — Знаешь, у меня это неплохо получается…

— Макар!.. — задыхаясь от гнева, перебил его Громов.

— А может, ты просто ревнуешь, а, Электроша? — Гусев почти вплотную приблизился к Элеку. — Так я и тебе могу… хорошо сделать…

Последняя фраза была явно лишней — Элек дёрнулся, задышал учащённо, посмотрел на Гусева с опаской, и Макар было сам уже испугался — не спровоцировал ли он своими издёвками рецидив громовского заболевания. Спас ситуацию вернувшийся с охапкой веников Сергей.

— Эй, вы чего тут? Стоите, смотрите друг на друга как два петуха — того и гляди подерётесь! — удивился Серёжа. — Чего не поделили-то?

— Да вот, обсуждаем, кто за кем в баню пойдёт, — с трудом натянув улыбку, сказал Эл, и у Макара отлегло от сердца.

— А чего тут думать? — не понял Сыроежкин. — Сначала Маша, потом мы…

— Сначала Маша, потом Макар, а потом мы, — поправил его брат.

— А-а! — протянул Серёжа, хитро улыбаясь. — Я понял — Гусик нас стесняется! Он же даже после тренировки никогда со всеми в душ не ходит, типа ему душевая не нравится, отстой, говорит! — Сыроежкин захихикал, а Макар хотел сначала возразить, что это совсем не так, и ничего он не стесняется, но потом передумал — не объяснять же Серёже истинную причину его отделения от товарищей. Пусть лучше думает, что стесняется.

Эл вслед за братом смеяться не стал, а напротив, посмотрел на Макара с неким подобием уважения. При Громове-то Гусев очень даже посещал душевую, хотя и старался быстрее смыться оттуда. Причины этого Элеку тоже были известны, но вот факт того, что при Серёже Макар перестраховывался и вместе с ним, пусть и в толпе народа, без трусов стоять не рвался, видимо несколько реабилитировал друга в его глазах.

— А давай Гуся с собой в баню затащим, а? — вдруг предложил Серёжа, сам радуясь своей идее. — Мы же вдвоём с ним справимся, верно?! И намоем, и веником его!.. Заодно посмотрим, чего он там стесняется! Может, это нам на его фоне стесняться надо?! — веселился Сыроежкин, с горящими от возбуждения глазами расписывая брату перспективы совместной помывки с Макаром. Сам Гусев, малость офигев, слушал этот бред и думал, что в принципе Серёгина инициатива ему очень даже нравится.

— Нет, Серёжа, это не смешно. Если человеку что-то некомфортно делать при посторонних, надо уважать его право на уединение, — сказал Громов и строго посмотрел на брата. Серёжа сразу осёкся, а Гусь опять офигел, на этот раз уже от Громова — это ж надо так всё вывернуть!

Эпизод с баней не был последней каплей в чаше терпения Макара. То, что её в итоге переполнило, случилось на следующий день утром.

— Ребята, у нас небольшие неприятности, — разбудила их с утра пораньше Маша. — Мне будет нужна твоя помощь, Элек.

Оказалось, что сломался холодильник. Причём, не сейчас, а как минимум два дня назад, просто Маша этого вовремя не заметила. В итоге, все готовые блюда испортились, сырые продукты — тоже, а запас макарон с тушёнкой на четверых человек на почти два дня был явно недостаточен. Соответственно, Машей было принято стратегически верное решение отправиться на ближайший к ним городской рынок за провизией. Ехать решено было в Загорск — он всего в часе езды, а в качестве тягловой силы — взять с собой Элека.

— Возьми Серёжу, — ни с того, ни с сего заявил Элек, чем поставил бедную Машу в тупик. Уж чего-чего, а в помощи родным до этого момента он никогда не отказывал.

— Меня?.. — изумился не ожидавший ничего подобного Сыроежкин. — Ну ладно… хорошо.

— Почему, Элек? — не меньше Сергея удивилась Маша.

— Или мы можем с ним поехать вместе, — вместо ответа предложил другой вариант Эл.

— Нет, — замотала головой Маша. — Нехорошо оставлять здесь Макара одного. Он в гостях, к тому же, случись что — соседей сейчас нет, шоссе далеко, дороги он не знает.

— Я моХу с вами поехать, — вздохнул Макар. Помочь женщине он был не против, но причина, по которой Эл отказался ехать с мачехой, была ему ясна и очень неприятна.

— Нет-нет, ни в коем случае, Макар. Спасибо тебе, но что мы будем за хозяева, если станем эксплуатировать человека, который приехал отдыхать, в то время, как прекрасно можем справиться сами! Так почему ты не хочешь ехать, Элек? Ты плохо себя чувствуешь? — опять обратилась к пасынку Маша.

— Серёжа, пожалуйста, съезди вместо меня, — попросил брата Эл, очередной раз проигнорировав адресованный ему Машей вопрос.

Сыроежкину ничего не осталось, как согласиться, а категорический отказ Элека от поездки на машине за продуктами все расценили как попытку скрыть какую-то внезапную хворь. Все, кроме Гусева.

— Добился-таки своего! — с плохо скрываемым раздражением в голосе сказал Макар, едва жёлтый Машин Москвич отъехал от профессорской дачи на пару десятков метров. — Вот же неймётся тебе, Эл. Из кожи вон готов вылезти, только бы нас с Серёгой наедине не оставлять!..

— Ты сам в этом виноват, Макар, — парировал Элек. — Тебя опасно оставлять рядом с Серёжей, ты себя не контролируешь.

— Да, Эл, ты прав, — обманчиво спокойным тоном сказал Макар. — Я действительно плохо себя контролирую. Да что там! — Гусев всё-таки не сдержался и повысил голос. — Я с ума схожу по твоему брату, и ты это прекрасно знаешь! Ты не даёшь мне быть с ним так, как я этого хочу!

— Серёже это не нужно, Макар, у него есть девушка! Не будь эгоистом! — вспылил в ответ Громов.

— Да? Ты уверен, что не нужно? — опять понизил голос Макар и пристально посмотрел Элеку в глаза. — А знаешь, как он прижимается ко мне, когда я его обнимаю? Как меняется его дыхание, краснеют щёки, стоит мне только погладить его по спине и якобы случайно провести рукой по его заду? Как он прикрывает от удовольствия глаза, всякий раз когда я ерошу его волосы? Как у него покрывается мурашками кожа и расширяются зрачки, если я шепчу ему что-то на ухо?

Макар, всё так же, не отрывая взгляда, подошёл почти вплотную к замершему от таких откровений Элеку, осторожно положил руку ему на плечо и почти шёпотом, вкрадчиво сказал:

— Ты заставляешь страдать меня, Эл. У меня есть желания, которые твой брат, вполне возможно, готов разделить. Но ты не даёшь этому случиться.

— Это неправильно, — так же тихо сказал Элек. — Серёжа не такой…

— А я такой, Эл… И мне плохо. Из-за тебя…

Гусев осознавал, что ходит по тонкому льду — одно неверное движение, не так сказанная фраза, и Громов опять может перестать нормально соображать — съедет с катушек, и пиши: пропало. Но так хотелось наказать его за то, что лезет в чужую жизнь, что присвоил себе право решать за других что для них хорошо, а что плохо, что Элек банально шантажирует его, угрожая разоблачением… И Макар решил идти до конца.

— Что ты… от меня… хочешь, Макар?.. — с трудом ворочая языком, спросил Громов.

Ситуация заставляла его нервничать, он не понимал, чего ждать от друга, тот выглядел опасным, хотя и не проявлял открытой агрессии. Обычно Элек знал, как поставить Гусева на место, если тот вдруг переходил всякие границы, но сейчас… Сейчас Макар, не отрываясь, смотрел на него почерневшими глазами, говорил спокойно, без угроз, но Элек чувствовал, как постепенно теряет волю, как начинают слабеть колени и слегка кружится голова.

— Я хочу, чтобы ты перестал вставать между мной и твоим братом, — также спокойно сказал Гусев.

— Я не смогу… Это ради Серёжи…

— А как же я, Эл? Я ведь твой друг, подумай обо мне — у меня тоже есть потребности…

— У тебя есть Денис Евгеньевич…

— Я хочу Серёжу, Эл… — одними губами прошептал Гусев, едва ощутимо проведя пальцами по щеке Громова.

Макар видел, что производит на Элека какой-то странный эффект, почти гипнотизируя его, и это здорово заводило. Громов готов был подчиниться, но ещё оказывал сопротивление, и при этом пока ясно осознавал кто он, где и что происходит.

— Я не могу ничем помочь тебе…

— Можешь, Эл, можешь, ты знаешь это. Ты так похож на него… Я буду представлять, что ты — это он, — Макар нежно погладил его волосы, с удовлетворением заметив, как Громов рвано вдохнул и прикрыл глаза.

— Со мной опять может это случиться, если я… если я буду с тобой, — тяжело сглотнув, сказал Элек.

— Если ты будешь делать это сам, по своей воле — не случиться. Я не буду тебя принуждать, всё будет хорошо, — ласково сказал Гусев.

На самом деле он блефовал — Макар не мог знать точно, как отреагирует психика Громова на близкий контакт с ним, но в любом случае, применять силу он не собирался. Целью Гусева было лишь моральное давление, маленькая месть за то подчинённое положение, в котором он оказался благодаря Серёжиному брату. Но Элек медлил.

— Давай, ну же, — шёпотом подбодрил его Макар, — ради Серёжи. Ты ведь любишь своего брата, сделай это ради него, доставь мне удовольствие. Мы ведь друзья, Эл… А друзья помогают друг другу.

На что рассчитывал Гусев? На то, что весь такой правильный, крутой и независимый Громов прогнётся перед ним и сам… да хотя бы поцелует его. Ну или обнимет. Сделает что-нибудь, что так противно его натуре и от чего он так оберегает любимого братика. В конце концов, любовь ведь требует жертв, вот пусть и жертвует собой, а не его, Макара, интересами. Это будет, по крайней мере, справедливо. Так рассуждал Гусев, но Громов и тут умудрился его обставить.

Да, Эл поцеловал его. Глубоко, взасос, так умело, словно ему приходилось делать это часто и подолгу. Макар лишь подумал тогда, что опыта Громов набрался с Зойкой. Но потом… Потом, когда руки Элека переместились с головы Гусева, которую он нежно до этого массировал, целуя, на его талию, спину, задницу, залезли под одежду, сжимая, гладя, специально задевая напрягшиеся соски, а поцелуи перешли на шею, ключицы, грудь (Эл одним уверенным движением задрал Макару свитер), живот, когда ловкие пальцы четкими отработанными движениями стали расстёгивать его брюки, а полностью готовый член опалило горячее дыхание, Макар понял: что-то здесь не то.

Гусеву стоило больших усилий сдержаться и не дать волю рукам — прижать Громова к себе, заласкать его, затискать хотелось так, что голова кругом шла. Тем более, что и Эл не походил на человека, которому не нравится всё происходящее, и который заставляет себя действовать через силу. Напротив, он был возбуждён, тяжело дышал, тёрся о Макара своим стояком. Однако, когда Гусев увидел стоящего перед ним на коленях Громова, сноровисто орудующего у него в штанах, всё же рискнул, оттянул за волосы его голову и чуть не вскрикнул от ужаса — у Элека был совершенно стеклянный взгляд.

— Нет, Эл, не надо, прекрати. Шо ты делаешь?!. — Макар перехватил его руки и поднял Элека с пола, благо тот не сопротивлялся. — Не надо, Эл, ничего не надо, я пошутил!

— Почему вы не хотите, чтобы я закончил? Вам понравится, обещаю, — каким-то бесцветным и невыразительным голосом сказал Громов и попытался опять опуститься на колени.

— Не смей, слышишь, Хромов! — прикрикнул на него Гусев и для пущей надёжности подхватил Эла на руки и отнёс на диван.

— Не сердитесь, пожалуйста, я исправлюсь, — Элек посмотрел как будто сквозь Макара и стал расстёгивать свои штаны.

— Чёрт! Прекрати, Эл, пожалуйста! — в отчаянии закричал Макар, удерживая Элека за руки. — Не раздевайся, не называй меня на «вы»! Это же я, Макар!.. Эл, прости меня… прости! Я идиот, я просто хотел… хотел отыграться на тебе, — Гусев был в отчаянии и не представлял как исправить положение — он опять довёл Громова и всё испортил.

***

Элек не мог понять, почему у Гусева красные глаза и почему он шмыгает носом — плакать хотелось ему самому, и не просто плакать — кричать, кататься по полу, рвать на себе волосы и биться головой о стены. Он ненавидел себя, чувствовал себя грязным, жалким, недостойным даже дышать одним воздухом с другими, нормальными людьми. Кажется, раньше с ним такого не было, или он просто не помнит. Единственное, что не давало Громову сорваться в истерику и причинить себе вред — это присутствие Макара рядом. Как бы плохо не было самому Элеку, а другу тоже несладко, Эл это видел — ведь не будет же молодой здоровый парень лить слёзы на пустом месте.

— Макар… — едва сдерживая собственные рыдания, позвал он Гусева.

Элек протянул руку, желая дотронутся до товарища, но потом вспомнил, что он за ничтожество, и руку убрал — чтоб не испачкать человека своим прикосновением.

— Эл! Ты очнулся, ты вспомнил меня, Эл! — Гусев так обрадовался не пойми чему, что схватил его в объятия и крепко прижал к себе. И, о чудо, ему не было противно! И тут Элека прорвало — он зарыдал, вжимаясь в друга лицом, комкая в сжатых кулаках его свитер и, видимо, пугая его своим состоянием. Громова трясло, воздуха не хватало, слёзы все не прекращались. Было так страшно отлепиться от Макара и вновь оказаться одному, что когда Гусев сделал попытку поменять неудобную позу, Эл почти завыл на одной ноте. Ужас опять очутиться там, где с ним происходило что-то настолько плохое, что он боялся когда-нибудь вспомнить, не отпускал Громова ещё минут двадцать. А потом наступила дикая усталость, апатия, и Элек сам не заметил как уснул.

***

Макар сходил наверх за пледом и укрыл спящего на диване в гостиной Эла. Присел рядом с ним на краешек и в отчаянии уронил голову на руки — всё, это конец, он связан по рукам и ногам. Никаких средств борьбы с Громовым у него не осталось. Да и как можно бороться с глубоко травмированным человеком, чьё более менее адекватное состояние требует для своего поддержания огромных ежедневных усилий? Макар примерно понял, что произошло с Элеком во время одного из его побегов. Плюс жуткие обстоятельства его рождения, которые тоже оставили свой след на его психике, всё это возводило Громова в ранг неприкосновенных. Да, его можно сломать, уничтожить, довести до безумия. Сделать это несложно, и Макар может, не напрягаясь, в любой момент пойти на такой шаг и устранить помеху, но… помимо того что такой поступок был бы мерзок по самой своей сути и принёс бы несчастье многим любящим Эла людям, в том числе и Серёже, было и ещё одно обстоятельство. Макару было не просто жаль Элека. Он чувствовал какую-то особую близость с ним, какая возникает у зависимых друг от друга людей — то ли друзей, то ли врагов, то ли всё это вместе. Эл знает о его наклонностях, но единственное, ради чего позволяет себе манипулировать Гусевым, это счастье и благополучие любимого брата, пусть и в том виде, как он их понимает. У Макара же, в свою очередь, в руках неожиданно оказалась своеобразная «кнопка самоуничтожения» Элека Громова. Да, он не воспользуется ей, но сам факт того, что он знает об Эле больше, чем кто-либо другой, знает о его истинной уязвимости, заставляет Гусева чувствовать свою власть над Громовым и, как ни странно, ответственность за него. А если говорить совсем уж откровенно, то и нечто, похожее на любовь и привязанность.

Поглощённый своими невесёлыми мыслями, Макар взглянул на изредка вздрагивающего от пережитого недавно стресса Эла, вздохнул обречённо и прилёг рядом. Громов, видать почувствовав во сне чужое тепло, заворочался, прижался к товарищу всем телом и наконец расслабился. «И за что мне всё это?..» — задал себе риторический вопрос Гусев, обнял Элека покрепче и невольно задумался о событиях, в некотором роде перевернувших его жизнь за последний год. Каким бы накалом эмоций, страстей, а порой и физическими удовольствиями ни стала теперь наполнена его жизнь, по всему выходило, что раньше-то он жил гораздо спокойней и счастливее. А теперь приходится думать о том, как его действия отражаются на других людях, принимать во внимание их чувства… Наверное, это и есть та самая ответственность, о которой постоянно говорят взрослые, и о которой Макар не задумывался ещё прошлой осенью. «Детство кончится когда-то, ведь оно не навсегда», — Гусев вспомнил слова песенки, которую они разучивали для выпускников в прошлом учебном году, и сделал для себя однозначный вывод: лично для него этот момент уже настал. Макар ещё раз посмотрел на Эла, отодвинул у него со лба сбившуюся прядь и легко поцеловал спящего. И подумал, что, вероятно, Громов из тех, кому пришлось повзрослеть досрочно. И не по своей воле.

— Ну, ваще! Чегой-то вы спите посреди бела дня, да ещё на одном диване? Замёрзли что ли? — с нотками явного недовольства в голосе воскликнул Серёжа, выдернув Макара из полудрёмы. — Вставай, Гусь, помогай давай, ща готовить будем. Жрать охота!

Сыроежкин поставил на стол сумки с продуктами, всё ещё подозрительно косясь на Макара, и пока Элек ходил узнавать у Маши, как прошла поездка и не нужна ли его помощь в чём-нибудь помимо стряпни, спросил то, что его волновало с самого начала:

— Что с Элом-то было? Говорит, что всё в порядке, а у самого вид такой, будто вагоны разгружал. Да и ты, Гусь, не лучше выглядишь.

— Не знаю, честно, — пожал плечами Макар. — Вчера легли поздно, вот и не выспались… — он почти натурально зевнул и стал складывать в миску овощи, которые планировалось помыть.

— Но я же выспался! А в карты до двух ночи мы вместе резались! — не поверил Сыроежкин. — Колись давай, вы чё, профессорский коньяк нашли и бухнули втихаря? — Серёжа подошёл вплотную к Гусеву, тщательно к нему принюхиваясь.

— Убедился? — усмехнулся Макар — никакого намёка на алкогольные выхлопы Серёжа естественно не обнаружил.

— Всё равно, чего-то ты темнишь, Гусь, — скептически заметил Сыроежкин и, сердито зыркнув на друга, отобрал у него тазик с картошкой и луком.

— Каюсь, СыроеХа, — закатил глаза к потолку Макар, — я изменил тебе с Элом.

— Пффф! — фыркнул Сережа и даже глаза выпучил от удивления — Гусев, конечно, любитель тупых шуток, но не настолько же! — Ну ты!.. Скажешь тоже! Изменил! А я, может, этот, как его? Отелло, во! Придушу тя щас!.. Молись давай! Или нет, лучше лук режь, точно, хоть польза с тебя будет… Изменщик, ёпта! — Сыроежкин демонстративно отложил весь лук в отдельную миску и с силой поставил её на стол перед Макаром.

Гусев спорить не стал, взял овощи и пошёл на кухню. Он был рад, что Серёжа вернулся, что Эл вроде как отошёл и даже улыбается и шутит с Машей, что ещё целые сутки они проведут тут все вместе, а в школу только послезавтра.

***

— Элек, братик, миленький, ну сделай что-нибудь, ну, поговори с ним! — чуть не плакал Сыроежкин, очередной раз пристав к брату с просьбой вызвать Макара на откровенный разговор.

— Серёж, ну вы ж с ним друзья всё-таки, а такие вещи лично выясняют, с глазу на глаз, — попытался снова отмазаться Громов. — Ну, что я буду не в своё дело лезть?

— Так не хочет он со мной разговаривать! Я уж к нему и так, и этак, а он… В дверь звонил на выходных, он не вышел даже, через мать передал, что голова болит. Избегает меня… а я ни в чём не виноват, ничего ему не сделал! Плохого в смысле… Ну что мне делать, а? А вы с ним тренируетесь вместе. Поговори, братишка, ну пожалуйста!

— Ладно, Серёжа, я попробую, — сдался наконец Элек. — Но он же и со мной не общается, вообще ни с кем! Ходит угрюмый, на льду тупит. Тренер на него ругается, а Макар только кивает, даже не отвечает ничего. А он же такой, за словом в карман не лезет обычно. В общем… Он на тренировках такой же как в школе — весь в себе. Не думаю, что он мне что-то скажет. Тебе бы лучше мать его порасспросить.

— Да она как сказала, что Макар ей запретил рассказывать, так и молчит. Только на тебя вся надежда, Эл! — воскликнул Серёжа и таки не удержался — заморгал часто глазами, а потом и отвернулся, чтобы Элек не увидел его слёз. И совсем тихо добавил: — А если он болен чем-то? Если он… — договорить Сыроежкин не смог — горло сдавил спазм.

— Ладно, успокойся, поговорю, я же сказал, — обнял его Элек.

Громов и сам не мог понять, что случилось с Макаром. Они вернулись с дачи все в хорошем настроении, когда высадили Серёжу с Гусевым у дверей подъезда, те шли обнявшись и смеялись, Эл ещё подумал, что Макар неисправим и опять лезет к его брату. А на следующий день в школе Эл Гусева просто не узнал — тот был сам на себя не похож, ходил угрюмый, ни с кем не разговаривал, в Серёжину сторону даже не смотрел. На тренировке работал откровенно плохо, замечания тренера пропускал мимо ушей. К Денису Евгениевичу после тренировки не пошёл, об этом Элек догадался, когда, выходя, встретил спортивного врача, с озабоченным видом прогуливающегося мимо раздевалок хоккеистов. И до конца недели ничего в поведении Гусева не поменялось. Да и потом лучше не стало.

Эл бы, может, и наплевал на заскоки приятеля — мало ли у человека причин для хандры может быть? Раз не хочет делиться своими проблемами, имеет право, в конце концов. Но Серёжа, видя друга в таком состоянии, распсиховался не на шутку и во всём почему-то начал винить себя, хотя даже и предположить не мог, за что же Гусь может быть на него обижен. Разумные доводы Эла, что Макар не только с ним, он со всеми такой, Сыроежкин отметал напрочь — Гусь может дуться на весь мир, но только не на него. А если уж он на Серёжу не глядит, значит всё, катастрофа и жить больше незачем, буквально так.

В итоге, как бы Эл ни старался избежать разговора с Гусевым, и даже где-то ни радовался, что тот наконец отстал со своими нездоровыми намерениями от его брата, а пришлось ему вмешиваться и по крайней мере сделать хоть попытку помирить друзей.

Случай Громову представился после очередной тренировки. Как-то так получилось, что Эла опять задержал тренер, и в раздевалку он вошёл, когда народ уже начал расходиться по домам. Из душа Эл вышел в полной уверенности, что никого уже не осталось, но нет — на скамейке сидел Гусев.

— Макар… — тихо позвал его Элек.

Тот не шевелился — сидел, оперевшись локтями о колени и закрыв ладонями лицо.

— Макар!.. — повторил Элек чуть громче.

— Что? — хрипло ответил Гусев и поднял на Громова красные, воспалённые глаза.

— Ты… — Эл даже не сразу нашёлся что сказать — жутковатый вид товарища сбил его с толку. — Ты чего к Денису не идёшь?

Вопрос был бестактным (Громов это только задним числом сообразил), однако, возымел нужное действие — Макар удивился и вполне осмысленно посмотрел на Эла.

— Не хочу, — сказал он.

— Вы поссорились? — решил попытать удачи Эл. Вдруг Гусев хоть о любовнике своём говорить согласится?

— Нет.

— Расстались?

— Нет.

— Он тебя опять искать будет…

— Да пусть ищет. Не хочу я сейчас с ним общаться.

— Дело не в нём? — Эл одевался, но при этом старался не прерывать с другом зрительного контакта, чтобы лучше уловить его эмоции и настроение.

— Не в нём, — подтвердил Макар.

— В Серёже? — в это Эл не верил, но спросить должен был.

— Серёжа, — вздохнул Макар, — Серёжа ни в чём не виноват.

Последнюю фразу Гусев сказал как-то странно, Элу даже показалось, что Макар сам не верит в свои слова. И это заставило Эла испугаться — Серёжа очень зависим от дружбы с Макаром, и если друг по каким-то своим причинам отвернется от него, Серёже будет по-настоящему плохо.

Запаниковав, Эл бросился к Макару, опустился перед ним на колени, не встретив никакого сопротивления, взял его руки в свои и, преодолевая страх, спросил прямо:

— Что у тебя произошло? С момента как мы вернулись, ты сам не свой… А сейчас, ты же плакал, я вижу это. Скажи мне, что случилось? Почему тебе плохо? Ответь, пожалуйста, Макар!

— Эл… — Гусев замолчал на пару секунд, собираясь с духом, заставил себя наконец взглянуть Громову в глаза и глухо сказал: — Из-за меня погиб человек. Понимаешь? И мне теперь с этим жить…

========== 15. Время, назад! ==========

Эл во все глаза смотрел на Гусева и с трудом верил в то, что рассказывал ему друг. Не потому что он подозревал его во лжи, просто в голове не укладывалось. «Как я провёл это лето» — если бы Макар правдиво описал в традиционном сочинении события, которые произошли с ним в июле–августе, он без сомнения произвёл бы фурор в классе и даже в школе, заслужил бы вызов родителей к завучу или директору, а сама школьная администрация отправилась бы на ковёр в РОНО. Может быть — точно этого Громов знать не мог. Точно он знал только одно — это было бы не школьное сочинение, а целый запрещённый цензурой порно-роман с элементами драмы. А может, и ещё чего похуже — раз Макар сказал, что из-за него погиб кто-то.

Пока Гусев излагал ему историю своего недолгого летнего знакомства с соседским мальчиком Митей, описывал (любовно, по-другому и не скажешь!) его внешность, их совместное времяпрепровождение, Элек не мог отделаться от странного ощущения, больше всего похожего на… ревность. Да, Элек ревновал Макара к этому Мите, но, что называется, не для себя. Для брата. Как мог Гусев, всю дорогу заливавший ему о большой и чистой любви к Серёже, вот так просто трахаться с другим мальчишкой? Будто мало ему Дениса Евгеньевича!.. Эл откровенно растерялся — ведь он вроде как не одобрял такие отношения, ему бы радоваться, что Гусев предпочитает удовлетворять свою противоестественную страсть с другими парнями, а не с его братом… А он не радовался, ему было обидно за Серёжу.

Гусев же говорил и говорил… Эл чувствовал, Макару действительно плохо, до сих пор он всё носил в себе, не имея возможности с кем-либо поделиться переживаниями, а тут его прорвало — единственный человек, который в некотором смысле держит его за яйца, также оказался и единственным, кому можно довериться, излить душу. И Громов помимо воли стал постепенно проникается сочувствием к Макару, понимать его боль и отчаяние.

— Моя бабка позвонила родителям, когда мы на даче у тебя были, — шмыгнул носом Гусев. — Хотела со мной поХоворить, но раз меня нет, всё матери передала — типа это касается моего друХа, все дела… А мать уж потом мне рассказала, в тот же вечер как мы домой вернулись. Митька из окна выкинулся. Родственники его на каникулы к дедам в Одессу отправили, а он у них в первый же день в город отпросился, якобы подругу свою бывшую проведать, Катю. Ну, я Ховорил тебе про неё… Ну, вот, он пришёл к ней на Канатную, значит, а она ж на десятом этаже живёт… Вот… Ну, и пока её в комнате не было, Митя вышел на лоджию… и прыгнул, — Макар закрыл глаза и замер на минуту, почти не дыша.

— Слушай, — решился прервать его молчание Элек, — а почему ты решил, что он из-за тебя?

— Два плюс два сложить несложно, даже для меня, — невесело усмехнулся Гусев. — Да и записка у него в кармане оказалась, милиция нашла. Там моё имя было.

— Он тебя обвинял?! — ужаснулся Громов.

— Никого он не обвинял, — вздохнул Гусев, — не такой человек был. Наоборот, извинялся за неудобства перед Катей, просил прощения у родных, а про меня… Там слова такие были: «Макар, я не смог, прости».

— Не понимаю… К чему это? — действительно не понял Элек.

— Он звонил мне, — упавшим голосом сказал Гусев. — Незадолго до Нового года. Именно тогда я и испортил всё. Я… убил его.

Этот телефонный разговор Макар помнил почти слово в слово, настолько он запал ему в душу. И долго ещё потом пытался понять, можно ли было поступить иначе, подобрать другие слова. Оказалось — можно, необходимо даже. Но Макар этого не сделал…

— Да, я тоже рад тебя слышать. Только… откуда у тебя мой номер?

— Я у бабушки спросил. Они же с твоей дружат вроде как, и телефоны родственников у них есть. Ну, на всякий случай… Я просто… Ты извини, но мне так хотелось тебя услышать, вот и… попросил дать мне… — Митя немного запинался, когда говорил, видно нервничал, как догадался Макар.

— Понятно…

— Ты не сердись, пожалуйста, я тебя доставать звонками не буду, сейчас, вот, чисто на удачу позвонил, а ты дома оказался. Повезло, —опять начал оправдываться Митя. — Расскажи, как у тебя дела?

— Ну, нормально всё у меня. Учусь, в хоккей играю. А ты как?

— Да вот, учусь тоже, больше ничего.

— А… Ну, хорошо.

— Знаешь, Макар, я на самом деле не просто так звоню. Я могу у родителей отпроситься, они меня отпустят. В Москву, — голос у Мити немного дрожал, но Макара тогда это не насторожило.

— Хочешь приехать? Ну… Москва зимой красивая. Снегу много навалило. А чего так, по братьям соскучился?

— Нет, Макар. По тебе соскучился. Очень увидеть тебя хочу, ну, и вообще… Понимаешь?

— Мить… Ты чего это?..

— Мы могли бы вместе каникулы провести. Я у кого-нибудь из братьев остановлюсь и хоть каждый день смогу к тебе ездить… Это не так далеко будет.

— Слушай, я не знаю, я вообще, не уверен, что смоХу пересечься с тобой на каникулах. Я буду занят — у меня тренировки, друХие дела…

— Макар, но сейчас такая возможность есть, если ты не сможешь, мы так и не встретимся больше, — нотки отчаяния в Митиных словах резали ухо, но что мог ответить ему Макар, у которого были свои планы на эти две недели?

— Ну, летом увидимся. Может быть.

— Я не доживу до лета. Просто сил не хватит. Я еле эти месяцы вытянул, всё думал, что вот летом мы… Но до лета ещё почти полгода, а я уже всё… Ты мне снишься, каждую ночь, Макар… С того дня как мы расстались, только о тебе и думаю. Учусь с трудом, общаться ни с кем не могу нормально. Мне так плохо без тебя!.. — Митя говорил шёпотом, видимо боясь, что кто-то из посторонних на переговорном пункте услышит его, но Макар различал всё отчётливо, даже то, что слышать и вовсе не хотел, например, слёзы в Митином голосе.

— Да не жил, я, Макар, не жизнь это… без тебя. Хоть несколько раз встреться со мной, я приеду, — хлюпал носом Митя.

— Я сказал же, что не смогу!

— За все каникулы неужели не сможешь выкроить время? Ты будешь занят все эти десять дней, которые я могу быть в Москве? — не поверил Савельев.

— Все десять дней, да.

— Ты просто не хочешь меня видеть, — наконец-то дошло до Мити. — Но ведь летом нам же было хорошо вместе… Или тебе не нравилось быть со мной, не нравилось то, что мы делали? — спросил он упавшим голосом.

— Почему не нравилось? Всё нравилось…

— Но я люблю тебя, Макар, так люблю!.. — почти плакал в трубку Савельев, невольно вызывая раздражение своего собеседника.

— Та шо ты такое Ховоришь?! Не выдумывай! Напридумывал себе чёрти чё, теперь маешься. Не дури, Митька.

— Я не выдумываю, это правда — я очень тебя люблю. И мне казалось… казалось, что ты тоже… Ты совсем не любишь меня? И раньше тоже, когда мы… Макар?

— Нет! Не люблю. И раньше тоже. Кончай хернёй страдать.

— Тогда… я не знаю, что мне делать?.. Я не придумал, я действительно влюбился, люблю тебя… Ты мне дороже всего на свете, Макар… — Митино отчаяние убивало Гусева, но как помочь ему он не представлял совершенно.

— Слушай, ты успокойся. Не накручивай себя, всё ведь хорошо. Просто я первый, кто тебе такой попался, ну, ты и решил, что… а не надо было. ПоХоди, найдёшь ещё, друХие будут.

— Да как же, Макар? Какие другие, если я ни о ком кроме тебя и думать не могу. Чем я так плох для тебя? Почему ты не можешь даже немного быть со мной? Пусть и без любви, без неё я переживу, а вот без тебя — нет… Или у тебя кто-то есть? Есть кто-то, кого ты любишь? Раз не меня…

— Да, есть. Это совершенно другой человек.

— Это парень? Ты любишь его?

— Да. И очень сильно.

— Тогда понятно… Но как быть мне?.. Жить без любимого человека… Я не смогу наверно… — Савельев больше не плакал, но говорил как-то растерянно и, как показалось Макару, с трудом.

— Блин, Мить, я не знаю. Я же живу как-то.

— Как это? С этим парнем, у тебя с ним ничего нет, получается? — также заторможено поинтересовался Митя.

— Ничего у нас нет, и вообще, не знаю, будет ли. Но это ничего не меняет, Митя. Для нас с тобой.

— Но это же глупо, Макар! Мы могли бы быть вместе, раз уж у тебя такая же ситуация… Тебе ведь было не так плохо со мной…

— Любимый мой, — почти прошептал в трубку Митя, — Один раз ведь я могу тебя так назвать? Больше всё равно не придётся. Надеюсь, что тот, кому так повезло быть любимым тобой, однажды ответит тебе взаимностью. А я… я постараюсь сделать так, как ты говоришь, постараюсь жить без тебя. Если смогу. Прощай, Макар!

— Алё! Алё! Митя!..

— Я ведь не поверил ему, — словно оправдываясь, сказал Гусев. — Когда он сказал, что все эти четыре месяца, только обо мне и думал… Ну разве так бывает, Эл? У человека же всегда какие-то дела есть, учёба, друзья… А он говорит, говорил, в смысле… — Макар вытер глаза рукой и с такой болью посмотрел на Громова, что у того холодок по спине пробежал. — Он сказал, что жил только тем, что вот мы летом ещё увидимся… А потом понял, что не сможет… до лета. Упросил родителей, чтобы они его в Москву отпустили… Эл, я, правда, не думал, что он в буквальном смысле жить без меня не может, клянусь! — Макар встал со своего места и начал бесцельно бродить по раздевалке, натыкаясь на все углы. Потом остановился, подошёл к Элу, сжал его ладони в своих руках, заглянул Громову в глаза и сказал: — Просто для него это шок был, ведь не принято же между парнями у нас, статья даже за это есть, а тут я!.. Вот Митя… — на имени бывшего друга голос Макара дрогнул, — Митя и решил, что я особенный, что меня любить можно… да ещё так… Я сказал ему об этом, что зря он, других ещё встретит, они лучше будут!

— Макар… — Эл знал, что скажет болезненную для друга вещь, но промолчать не смог. — Ты любишь моего брата?

— Люблю, — виновато опустил голову Макар.

— Но ты решил, что другой человек не может по-настоящему любить тебя. Почему?

— Потому что это правда, — Макар удивлённо взглянул на друга, мол, очевидные вещи ему объяснять приходится. — И Серёжа меня не полюбит, я это знаю, просто думать об этом не хочу, чтоб окончательно не спятить. И у Митьки бы эта дурь прошла… со временем. Надо подождать было только. А я… — тяжело вздохнул Гусев, — я не дал ему этого времени. Потому что идиот и мудак, только о себе думал. А он всего-то просил встретиться с ним несколько раз на каникулах. Ведь не убыло бы от меня, наоборот, удовольствие бы получил… Он такой нежный был, Эл, если б ты знал!.. — опять пустил слезу Макар. — И красивый… На вас с Серёгой похож, только более утонченный что ли… И представляешь, на асфальте!.. — Гусев отвернулся, и Эл мог лишь видеть как трясутся его плечи.

Несколько минут Макар ещё не мог прийти в себя от душивших его слёз, которым он спустя столько времени смог наконец дать волю. Потом успокоился, посмотрел на Эла устало и продолжил свою исповедь.

— Я всё с Серёжей хотел время провести, мы договорились даже, что вместе все каникулы будем. Вот в этом я, Эл, и виноват. Надо было плюнуть на свои желания, а Серёжа бы и без меня прекрасно обошёлся. Но я так хотел быть с ним!.. Что отказал человеку, которому был по-настоящему нужен. Не поверил… когда он сказал, что без меня жить не сможет. Подумал, что, вот, я же живу как-то? Хотя нужен Сыроеге, как собаке пятая нога. Да ещё и Митьке об этом сказал… Идиот, короче… А он: «Постараюсь жить без тебя. Если смогу. Прощай!» И трубку повесил. А потом записка эта: «Прости, Макар, я не смог». Он ведь не плакал, Эл, когда прощался со мной. Хотя я ему такие вещи говорил!.. Отшил, можно сказать… Он спокоен был. Наверное, всё решил для себя… ещё тогда.

Макару было почти физически больно рассказывать о произошедшей по его вине трагедии, Элек видел это по его искажённому страданием лицу. И чтобы как-то облегчить участь друга, Громов попытался его обнять. Да только Гусев, отстранился, не дал ему это сделать.

— Не надо, Эл, — отрицательно покачал головой Макар. — Не заслужил… Пойду я, спасибо, что выслушал. И если ты, это… — замялся Гусев, — больше мне руки не подашь… я пойму, короче. Пока, Эл!

Макар взял свои вещи и быстро вышел из раздевалки, оставив Громова одного переваривать новую информацию. В общем-то, суть дела Элек понял и причину странного поведения Гусева выяснил. Да вот только что с этим знанием делать, представлял себе плохо. Ведь не скажешь же Серёже: «Прости, братишка, но Гусь хандрит, потому что его любовник, которого он отшил недавно, в окно вышел. А с тобой не общается, потому как отставку бедняге Макар именно из-за тебя дал — твоя задница ему милее оказалась. Теперь совестью мучается». В последнем своём выводе, кстати, Эл тоже был вполне уверен: хочет Гусев этого или нет, а винит в случившемся он не только себя — Серёжу тоже. Не будь его — Макар не послал бы своего Митю, и тот остался бы жив.

Поэтому, заглянув после тренировки к своим кровным родственникам под предлогом проведать любимую тётю и братика, Громов озвучил Сыроежкину сильно урезанную версию гусевской личной драмы.

— У Макара друг погиб недавно, они в Одессе этим летом познакомились. Так что ты, Серёжа, его не трогай сейчас, дай пережить спокойно, — сказал Эл и на Серёжины слова, что надо Гуся как-то поддержать и утешить, повторил: — Просто не лезь к нему. Он не настроен сейчас ни с кем общаться.

Сыроежкин брата, естественно, не послушал и на следующий же день кинулся к Гусю выражать соболезнования. И наткнулся на стену холодного отчуждения: Гусь ему коротко сказал спасибо, пояснил, что не хочет об этом говорить, и более за весь день ни проронил в Серёжин адрес ни слова. И головы в его сторону больше не повернул. Впрочем, он со всеми так себя вёл — этот факт Сыроежкина несколько обнадёжил: может, Эл и прав, надо просто подождать, дать Макару время в себя прийти.

Чтобы как-то отвлечься от грустных мыслей о своей, возможно, уже закончившейся дружбе с Гусём, Серёжа стал больше времени проводить с Майей — внял совету брата о том, что если с девушкой не будет гулять он, это начнёт делать кто-нибудь другой. Поэтому Сыроежкин старательно вызванивал Светлову на прогулки после уроков, встречал её после школы, водил в кино и даже приглашал к себе в гости, чем неизменно вызывал умиление Надежды Дмитриевны — девушка сына ей очень нравилась.

Майка была всем довольна, весело щебетала о всякой ерунде в Серёжином присутствии, вела умные беседы с его матерью, с чувством глубокого превосходства взирала на Кукушкину, если в их компании оказывался Серёжин брат со своей подругой, и кокетничала с Корольковым и Смирновым, когда они тусовались все вместе. Оба парня откровенно пускали на Светлову слюни и втихаря завидовали Сыроеге — вот же повезло чуваку такую тёлку отхватить!

А вот Серёже с трудом удавалось создавать видимость хорошего настроения и поддерживать общение с друзьями — Макара теперь он видел только в школе. Гусев ни с кем не общался, на уроках стабильно хватал двойки, а некоторые и вовсе прогуливал. Мать его регулярно ходила в школу общаться с Таратаром, завучем, а иногда и директрисой, отец по старой памяти попытался было взяться за ремень, да только хуже сделал — Макар просто ушёл из дома и появился только через сутки, где был и что делал всё это время так и не сказал. Сыроежкин знал это всё от самой Валентины Ивановны — та периодически приходила к ним домой плакаться его матери. Сережа стоял тогда под дверью и подслушивал, а потом тоже плакал — бывший лучший друг не просто знать его больше не хотел, он явно катился по наклонной и ничего хорошего при такой перспективе его не ждало.

Как-то, придя в класс в середине февраля, Серёжа даже глазам своим не поверил — настолько увиденная сцена была за пределами его понимания. Всегда спокойный и выдержанный, его брат орал на Гуся и тряс его за плечи:

— Что значит: «Не вернусь?!» Ты совсем охренел, Макар? Это твой единственный шанс! Объяснись с Васильевым, попроси прощения! У тебя горе, можно сказать, он поймёт. Но надо что-то сделать, нельзя сидеть и ждать — на твоё место возьмут другого!

— Эл, ты меня плохо понял? — достаточно спокойно сказал молчавший на протяжении всей громовской тирады Макар. — Так я тебе повторю: иди на хуй.

— Ты идиот, Макар, — обречённо вздохнул Элек. — Если ты разрушишь свою жизнь, ты его этим не вернёшь.

— У него вчера был День рождения, — тихо ответил Гусев. — Был бы. Понимаешь? Шестнадцать лет.

А потом вдруг встал, сгрёб в сумку тетрадки и книжки, которые уже успел выложить на парту, и вышел из класса. Чуть Сыроежкина, который как вошёл, так и стоял в дверях, открывши рот, с ног не сбил.

— Что с ним опять, Эл? — едва отойдя от шока спросил Серёжа, заранее боясь услышать ответ.

— Макар бросил хоккей, — задумчиво сказал Элек. — Вчера на тренировке, прямо посреди игры, когда Борисыч ему выговор делал за то, что он не играет, а только на площадке мешается, Гусев бросил на лёд клюшку, шлем, перчатки, послал Васильева вместе с его хоккеем на хуй, примерно как меня сейчас, и ушёл. Всё.

— Бля-а! — схватился за голову Сыроежкин. — Что ж он творит-то?! И сейчас свалил куда-то… Ему помочь надо, Эл, только как?

— Не знаю, правда, — честно ответил Громов.

Элек рассказал брату о вчерашнем инциденте не всё. После эпичного гусевского демарша, сопровождавшегося со стороны тренера обвинениями Макара в глупости и безответственности и обещаниями взять на его место кого-нибудь получше, в конце тренировки Эла выловил Денис Евгеньевич. Он опять прогуливался возле раздевалок, когда на него наткнулся собравшийся уже домой Громов.

— Элек, подожди минуточку, — остановил его спортивный врач. — Я поговорить с тобой хочу, — сказал Денис, а Элек подумал, что вдруг хотя бы он сможет поставить Гусеву мозги на место. Как взрослый человек.

— О Макаре? — уточнил Элек.

— Д-да, — удивился проницательности Громова доктор. — Мы с ним приятельствуем, в общем. Иногда он ко мне заходит после тренировки. Поболтать…

— И вы хотите знать, куда он пропал в последнее время, и не случилось ли что у него? — не дал договорить гусевскому любовнику Элек.

— Ты прав. Да, я беспокоюсь за него.

— Макар ушёл из Интеграла.

— Как? Когда? Почему? — всерьёз занервничал Денис Евгеньевич. — Что у него случилось?

— Сегодня ушёл. Бросил клюшку на лёд, нахамил тренеру и ушёл. В середине тренировки.

— А ты не знаешь, почему он так поступил? — от волнения Денис даже схватил Элека за руку.

— У Макара друг погиб. Он относительно недавно узнал об этом.

— Друг?.. Какой друг? — совсем всполошился Денис Евгеньевич.

— Близкий. И Макар винит в его смерти себя.

— Вот оно что… — мрачно протянул доктор. — Но неужели он и вправду виноват? Не поверю…

— Как сказать!.. — Элек внимательно посмотрел на Дениса Евгениевича. — Парень выбросился из окна после телефонного разговора с Гусевым, — сказал Эл, полюбовался пару секунд на вытаращенные глаза доктора и пошёл дальше. Если Макар что-то значит для своего любовника, тот сложа руки сидеть не станет.

И, в общем-то, Эл оказался прав. Пока Серёжа ломал голову над тем, как бы вернуть Гуся на путь истинный, а родители Макара попусту трепали себе нервы, выслушивая жалобы на сына за двойки и систематические прогулы, Денис Евгеньевич перво-наперво пошёл просить за приятеля Бориса Борисовича Васильева. Заглянул к нему домой на ближайших выходных, чтоб, так сказать, в неформальной обстановке упросить принять бунтовщика обратно в Интеграл. Когда тот извинится, конечно (последнее Денис собирался проконтролировать лично).

Только Боря, удачно сплавив своё семейство за город кататься на лыжах и приобщаться к физкультуре и спорту, собрался тихо предаться греху пьянства в компании своего приятеля Ростика, как в дверь позвонили.

— О, Дениска! Проходи! Третьим будешь? — искренне удивился незваному гостю Васильев, но тем не менее решил проявить гостеприимство.

— Чисто символически, дядь Борь, здравствуйте! — сказал непьющий Денис и проследовал за хозяином на кухню, где сидел незнакомый ему мужик.

— Знакомься, Ростик, кореш мой, в институте вместе учились, — представил своего собутыльника Васильев.

— Ростислав Валерианович, — важно откашлялся тот и протянул Денису руку.

— Денис, — просто представился парень и, подумав пару секунд, добавил. — Евгеньевич, — ответил на рукопожатие, и сел на свободную табуретку.

— Дениска — Женьки Скворцова сын, одноклассника моего, ну, я тебе рассказывал, — пояснил Васильев. — Сейчас он у нас спортивный врач, не абы кто! Ну, Ростик, наливай! За знакомство, так сказать!..

Допив в два приёма несчастную стопку, которую вопреки его просьбам Васильев успел обновить, зажевав это дело солёным огурцом и куском вяленой воблы, Денис решил, что все приличия соблюдены и можно переходить к главному.

— Дядь Борь, мне поговорить с тобой надо, — начал Денис. — Дело одного моего друга касается.

— Да? — заинтересовался Борисыч. — А я его знаю?

— Да. Это ваш воспитанник. Бывший. Макар Гусев.

— Ох уж этот твой Гусев! — воскликнул Васильев, обращаясь почему-то к Ростику. — Хорош гусь, ничего не скажешь! Такую свинью мне перед матчем с Тиграми подложить…

— Что? Он и у тебя чудит? — хмыкнул Ростик, нацеливаясь вилкой на ржавого вида кусок селёдки.

— Не то слово! — возмутился Васильев. — Представляешь, обложил меня намедни хуями, прямо при всех, и ушёл в середине тренировки. Каково, а? А что, он и в школе безобразничает?

— Ну, не то чтоб хулиганил, нет, — пожал плечами Ростик. — Он просто на уроки забивает, прогуливает днями, контрольные не пишет, у доски не отвечает. Табаком от него теперь всё время несёт за версту. А раньше ведь не курил вообще. Да и не только табаком, если уж начистоту говорить. Сенька его через день на ковёр к директору таскает, на беседы, а потом в учительской корвалолом отпивается. Только бесполезно всё. И родители его ничего сделать не могут.

— Ох ты ж ё-моё!.. — сокрушённо покачал головой Борисыч. — Был же хороший парень, а теперь раз — и трудный подросток.

— Простите, а кто такой Сеня? И, я так понимаю, вы у Макара в школе преподаёте? — решил выяснить детали совсем расстроившийся от всего услышанного Денис.

— Преподаю, — кивнул Ростик. — Физкультуру. А Сеня — это математик наш, Семён Николаевич Таратар. Классный руководитель седьмого «Б». Очень неравнодушный человек и к этому вашему Гусеву питает особую слабость. Переживает, что парня исключить могут, небезосновательно, прошу заметить!

— А ты, Диня, лучше скажи мне, — хлопнув очередную сопку, сказал Васильев, — на какой почве ты с Гусевым сдружиться успел?

— Мм… — задумался Денис, подбирая правильные слова, — Макар же на сборах спину потянул, а я его в строй, так сказать, вернул. Пока он на массаж ко мне ходил, разговорились, потом общаться стали. Так и подружились, — Денис с невинным видом развёл руками, мол, что такого — дружба дело житейское.

— Эх, Дениска, Дениска, — вздохнул Борис Борисыч, — смотрю я на тебя — вроде взрослый человек, профессию солидную имеешь, а с малолеткой дружбу водишь. Пацан же на десять лет тебя моложе! У него интересы ещё детские, а тебе уже жениться пора! Прально я говорю, а, Валерьяныч? — чокнулся с физруком Васильев. — Во! А у меня старшая девка как раз на выданье. Вы ж с Танькой неплохо ладите, а я от такого зятя, как ты, не отказался бы. Так что ты подумай, а то Танюха моя давно по тебе вздыхает.

Денис такого поворота не ожидал и здорово напрягся — обсуждать свою личную жизнь и тем более возможную женитьбу, разговорами о которой его чадолюбивые родители уже успели здорово вынести ему мозг, он не собирался. А тут ещё и невесту ему практически нашли… Вот, что делать?

— Так что на счёт Макара? — попытался вернуться к наболевшему Денис. — Возьмёте его обратно?

— Ну, возьму, конечно. Отчего ж не взять? — хрустнув огурцом, сказал тренер. — Если он вернётся. И публично покается в своём хамском и безответственном поведении! — Васильев даже голос на этой фразе повысил. — Гусев — перспективный спортсмен, талантливый даже, я б сказал. Вот чё с ним случилось? Не пойму… А ты, Дениска, не в курсе часом? Раз вы дружбаны такие.

— Я знаю что с ним, — ответил Денис и, глотнув для храбрости остатки своей водки, выпалил: — У Макара погиб близкий друг. И он винит в этом себя.

— У-у-у!.. — присвистнул Васильев, а Ростик даже кусок хлеба, который жевал, изо рта выронил:

— Сыроежкин?! — в ужасе предположил физрук. Потом, немного пораскинув мозгами, сказал: — Да не, я его вчера в школе видел.

— Я не знаю кто это и подробностей происшедшего — тоже, — уточнил Денис, — но я постараюсь помочь Макару.

— Да, ты уж помоги, — согласился Борис Борисыч, — и чем раньше, тем лучше — а то Тигры нас размажут. Громов один не вытянет…

Дальше разговор зашёл о проблемах воспитания подрастающего поколения спортсменов, и Денис поспешил откланяться — на вечер у него было запланировано ещё одно дело.

По адресу, который был указан в медицинской карте Гусева, дома никого не оказалось. Денис бы, конечно, подождал пару часов на улице, но погода не располагала — минус десять и ветер. Поэтому свой визит к Макару домой он отложил до следующего вечера. В воскресенье Денису повезло больше: дверь ему открыли. Однако, гусевский отец, сказал, что Макара нет, и когда он вернётся, не знает — сын теперь им о своих делах не докладывает и вообще, делает что хочет.

На этот раз Денис отступать не стал — пристроился на лестнице возле батареи, так чтобы и лифты, и дверь Гусевых видеть. Макар появился полдвенадцатого. Вышел из лифта, споткнувшись, и, слегка покачиваясь, направился к своей квартире.

— Макар! — показался из своего укрытия Денис и преградил ему путь.

Гусев замер как вкопанный, похлопал ошалело глазами, потом положил руку на плечо приятелю, больше для собственного равновесия, чем в качестве приветствия, и сказал:

— О, доХтор! Вы ко мне? Так я не болен…

— Серьёзно, Макар? Кто тебя напоил? — сказал Денис Евгеньевич совсем не то, с чего изначально хотел начать разговор.

— Ну… мир не без добрых людей. А вообще… Я и сам могу… позволить себе. Да.

— Откуда у тебя деньги на бухло и сигареты? — строго спросил Денис — уж очень нехорошие догадки приходили ему на ум.

— Деньги-и?.. — протянул Гусев и обнял Дениса за шею, почти на нём повиснув. — Я тя умаляю! Ну разве ж это деньги? — презрительно скривился Макар. — Так, ерунда!

— Ты чем занимаешься, придурок?! — зашипел на малолетнего пьяницу Денис Евгеньевич. Спокойно смотреть, как хороший парень сам губит свою жизнь, Денис не мог: злость пробирала так, что хотелось двинуть как следует этому остолопу. Останавливало только то, что и в ответ тоже прилетит не меньше. — Тебе в этом году шестнадцать — попадёшься: пойдёшь по уголовной статье!

— С чегой-то по уХоловке-то? — отпрянул от него Макар и с возмущением уставился на посмевшего заподозрить его чёрти в чём «клеветника». — Ты мне это не шей, «Хражданин начальник», я чужого не беру!

— Тогда где ты шляешься целыми днями? На что покупаешь курево и выпивку? У родителей деньги берёшь? — не унимался Денис.

— Та Ховорю ж, я — не вор! — выкрикнул Гусев, который от таких наездов тоже завёлся не на шутку. — Шо ты вообще пришёл, на кой я тебе сдался? Я ушёл из Интеграла, всё, мне спортивный врач не нужен!

— Макар, послушай меня, — Денис сделал над собой усилие и сказал это почти спокойно, — я хочу тебе помочь. Васильев возьмёт тебя в Интеграл обратно, я говорил с ним. Извинись — это всё, что от тебя требуется. Он заинтересован в тебе как в спортсмене.

— А может, я… не хочу обратно! — с вызовом посмотрел на него Гусев. — Может, меня устраивает, как я сейчас живу!

— О чём ты говоришь вообще? Тебя, как я понял, из школы исключить могут! И что ты тогда делать будешь?! — опять вспылил Денис Евгеньевич.

— Да какая те нахуй разница? Захочу ваще ничего делать не буду! Всё, отвали, моя черешня! — Макар сделал попытку обойти Дениса, но тот не только не пустил его, а напротив, схватил за грудки и со всей силой встряхнул.

— Опомнись, Гусев! Сдохнуть захотел или сесть по малолетке?!

— Блять! Да съебись ты нахуй отсюда! — вырвался Макар и оттолкнул от себя Дениса, но, будучи сильно нетрезв, потерял равновесие и сам шмякнулся на пол. — Твою ма-ать!..

— А это что?! — Денис поднял выпавшую из кармана пальто Гусева пачку Мальборо. — Не слишком ли дорогое курево для школьника?

Денис понимал, что теоретически такие сигареты у Макара могли оказаться от его друга Сыроежкина. Серёжин отец имел возможность и из-за бугра привезти, и в «Берёзке» купить. Но противный холодок, сжавший солнечное сплетение, говорил Денису: это слишком хорошо, чтобы быть правдой.

— Отвечай, Гусев, твою мать, откуда это у тебя? — не контролируя себя заорал на Макара Денис, рывком поставил его на ноги и прижал к стене. — Откуда? Тебе родители на них деньги дали?!

Обычно спокойный и уравновешенный Денис Евгеньевич был в бешенстве. Но ещё он до чёртиков испугался. Паника накатила на него, выбив из-под ног почву и лишив самоконтроля, — слишком хорошо знал он, чем заканчивается мелкое воровство и к чему приводят лёгкие деньги. В голове уже вовсю вырисовывались картины печального будущего его любовника, вставшего по своей глупости на кривую дорожку.

— Чего молчишь? Стыдно признаться, как карманы у работяг в трамвае чистишь? — продолжал на повышенных тонах наседать на Гусева Денис. — Или чем ты там занимаешься?

— Чем-чем! Хуи в толчке на Казанском сосу, доволен? — громче, чем хотел, выкрикнул Макар.

— Ч-то?.. — враз осипшим голосом прошептал Денис. — Зачем ты так шутишь, Макар? Это не смешно… — холод в солнечном сплетении стал сильнее, на лбу выступила испарина, даже в ушах зашумело.

— Шо, Денис Евгеньич, ты так хотел от меня правды, а как узнал её, она тебя, оказывается, не устраивает? — зло усмехнулся Макар.

— Врёшь… Ты это выдумал, специально… чтобы меня позлить… — прохрипел Денис, и рука его непроизвольно сжалась в кулак.

— Не вру!..

***

Макар действительно не врал. Пару недель назад, свалив с уроков и бесцельно шатаясь по городу, он сам не заметил, как попал на Комсомольскую площадь. Опомнился Гусев, когда до него дошло, что вот уже минут пять он стоит без движения на выходе из метро и тупо пялится на здание вокзала. И поймал себя на мысли, что ему нестерпимо хочется уехать отсюда, вернуться в Одессу, в прошлый август, и всё исправить. Дружить с Митькой, как нормальные люди дружат, не пытаться отбить его у его девушки… Ведь даже если бы Савельев и влюбился бы в него тогда, то не привязался бы так сильно, не строил бы иллюзий и не питал напрасных надежд. И остался бы жив. Скорее всего, они снова бы встретились этим летом и неплохо бы провели время втроём — Макар, Митя и его Катя… Но с Митей Гусев не встретится больше никогда.

Это было странно, но расставаясь с Савельевым в конце августа, Макар совершенно спокойно отнёсся к тому факту, что, возможно, их пути больше не пересекутся. Зато теперь, когда он осознавал, что не увидит друга вообще никогда, просто потому что того больше нет на этой земле, Макару хотелось от этого осознания выть и рвать на себе волосы. Он хотел его… Просто посмотреть на него, прикоснуться, услышать его голос… да хотя бы всего лишь знать, что Митя живёт где-то там у себя в Харькове и у него всё хорошо. Гусев почти на физическом уровне чувствовал, как его разъедает тоска. Она не была вызвана любовью или физическим влечением, дать определение тем чувствам, которые он испытывал теперь к погибшему другу, Макар не смог бы при всем желании. Он только хотел, чтобы всё вернулось.

Умом, Гусев, естественно понимал, что формально в смерти Савельева он не виноват. Он не обязан был любить его, и никто не может упрекнуть Макара за отказ провести с ним время. И если уж Митя сделал свой выбор, то ответственен за него только он сам. Однако, когда дело касается чувств, доводы разума бессильны. Макар знал, что убил Митю своим равнодушием. Сходил с ума от этой вины, ждал адекватного наказания, но ничего не происходило. Он просто жил, тихо ненавидя себя, и пытался не срываться на окружающих, чтобы ненароком не навредить ещё кому-нибудь. Видеть людей рядом было тяжело, а общаться с ними невыносимо, и Гусев старался как можно меньше времени проводить дома, в школе, на тренировки ходил из последних сил… Не место ему рядом с нормальными членами общества. Но, тем не менее, всякого разного сброда и криминального элемента Макар тоже сторонился, падать на самое дно не хотелось. У него ещё оставалась совесть, а она, в свою очередь, заставляла чувствовать некое подобие самоуважения, не дававшее Гусеву пуститься во все тяжкие.

Так стоял Гусев на холодном февральском ветру, глазел на вокзал и пытался сообразить, куда ему податься и что, вообще делать дальше. Попасть туда, куда он так стремился всем своим существом, возможным не представлялось — машину времени пока не изобрели, да и Киевский вокзал находился не здесь, а на другом конце города. Но не зря дорога, в данном случае железная, ассоциируется у людей с грядущими переменами в жизни. Вот и Макар что-то такое почувствовал. Правда смутные шевеления его души стали быстро тонуть за вполне приземлёнными физиологическими позывами — Макару захотелось в туалет.

Именно с этой невинной целью и вошёл он в здание Казанского вокзала. А вышел оттуда спустя час, в некотором смысле, другим человеком. В туалете мужик средних лет мыл рядом руки, морщась от ледяной воды, а потом вдруг ни с того ни с сего взял и спросил занятого тем же неприятным делом Макара: «Отсосёшь?»

Сначала Гусев подумал, что ослышался. Он стоял и смотрел на дядьку, не зная что сказать. По-уму, нужно было бы возмутиться непристойным предложением и послать озабоченного нахер, ну, или просто вежливо ему отказать, но Макар был настолько шокирован и не мог до конца поверить, что это ему не от недотраха померещилось, что он, протупив с полминуты, просто кивнул. Почему — и сам не понял. Мужик поманил его кабинку, и Гусев пошёл, только опять же, не особо отдавая себе в этом отчёт, сказал: «Дядя, ты это… хер сполосни что ли…». «Дядя» опять поморщился, вспоминая о температуре здешней воды, но пожелание Макара выполнил.

Через пять минут из кабинки вышел мужик, а затем и Гусев. Между поездами был перерыв, и другого народу в сортире не было. Очевидно, поэтому мужчина решил со своим случайным любовником поговорить.

— Ты хорошо сосёшь. Давно этим занимаешься? Я тебя здесь раньше не видел.

— А меня здесь и не было, — прополоскав в раковине рот и смачно сплюнув, сказал Макар.

— Вот как?.. Ну, надеюсь, ещё увидимся. А тепло станет, может, и садике пересечёмся.

— В каком садике? — не понял Макар.

— У Большого, где фонтан, — мужик с удивлением посмотрел на Гусева.

— У большого чего? Фонтана? — совсем запутался Гусев.

— Театра, малыш, — улыбнулся дядька. — Ты что не местный?

— С чегой-то? Местный я. Тока причём здесь театр? Я по театрам не очень хожу, мне там скучно.

Мужик вздохнул, как-то снисходительно посмотрел на Гусева, и принялся объяснять ему что к чему. В итоге, Макар, получив от своего неожиданного клиента, перечень всех плешек столицы нашей Родины, наставления где и как искать «своих», если судьба занесёт его в другие города и веси, а также пожелание завязывать с туалетами («Уж больно ты, малыш, хорошенький для таких мест») и два рубля мелочью, отправился в привокзальную столовку.

Не то чтоб Гусев был так уж голоден, нет. Единственное, чего ему хотелось — «заесть» вкус чужого члена во рту. К тому же мужик ему даже отстраниться не дал, когда кончать стал, пришлось давить в себе рвотные позывы и всё глотать. А ведь Макар не собирался этого делать — дядька этот не особо ему понравился. Это у Дениса и покойного Митеньки (теперь Гусев, вспоминая об их близости, про себя называл его только так), хотелось и проглотить, и всё хозяйство вылизать, а этот… Фу, короче.

Но кое-какую пользу из своего незапланированного туалетного приключения Гусев всё же извлёк. Во-первых, деньги — их хватило не только на беляш с горячим чаем, но и на пачку Родопи. И даже кое-что осталось. Курево, кстати, Макар купил тоже по причине «заедания» — обед в этом нелёгком деле помог мало, а вот табачный дым — самое то оказался. А второй положительный момент состоял в том, что на волне адреналинового всплеска, вызванной нестандартной для него ситуацией, Макар забыл на какое-то время о своей депрессии. Ну, и озвученный незнакомцем список мест для встреч и знакомств «голубых», плешек, как он их назвал, тоже пригодится. Ибо совершенно понятно, что такому человеку как Гусь надо держаться подальше от серьёзных отношений и приличных людей. О том, что всё, от чего теперь старался отстраниться Гусев, в принципе можно найти и там, он не думал — по рассказу этого мужика с Казанского выходило, что контакты на плешках завязываются в основном одноразовые.

Как бы то ни было, а на следующий день Макар опять приехал на Казанский. На этот раз вполне осознанно. Пошатался со скучающим видом около туалетов — безрезультатно. Хотел было уже уходить, как вдруг почувствовал на своём плече чью-то руку. Немолодой мужчина интеллигентного вида просто показал глазами в сторону свободной кабинки. Гусев, также не говоря ни слова, проследовал туда и не закрыл за собой дверь. И с тех пор пошло-поехало…

Надо сказать, что платили Макару далеко не всегда. А когда платили, то не обязательно деньгами. Вероятно, мужчины считали, что он делает это для собственного удовольствия, и в чём-то даже были правы. Удовольствие Гусев действительно получал, другое дело, что оно было не совсем физическим. Обслуживая, зачастую бесплатно, незнакомцев, которым было на него абсолютно плевать, Макару нравилось чувствовать себя в некотором роде униженным. Потому что унижение — это то, чего он абсолютно не переносил раньше, в своей «реальной» жизни, когда был готов закатать в лоб любому, кто посмел недостаточно уважительно к нему обратиться. И в страшном сне не могло тогда присниться Гусеву, что он будет вот так вот в общественном сортире обсасывать не пойми каких мужиков. Не по любви, не из-за страсти, и даже не всегда за деньги.

Последний «клиент», однако, оказался щедр — отвёл Макара в ресторан, где накормил, напоил, подарил пачку Мальборо, которую потом и увидел приставучий Денис Евгеньевич, и предложил продолжить знакомство у него дома. Макар гражданина поблагодарил, но от «продолжения банкета» благоразумно отказался (кто знает, кто и что может ждать его «дома» у сомнительного типа?).

***

— Бля-ать!.. Сука-а… — Макар схватился за челюсть, сгорбился, сплёвывая кровь, но как только Денис двинулся к нему, чтобы помочь или хотя бы выявить нанесённый урон, резко выпрямился и нанёс доктору ответный удар. И приготовился дать ещё, но Денис, не обращая внимания на стремительно заплывающий глаз, сделал подсечку, повалив Гусева на пол.

— Прекрати, Макар, слышишь?!

— Слезь с меня, урод! — Макар тщетно пытался скинуть оседлавшего его Дениса, но тот был и сам тяжёл, и руки его держал крепко, прижав их полу.

— Идиот, ты о своем будущем думал? Школу не закончишь, и что так и будешь жопой торговать? Учти, Макар, это товар скоропортящийся, надолго не хватит.

— Уйди, Денис, пожалуйста, — неожиданно спокойно сказал Гусев, резко прекратив всякие попытки сопротивления. — Просто оставь меня в покое. Ты ничего не понимаешь… я бы сам иначе в окно вышел или в дурку бы загремел. А так… Это мой способ забыться.

— Забыться? Алкоголь, проституция, а дальше что — наркотики? — всё ещё не до конца веря в происходящее, кричал Денис.

— Да, блять, не ори ты!.. Тут стены тонкие! — сам выкрикнул Гусев.

— Хорошо, тебе нужно забыться, — чуть тише продолжил Денис Евгеньевич. — Не вопрос, помогу. Хочешь секса? Я буду тебя трахать! Денег? Я буду тебе платить! Только вернись… Поговори с Васильевым. Хочешь, вместе к нему сходим? Не прогуливай школу, учись! И забудь про туалеты и плешки как страшный сон, Макар! — Денис опять перешёл на крик.

— Да пошёл ты! — Макар собрался с силами и всё-таки скинул Дениса с себя, а для пущей надёжности несильно дал ему ногой в рёбра.

Бить, очевидно, надо было сильнее, потому что противник от удара оправился быстро, вскочил с пола и в пару секунд скрутил Гусева, одной рукой заломив его руку за спину, а другой крепко удерживая за волосы.

— Я не шучу, Макар, — с трудом переводя дыхание, прошептал Денис в самое ухо Гусеву. — Я не оставлю тебя в покое и не позволю тебе сломать свою жизнь. Считай, что это мой долг… профессиональный… и человеческий.

Гусев много чего хотел сказать по этому поводу не в меру ответственному доктору, но ответить не мог, только мычал — Денис так сильно запрокинул назад его голову, что и дышать-то было тяжело, не то что разговаривать. А через секунду слова и вовсе вылетели из его головы.

— Отпустите его! Слышите? Сейчас же!

От звука Серёжиного голоса Макар вздрогнул, скосил глаза в его сторону и даже немного испугался — у замершего в боевой стойке в метре от дерущихся Сыроежкина был совершенно безумный взгляд.

— Повторяю, отпустите немедленно Макара, Денис Евгеньевич! Или я убью вас! — с какой-то животной яростью в голосе произнёс Серёжа и крепче сжал в руке кухонный нож.

========== 16. Моя прелесть ==========

— Но вы его ударили! Я же вижу, у него губа разбита! И держали его так… За волосы! Ещё врач называется! Да вас вообще к людям подпускать нельзя! — всё не мог успокоится Сыроежкин.

Денис Евгеньевич отпустил Гусева сразу, как заметил Серёжу, и даже показательно отступил от него на пару шагов. Сыроежкину, однако, понадобилась ещё несколько минут, чтобы убедиться, что другу ничего не угрожает, и всё это время он стоял, словно взведённая пружина, готовый при малейшей опасности броситься на врага. Объяснения обоих, и спортивного доктора, и Макара, что конфликт у них несерьёзный и вообще они типа друзья давно, Серёжу не сильно убедили.

Денису Евгениевичу он прямо высказал всё, что о нём думает, но и Гусю досталось.

— Зачем ты его выгораживаешь, Макар?! Какой он тебе друг? Друзья так не поступают!

Макар принялся клятвенно заверять Сыроежкина, что то, что случилось, просто недоразумение, и Денис Евгеньевич ничего дурного ему не желал, они всего лишь повздорили. Серёжа в итоге опустил нож, а бывшие противники дружно выдохнули.

Серёжу потом ещё долго потряхивало от нервного потрясения — когда он выбежал на лестничную площадку и увидел своего бывшего лучшего друга в беде, единственное о чём он тогда мог думать: спасать своего Гуся.

В тот момент он и вправду готов был убить Дениса Евгениевича. В Серёжиной голове словно что-то замкнуло, отключив человеческий разум и запустив древнюю программу животного: защитить своё любой ценой. А Макар Гусев был несомненно его, как, например, мама, папа или Эл. Сыроежкин даже и не вспомнил в это мгновение, что с Гусём они всего лишь друзья-соседи, а сейчас и не общаются вроде, что тот последнее время совсем его не замечает. Если бы на месте Макара был кто-то другой, Серёжа, конечно, поступил бы более логично, например, вернулся бы в квартиру и вызвал милицию. Или позвал бы на помощь соседей. Но тут словно кровавая пелена застила ему глаза, и Сергей, не думая, приготовился атаковать. Ещё успел порадоваться, что, сидя дома на кухне и услышав за дверью звуки борьбы и знакомый голос, сообразил схватить нож, которым резал себе бутерброд с колбасой, и только потом выскочил на лестницу. И мать его не остановила, потому что у себя в комнате была, телевизор смотрела и ничего не слышала.

— Серёжа, я не выХораживаю, честно… — Макар подошёл к Сыроежкину и осторожно обнял его за плечи. — Дай мне ножик, не надо так… Ну, чего ты, ну?..

Доктор с места не двигался, держался спокойно, это обстоятельство немного успокоило и самого Сергея — может, и правду Макар говорит: повздорил с приятелем, ну, с кем не бывает?.. Почувствовав тепло, по которому уже так давно успел соскучиться, Серёжа прижался к другу и немного расслабился, позволил забрать у себя нож.

— Макар!.. — подал голос Денис, обращаясь к Гусю, и Серёжа готов был поклясться, что говорит доктор чуть ли не жалобно. — Ты подумай о том, что я тебе сказал. Пожалуйста. Ради него, — Денис Евгеньевич почему-то кивнул в сторону Сыроежкина. — Ты же сам видел, как он… за тебя. Не ошибись снова.

Серёжа не понял, что имел в виду Денис, но почувствовал, как от этих слов Макар вздрогнул всем телом, а потом крепчеприжал его к себе.

— Пока, Денис, — вполне доброжелательно сказал ему Гусев. — Я позвоню тебе.

Серёжа просто не смог отпустить друга, так и потащил его к себе в квартиру. Макар и не сопротивлялся.

— Мама, Макар сегодня у нас остаётся, — заглянул к матери Серёжа, поставил её в известность и потянул Гусева дальше, в свою комнату.

— Позвони своим, Макар, чтоб не волновались! — крикнула им вслед Надежда Дмитриевна.

Далее последовал малоприятный телефонный разговор Гусева с матерью, потом она позвала к трубке мать Сергея, убедилась, что сын действительно у них и говорит правду, и только тогда дала добро на ночёвку Макара у друга.

Гусев же после всей этой нервотрёпки, вызванной стычкой с Денисом, потом объяснениями с родителями, почувствовал себя выжатым как лимон. Плюс ещё опьянение сказалось. В общем, вырубился Макар сразу, как Сыроега диван свой расстелил. Успел только Серёгу в охапку сгрести и с собой уложить, тот даже зубы почистить не смог сходить. Сначала думал выпутаться осторожно, чтоб Гуся не разбудить, потом плюнул — не самое это важное в жизни, в конце концов. Чистка зубов, в смысле. Главное Гусь рядом, ему в ухо сопит. После стольких-то недель почти полного игнора! Ну, чего ещё желать-то?

Ночью всё-таки Серёжа проснулся, в туалет захотелось. Заодно и до ванной добрёл. А на обратном пути понял, что легли они с Макаром в постель одетые. А это и не гигиенично, да и тело ночью отдыхать должно.

От своей одежды Серёжа избавился за полминуты. А пока раздевался сам, кое-как швыряя штаны и майку в сторону стула, всё смотрел на Макара. Будить его ужасно не хотелось, уж больно хорошо он спал. Да и неизвестно как спросонья Гусь себя поведёт, может, пошлёт Серёжу с его просьбой раздеться куда подальше и снова дрыхнуть завалится.

И Сыроежкин начал раздевать друга сам. Благо спал тот сейчас на спине, и можно было его не ворочать, рискуя не вовремя разбудить. Снял носки, расстегнул ремень и брюки, порадовался, что свитер Гусев снял ещё в прихожей вместе с верхней одеждой, расстегнул все пуговицы на рубашке и… замер. Столько раз он видел Макара и в куда более оголённом виде, но именно сейчас Гусев выглядел так… странно. Серёжа не смог даже этому точного определения подобрать, чтобы хотя бы для себя сформулировать, какие же чувства будит в нём вид спящего полураздетого товарища.

Серёжа включил ночник, чтобы лучше рассмотреть Макара. А потом понял, что только смотреть ему мало. Вроде бы, полночи проспав с ним в обнимку, Сергей не должен был смущаться того, что его тянет прикоснуться к другу, тем более, что раздеть человека, не дотрагиваясь до него, в принципе невозможно. Но он чувствовал себя чуть ли не вором, планирующим кражу века. С колотящимся сердцем и почти не дыша, Серёжа осторожно положил руку на живот спящего. Его ладонь стала медленно опускаться и подниматься в такт дыхания Макара, а Серёже вдруг нестерпимо захотелось прижать её сильнее, больше ощутить тепло и мягкость чужого тела, прочувствовать как скользит под его рукой кожа, как расслаблены обычно упругие мышцы. И вот уже Серёжа и сам не заметил, как одной рукой стал гладить друга по голому торсу, мять его бока, живот, грудь, задевать соски, под его прикосновениями превратившиеся в маленькие твёрдые шарики, а другой… Другой рукой Серёжа держался за собственный член и медленно себе дрочил.

Макар в отличие от него возбуждён не был, Сыроежкин в этом убедился, рассматривая через раскрытую ширинку его пах — ничего там сверх нормы не выпирало. Приподнять резинку трусов и изучить всё как следует Серёжа побоялся, пусть и хотелось ему этого до жути, — ещё разбудит Гуся, и всё, хана, тот, даже если в рыло ему за такое не закатает, то дружить уж точно не будет, к гадалке не ходи. Но и остановиться Сыроежкин тоже был не в состоянии — его охватила самая настоящая лихорадка: тело горело, кровь в ушах стучала так, что того и гляди, барабанные перепонки лопнут, и воздуха не хватало. Если сейчас же не спустит — умрёт от разрыва сердца. Или — яиц. Взорвётся, короче, и поминай как звали. Желая прожить ещё долго, и, по-возможности, счастливо, Серёжа встал на своём диване на колени рядом с Гусевым, спустил с себя трусы и стал дрочить, глядя на его грудь и живот. В своём воображении он уже видел, как вязкие белые капли пачкают Макару пупок и низ живота, долетают до груди и обязательно попадают на соски. В общем, остатков разума у Сыроежкина всё же хватило, чтобы успеть вовремя подставить вторую руку и кончить в собственную ладонь. Иначе он не то что в морду рисковал получить, Гусь бы убил его на месте, если б проснулся оттого, что Серёга на него слил — в этом Сыроежкин тоже был свято уверен.

Серёжа осторожно сполз с кровати, отдышался, потом нашёл свою не долетевшую до стула майку, вытерся об неё и, собравшись с духом, принялся за начатое и брошенное на полпути дело — раздевать Гуся.

Макар заворочался, замычал что-то сквозь сон, но зад приподнял и штаны с себя стянуть позволил. А вот с рубашкой вышло сложнее — вынуть из рукавов его руки так просто не получилось. Серёжа в итоге уселся другу на бёдра, обхватил обеими руками его за шею и что было сил потянул на себя. Гусев сел, с трудом разлепил один глаз, спросил: «Сыроега, ты чё?», попытался плюхнуться обратно, потом сообразил, что пока не снимет рубашку, ему этого сделать не дадут, кое-как помог Сыроежкину избавить себя от неё и, пробормотав: «Всё, я — спать, будешь трахать — не буди!», повалился обратно на постель. Ещё и задом к нему повернулся — то ли чтоб отстал наконец, то ли в подтверждение своих последних слов. И как по команде опять вырубился.

Серёжа забрался под одеяло, обнял со спины своего Гуся покрепче… и понял, что сна у него — ни в одном глазу. Сыроежкин до сих пор чувствовал себя каким-то взбудораженным, никак успокоиться не мог. И что на него нашло сегодня? Такой спермотоксикоз накрыл, что он на лучшего друга дрочить принялся, в буквальном смысле! Серёжа опять вспомнил, как смотрел на гусевское тело, такое маняще-беззащитное, практически зовущее его, на которое так и не попали капли его семени (к огромному Серёжиному сожалению!), и, естественно, опять захотел. Но настоящий ужас Сыроежкин испытал не от этого, а оттого что осознал, что лежит и на полном серьёзе обдумывает, как ему трахнуть Макара и при этом не разбудить. И не просто обдумывает, а трётся своим стояком о задницу друга. Сказанная Макаром в полусне шутка из бородатого анекдота невероятным образом стала интерпретироваться Серёжиным сознанием как руководство к действию.

Однако, ужас ужасом, а кончить опять хотелось до одури. Пришлось Серёже снова проявлять чудеса самоконтроля и удовлетворять себя так, чтобы не трясти диван и не разбудить друга. Правда, в этот раз он позволил себе маленькую шалость — перед началом он ухитрился незаметно приспустить с гусевского зада трусы, а после… Да, после он таки сделал то, что ему не удалось провернуть полчаса назад — весь свой аккуратно собранный эякулят Серёжа Сыроежкин, хороший мальчик из приличной семьи, взял и тщательно размазал по ягодицам, животу и груди Макара Гусева, своего лучшего друга, соседа и одноклассника. И только после этого смог счастливо заснуть.

Проснулся Серёжа в около восьми, первым делом ощупал всё также мирно дрыхнущего рядом Гуся (там всё на месте было — и трусы на заднице колом, и кожа на животе в засохшей сперме, и соски… ну, в общем, тоже в ней же), а потом схватился за голову сам — ночное безумство с его стороны вовсе не было случайностью, при воспоминании о нём Сыроежкина опять охватило желание. Серёжа от греха подальше сел на кровати, прошептал мантру: «Я не пидорас, у меня просто переходный возраст и недотрах, это нормально», клятвенно пообещал себе сегодня же на традиционной прогулке позвать Майку в гараж и там её наконец-то уже поцеловать по-настоящему (зря ему Эл что ли так подробно объяснял, как это делается!). И если повезёт, там же можно будет и потискаться с ней вдоволь. О большем думать пока рано. Так что, если всё пойдёт по плану, то беспокоиться нечего — он нормальный парень, а недоебит — не порок, а обычное физиологическое состояние молодого здорового организма в период полового созревания.

Итак, всё для себя решив, Сыроежкин окончательно успокоился, выдохнул, словно с плеч тяжёлый груз сбросил, и обернулся на Макара — всё-таки время идёт, надо его будить, а то так и в школу опоздать можно. Макар просыпаться и не думал, спал себе и спал, разметавшись по кровати и приоткрыв рот. Давно не стриженные рыжие волосы лохматились по подушке, закрывали лоб и лезли ему на глаза (тут Серёжа подумал, что хорошо бы сегодня вечером обнаружить на своей наволочке парочку таких волос). На щеках играл яркий румянец, благодаря которому веснушки, полностью усыпавшие лицо, шею и даже плечи Гусева, визуально сливались в этом месте в большое рыжее пятно — Серёжа почти дотронулся до него губами (надо же проверить, не заболел ли его друг, и нет ли у него жара), но потом вспомнил, что за каким-то хреном закрыл на ночь форточку, и в комнате просто жарко.

В результате, вместо того, чтобы разбудить Макара и гнать его в свою квартиру собираться в школу, Сыроежкин наскоро оделся-умылся сам и побежал домой к Гусевым лично. Вернулся через пятнадцать минут, крикнул: «Рота, подъём!» и рывком содрал с Макара одеяло.

— А? Шо? Хде? — испуганно затараторил Гусь, вскочив с кровати и непонимающе озираясь по сторонам. — СыроеХа!.. — наконец до Макара дошло, где и почему он находится. — До инфаркта доведешь, ё-моё!

Гусев зевнул, потянулся, нашёл на Серёгином стуле свои вчерашние штаны и уже собрался их надеть, как к нему подскочил Сыроежкин:

— Нет! Дай сюда! — и отнял у Макара брюки.

— Ты чего, СыроеХа? Я шо, Холый по-твоему на площадку выйду? — удивился странному поведению друга Макар.

— Не надо тебе никуда идти, — твёрдо возразил Серёжа.

— А форма школьная, а сумку собрать?! — вылупил на товарища глаза Гусев.

— Вот, — Серёжа метнулся в дальний угол комнаты и вручил Макару целый ворох его школьной одежды. — И сумку я тебе собрал — вон она, и форма физкультурная там же, — Сыроежкин указал на свой письменный стол, где рядом с его сумкой стояла и сумка Макара.

— Ух ты! Спасибо, Серёжа!.. — только и смог сказать на это Макар. Потом подумал немного и, чуть помявшись, спросил: — Можно, я у тебя душ приму? Ну, раз уж ты мне всё принёс.

— Нет! — воскликнул Сыроежкин, чем привёл друга в ещё большее замешательство. — С ума сошёл? Какой ещё душ?! Ты на время посмотри — выходить через пятнадцать минут, а ещё позавтракать надо. Без еды нельзя, — усиленно затряс головой из стороны в сторону Сыроежкин.

— Ладно, ладно… — совсем опешил от такого напора Макар. — А в туалет-то я могу сходить? Или тоже нельзя?

— В туалет иди, конечно, — милостиво кивнул Серёга.

— Слышь, Серёж… — немного растерянно произнёс Гусев, разбирая ком принесённой ему одежды. — А ты это… трусы не захватил, да?

— Трусы?.. — изобразил полнейшее непонимание Сыроежкин. — А тут нету, да?

— Нет… Штаны, куртка, рубашка, майка, носки — есть. А трусов… трусов нет, — смущённо констатировал Макар.

— Ну, иди в этих, — невозмутимо заявил Серёжа. И на всякий случай предупредил: — А мои на тебя не налезут, у тебя размер больше, — и он сделал руками в воздухе некий жест, призванный наглядно продемонстрировать в каких местах у них с Макаром не совпадают размеры.

Гусеву не оставалось ничего другого, кроме как вздохнуть тяжело, надеть то, что есть, и постараться за пятнадцать минут привести себя в относительный порядок и наскоро перекусить.

Все шесть уроков Сыроежкин не мог спокойно усидеть на одном месте — только и делал, что оглядывался на Макара да прислушивался к его пыхтению позади — тот впервые за последний месяц с лишним пытался вникнуть в то, что говорили учителя, и честно выполнять задания. Давалось это Гусеву тяжело, отчего он охал, громко вздыхал и тихо матерился. Преподаватели его старания, надо сказать, оценили и замечаний не делали. А Таратар и вовсе изобразил приступ кашля, когда Гусь, мучаясь с очередной задачкой, в сердцах послал её совокупляться с конём.

В итоге, сжалившись над взявшимся наконец-то за ум любимым учеником, Семён Николаевич вызвал Макара к доске, где не столько требовал с него решение, сколько лично в индивидуальном порядке разжёвывал ему все непонятные моменты. Ещё и четыре ему потом поставил, не иначе как в качестве мотивирующего фактора.

Сыроежкин смотрел на стоящего у доски Макара во все глаза, но что там писал мелом под диктовку Таратара Гусь, не понимал абсолютно. Серёжа просто любовался статной фигурой товарища, его отливающими медью в электрическом свете волосами, пылающим от волнения лицом и думал, что он очень красив. А когда в очередной раз вспомнил, что Макар стоит тут у всех на виду, а сам под одеждой весь перепачкан его спермой, и даже задница его вся в ней (вот если бы и внутри тоже!), забылся и, облизав пересохшие губы, сказал:

— Ты — мой, Гусик. Мой…

— Чего? — повернулся к Сыроежкину удивлённый Витя Смирнов, его сосед по парте.

— Чего? — испугался Серёжа — это ж надо так за языком не следить!

— Чего с тобой, Сыроега, говорю? — пояснил Витёк. — Ты красный весь, глаза блестят… нездорово. И бормочешь чё-то. Заболел что ли?

— А. Не. Нормально всё со мной. Здоров я, — немного успокоился Серёжа.

В общем же и целом, настроение у Сыроежкина было отличное, и жизнь опять заиграла яркими красками. А всё потому, что с Гусём они снова не-разлей-вода, и уж Серёжа все силы приложит для того, чтобы впредь никакая кошка между ними не пробегала. Он за прошедший месяц хорошо усвоил: без Макара, оказывается, такая тоска — хоть в петлю лезь, хоть с крыши прыгай, как этот загадочный гусевский дружок, про которого Эл рассказывал.

Единственное, что откровенно расстраивало Сыроежкина, было его вдруг не пойми по какой причине возросшее сексуальное желание. Оно до такой степени подчинило Серёжин разум, что контролировать себя и соблюдать приличия удавалось с огромным трудом. Подумать только, да он же сегодня ночью чуть лучшего друга не изнасиловал! Понятно, что Гусь бы ему такого не позволил и вообще пришиб бы на месте одной левой, но… Но у Серёжи аж дух захватывало и сердце останавливалось, стоило ему вспомнить лежащего на своей кровати полуголого товарища, то как тесно они прижимались друг к другу, и как он проказничал, пока Гусев мирно спал без задних ног.

А перед физкультурой Серёжа чуть с Вовкой Корольковым не подрался. Начиналось всё достаточно мирно, ребята переодевались, Серёжа, правда, больше ворон считал и на Гуся пялился, но тут вдруг глазастый и внимательный Вова, расположившийся с вещами рядом с Макаром, ткнул пальцем Гусеву в грудь и сказал:

— Чего это у тебя? Клей пролил на себя что ли? — и Макару ладонью по животу провёл…

Гусев ойкнул, начал себя ощупывать, но через секунду уже обо всём забыл — Вовка оказался отшвырнутым к противоположной стене, а напротив него стоял разъярённый, как огнедышащий дракон из сказки, Сыроежкин. У Серёги действительно чуть ли не дым из ноздрей валил, до того он в бешенстве был.

Парни в раздевалке от такого поворота разом прервали свой обычный трёп, и стали с любопытством наблюдать развернувшуюся у них на глазах драму, изредка присвистывая и делая ставки на исход предполагаемого поединка. Уж от кого-кого, а от обычно дружелюбного и веселого Серёжи такого номера никто не ожидал.

— Ты чего, Сыроежкин? — просипел потерявший от шока голос Вовка.

— Серёжа… — Макар с так и не надетой майкой в руке решил успокоить друга и приобнял его за плечи, — ну шо ты, а? Чего на Вову накинулся? Пойдём, — попытка увести Сыроежкина подальше от Королькова не удалась — тот стряхнул с себя его руку и, едва переведя дыхание, прошипел сквозь зубы:

— Одевайся лучше! А с… Вовой, — он сделал паузу и многозначительно посмотрел на притихшего одноклассника, — мне поговорить надо.

Гусев, малость охренев от необъяснимой перемены, случившейся с его всегда таким милым Серёжей, счёл благоразумным пока его не трогать, но Вовку на всякий пожарный собой прикрыл и так подальше от агрессора увёл. Сыроежкин в их сторону только зубами со злости скрипнул и кулаки покрепче сжал.

— Братик, — подошёл к нему Эл, до этого с беспокойством следивший за странной ссорой своих друзей. — Я не знаю, что на тебя нашло, но перед Вовой надо извиниться.

— Да знаю я, — сказал Серёжа и несколько раз глубоко вдохнул и выдохнул. — Времени сейчас нет, скоро Ростик орать начнёт.

Сыроежкин теперь и сам понимал, что вспылил очень глупо. Но какое право имел Вовка так трогать его Гуся?! Да Королькову руки за такое оторвать надо, а не извиняться перед ним. А Гусь этого мелкого ещё и защищает, и от кого? От своего лучшего друга! «Но извиниться всё равно надо, — думал Серёжа, нарезая вместе со всеми круги по спортивному залу. — И объяснить как-то, почему я так… Прости, Вован, но Гуся посторонним лапать нельзя, и кончу мою с него стирать тоже нельзя, да. Тьфу, ведь не скажешь же такое! Чё ж придумать-то?..»

— Сыроежкин.

— А?

— Ты прыгать будешь или нет? — строго сказал Ростик. — Мы тебя ждём.

— Буду, — буркнул Серёжа, не без труда вынырнув из своих дум, с тоской глянул на козла, от которого только что отошёл Эл, и приготовился взять разбег.

Прыгнул Серёжа неудачно, не иначе как на нервной почве в руках-ногах запутался. Рухнул, как мешок с картошкой, на маты, но ничего себе к счастью не сломал и не вывихнул. Зато, что было особенно приятно, к нему на помощь целая команда спасателей сразу бросилась. В лице физрука, любимого братика и Гуся, конечно — тот быстрее всех прилетел и сразу щупать его принялся, на предмет переломов и прочих растяжений. Потом Ростик Макара отогнал, велел Серёже осторожно встать, аккуратно подвигать конечностями и пройтись, убедился, что с ним всё в порядке, и продолжил урок.

К счастью, когда Серёжа падал, ему в голову пришла замечательная идея: как оправдаться перед Вовкой и при этом не выглядеть дураком.

— Вов, ты извини меня за наезд, — Серёжа подошёл к Королькову после урока и виновато склонил голову. — Просто… пойми… Я ревную очень.

— Ревнуешь? — удивился Вовка. Причём тут ревность и к кому она, он вообще не понял.

Сзади раздалось нарочитое покашливание Эла и сокрушённое оханье Гуся.

— Да, — уверенно продолжил врать Сыроежкин. — Я же ведь вижу, как ты на Майку смотришь. Давно заметил, злился, просто старался внимания на это не обращать. И вот это во мне копилось, копилось… ну, и сорвался, короче. Прости…

— Серёг, да я ж ничего… — попытался оправдаться Корольков, но Сыроежкин его перебил.

— Я знаю, что ты ничего такого не делал. Просто ты же умный очень… Куда мне до тебя? А девчонки умных любят. Вот я и… Ну, прости, в общем.

— Да, совсем кукухой со своей Светловой поехал — на людей кидается!.. — горестно воскликнул Гусев. Серёжа только жалобно оглянулся на него, но ничего не сказал — настоящую причину своей ревности, а это была именно она, он, понятное дело, никому сообщить не мог.

— Ладно, забыли, — улыбнулся Вовка. — Кто старое помянет, как говорится… Пошли домой уже!

Довольный, что так ловко выкрутился из щекотливой ситуации, Серёжа в окружении своих друзей, радостно болтая, вышел со школьного крыльца на февральский мороз. На душе у него несмотря на погоду уже вовсю цвела весна. А скрипящий под ногами снег и колючий ветер в лицо он просто не замечал.

— Ну, всё, покедова, я пошёл! — вдруг остановился посреди дороги Сыроежкин.

— Ты куда, СыроеХа? — не понял Макар.

— К Майке в школу, у неё через полчаса уроки заканчиваются — как раз успею.

— Конечно, Серёж, — улыбнулся брату Эл. — Передавай ей привет.

— Пока, Сыроега! — кивнул ему на прощание Витёк, Вовка тоже кивнул, но молча — как бы то ни было, а на Сережу он всё ещё смотрел с опаской.

— Ну да, ну да… — мрачно проворчал Гусев. — Куда ж ещё в такую холодрыгу переться? Конечно же, через два квартала, торчать на крыльце сорок второй школы… Ну, не домой же в самом деле?

— Гусь, ну ты чего, дуешься? — в миг испугался Серёжа и обеспокоенно заглянул ему в глаза.

— Та не… — попытался улыбнуться Макар и отвёл взгляд. — Иди уже. Только под дверями не стой, замёрзнешь.

— Пока, в общем! — махнул ребятам рукой опять повеселевший Серёжа и пошёл за Майкой — возвращать в нормальное русло свои взбесившиеся в последнее время эротические порывы.

Макар побрёл с ребятами дальше, но, спустя пару минут, тоже остановился.

— Мне тут, короче, позвонить надо. Так что я до таксофона пойду, не ждите меня, — попрощался он с товарищами и двинул к переходу через улицу.

Витёк с Вовкой кивнули и ушли, а вот Элек, будто специально игнорируя гусевское желание побыть одному, увязался следом.

— А ты-то куда, Громов? — мрачно поинтересовался Гусев.

— Зою навестить, она же болеет, — невозмутимо ответил Эл. — И с тобой поговорить.

— Со мной? — удивился Гусев. — И о чём же? Только не надо опять о своём любимом братике — я знаю как ты о неприкосновенности его задницы печёшься. Так вот, похоже, я ошибся — мне она не светит… — сказал Макар и совсем приуныл.

— Я волнуюсь за тебя, Макар.

— С чегой-то?

— Ты мой друг, — развел руками Эл. — И я вижу, что тебе плохо.

— Мне давно плохо. Что дальше? — не скрывая сарказма, оборвал его Гусев.

— Сейчас ты страдаешь из-за Серёжи, — проигнорировал издёвку Громов. — Пойми, он очень любит тебя, ты много для него значишь. Ты ему нужен, но… как друг. Это ведь тоже немало, Макар.

— К чему ты клонишь, Эл? — рвано выдохнул Гусев — Элека он понял прекрасно и, к сожалению, был даже с ним согласен.

— К тому, что мой брат — обычный парень, такой же, как и девяносто с лишним процентов мужского населения планеты. Серёже нравятся девушки, Макар. Он влюблён в Майю. Как бы тебе ни хотелось обратного, но это факт, смирись.

— Я смирился.

— Нет. Ты страдаешь. Напрасно страдаешь. А мог бы радоваться тем отношениям, которые у вас с Серёжей есть…

— Эл, я уже понял, — перебил его Гусев. — Мне казалось, что я нравлюсь ему, что у меня есть шанс. Теперь я вижу, что это не так. Всё. Спасибо за беспокойство.

Макар сказал это достаточно резко, так что ему самому стало не по себе от собственных слов.

— Макар… — Громов подошёл к нему почти вплотную. — Я знаю, что ты не можешь так просто взять и отказаться от своих чувств. Но ведь тебе ничего и не мешает любить его!.. Просто… для всего остального у тебя есть Денис. Он, кажется, хороший человек…

— Хороший, — не стал спорить Макар. И понял, что общаться сейчас с Серёжиной копией он больше не может — опять сорвётся, наговорит или сделает что-нибудь не то, и всем потом станет только хуже. — Прости, Эл, я, правда, благодарен, что ты так переживаешь за меня, но мне действительно надо позвонить — я хочу вернуться в Интеграл.

***

Элек сидел у Зои, поил её чаем с принесённым им же малиновым вареньем и пытался хоть на минуту прервать её болтовню. Зойка за последние две недели совсем одичала — родители вечно на работе, подружки к ней не заходили — боялись заразиться. Ей и словом перемолвиться практически не с кем было. Громову она до недавнего времени тоже навещать себя запрещала, он всё переживал — почему? А потом как-то Зоина мать проговорилась — Зоя считала, что плохо выглядит во время болезни, не хотела о себе впечатление портить. Тогда Элек плюнул на все запреты и явился к Кукушкиной без предупреждения. И с тех пор ходил к ней каждый день. Зойка поначалу, конечно, злилась, но потом свыклась с мыслью, что видно не судьба ей перед Громовым вечно красотой своей неземной блистать, иногда и заморенной лахудрой бывать приходится. Впрочем, свои плюсы в этих визитах несомненно были — Зоя наконец-то могла поговорить! А делать это она любила, умела и при малейшей возможности практиковала. Эл в принципе готов был стоически выдерживать трескотню своей девушки, но на полном серьёзе опасался за Зойкины голосовые связки — она нещадно сипела и всё равно не прекращала свой словесный поток.

— Зоя, — терпение у Громова всё же кончилось. — Ты что, совсем без голоса остаться хочешь? — он встал со своего места и присел на корточки перед её стулом.

— Да нет же, почему? Мне совсем не сложно говорить. А что, тебе разве не интересно, что я рассказываю, про то как вчера…

Договорить ей он не дал — обхватил ладонями её голову, притянул к себе и стал жадно целовать. Зоя начала отчаянно вырываться.

— Ты что, Громов, совсем спятил? — переведя дыхание, просипела Кукушкина. — Я ж больная, у меня ангина! Фолликулярная! Заразиться хочешь?

— Ты за меня беспокоишься? — попытался улыбнуться Элек. — А навещать меня будешь, если я заболею?

— Буду, — строго сказала Кукушкина. — Но не вздумай заболеть раньше времени — мне к врачу только на следующей неделе, кто меня здесь навещать будет, если ты сам сляжешь?

Эл знал, что Зоя его не обманывает — она действительно будет к нему ходить. Но и почему именно она будет это делать, он тоже знал. У Зойки обострённое чувство справедливости, к тому же она не любит никому быть обязанной. Не от большой любви, короче, придёт к нему Зоя, если он всё-таки заболеет.

Да и то как она сейчас стала протестовать, когда он её целовал… Только ли заботой о его здоровье это было вызвано?

По дороге домой Элек всё перебирал в уме моменты их последней встречи и не мог не признаться себе, что какими бы хорошими ни были их с Зоей отношения, она всё же не влюблена в него. Пока ещё. Эл не терял надежды однажды добиться от девушки взаимности, но иногда он чувствовал себя таким усталым, что руки опускались. Громову тоже хотелось, чтобы его любили. Хоть кто-нибудь. Как ни стыдно ему было себе в этом признаться, но Элек завидовал брату. Ведь Макар так любит Серёжу!

Эл представил себя на месте Сыроежкина. Представил, что именно он является предметом мечтаний Гусева, именно за него Макар порвёт любого, кто косо на него посмотрит, и именно его он хочет уложить с собой в постель… И вдруг Громов понял, что он бы… согласился. Элеку всегда нравились девушки, он действительно был влюблён в Зою и никогда не смотрел на парней с такой стороны. Но он бы согласился быть с Гусевым, чтобы просто почувствовать, каково это быть настолько нужным, настолько ценным, каково быть тем, кого по-настоящему хотят?

Когда сегодня Серёжа устроил эту безобразную сцену в раздевалке перед физрой, Элек искренне недоумевал, как же это остальные не догадались? Ведь всё было предельно ясно — Сергей взбесился, оттого что увидел, как Вова слишком интимно дотронулся до Макара. Какая Светлова, причём тут вообще она? Почему потом все поверили, и сам Гусев в том числе, в эту нелепую байку? Только потому что Корольков по ней вздыхает? Да они с Витьком на пару на Майку слюной капают и не стесняются — Серёжа прекрасно это видит. И до сих пор ему было пофиг. Он не реагировал, даже если Майя начинала флиртовать с парнями прямо у него на глазах. А тут вдруг завёлся, ни с того, ни с сего!..

Тогда Эл действительно испугался, что его брат попал таки под влияние Гусева и тоже стал гомосексуалистом. Испугался, что Макар всё же совратил его. Потом, конечно, он подумал хорошенько и пришёл к выводу, что если б это было так, Серёжа, просто не смог бы этого скрыть от него — всё же они очень близки. Значит, Серёжа своих чувств до конца не осознаёт… Только вот когда Эл принялся специально убеждать Гусева, что любимый братик исключительно по девочкам и без ума от своей Майки, руководствовался он совсем не заботой о неприкосновенности Серёжиной задницы — тут Макар ошибся, слишком хорошо о нём подумал. Элом руководила банальная зависть. Они так похожи с Сергеем внешне, причём в отличие от брата Эл человек серьёзный, ответственный, честный… да он даже физически сильнее, не говоря уж об уме! И тем не менее, Зоя любит Серёжу, Майка тоже… вроде как, а уж Гусев его просто обожает. Почему так? Несправедливо…

Громова мучила совесть за то, как он обошёлся с братом и его другом, как в очередной раз помешал им быть вместе. Но самое страшное было не это, а то, что он знал — в следующий раз, если представится подходящий случай, он поступит точно так же.

***

— Да-а! Хороши, красавцы, ничего не скажешь! — с чувством произнёс Борис Борисович Васильев, оглядывая колоритную парочку, явившуюся пред его светлые очи. — А ты, Денис Евгеньич, смотрю, умеешь находить общий язык с молодёжью. И методы у тебя, ух! Эффективные… — Васильев потряс в воздухе сжатым кулаком. — Мне, что ль, на вооружение взять? Для таких вот… кадров!

Макар, опустив повинную голову, ждал какой же вердикт вынесет ему тренер, и пытался не кусать в волнении разбитую губу. Подбитая «добрым доктором» челюсть ещё побаливала, а синяк с неё расползся на полфизиономии. Заявляться в таком виде к Борисычу с извинениями Гусеву было немного стыдно, но Денис, как и обещал, пошёл с ним. В качестве моральной поддержки и авторитетного поручителя в дальнейшем хорошем поведении Макара. Да и фонарь под глазом Дениса Евгениевича прекрасно гармонировал с гусевским синяком. Тренера вид обоих «бойцов» знатно повеселил, путаные, но искренние извинения от Гусева он выслушал, обещание Дениса лично следить за спортивной дисциплиной Макара учёл и, немного помурыжив для вида проштрафившегося подопечного, принял его обратно. С условием, что на первой же тренировке Гусев повторит свою покаянную речь перед всей командой. Макар был почти счастлив.

На следующий день согласно расписанию юниорской команды Гусев вновь приступил к тренировочному процессу в составе хоккейного клуба Интеграл. А сразу после тренировки в раздевалку к юным спортсменам заглянул их спортивный врач и, обращаясь к Макару, сказал:

— Гусев, как переоденешься — обязательно зайди в медкабинет. Учитывая перерыв в тренировках и тот нездоровый образ жизни, который ты вёл всё это время, — доктор сделал паузу и многозначительно посмотрел на Макара, — мне надо проконтролировать, как ты справляешься с нагрузками.

Гусев ответил: «Хорошо, Денис Евгеньевич! Только душ приму», а Элек про себя хмыкнул — известно, какой медосмотр предстоит Макару, и мыться перед такими осмотрами нужно особенно тщательно.

— Пока, Макар, — попрощался он с другом, когда тот, уже полностью приведя себя в порядок, поспешил наверх к доктору.

Почему-то после ухода Гусева Громову стало не по себе. Странное, почти забытое чувство одиночества и отверженности начало постепенно завладевать его разумом. Эл опять почувствовал отвращение к своей человеческой природе, смутные образы из какой-то забытой реальности вспыхивали на миг в сознании и снова гасли. Товарищи по команде прощались с ним, о чём-то спрашивали и уходили. Элек кивал и продолжал сидеть в раздевалке дальше. Сколько прошло времени он не знал, единственное, чем был занят его мозг (или всё-таки процессор?) — это попытки вспомнить кто он такой и каково его настоящее имя.

— Эл! Эл! Пожалуйста, посмотри на меня! Элек, ну же? Ты ведь помнишь меня? Элек!

На полу перед Элом сидел на коленях Макар Гусев, тряс его за плечи, заглядывал в глаза, гладил время от времени по щеке и почему-то просил его вспомнить. Зачем? Он и не забывал Макара.

— Конечно, я помню тебя, — удивился Элек. — Ты — Макар Гусев, друг и одноклассник Сергея Сыроежкина.

— Уф… — выдохнул Макар. А потом внезапно напрягся. — Подожди, ты сказал, я одноклассник Сыроежкина?! Эл, главное, что я — твой одноклассник!

— Макар, ты ошибаешься. Я не учусь в школе.

— Бля-ать! — выругался Гусев, вскочил с пола и стал ходить туда-сюда по раздевалке, ероша волосы у себя на голове и восклицая в пустоту: — Шо ж теперь делать-то, а?

Потом остановился, посмотрел на Элека и строго сказал:

— Имя. Назови мне своё имя.

— Элек. Эл, как Серёжа говорит.

— Полное. Какое у тебя полное имя? Ну, Ховори!

— Элек…трон…ник, — запинаясь произнёс Громов, вызвав у Гусева жалобный стон.

— Да шо ж с тобой опять стряслось, Эл? Хто тебя обидел? — Макар сел на скамейку рядом с Громовым и крепко прижал его к себе, зарывшись носом в белобрысую макушку.

— Меня никто не обижал, Макар. Не понимаю, почему ты беспокоишься. Со мной всё хорошо, просто небольшой сбой в памяти — я не могу восстановить некоторые данные.

— Какие данные? Хромов, ты о чём? Тебя переклинило опять… Сидишь здесь полтора часа уже, твои, наверное, тебя обыскались совсем. Позвонить им надо.

— Я не хочу возвращаться к профессору, — замотал головой Эл.

— Чёрт, Эл, ты что, опять считаешь себя роботом? Серьёзно?

— Макар, я и есть робот, ты разве забыл? — удивился Элек. — И почему ты всё время меня обнимаешь?

Гусев хотел ответить: «Да потому что мне тебя, психованного, жалко. И ещё я боюсь, что ты опять дёру дашь. Сыроега ж без тебя тогда тоже… не сможет, короче». Но вместо этого он сказал совершенно другое:

— Тебе неприятно? — и погладил Элека по спине.

— Да нет, мне нормально, — пожал плечами Элек. — Просто непонятно, почему ты это делаешь. Другие люди со мной так себя не ведут.

Макар продолжал автоматически поглаживать Громова то по спине, то по плечам, а сам лихорадочно пытался сообразить, что же послужило толчком к внезапному расстройству психики Эла, а главное, как вернуть его в нормальное состояние. Обычно, весь этот бред про робота у Эла приключался, когда он оказывался в стрессовой ситуации. Но не каждый стресс действовал на него так. Только что-то, что провоцировало какие-то глубокие личные переживания. К таким вещам относились, например, ссоры с родными, с Серёжей и… проявление к нему сексуального интереса со стороны мужчин.

Вот за эту-то мысль Гусев ухватился — что если этот «триггер» может работать в обе стороны? Риск, конечно, весьма высок — кто знает, не сделает ли Макар ещё хуже, чем есть, вынудив «робота» совершить очередной побег? Но вызывать сюда профессора Громова может быть так же опасно — «Электроник» возвращаться к своему создателю не хочет. И к Сыроежкиным Элек не пойдёт — там же Серёжа, а он типа его «заменяет»…

— Эл, а Эл? — как можно ласковей сказал Макар.

— Я тебя слушаю.

— Ты человеком ещё хочешь стать?

— Хочу, — кивнул Элек. — Только это вряд ли возможно. Серёжа пытался мне помочь, но не получилось… — печально вздохнул «робот».

— Он не знает одного важного способа, как это сделать, — прошептал Гусев Громову прямо в ухо.

— А ты знаешь? — с сомнением поинтересовался Эл.

— А я знаю. МоХу показать.

— Ну, покажи, — улыбнулся Элек. — Я уверен, он не сработает, но мне интересно.

— Ну, не сработает, так не сработает. Мы ничего не потеряем, в конце концов. Только ты, Эл, должен мне кое-что пообещать, — этот пункт в плане Гусева был очень важен — как-никак, учитывая физическую силу Громова в «роботизированном» состоянии, на кону стояло здоровье Макара.

— Что? — заинтересовался Эл.

— Ты не будешь меня бить, отталкивать и вообще делать мне больно.

— Не буду, конечно! — удивился Громов. — Я на такое в принципе не способен. Разве что в воздухе покручу тебя немного, как в тот раз, — на этих словах Элек даже рассмеялся, а Макар лишь понадеялся, что так оно и выйдет.

— Ну, смотри, ты обещал! — сказал Гусев, обхватил обеими руками лицо Громова, повернул к себе его голову и принялся целовать.

Первые мгновения Эл не реагировал вообще, и Макар здорово испугался, что идея его не сработала, и как теперь приводить Громова в адекватное состояние, неизвестно. Затем что-то всё-таки в голове «робота» включилось — он широко открыл рот, пропустил внутрь язык партнёра, стал в такт двигать челюстью и весь подался Гусеву навстречу. Сам прижался к нему и даже обнял за талию. А ещё через несколько секунд начал брыкаться, вырываться и крутить головой. Макар его сразу же отпустил, с опаской ожидая дальнейшей реакции.

— Гусев, ты опять?! — возмутился Элек. — Тебя что, Денис Евгеньевич не удовлетворил, что ты снова ко мне полез? Ведь знаешь же, чем это закончиться может, проходили уже!

— Э-эл!.. — расплылся в глупой улыбке Гусев. — Ты вернулся!

— Да я ещё и не ушёл, а вот ты как-то быстро «от доктора» вернулся. Поругались что ли?

— Да не поругались мы, Громов. Денис меня больше часа жарил — аж сидеть теперь больно! — с чувством высказался Макар.

— Нет, Макар, пожалуйста, избавь меня от подробностей твой половой жизни! — поморщился Элек, видимо живо представив себе эти самые подробности.

— Эл, я тебе Ховорю — с момента окончания тренировки час сорок прошло! — почти выкрикнул Гусев. — Тебя это ни на какие мысли не наводит?

— Час сорок! — не поверил Элек, взглянул на часы и схватился за голову. — Папа с ума сойдёт — мне ещё час до дому добираться! И это если троллейбус сразу придёт.

Эл схватил свою спортивную сумку и бросился к выходу.

— Да поХоди ты, ща такси вызовем! — крикнул вслед ему Гусев и побежал догонять Громова.

— И значит, я вот так вот сидел полтора часа… — в очередной раз повторил Громов, уже расположившись на заднем сидении такси и пытаясь осмыслить то, что ему рассказал друг.

— Да. Ховорю же — спускаюсь я, значит, от доХтора, смотрю, в гардеробе пусто, только моё пальто висит и твоё тоже. Ну я и кинулся тебя искать. Ясно же — раз ты до сих пор не ушёл, с тобой случилось что-то. Побегал туда-сюда, а ты, оказывается, так в раздевалке и сидишь, в стенку пялишься. Меня вообще не заметил поначалу, как я тебя ни звал. А потом байду эту про робота нести начал. Я там чуть кондратия ни хватил — всё, думаю, пропал Сыроегин брательник, опять с катушек съехал. Как я ему скажу? Он же не переживёт, сам знаешь… Ты мне только скажи, Эл, какая сволочь тебя так? Из команды кто-то пристал? — всё не мог успокоится Гусев.

— Нет, никто ничего мне не делал. Я сам так, — грустно сказал Элек.

— Да как так? С чего? — не поверил Макар.

— Понимаешь, — вздохнул Эл, подбирая подходящие слова так, чтобы Макар его понял, а сидящий впереди водитель — нет. — Когда ты ушёл туда… наверх… я подумал, что у всех кто-то есть. Ну, кроме родных. Кому он по-настоящему нужен. У Серёжи, у тебя вот… А у меня — нет… Я не особенно нужен Зойке. То есть, она привыкла ко мне, ей удобно и подружки завидуют… Но она, не думая, променяла бы меня на Серёжу, если бы у неё была такая возможность.

— Понятно, — тоже вздохнул Макар и положил руку Громову на плечи, — это у тебя от безответной любви. Но чего тебе мне-то завидовать? У меня ж тоже самое, сам знаешь… Ещё и шансов никаких.

— У тебя есть, ну… — Громов замолчал, но Макар понял — он имеет ввиду его любовника, спортивного врача Интеграла.

— Да ничего у меня нет, — невесело усмехнулся Гусев, вспоминая их сегодняшнюю встречу с Денисом.

Тот, действительно чуть всю душу из него не вытрахал и особо при этом не церемонился. Потом, правда, когда до доктора дошло, что у Макара это первый раз в такой роли, и вовсе он никому свой зад в сортирах не подставлял, у Дениса Евгеньевича резко проснулась совесть, он стал извиняться перед Гусевым за чересчур бесцеремонное обращение и пообещал на ближайших же выходных организовать ему полноценное романтическое свидание у себя дома. Показать, что называется, как оно должно быть на самом деле.

— У нас, Эл, взаимовыгодное сотрудничество, во. Ну и приятельские отношения, ничего больше, — решил внести ясность Гусев. — Так что ты зря себе надумал там и сравниваешь… Одним словом, это не то, чего я хочу. И не с тем человеком. Я бы уж лучше как ты с Зойкой, чем так. Если тебя это утешит…

— Почему его все так любят, Макар? — вдруг страдальчески произнёс Громов. — И Зойка, и Майка, и… Ну почему? Мы ведь похожи… Чем я хуже, скажи? Ты ведь как никто другой понимаешь…

— Ты ничем не хуже! — удивился такому вопросу Гусев. — Ты лучше, Эл, это все знают. Если уж я тебе такое Ховорю, поверь! — Макар взъерошил Элу волосы на макушке, улыбнулся и подмигнул, мол, не сомневайся, ты — клёвый чувак, брателло!

— И тем не менее выбирают не меня… — Эл с тоской посмотрел на друга и криво улыбнулся.

— Слушай, ну вот смотри… — задумался Макар. И решил привести самый убедительный на его взгляд довод. — Кукушкина, откровенно говоря, вздорная и вредная девица. А ещё зазнайка и ябеда. И все её терпеть не могут, хоть она и красивая. А ты любишь. Вот какого хрена, скажи мне, ты по ней сохнешь и других девок, которые тоже в принципе не страшные, в упор не замечаешь?

— Я… я… я не знаю, — растерялся Эл. — Но я хочу быть с ней. Больше всего на свете…

—Вот то-то и оно, — кивнул в знак согласия Гусев. Потом глянул в окно и сказал: — О, приехали, вон твой дом виднеется. Шеф, у въезда в карман притормози!

Водитель сказал: «Понял!», а Макар подумал, что он правильно сделал, согласившись в итоге взять у Дениса деньги. Так он, по крайней мере и Громова родителям без проблем доставил, и сам домой с комфортом доберётся. Мелькнувшую на миг мысль, ещё немного сэкономить и расплатиться за извоз не наличными, а по-другому, Гусев сразу же загнал куда подальше — он не красна девица, незнакомому мужику такое предлагать опасно, можно и по шее схлопотать. Однако, сам факт, что подобное вообще пришло ему на ум, Макара насторожил — всё-таки что-то сломалось в его сознании, когда он, кляня себя на чем свет стоит за смерть Мити, пытался забыться, шатаясь по привокзальным сортирам.

Комментарий к 16. Моя прелесть

Автору заявки. Если меня в написании этого фика занесло куда-то не туда, или, может, эту тягомотную санта-барбару пора сворачивать, дайте знать, плиз)

Потому что я чувствую, что персонажи уже начинают жить своей жизнью и делают что хотят (а хотят они страдать хернёй)), а вовсе не идут туда, куда пастух, то есть автор, их погонит

========== 17. Каждому своё ==========

Серёжино свидание с Майкой прошло совсем не так, как он планировал. По улице гулять было холодно, а когда они наконец, как и хотел изначально Сыроежкин, завалились в гараж греться, оказалось, Майка вовсе не настроена с ним целоваться. Она, конечно, любезно позволила ему чмокнуть себя в щёку, но когда Сергей потянулся к её губам, со смехом вывернулась и обратила это неприятное для него происшествие в шутку. А потом и вовсе завела разговор о Серёжиных друзьях — Смирнове и Королькове. Зачем они ей сдались, Сыроежкин так и не понял — хочет знать, как у них дела, пусть сама им звонит и спрашивает.

В итоге они со Светловой проторчали в гараже за нелепыми разговорами пару часов, а потом Майка резко домой засобиралась. Оно и неудивительно — в гараже как не было никаких удобств вроде туалета, так и не появилось. Серёжа подругу проводил и тоже домой пошёл, делать на улице в такую погоду всё равно было нечего.

Дома Серёжу ждал приятный сюрприз — отец из рейса вернулся, как всегда с подарками. Только вот как бы ни радовался папе Сергей, а скрыть своего расстройства по поводу полного бардака, царившего у него на личном фронте, не получилось.

— Ты чего, Серёга, не весел, нос повесил? — спросил его за ужином отец. — Рассказывай давай, что у тебя стряслось? Опять двоек нахватал? Мне Элек, правда, сказал, что в школе у тебя нормально всё.

Надо сказать, что Павел Антонович теперь всегда по приезду в город отправлялся первым делом не к себе домой, а к профессору Громову — проведывать второго своего сына. На ворчание Серёжиной матери, что это неправильно, и основная его семья тут, дома, а он её в некотором роде ущемляет, Сыроежкин-старший неизменно заявлял, что всё по-честному: я, мол, с вами, Надя, живу — это уже само по себе счастье, а бедный Элек и так обделён моим вниманием. Надо это хоть так компенсировать.

Собственно, поэтому Серёжины родители всегда владели достоверной информацией относительно его учёбы — честному Элеку они в этом плане доверяли куда больше, чем Сергею, который соврёт — недорого возьмёт.

— Может, с Майкой своей поругался? — продолжил гадать о причинах кислой Серёгиной физиономии отец.

— Н-нет… не поругался, — помявшись, сказал Серёжа. — Просто… как-то она со мной… ну, общается, короче, но… не знаю, короче, — больше Сыроежкин при всём желании ничего выдавить из себя не мог.

— А ты за ней поухаживай, как полагается, — предложил Павел Антонович и почему-то подмигнул Серёжиной маме. Она на это только глаза закатила. — Девушки это любят.

— Да как я?.. — не понял Серёжа. Они же и так и гуляли, и в кино, ходили, и во всякие кафе-мороженые, когда не так холодно, конечно, было.

— Цветы подари, домой позови фильм посмотреть, я новые кассеты привёз. Заодно и в английском потренируетесь, — со знанием дела сказал Павел Антонович. — Короче, приглашай её в субботу в гости, мы с матерью как раз к моим друзьям на День рождения идём.

— А где ж я сейчас цветы-то возьму? — удивился Серёжа. — До восьмого марта ещё больше недели даже…

— Возьмёшь, я знаю, где купить, главное, чтобы деньги были. А они у нас есть.

— Паша, ты даже мне цветы просто так не даришь, а тут вдруг готов раскошелиться ради девочки! — возмутилась Надежда Дмитриевна, услышав от мужа такие речи.

— Надя, дело не в тебе и не во мне. Серёжа уже совсем большой, ему надо уметь ухаживать за девушками. Для мужчины очень важно иметь успех у женщин, — подытожил Серёжин отец.

В общем, дальше родители стали обсуждать какие-то абстрактные вещи из разряда, что значит быть настоящим мужиком, и Серёже стало скучно. Потому что по мнению папы, настоящий мужчина не только тот, кто отслужил в армии, имеет в руках хорошую профессию, он ещё обязательно пользуется популярностью у женщин. А мама считала, что армия для мужчины не так уж необходима, а большое количество женщин грозит осложнениями в семье и выплатами алиментов на внебрачных детей. В общем, пока родоки спорили, Серёжа слинял к себе в комнату, разбирать, что ещё из музыки привёз ему отец.

А в субботу после уроков, проводив родителей отдыхать и развлекаться, Серёжа взял укутанный в несколько слоёв бумаги букет из розовых гвоздик, приобретенный им с папашей накануне, и отправился к Майке — ухаживать за ней по всем правилам.

Светлова встретила его довольная и расфуфыренная, даже надушилась чем-то вкусным. Над букетом они с её мамашей обе ворковали так, что Серёжа понял — отец был прав: женщины клюют на цветы как рыбы на дождевых червяков. Правда, для подстраховки у него ещё имелась коробка шоколадных конфет с водкой. Их, как полагал Сыроежкин, предки ему вручили, чтобы расположить к себе сразу обоих Светловых-старших (наверное, один будет выпивать из них водку, а вторая — есть шоколадные скорлупки. Логично же?)

В общем, Майка выпорхнула из дома счастливая и всю дорогу до Серёжиных дверей чуть ли не висела на нём, игриво щебеча в ухо всякие глупости. Сыроежкин же крепко держал девушку за талию и думал, что сегодня уж точно никакие похабные мысли про себя и своего лучшего друга ему в голову не полезут. А может и вообще больше никогда не полезут. Ведь с чего бы, а?

И так было ровно до того момента, пока занятые друг другом и целующиеся на ходу Серёжа с Майей сначала чуть не налетели на припаркованную во дворе незнакомую красную шестерку, а потом не столкнулись с выходящим из подъезда Гусём.

У Сыроежкина внутри словно что-то оборвалось. Он даже про Майку на какое-то время забыл. Потом, разумеется, вспомнил, и они пошли дальше, но тот взгляд, каким посмотрел на него друг… Серёже стало страшно, словно он совершил какое-то преступление, и Макар о нём знает. Стоит ли говорить, что весь остаток дня Сыроежкин только и делал, что пытался забыть об этой встрече и сосредоточиться на своей девушке? И хоть Майя ничего такого не заметила и вообще неплохо провела время, для Серёжи это свидание было безнадежно испорчено.

***

Романтическое свидание в эту субботу было не только у Светловой с Сыроежкиным. Денис Евгеньевич, как и обещал, пригласил Макара к себе. Даже отцовскую машину ради такого случая взял, тот всё равно на все выходные на пару с матерью отправился на дачу к Борисычу — тот его зимней рыбалкой соблазнил. А какая рыбалка, да ещё зимой, и без горячительного?

Вот поэтому-то Денис заехал за Макаром с понтом, на новенькой папиной шестёрке, насыщенного вишнёвого цвета. Аккуратно припарковался рядом с подъездом и собирался уже выходить, как заметил развесёлую парочку подростков, в одном из которых без труда признал Сергея Сыроежкина. Серёжа со своей подружкой выглядел счастливым и беззаботным, и Денис решил подождать пока они пройдут. Зачем портить ребятам настроение и напоминать своим видом о давешнем неприятном инциденте? К гадалке не ходи — Сергей к нему тёплых чувств явно не испытывает. И всё же смотреть на юных влюблённых Денису было приятно — он и сам ещё помнил это светлое чувство первой любви, однажды посетившее его в школьные годы.

А потом навстречу парочке вышел Макар. Поравнялся с ними, задержался на пару секунд, видимо, поприветствовав, и пошёл дальше, к машине Дениса. Улыбка медленно исчезла с лица Дениса Евгениевича, когда Гусев открыл переднюю дверь и сел на пассажирское сиденье.

— Всё хорошо, Макар? На тебе лица нет, — Денис даже забыл поздороваться, настолько его поразил вид любовника.

Гусев и вправду выглядел так, будто у него кто-то умер. Опять.

— Нормально всё, — тяжело проговорил Макар. — Поехали отсюда. Поскорее.

Больше с расспросами Денис лезть не стал, ему и так, в принципе, всё понятно было. Чтобы дать Макару немного времени прийти в себя, он покатал его про городу, показал ждущие своего часа «Лужники» и «Олимпийский», а когда Гусев немного расслабился и впервые за всю поездку улыбнулся ему, Денис повернул к дому.

Как должно проходить настоящее свидание Макар не знал. Поэтому, когда Денис первым делом, вместо того чтобы нагнуть его на ближайшей горизонтальной поверхности, проводил Макара за красиво сервированный стол со всякими закусками и достал из холодильника Советское шампанское, Гусев от удивления открыл рот и глаза. То и другое одновременно и очень широко. Второй сюрприз, который устроил ему доктор, заключался в том, что много есть Макару он не дал, сказал: «Ещё успеем» и потянул в ванную. Зачем ему намываться по второму кругу, Гусев не понял, он и дома хорошо подготовился, но спорить не стал — в конце концов тут Денис Евгеньевич командует, вот пусть и старается. И Денис старался — залез в ванную вместе с Макаром и так заласкал его под видом мытья, что Макар только и думал, как бы ему скорее на член запрыгнуть. Так прямо Денису и заявил: «Если сейчас же не вставишь, я тебя сам изнасилую!» Дениса эта угроза почему-то только повеселила и, перебравшись наконец-то в постель, он, вместо того чтобы выполнить пожелание своего любовника, устроил ему внеочередной сеанс массажа. На этот раз сугубо эротического.

Терпеть дальнейшие издевательства доктора над своей половой системой Гусев намерен не был. Воспользовался грубой физической силой — рывком притянул Дениса, уронив его на себя, впился в его рот губами и крепко обхватил ногами его талию. Дразнить Макара и дальше Денис просто уже не смог.

На этот раз больно не было, наоборот, каждое движение партнёра казалось желанным и отдавало в теле волной удовольствия. Денис опять оказался прав — всё может и должно быть по-другому: и в постели есть куча всяких приятных вещей, которыми можно наслаждаться вместе, и вне её скучать вовсе не обязательно.

После очередного захода, когда Макар очень кстати вспомнил про оставленную на столе еду и питьё, выяснилось, что готовил все эти хитрые блюда Денис сам. Даже пирог с малиной — и тот его рук дело. Гусев восхитился, а найденный им на кухне (и удачно забытый там же Денисом) десерт из взбитых сливок, он, игнорируя возражения кулинара, размазал по его телу и тщательно потом всё слизал. Денис так разомлел от подобного энтузиазма со стороны Макара, что даже позволил в итоге ему себя трахнуть. И был не разочарован.

Время давно перевалило за полночь, Макар, заранее отпросившийся у своих «ночевать у друга», притащил ближе к кровати вино и оставшуюся закуску и, устроившись в объятиях этого самого «друга», пил бокал за бокалом.

— Тебе уже хватит, — Денис мягко перехватил у Гусева фужер и отставил в сторону. — Или ты хочешь напиться?

— Хочу. И напьюсь, — кивнул Макар. — Или дай мне сигареты, — Гусев мрачнел с каждой минутой, а Денис пытался убедить себя, что никак не понимает причин стремительной перемены его настроения.

— Что тебя тревожит, Макар? Тебе плохо со мной?

— С тобой хорошо, Денис, правда. Но я всё-таки пойду покурю, — Гусев встал, накинул на себя хозяйский халат и пошёл рыться в карманах своего пальто в поисках сигарет.

— Расскажи, в чём дело? — когда Денис пришёл на кухню, Макар уже сидел за столом напротив открыткой форточки и пускал дым, приспособив в качестве пепельницы чайное блюдце.

— Нахера, Денис? — поморщился Гусев. — Зачем?

— Может, я смогу помочь, — пожал плечами Денис Евгеньевич. — Говори, что стряслось?

— Ты знаешь. Всё то же, — вздохнул Гусев.

— Серёжа…

— Да. Он… Всегда — он.

— Брось, не накручивай себя, — нарочито спокойным тоном сказал Денис. — Половина твоих страданий просто из-за того, что ты слишком много об этом думаешь. Всё само пройдёт.

— Денис, — Макар затянулся, выпустил из носа клубы сигаретного дыма и несколько скептически посмотрел на любовника. — Ты разве никогда не был влюблён?

— Ну, почему же? Был, — вполне серьёзно ответил Денис.

— И как ты это пережил? Или у тебя было всё взаимно? — Макар был полностью уверен, что друг его не поймет, ведь вряд ли же он испытывал то же самое.

— Понимаешь, я не знаю, было ли это взаимно. Это случилось со мной в первом классе.

— Блин, Денис, я серьёзно! А ты шутки шутишь. Ещё бы про детский сад вспомнил, — презрительно скривился Гусев.

— Я совершенно серьёзно тебе говорю. Я тогда впервые в жизни влюбился, прямо голову потерял, можно сказать. Или ты думаешь, что дети любить не умеют?

— Не знаю, мне не представить как-то, — засомневался Макар. — Но ты расскажи — интересно же.

— Да всё просто — это мой друг был, Колька. Одноклассник. Конечно, я не понимал тогда, что влюблён. Такая формулировка мне бы и в голову не пришла — мальчик же… А влюбляться можно только в девочек, это я к своим восьми годам твёрдо усвоил. Но я помню, только о нём и думал тогда, при каждом удобном случае тискал его, поднимал, по земле с ним валялся. Я выше и сильнее был, уже тогда спортом занимался. И ужасно его ревновал, когда он с кем-нибудь кроме меня играть начинал. Мы с ним даже дрались из-за этого. Он меня тоже ревновал, я это чувствовал. Я дразнил его специально, чтобы увидеть, как он злится, если я не с ним. Мне это почему-то большое удовольствие доставляло. В общем, я влюбился, пусть и не осознавая этого до конца, и очень хотел как-то свои чувства выразить. А как сказать о том, чего сам не знаешь? Но я нашёл выход.

— И что ж ты сделал? — полюбопытствовал Макар.

— Я рассказал об этом маме.

— Да ты шо! А она? — вытаращил глаза Гусев и даже со своего места встал. — ОтруХала небось?

— Нет! — усмехнулся Денис. — Я же хитрый. Я ей о своей любви рассказал, а не об объекте этой любви. Объект я назвал совсем другой.

— Как это? — ещё больше удивился Макар.

— Ну… Я сказал, что влюбился в Свету. Света тоже с нами в одном классе училась. Она такая маленькая была, прям как Колька. И очень на него похожа. Мне несложно было представить. Ну, и я тогда сам верил, что влюбился именно в неё. Ведь я видел в ней Кольку.

— Ну ты жук! — улыбнулся Макар. — А мать что?

— Мать сказала, что это хорошо, и надо тогда с этой Светой подружиться. А я сказал, что не могу — боюсь и стесняюсь. Я действительно не знал, как к ней подступиться, у нас и общего-то ничего не было. Кроме моих фантазий относительно её сходства с лучшим другом, — доктор автоматически потянулся за сигаретой и, сделав пару затяжек, задумчиво произнёс: — Мне тогда казалось, что он тоже ко мне что-то испытывает. Но этого я так и не узнал…

— Ух ты… А потом чего с ним было? Разлюбил? — Макар затушил свой окурок и внимательно уставился на приятеля.

— Да ничего такого не было. Мы так и дружили до седьмого класса. Ссорились периодически, мирились… Коля ко мне очень привязан был, пусть и как друг. Я его любил, да… И постепенно стал это осознавать. Понимать, что все мои многочисленные подружки, которых за эти годы было немало… — Денис опять затянулся и медленно выдохнул, — Так вот, каждая из этих девочек была чем-то похожа на Колю. Какой-то одной чертой, или сразу несколькими — в таких я был «влюблён» по уши. Знаешь, — он посмотрел на Макара и как будто сквозь него, — цвет глаз, волос, форма носа или походка. Интонации, жесты, смех… Это и был мой Колян. Я любил его в них и боялся честно себе в этом признаться. Пока не вляпался в одну некрасивую историю.

— Ты к нему шары подкатил, а он тебя послал? — резонно предположил Гусев.

— Нет, всё хуже было. Как я тебе уже говорил, я эту мысль, что влюблён в него, от себя гнал как мог. Не хотелось мне педиком быть. Я их тогда, мягко говоря… не уважал совсем. Как все, короче, относился. А сам, значит, мучился оттого, что хочу дружбана своего трахнуть. Вот… Ну, и иду я как-то поздно вечером с тренировки домой, темно, фонари не все горят. Прохожу мимо соседней подворотни, мне в следующую, и краем глаза замечаю там парочку. Мне она в первую секунду знакомой показалась. А потом до меня дошло, кого же я увидел! Это друг мой Колька был, моя, так сказать любовь… А с ним — приятель его, Тимка, тоже наш одноклассник. И они… целовались.

— Фига себе! — воскликнул Гусев. — А ты чего?

— Я глазам своим не поверил. Не мог поверить… Чтобы Коля, которого я так хочу, и с другим… Не с девчонкой, а именно с парнем! С Тимкой, который меня одним своим видом всегда бесил! В общем, спрятался я за угол и стал подглядывать. Они целовались, Тимка прижимал к себе Колю, лапал его, за задницу мял… Я не помнил, как тогда домой добрался, вообще не помнил ничего вплоть до следующего учебного дня, когда на первой же переменке прикопался с каким-то пустяком к Тимке и избил его. Серьёзно избил. Он тоже высокий был, крупный, но в отличие от меня драться не умел совершенно. Колька его тогда защищать кинулся, но куда ему? Я его просто отшвырнул подальше, он и сделать ничего не мог. Потом меня другие ребята от Тимофея оттащили. Скандал был — на всю школу! Мать с отцом, понятное дело, к директору вызывали, меня на учёт в детскую комнату милиции поставили… Родители мои Тимкиным даже деньги какие-то платили, чтоб вину мою загладить… И никто ничего понять не мог — я ж всегда отличником был, не хулиганил, не дрался… А тут раз и…

— А Колю ты тоже того… побил? — испугался задним числом Макар.

— Нет, что ты! Хотя я хотел, да. Я был на него зол. Но побить так, как Тимку… не! — затряс головой Денис, словно отгоняя наваждение. — А вот он меня пытался. Тиму же в больницу увезли, а Кольку с ним не пустили, он в школе остался. И после уроков меня подкараулил у дома. Кинулся, как дикий зверь, ничего не соображал от бешенства!.. Сдохнуть мне желал — ну, это самое культурное, из его слов было. Знаешь, Макар, я испугался. Но не его агрессии, хотя, если говорить серьёзно, при таком напоре, будь Колька чуть покрупнее, он бы меня уработал. Я испугался его ненависти. Он, вообще, отходчивый, и я это прекрасно понимал, но в тот момент он был готов меня убить… — Денис невесело усмехнулся и полез в шкафчик. Как оказалось, за початой бутылкой Столичной. Плеснул себе стопку, выпил и, не закусывая, продолжил рассказывать. — Это очень больно, Макар, когда человек, которого ты любишь, ненавидит тебя… И ты знаешь, что виноват в таком отношении ты сам. Эх… В общем, Колька пытался мне врезать, а его скрутил. Крепко так скрутил и прижал спиной к своему животу. Он брыкался, старался ударить меня головой… Напрасно. Я держал его, у него не было шансов вырваться. А я… я просто со всей страстью прижимал к себе любимого человека и боялся, что если выпущу его из рук, он не просто в морду мне даст, он исчезнет навсегда из моей жизни… — Денис вздохнул и налил себе ещё.

— Эй, День, ты ж не пьёшь? — Макар с удивлением глянул на опрокинутые доктором очередные двадцать грамм.

— Ты прав, — поморщился Денис Евгеньевич, хрустнув маринованным огурцом. — Не буду больше.

— А дальше-то чего было? Вы с ним помирились в итоге, с Колькой-то?

— Да понимаешь… — Денис неопределённо развёл руками, — Колька долго на меня дулся, недели три, наверное, вообще со мной не разговаривал, даже на «привет» не отвечал. Потом начал потихоньку отходить, здороваться-прощаться, потом иногда в течение дня парой фраз со мной стал перекидываться, а потом… Потом — всё, — обречённо кивнул Денис.

— Как всё? — не понял Макар. — Он что, умер что ли?!

— Тьфу на тебя! — замахал на него руками Денис Евгеньевич. — Жив-здоров он до сих пор, насколько мне известно. Просто потом нам квартиру дали, и мы всей семьёй в срочном порядке переехали. На другой конец города. И больше я Колю никогда не видел… Он после того случая со мной даже по телефону не очень охотно разговаривал и ни разу не согласился встретиться.

Денис молча сидел на табуретке, крутил в руках незажжённую сигарету и, так и не прикурив, решился продолжить.

— Мне недавно удалось узнать, через десятые руки, что он отучился на инженера и уехал по распределению в Свердловск. Вроде женился и даже родил кого-то… И вот, ты спрашиваешь, как я пережил? — Денис в упор посмотрел на Макара. — Плохо пережил. Когда переехали, плакал каждую ночь, его вспоминал. Наверное, больше месяца так продолжалось. А потом какая-то апатия началась… Пытался с новыми ребятами подружиться, получалось плохо, я замкнулся, кроме тренировок ничем не интересовался, учился с трудом. Где-то через год только в себя пришёл. Мне, конечно, после этого случая и другие ребята нравились, — вздохнул Денис, — но таких чувств я больше ни к кому не испытывал.

— Ну, что ж, — докурил последнюю сигарету Макар, — значит, ты знаешь, каково мне.

— Знаю, — согласился Денис. — Как и то, что всё пройдёт, надо просто подождать.

— Мы же с Сыроегой в одном классе учимся, да ещё на одном этаже живём. Я его вижу каждый день. Как я его забуду? — совсем приуныл Гусев.

— Закончишь школу, пойдёшь в армию, — сказал Денис. — Два года, а то и три — не маленький срок. Потом учиться дальше придётся, профессию получать. Вы с ним как минимум в разных учебных заведениях окажетесь. Если вуз окончишь — проси распределение куда-нибудь от Москвы подальше, страна-то большая. Вот и, считай, всё, ваши пути разошлись навсегда. Но я думаю, у тебя всё пройдёт гораздо раньше.

— Бля-а, — Макар потянулся за новой пачкой и тут же получил по рукам. — Митя… — он откашлялся и глотнул воды, — сказал, что не дотянет до лета. А ты предлагаешь мне ждать ещё три года. Я же тоже… не дотяну. Сдохну раньше… Всё время его видеть и знать, что он со мной никогда не будет, смотреть как он с этой… в обнимку, целуется. Нет, Денис, я так не смогу.

***

Люди часто недооценивают себя. Им кажется, что у них не хватит средств, времени, моральных сил, выносливости, что предстоящие трудности просто убьют их. Иногда именно так оно и случается, но чаще ничего подобного не происходит. Человек день за днём проживает неприятную, тяжёлую, а иногда и опасную ситуацию, и даже не слишком при этом страдает. «То, что нас не убивает, делает нас сильнее», — вслед за Ницше считает добрая половина населения. Другие же напротив, готовы с ними поспорить: «То, что не убивает нас сразу, убивает потом — медленно и мучительно», — говорят они.

Макар Гусев без сомнения присоединился бы ко второй категории граждан. С того памятного разговора у Дениса Евгениевича прошло уже больше года. Началась четвертая четверть восьмого класса, через две недели Серёже исполняется пятнадцать лет, а самому Макару в этом году — семнадцать. Совершеннолетия ждать ещё целый год, и это очень плохо, иначе бы Макар даже не стал бы пытаться попасть в девятый — сразу пошёл бы служить.

Армии Гусев ждал, как зэк — конца своего срока. Даже в Афганистан попасть не боялся. Хотя… боялся, конечно, чего уж тут. Просто, та жизнь, которую он вёл тут, надоела ему до чёртиков. Тот день, когда он отправится на сборный призывной пункт, будет первым днём его новой, свободной жизни. Жизни без Серёжи Сыроежкина. Потому что, как и сказал когда-то Денис, дороги их с этого момента разойдутся. И это будет хорошо.

Однако, уходить из школы в какое-нибудь училище, чтобы через год бросить его и идти служить, было бы бессмысленно. Куда логичней окончить десятилетку и только потом отдать долг Родине. Значит, мучится здесь Макару, потихоньку загибаясь от своей безответной любви, ещё два с лишним года…

Макар закрылся на ключ в своей комнате, подошёл к книжному шкафу и с самой нижней полки, оттуда, куда добраться можно только выложив наружу целую гору книг, журналов и фотоальбомов, достал большую картонную папку на завязках.

Будучи человеком в быту аккуратным и склонным к порядку (кто бы что ни говорил!) Макар все свои личные ценные вещи хранил бережно и в одном месте. К примеру, эта папочка. В ней лежали спрятанные от посторонних глаз фотографии и письма. Серёжины, естественно. Начиная с той, самой первой, с обложки журнала «Старт», и заканчивая последними любительскими снимками, которые делал уже сам Макар. Рисунок Эла, выполненный по его просьбе, был там же. Ну, и все профессиональные фотопортреты, которые в обязательном порядке делались вместе с классной фотографией каждый учебный год, тоже, конечно, имелись. Их Макар выпрашивал у Громова — у самого Сыроежкина не решался. Эл каждый раз вздыхал и ворчал, что Макару пора бы уже забыть про его брата, но в просьбе другу всё-таки не отказывал.

Письма, которые летом писал ему Серёжа, Гусев перечитывал регулярно. Каждый раз после прочтения обещал себе больше их не открывать, но проходила неделя-другая, и он снова запирался у себя в комнате, доставал заветную папку и с мазохистским удовольствием очередной раз погружался в пучину болезненной страсти и нереализованных чувств.

А ещё в «тайнике» у Гуся было его собственное письмо Сыроежкину, написанное прошлым летом и так и не отправленное. Собственно, оно изначально и не было предназначено для отправки, это был своеобразный «крик души», который Макар понемногу дописывал в течение всего своего, как оказалось, последнего пребывания в Одессе.

«Серёга, я неделю назад тебе письмо отправил, сразу как только сюда приехал. Но я не всё тебе написал, даже и половины от того, что хотел сказать, не смог. Поэтому вот, пишу сейчас.

На самом деле я очень не хотел сюда ехать, дома с родителями по этому поводу несколько раз ругался. Но они заставили… Я всё думал, как буду в глаза соседям смотреть, Митькиным дедам? Думал, умру на месте, если их увижу. А приехал — соседей нет, дом стоит заколоченный. Бабушка сказала, что старый Кузьмич после того как Митя погиб, совсем плох стал и в начале лета сам помер. А жинка его, Митина бабка, всего на неделю деда пережила. Вот так-то… И это тоже, получается, я виноват — они ж оба крепкие были, просто, горя не вынесли.

Я тогда на следующий день пошёл на Канатную. Прикинул, где Катькины окна, встал под ними. Не знаю, час, наверное, так простоял, потом ушёл. А через день снова вернулся. Меня это место зовёт, что ли? Может, так и буду сюда ходить, пока не уеду. Я бы хотел тебе сказать, Серёжа, что мне плохо, так плохо, что самому жить не хочется… Но разве я имею право жаловаться? Нет, не имею. Ведь это из-за меня же всё.

~~~

Письмо твоё я получил и ответ тебе уже отправил. Я очень скучаю по тебе, Серёжа, я так и написал. А вот то, что больше всего на свете хочу тебя забыть и на вспоминать никогда — не написал. Ты не поймёшь. Я ведь для тебя лучший друг, и только. И если ты узнаешь, что этот друг с ума по тебе сходит и только и мечтает, что трахнуть тебя, ну, или сам тебе отдаться, ты же мне и руки никогда больше не подашь. Я теперь себя не обманываю — столько раз видел, как ты с Майкой… И ведь счастлив же! А я всё чаще вспоминаю Митю и думаю, что это, наверное, мне наказание такое — довёл парня, который меня любил, и теперь никакого счастья мне не будет. И любить меня никто не будет — не заслужил… Так что это правильно, что ты — с Майкой.

~~~

Роза Львовна вчера заходила. Я тебе про неё не рассказывал, но это подружайка бабкина, библиотекарша старая. Ведьма, одно слово! Сидит у нас, чай пьёт и на меня так… зыркает. Как дела спрашивает. Ну, я ей наплёл фигню какую-то. А она такая, ни с того, ни с сего: «А Митя в этом году в десятый класс бы пошёл… Как жаль мальчика!» И на меня снова — зырк! Бляха-муха! Я чуть не поперхнулся. Больше слушать её не стал, к себе пошёл. Бабка там ей выговаривать начала, мол, это друг его, зачем ты так? Короче, минут через двадцать эта заходит ко мне и говорит: «Я, Макар, Симе сказала, что извиниться перед тобой хочу. Но это я ей наврала. Я тебе другое скажу: Митя твой хороший мальчик был, но дурак. И себя почём зря угробил и стариков своих раньше времени в могилу свёл. Ты, Макар, таким не будь. Среди вашего брата любовные драмы — норма жизни, можно сказать. Не повод это с крыши прыгать, вены резать или пить беспробудно. И в Митькиной смерти себя не вини, чтоб ты там ему ни наговорил и ни сделал. Он сам виноват». И ушла, прикинь? Я ещё потом долго в себя прийти не мог — это ж мало того, что она обо всём догадалась, что между нами было, она ж ещё и мысли мои почти что прочитала!

Короче, не знаю… Сижу теперь и не понимаю, как к этому ко всему относиться. С одной стороны, она права, конечно, нельзя так с собой поступать, не повод это… А с другой — я всё-таки виноват. Пусть не в том, что он сделал, а в том, что я ему боль причинил, страдать заставил. Не прощу себя. И он меня не простит, где бы он там ни был.

~~~

Серёжа, сегодня я опять был на Канатной. Но перед этим зашёл на рынок, купил цветов. Много и красивых… В общем, положил их там, прямо на асфальте, и ушёл. Больше я уже на это место точно не вернусь. Когда уходил, увидел Митю, представляешь? Он такой несчастный был, голодный почему-то… Так жалко его — не передать! В общем, я понимаю, что накрутил себя так, что глюки начались, но он как наяву был! Ты не смейся только, что я совсем с ума сошёл, но я в ближайшую булочную заскочил, купил городской батон… Ну и, короче, сверху на эти цветы положил. Сразу голуби, конечно, налетели, чайки, вороны… Эх, пусть хоть кто-то поест.

Ладно, Сыроега, хорошо, что скоро увидимся — завтра поезд у меня. А то, чувствую, ещё немного — и в местную дурку загремлю. Пока. Целую, люблю. До встречи».

Макар в который уже раз перечитал своё письмо, подумал, что стоит его выбросить и как всегда опять положил обратно. Он сам не знал, зачем хранит его. То ли потому, что обращено оно к Серёже, и Сыроежкин был и остаётся единственным человеком, с которым Гусеву хотелось поделиться личными переживаниями, пусть и в одностороннем порядке. То ли потому, что это письмо представляло собой конец целой эпохи в его жизни — Одесса, детство у бабушки, трагическая история Мити — всё ушло в небытие. Здоровье бабкино после отъезда Макара здорово пошатнулось, и родители, потратив кучу денег на маклеров и всего шесть месяцев времени, путём сложной цепочки обмена жилплощади превратили одесский двухэтажный дом с участком в тридцать соток в маленькую единичку на первом этаже «точки» на противоположной стороне их улицы. Теперь Серафима Марковна жила там. Макар часто бывал у бабушки — помогал, проведывал, да и просто составлял компанию, чтоб ей не скучно было. Квартира была совсем крошечная, но довольно уютная. Макар слышал, как родители рассуждали, что когда-нибудь потом они переедут туда, а сыну оставят свою двушку — у него ведь будет семья, дети… Ему нужнее. Но Макар знал — в бабкину микроскопическую единичку, «когда-нибудь потом» поедет именно он. Потому что никакой семьи и детей у Макара никогда не будет, а одному много не надо.

Одиночество… Это то, к чему Гусев морально готовил себя вот уже целый год с лишним. Как раз с тех пор, как он первый раз побывал в гостях у Дениса Евгениевича, а перед этим так неудачно столкнулся возле собственного подъезда с Сыроежкиным и его девушкой. Сколько потом было ещё таких встреч, когда Макар становился невольным свидетелем Серёгиного с Майкой любовного воркования, обнимашек, поцелуйчиков и прочих нежностей, какими и обмениваются обычно влюблённые! Сначала смотреть на это было тошно до отвращения, потом обидно до слёз, а потом просто больно. Так что Гусев не нашёл ничего лучше, как постараться по возможности избегать Сыроежкина. Просто, чтоб лишний раз не расстраиваться и не думать, что ещё немного, и он сам последует примеру несчастного Мити Савельева (Может, они тогда встретятся? Он бы хотел…). Но Серёжа держал его, что называется, «на коротком поводке». Стоило Гусеву отдалиться, Сыроежкин лип к своему «лучшему другу», как банный лист. Лип, но подругу при этом не забывал… Макар начал считать дни до окончания школы.

Так что о Серёже теперь Гусев предпочитал мечтать на расстоянии, разглядывая с завидной регулярностью его фотографии и перечитывая письма. Смотреть на фотки он мог долго, чуть ли не часами. Вспоминал обстоятельства, при которых они были сделаны, аккуратно гладил пальцами изображение, изучал давно выученные наизусть малейшие детали… и почти никогда на них не дрочил. И не только потому, что секса Макару в последнее время хватало — он заходил к Денису каждый раз после тренировки и плюс ко всему тот старался хотя бы пару раз в месяц организовать им полноценные свидания. Дело было в другом — Гусев очень хотел «забыть» Серёжу, разлюбить его. А как это сделать? Надо начать хотя бы с малого — перестать подкреплять свои мечты о Сыроеге сексуальной разрядкой. Иначе вообще можно с ума сойти. Впереди теперь следующий этап — доставать свою папочку не чаще раза в месяц. А ещё лучше — раза в два месяца… На этом поприще Макар пока терпел полное фиаско.

Мысли о том, что в личной жизни в итоге он останется совершенно один, неожиданно нашли своё подтверждение на последней тренировке перед Серёгиным Днём рождения. Точнее, после неё. Макар как всегда навестил «своего доктора» в медицинском кабинете, а когда они оба, усталые, но удовлетворённые, расположились на кушетке, Денис Евгеньевич сказал:

— Макар, я как мог, пытался избежать этого, но мне не удалось. Ты должен меня понять, но…

— Ты о чём, вообще, Динь? — Макар естественно ничего не понял, но нутром почуял — ничего хорошего Денис ему не скажет.

— У меня свадьба в это воскресенье, Макар, — виновато посмотрел на него Денис. — Прости…

— Ну, поздравляю, чё! — не зная толком как реагировать, сказал Гусев. — Можешь не извиняться, я как бы и не ждал, что ты женишься на мне, — он коротко усмехнулся. Денису же было явно не до смеха.

— Ты не понимаешь, да?.. — спросил доктор с таким видом, будто разговаривал с неизлечимо больным.

— Ну женишься и женишься… Чё такого-то? Дело житейское, — осторожно высказался Гусев и с опаской посмотрел на любовника.

— Мы не сможем больше встречаться, Макар… — скорбно произнёс Денис Евгеньевич.

— П-почему?.. — голос вдруг подвёл Макара, и свой вопрос он смог только просипеть.

— Макар… — Денис запустил пальцы в его волосы, потом нежно погладил по щеке и грустно улыбнулся. — Потому что изменять жене — это плохо. Разве ты не знаешь? — сказал и потянулся губами к его шее.

Макар сидел неподвижно и пытался осмыслить слова Дениса Евгениевича. Доктор больше ничего не говорил — он целовал его так трепетно и осторожно, как никогда раньше. При других обстоятельствах Гусев непременно оценил бы такую деликатность, но сейчас все его чувства словно заморозились — он не чувствовал ласк, не испытывал возбуждения. Макар автоматически обнял Дениса, подался ему навстречу, когда тот вошёл, но мыслями он был далеко.

«Ещё один», — сказал себе Макар, покидая медицинской кабинет. Ещё один человек, который что-то для него значил, ушёл из его жизни. Если Митю он потерял по собственной глупости, Денис бросил Макара сам. «Хорошо хоть на этот раз никто не умер, — подумал Гусев. — Как там Роза Львовна говорила? Любовные драмы для вашего брата — норма жизни… Ну-ну!»

Эта нелепая фраза могла вызвать только кривую усмешку, но, похоже, в данном случае старая библиотекарша оказалась права. Денис чуть не плакал, когда рассказывал Макару, что родители начали догадываться о его пристрастиях и стали напрямую давить с женитьбой. Он не был готов рвать с ними все отношения и в итоге сдался — сделал предложение Тане Васильевой, дочери Борисыча. Теперь будущий тесть, которому любимая дочурка, давно уже все уши прожужжала о том, как она любит Дениса Скворцова, и который тоже, оказывается, подозревал его чёрти в чём, будет особо пристально следить за Денисом и его отношениями с молодыми людьми. В частности с Гусевым. Поэтому да, изменять жене не только нехорошо, но и чревато серьезными неприятностями.

Что греха таить — Макар был здорово обижен на своего бывшего. Денис, по его мнению, попросту струсил — не отстоял своё право самому решать с кем ему жить и с кем спать, пошёл на поводу у родни. Макар так точно не сделает. Возможно, он и не скажет родителям о том, что ему нравятся парни (по крайней мере, пока ему жить не надоест), но уж жениться его никто не заставит. Уйдёт из дому, если что. В конце концов-то!..

***

Кто принёс к Сыроежкиным вино Гусев не знал. Знал, что не он, и всё. В любом случае, пить здесь Макар не собирался принципиально — потому что напьётся, не сдержится и чего-нибудь учудит. Зато сам Серёжа себя не ограничивал — «Букет Молдавии» в одно лицо уговорил! Тут даже его брательник остановить не смог. Родители же их посидели полчасика для приличия, детей поздравили, да и свалили к Громовым, типа, чтобы молодежь не смущать. И вот она, свобода! На Днюхе у Сыроеги с Элеком собралась почти половина класса — все весёлые, нарядные, подарками близнецов завалили, дискотеку устроили. Отмечать решили у Серёги — квартира у него большая, музыки разной импортной вагон, стереосистема японская есть, даже цветомузыка имеется. А к потолку в большой комнате, где все в основном тусовались, Эл зеркальный шар примонстрячил (достал же где-то! Хотя чему удивляться, с его-то папашей). В общем, прикольно всё было, гости довольны, виновники торжества — тем паче. А тут ещё и целая авоська винишка образовалась — можно оторваться по полной!

Когда все наплясались, а если точнее подёргались под музыку, Эл сборник с медляками поставил. Народ разбился на пары, а Макар благоразумно заныкался в самый темный угол — чтоб, с одной стороны, людей своей постной рожей не смущать, а с другой — дабы его ни одна девчонка танцевать не вытащила. Настроения не было совершенно.

Музыка играла, гости делали вид, что танцуют, хотя кроме невнятных перетаптываний на месте ничего изобразить не могли, кто-то неловко пытался соблюдать дистанцию, держась от партнёра на гигиеническом расстоянии, кто-то без всякого зазрения совести тискался и целовался на виду у одноклассников… Макар скромно подпирал собой стенку, цедил свой лимонад и глазел на танцующих.

Громов лапал свою Зойку, Зойка, пока Эл не видел, пялилась на Сыроежкина, Сыроежкин с бокалом чего-то красного и явно алкогольного в одной руке и такой же пьяненькой Светловой — в другой смотрел… Гусеву показалось, что на него, но эту мысль он быстро отбросил — взгляд у Сыроеги был не то чтоб слишком осмысленный.

«Пыль на ветру… Все мы только пыль на ветру», — пел по-английски красивый мужской голос под аккомпанемент акустических гитар, и Макар попробовал закрыть глаза, внять словам песни и абстрагироваться от происходящего. Его мечты и вправду развеялись в прах, стоит только на Серёжу лишний раз взглянуть, чтоб в этом убедиться. И ладно бы только мечты — люди тоже очень быстро обращаются в пыль… Макар вспомнил Митю, и из-под закрытых век его сами собой потекли слёзы — еле успел стереть их рукой, пока никто не заметил. Потом подумал, что вот, не ценил он в своё время Дениса Евгениевича, а тот ведь был по-настоящему заинтересован, свидания ему какие устраивал… А теперь и его нет в жизни Макара. Всё проходит, ничто не длится вечно. И его, Макара, любовь тоже закончится… в худшем случае одновременно с жизнью.

Лишь только «Канзас» закончил вещать о бренности всего сущего, зазвучала удивительно красивая мелодия, по которой, как по идущему вверх эскалатору, Гусев выбрался из пучин настигшей его меланхолии и приготовился уже внимать сладкоголосому «Роберту Антоновичу», поющего под гитару «Джимми Патриковича», как вдруг услышал:

— Элек, потанцуй со мной!

Мелкий, а справедливости ради, за последние полтора года ставший уже не таким мелким, Чижиков по кличке Рыжиков, ни сколько не стесняясь, подошёл к Громову и попросился с ним танцевать. Эл растерянно посмотрел на Зою, потом почему-то оглянулся на Макара, потом опять на Зою, сказал: «Зоя, один танец!» и… обнял Чижа за талию и стал танцевать! Кукушкина вытаращила от такой наглости глаза, ахнула, видимо, не найдя слов выразить переполняющее её возмущение, и пошла плюхнулась на диван, куда успел уже переместиться Гусев. Закинула ногу на ногу, сложила на груди руки и поджала губы. Макар, глядя на этот «детский сад», улыбнулся. Первый раз за вечер.

— Не щёлкай клювом, Зойка — уведут у тебя Хромова, Хлазом моргнуть не успеешь, — съязвил Гусев и протянул Кукушкиной бокал с Хванчкарой.

Зоя бокал взяла, выдохнула через нос сердито и в два глотка всё выпила.

— Он, что… вообще?! — словарный запас у Кукушкиной от негодования таял на глазах. — И,Гусь, ты… это… серьёзно? Про «уведут»?

— Ещё как, Зоя, — понизил голос Макар, — сама что ли не видишь как он за Элом увивается?

— Но он же… он же… парень! А Эл, Эл не такой! — запаниковала Кукушкина.

— Ты действительно хочешь это проверить, такой он или не такой, м? — вопросительно поднял одну бровь Гусев.

— Ну, уж нет! — Зойка ещё раз метнула злобный взгляд в сторону своего парня, танцующего с Чижом, решительно встала и бесцеремонно разбила их пару.

Макар не без удовольствия полюбовался на то, как Колбаса отпихнула в сторону Чижикова, крепко прижала к себе Громова и до конца песни ни на кого другого даже не взглянула. А стоило Элу повернуть голову в сторону — тут же развернула его обратно и сама стала его целовать. Эл от счастья вообще забыл, где находится. Ну, судя по тому, с каким энтузиазмом он ей отвечать стал.

Заиграла следующая композиция. Простая светлая мелодия и слова, показавшиеся Макару отвратительными. Эта песня Аббы была из новых, но уже снискала себе популярность, её даже у нас по радио иногда крутили. Английский язык в школе, даром что математической, преподавали хорошо, и с пониманием текстов англоязычных песен к концу восьмого класса даже у Гусева проблем не возникало. «Победителю достаётся всё», — пела Агнета или Анифрид, он не различал их по голосам. Макар думал, что будь у него хоть сколько-нибудь способностей к сочинительству, он бы сам такой текст накарябал, основываясь исключительно на личном опыте. Он проиграл и должен отойти в сторону. К чему теперь сожалеть? Лузер и есть лузер — иди, довольствуйся малым и не отсвечивай! Всё просто. «Does it feel the same when she calls your name?» — задумчиво повторил за певицами Гусев и осмотрелся. В полумраке комнаты всё также танцевали и обжимались пары, одиночки вроде него сидели-стояли в стороне, планомерно уничтожая напитки и оставшиеся закуски, а вот Сыроежкина со Светловой видно нигде не было.

Зачем Макар пошёл их искать и что конкретно ожидал увидеть, найдя, он и сам не знал. А уже через полтора часа, прогуливаясь у ещё не включённого фонтана на площади Свердлова, эти вопросы и вовсе перестали его интересовать — он увидел то, что увидел. Значит, так было надо. Зачем? Да хотя бы затем, чтобы оказаться здесь, в обществе себе подобных, и не забивать голову всякой ерундой. Боги кинули кости. Победитель получает всё, проигравший вынужден падать. Каждому своё.

Комментарий к 17. Каждому своё

1. https://youtu.be/tH2w6Oxx0kQ - Dust In The Wind (Kansas)

2. https://youtu.be/QkF3oxziUI4 - Stairway To Heaven (Led Zeppelin)

3. https://youtu.be/iyIOl-s7JTU - The Winner Takes It All (ABBA)

========== 18. Маленькие грязные секреты ==========

— Какой тебе Гусь? Совсем ничего не соображаешь? — выговаривал брату Эл, придерживая его за волосы над унитазом.

Серёжу рвало уже третий раз за последние полчаса, и Элек нервничал, что к приходу родителей брат будет по-прежнему в полувменяемом состоянии. Хорошо хоть Зоя, плюясь и ругаясь, но всё же согласилась помочь с приведением квартиры в божеский вид, фактически в одиночку ликвидировав все последствия праздника. Самого Громова ещё и на уборку срача, оставшегося после гулянки, точно не хватило бы — он возился с Сергеем как с младенцем: вытащил его, бессвязно мычащего, из постели, запихал под душ, чтобы хоть немного привести в чувства, вымыл-высушил-одел. А потом началось! Непривыкший к алкоголю организм старался ускоренными темпами избавиться от токсинов и задействовал для этого все свои ресурсы.

Эл поил Серёжу кипячёной водой с солью, заставил проглотить целую пачку активированного угля, следил, чтобы братик не расшиб себе лоб, когда его скручивало особенно сильно, а Серёжа, едва только смог связно говорить, заладил своё: «Где Гусь? Где Гусь?» Эл не выдержал:

— Причём здесь Гусь, придурок? Родители через час будут, они от моих звонили, что выходят. А ты в таком виде! Что я им скажу? Отец на меня рассчитывал, надеялся, что я за тобой прослежу. А ты?.. Скажи спасибо Зое, что теперь хоть в квартиру войти не страшно!

— Гусь д-д-давно… ушёл? Он… п-пил? — Серёжа наконец пришёл в себя, но его начало знобить, и разговаривать опять стало трудно.

— Ты бы лучше о Майке так беспокоился! — проигнорировал вопрос Элек. — Макар взрослый парень, а она — девушка! Твоя, между прочим. Во всех смыслах теперь.

— А ш-ш-т-то с Майей? — не понял Серёжа. — Она т-тоже у… ушла?

— Ушла, — вздохнул Элек. — Мы ей такси вызвали. Сама бы она до дома явно не добралась.

***

То, что Эл культурно назвал «уходом Майи» представляло собой тот ещё цирк. Когда гости разошлись по домам, Элек решил проведать брата, уединившегося со своей подругой в комнате родителей. К счастью, большого бардака там не обнаружилось, всё было цело и на своих местах, разве что Серёжина одежда вперемешку с Майкиной валялась на полу возле кровати. Оба они, и брат, и его девушка спали, едва прикрывшись одеялом. Элек сначала удивился, чего это они вырубились в такое время, а потом здорово напрягся, заметив под Серёжиной щекой характерное пятно. Всё обошлось, но Эл отругал себя последними словами — не уследил за братом, и тот всё-таки напился, да ещё и подружку свою напоил. Чем может закончиться рвота таком состоянии, Громов прекрасно представлял. Так же как и то, что Серёжа, и так будучи не слишком серьёзным и ответственным человеком, дай ему только возможность — напьётся до поросячьего визга. Брат в последнее время был сам не свой — какие-то у них там с Макаром сложности в отношениях возникли, он из-за этого переживал сильно.

И вот Эл, не без труда выковыряв Сергея из постели, потащил его в ванную, оставил там «отмокать» под бодрящим душем, а сам пошёл на поклон к Кукушкиной.

— Помоги мне, пожалуйста, Зоечка, — обратился он к подъедающей остатки «Праги» подруге. — Родители скоро будут, а там Майя… в их кровати.

— Ну и выпроводи её, — невозмутимо ответила Колбаса, и смачно облизала ложечку, которой ела торт.

— Я не могу, Зой… Я Серёжей занимаюсь, ему плохо очень.

— Ну, ты же отошёл от него, вот и сходи выпни её сейчас, — Зойка отложила наконец своё лакомство и в упор посмотрела на Громова.

— Как, Зой? Она же… голая, — жалобно сказал Эл и покраснел.

— Хм. Ладно. Ты иди, Серёжу сторожи, а то ещё утонет, — Кукушкина вдруг резко стала сговорчивой и даже поднялась со своего места. — Я всё сделаю.

Минут через пять Элек вошёл в комнату Сыроежкиных-старших, чтобы унести оттуда Серёжины вещи, и замер на пороге, разинув рот.

Зоя Кукушкина со злорадной улыбкой на лице со всей дури стегала Майку по бокам мокрым полотенцем и приговаривала:

— Живей-живей, сучка драная, собирай свои манатки и уматывай! Позорище белобрысое!

Светлова, всё ещё голая, ползала на четвереньках по ковру в поисках своей одежды, хныкала, пытаясь увернуться от ударов, и нечленораздельно материлась.

— Зоя… — Элек подобрал челюсть, с трудом сглотнул и попробовал воззвать к совести своей девушки: — Ну, не надо так. Ей же больно, — сказал Эл, однако, остановить подругу не попытался.

— Что? — вопросительно вскинула брови Зойка, на несколько секунд прекратив свою экзекуцию. — Это хороший способ привести человека в чувства. Не бойся, синяков не останется. Зато потом ей до-олго пить не захочется. Ты смотри на неё!.. Вот нахалка! — воскликнула Кукушкина и с размаху шлёпнула по заду успевшую опять задремать на кучке своих шмоток Майку.

Та взвизгнула, села на пострадавшее место, проморгалась осоловело, заметила Эла, ойкнула и поспешила прикрыться тем, что было под рукой.

— Всё, Зоя, хватит, — решил всё-таки прекратить это безобразие Элек и забрал у неё полотенце. — Если ты не хочешь, чтобы Майю одевал я, сделай это сама — аккуратно, бережно и без вреда для её здоровья!

Зоя недовольно поджала губки, но спорить не стала. И в следующий раз, когда Элек вышел из ванной в поисках чистой одежды для брата, Майя уже сидела в коридоре полностью одетая, причёсанная, и даже следы размазанной косметики исчезли с её лица. Рядом стояла Зойка с расчёской в руке и презрительно поглядывала на притихшую Светлову. На тумбочке валялись грязные комочки ваты.

— Принимай работу, — отчиталась Кукушкина перед своим парнем. — Одета, оттёрта, правда, слегка потрёпана — но это уже не ко мне вопрос. Такси вызвала.

— Что бы я без тебя делал, Зоечка! — улыбнулся Громов, чмокнул Зойку в нос и наклонился к Серёжиной девушке. — Ты как, Май, лучше себя чувствуешь?

Майка в ответ икнула, захлопала глазами и сказала: «Угу». Зоя закрыла лицо рукой. Вот так, собственно, Светлову и проводили. Но Серёже все эти подробности знать совершенно не обязательно, мудро рассудил Элек.

***

— Слушай, Эл, ну скажи, чего там Гусь-то? Не сильно напился? И чего это твоя Кукушка так выражается?

Укутанный в одеяло Серёжа сидел на кухне, пил сделанный заботливым братом горячий чай и пытался восстановить в памяти события нескольких последних часов. Из спальни родителей доносились такие заковыристые фразы, произносимые звонким Зойкиным голоском, что если проигнорировать все непечатные слова в них, уловить смысл и вовсе не представлялось возможным.

— Понимаешь, — сказал Эл и покраснел так, что даже уши у него сделались пунцовыми, — я попросил Зою сменить постельное белье на кровати родителей. Еле нашёл такое же, как было.

— А зачем? — удивился Сыроежкин.

— Ну, оно было… испачканное, — опустил глаза Громов.

— Да? А кто ж его так? Гости?

— Нет, Серёжа. Ты. Вы… с Майей.

— Ой… Это что же, получается, мы с ней?..

В памяти Сыроежкина замелькали «кадры» того, как они с Майкой танцуют, он обнимает её, целует, она смеётся, потом он пьёт, наливает ей, опять они танцуют, тесно прижавшись друг к другу, потом почему-то в полумраке комнаты он пытается отыскать глазами Гуся, находит… видит его лицо, Серёже становится не по себе, да так, что он утаскивает Майку подальше, прихватив с собой бутылку чего-то красного. Дальше они пьют по очереди прямо из горла, он лезет Светловой под юбку, они падают на кровать… Дальше воспоминания становятся ещё более обрывочными. Серёже хорошо, очень хорошо, но он никак не может кончить. Слышит Майкины стоны, она что-то говорит, а потом внезапно он видит Макара… Вот она, долгожданная развязка, время как будто останавливается, удовольствие оглушает Серёжу, он почти умирает, растворяется в смотрящих на него в упор серо-зелёных глазах и потом больше уже ничего не помнит.

— Чёрт!.. Эл!.. А если она залетит? — в ужасе сказал Серёжа и побледнел.

— Ну, ты даёшь! Это всё, что тебя волнует после этого? — Элек в изумлении посмотрел на брата и даже смущаться перестал. Никак не ожидал от Серёжи такой, пусть и запоздалой, рассудительности.

— Конечно! Ну какой из меня сейчас отец, сам подумай? Да и жениться я не хочу. Чёрт! — Серёжа отодвинул подальше чай и с горестным видом уронил голову на руки.

— Ладно, не переживай, не залетит она, — сжалился над братом Громов и даже погладил его по голове. — Но я думал, ты будешь счастлив после близости с любимой девушкой.

— Ага, посмотрел бы я на тебя, «счастливого», если б Зойка от тебя сейчас забеременела! — фыркнул Сыроежкин. — И откуда тебе про Майку знать — залетит она или не залетит? Ты её гинеколог что ли? — Серёжа недоверчиво покосился на брата, а сам подумал: «Хоть бы он оказался прав!»

— Ну, мне бы папа, ну, мой папа, с деньгами помог, пока я не доучусь и работать не смогу. А с шестнадцати лет и жениться можно. Мы бы с Зоей поженились… — мечтательно сказал Эл и задумался. А через несколько секунд встрепенулся и добавил: — А насчёт Майи я уверен. Я, Серёжа, извини, лично с тебя использованный презерватив снимал.

Серёжа обратно подвинул к себе свою чашку, сильнее закутался в одеяло, вжал голову в плечи и стал с интересом рассматривать чаинки в чае. От сердца у него отлегло, но перед братом было неудобно.

— Извини… — выдавил он из себя наконец.

— Мне-то что!.. — вздохнул Элек. — А вот ты себе «первый раз» можно сказать испортил. И Майе тоже. Быть вместе с любимой — я об этом только мечтать могу… А ты небось ничего и не запомнил. А всё потому что напился.

— Ну, кое-что запомнил, — возразил Сыроежкин. — Эл, скажи, а ты не знаешь случайно, Гусь нас видел?

— Опять двадцать пять! — Эл даже ладонью по столу хлопнул от возмущения.

— Скажи! — тоже занервничал Серёжа. — Я ведь столько раз тебя спрашивал про него, ты мне ни разу не ответил! — завёлся Сыроежкин. — Что с ним? Ты ведь что-то от меня скрываешь, ну!

— Скажи, а ты когда Майю трахал, тоже про Гусева думал? — сорвался на приставшего к нему со своим Гусём брата Эл.

И сразу же стал хлопать его по спине — Серёжа здорово поперхнулся чаем, который решил глотнуть, чтобы хоть немного успокоить нервы.

— Ну-у? — прохрипел Сыроежкин, едва откашлявшись.

— Ладно, — тяжело выдохнул Громов. Прикрыл на секунду глаза, собираясь с духом, и сказал: — Макар заглянул в комнату родителей, когда вы были там. Он вас видел.

— И?!

— После этого он ушёл.

— Куда? К себе? Он сильно пьяный был? — услышанное почему-то очень не понравилось Серёже.

— Серёжа, успокойся, — Эл сам переживал не меньше Сыроежкина, но не за Гусева, а за брата. Взял Серёжу за руку и, как можно увереннее, сказал: — С Макаром всё хорошо. Он вообще не пил сегодня и ушёл первый.

— Как не пил?! — вытаращил глаза Сыроежкин.

О том, что друг при случае не прочь пропустить стакан-другой Серёжа прекрасно знал. Не одобрял это, но уж таков Гусев, ничего не поделаешь. А вот новость, что Гусь вдруг заделался ярым трезвенником, Серёжу не на шутку испугала. Очень уж нехарактерное поведение для Макара. И ушёл он рано.

— Ты куда, Серёжа? Двенадцатый час уже! — только и успел крикнуть ему вслед Элек, когда брат, бросив на пол одеяло, выскочил вдруг из-за стола и, натыкаясь по дороге на все углы и выступы, как был в домашних трениках и тапочках, помчался на лестницу.

Вернулись весёлые Сыроежкины-старшие, подивились идеальной чистоте, царящей в их жилище, узнали что это в основном Зоина заслуга — восхитились ещё больше, наговорили комплиментов Элу за то, что выбрал себе такую замечательную девушку, и стали готовиться ко сну — время близилось к полуночи. Зою, определили спать в большой комнате на огромном диване, а Элек, раз такое дело, лёг с братом — в тесноте да не в обиде.

Серёжа, вернувшийся от Гусевых через пять минут после прихода родителей, весь остаток вечера молчал и сидел тише воды, ниже травы. Только уже когда они с Элом легли, разговорился.

— Эл, что-то случилось, я не знаю, что делать, — Сергей повернулся к брату и жалобно на него посмотрел. — Посоветуй что-нибудь, ты же умный…

— Не такой уж умный, — печально вздохнул Эл. — Был бы умный, знал бы, как Зойку к себе привязать, а так… Рассказывай, что там у Макара.

— Короче, я пришёл, а его нет. Мать его только зря переполошил — она была уверена, что он у меня до сих пор.

— И он всё ещё не дома? — насторожился Элек. — Не психуй, в любом случае, он и раньше так делал — ругался со своими и дома не ночевал. Помнишь?

— Но сейчас они не ругались, Эл! И потом, я звонил полчаса назад — он вернулся…

— Ну, тем более!

— Ага, только со мной разговаривать отказался. И мать пожаловалась, что перегаром от него несёт. Так что нихуя он не трезвенник! — выругался опять распсиховавшийся Сыроежкин.

— Серёж, — обнял брата Громов. — Ну, главное же, с ним всё в порядке. Не переживай…

— Не в порядке, Элек, не в порядке! Ты не видишь разве? Он отдалился ото всех, не только от меня, замкнутый стал… Я уж к нему и так и этак, рядом стараюсь быть, чтобы поддержать, если у него там неприятности какие-то. И он вроде ничего так, а потом раз — и опять сам по себе! И мне ведь не говорит ничего. А мы же друзья всё-таки, лучшие… — вздохнул Серёжа. — Были когда-то.

— Ты забываешь, Серёжа, Макар старше на два года, он взрослый практически, — сказал Элек и внимательно посмотрел на брата. — Ему уже, может, неинтересно с нами.

— Ерунда, Эл! — замотал головой Серёжа. — Гусь такой же раздолбай, как и мы. Ну, по крайней мере, как я. Нифига он не взрослый, да и мы не такие уж дети. Короче, не хляет твоя отмазка. Я точно знаю — что-то с ним не так, его что-то мучает. Вот поэтому он такой, — твёрдо сказал Сыроежкин.

— Откуда тебе знать, если он сам не говорит? — удивился Эл, который в отличие от брата, был гораздо больше в курсе дел Макара.

— Чувствую, — просто ответил Серёжа. — Потому что, когда ему плохо, и мне нехорошо.

— Серёжа, — с плохо скрываемой угрозой в голосе позвал дорогого братика Элек. — Ты не забыл, что у тебя, вообще-то, Майя есть, я есть, другие друзья? Нет? Тогда почему ты так зациклился на одном единственном человеке? — Элу повышенный интерес брата к персоне Макара очень не понравился — малейший повод, и Серёжа мигом окажется в койке с Гусевым. Просто не сможет отказать настолько значимому для него человеку. А уж Макар его будет держать мёртвой хваткой — к гадалке не ходи.

— Эл, ну ты совсем что ли ничего не понимаешь? — искренне удивился Сыроежкин, не заметив скрытой агрессии со стороны брата. — Это же совсем разные вещи! Ты — мой брат, Майка — вообще девушка, это другое. А остальные — ну как можно, например, Вовку или Витька с Гусем сравнивать? Ты чего, вообще?

Эл постарался сдержаться и не показать вида, что Серёжа его просто-напросто разозлил своим упрямством. Он сделал несколько глубоких вдохов и выдохов, чтобы успокоиться, через силу улыбнулся, подавил в себе желание сказать: «Ты что, братец, влюбился в своего Гуся?» и… задумался.

Что, если Серёжа и вправду влюблён в Макара, но сам ещё этого не понимает? Такая возможность по-настоящему пугала Громова — какие бы чувства порой он не испытывал к брату, а всё же очень Серёжу любил и был к нему сильно привязан. И совсем не желал для него незавидной судьбы рядового советского гомосексуалиста. Он вообще к подобным извращениям относился негативно.

И вот, чтобы зря не мучиться в догадках, решил Элек рискнуть и попробовать проверить — нет ли и впрямь у братика подобных наклонностей?

— Ладно, Серёж, — ласково сказал Элек, — на следующей тренировке попытаюсь опять разговорить Макара. И если он мне что-нибудь расскажет, я всё тебе передам. А сейчас давай спать, совсем поздно уже, — Эл нежно провёл рукой по Серёжиной щеке, поцеловал в висок и так и не выпустил из своих объятий, остался лежать, тесно прижимаясь к брату. Ещё и ногу на него закинул, якобы для удобства.

Уже через секунду Эл почувствовал Серёжины руки на своей пояснице — они поглаживали его, прижимали сильнее и потихоньку двигались вниз, к попе. Серёжа был возбуждён (и когда только успел?), пытался развернуть к нему лицо, чтобы поцеловать, стал непроизвольно двигать тазом, чтобы потеряться о бедро брата. На такую быструю и сильную реакцию Эл совсем не рассчитывал.

Стало тяжело дышать, пульс застучал где-то в горле, даже во рту пересохло. Да, Эл выглядел так, будто его охватило желание, что ещё больше сбило Серёжу с толку. На самом же деле Элек просто запаниковал — эксперимент неожиданно зашёл слишком далеко, и как прекратить его, чтобы и брата не обидеть и себя не выдать, он просто не представлял. Кроме того, Эл очень боялся, что одно неверное Серёжино движение, чересчур смелая ласка или поцелуй в губы опять запустят старую «программу», блокирующую нормальную человеческую память и превращающую его в «робота» Электроника. А на что он в таком состоянии способен, Громов мог только догадываться. От страха у Элека закружилась голова, в ушах зашумело, и сквозь этот шум пока ещё человек Элек Громов услышал срывающийся шёпот.

— Тебе же Зойка не даёт, да? Давай я помогу тебе, братик, тебе понравится, обещаю, — горячее дыхание обожгло его ухо, а под резинку трусов протиснулись Серёжина ладонь.

Дальше медлить было нельзя. Громов перехватил ласкающие его руки и, крепко удерживая за запястья, прижал их к кровати над Серёжиной головой. Брат смотрел на него мутным взглядом, раскрывал навстречу припухшие губы, в слабом свете ночника казавшиеся тёмными, и старался теснее вжаться в него пахом. Противное чувство скрутило внутренности в районе солнечного сплетения, на лбу выступил холодный пот, Эла стало мутить.

— Серёжа… — еле ворочая языком, сказал Элек. — Меня нельзя… целовать в губы… и хватать за зад… Понял?

— Хорошо, я не буду… в губы, — так же тихо и с придыханием сказал Сергей.

А Эл слишком поздно сообразил, что его слова прозвучали не как требование прекратить домогательства, а всего лишь, как условие для их осуществления. Потому что Серёжа тут же раздвинул ноги, обхватив его бёдра, и потянулся губами к шее Элека.

В общем-то, всё с наклонностями брата стало ясно, и надо было уже как-то закругляться с «испытаниями», но от стресса голова закружилась сильнее, тело охватила слабость, и Элек просто упал на Серёжу.

— Пожалуйста, не надо… Серёжа… мне плохо, — простонал Громов, уже не надеясь, что брат остановится. Все силы у Элека уходили на поддержание рассудка в нормальном состоянии, он до боли закусил губу, чтобы не терять связь с реальностью и оставаться собой. И вдруг понял, что его больше не мнут и не целуют, а сам он лежит теперь на спине.

— Ох, Эл, ну и напугал же ты меня! — сказал сидящий рядом на постели Серёжа и убрал у него со лба мокрую тряпку. — Кто тебя в чувства приводить будет, когда Зойка всё-таки снизойдёт до тебя? Чёт я на Кукушку не очень рассчитываю.

Эл хотел сказать, что с девушкой такая реакция попросту невозможна, и что сам Серёжа напугал его не меньше, а даже больше. Но сил хватило только на то, чтобы слабо улыбнуться. И всё же Эл был собой доволен — он не только смог сохранить здравый рассудок в опасной ситуации, он ещё и свои сомнения относительно брата развеял. Последний факт, правда, сам по себе оптимизма не внушал.

***

Всё для себя уяснив, Эл счёл своим долгом приложить максимум усилий для того, чтобы не дать брату погрузиться в пучину порока и держать его как можно дальше от источника опасности. То есть от Макара Гусева. Дело это было непростое, потому как если Гусев теперь предпочитал вздыхать по Серёже издали (зато так явно, что Эл всерьёз опасался, что скоро об этом станет известно всем и каждому), то Сыроежкин просто проходу Макару не давал. В школе от него ни на шаг не отходил, после тренировок норовил идти встречать (ещё и Светлова с ним таскалась) и дома, как Эл ни позвонит, выясняется, что Серёжа у Макара. И тоже вместе с Майей.

То, что Майка повсюду сопровождала своего парня, случайностью не было — Громов после того Дня рождения с ней воспитательную беседу провёл. Сказал, так, мол, и так, Майечка, братик мой, конечно, человек хороший, но ветреный. Я бы на твоём месте его на коротком поводке держал, а то он шатается вечно не пойми где со своим Гусём. Где гарантия, что они на пару девок не кадрят? Тем более, что опыт-то какой-никакой у него теперь есть, а ума особо не прибавилось. Майка тогда призадумалась — Элек ей всегда нравился, хоть и зануда, и к мнению его она прислушивалась.

Громову потом так противно было от собственного интриганства, что он неделю спать спокойно не мог. Всё себя успокаивал — мол, это всё для Серёжиного благополучия. Майка-то — девчонка неплохая, в нём заинтересована. Братик с ней счастлив будет. Или нет. А может, пусть их? Ну будет Серёжа с парнем спать, не смертельно ж это в конце концов? Макар ведь так его любит…

Эл старательно давил в себе зависть и ревность, искренне пытался руководствоваться только симпатией к брату и почти уже пришёл к выводу, что лучше Серёже не мешать, и пусть он строит свои отношения с Макаром сам, как хочет, если бы не одно происшествие.

В самом конце мая, когда учёба уже закончилась, и впереди оставались только экзамены за восьмой класс, Элек поссорился с Зоей. По сути, он во многом сам был виноват — приревновал Кукушкину на пустом месте к десятикласснику, да так, что драку прямо в школе устроил. А Зоя, вместо того, чтобы поддержать как-то своего друга, при всех обозвала его параноиком и чокнутым придурком и заявила, что встречаться с человеком, который себя не контролирует, больше не собирается. Эл себя чувствовал полным идиотом, и если б не Серёжа, грудью, можно сказать, вставший на его защиту перед Таратаром и директрисой, может, опять бы нервный срыв себе заработал.

И вот, находясь в таком подавленном настроении, тёплым и погожим вечером одного из последних чисел мая, Элек поехал вокзал, провожать профессора Громова и Машу на научно-практическую конференцию в Новосибирск. Посадил родителей на поезд, попрощался… и подумал, что домой ему совсем неохота — никто его там не ждёт. И к Зойке теперь не пойти. Можно, конечно, заглянуть к Серёже и даже у него остаться, но… Брат наверняка опять с Майкой в гараже развлекается, отец сейчас в рейсе, тётка с головой в своих переводах… Макару что ли позвонить?..

Эл пошёл к автоматам, стоящим в начале перронов, набрал номер Гусевых, услышал от Валентины Ивановны, что Макара дома нет — пошёл встречаться с каким-то своим приятелем со спорта, и совсем приуныл. От нечего делать Элек стал шататься по зданию вокзала, думая о том, как не везёт ему в жизни, с самого, можно сказать, рождения… и вдруг возле табло расписаний остановился. Его периферическое зрение зафиксировало знакомый объект. Стало любопытно. Элек огляделся, пытаясь понять, кого же он увидел, и почти сразу на противоположной стороне зала ожидания заметил знакомую рыжую макушку. «Надо же! Друг со спорта, а встречается Макар с ним здесь, на Казанском вокзале, — удивился Громов. — Наши, вроде, все в городе, никто никуда не собирался. Даже Денис Евгеньевич тут». И, чтоб не гадать зря на кофейной гуще, Элек решил сам поинтересоваться у Макара, что он здесь делает. А заодно поболтать и на загадочного гусевского «друга из хоккейного клуба» посмотреть (неужели Гусь своему Денису изменяет?) — это всяко веселее, чем одному дома торчать.

Пока Элек через весь зал шёл к Макару, к тому неожиданно подошёл не пойми откуда взявшийся мужик средних лет, что-то сказал, на что Гусев утвердительно кивнул, и дядька двинулся в сторону туалетов. Элек сначала подумал, что неизвестный гражданин просто поинтересовался у Гуся, где здесь туалет — мало ли, указатель не заметил. Но что-то в их коротком диалоге показалось Громову странным, так что он немного притормозил и спрятался за группой пассажиров, стоящих в центре зала. И стал наблюдать за Макаром. Как оказалось, не зря: Гусев несколько раз нервно оглянулся по сторонам, а затем быстрым шагом пошёл в том же направлении, что и его недавний собеседник.

Эл совсем не хотел думать о том, что первое пришло ему на ум, когда его друг и одноклассник скрылся в коридорчике, ведущем к туалетам. И лишь после того как Громов сам поспешил вслед за ним и убедился, что все его предположения верны, понял, что новая информация ему в принципе на руку. Подходивший десятью минутами ранее в зале к Макару мужчина вышел из кабинки, бросил на Элека короткий оценивающий взгляд и стал мыть руки. Эл всё также стоял посреди туалета и гипнотизировал глазами дверь кабинки, из-за которой совсем недавно раздавались подозрительные звуки, совсем не похожие на те, что должны быть при отправлении естественных потребностей организма. А главное, в кабинке совершенно точно оставался ещё один человек.

Громов хотел сказать что-нибудь едкое и саркастическое и даже придумал по этому случаю пару красивых фраз, но когда заветная дверца отворилась, и Эл нос к носу столкнулся с Макаром, то и рта раскрыть не смог — всё-таки был шокирован. Макар тоже застыл перед ним как вкопанный, смотрел огромными глазами на друга и не знал, что сказать. Потом облизнулся, сглотнул, быстро провёл тыльной стороной ладони себе по губам и, прокашлявшись, спросил:

— Эл… ты… давно здесь?

— Минут пять… или семь…

Макар судорожно вдохнул, прикрыл глаза, стиснул зубы, словно ожидая удара, замер так на пару секунд. Потом, наконец, взглянул на Эла прямо:

— Не говори… Серёже. Пожалуйста.

Голос у Гусева был глухим, слова давались ему с явным трудом. Он был напряжён, даже сжатые кулаки его чуть подрагивали. Всё это конечно же не укрылось от умного и внимательного Элека, который пришёл к логичному заключению: он опять «сделал» Гуся. В который уже раз.

— Может быть и не скажу. Сейчас, — Громов слегка склонил голову набок и улыбнулся — беспокоиться больше было не о чем, ситуация полностью под контролем. Его, Элека, контролем. — Если договоримся.

— Хм. И что же ты от меня хочешь? — недоверчиво поинтересовался Гусев.

Макар оставил все свои попытки стать Сыроежкину ближе, чем просто друг, с тех самых пор, как застал его, самозабвенно трахающего Светлову на их с Элом Дне рождения. Да, собственно, даже не в этом было дело — Серёжа теперь от Майки вообще не отлипал, даже домой к Макару с ней заявлялся. Какие при таких раскладах домогательства? Поэтому в свете последних событий Гусеву и в голову не могло прийти, чего ещё от него может понадобиться Громову — братику-то его уже ничего не угрожает.

— Ну… для начала я хочу от тебя того же, что и твои… твои, — Элек сделал вид, что задумался, подбирая нужное слово, — твои клиенты. Да. Они ведь клиенты, правильно?

— Чего-о? — у Макара от таких заявлений брови поползли наверх, а челюсть — синхронно вниз. — Эл, ты шо, больной? — верить своим ушам Гусев отказывался напрочь.

— Не согласен? — вскинул брови Элек. — Так я пошёл. Заодно по дороге к Серёже загляну, проведаю, — и демонстративно развернулся к выходу.

Такая реакция Макара здорово задела Громова — столько раз Гусь сам подкатывал к нему с недвусмысленными намёками, а теперь, видите ли: «Ты шо, больной?»

— Нет-нет, постой, — схватил его за рукав Гусев. — Я-то соХласен, ты же знаешь, я тебе сам предлаХал, когда ещё. Ток я ж за тебя боюсь, пойми. Ну, и за себя тоже, конечно — не успею твой член в рот взять, как ты меня по стенке размажешь.

— Думаю, в этот раз со мной ничего такого не случится, — как можно увереннее произнёс Элек. — Тебе всего лишь надо будет соблюсти некоторые условия.

— Не вопрос, — сразу же согласился Гусев. — Пошли, пока тут никого, — он кивнул в сторону ближайшей кабинки, но Эл и с места не двинулся.

— Не здесь, Макар! — презрительно скривился Громов. — Мы поедем ко мне. Не делай такие глаза, — он даже усмехнулся, глядя на изумлённую гусевскую физиономию, — мои до понедельника в Новосиб укатили. Собственно, потому я здесь — провожал их.

Всю дорогу до дома Элек страшно мандражировал, даже несколько раз подумывал отказаться от своей затеи. Но проявил силу воли, взял себя в руки, и не только не пошёл на попятную, но и лицо сохранить умудрился. Гусь и не понял даже, как он чуть не струсил и всё не отменил. Элу очень надоело всё время бояться, что любая более менее значительная стрессовая ситуация вызывает у него потерю памяти и психическое расстройство. Особенно его бесило то, что он впадает в полнейший неадекват, стоит только какому-нибудь парню или мужчине не так к нему притронуться и проявить заинтересованность. Чем вызвана такая реакция, Громов не знал, но очень не хотел, чтобы кто-либо, как Макар в своё время, просёк, что стоит, условно говоря, схватить его за зад, и всё — Эл уже не человек. «Надо от этого избавляться», — твёрдо решил для себя Элек в ту самую ночь, когда после их Дня рождения он полез тискаться к Серёже. По сравнению с предыдущим опытом с Макаром, он тогда вполне себе смог оставаться «в здравом уме и твердой памяти», но запаниковал и хлопнулся в итоге в обморок. В этот же раз Эл планировал продержаться от начала и до конца, пусть и с некоторыми ограничениями, и даже получить удовольствие (а почему нет? С Зоей-то ему теперь вряд ли что светит, а так хоть с кем-то… С живым человеком оно всяко лучше, чем с правой рукой).

— Эл, ты точно в себе уверен? Не психанёшь? — Макар остановил его прямо перед подъездом, чтобы на всякий случай ещё раз убедиться, что Громов действительно отдаёт себе отчёт в том, что собирается делать.

— Точно. Сейчас у меня крыша не поедет, обещаю. Пошли скорей.

То, что Гусь, только для виду храбрится, а на самом деле смотрит на него с опаской, одновременно и радовало Эла, и вызывало досаду. Приятно иметь над кем-то власть, пусть даже такую маленькую, какая была у него сейчас над Макаром, но всё-таки Элек предпочёл бы, чтобы будущий партнёр сам его искренне хотел, а не действовал по принуждению и со страхом. Парадокс, но поставив Гуся в такие жёсткие рамки, Громов на него же и обижался.

— Иди в ванную, чисти зубы, там новая щётка для гостей стоит, и мой руки, — с плохо скрываемым раздражением сказал Элек, когда они поднялись в квартиру. — Тебе, небось, пол-Москвы в рот накончало, а я брезглив.

Гусь на такие предъявы в первый момент разозлился, аж зубами заскрипел и побагровел весь. Но смолчал. Потом внимательно посмотрел на Элека и как-то быстро остыл, даже улыбнулся ему снисходительно. Эл забеспокоился и, пока Макар был в ванной, всё рассматривал себя в зеркало — что такое было в его облике, что вызвало у Гусева чуть ли не жалось?

«Ну да, Зоя меня бросила, и даже минет я могу получить только путём шантажа. Да ещё и от парня! Это и в самом деле жалко…» — с прискорбием сознался себе Громов, но чтобы окончательно не пасть в собственных глазах, добавил, глядя на своё отражение: «Только вот не всяким шлюхам меня судить. Правильно я сделал, что не позволил братишке с Гусевым быть. По-хорошему, Серёже и дружить-то с таким человеком не стоило бы — запомоиться недолго, как некоторые говорят».

Из ванной вернулся Гусев, сказал: «Я готов», Эл ему ответил: «Ещё нет. Жди» и пошёл в ванную сам. Вышел оттуда через десять минут, закутанный в банный халат, и велел Макару идти за ним на кухню.

— Держи, — Элек протянул ему низкий стакан из толстого стекла, на дно которого плеснул Армянского коньяка.

— Может, потом? — удивился Гусев. — Отметим, так сказать.

— Это для дезинфекции, Макар, — укоризненно посмотрел на него Элек. Вообще-то, он хотел немножко поддеть Гуся, но вышло не очень.

Гусев фыркнул, сказал: «окей», сделал большой глоток, побулькал хорошо во рту, потом прополоскал горло и… выплюнул коллекционный Наири двадцатилетней выдержки (а профессор другого дома не держал) в раковину. Тут уж Эл застыл с открытым ртом и большими глазами. Макар же невозмутимо налил себе стакан кипячёной воды, опять побулькал, но плеваться на это раз не стал — проглотил. «Чтобы тебе не щипало», — пояснил он. Эл только и смог, что согласно кивнуть.

— И всё-таки, — сказал Макар, когда со всеми приготовлениями уже было покончено. — Чего это на тебя нашло, а, Элек? Тебе же не нравятся парни! Или уже нет?..

Где-то Эл ждал этого вопроса, но правдоподобную отмазку так и не сумел придумать. Рассказывать Гусеву, что он таким образом хочет попробовать избавиться от проблем с памятью и потерей собственной личности, не хотелось. Макар и так считает его психом, вполне заслуженно, между прочим. Так стоит ли заострять на этом внимание ещё раз? К тому же, положа руку на сердце, эта была не единственная, и далеко не самая важная причина. Главная лежала на поверхности, и Эл не без оснований опасался, что как раз её Гусев просёк сразу, а теперь просто издевается. Элек хотел секса. С живым настоящим человеком. Очень хотел. Хотел так сильно, что готов был получить желаемое даже от парня. Даже от шлюхи. А ещё, и это был его самый большой секрет, Элек хотел опять ненадолго побыть Серёжей. От брата не убудет, в конце концов, его и так много кто любит — и Майка, и Зоя, и Макар. Что такого, если Эл украдёт немножко этой любви? Серёжа ведь не узнает, да и не по-настоящему это всё… Иллюзия собственной нужности и ценности для кого-то, пусть и всего на несколько минут — не так уж мало в его ситуации. Но Гусеву на его вопрос Эл ответил просто:

— Не твоё дело, Макар. Или ты у всех этих мужиков интересуешься мотивами, по которым они хотят спустить тебе в рот? — Эл не хотел быть грубым, всё же с Гусевым они друзья, но… Но он пока не мог смириться с тем, что его друг — всего лишь обыкновенная блядь.

— Ты — не все, Эл, — Гусев грубость в свой адрес проигнорировал, намеренно, как понял Элек. — И ты не хочешь просто спустить мне в рот. Пойдём в комнату.

Пока Макар говорил, он всё время пристально смотрел Элу в глаза и держал его за руку. От этого голоса, низкого и вкрадчивого, от смотрящих на него в упор потемневших глаз, Громов опять начал терять волю, ему захотелось во всём следовать словам Макара, подчиниться ему. Нервозность, не отпускавшая его с самой их встречи на вокзале, исчезла, тело стало расслабленным и тёплым. К счастью, Элек вовремя заметил, что с ним творится что-то не то.

— Гусев, ты опять?! — прикрикнул на Макара Элек и выдернул у него свою руку. — Не надейся сбить меня с толку. Сегодня ты делаешь то, что скажу тебе я! И не только сегодня.

— Конечно, — сразу же сменил тон Гусев и развязал на Элеке халат.

Халат упал на пол, и Эл остался совсем голым. Он стоял посреди комнаты перед полностью одетым своим другом-тире-врагом и изо всех сил старался выглядеть хозяином положения. Получалось это у него неважно — о сексуальном возбуждении и речи не шло, зато нервное напряжение вернулось полностью, заставив сердце учащённо биться, колени — дрожать, а воздуху не позволяя свободно проходить в легкие.

— Тебе нельзя прикасаться к моим губам и заднице, — с трудом переводя дыхание, озвучил свое главное условие Эл. — Всё остальное можно.

— Я понял, — спокойно сказал Гусев. — Я не буду тебя целовать в губы, и к попе твоей тоже не притронусь.

— Макар…

— Мм?

— Ты же ведь хочешь моего брата?

— Причём здесь Серёжа? — всё тем же ровным тоном спросил Гусев.

— Раз мы с ним так похожи, ты можешь представлять вместо меня его. Я так хочу.

— Даже не подумаю, — улыбнулся Гусев и легко поцеловал Громова в шею, вызвав у него судорожный вздох. — Никого я представлять не буду, — ещё один такой же нежный поцелуй. — Я хочу тебя, — жаркий шёпот в ухо и последующий поцелуй в ушную раковину, — именно тебя…

«Проститутка, настоящая проститутка! — с горечью подумал Элек, хватаясь за плечи Гусева: ноги отчего-то теперь еле держали его. — Говорит то, что хочет слышать клиент. Если признается мне в любви — я его ударю».

Но никаких признаний больше не последовало — Эла внезапно подхватили на руки и аккуратно усадили на диван.

— Закрой глаза, — сказал Макар, устраиваясь на полу между его ног, и Эл подумал, что так и вправду будет лучше.

Ему не хотелось лишний раз напоминать себе, что он не с девушкой. А так можно попробовать представить на месте Гусева кого угодно. И Эл сначала честно старался думать, что все эти нежные теплые прикосновения дарит ему Зоя. Потом на место Зоиного образа сам собой пришёл другой, абстрактный женский, потом… потом такие мелочи как личность партнёра вообще перестали волновать Громова.

Эл чувствовал на своем теле чужие руки и губы, которые так умело его целовали, гладили, прикусывали, надавливали, тёрлись, мяли, пощипывали, облизывали, посасывали, обнимали, сжимали, что через какое-то время ему стало абсолютно всё равно, кому они принадлежат, главное, этот кто-то делал ему хорошо. Эл выгибался навстречу ласкам, постанывая от удовольствия, и непроизвольно раскрывал рот и облизывал губы — ему хотелось целоваться. Элек был почти готов рискнуть своим душевным равновесием и попросить, партнёра поцеловать его или даже силой заставить его это сделать — настолько у него «горели» губы, но тут Эла захватило новое, ещё более сильное переживание. Его член оказался в жаркой и влажной глубине, которая втягивала в себя, обнимала и одновременно надавливала на самые чувствительные места.

Элек открыл глаза. Это было совершенно осознанное действие — он хотел видеть человека, который ему сосёт. И Элу неожиданно понравилось смотреть — красные от трения и блестящие от слюны губы скользили по его стволу вверх-вниз, руки, которыми, кстати, Гусев совсем себе не помогал, ласкали яйца, бёдра, низ живота, нос Макара периодически упирался Элеку прямо в пах — в общем, заводило всё это зрелище невероятно. Но больше всего почему-то ему понравились щёки Макара — от усердия ли, возбуждения или сочетания этих двух факторов они покраснели так сильно, что даже веснушки на них сделались еле различимы. «Горячие должно быть…» — мелькнула в затуманенном желанием уме Громова мысль, и он тут же потянулся к гусевскому лицу. Едва касаясь, провёл по щеке Макара кончиками пальцев, потом сильнее — ладонью. «Горячие» оказалось неподходящим словом — лицо Гусева просто пылало, а Эл понял, что скоро кончит. Больше он уже ни о чём не думал — жадно гладил лицосвоей рыжей «соски», возбуждаясь от этих ощущений ещё сильнее, особенно, когда Гусев брал за щеку, и через её натянутую кожу можно было прощупать упирающийся изнутри собственный член. Другой рукой Эл перебирал волосы Макара, путаясь пальцами в отросших прядях, а перед самым финалом убрал с его лица длинную чёлку, схватился за неё, заставил Гусева несильно запрокинуть голову и смотреть прямо на себя. Эл, не мигая, глядел в почти чёрные, совершенно безумные глаза своего любовника и кончал ему в горло, не позволяя отстраниться, крепко удерживая его голову обеими руками. Гусев мычал и хрипел, но вырваться не пытался, Эл только чувствовал, как дорожат руки Макара, лежащие на его бёдрах — Гусев боролся с инстинктивным желанием уйти от слишком жёсткого контакта и дать себе больше воздуха, но даже попытки отпихнуть Элека силой не сделал.

— Я… схожу… в ванную, — прокашлявшись, сказал Макар, когда полностью удовлетворённый и несколько измотанный новыми ощущениями Громов уже расслабленно лежал на диване. — Ты же, наверное, не захочешь смотреть… как я…

— Захочу, — не дал договорить ему Громов. — Дрочи здесь.

Гусю дважды повторять не пришлось — он тут же расстегнул ширинку и принялся за дело. Эл с любопытством смотрел, даже губу закусил, до того ему интересно стало. Крупный член, тяжёлые яйца, коротко постриженные рыжие волосы в паху — всё это Элек много раз видел и раньше, в душе после тренировки. Но вот в «работе» — до этого момента никогда. Очень хотелось помочь другу, самому вязь в руку его член и доставить удовольствие, тем более учитывая, как только что «обслужил» его Макар. Однако, Громов так и остался простым зрителем — не решился, испугался, что его опять переклинит. И даже, когда Гусев, чувствуя приближающийся финиш, попросил разрешения кончить ему на живот, Элек ответил отказом. Смутное чувство, словно всё это — и чужая сперма на теле, и чужие члены, пальцы и языки внутри — уже было в его жизни в какой-то параллельной реальности или могло быть, миновав Эла лишь по счастливой случайности, не давало расслабиться и отпустить ситуацию. От полового контакта с мужчиной Эл неосознанно ждал боли и унижения, и счастье, что сейчас с Макаром он смог пройти по тонкой грани и не свалиться в пропасть безумия. Больше рисковать не хотелось.

***

— Оставайся сегодня у меня, — предложил Громов, разливая по стопкам профессорский коллекционный Наири, с которым Макар так по-варварски обошёлся в начале их «свидания». — Мне скучно, завтра выходной, тренировки тоже нет. Ничего такого я тебя больше делать не заставлю.

— Ой, брось, Эл, мне всё понравилось, я ещё могу — только свистни, — отмахнулся Гусев и чокнулся с Элом за его здоровье, так сказать. — Скажи лучше, тебе от профессора не влетит, что ты его добро так разбазариваешь?

— Папа знает, что я практически не пью, и доверяет мне. Скажу, что угостил друзей, — пожал плечами Эл. — У него хорошая винотека, и одной бутылки Армянского коньяка ему явно не будет жалко. Так что пей, я сейчас ещё и покормлю тебя, — сказал Громов и достал из холодильника большой кусок холодной буженины, приготовленной перед отъездом заботливой Машей.

— Ого!.. — только и смог сказать Макар — нечасто ему приходилось есть такие блюда. — Может, у тебя ещё и икра красная завалялась?

— Сейчас сделаю тебе пару бутербродов, — просто сказал Элек.

— И с чего такая щедрость? — полюбопытствовал Гусев, жуя буженину с хреном и с вожделением поглядывая на икру. — Я, конечно, понимаю, что вы не бедствуете, но всё-таки?

Эл хотел было уже сказать, что раз продукты в доме есть, не прятать же их от друзей, но осёкся. Посмотрел на Макара, который сидел, с чувством уплетал деликатесы и облизывал свои красивые полные губы. Ещё пятнадцать минут назад эти самые губы делали Элу так хорошо, что живот до сих пор сладко сводит при воспоминании об этом. А пару часов назад — точно так же хорошо, но какому-то другому мужчине. А до него во рту Гусева был ещё чей-то член, и ещё, и ещё… Сколько их всего было, таких членов, получивших разрядку в глотке его друга? Элек даже представить себе боялся. Никто из этих незнакомцев не испытывал к Гусеву никаких чувств, помимо похоти, им всем было плевать на него — красивый и дешёвый спермоприёмник, вот чем был для них Макар.

«И ведь ты же даёшь это делать с собой добровольно, сам предлагаешь! Людям, которые совсем не любят тебя, в отличие от этого твоего Мити, или Дениса Евгеньевича, или… или… меня… — Эла вдруг охватила такая не то обида, не то злость на Макара, что он в ответ на его вопрос об угощении только усмехнулся криво и сказал:

— Ну как же, тебе ведь платят твои клиенты? Вот и я плачу. Продуктами питания.

Макар перестал жевать, с трудом проглотил то, что было у него во рту, и молча уставился на Эла. Видимо, не нашёлся с ответом. Да и что, в самом деле, скажешь против правды? Эл с каким-то болезненным удовольствием отметил себе, как залился краской Гусев — значит, не совсем ещё стыд потерял, и добавил:

— Или ты предпочитаешь деньгами?

========== 19. Жаркое из гусятины ==========

Гусев знал, что пьянство до добра не доводит — гудящая с утра голова и дикий сушняк были лишними тому подтверждениями. И это ещё повезло, что родителей дома не оказалось, и Макар был избавлен от выслушивания очередной порции упрёков и нравоучений. Но как, скажите, было не напиться, когда вчера такое случилось?!. Его маленькую грязную тайну узнал человек, который о ней должен был узнать в последнюю очередь! В предпоследнюю, если говорить точно. Макар думал, что на месте умрёт, когда его, выходящего из кабинки общественного туалета, как раз после очередного отсоса, встретил Элек Громов.

Надо сказать, к Элу у Макара было неоднозначное отношение. Милый, правильный, слегка занудный Серёжин братец с трогательным сдвигом по фазе являлся таковым только с виду. Гусь-то давно просёк: Громов в некотором смысле самый настоящий робот — не зря он себя таким когда-то считал. Эл, если сочтёт целесообразным, человека пополам сломает. С Гусева, собственно, и начнёт. Вот и вчера, как отреагировал Элек, едва узнав о не самом достойном гусевском хобби? Правильно, тут же принялся его шантажировать. Способ беспроигрышный на самом деле, уже не раз срабатывал.

Вообще, поиздевался Громов над ним знатно — не единожды, образно выражаясь, мордой по столу провозил: зубы чистить заставил, рот «дезинфицировать», а потом ещё и «услуги оплатил». Чтоб, значит, знал, шлюха, своё место и не выпендривался. Макар всё молча проглотил, и в прямом, и в переносном смысле — а куда иначе деваться? Ни о его наклонностях, ни о постыдном способе проведения досуга ни родители, ни, тем более, Серёжа знать не должны. Так что профессорский коньяк после всех перенесённых унижений, пришёлся Гусеву весьма кстати. А что касается предложения денег, то тут Макар только в первую минуту растерялся. Чуть куском буженины не подавился даже. А потом подумал: «Ах ты, маленький сучонок, думаешь, раз ты Серёжин брат, тебе меня чморить можно? Нет, дорогой, тебе это дорого обойдётся. В буквальном смысле дорого!»

— ДеньХами? — серьёзно переспросил Макар в ответ на громовскую издёвку. Отложил в сторону вилку и встал из-за стола. — Я действительно предпочитаю деньХами. Но мы не оХоворили это заранее. Поэтому сегодня я сделаю тебе скидку.

Он подошёл вплотную к Элеку и, глядя ему в глаза, легонько обнял за талию. Насладился пару секунд произведенным эффектом, осторожно поцеловал в шею, потом так же нежно — под челюстью, в ямочку между ключицами, провёл руками Громову по спине и крепко прижал к себе. Эл опять ухватился Макару за плечи, учащённо задышал и взглянул на него мутноватыми от похоти глазами.

— Четыре рубля, малыш, — выдохнул ему в ухо Гусев.

— Что? — Громов попытался собраться с мыслями, но вновь охватившее его возбуждение здорово притупило умственные способности.

— Один минет — пять рублей. Для своих — четыре, — мурлыкнул, улыбнувшись, Макар и провёл кончиком носа Элу по щеке.

Это было весело — Элек оказался настолько горяч, что заводился с пол-оборота. Манипулировать им, изголодавшимся по человеческой ласке и нехитрым чувственным удовольствиям, оказалось удивительно просто. «Грех не воспользоваться», — подумал Гусев.

— Это… дорого… — прошептал Эл. — Пять рублей. Тебе никто столько не платит…

— А ты будешь, малыш, будешь… — Макар целовал его лицо, старательно избегая губ, зарывался пальцами в волосы и даже лизнул кончиком языка ухо, вызвав у Громова совсем уж неприличный писк. — Тебе ведь никто больше не сделает так хорошо, Эл, а я смогу, ты уже знаешь… У меня монополия на такие услуги для тебя, — тихо рассмеялся Гусев и сильнее прижался к Элу. Тот не только не возражал, а сам уже вовсю о него тёрся. Макар счёл это хорошим знаком и озвучил своё главное предложение: — Хочешь абонементное обслуживание?

Эл в ответ коротко простонал сквозь стиснутые зубы, двинул бедрами и хрипло выдохнул:

— Сколько?

— Каждый отсос — три рубля. И можешь пользоваться, когда пожелаешь…

— Никаких общественных сортиров… и чужих членов в твоём рту, Гусь… Будешь моей личной… шлюхой, — уже задыхаясь от возбуждения, сказал Громов, с силой надавил Макару на плечи и расстегнул ширинку.

Эту часть вчерашнего вечера Макар вспомнил даже с некоторым удовлетворением. Потрогал рукой ещё слегка ноющую челюсть (милый мальчик Элек в порыве страсти совершенно с ним не церемонился) и достал из кармана новенькую хрустящую десятку — вот она действительно грела душу. Стараться ради неё пришлось здорово, но Макар, откровенно говоря, и сам бы приплатил: Эл — молодой, красивый, чистенький — сосать ему одно удовольствие. Тем более, что в процессе Гусев его облапал и обцеловал практически везде, где позволено было. А в третий раз даже сам разделся, и их возня в постели стала совсем походить на нормальное занятие любовью. Эл остался доволен, честно дал ему всю причитающуюся сумму, ещё раз напомнил условия их договора, намекнул, что работать Макару так ещё как минимум до осени (или пока Зоя к Элеку не вернётся), и притащил из кухни бутылку коньяка: «Давай, что ли, и правда, отметим, Гусь?»

А вот то, что произошло потом, до сих пор вызывало у Макара только сожаление. Он перебрал с выпивкой и, как всегда спьяну, стал болтать лишнее. Начал зачем-то жаловаться на Серёжу, который и на чувства его не отвечает, и в покое оставить не хочет, вспомнил недобрым словом стерву Светлову, сказал, как ему каждый раз её придушить хочется, во всех подробностях рассказал о своих походах на плешку, а в довершение всего зачем-то попросил Эла поцеловать его в губы. И Эл поцеловал! Никак при этом не психанув. Макар тогда ещё успел подумать, что это в алкоголе всё дело, и пьяненький Громов в таком состоянии наверняка бы и зад свой полапать позволил, а может, и не только полапать. Но задница Элека в тот момент Макара не интересовала — у него самого от выпитого малость ум за разум зашёл: Гусеву вдруг показалось, что целует его совсем не Элек. И даже не обожаемый Макаром громовский близнец.

Его целовал Митя Савельев. Целовал жарко и жадно, так, что у Гусева, будь он трезв, закружилась бы от страсти голова. Но Макаром тогда владел алкоголь и другие, совсем не весёлые чувства. Он оторвался от горячих губ, посмотрел на такое знакомое некогда лицо, черты которого уже начали стираться из его памяти, и заплакал.

— Митя, Митенька, прости меня… — Макар лил пьяные слёзы, прижимал к своей груди Митину голову и целовал его в макушку.

— Макар… я…

— Митя, хочешь, я всё время с тобой буду? — не дал договорить ему Гусев. — Только прости меня!.. Прости… Ты ведь жив, да? Жив, Митя? — Макар обхватил его лицо ладонями и стал целовать лоб, глаза, виски, бормоча в перерывах между поцелуями всякие нежности и обещания.

Кажется, Митя тоже плакал — Макар чувствовал соль на губах, но, может, это были только его слёзы. Мите, наверное, эти сантименты в итоге надоели — он крепко обнял Гусева, завалился с ним на постель, обхватив руками и ногами, и сказал:

— Не надо, Макар, пожалуйста!.. Не говори больше ничего… И ты тоже меня… прости. Я же ведь люблю. Тебя.

Макар не знал, действительно ли были сказаны эти слова или они — всего лишь плод его воображения. Его трясло от слёз, от чувства вины, от запоздалого раскаяния. Он хватался за обнимающего его человека, как за единственную реальность, способную не дать ему утонуть в начинающемся безумии, и больше всего на свете боялся, что его оттолкнут.

Его не оттолкнули. Утром Макар проснулся с чугунной головой, мирно устроившейся у Эла под мышкой. Однако, самое неприятное было в том, что Гусев, хоть и напился, помнил всё. Весь свой пьяный бред, который вперемешку со слезами и соплями методично заливал вчера Громову в уши. И Громов помнил, Макар это сразу по его настороженной физиономии определил. Хорошо ещё, Эл деликатность проявил и ни словом, ни делом не показал, что во внезапную гусевскую алкогольную амнезию не верит. Только поддакивал согласно, что, да, мол, перебрали вчера, в следующий раз так не будем. Вот что значит профессорское воспитание!

Больше Гусев искушать судьбу не стал и практически сразу смылся домой — приводить себя в порядок и думать, на что потратить честно заработанный червонец.

Думал-думал, и ничего в итоге не придумал — убрал деньги в бумажник, а его положил в свой письменный стол. Может, подкопить? Громов, в некотором смысле, тоже у него на крючке, и платить будет, к гадалке не ходи.

***

В общем-то, так оно и получилось. Разве что Кукушкина, вредина, чуть было все карты Гусю не спутала. Неосознанно, разумеется.

После экзаменов все ребята разъехались отдыхать, кто куда. Зойка как всегда укатила в Крым, с Элом даже не попрощалась. Громов совсем приуныл. На матче с Химиком, который состоялся вначале лета, проворонил два потенциально результативных паса, потом всё-таки забил. Но в свои ворота, один-в-один как три года назад. И до конца игры просидел на скамейке запасных — Васильев исходом матча больше рисковать не захотел.

Потом ходил, как в воду опущенный, Макара не замечал совсем, что уж о более тесном общении говорить. Гусев Элека не трогал, свои приватные услуги навязать не пытался, ему Громова просто жалко было. Он даже письмо гневное Зойке в Феодосию накатал. Чтоб ей, значит, тоже жизнь малиной не казалась.

Кукушкина, когда письмо от Гуся получила, сперва сильно удивилась. Взяла конверт с собой на пляж, по дороге на который успела заглянуть на почту, и долго потом привлекала к себе внимание отдыхающих. Только не стройным телом, ровным загаром и розовым купальником, а глупым хихикающим видом. Потому что написано в письме было следующее:

«Здравствуй, дорогая Колбаса Зоя! Надеюсь, отдыхается тебе хорошо, и икаешь ты не переставая. Потому что мы о тебе всё время вспоминаем. Мы — это я и Громов. Что там конкретно думает о тебе Эл, я не в курсе, но вот лично в моих фантазиях тебя покусали акулы. Потому что, ну нельзя же так с человеком поступать! Эл по тебе сохнет и страдает, даже играть нормально не может! Мы из-за тебя, Зойка, чуть химикам не просрали всухую — Громов два моих паса (ты бы видела, что это за передачи были, эх!) прошляпил и автогол забил. А ведь он у нас лучший нападающий! Так что ответственно тебе заявляю, Кукушкина, своей чёрствостью и безответственностью ты подрываешь спортивную мощь хоккейного клуба Интеграл. Стыдись, Зоя, позор тебе!

Я в конверт фотокарточку Громова вложил — успел щёлкнуть, пока он меня не заметил. Нет, это он не после матча расстроен, это он теперь всегда с такой унылой харей ходит, окружающих пугает. Пусть и тебе теперь в кошмарах снится. Вместе с акулами, которые уже плывут по твою душу.

В общем, я жду, Зоя, что совесть всё-таки у тебя проснётся, и ты Эла простишь, поймёшь и вообще к нему вернёшься. И он опять станет похож на человека и не будет тупить на льду. Он, дурак, очень тебя любит (а ты подумай, много ли ещё таких «умников» найдётся?)

P.S. Будешь долго тормозить, имей ввиду — на Громова желающих хватает, и некоторые из них мне известны лично. Уведут — будешь локти кусать. А всё сама-дура-виновата.

P.P.S. Ну хоть напиши ему!

С наилучшими пожеланиями чтоб тебе, Зоя, пусто было Макар Гусев. Передавай привет акулам!»

Почему-то на такое ругательное послание в свой адрес Кукушкина совершенно не обиделась. Оно её только повеселило, разбавив довольно скучное и однообразное времяпрепровождение. И про акул понравилось: Зоя прекрасно знала, что Макар, много лет проведший на Чёрном море, имеет в виду катранов, которых на мелкоте, где она купается, не бывает, и совсем безобидных кошачьих акул. Если бы такая рыбёшка подплыла случайно к берегу, куда более вероятно что её саму покусала бы Зоя, чем наоборот.

А вот фотография Элека, которую прислал ей Гусев, произвела на Зою впечатление. Макар явно недоговаривал — он серьёзно готовился, чтобы получить такой снимок. Принёс фотоаппарат на тренировку, заранее настроил его, в раздевалке выбрал подходящий ракурс, чтобы Громов попал в кадр, будучи хорошо освещённым, дождался, когда он выйдет из душа в одном полотенце, подловил момент, чтобы Элек не смотрел в его сторону, и умудрился с первого раза получить хороший результат. Ведь вряд ли бы Эл дал снять себя в таком виде снова.

Громов на фото действительно выглядел печальным, Гусев не соврал. А ещё, и Зоя не могла этого не отметить, — очень красивым. Настолько, что у неё кончики пальцев зачесались — так захотелось провести по его крепкой груди и подтянутому животу, самой ощутить упругость мышц и гладкость кожи, которые так хорошо удалось передать на якобы случайном снимке доморощенному фотографу. «Уж не ты ли, Гусь, один из этих желающих?» — сказала вслух Кукушкина и сама же рассмеялась столь нелепому предположению. Такие отношения явно не были чем-то из ряда вон для Макара, Зоя это поняла, когда ещё он Чижа заподозрил в повышенном внимании к Громову. Да только вот в таком случае не стал бы Макар писать ей, давить на жалость и буквально умолять вернуться к Элеку. Значит, не в этом дело. Однако, зерно сомнений зародить у неё Гусеву всё-таки удалось: Эл на самом деле очень привлекательный парень, и долго один не останется. Упускать его не хотелось. А то, что он малость с приветом, помешан на контроле да к тому же жуткий собственник… Ну, неприятно, конечно, но с другой стороны — вон, братец его, например, в упор не замечает, как Светлова крутит жопой перед другими парнями. И выглядит Серёжа полным придурком. Такое отношение Кукушкиной было ещё меньше по душе, чем ревность без повода. «В самом деле, напишу ему», — решила Зоя и, придя домой, тут же взялась за ручку.

В любви Зойка Громову не объяснялась и вернуться не обещала, зато как могла красочно рассыпалась в извинениях за свою чёрствость и холодность после той драки, невольной виновницей которой она стала. По опыту Кукушкина уже знала: на Эла такие покаяния и признания собственной неправоты производят большое впечатление. Он обожает чувствовать свою власть над людьми, и человеку, добровольно признавшему в нём лидера (а именно это Зоя косвенно и сделала, посыпав, образно выражаясь, в письме голову пеплом), будет позволено многое.

Через десять дней Зое пришло письмо уже от Громова, прочитав которое, она самодовольно улыбнулась и поспешила к пляжному фотографу делать приветственный снимок для своего парня (ну да, своего парня, чего себя обманывать-то?), приняв настолько соблазнительную позу, насколько фантазии хватило. «Жаль, без купальника никак», — хихикнула про себя Зойка, воображая, какое впечатление на Эла произвела бы такая фотография.

***

Гусев складывал очередную трёху в копилку и довольно ухмылялся себе под нос — он чувствовал себя не то пауком, дёргающем за ниточки умело сплетённой им паутины, не то серым кардиналом, плетущим хитрые дворцовые интриги и, как куклами на верёвочках, играющим королями и королевами. В любом случае, как бы то ни было, а с тех пор как Элек получил от своей Зойки письмо с извинениями, его депрессию как ветром сдуло, и деньги в карман Макару потекли, что называется, рекой. Потому что воспрявший духом Громов на радостях проявлял просто бешеную половую активность. А с кем её проявлять, если подруга далеко и, вообще, не даёт? Правильно, с личной шлюшкой.

Теперь после тренировок Макар задерживался в раздевалке спортивного комплекса не ради Дениса Евгеньевича. Теперь он обслуживал своего друга, одноклассника, товарища по команде, брата своей единственной любви и просто хорошего парня Элека Громова. Макару нравились их нездоровые отношения, и не только потому они приносили ему материальную выгоду. Этот аспект Гусев как раз полностью не мог принять. Макара заводила их постоянная непрекращающаяся борьба за власть друг над другом. Ему нравилось давить и ему нравилось подчиняться.

Эл буквально подсел на его ласки, стал зависим от физического удовольствия, которое Гусь по первому же его требованию готов был предоставить в полном объёме. Макару льстило сознание того факта, что Эл настолько нуждается в нём, что готов потратить все свои карманные деньги (а профессор сына в них не сильно ограничивал) и даже иногда «влезать в долги» ради возможности лишний раз спустить ему в рот. Иногда доходило до смешного — когда Громов общался с кем-то из команды, Макар специально, якобы невзначай, при всех облизывал, глядя на него, губы и наблюдал как у того мгновенно расширяются зрачки, сбивается дыхание и обрывается речь на середине фразы. «Да-да, Эл, я твой хозяин и могу одним жестом поставить тебя глупое положение. И ты же мне за это ещё и платишь!» — всем своим видом демонстрировал Элеку превосходство наглый Гусь и с азартом наслаждался его праведным гневом, который быстро приходил на смену возбуждению, и который Эл так же вынужден был сдерживать. Потому что Макар знал: не пройдёт и нескольких часов, как его самого заставят платить за такую борзость.

Когда это случилось в первый раз, Гусев был в шоке и даже не знал, как реагировать. После одной из тренировок, как только все спортсмены ушли из раздевалки, Громов достал из своей спортивной сумки небольшой моток толстой пеньковой верёвки и сказал: «Руки!» Макар в недоумении протянул ему запястья. За что тут же получил несильную пощёчину и поясняющую команду: «На колени, спиной ко мне». В следующий раз к верёвке на руках добавился ремень на шее, к счастью не сильно затянутый. Игра начала забавлять Гусева. Пока в очередное их «свидание» ремень не был заменён на собачий ошейник с поводком, а его не заставили в таком виде и со связанными руками ползать на коленях по раздевалке. Тогда-то до Макара дошло, что всё серьёзно, и шутки кончились. Потому что потом одним ползанием дело не ограничилось — его выпороли ремнём (всё-таки на шее он был безопаснее), больно схватили за волосы, заставив запрокинуть голову, и именно в таком виде допустили до исполнения своих прямых обязанностей.

В свободные от тренировок дни Громов часто приглашал своего друга домой — родители-то на работе, а значит, можно позволить себе немного больше, чем обычно. Вот и последний выходной перед сборами, который выдался в самом конце июля, ребята проводили у Эла. «Проводили выходной» — это если попробовать культурно обозначить то, что творилось в квартире у профессора.

— Макар, ты когда-нибудь видел, как откармливают гусей? — обманчиво ласковым голосом спросил Элек, наклонившись к самому его уху.

— Да… — прохрипел Гусев и сморгнул выступившие на глазах слёзы. Он не раз видел эту жуткую процедуру — бабкины одесские соседи по улице разводили птиц ради печени.

— Вот и я собираюсь откормить своего Гуся. Ты же ведь мой, Гусь, верно? — Эл опустился рядом и слизал с его щеки солёную каплю, сильнее стянув волосы на макушке.

— Да… — Макар уже не стеснялся плакать: кожа головы горела, запястья и локти ломило так, что хотелось выть, колени уже давно стёрлись, а строгий ошейник (дома Эл применял именно его) царапал кожу.

Ни на какие активные действия в этом состоянии Макар способен не был, и о том, что с ним будут сейчас делать, думал с ужасом. Как правило, после таких эпизодов ему приходилось восстанавливаться не менее получаса, и, только как следует отдохнув, он мог продолжать дальше сам.

Обычно после своих «игр» Элек был с ним на удивление ласков и нежен — удобно устраивал на постели, носил попить, обрабатывал синяки и ссадины, сидел рядом, гладил по волосам, целовал так, как, наверное, Зойку свою целовал когда-то, и смотрел таким взглядом, что Макар невольно начинал сомневаться — действительно, а не Кукушкина ли он? В самом-то деле…

Но в этот раз всё пошло не так — они с Элом чуть было не подрались.

— Закрой глаза и не двигайся, — скомандовал Эл и вышел из комнаты.

Макар глаза прикрыл, больше от усталости и по причине головной боли — когда тебя таскают за волосы, грубо сношают в горло и при этом не разрешают даже зажмуриться от бьющей в глаза люстры, таки может в результате разболеться голова. Эл, поганец, свалил куда-то, даже не развязал его, и Макару оставалось только ждать и недовольно морщиться — подсыхающая конча на лице неприятно стягивала кожу, да и руки ломило всё сильнее.

— Посмотри на меня! — раздалась новая команда.

Макар повернул голову, открыл глаза, щёлкнул затвор фотоаппарата, и Элек снова скрылся в другой комнате.

— Ты что делаешь, сука! Дай сюда, слышишь?! — заорал Гусев, до которого тут же допёрло, что с ним только что сделали.

Макар попытался встать и тут же упал на ковёр: адреналин придал ему силы, но отключил всякую осторожность. Вообще, стоило догадаться, что не зря Эл сегодня связал его полностью, по рукам и ногам, перед этим сняв с него всю одежду. Маленький паршивец задумал свою пакость с самого начала: раздел до гола, лишил возможности двигаться, и, вопреки обыкновению, кончил на лицо. А заряженный «Зенит», небось уже лежал наготове за дверью.

— Сволочь, развяжи меня, быстро! Кому сказал?! — Макару всё же удалось сначала сесть, а потом встать на ноги. — Убью, блять, нахуй! Развязывай, Хромов! Блять, ты Хде там?

Макар кое-как допрыгал до двери, попытался нажать локтем на ручку, но дверь оказалась заперта.

— Придурок! Ты соображаешь, вообще, шо творишь? — Гусев прислонился спиной к двери перевести дыхание. — Отдай плёнку, Эл! Я тебе всю квартиру разнесу, если не отдашь! И развяжи меня, быстро!

— Не развяжу, — послышался из-за двери дрогнувший голос.

— Ты совсем охуел, Хромов? — Гусев от такой наглости окончательно выпал в осадок и даже кричать перестал.

— Я просто не хочу, чтобы ты разнёс мне всю квартиру и побил меня, — тихо сказал Элек.

— То есть ты так и будешь держать меня здесь, Холого и связанного, до прихода профессора? Ты совсем ёбнулся, Хромов? — не поверил своим ушам Макар.

— Не знаю, — Элек неожиданно открыл дверь, и Гусев ввалился в комнату, больно ударившись всем, чем только можно.

— Бля-а!..

— Я в любом случае не отдам тебе плёнку, — сказал Элек и присел рядом с Макаром на пол. — Мне нужен этот снимок.

— Зачем, Эл? — сквозь зубы простонал Гусев.

— Дрочить на него буду! — неожиданно зло ответил Элек. — Не твоё дело, зачем.

— Я не собираюсь трахать твоего брата, мы с ним просто друзья, Эл! — попытался достучаться до Громова Гусев.

— Я не хочу, чтоб вы дружили, — Элек мрачно посмотрел на Макара и зачем-то провёл ладонью по его ноге.

— Шо?.. — Гусев подумал, что ослышался. — Ты не можешь мне этого запретить! Совсем спятил?!

— Могу. Распечатаю фотографию в нескольких экземплярах, сохраню негатив и, если ты не выполнишь моё требование, этот снимок увидят твои родители, ребята в школе, в команде, ну и, конечно же, мой братик. Он — в первую очередь…

— Эл?.. Ты сошёл с ума? — Макар присмотрелся к Громову — тот часто моргал глазами, шмыгал носом и отворачивал от Гусева лицо. — Ты… ты плачешь, Эл?..

Эл ничего не ответил, только судорожно вздохнул. Макар уже не знал, что и думать и как ко всему этому относиться. Происходящее напоминало дурной сон, который вроде и осознаёшь, и всерьёз не воспринимаешь, но проснуться от него никак не получается.

— Элек, развяжи меня, пожалуйста, — как мог мягко попросил Макар. — Обещаю, я не буду тебя бить, ничего не трону в вашей квартире. Мы просто поХоворим. Ладно? У меня очень болят руки, и я хочу одеться.

Эл повернулся, и Макара даже передёрнуло — настолько у Громова был больной взгляд.

— Хорошо, — сказал Эл. — Ты обещал.

Однако, вместо того, чтобы развязать верёвки, он приблизил своё лицо к лицу «жертвы» и стал целовать, как одержимый, слизывая с кожи остатки собственной засохшей спермы. «Спятил», — отвечая на поцелуи, сделал для себя окончательный вывод Макар и принялся обдумывать тактику и стратегию общения с психически нездоровым другом, от которого его угораздило попасть в зависимость.

— Эл, пожалуйста, руки… — у Макара даже в глазах потемнело, когда Эл повалил его на спину, а сам улёгся сверху, продолжая целовать его и шарить руками по голому телу.

— Потерпи, скоро, — совершенно пьяный от желания сказал Громов и, вместо того чтобы выполнить просьбу Гусева и освободить ему руки, перевернул Макара на живот, развязал ноги и снова улёгся сверху.— Скоро… потерпи, я быстро… — опять повторил Эл, и в ту же секунду Макар почувствовал облегчение — его больше не прижимали к полу.

Гусев развёл пошире ноги и постарался максимально прогнуться в пояснице — он не боялся, что его сейчас трахнут, он боялся, что его для этого поставят на колени, которые благодаря дурацким фантазиям Громова все были в непроходящих ссадинах, а сегодня уже успели закровоточить. В другой раз Макар и рад был бы лечь под Эла, но сейчас некогда желанный секс воспринимался им как тяжёлая трудовая повинность. Возбуждения после нервотрёпки, которую устроил ему Эл, и которая по большому счёту ещё не закончилась, не было и в помине. Зато потом, когда Эл вошёл, было больно. Последний раз в такой роли у Макара был с Денисом Евгеньевичем, и после длительного перерыва его тело с трудом переносило чужое присутствие. Единственное, что радовало в этой ситуации Гусева — Эл догадался взять что-то в качестве смазки, и хотя бы за целостность собственного зада можно было не беспокоиться. Оставалось только перетерпеть, когда стихнут слишком резкие и грубые толчки, и надеяться, что кончит Эл действительно быстро, как и обещал. Всё же физически это было неприятно — сказывалось отсутствие у Эла опыта в таком деликатном деле (на моральную сторону процесса Макар уже сам давно наплевал). Быстро, к сожалению, Громов тоже не смог — минут десять, не переставая, жарил несчастного Гуся.

— Ну, теперь-то хоть развяжешь? — спросил уже без всякой надежды Макар, когда понял, что Эл кончил и лежит на нём просто так. Рук своих он уже практически не чувствовал.

— Конечно, — поспешил наконец-то выполнить обещанное Элек.

Ещё минут пять или того больше Гусев ощущал себя беспомощной куклой — руки его не слушались, потом их адски кололо, но они начали с трудом двигаться, а когда он в итоге полностью овладел своим телом, то обнаружил себя уже сидящим на диване, одетым и полностью отчищенным во всех местах. Громов успел даже обработать ему перекисью все ссадины и царапины, а на колени прилепил бактерицидный пластырь. Сам Эл сидел теперь рядом, сосредоточенно мял в руках какую-то тряпку и боялся поднять на Макара глаза. Возле, на журнальном столике, дымился только что принесённый им чай с лимоном. Макар посмотрел на это всё, вздохнул тяжко и передумал сегодня бить Громову морду.

— Ну, давай, что ли, поХоворим, Электрон… — сказал Гусев, даже боясь предположить, чего ещё от этого чудика можно ждать.

— Угу, — не поднимая головы, кивнул Элек и перестал теребить в руках накрахмаленную салфетку. — Спрашивай.

— Хм. Ну, расскажи мне, падла, когда ж ты так скурвиться успел?

— Ты про фотографию? — быстро глянул на Макара Эл и отвернулся. — У меня выхода другого не было. Одни мои слова не очень убедительны. Ты ведь знаешь, я делаю это всё из-за Серёжи. Ты опасен для него, Макар, — Эл всё-таки нашёл в себе силы посмотреть Гусеву прямо в глаза.

— Эл, я тебе уже сколько раз Ховорил, я не собираюсь тащить СыроеХу в койку. У него девка есть, и мы оба с тобой видели, с каким азартом он её драл. Думаешь, я такой дебил, шо после этого буду к нему яйца подкатывать?

Гусев решился хлебнуть чая и чуть не расплескал всё на себя — руки до сих пор дрожали.

— Ох ты ж бля! — выругался Макар и со звоном поставил чашку на место. — Не будь такой сукой, Эл, не мешай мне с ним дружить. Мы друзья, Эл, просто друзья, — с нажимом сказал Макар, внимательно посмотрев на Громова.

— Мой брат не должен дружить с шлюхой! — с едва сдерживаемым отчаянием выкрикнул Элек.

— Да шо ж ты заладил всё: «Шлюха, шлюха!» — Макар не выдержал и вскочил со своего места. — Шо ж ты сам эту шлюху ебёшь и в хвост, и в гриву и не морщишься?

— Макар… — немного успокоившись, сказал Громов и тоже встал. — Послезавтра мы уезжаем на сборы… — Эл набрал побольше воздуха в лёгкие, чтобы его голос звучал твёрже. — И там ты тоже будешь со мной. Не знаю ещё как, но, думаю, это будет возможно. И… — Эл вдруг замолчал.

— Что «и»? — поинтересовался Гусев, уже чисто из любопытства пытаясь угадать, какую ещё пакость придумал для него Громов.

— Я больше не буду тебе платить, — твёрдо сказал Элек.

— Чего? — не поверил Макар: Эл не просто ссучился — он же ещё и жмотом стал!

— Я больше не буду тебе платить, — с металлом в голосе повторил ему Громов. — Потому что ты для меня — не шлюха. Всё. Иди домой, Макар, скоро придут мои.

***

Эл сидел на диване в своей комнате, смотрел на недопитый Макаром чай и думал, что надо бы пойти в ванную, заняться плёнкой. Пока, действительно, профессор с Машей не пришли. А завтра напечатать фотографии. И тогда уже перед отъездом ему будет, что предъявить другу.

«Ты — мой друг, Макар, — с горечью думал Громов, развешивая на просушку плёнку. — А я — твой. Всё равно, чтобы не случилось… Потому что с кем же ещё дружить шлюхе и извращенцу, как не с сукой и падлой? А Серёже не надо лезть в эту грязь, он слишком хороший… Для нас обоих».

Элек вернулся в комнату и допил давно остывший гусевский чай. Потом крикнул Рэсси и пошёл на вечернюю прогулку. В парке спустил собаку с поводка и, пока она делала свои дела и радостно носилась взад-вперед, не спеша бродил по дорожкам, бережно поглаживая пальцами намотанную на ладонь брезентовую ленту. Ещё недавно на этом самом поводке Эл «выгуливал» по раздевалке спортивного комплекса «своего Гуся». Гусь недовольно шипел и бил крыльями, но всё же позволял проделывать с собой такие штуки, от одного воспоминания о которых у Громова вставал член. Эл затряс головой, пытаясь отделаться от неуместных мыслей, но вместо этого начал вспоминать ещё более откровенные моменты их с Макаром общения.

И самым интимным из них был не первый настоящий секс, который случился у него сегодня, не то, как Гусев старательно отсасывал ему все эти месяцы и даже не их выходящие за рамки всякого приличия игры. Самым-самым была та ночь, когда первый и единственный раз они спали вместе. Спиртное сняло запреты и условности с обоих, но Эл пил мало и запомнил всё с поразительной точностью. Макар тогда много рассказал ему о своей жизни, о любви к Серёже, которая ему давно уже в тягость, но от которой у него никак не получается избавиться, о тоске и чувстве вины, так и не покинувшем его с момента самоубийства Мити, о том как он скучает по Денису и считает его предателем, хоть и предал тот только себя самого. О том как, пытаясь забыться, начал шляться по общественным сортирам, потому что такому человеку, как он, там самое место, и надо уже наконец это признать. Про свои походы на плешки и людей, которых встречал там, Макар тоже рассказывал — удивлялся тому, что, оказывается, они вовсе не самое дно общества, обычные в общем-то мужчины, хотя и шлюх среди них тоже хватает. Ну да не ему их судить… А потом внезапно сказал:

— Эл, поцелуй меня! Пожалуйста… в губы… Если я не совсем противен тебе.

Макар произнёс это, не сделав в его сторону ни малейшего движения, даже не взглянув на Эла. В голосе не было и намёка на страсть. И Эл понял, что может выполнить его просьбу. Он изменился, страх насилия со стороны мужчины исчез. Теперь Элек сам может решать, что и как ему делать или, наоборот, не делать с парнем, любая близость с кем бы то ни было будет под его контролем. Эл осторожно развернул к себе лицо своего друга и, едва касаясь, дотронулся губами до его рта. Макар не ответил на поцелуй, по-прежнему не проявил никакой инициативы, только смотрел на него широко раскрытыми глазами. От осознания этой пассивности, слабости физически сильного человека, готового добровольно ему подчиниться, Элека бросило в жар. Острое возбуждение накатило с такой силой, что все посторонние мысли разом вышибло из его головы. Ничего больше не существовало вокруг для Эла, кроме губ, в которые он впивался как одержимый. Такого помешательства и жажды обладания он не испытывал даже с Зоей. И уж конечно же, сам ни за что не выпустил бы Макара из своих рук, если бы…

— Митя, Митенька, прости меня…

Всего лишь несколько слов, набатом ударивших в уши, и возбуждение уходящей волной схлынуло прочь, обнажив нервы, и по ним тут же ударила чужая боль, выносить которую, как и игнорировать, Эл был не в состоянии. Он не должен был видеть эти слёзы, слышать не предназначенные ему слова, но он видел и слышал, а что самое ужасное — в тот момент Эл больше всего на свете хотел быть тем самым Митей.

— Митя, хочешь, я всё время с тобой буду? Только прости меня!.. Прости… Ты ведь жив, да? Жив, Митя?

Слова друга душили и выворачивали на изнанку, выжимая из Эла слёзы, показывать которые было больно и унизительно, а удержать в себе — не реально. Ни одна из этих постыдных капель не упала вниз — все они были пойманы чужими губами, такими мягкими и нежными, что у Эла перехватило дыхание.

— И ты тоже меня… прости. Я же ведь люблю. Тебя, — Эл не сразу понял что он сказал, признание вырвалось само.

Уже утром, выспавшись и протрезвев, Элек прокрутил в голове события минувшей ночи и пришёл к выводам, которые считал верными до сих пор: между ним и Гусевым есть связь. И он действительно любит Макара, как друга, разумеется. А ещё, они оба психи, если уж называть вещи своими именами. И именно поэтому понимают друг друга и могут друг другу помочь.

Громов свистнул Рэсси, пристегнул поводок к ошейнику и повернул к дому — папа с Машей наверняка уже вернулись, плёнка высохла, можно даже успеть напечатать фото сегодня.

Весь следующий день Элек мучился и не находил себе места: шантаж — не самое приятное занятие, и, хотя шёл на такой шаг Громов не впервые, только сейчас у него в руках оказался настоящий компромат. Чёрно-белая фотография получилась чёткой и качественной — любой знакомый с Гусевым человек сразу же без труда признал бы на ней Макара. На фото хорошо вышли все важные детали: капельки крови на царапинах под шипами строгого ошейника, связанные за спиной руки, веревка на ногах (Эл специально встал при съёмке чуть сбоку, чтобы всё попало в кадр), всё ещё возбуждённый член. Только сперма на лице была заметна плохо, но Эл решил и этот вопрос — увеличил фото, оставив на нём только лицо своей «жертвы»: тут уж ни у кого не останется сомнений, что это за белые капли у Гуся на губах и щеках.

Эл смотрел на готовые снимки и утешал себя мыслью, что никто, кроме них с Макаром никогда не увидит его сокровище. Да, эту грязную порнографию он воспринимал именно как сокровище, свой личный трофей. Эл не соврал, когда съязвил разозлённому мерзкой выходкой Гусеву, что собирается дрочить на этот снимок. Будет, обязательно будет и уже проделал это, как только фото были готовы. Но он лучше умрёт, чем покажет фотографию родителям Макара или одноклассникам. Только Серёже, и только в самом крайнем случае, который, как надеялся Эл, никогда не наступит.

Со всеми обвинениями, которые вчера в пылу ссоры бросал ему друг, Элек был полностью согласен. Да, он — последняя курва, сука и тварь. Но Макар будет с ним как раз благодаря этому. Потому что сам считает себя недостойным нормальных отношений и внимания хороших людей человеком. Он добровольно будет лезть в грязь и терпеть унижения, пока себя не простит. Этого не изменить. Элек бессилен что-либо сделать в сложившейся ситуации. Кроме одного — самому стать тем, кто будет причинять боль, унижать и наказывать. Макар слишком дорог ему, чтобы Эл мог позволить ему стать одноразовой игрушкой (которую и поломать-то не жалко) в чужих равнодушных руках. Пусть уж друг получит то, в чём так нуждается, от человека, который любит его и будет беречь.

За последние месяцы у них с Гусевым сложились особые отношения — в отличие от Макара Эл это осознавал чётко. И собирался сделать всё, чтобыих сохранить. Но вот что касается денег, то вовсе не попытка сэкономить папины средства толкнула Громова на этот шаг — перестать платить Гусю. Первый раз, предложив деньги, он просто хотел побольнее уколоть Макара, опустившегося до банальной проституции. Однако, очень скоро добился прямо противоположного — друг всё больше увязал в этом занятии, пусть и клиент у него теперь был только один. Психология шлюхи, готовой за небольшое вознаграждение исполнить любой каприз «работодателя», была глубоко противна Элу, было горько сознавать, что он сам способствует моральной деградации человека, к которому так привязан. Кроме того, Макар должен перестать закрывать глаза на правду — это не он за деньги выполняет извращённые прихоти Эла, Это Эл бесплатно удовлетворяет нездоровые потребности Макара.

***

Обычно на спортивные сборы юных хоккеистов провожали только родители, но в случае Элека каждый раз собиралась вся его родня в полном составе: папа, Маша, биологический отец, тётка и, конечно же, любимый братик. Вот и теперь перед посадкой в автобус вокруг Громова образовалась небольшая толпа из чадолюбивых родственников. Они всё никак не могли успокоиться, обнимали Элека, говорили ему какие-то напутственные слова, просили почаще писать и всё такое в том же духе.

Большинство других спортсменов уже вырвались из цепких рук заботливых предков и счастливо взирали на родных из автобуса. Макар тоже уже распрощался со своими и сидел у окна, застолбив сумкой соседнее место для Элека. Ни с кем из команды Гусев не болтал, бросал на Эла и его компанию тяжёлые взгляды, всем своим видом давая окружающим понять, что сегодня он не в духе, и лучше к нему не лезть.

Серёжа стоял рядом с Элеком, теребил брата за руку, кусал то и дело губы, вздыхал и вместо нормального разговора общался с ним намёками:

— Ну… в общем… это… Ты же меня… ну, не осуждаешь?.. — тихо, чтоб не слышал никто из близких, в который раз спросил Сыроежкин.

— Всё в порядке, Серёжа, тебе не о чем беспокоиться, — успокоил его брат, крепче сжав Серёжину руку.

— Но он же не знает? А? — с надеждой посмотрел Серёжа на Элека, а потом жалобно — на сидящего в автобусе Макара. — Чего он так?

— Конечно, не знает. И не узнает, я же тебе обещал. Просто не выспался, наверное.

— Мне так плохо, Эл, ты не представляешь!.. — вместо того, чтоб успокоиться, пожаловался Сыроежкин.

— Это пройдёт. Со временем. Просто меньше думай… Всё будет хорошо, — Эл обнял брата и хотел уже закончить разговор — пора было идти садиться.

— А может, может… сказать? Сам скажу ему, а? — Серёжа выпутался из его объятий и дёрнулся в сторону автобуса.

— Нет! Стой! — тут же рассердился Элек и схватил брата за локоть. — Хуже сделаешь.

— Ну хоть попрощаюсь! Ещё раз… — вырвался Серёжа и в два счета вскочил в салон.

Протиснулся сквозь заваленный сумками проход, подошёл к месту, где сидел Макар, и сел на краешек соседнего сиденья

— Гусь, я это… Я хотел сказать… — начал Серёжа и осёкся.

Друг молча взглянул на него, даже не улыбнулся, только уголок рта нервно дрогнул некотором подобии ухмылки. Серёжа почувствовал, как внутри у него всё сжалось болезненно и оборвалось. Дышать почему-то стало тяжело.

— В общем, прости меня, если что не так… Я не хотел.

— Чего не хотел, СыроеХа? — устало спросил Макар и сунул во внутренний карман своей летней куртки какой-то конверт, который до того вертел в руках.

— Ничего… не хотел, — с трудом произнёс Сыроежкин. — Можно хоть обниму тебя? Всё-таки почти месяц не увидимся, — эти слова он смог только прошептать.

Макар ничего не ответил, отвернулся на секунду к окну, а потом обнял и до хруста в суставах прижал Серёжу к себе.

— Иди уже, СыроеХа. А то увезут тебя, и придётся вместо Эла в лагере пахать. Надорвёшься, — сказал Макар и откашлялся.

Серёжа, словно заворожённый, развернулся и пошёл к выходу.

— Всё хорошо? — обеспокоенно спросил Элек.

Серёжа медленно кивнул.

— Ну, пока тогда, — Эл обнял брата, потом расцеловал родителей и наконец-то сел в автобус.

***

— Что молчишь? — показательно равнодушным тоном спросил соседа Элек.

Они уже минут срок ехали по трассе, и Макар всё это время сидел, будто воды в рот набравши. Смотрел в окно и Эла демонстративно игнорировал. Но, что особенно забавляло Громова, место рядом с собой для него приберёг.

— Я с курвами не общаюсь, — выдержав паузу, процедил сквозь зубы Гусев.

— Неужели я такой плохой фотограф, и моя фотомодель не довольна результатом? — беззлобно съязвил Эл.

Конверт с отпечатанными снимками он сунул Макару в руки, как только они прибыли на место сбора для отправки в лагерь.

— Заткнись, Эл, прошу тебя, не нарывайся.

— А то что? — специально поддел его Громов.

— Дам в Хлаз, — с нажимом сказал Макар, сжал кулаки и всем корпусом развернулся к собеседнику — удостоил таки наконец его своим вниманием.

— То что дашь, я не сомневаюсь. Только в глаз мне не надо — я не извращенец. У тебя для этого есть более подходящие части тела, — тихо сказал Элек, наклонившись к самому уху Гусева, и незаметно для окружающих погладил его колено.

— Эл, серьёзно, — неожиданно смягчился Макар. — Я тебе ни в чём не откажу, ты мне нравишься, и денеХ мне твоих не надо. Хочешь, я тебе всё верну? До копейки! Я не тратил, честно… Только прекрати требовать от меня порвать с СыроеХой, Эл, будь человеком!

— Прости, но именно этого я сделать не могу, — покачал головой Эл и отвернулся.

Элеку было на самом деле больно так жестоко поступать с Макаром, и в других обстоятельствах он бы ни за что не стал требовать от друга таких жертв, да и Серёжины дружеские чувства пощадил бы. Но ситуация изменилась, и Эл вынужден был в корне пересмотреть своё отношение к дружбе брата с Гусём.

На прошлой неделе был День рождения Серёжиной мамы, соответственно, его, Эла, тётки. На даче у Сыроежкиных собралась тогда вся семья, которая с некоторых пор включала в себя и Громовых. Эл ради такого дела даже тренировку в Интеграле пропустил: не столько ради семейного застолья, сколько ради брата — он этим летом со своим хоккеем Серёжу почти и не видел. Серёжа Элу очень обрадовался, весь день, пока праздновали, буквально не отлипал от него, ходил по пятам и, как успел заметить Элек, отчего-то нервничал. А поздно вечером, когда уже все легли, пришёл, сел на кровать к Элу и взволнованно прошептал:

— Эл, у меня беда случилась… Я не знаю, что делать даже… Только тебе могу рассказать.

— Ты же не болен? — испугался Эл, обнял брата и постарался отогнать от себя мысли о всяких жутких болячках, каких только ему доводилось читать и слышать.

— Нет. Хотя… может, и да. Я не знаю, — растерялся Серёжа. — В общем, Эл, ты, главное, только не говори никому, родителям там, профессору своему… Иначе — всё, кранты мне!

— Не скажу, конечно, — стал заверять его ещё больше запаниковавший Эл. — Если только это твоей жизни не угрожает.

— Не угрожает. Вроде, — печально вздохнул Серёжа и опустил голову. — Но мне от этого не легче. Короче, Эл, я влюбился…

— Влюбился? — Эл в первый момент и не понял, что в этом такого страшного, только потом догадался. — А-а, это не Майка, и ты ей не нравишься, так?

— Не Майка, Эл, совсем не Майка, — чуть не плача, подтвердил Серёжа. — Ты только обещай, что не отвернёшься от меня?

— Не отвернусь, Серёженька, обещаю, — еле шевеля губами, сказал Элек, зарывшись носом в Серёжину макушку. Он уже почти знал, что именно услышит, и до последнего надеялся, что ошибается.

— Эл, я влюбился… — дрожащим голосом сказал брат. — Я люблю… Давно люблю, на самом деле… просто, боялся… себе признаться… В общем, Эл, это… — Серёжа на секунду замолчал, собираясь с духом, жалобно посмотрел на брата и наконец выдал: — Это не Майка, Эл… и вообще, не девушка! Это — Макар… Я люблю Гуся, Эл! Что мне делать?

========== 20. My Baby Shot Me Down ==========

Вернувшись на дачу после проводов брата в лагерь, Серёжа ещё несколько дней не мог прийти в себя: дела не делались, развлечения не радовали. Из рук всё валилось, на речке было скучно, в посёлке всё надоело, письмо Майке, начатое ещё неделю назад, дописываться никак не хотело. Даже шашлыки, которые нажарил приехавший после рейса отец, были какие-то безвкусные. Тоска, да и только.

В один прекрасный день Серёжа поймал себя на том, что чисто автоматически считает по календарю дни до осени — никогда ещё лето не было ему настолько в тягость. А всё потому, что за время летних каникул он почти не видел Макара. Гусь и до отъезда на сборы был вечно занят на своих тренировках, а когда Серёжа, с большим трудом дозвонившись до него, позвал друга к себе на дачу в любое свободное для него время, тот отказался. Даже благовидную причину не потрудился придумать, сказал: «Не могу, Сыроега, извиняй». Серёжа потом два дня, как в воду опущенный, ходил, всё понять пытался, что же он не так сделал, за что Гусь его теперь видеть не хочет? Потом приехал Эл, объяснил, мол, у Макара же ещё бабка под присмотром, а говорить он об этом не любит, так что, братик, не бери в голову — у Гуся свои заскоки. И вообще, у Макара, как у любого нормального парня его возраста, кроме хоккея и родственных обязанностей ещё и личная жизнь имеется. И посоветовал Серёже не быть эгоистом и оставить друга в покое. Серёжа тогда впервые в жизни ощутил на собственной шкуре, что значит «удар ниже пояса».

У Макара — и личная жизнь! В голове не укладывалось. Хотя, казалось бы — дело житейское, чего удивляться-то и тем более паниковать? Но Сыроежкину было обидно до слёз от осознания того факта, что какая-то левая девчонка для друга дороже, чем он. А от одной мысли, что эта неизвестная стерва может целовать и трогать его Гуся где только пожелает и когда захочет, делалось дурно. Натурально дурно: давление подскакивало, голова кружилась, кулаки чесались… хотелось убивать.

Промаявшись так пару ночей практически без сна и навоображав себе во всех подробностях и деталях, как Гусев развлекается в постели с какой-то девкой, Серёжа не выдержал — отпросился у матери на пару дней в город. Ему нужно было лично увидеть друга, поговорить с ним, убедиться, что Макар не забыл ещё о его существовании, и самому услышать от него про эту самую «личную жизнь».

Встретиться с Макаром Серёже в тот раз не удалось — он опоздал, всего на несколько минут. Увидел его, идущего на тренировку, лишь издали. Можно было, конечно, крикнуть, попытаться догнать, но Серёжа почему-то оробел и не решился. Потом ругал себя последними словами: возвращался после тренировки Макар всегда очень поздно, и идти к нему домой в такое время было просто неудобно. А наутро, когда Серёжа сам спешил на электричку, ему просто не открыли, хотя звонил он долго, даже стучал в дверь. Видимо, родители Гусева уже ушли на работу, а сам он крепко спал и ничего не слышал. Не повезло.

Серёжа понял это в поезде, возвращаясь обратно. Под стук колёс мерно раскачивающегося вагона, мелькающие за окном луга и лесочки, перемежавшиеся домиками садоводческих товариществ и платформами станций, под тихие разговоры редких утренних пассажиров, ясно и очень отчётливо Серёжа увидел то, на что старательно закрывал глаза вот уже несколько лет. «Я люблю Макара», — беззвучно сказал себе Сыроежкин и даже немного удивился, что это открытие не произвело на него ровно никакого впечатления. Потому что никакое это было не открытие, а объективный факт, который уже давно стал частью его жизни. Игнорировать свою влюбленность и дальше у Серёжи просто не осталось сил.

Мимолётные образы, фрагменты воспоминаний, обрывки их диалогов, прикосновения, объятия, якобы дружеские поцелуи, собственные эмоции, отчаянные слова и поступки — всё это, освещённое ярким светом внезапного Серёжиного прозрения, обретало смысл, стягивалось, словно куски разрозненной мозаики, в единую цельную картину. Неприглядную картину его болезненной и абсолютно бесперспективной влюбленности в лучшего друга. Домой в тот день Серёжа вернулся другим человеком.

Серёже до сих пор с завидной регулярностью снился один сон. Суть его несмотря на небольшие вариации была всегда одна и та же — он прятался от людей, которые хотели его ограбить. Ценное имущество во сне у Сыроежкина было только одно — большой красивый гусь с густым серым оперением и ярким красно-оранжевым клювом. Серёжа таскал его под мышкой, крепко прижимая к себе, и очень боялся, что его отнимут. Бывало, сон заканчивался кошмаром — гусь бесследно исчезал, и Серёжа, покрываясь холодным потом, в панике бегал искал его. Просыпался он в таких случаях действительно весь мокрый и с колотящимся от ужаса сердцем. Но чаще ему всё же удавалось спрятаться, забиться со своим сокровищем в какую-то нору и там он принимался ласкать и тискать птицу, которая как могла отвечала ему взаимностью. Кончался этот сон также преждевременным пробуждением, приступом тахикардии и… влажным пятном на трусах.

После той неудачной поездки и несостоявшегося разговора с Макаром, Сыроежкин себя больше не обманывал — он по уши влюблён в своего Гуся, а как сохранить его для себя — не знает. Во сне Гусь тоже его любит — трётся клювом о шею и обнимает крыльями. А, а жизни? Как оно в жизни? Испытывает ли Макар к нему хоть что-нибудь, кроме дружеских чувств? А может, Серёжа уже совсем потерял его, может, даже бегать и искать того, кто увёл его друга, поздно?

С тем, что он любит парня, хочет его в том самом смысле, в каком должен бы хотеть только Майку или других девчонок, Серёжа свыкся довольно быстро. Часто представлял себе секс с ним, дрочил, а потом полдня ходил убитый — эти фантазии так фантазиями и останутся: если друг узнает о его наклонностях… В общем о дружбе с Гусём тогда уж точно придётся забыть. Хорошо, если зубы целы останутся. Впрочем, бить его Макар вряд ли станет — побрезгует.

Самое тяжёлое в Серёжином положении было то, что все свои чувства, страхи и волнения он должен был переживать один, без поддержки. Для открытого и общительного человека вроде Сыроежкина это было трудно вдвойне. Именно поэтому, чтобы совсем не рехнуться, варясь в собственном «голубом» соку, Серёжа решился поделиться своим горем с единственным человеком, которому мог доверять, как самому себе. Со своим близнецом. В следующий же визит любимого родственника, который как раз приехал к ним на День рождения матери, Сыроежкин как на духу всё рассказал Элеку.

— … Что мне делать? — закончив немногословную и сбивчивую исповедь, задал риторический вопрос Серёжа.

На реальное решение своей проблемы он в общем-то не рассчитывал, хотел лишь моральной поддержки и признания собственной нормальности. Но Элек к словам брата отнёсся серьёзно и действительно стал искать выход из тупика.

— Серёжа, ты не расстраивайся, ничего страшного, такое случается… Иногда, — дрогнувшим голосом принялся утешать его Эл и обнял покрепче. — Это пройдёт, само, потом…

— Пройдёт? — не то с надеждой, не то с сожалением переспросил Серёжа. — Да когда же? Я, можно сказать, с самой первой встречи, когда мы только сюда переехали, только о нём и думаю. Он мне снится, Эл!

— Ну правильно, потому и снится, что всё время думаешь. — Громов чуть отстранился от брата и взял назидательный тон. — Постарайся не думать. У тебя, вон, Майка есть, думай о ней.

— Не получается, — вздохнул Серёжа. — Пробовал… Знаешь, когда мы… когда я её, ну это самое… Короче, я глаза закрываю, и мне кажется, что я с ним… Эх, если б она ещё молчала!..

— Нет, ты так только хуже делаешь, — покачал головой Эл. — Ты должен на своей девушке сосредотачиваться.

— Оно само… — совсем сник Серёжа. — Мне скучно иначе…

— Скучно? С девушкой в постели? — не поверил Эл.

— Ага, — кивнул Серёжа. — Ты меня, наверное, не поймёшь, ты ведь Зойку свою любишь…

— Знаешь, — задумался Громов. — Если бы я был с парнем… чисто теоретически, конечно, я бы всё равно не скучал с девушкой. Это же естественно. Да и проще.

— Чего-о? — вытаращив глаза, уставился на брата Сыроежкин. — Ты так спокойно говоришь об этом… ну, о том, что мог бы с парнем… А ты бы мог?

Реакция Эла Серёжу несколько ободрила — тот, хотя и призывал его уделять больше внимания своей девушке, говорил о возможности трахнуть парня как-то совсем уж обыденно, без осуждения. И за это Серёжа брату был очень благодарен. Он не стал для близнеца извращенцем и больным человеком, Элек и намёком не упрекнул его за чувства к другу. И означало это только одно — Серёжина любовь не плоха сама по себе. Как и он сам.

— Смог бы? С парнем? — повторил свой вопрос Серёжа: уж очень ему хотелось удостовериться, что он понял всё правильно и Элу он сам и его наклонности не противны.

Эл молчал. Опустил голову и, прикусив губу, сосредоточенно рассматривал одеяло на своей кровати, на которой они оба сидели. Эта пауза нервировала Серёжу — слишком хорошо он знал, насколько брат не любит врать даже в мелочах. Значит, ответ на такой простой вопрос ему неприятен, и озвучивать его он не хочет. Только вот почему? Боится задеть его чувства или…

— Знаешь, — поднял голову Элек и посмотрел Серёже в глаза. — Что касается меня, то я смог бы.

— Что?.. — Серёже показалось, что он ослышался.

— Смог бы, — уверенно подтвердил Эл. — Но при одном условии.

— При каком?.. — одними губами спросил пораженный Серёжа.

— Если бы я его любил.

Отъезда брата и, следовательно, Макара в спортивный лагерь Серёжа ждал с особым волнением. Теперь, когда он осознал свои чувства, каждое слово, каждый жест друга в свой адрес воспринимались им особенно остро. Но вот настала пора прощаться, а Серёжа так и не мог понять — рад ли Макар его видеть, будет ли скучать по нему? Почему вообще Гусь такой хмурый и непривычно молчаливый? И где, кстати, его девушка, которая — «личная жизнь»? Может, это он из-за её отсутствия скучает, они поругались? «Хоть бы и не помирились никогда!» — в сердцах пожелал Серёжа, глядя вслед отъезжающему автобусу. Потом вспомнил, как крепко его обнял на прощание Макар, и немного воспрянул духом. А в голову закралась шальная мысль: «Что если потом, когда Гусь вернётся, попытать счастья и подкатить к нему, ну, в том самом смысле? Вдруг Макар такой же как Эл, и мог бы… Чисто теоретически?..»

***

Макар давно подозревал, что неспроста Громов в своих бреднях воображал себя роботом. Этот чурбан железный, как проклятый, вкалывал на тренировках, а ночами, словно заведённый, трахал его в душевой. И просыпался за полчаса до подъёма. Ну не робот ли?

Сам Гусев в эту смену в спортивном лагере думал только об одном — по максимуму выкладываться на тренировках, больше — ни о чём. Поэтому, как только выдавалась свободная минута, падал на свою койку и мгновенно вырубался. Это был единственный способ восстановить силы и не заработать себе нервное и физическое истощение. Потому что каждую ночь, примерно пол-второго, когда товарищи крепко спали, Эл будил его и вёл в душевую, находящуюся в дальнем конце коридора. И пялил там почти до потери пульса. Его, Макара, естественно, пульса. Сам-то Громов как был бодрячком до, так и оставался им после «свидания». Гусев от такой выносливости своего любовника, куда более хрупкого на вид, чем он сам, мог только тихо охреневать.

— Эл, ты вообще человек или секс-машина? — зевая и хватаясь за поясницу, спросил его как-то Макар, когда они в четвертом часу ночи тащились по коридору к своей комнате. Точнее, тащился только Макар, Эл шёл себе спокойно, будто это не он посреди ночи больше часа изображал из себя отбойный молоток.

— Человек, конечно, — серьёзно сказал Элек. — Просто у меня эмоциональный подъём сейчас, вот и сил много.

— И с чего же ты такой радостный ходишь? — поинтересовался Гусев, давя в себе слабые уколы зависти. — Моя жопа тебя что ль так осчастливила?

— Она тоже, — не стал отпираться Элек. — А ещё я недавно письмо от Зои получил! Она написала, что скучает!..

При упоминании имени Кукушкиной Громов расплылся в такой широкой и по-настоящему счастливой улыбке, что Макару сразу вспомнился Крошка Енот с лыбой в пол-экрана, и показалось, что тёмный коридор, по которому они шли, стал чуточку светлей.

— Ну даёшь! — беззлобно фыркнул Гусев. — Ебёшь меня и представляешь свою Зойку что ли?

— Нет, что ты?! — Элек даже остановился на полпути и, пользуясь тем, что никто их не видит, обнял Макара за талию. — Макар, не думай так, пожалуйста, — сказал он озабоченно. — Во время близости с тобой я, если и думаю, то только о тебе.

Гусев, услышав это, чуть воздухом не подавился — это ж надо сказать такое: «во время близости!» Ещё бы «интимной» добавил! Значит, когда тебя за волосы хватают и руки заламывают, что ты и рыпнуться не можешь, хотя вроде и так никуда бежать не собирался, и при этом со всей дури долбят до звёздочек перед глазами, это называется «близость»!.. Зато какая честь, оказывается, Эл, пока его дерёт, думает только о нём! Прослезиться от умиления можно…

— Знаешь, Эл, — похлопал Громова по плечу Макар и опять зевнул. — Я не против, если ты в следующий раз станешь Зойку представлять. Может, у меня хоть жопа меньше болеть будет.

Эл на это ничего не сказал, только покачал головой и легко поцеловал Макара в губы. Потом взял за руку и быстрее потянул за собой к комнате — до подъёма оставалось не так много времени.

Вечерняя тренировка вымотала Гусева окончательно — даже есть от усталости не хотелось. Так что, ковыляя после ужина, который весь свёлся у него к чашке чая с куском хлеба, к своей кровати, Макар даже подумал: а не послать ли Громова с его ночными секс-марафонами куда подальше? Регулярная половая жизнь — это здорово, конечно, но не в таких же количествах и не в такое же время! Потом, правда, вспомнил про фотокарточки, спрятанные на самом дне чемодана, которые не пойми по какой причине он всё ещё не порвал на мелкие кусочки и не спустил в сортир, где им самое место, вздохнул с тоской о своём «романе» с Денисом Евгеньевичем (вот с ним сил на всё хватало!) и ускорил шаг: надо успеть хоть немного отоспаться до того, как его этот озабоченный шантажист опять на полночи в душ потащит.

Одна беда, относительно Макара у судьбы на сегодня были другие планы.Только он закрыл глаза, порадовался про себя, что ещё часа три-четыре как минимум никому нужен не будет, как его, начавшего проваливаться в сладкое, тягучее марево сна, безжалостно выдернул оттуда настойчивый голос:

— Гусев, ты хорошо себя чувствуешь? Гусев, ты меня слышишь?

Макара тормошили за плечо, бубнили в ухо какую-то хрень, в общем всячески мешали жить. Так что неудивительно, что на поставленный вопрос он ответил однозначное: «Нет! Мне плохо!»

— Вставай, Макар, пойдём ко мне в кабинет, — не дожидаясь каких-либо активных действий со стороны пациента, спортивный врач Интеграла стал сам поднимать Гусева с постели.

— Вот какого хера, Денис! Евгеньич, — широко зевнул Гусев, растёкшись амёбой по стулу в медицинском кабинете. — Зачем ты меня сюда притащил? Поспать не дал спокойно…

Макар покосился на стоящую у стены кушетку — там даже сложенное шерстяное одеяло имелось! Но его слабые попытки перебазироваться на неё были тут же пресечены доктором:

— Даже не думай сейчас туда плюхнуться. Вставай и снимай футболку, — Денис Евгеньевич подошёл вплотную к Гусеву. — Или тебе помочь?

— Чё?! — у Макара от этих слов почти весь сон прошёл. — Ты меня послал вообще-то, женатик херов! А ещё тебя Борисыч пасёт, сам Ховорил! Хочешь, шоб меня из команды из-за тебя поХнали?! Отвали, Денис, я пошёл! — Макар решительно поднялся со стула, но тут же был силой усажен обратно.

— Сидеть! — скомандовал доктор. — И слушать меня. Не знаю, что ты там себе навыдумывал, а я беспокоюсь о твоём здоровье, — Денис Евгеньевич отпустил наконец плечо Гусева, которое, как тисками, сжимал, чтоб тот не дёргался, и сам сел на место. — Позавчера зашёл к вам проведать днём — ты спал. Зашёл вчера вечером — ты спал. Сегодня я третий раз захожу — ты всё спишь. Ребята сказали — ты с самого начала смены так. Это ненормально. Судя по всему, ты не выдерживаешь нагрузок. Я должен тебя осмотреть, и если мне что-то в твоём состоянии не понравится, отправить домой обследоваться. Так что снимай футболку — буду тебя слушать, — сказал доктор и взялся за фонендоскоп.

— Не надо домой, ты шо Ховоришь такое?! — переполошился Гусев, разом почувствовав себя бодрым и полным сил. Вскочил с места, в два счёта стянул с себя футболку и, выпрямившись, встал перед врачом. — Здоров я, здоров, меня в космос запускать можно!

Через полчаса Гусев опять сидел на своём стуле и нервно комкал в руках майку, которую от волнения так и не догадался снова надеть.

— Значит, говоришь, просто не высыпаешься? — хмыкнул доктор, записав в карточку результаты осмотра и приклеив в неё ленту ЭКГ. — И больше никаких жалоб нет?

— Да всё хорошо со мной, чесслово, зуб даю! — горячо подтвердил Макар, всё ещё напуганный возможной перспективой вылететь из лагеря.

— Но ведь бессонница-то у тебя есть, раз ты ночами не спишь, — усомнился в его словах Денис. — К невропатологу бы тебе. Я направление выпишу, — и потянулся к бланку.

— Нет! — Макар перехватил его руку. — Нет у меня никакой бессонницы. У меня друХое…

— И что же? — с почти научным интересом поинтересовался Денис Евгеньевич.

— У меня по ночам… это… личная жизнь, вот.

— Макар! — возмутился доктор. — Спортсмен должен соблюдать режим сна не просто так! И за его нарушение ты тоже можешь вылететь из лагеря, если не прекратишь! Это не шутки, ты испортишь себе здоровье!..

Гусев, бледный как полотно, во все глаза смотрел на Дениса и молчал. И тут до доктора дошло:

— Личная жизнь?! У тебя, что, любовник здесь? — поражённо прошептал Денис Евгеньевич.

Гусев медленно кивнул.

Доктор, ни слова не говоря, облокотился о стол, уронил голову на руки и где-то с минуту сидел неподвижно.

— Денис… — несмело позвал его Макар.

— Кто он? — взглянул наконец на него Денис Евгеньевич.

— Не важно.

— Кто он? — повторил доктор.

— Э… Зачем тебе? — называть Громова Гусев не хотел, но Денис выглядел таким измученным, что он чуть было не проговорился.

— Ну… хочу знать, кто ещё из спортсменов подрывает своё здоровье и не спит нормально по ночам… — тяжело проговорил доктор. — У твоего любовника тоже ведь должна быть «бессонница» или я не прав?

Денис с укором уставился на Гусева, но выдавать Элека Макар не собирался, тем более, что тот никаких проблем со сном не испытывал.

— Макар, я серьёзно. Его тоже осмотреть надо, кардиограмму снять. Вроде бы никто из ваших больше не дрыхнет днём, как убитый. Или это кто-то из персонала? — насторожился Денис Евгеньевич.

Гусев отрицательно замотал головой.

— Или… Или это не один человек?.. — с ужасом предположил доктор. — Ты что, опять? Макар!..

Денис даже из-за стола своего встал, подошёл к Гусеву, взял его за плечи и заглянул в глаза. Макара от этого пронизанного болью взгляда передёрнуло.

— Нет, что ты… Нет… — Гусев усиленно затряс головой из стороны в сторону. — Один, один он у меня! Просто, выносливый шибко оказался…

— Ладно, — с некоторым облегчением выдохнул Денис, но руки от Макара так и не убрал и придвинулся совсем близко. — Надеюсь, вы сведёте свои свидания по ночам к минимуму. О том, чтобы прекратить вообще, я не говорю: сам бы не удержался в таком возрасте — было б с кем. Но меру знать надо. И… мне всё же нужно его осмотреть. Я отвечаю за ваше физическое состояние.

— Ты по мне совсем не скучал, Денис? — ни с того ни с сего спросил Гусев и осторожно обнял доктора за талию.

— Очень… очень скучал…

Дальше Макар не стал его слушать — всё, что хотел, он уже узнал. Губы Дениса были такими же тёплыми и вкусными, какими Макар их помнил, руки — сильными и ласковыми, тело — горячим и желанным.

— Я всё время о тебе думаю, Макар… Мне плохо… Всё оказалось сложнее, чем я предполагал… — шептал Денис ему на ухо, прерываясь на краткие поцелуи в шею и плечи, гладил бывшего любовника по голой спине, тесно прижимался к нему и каждый раз крупно вздрагивал, когда Макар особенно сильно стискивал его задницу.

Макар очень хотел быть сверху и справедливо рассчитывал, что Денис ему сегодня не откажет — не в том он состоянии. То, что законный брак даётся доктору тяжело и то, как он изголодался по мужской ласке было видно невооружённым глазом. Но все сладкие мечты Гусева были разбиты в один миг. Одной лишь фразой:

— Так вот как ты выполняешь наш договор. Макар.

«Нет, это не человек, это ходячая кара за мои грехи», — сказал себе атеист и комсомолец Макар Гусев. Появлению Эла в радиусе двух метров от себя в самый неподходящий для этого момент, он даже не удивился — привык. Хотя, конечно, это было неприятно — вся эйфория от тисканья с Денисом испарилась, про то, чтоб самому в обозримом будущем трахнуть парня тоже пришлось забыть, зато стали вырисовываться смутные перспективы очередной подставы от Громова.

— Не ссы, Диня, — Макар обнял за шею белого, как мел, Дениса Евгеньевича и чмокнул его в щеку.

Понятно было, что тот испугался не на шутку — скандал с гомосексуальной связью со школьником мог обойтись ему слишком дорого. К тому же, как догадывался Гусев, доктор винил во всём себя: он сам притащил Макара к себе в кабинет, сам не сообразил закрыть дверь на ключ, поскольку не имел ввиду ничего, кроме медицинского осмотра, а когда Макар поцеловал его, не только не остановил его, а наоборот, с энтузиазмом включился в процесс.

Дениса Макару было откровенно жаль, и оттого он только больше злился на Элека.

— Всё хорошо, Динь, не о чем беспокоиться.

Макар оторвался от доктора и прошёл к двери закрыть таки её на замок от греха подальше. А по дороге, с издевательской ухмылкой, потрепал Громова по волосам, вызвав у него сердитый рык.

— Во-первых, Денис Евгеньевич, — продолжил начатую мысль Макар, — потому что Электрон у нас скандалы не любит, зато очень уважает шантаж и манипулирование. Так ведь, Эл? Чего молчишь? Та-ак! — протянул Гусев, удовлетворённо глядя на поджавшего губы и тяжело дышащего Громова. — А во-вторых, доХтор, он и есть тот, кого вы ещё пять минут назад так хотели видеть. И, кстати, хочу заметить, оба эти пункта связаны между собой. Напрямую.

— Макар… — с трудом разлепил пересохшие от волнения губы Денис Евгеньевич. — Элек, он… что, заставляет тебя?..

— Ну… — начал было Гусев и осёкся.

Весь обличительный пыл его внезапно иссяк. Жаловаться и выставлять себя в роли жертвы было унизительно, да и Громов сейчас совсем не походил на циничного шантажиста и манипулятора. Стоял посреди медкабинета сжав кулаки, метал гневные взгляды на Макара и Дениса Евгеньевича и… изо всех сил сдерживал злые слёзы: поступок Макара задел его за живое…

— Значит так, — воспользовавшись замешательством Гусева, сказал Элек и шмыгнул носом. — Раз уж мы здесь все свои, я хочу расставить точки над i. Макар — мой парень, Денис Евгеньевич. И я не позволю ему опять шляться чёрт знает с кем! Можете думать обо мне что хотите, что я шантажирую его, угрожаю… Мне плевать, ясно?!

Громов подошёл к столу, взял брошенную там Макаром футболку, швырнул её Гусеву в лицо и вышел из медкабинета, уже в дверях отчеканив не терпящим возражений тоном:

— Чтоб через пять минут был в своей койке! Время пошло.

— Да-а… — Денис посмотрел на Гусева, словно соляной столб замершего с майкой в руке, а потом шумно выдохнул и тихо рассмеялся. — Не знаю, что у вас там за отношения, Макар, но ты явно попал! И знаешь, наверное, это не так плохо: Громов — он же как Сыроежкин!.. Ты должен быть рад.

— Ну ты загнул, Денис! Эл — вообще не как Серёга! — очнулся Гусев. — Он чокнутый. Я его вообще не понимаю!

— Знаешь, — сказал доктор уже серьёзно. — Зато он в тебе нуждается. В отличие от твоего Серёжи. Цени, что имеешь, пока у тебя это есть, Макар. Всё может измениться в один момент… — вздохнул Денис Евгеньевич. — И поверь, потом бывает очень обидно, когда понимаешь, что сам по глупости или из трусости оттолкнул от себя дорогого человека.

— А ты, Денис… ты жалеешь, что женился? Что бросил меня? — прямо спросил Макар.

Доктор кивнул, но мысль свою развивать не стал. Сказал лишь:

— Иди уже — отбой через две минуты. И это… Заканчивайте свои ночные бдения, серьёзно. На «личную жизнь» и пятнадцати минут хватит.

Макар совершенно искренне полагал, что после сегодняшней сцены в медицинском кабинете, Эл на него обидится и будет игнорировать хотя бы пару дней. А поскольку извиняться перед Громовым Гусь даже и не думал, то ближайшие пару-тройку ночей планировал провести, тихо сопя в подушку. И такая перспектива его полностью устраивала. Но этой же ночью, ровно в час тридцать (как он потом убедился) Макар сам, без всякого вмешательства со стороны, открыл глаза. Видать уже рефлекс выработался. Рядом сидел Элек и молча на него смотрел. Потом встал, подошёл к двери и кивком позвал за собой.

Можно было, конечно, плюнуть на Громова с его этими намёками — ну не будет же он из-за одного раза светить фотографиями и добровольно упускать такой рычаг воздействия на него, но Макару было немного совестно. Всё-таки он нарушил своё обещание.

— Макар, скажи, тебе совсем на меня плевать?

Когда они пришли на место, Эл не стал как обычно набрасываться на него. Сел на лавку в предбаннике, опустил голову и задал этот свой вопрос.

— Эл, ну чего ты? — нерешительно сказал Гусев. Громов второй раз за день умудрился поставить его в тупик, сделав то, что Гусев от него меньше всего ждал.

— Я говорю, тебе совсем наплевать на меня? — повторил Элек и с упрёком посмотрел на Макара. — Я ведь просил… Ни с кем больше… Скажи, разве это так сложно?

— Эл, я не собирался… — растерялся от такого жалобного наезда Макар. — Денис сам меня туда притащил…

— Я знаю, ребята сказали, — перебил его Элек. — Но неужели тебе всё равно с кем?

— Нет, не всё равно, конечно! — занервничал Гусев: лучше бы Эл его просто отымел сейчас, чем устраивать сцены с выяснением отношений.

— Тогда почему? Ты ведь не любишь Дениса. Я не удовлетворяю тебя? — продолжал свой допрос Элек. — Может, ты хочешь быть сверху, а я не даю? Да? Я видел, ты там его чуть не трахнул!

— Нет! Эл! Ты что?! — вскрикнул ошарашенный Макар и бросился поднимать Элека с пола — у Громова слова редко расходились с делом, вот и сейчас он, едва предположив возможную причину почти что случившейся неверности «своего парня», тут же бухнулся на колени и потянулся губами к его члену.

— Почему? Почему нет? — со слезами в голосе спросил Эл. — Тогда трахни! Давай, я согласен!

— Прекрати сейчас же! — со всей силы шлёпнул Громову по рукам Гусев, когда тот начал снимать с себя трусы.

Кое-как усадил его на место, крепко обнял и к своему ужасу обнаружил, что Эл и не думает прекращать истерить — он плачет…

***

Мало секса ночью вовсе не гарантирует спокойный сон. Эл худо-бедно в итоге успокоился и теперь спал на соседней койке, а вот Макар до утра так и не смог сомкнуть глаз — ворочался и вспоминал их разговор в душевой. Пытался анализировать, правильно ли он поступил на этот раз? Не принесут ли его слова никому вреда? Такие сложные вопросы, а правильного ответа на них он не знал, да и подсказать некому. Да что там! Гусев сам не мог даже понять, соврал он или сказал Элеку правду. Голова от всего этого шла кругом…

Отношение Элека к Макару после той ночи изменилось в корне. Теперь он обращался со своим другом бережно, разговаривал ласково, всякий раз счастливо улыбался, когда Гусев проявлял к нему внимание, а их ночные свидания, которые, понятное дело, не прекратились, стали значительно короче. Зато теперь эти встречи с полным основанием можно было красиво называть занятиями любовью.

Весь остаток смены в спортивном лагере стал для Макара одной сплошной идиллией — эффективные тренировки, хорошее питание, полноценный отдых, регулярная и, что немаловажно, необременительная половая жизнь с человеком, которого он мог с полным правом назвать своим парнем. Парнем, как две капли воды похожим на его Серёжу. Не жизнь, короче, а сладкий сахарный сироп. В котором Гусь увяз так, что и крыльями не взмахнуть. Собственно, в том, стоит ли чего-то менять, Макар тоже уверен не был, решил последовать совету Дениса и беречь то, что у него уже есть, то есть отношения с Элеком. Единственное, что здорово смущало Гусева в сложившейся ситуации, так это то, что в реальность её существования он так и не смог до конца поверить. Слишком уж всё хорошо складывалось, чтобы быть правдой.

Закончилась эта сказка в самом конце сентября. Макар стоял перед доской почёта под названием «Спортивная гордость нашей школы» и с грустью смотрел на пустое место, где ещё утром висела его фотография. Еле дождавшись окончания уроков, Гусев спустился к спортивному залу, где и располагалась эта самая доска, с одной единственной целью — получше рассмотреть собственное фото. И тут такая неприятность — фотографии не было.

Надо сказать, Макару было не просто лестно оказаться в числе школьных знаменитостей, взиравших на остальных учеников с доски почёта (в конце концов, будучи не самым последним игроком в Интеграле и выступая в основном составе, вниманием болельщиков, товарищей по команде и даже соперников, Гусев обделён не был) — ему до жути нравилась пропавшая фотография.

Дело в том, что их физрук, Ростислав Валерианович, подошёл к оформлению вверенного ему стенда творчески и очень ответственно. Каждого ученика, чьими спортивными достижениями школа должна была гордиться ещё долгие годы, Ростик водил делать портрет к своему дальнему родственнику, фотографу Мосфильма, дома у которого была оборудована профессиональная студия. И дядька этот за Ростиков личный счёт делал из юных спортсменов самых настоящих кинозвёзд. Фотограф был и вправду талантлив — умудрялся поймать у своих моделей то выражение лица и позу, которые точно отражали их характер и темперамент, раскрывали суть человека. Не говоря уж о том, что все ребята на этих цветных портретах получались такими красавцами и красавицами, что хоть сейчас на съёмочную площадку выпускай.

Макар, никогда в жизни красивым себя не считавший, увидел впервые на доске готовое фото и чуть дара речи не лишился. «Да если б я так в жизни выглядел, Серёга бы в меня точно влюбился!» — только и смог подумать очарованный собственным изображением Гусев. Но долго любоваться на свою задорно-одухотворённую физиономию у него не получилось — прозвенел звонок. Пришёл после седьмого урока — а фотографии-то и нет… Сплошное расстройство.

— Как же так, как же так, Макар! — рядом сокрушённо качал головой Семён Николаевич Таратар, тоже пришедший в тишине и покое полюбоваться на Гусева и так же вынужденный созерцать пустую рамку. — Ай-яй-яй! Как нехорошо поступили. Кто-то позавидовал, не иначе! Но ты не расстраивайся, — провёл Гусеву рукой по спине классный руководитель. — Пойду сейчас схожу к Ростиславу Валериановичу — пусть напечатает ещё один экземпляр!

— Да, — согласился Макар, — сходите, пожалуйста, а то мне неудобно как-то. Скажите, что я всё оплачу, пусть две сразу напечатает — я одну себе возьму.

— Что ты, что ты! — замахал на него руками Таратар. — Какие деньги? Это ведь не по твоей вине произошло, всё уладим. Будет и тебе карточка, и мн… И на доску, я хотел сказать.

Математик бодро засеменил в учительскую, а Макар, утешая себя тем, что самое позднее — на следующей неделе фото вернётся на своё место, собрался было уходить, как его остановили. Известную мудрость, что беда не приходит одна, он тогда забыл напрочь и приветливо улыбнулся своему парню.

— Макар, — сказал Элек и виновато посмотрел на друга. — Мы можем поговорить?

— А, Эл, — кивнул ему Гусев и ещё раз оглянулся на доску с фотографиями школьных спортсменов. — Ты здорово вышел — красавчик!

— Да, фото и впрямь очень хорошие, — Громов нашёл свой ангелоподобный лик на стенде и перевел удивлённый взгляд на Макара. — А где твоя? Утром же была…

— Да вот, стырил какой-то придурок. Видно, кому-то моя рожа здесь поперёк Хорла встала.

— Жаль, — искренне расстроился Эл. — Надо Ростику сказать — пусть ещё напечатает.

— Чего сказать-то хотел, Элек? — подмигнул ему Макар и приобнял за плечи. — К тебе или ко мне?

— Мм… Прогуляемся. Разговор серьёзный,Макар.

Через полчаса, стоя с Элом в безлюдном парке и слушая его нелепые объяснения и такие же нелепые оправдания, которые тот с видом побитой собаки пытался до него донести, Макар понял для себя две вещи. Во-первых, той памятной ночью в лагере он опять облажался, понял всё неправильно и принял желаемое за действительное. И во-вторых, на улице внезапно похолодало.

— Вот, значит, как… — мрачно сказал Гусев и отвернулся, зябко поёживаясь на сентябрьском ветру, который ещё недавно казался ему таким тёплым и приятным.

— Прости… — Элек попытался дотронуться до друга, получил в ответ брезгливое подёргивание, опустил руку и обиженно закусил губу.

— Ну считай, что я тогда соврал тебе — уж больно жалко ты выглядел, — с нескрываемым презрением сказал Макар.

— Ч-то?.. — еле ворочая языком, прошептал Эл и с ужасом посмотрел на друга. От слов Макара у него сдавило горло и стало тяжело дышать.

— То, что слышал. Я наврал тебе. Из жалости, — чётко повторил Гусев. — Сказал то, что ты хотел от меня услышать. На самом деле я не люблю тебя, Эл. Никогда не любил. Я люблю только твоего брата. А теперь иди к своей Зое, больше нам разговаривать не о чем.

Гусев развернулся и быстро зашагал по дорожке к своему дому — лёгкая куртка не спасала от пронизывающего ветра, кажется, похолодало ещё сильнее. Макара начало трясти.

— Стой!

Макар не обернулся, только сильнее сжал челюсти — слушать стук собственных зубов было противно.

— Фотографии! — голос Эла больно бил по барабанным перепонкам. — Помни — они у меня! Держись подальше от моего брата!

«Сволочь!» — подумал Гусев и ускорил шаг.

***

Если бы не Зоя, Элек бы точно психанул и сделал какую-нибудь глупость. Возможно, даже непоправимую. Впрочем, если бы не Зоя, никакой ссоры с Макаром, а если называть вещи своими именами — разрыва, не было бы. Эл обнял спящую девушку, уткнулся лицом ей в шею и попытался привести в порядок мысли.

Чтобы ни случилось дальше, самое главное уже произошло и сделало Эла одним из самых счастливых людей на Земле — они с Зойкой стали самой настоящей парой. Недаром всё лето он писал ей письма, где рассказывал, как скучает, просил простить его за необоснованную ревность и подробнейшим образом интересовался самой Кукушкиной, её делами, отдыхом, мыслями и всякими мелочами вплоть до распорядка дня. А уж сколько комплиментов он ей высказывал, если в очередном письме обнаруживалась Зойкина фотокарточка!

В общем, по приезду в город и, особенно, с началом учебного года, стали они всё время проводить вместе, словно попугаи-неразлучники. Ну, за исключением тех часов, которые Эл отводил для своих встреч с Макаром. А в один прекрасный день Зоя позвала своего друга после уроков к себе, сказав, что родителей дома нет, и никто им не помешает приятно провести время. Эл своему счастью даже поверить поначалу боялся, но, услышав от Зои три заветных слова, плюнул на все свои страхи и сомнения и решительно потащил Кукушкину в постель, благо опыта в этом деле у него теперь было предостаточно, пусть и не с девушками. Зоя своим первым разом осталась вполне довольна, Эл — ещё больше: с девушкой всё оказалось немного по-другому, и он понял, что отказаться от таких ощущений не сможет ни за что в жизни.

И тут же перед ним встала новая проблема — при таких серьёзных отношениях с Зоей на близкое общение с другом не оставалось ни сил, ни времени. О том, чтобы бросить любимую девушку ради Гусева, Элек и подумать не мог. А одна только мысль, что ему предстоит навсегда расстаться с Макаром, вселяла в Эла настоящий ужас. Как он без него будет? Без тепла его кожи, покрытой веснушками, которые так и хочется все сцеловать, без упругих мышц, перекатывающихся под его руками, без спутавшихся в пальцах рыжих волос, без крепких объятий и ласковых слов, без ощущения сильных рук на своем теле, нежных губ и горячего рта, покорно принимающего целиком его немаленький размер, без сильного тела, добровольно отдающегося ради удовлетворения его страсти, без низких стонов и дурманящего запаха, от которого кружится голова и путаются мысли?

Как бы то ни было, а выбор делать было надо: компромисс между отношениями с девушкой и чувствами к другу представлялся Громову чем-то невероятным. Впрочем, если говорить начистоту, никакого выбора по сути у Элека не было: он хотел в будущем жениться на Зое, завести детей и жить как любой нормальный человек — работать и заботиться о семье. Макар в это светлое будущее не вписывался никак.

Решиться на разговор с другом было непросто. Эл понимал, что своими словами причинит ему боль, и что самому ему будет не легче — резать придётся по живому. Реакцию Макара на своё решение остаться просто друзьями, Эл представлял слабо — всё же дружба, та которая была у них до того памятного объяснения в душевой, именно дружбой в полном смысле слова не являлась. Это были болезненные отношения, в которых Громов из кожи вон лез, пытаясь заставить Гусева прогнуться под себя. Ему это почти всегда удавалось: Макар вынужден был подчиниться и от этого страдал. Эл тоже страдал, потому что в глубине души хотел совсем не этого. А чего?..

По-настоящему понять себя Громов смог только в тот день, когда застал Гусева с их спортивным врачом. Когда-то Макар трахался с Денисом Евгеньевичем после каждой тренировки, Элек об этом знал и воспринимал вполне спокойно (или думал, что спокойно). Вообще старался лишний раз не напоминать себе об особенностях чужой личной жизни и старательно закрывал глаза на гусевские извращения. Но, увидев полуголого Гуся, жадно тискающегося с доктором, которого он практически уже разложил на столе, Эл чуть рассудок не потерял от ярости. Это было даже хуже, чем когда он весной с дури приревновал Зойку к какому-то левому чуваку. Больших трудов стоило ему сдержаться и опять не натворить глупостей. И, что странно, мысль о возможном шантаже Дениса, в котором тут же его заподозрил Макар, показалась Элеку дикой и отвратительной. Ему было больно и обидно до слёз, он чувствовал себя жалким, никому не нужным неудачником, злился на себя и весь свет, но о том, чтобы попытаться извлечь выгоду из ситуации даже не помышлял. В некотором смысле его злость была абсолютно бескорыстна.

Эл боялся, что Макар не пойдёт с ним ночью в душевую. Обидится, не захочет, предпочтёт Дениса, что угодно. И ничего Эл сделать с этим не сможет — его шантаж — просто блеф, постыдные фотографии так и останутся лежать у него дома, и никто кроме самого Эла их не увидит.

Естественно, ни о каком сне не могло быть и речи. Как только товарищи перестали ворочаться и крепко заснули, Эл встал, подошёл к койке Макара и сел на краешек. Сидел так и смотрел на него, не мог оторваться. И не потому что так уж прекрасен был его спящий неверный любовник. Просто, только глядя на его лицо, Элек чувствовал себя более менее спокойно. Иначе хотелось рвать и метать. Или что-нибудь с собой сделать.

Сколько так прошло времени Элек не знал, но когда Макар вдруг ни с того ни с сего открыл глаза, понял: сегодня он с ним пойдёт. То, что происходило тогда в душевой, и сейчас казалось Громову чуть ли не чудом. Он не знал как начать разговор, какие слова выбрать, вообще не представлял что делать дальше. Ему просто было очень плохо. Все эти упрёки в адрес Гусева звучали глупо — ни с какими его чувствами Макар считаться обязан не был, их связь держалась на угрозах и насилии. Ни о какой добровольности с стороны Гусева не могло быть и речи. И всё же Макар не оттолкнул его, не воспользовался им, когда Эл, почти ничего не соображая от отчаяния, пытался сначала ему отсосать, а потом предлагал себя трахнуть.

— Прекрати сейчас же! — Макар больно шлёпнул Элека по рукам, а потом крепко обнял и усадил рядом.

— Почему ты не хочешь меня? — глотая слёзы, спросил Эл. — Я так тебе противен?

— Я хочу тебя, Эл, очень! — сказал Макар, целуя его макушку. — Но тебе нельзя так. Плохо станет. Такое уже было, ты не помнишь, а я помню, Эл. Нельзя тебе снизу, точно тебе Ховорю! А ну как переклинит, кто тебе здесь поможет?

— Почему? Я действительно не помню, — всхлипывал Элек.

— С тобой случилось что-то, когда ты убегал, — Макар гладил его по спине, по голове, ерошил волосы, целовал лицо. — Плохо тебе сделали. Очень.

— Меня… изнасиловали? — ужаснулся Элек.

— Не знаю. Может, просто не успели. Но то, что ты Ховорил и делал, когда был не в себе… Даже я испуХался, короче. Поэтому — нет. Не сейчас, не когда ты в таком состоянии.

Эл дёрнулся, услышав это, ещё теснее прижался к Макару, ткнулся губами ему в шею и сказал вслух то, что никогда не произносил даже мысленно:

— Я люблю тебя, Макар!.. Я люблю тебя… Люблю! Прости меня за всё, пожалуйста… Не могу я без тебя!..

Макар отстранился, обхватил ладонями его голову и замер, внимательно вглядываясь Элеку в лицо.

— Эл…

Эл молчал. Ничего больше сказать он не мог — от волнения шумело в ушах и крутило солнечное сплетение, как будто ему легко дали под дых. О своём признании он уже жалел. Зачем сказал это? Чтобы очередной раз услышать про большую любовь Гуся к его брату? Он и так прекрасно об этом знает…

— Прости… — сказал Элек одними губами.

— Эл… — опять опять произнёс Макар. Шёпотом и, как показалось Элу, с жалостью.

Эл закрыл глаза. Голова кружилась всё сильнее, тело сделалось ватным, он даже не сразу понял, что его целуют. Эл отвечал автоматически, по щекам текли слёзы, тело била мелкая дрожь, мыслей не было. И вдруг почувствовал тепло — его снова обнимали и гладили.

— И я… люблю тебя, Эл. Очень, — хрипло сказал Макар куда-то ему в макушку.

У Эла началась самая настоящая истерика — он смеялся и плакал одновременно и не мог остановиться. Лишь непривычно яркий оргазм привёл его в чувства. Макар сидел теперь на полу между его ног, легко поглаживая Элека по бёдрам, и выжидательно на него смотрел.

— Пойдём? — спросил он на конец. — Не выспимся совсем. Завтра нормативы по ОФП сдавать.

Элек с сожалением вытащил пальцы из волос своего друга, аккуратно провёл по его щеке, потом наклонился и нежно поцеловал в губы.

— Мне очень больно видеть тебя с другими. Пожалуйста, сделай так, чтоб я не знал…

Естественно, Эл хотел, чтобы любимый был только с ним и ни с кем больше. Но требовать от Гусева верности, на которую по идее имеет полное право всякий участник любовных отношений, не смел. И не потому, что не мог гарантировать того же со своей стороны. Эл просто боялся, что однажды таким образом поставит Макара перед выбором, и выбор этот будет сделан не в его пользу.

О том, что выбирать придётся ему самому, и гораздо раньше, чем он мог ожидать, Громов тогда не задумывался.

Выражение «как серпом по яйцам» только выглядит забавным стёбом. На самом деле испытать на себе то, что оно действительно означает, больно до такой степени, будто тебя и вправду ударили в пах. Одновременно всадив в сердце нож. Всё это в полной мере прочувствовал Громов, когда решился сообщить любимому, что они больше не могут быть вместе, как раньше. Отсутствие секса между ними для Эла вовсе не означало отсутствие любви, нежности, привязанности и дружбы. Но то, что он услышал в ответ, повергло его в шок.

— Я наврал тебе. Из жалости. Сказал то, что ты хотел от меня услышать. На самом деле я не люблю тебя, Эл. Никогда не любил. Я люблю только твоего брата, — Макар провернул нож в его сердце и всадил в печень ещё один. Яйца уже валялись где-то на обочине.

Самая настоящая физическая боль пронзила его тело, мир перед глазами пошатнулся, Эл фактически умер. Гусеву же смотреть на изуродованный им труп было неинтересно — он просто повернулся спиной к Элу и пошёл прочь.

— Стой! Фотографии! Помни — они у меня! Держись подальше от моего брата! — последняя попытка угасающего сознания защититься от пожирающей его боли — ударить в ответ. Бесполезно. На его крик даже не обернулись. Мир окончательно рухнул.

— Зой… Зоечка… — Эл аккуратно потормошил Зою за плечо, поцеловал в губы, погладил по голове.

— А! Что? Твои пришли? — Кукушкина как по команде села на постели, проморгалась и на всякий случай натянула одеяло до подбородка. — Что случилось, Эл?

— Ничего, прости, что разбудил, я… — Эл тяжело сглотнул, облизал пересохшие губы, с силой выдохнул и спросил, с надеждой глядя на свою девушку: — Зой, ты не бросишь меня?

— Чего-о? — удивилась Зоя. — Не брошу я тебя, — и обняла Элека. — Чего это на тебя нашло? Я вообще-то люблю тебя, если ты помнишь.

— Правда? — Эл прижал к себе девушку и улыбнулся. — Ты всегда будешь со мной? Скажи, даже если это неправда, и ты сама этого не знаешь, — улыбка исчезла с его лица так же внезапно, как появилась. — Просто скажи это… Чтобы ни случилось… Мне надо это услышать…

К горлу вновь подступили слёзы, и, чтобы не расплакаться, Элек зажмурился изо всех сил. Перед глазами опять встало лицо теперь уже чужого, жестокого, но всё ещё бесконечно любимого человека. Человека, который его убил.

========== 21. Охотник и его добыча ==========

Сентябрь начался для Серёжи совсем не так, как он ожидал, заставив беднягу Сыроежкина немало попсиховать — ещё бы, все планы по соблазнению Гуся летели коту под хвост! И из-за кого? Из-за Серёжиной же девушки… Прямо на торжественной линейке первого сентября, Семён Николаевич Таратар представил своему классу новую ученицу — Майю Светлову. Серёжа, когда её увидел, едва дара речи не лишился. Майке, конечно, сказал, что это он от радости побледнел, и рожу ему от счастья перекосило — не ожидал такого сюрприза. Светлова никакого подвоха в его словах не заподозрила, довольно чмокнула Серёжу в щёку и приветливо заулыбалась своим новым одноклассникам. Которые почему-то не сильно ей обрадовались. А если говорить совсем уж откровенно, кроме Элека и Королькова со Смирновым, никто больше от Майкиного появления в классе в восторг не пришёл. Девицы кривились на потенциальную конкурентку, Зойка ревновала, теперь уже не Сыроежкина, к которому успела поостыть, а своего парня — Громов по-дружески симпатизировал девушке брата и не скрывал этого. Другие ребята завидовали Сергею, и то, что он будет на глазах у всего класса миловаться со своей девкой, у них заранее вызывало раздражение. Гусев и вовсе с каменным лицом кивнул Светловой и в дальнейшем предпочёл не замечать её существования. Зато Вова с Витей с лихвой компенсировали Майке не очень теплый приём — с того дня как начали ходить за ней, словно два пажа за королевой, так больше этой традиции и не изменяли.

А вечером вернувшегося в расстроенных чувствах из школы сына решила подбодрить Надежда Дмитриевна.

— Что, Серёжа, учеба началась, и ты сразу приуныл? — спросила она, поставив перед ребёнком тарелку супа.

— Да… чего радоваться-то? Опять эта каторга… — задумчиво ковыряясь ложкой в тарелке, согласился Сыроежкин.

— А как же сюрприз? — удивилась Надежда Дмитриевна. — Твой брат так старался, думал, ты обрадуешься…

— Мой брат? Элек?!.

— Ну, это же он уговорил Майю сменить школу, — пояснила мать и стала хлопать Серёжу по спине — у него от таких новостей суп не в то горло попал. — И с Таратаром вашим, и с директрисой говорил, чтобы они её взяли, помог ей к экзамену подготовиться… Он разве не рассказал тебе? И Майя тоже?

— Нет… — откашлявшись, просипел Серёжа. И отодвинул от себя тарелку — аппетит совсем пропал.

Значит, это Эл постарался… Серёжа от такого проявления братской любви и заботы готов был на стенку лезть. Майка же теперь ему вздохнуть свободно не даст, будет целыми днями контролировать. «А, плевать! Гусь всё равно будет мой!» — в сердцах пообещал себе Серёжа и принялся обдумывать план по завоеванию души и тела лучшего друга в обстановке, приближенной к боевой.

К делу Серёжа подошёл основательно — взял бумагу, ручку, поделил лист на два столбца. Левый озаглавил «Как завоевать парня», потому что Макар — парень, а правый — «Как завоевать девушку», потому что он сам — парень, а такие советы даются для парней. И стал думать.

Думал Серёжа долго, целую неделю, да так ничего и не придумал. И решил в итоге спросить совета у старшего поколения — всё же отец в своё время здорово помог ему в налаживании отношений с Майкой. Улучив момент, когда Павел Антонович вернулся из рейса, и они с матерью после рюмки чаю пребывали в особо благодушном настроении, Серёжа подвалил к ним с семейным фотоальбомом, типа вместе предаться ностальгии. Ностальгировать по его замыслу должны были исключительно предки, и, слово за слово, подводя родителей к воспоминаниям о самом начале их романа, Сыроежкин перешёл к главному.

— Пап, а почему ты в маму влюбился?

— Дык, сынок, влюбился, и всё!.. — растерялся от такой постановки вопроса папаша.

— Ну, должно же что-то было тебя в ней зацепить? — постарался уточнить свою мысль Серёжа.

— Надюха… Она красивая была! — с чувством произнёс Сыроежкин-старший. Получил от любимой супруги локтем в бок и добавил: — И сейчас тоже. Красивая.

— А тётя Наташа, она ж как мама выглядела?.. — некстати вспомнил про покойницу Сергей — вопрос красоты заинтересовал его не на шутку.

— Так я и её любил… — сказал отец, посмотрел на жену и осёкся. — В некотором смысле. А вообще мамка у тебя и красивая, и умная, и хозяйственная, а готовит как! И талантливая! — поспешил исправиться Павел Антонович и начал на все лады расхваливать супружницу, вспоминая как она ему и пироги пекла, и рубашки шила, и на футбол с ним ходила, и разговоры умные вела. А ещё вот тот пейзаж на стене — это Надина работа, она ему на День рождения подарила, когда они только встречаться начали.

Серёжа слушал всё очень внимательно и на ус мотал. Хотел было уже под каким-нибудь благовидным предлогом к себе отправиться, чтобы законспектировать, пока не забыл ничего, но тут мать решила высказаться на тему причин своей большой любви к мужу, и Серёжа остался — знать, за что можно влюбиться в парня ему тоже было важно.

К концу вечера у Сыроежкина уже голова пухла от полученной информации. Полночи сидел он и по пунктам выписывал усвоенные от родителей стратегически важные шаги для завоевания сердец дамы и кавалера, потом пытался их совместить, решал возникшие противоречия, вычёркивал повторы, добавлял то, что не просёк сразу, но законченный список с горем пополам составил.

Итак, чтобы влюбить в себя парня, если ты сам парень, как понял Серёжа, надо действовать и как женщина, и как мужчина одновременно. Правильно это или нет, он пока не знал и решил проверить на практике — терять-то всё равно нечего, Гусь с ним всё равно почти не общается. Так что, если Серёжа облажается, ничего в принципе не изменится.

Итак, рождённый в муках сравнительного анализа воспоминаний из бурной молодости родителей план по соблазнению лучшего друга, представлял из себя следующее — на тетрадном листе в клеточку под заголовком «Чтобы Гусь меня полюбил» шёл список из двенадцати пунктов:

1. Нужно быть красивым.

2. И умным.

3. А ещё крутым.

4. И весёлым.

5. Разделять его интересы.

6. Показывать свои таланты.

7. Быть загадочным.

8. И недоступным.

9. Хорошо разбираться в технике.

10. Вкусно готовить.

11. Всегда первым приходить на помощь.

12. Показывать, что нуждаешься в нём.

После некоторых раздумий восьмой пункт Серёжа всё-таки вычеркнул — недоступным он быть не собирался, наоборот, сам хотел побыстрее Гуся к себе в постель уложить.

Начать решено было с самого главного пункта — с красоты. Ведь не даром же говорят, что мужчины любят глазами. Гусь-то, вон, какой красавчик — кто бы что там ни говорил, в том числе и сам Макар, а Сыроежкин был в этом убеждён так же, как в том, что солнце встаёт на востоке. Значит, и ему надо соответствовать. Чтобы не откладывать дело в долгий ящик, Серёжа на следующий же день попросил мать записать его к мастеру, который её стрижёт уже несколько лет. И так из школы уже в парикмахерскую скоро погонят, уж лучше заранее в хорошие руки попасть, чем в попыхах — неизвестно к кому.

Мать просьбе сына очень удивилась и даже несколько обрадовалась — тому всегда было наплевать, как он выглядит и что у него на голове. А тут такие перемены. Правда, выводы она сделала странные: «Определённо, Серёжка, Майя на тебя положительно влияет. Так, глядишь, приличным человеком станешь!» — сказала Надежда Дмитриевна и пошла звонить своему знакомому.

Серёжа после посещения расхваленного мамашей парикмахера смотрел на себя в зеркало со странным чувством. С одной стороны, вышло действительно красиво — каскад на коротких волосах смотрелся стильно, если растрепать — как у Дитера Болена, если аккуратно зачесать назад — как у… Эла. Братец не в пример Серёже за собой следил и выглядел всегда на все сто. С другой стороны — а вдруг Макару не понравится? «Гусь раньше чуть что мне патлы лохматил… Эх, были времена!..» — с тоской вспомнил Сыроежкин.

Потом настала очередь платяного шкафа — Серёжа привык напяливать на себя то, что первое вываливалось оттуда, когда он открывал дверцу. С этим нужно было завязывать — батя привозил из загранки достаточно приличных вещей, которые потом пылились без дела на дальних полках. Уж по крайней мере под школьную форму можно было подобрать хорошие рубашки. Да и водолазка нашлась новая — тонкая и облегающая. То, что надо, одним словом.

Первым новый Серёжин прикид заметил, разумеется, Эл. Подошёл после математики и сказал, что выглядит Сергей просто отлично, и Майка это точно оценит. А вот Гусь не оценил. Он вообще теперь вёл себя как не родной — только и делал, что пялился на Сыроежкина, но держался строго на расстоянии — с Элом и Зойкой, которую, кстати, всё так же с трудом переваривал. Сыроежкин даже не знал как к нему подступиться — Макара с одной стороны «оккупировал» внезапно сдружившийся с ним брательник со своей Кукушкиной, а с другой — самого Серёжу не выпускала из поля зрения Майка, которая с Колбасой до сих пор была на ножах. Плюс к Майке довеском шли Витёк с Вовкой, они вообще с её появлением в классе мутировали в классических рыб-прилипал и чуть ли не в девчачий туалет готовы были Светлову сопровождать. Таким образом, компания близнецов естественным образом разделилась, образовав между Сергеем и Макаром своеобразный буфер, не позволявший друзьям общаться в школе, как раньше.

Тем не менее, несмотря на все преграды каждое утро Серёжа вставал на полчаса раньше и тщательно приводил в порядок свой внешний вид, крутясь перед зеркалом с расчёской и замазывая экспроприированным у матери тональником прыщи. Надежда Дмитриевна даже как-то высказалась по поводу внезапной Серёжиной озабоченности собственной красотой:

— Если бы ты уже давно не встречался с Майей, я бы решила, что ты влюбился, Серёжа.

Серёжа от этих слов неуклюже дёрнулся и чуть не ошпарился об утюг, которым гладил себе рубашку, выбранную им для сегодняшнего похода в школу.

— Ну так! Если я круто выглядеть не буду, Майка мне быстро ручкой помашет. Да и другие девчонки не взглянут, — нашёлся с ответом Сыроежкин.

— Хм. Ну как знаешь… Только много ли такая любовь стоит? — задала риторический вопрос Надежда Дмитриевна. Ей вдруг стало немного обидно за сына — не только же за смазливую мордашку и заграничные тряпки должна ценить его подруга?

Серёжа матери ничего не ответил, только подумал про себя: «Плевать мне, сколько и чего стоит! Сколько надо, столько и заплачу — Гусь мой будет, с потрохами!» И с остервенением встряхнул выглаженную рубашку.

Шла уже последняя неделя сентября, а Серёжа, выполнив первый и, как ему раньше казалось, главный пункт своего плана, к цели не приблизился ни на шаг. Воз и ныне был там — то есть Гусь тусил исключительно с Элом, Зойкой и верным поклонником братца — Чижом. А после уроков Сыроежкина брала по полной в оборот Светлова. Ни вздохнуть, ни охнуть, одним словом. И Макар на тренировках допоздна пропадает. Серёжа от отчаяния готов был волком выть, но вытьём делу не поможешь — надо было уже что-то придумать, чтобы к Макару поближе подобраться.

— Сыроежкин! Ну что ты себе п-позволяешь?! — Таратар подошёл к их с Майкой парте и поверх очков укоризненно посмотрел на Серёжу. — Ты отвлекаешь своими разговорами соседку и сам ничего не слушаешь.

— Да я ничего, я больше не буду! — как маленький проныл Серёжа и, еле сдерживая смешок, исподлобья посмотрел на математика.

— Нет, Серёжа. Я уже третье замечание за последние два дня тебе делаю, — устало вздохнул Семён Николаевич. — Моё терпение лопнуло. Майя, — обратился он к Светловой, — возьми, пожалуйста, свои вещи и пересядь к Оксане на вторую парту. Тебе и по росту надо ближе к доске сидеть.

Майка нехотя перебазировалась на указанное учителем место, а Серёже вернули его прежнего соседа Витька, сосланного до этого самой Майкой к всё той же Оксане. Серёжа похвалил себя за сообразительность.

В результате, таким нехитрым способом хитрый Сыроежкин уже через день избавился от соседства своей девушки на всех уроках. И вздохнул свободно.

— Слышь, СыроеХа, — шепнул ему сзади Гусь после последнего изгнания Светловой с Серёгиной парты. — Ты бы моХ её просто послать, если она тебе надоела. Чё комедию-то ломаешь?

— Не могу, — тихо сказал Серёжа, до ужаса обрадовавшийся тому, что Макар сам к нему обратился и даже раскрыл его маленькую интригу. — Западло мне. Она ж ради меня сюда перевелась.

— А-а! — понимающе протянул Гусев. — Прошла любовь, завяли помидоры!..

— Ничего не завяли! Заткнись, Гусь, — буркнул в ответ Сыроежкин и уткнулся в свою тетрадку.

Зря, конечно, он это сказал, но что было делать? Навострившие уши Корольков со Смирновым тут же донесли бы «благую весть» до Майки, а просто так обижать девушку Серёже всё-таки не хотелось. Однако, повод для радости у Сыроежкина был немалый — теперь во время уроков он мог беспрепятственно шушукаться с Гусём — учителя на это в большинстве случаев закрывали глаза, особенно Таратар. Так, глядишь, чего-нибудь да выгорит.

***

— Гусь, ты чего, больной, что ли? Зачем в школу припёрся? — забеспокоился Сыроежкин, одним прекрасным утром увидев Макара, стоящего перед доской почёта для спортсменов. Выглядел Гусев неважнецки — морда горит, глаза слезятся, на лбу испарина.

Ходить в школу и из школы с Гусём у Серёжи теперь не получалось — приходилось выходить раньше, чтобы встречаться с Майкой. Так что с Макаром он виделся только в школе. Вот и сейчас — думал поболтать, пока Светловой рядом нет, а тут такое…

— А шо дома делать? — просипел Макар. — Не так уж мне и плохо.

— Рожа у тебя красная, и глаза блестят, — Серёжа дотронулся до его лба и присвистнул. — Точно температура! Пошли домой, нечего тут торчать. Врача вызовем.

— Да, Макар, раз ты болен, иди домой. Тут ты только других заражать будешь, — бесцветным голосом произнёс неизвестно как оказавшийся рядом Эл.

— Блять! — выругался Макар, не повернув в сторону Элека головы. — И правда, пойду я, СерёХа. Покедова! — и направился к выходу.

— Подожди, Гусь, я с тобой! — бросился в догонку за ним Сыроежкин.

— А ты куда, Серёжа? — испугался Громов и попытался остановить брата. — Тебе прогул поставят!

— Да похер! Я Гуся провожу и вернусь. Скажи Майке, чтоб не искала меня! — крикнул Элеку Сыроежкин и побежал вслед за другом.

— Зря ты за мной увязался, Серёжа, — сказал Макар уже по дороге. — Или действительно сейчас в школу вернёшься?

— Не-е! Ты что?! Я чё, совсем придурок? — возмутился Серёжа. — Я тебя сейчас лечить буду!

— Тоже мне — доХтор! — фыркнул Гусев и отвернулся, чтобы не светить своей слишком довольной для больного физиономией.

Дома у Макара Серёжа первый проскочил в его комнату, расстелил диван, потом пошёл ставить чайник и искать где у Гусевых мёд и малиновое варенье, поругался с Гусём на счёт вызова врача, обозвал надеящегося отлежаться без медицинской помощи товарища упрямой жопой, вызвал доктора сам, напоил недовольно бурчащего Макара чаем с малиной и внезапно вспомнил про свой стратегический план.

— Хочешь, я тебе чего-нибудь вкусного приготовлю? — едва присев отдохнуть на диван к другу, Сыроежкин аж подпрыгнул — до того ему понравилась собственная идея: произвести впечатление на Гуся, пользуясь его беспомощным состоянием.

— Спасибо тебе, конечно, но аппетита нет, — удивился неожиданному предложению Макар.

— Ну, играть на гитаре я же тебе не могу — у тебя голова, наверное, болит — при температуре всегда так бывает. Загадки загадывать тоже не вариант — ты сейчас соображаешь плохо. И на мопеде тебя не покатать — тебе лежать надо. Так что я могу только анекдот рассказать или домашку по физике повторить — у нас сегодня проверочная, но писать её потом всё равно придётся, — на полном серьёзе стал рассуждать Сыроежкин и поочередно загибать пальцы. Больше ничего из его стратегического плана на ум не приходило. — О! Может, у вас чего сломалось в доме? Так я починить попробую…

— Серёжа, — тихо позвал Гусь, прерывая пламенную речь товарища.

— А? — отвлёкся от своих размышлений Сыроежкин.

— А ты сам… как себя чувствуешь? — осторожно поинтересовался Макар.

— Я? Хорошо, — не понял Сыроежкин. — А что?

— Да ничего. Ты просто счас такой бред нёс… Я испуХался даже. Мопед, загадки, домашка по физике… Может, ты тоже… того? Заболел в смысле.

— Ой… — схватился за голову Сыроежкин и покраснел так, что подозрения Гусева относительно его здоровья ещё больше усилились. Только сейчас до Серёжи дошло, что он вслух перечислил большую часть пунктов из «Списка соблазнения Гуся» самому Макару.

— Температуру померь, умник, — Гусев протянул Серёже свой градусник.

— А можно, я к тебе лягу? — сразу же нашёлся Сыроежкин и сунул градусник под мышку.

— Сначала мерь. Если здоровый, даже и не думай — не пущу.

— Ой, Макар, у меня чего-то тело ломит, мне сидеть тяжело!.. — жалобно проныл Серёжа и, не дожидаясь разрешения хозяина, нырнул к нему под одеяло.

Гусев изобразил лёгкое недовольство настойчивостью друга и на всякий случай повернулся к нему спиной — чтобы вирусами и микробами на Сыроегу не дышать.

Через полчаса, однако, разомлевшему от нежданно накатившего на него счастья Серёже пришлось вставать: в дверь позвонили — пришёл врач. После ухода доктора Серёжа сбегал в аптеку за лекарствами, потом решил, что больного пора кормить и, желательно, чем-нибудь вкусным и полезным, и опять удрал — на этот раз в гастроном. Хриплые угрозы Гусева в свой адрес больше не пускать его в квартиру, если тот не угомонится и не прекратит суетиться почём зря, Сыроежкин проигнорировал. Заявил, что гусей положено откармливать, чтоб они в весе не теряли, а больше он знать ничего не хочет. Вернулся через полчаса с тощей синей птицей в авоське и книгой «О вкусной и здоровой пище» в руках (за ней предусмотрительный Серёжа заскочил к себе в квартиру). И приступил к готовке.

Раз уж сегодня удача улыбнулась ему, и захворавший товарищ находится полностью в его власти, Сыроежкин решил воспользоваться выпавшим на его долю шансом по-максимуму. То есть принудительно очаровать Макара своими кулинарными талантами. Ничего сложнее яичницы, правда, Серёжа до сих пор не готовил, но справедливо рассудил, что куриный бульон — блюдо примитивное, и трудностей возникнуть не должно. И в общем-то преуспел — через два часа всё было готово, и больной, который почему-то кормить себя с ложки не позволил и ел сам, его стряпню оценил высоко, остался сыт, доволен и премного благодарен. Серёжа был горд за себя. Единственное, что с непривычки гусевскую кухню он уделал так, что ещё два часа потом её отдраивал. Зато в итоге такой порядок там навёл, какой у Валентины Ивановны небось только перед приходом гостей бывает.

— Фух, Гусь, ну и устал же я! — с чувством воскликнул Сыроежкин и плюхнулся к другу на постель. — Ой, прости, разбудил тебя!

Макар открыл глаза и сонно зевнул — температура, пока он дремал, немного спала, и чувствовал он себя лучше.

— СыроеХа!.. — улыбнулся Гусев. — С тобой хорошо болеть! Оставайся у меня насовсем.

— Со мной всё делать хорошо, — серьёзно сказал Сыроежкин — в деле соблазнения, как он успел усвоить, скромность только мешает. — Ты лучше скажи, где тебя так простыть угораздило? Погода-то отличная!

— Да вчера, — поморщился Гусев. — В парке с Элом стояли, продуло наверное…

— А чего у вас, кстати, с Элом? То не разлей вода ходили, то ты на него рычишь сквозь зубы, — полюбопытствовал Серёжа. — Небось Колбаса достала? Скажи честно, из-за неё поругались?

— Ну… — задумался Гусев. — В общем-то да, из-за Кукушкиной.

— Приревновал?! — в ужасе от своего предположения Серёжа даже с гусевского дивана вскочил.

Макар на это ничего не ответил, нахмурился и отвернулся в сторону.

— Значит, ты к Зойке полез, а Эл с тобой посрался из-за этого! — со скорбью в голосе воскликнул Сыроежкин. — Ну чё те эта дура далась?! Гусь, а?

— Да не нужна она мне сто лет, не кипятись, СыроеХа! — забеспокоился Макар. — Это у братца твоего заёбы, сам не знает, кого хочет!

— Ладно, — Серёжа немного испугался, что сейчас просто поругается с другом, и решил сменить тему. — А чего ты утром у спортивного зала делал? Ростик так быстро фотку твою не напечатает. Вот на следующей неделе точно будет…

— Сам не знаю, — пожал плечами Макар. — СерёХа, прикинь, это была первая фотография в моей жизни, которая мне по-настоящему понравилась! И какая-то сука её содрала… Эх, не везёт мне…

— Ну почему сразу — сука? — отвёл глаза Сыроежкин. — Может, это девчонка какая-нибудь… Влюбилась и фотку втихаря стырила. Ты такой красивый на ней получился! — Серёжа отошёл к окну и стал переставлять с места на место стоящие на подоконнике кактусы.

— Ох, СыроеХа, совсем ты уже на своих девчонках помешался, — тяжело вздохнул Гусев. — Как пить дать, это из зависти кто-то. Меня ж Ростик вечно всем в пример ставит, неймётся ему… Вот и доиХрался.

— А у тебя есть это… ну… девушка? — задал давно мучающий его вопрос Серёжа и замер, не дыша — такой подходящий повод поговорить с Гусём о его личной жизни когда ещё представится!

— Нет у меня никого, — с ноткой обречённости в голосе ответил Макар.

— Что, и не было никогда? — Серёжа так обрадовался этой новости, что даже не смог толком сдержать неприлично довольную улыбку в полфизиономии.

— Было, не было, какая счас нахер разница? — с раздражением пробурчал Гусев. Видимо, Серёгино веселье он понял как издёвку. — Ничего хорошего мне эти шуры-муры не принесли. И не только мне.

— Гу-усь, ну извини, — поспешил подлизаться к товарищу Серёжа. — Я не смеюсь над тобой. Просто… ты ж такой крутой — за тобой девки должны табунами бегать!

— Сыроежкин! Ты можешь о чём-нибудь друХом Ховорить, кроме как о девках? — взмолился Макар и с головой накрылся одеялом.

— Могу… — тихо сказал Серёжа.

Реакция Макара его расстроила — то, что девушки для Гусева — болезненная тема, было ясно как день. Но сдаваться Серёжа не собирался.

Всю неделю, пока Макар не поправился, Сыроежкин навещал его после уроков. Майке с собой ходить запретил — мотивировал тем, что Гусь заразный, а ей, как девушке, надо себя беречь. Впрочем, Светлова и не настаивала. Зато Серёжа, почувствовав полную свободу, что называется, расцвёл — поваренную книгу домой даже не уносил, готовил по ней каждый раз что-нибудь новенькое. Помогать себе Макару не разрешал: «Тебе врач постельный режим прописал, вот и лежи смирно!» — говорил он другу, который, видите ли, испытывал неловкость, оттого что Серёжа у него чуть ли не прислугой нанялся. Ещё не хватало, чтобы Макар мешал ему себя кулинарными талантами соблазнять! Потом Сыроежкин пытался делать вместе с Гусевым уроки — это у него получалось плохо — большими способностями к точным и не очень наукам они оба отягощены не были. «Эх, умным быть трудно, красивым и талантливым — проще!» — сетовал про себя Серёжа, корпя над очередным домашним заданием.

В перерывах между уроками и стряпнёй Серёжа старался развлекать друга разговорами — по десятому кругу рассказывал все известные ему анекдоты и байки, выспрашивал Макара о его интересах, притащил из гаража гитару и пел под неё всякие иностранные песни. И при каждом удобном случае лез к Гусеву обниматься — якобы чисто по-дружески. В этом Макар ему никогда не отказывал, тискал со всем энтузиазмом. Серёжа был счастлив и даже грешным делом думал, что хорошо бы доктор Макара ещё на недельку дома оставил.

А в последний день перед выпиской к Гусеву пришёл неожиданный гость.

— Всё, Гусь, давай сочинение писать, — сказал Сыроежкин, затолкав в духовку пирог с яблоками, и с тоской посмотрел на потрёпанную книжку Островского. — Ты какую тему выбираешь?

— Я? — задумался Макар. — Про эту дуру.

— Про Кабаниху что ли? — хихикнул Серёжа.

— Почему про Кабаниху? Про Катерину, конечно. Она ж дура — с крыши… то есть с обрыва прыгнула, — сказал Гусев.

— Литераторша сказала, название самим придумать, — вспомнил Серёжа. — Только лучом света не называй — это банально как-то.

— И в мыслях не было! — согласился Макар. — Я вот думаю, как лучше — «Впервые замужем» или «Берегите женщин»?

— Ха! Ну ты даёшь! — заржал Сыроежкин. — Тогда уж «Собаке собачья смерть» назови.

— Те чё, её совсем не жалко? — удивился Макар.

— Это ты не пойми с чего её жалеешь. Берегите же-енщин! — передразнил друга Серёжа. — Тоже мне — жертва!

— А шо, таки нет? — возмутился неожиданной чёрствостью товарища Макар. — Её довели, можно сказать. Бросили. Вот она и не выдержала. Не повезло ей… с мужиками, в общем.

— Не повезло?! — Серёжа от такой несправедливости даже за голову схватился. — Её муж её любил, между прочим, а она просто шлюха обыкновенная оказалась! Блядь и есть блядь. Так что пиши, Макар, заголовок: «О вреде половой распущенности»…

Серёжа хотел добавить ещё что-то обличительное в адрес несчастной героини пьесы, но тут в дверь позвонили. Макар выругался, и пошёл открывать.

— Кто там? — поспешил за другом любопытный Серёжа и еле успел поставить в проём ногу — Гусев собирался захлопнуть дверь прямо перед носом незваного гостя. — Ну ты чего, Гусик?

— Впусти меня, пожалуйста, — сказал Эл.

— Ты к нему? — сквозь зубы процедил Гусев и кивнул в Серёжину сторону.

— Я к тебе.

— Макар, ну! — Серёжа опять помешал Гусеву закрыть дверь и практически за руку втянул брата в квартиру. — Чё ты, как не родной?! Эл, вон, специально к тебе пришёл, может, помириться хочет, может, он раскаивается в том, что сделал? Уж не знаю, что у вас там произошло…

То, что лучший друг и любимый брат смотрят друг на друга волками, очень расстраивало Сыроежкина. Хотелось помирить их хоть как-нибудь, но даже в чём причина их конфликта он не знал — оба они, и Макар, и Элек наотрез отказывались обсуждать с ним эту тему. А Зойка на Серёжины расспросы и вовсе делала круглые глаза и клялась, что ни сном ни духом не ведает, из-за чего её парень поругался с другом — не из-за неё точно.

— Раскаивается, Ховоришь? — скептически усмехнулся Гусев, с презрением взглянув на совершенно безэмоциональное лицо Громова. — Ты раскаиваешься, Эл?

— Я… я сожалею. Что так получилось. Макар.

— Сожалеет он! Ха! Как же… Ты, Хромов, значения этого слова не знаешь. Зачем пришёл?

— Хотел тебя увидеть.

— Посмотрел? Вали обратно.

— Так! Никто никуда валить не будет! — решительно сказал Серёжа, заслонил собой входную дверь и указал пальцем на комнату Макара. — Идите и миритесь. Я всё сказал.

— Сыроежкин, ты шо, страх потерял или беХать научился? — не всерьёз шуганул Гусев грозно сверкающего глазами друга и поманил Громова за собой: — Пошли, Эл, пять минут у тебя.

Стоять под дверью и слушать, как Гусь с Элеком выясняют отношения, Серёжа счёл ниже своего достоинства, хотя любопытство разбирало так, что руки чесались схватиться за ручку и войти в самый неподходящий момент. Чтобы не искушать судьбу и не сорвать друзьям возможное примирение, Серёжа пошёл на кухню проверять пирог. Глянул на большие настенные часы и сразу засёк себе время — Макар сказал, что пяти минут им хватит, а дальше уже и пойти посмотреть, как там оно, не стыдно.

Пока Сыроежкин возился со своим пирогом: проверял готовность, перекладывал, искал чем бы накрыть, мыл противень, прошло гораздо больше отмеренных им пяти минут. Так что он уже, не думая,вытер руки и сразу рванул в комнату к Гусеву. Открыл без предупреждения дверь да так и замер на пороге с разинутым ртом.

— Что у вас здесь происходит? — спросил он наконец. — Вы что, дерётесь?!

— Всё в п-порядке, — дрожащим голосом сказал Элек и отнял руку от щеки — половина лица у него была хорошего такого красного цвета.

— Ты зачем моего брата ударил, Макар?! — ужаснулся Сыроежкин и попытался внимательнее осмотреть Элека — тот, правда, был против: вертел головой и поджимал то ли разбитую, то ли прикушеную губу.

Макар по-прежнему не проронил ни слова — стоял крепко сжав челюсти, только желваки под кожей ходили, тяжело дышал и в упор смотрел на Эла. Серёжу, казалось, и не замечал вовсе.

— Гусь, ну чего ты? — в полном недоумении кинулся Серёжа уже к Макару и чисто автоматически приложил ладонь к его лбу — Гусев опять выглядел больным: весь красный, с нездоровым блеском в глазах и с опухшими губами. — Да что же это такое? Скажет мне кто-нибудь или нет?! — крикнул в отчаянии Серёжа и опять перевёл взгляд на брата.

— Давай, Эл, скажи ему, — произнёс наконец Макар. — А я послушаю. А то вдруХ ты не понял, за шо по щам получил?

Эл от этих слов дёрнулся непроизвольно, шмыгнул носом, сморгнул невесть откуда взявшиеся слёзы, потом улыбнулся криво и сказал:

— Я другое понял, Макар. Ты наврал мне там, в парке. А вот в лагере сказал правду. И ты злишься, потому что это до сих пор так!..

— Нет! Стой! Не смей! — Серёжа буквально повис у Макара на руке, потому что Гусев словно обезумел — угрожающе мыча, рванулся вперёд и замахнулся на Эла. Счастье, что Серёжа успел его остановить — на этот раз удар был бы серьезный — кулаком. — Не надо, Макар, пожалуйста! — чуть не плакал ничего не понимающий Сыроежкин. — Он же мой брат!.. Не бей его!..

Эл даже инстинктивно не шелохнулся, не попытался избежать нападения. Так и стоял в полуметре от Макара, белый, как мел, с алеющим отпечатком ладони на щеке. Смотрел огромными глазами на своего противника и прерывисто дышал.

— Всё ещё можно изменить, Макар… — одними губами прошептал Элек, но Макар его понял.

— Просто уйди. Пожалуйста… Эл.

«Про мир можно забыть», — понял Сыроежкин. Как ни печально это было осознавать, но Макар с Элеком — враги, и ни о какой дружбе между ними речь идти не может. Не поубивают друг дружку — уже счастье. И, чтобы не рисковать здоровьем братика, Серёжа тут же схватил его за рукав и потянул к двери — дразнить гусей бывает чревато… Эл не возражал: он был растерян и сбит с толку — внезапная вспышка ярости со стороны Макара повергла его в шок.

— Прости, Эл, — уже в дверях сказал Серёжа. — Не знаю, чего на Гуся нашло, но лучше его пока не трогать. Вот успокоится, тогда и поговорите. А то вишь, драться на ровном месте лезет…

Элек кивнул ему молча и вышел. А Серёжа вернулся в комнату, открыл рот, чтобы высказать другу всё, что он думает по поводу его дурацкой манеры чуть что, пускать в ход кулаки, и… не стал ничего говорить. Макар, согнувшись, сидел на своём диване и закрывал руками лицо. Серёжа грешным делом подумал, уж не плачет ли он? Подошёл, отнял его ладони от лица — нет, никаких слёз не было и в помине. Что в общем-то не удивительно — здоровые семнадцатилетние парни редко бывают плаксами. Но выглядел Гусев растерянно, а его руки, которые Серёжа так и не выпустил из своих, заметно дрожали. И, вместо того, чтобы отчитать друга за стычку с братом, Серёжа тихо сказал:

— Макар… Там пирог ещё тёплый — пошли чай пить!

***

Только оказавшись наконец дома, Элек пришёл в себя, и то не сразу. Час где-то просидел в своей комнате, предварительно заперев дверь на все засовы (объяснений с профессором по поводу собственного полуобморочного состояния он бы сейчас просто не выдержал), и по кругу прокручивал в голове подробности своего последнего разговора с Макаром. Он почти ненавидел себя за эту слабость — пойти на поклон к Гусю после того как сам фактически порвал с ним да ещё услышал в ответ такое, за что ему своего бывшего захотелось просто… нет, не убить, но сделать больно. Очень.

Вместо этого Эл делал больно себе. С мазохистским упрямством всю эту неделю, пока Макар болел, вечером, уже ложась в постель, Эл доставал те самые фотографии Гусева, которые сделал перед отъездом на сборы, и рассматривал их, пока не начинал проваливаться в сон. Конечно, он дрочил на них (ну, а как было не дрочить на такое-то?), но вовсе не ради нескольких минут физического удовольствия Элек, как заворожённый, пялится на снимки. Он будто снова погружался в то время, когда имел над Макаром власть, когда тот принадлежал ему, словно невольник своему господину, когда их связь казалась пусть и не правильной, но такой крепкой, что одна мысль о том, что однажды она исчезнет, отдавала абсурдом.

И вот он потерял его… Макар откровенно плевал на угрозы Эла и всё время проводил с Серёжей. Эл психовал, хотя виду старался не показывать. Только ещё крепче вцепился в Зою, буквально не давая ей шага ступить без его контроля и разрешения. Зойка естественно злилась и ругалась, посылала Громова к психиатру, заявляла, что если он продолжит в том же духе, то пусть и не мечтает, что она когда-нибудь выйдет за него, а уж тем более родит от него детей. Эл, несмотря на свои более чем юные годы, мечтал в недалёком будущем создать полноценную семью. Возможно, просто хотел этим «исправить» собственное неудачное начало жизни и сделать то, что когда-то не сделала его родная мать, выставив на помойку обувную коробку с новорожденным. Он сам не знал точно. Знал только, что дальнейшей жизни без Зои представить не может и к угрозам подруги относился серьёзно.

Когда-то о Зое Эл мог только мечтать и страдал оттого, что девушка холодна к нему. Макар тогда был ему не нужен, да и связь с парнем в принципе представлялась чем-то не имеющим к жизни Элека ни малейшего отношения. Но вот, сам того изначально не желая, он сблизился с Гусевым. А теперь по иронии судьбы страдает уже от разлуки с ним. И Зоя, со всей страстью ответившая Элеку на его чувства, никаким образом не может ему компенсировать потерю любовника. Так же как и сам Макар не мог заменить собой девушку. В общем, картина складывалась удручающая — чтобы быть счастливым или хотя бы просто не страдать, Элеку Громову нужны были оба любимых человека.

С огромным трудом смирившись с этим фактом, вконец себя измучив, Эл пошёл к Макару. Что сказать при встрече и как вообще объяснить своё появление, он так и не придумал — просто чувствовал: не увидит его ещё день и совсем потеряет рассудок. А заодно и Зою, терпение которой уже было на исходе. То, что в квартире Гусева его встретит брат, Эл прекрасно понимал (Серёжа ему все уши успел прожужжать, как Гусю одному скучно болеть, и как здорово, что теперь он может дни напролёт торчать у больного друга) и даже морально к этому подготовился. Но всё равно, увидеть Серёжу в фартуке гусевской мамаши и с перепачканной мукой до неприличия довольной физиономией, было неожиданно. Неприятно неожиданно.

А вот Макар, не пожелавший Эла даже на порог пустить, нисколько не удивил. Эл на Гусева не рассердился и не обиделся. Даже почувствовал некое удовлетворение — Макар всё ещё не простил его, а это говорит только об одном: Эл по-прежнему что-то для него значит.

— Пошли, Эл, пять минут у тебя, — сказал Макар, и Эл с колотящимся в горле сердцем пошёл за ним следом.

— Ну и какого хрена ты здесь забыл, Хромов? — Макар развернулся к Элеку и смотрел на него, чуть склонив голову на бок. — Давай, выкладывай, как ещё ты собираешься испортить мне жизнь.

— Я только хотел тебя увидеть, — сказал Элек и шагнул ближе к Макару. — Я не хотел, чтобы мы расстались так.

— Расстались и расстались. Теперь не важно как.

— Макар… честно… я не хотел этого, — прошептал Эл. — Просто не знал как по-другому.

Элек сделал ещё шаг, потом ещё один и ещё, и вот он уже подошёл вплотную к своему бывшему парню, а тот не сделал ничего, чтобы остановить его. Макар всё также стоял и смотрел прямо в глаза, только дыхание теперь у него было тяжёлое и шумное. Эл больше ничего не мог говорить: в паре сантиметров от него были губы, при одном взгляде на которые все разумные мысли выбивало из головы, а сознание охватило одно единственное желание — целовать. Он и поцеловал. Как одержимый накинулся на Макара, впиваясь в его рот болезненными поцелуями, обеими руками прижимал к себе его голову, зарывался пальцами в волосы, стукался зубами о зубы, переплетался с ним языками и не мог сдержать тихих стонов — до того ему было хорошо. От желания и счастья у Эла закружилась голова — его целовали, обнимали и гладили в ответ. Он не чувствовал пола под ногами, не видел ограниченного пространства комнаты вокруг, забыл про брата, который мог в любую минуту войти и увидеть их. Кроме любимого человека весь остальной мир для Эла просто перестал существовать, разлетелся на молекулы, разобрался на атомы и, далее, на элементарные частицы… Чтобы уже через секунду сгустком формирующейся материи, внезапно ударившей в щеку, вернуть его в реальность.

Первые мгновения картинка происходящего никак не хотела складываться у Элека в голове. Вот они целуются, вот он чувствует на себе ласкающие руки Макара, его твердый член, упирающийся в бедро, вот, совсем одурев от пьянящего ощущения близости, шепчет любимому признания… И вдруг его грубо отталкивают, а щеку словно обжигает огнём.

Почему? За что? Неужели только за то, что сказал, что любит? Ответа Эл так и не узнал — Макар молчал, глядя на на него с какой-то животной яростью, а потом и вовсе стало не до объяснений — в комнату вошёл Серёжа.

Вообще, агрессия Макара испугала и одновременно обрадовала Элека. Настолько, что он сам почти поверил в собственные слова о том, что в лагере Гусев сказал ему правду. Интересно, задавал себе вопрос Эл, что было бы, если б Серёжа не вмешался, и Гусев смог ударить? Избил бы? До какой степени? Эл не стал бы даже пробовать защититься — настолько плохо ему было в тот момент на душе. А ещё хотелось, чтобы Макар тоже чувствовал себя виноватым перед ним и пытался бы потом эту вину загладить. Это тоже могло бы связать их…

«Я хочу его… хочу… Хоть как-нибудь! Пусть он будет моим, пусть!..» — еле слышно проныл Элек, зарывшись лицом в подушку. Он не знал, как добиться своего, ведь Макар любит Серёжу, а Серёжа любит Макара: для кого-то третьего в этой паре места нет. По крайней мере на первый взгляд.

***

В понедельник Макар вернулся в школу. Эла показательно игнорировал, вызвав этим удивление и скабрезные шуточки у одноклассников, и держался теперь всё время с Сыроежкиным вместе. И со Светловой, разумеется, потому что куда она от Серёжи? Корольков, глядя на эту идиллию патетически произнёс:

— Что, Гусь, надоел тебе Эл? Теперь с Сыроегой любовь крутишь?

Макар юмора не оценил и хотел было уже доходчиво объяснить приятелю, что такие шутки в приличном обществе могут дорого обойтись шутнику, но Серёжа как ни в чём ни бывало обнял его за шею, притянул к себе и на глазах у всего класса звучно чмокнул в щёку.

— А ты как думал! — заявил он с гордым видом.

Народ заржал, говоря что-то о том, что нефиг было Гусю шило на мыло менять, и вообще, с близнецами круто, когда они в комплекте идут, а не по очереди, Макар выдохнул и разжал кулаки — можно было расслабиться, острая ситуация миновала.

А в конце дня, когда Серёжа усвистал со своей подругой восвояси, Гусев подошёл к Витьку с Вовкой, тоскливыми взглядами провожающими Майку, и сказал:

— Если вы так и будете всю дорогу сопли жевать, ничего вам со Светловой не обломиться. Школа закончится, а она вам так и не даст.

Корольков со Смирновым от таких слов синхронно вздрогнули и недоверчиво покосились на Макара. По глазам обоих было видно, что замечание Гусева задело их за живое.

— Можно подумать, у нас выбор есть, кроме как эти сопли жевать! — обиженно парировал ему Витёк.

— Она ж кроме Серёги ни на кого не смотрит! — обречённо поддакнул другу Вовка. — Скажешь нет?

— Скажу нет, — коварно улыбнулся друзьям Гусев.

Что ни говори, а близкое общение с Громовым даром для него не прошло, кое-чему Макар научился. Например, тому, что добиваться своих целей иногда лучше хитростью. И чужими руками.

========== 22. Тени прошлого ==========

Вообще говоря, Макар, так лихо взявший на себя роль наставника для Вовки с Витьком, большим знатоком женского пола не был и о том, как кадрить девчонок, никогда не задумывался — за ненадобностью. С мужчинами — другое дело, с ними, как оказалось, вообще всё просто: стоит только распознать «своего», как тот сам уже готов перейти к более близкому общению. Да даже и не совсем «свои» иногда показывали Гусю явную заинтересованность. Ему вообще редко отказывали — Макар был юн и хорошо сложен, а большего его одноразовым партнёрам и не требовалось.

С Серёжей, правда, всё было куда сложнее — влюблённость и неотделимый от неё страх быть отвергнутым сбивали Гусеву весь «нюх» напрочь. Потому что чувства эти, как смог убедиться на собственном опыте Макар, могут отключить человеку не только разум, но и некоторые инстинкты. Слишком сильно он был заинтересован в своём друге, слишком боялся его потерять и потому больше пасовал, топтался на месте и никак не мог сделать решительный шаг, чтобы уже окончательно с ним сблизиться.

Сложнее, чем с Серёжей, хоть и несколько в другом смысле, Макару было только с одним человеком — с Серёжиным братом. С Элом он вообще переставал понимать что происходит и что сам он к нему испытывает. Гусев, с одной стороны, откровенно боялся Громова, никогда не знал чего от него ожидать и какую подставу тот ему приготовит в следующую секунду. С другой — тянуло к нему тоже со страшной силой. В результате Макар злился и на Эла, и на себя, делал глупости, а потом о них жалел.

Самое интересное, однако ж, было в том, что бурная личная жизнь Макара Гусева являлась тайной для всех, кроме нескольких посвящённых. И даже родители его не догадывались, какими страстями живёт их сын. Но вот отсутствием у Макара девушки вдруг неожиданно озаботились. А началось всё с того, что, однажды, придя вечером с работы, Валентина Ивановна обнаружила дома не только захворавшего ребёнка, но и сваренный куриный бульон, а также сверкающую чистотой кухню. Выяснила, что у сына обычное ОРЗ, изучила рекомендации врача, немного успокоилась и сказала:

— Макар, зачем же ты больной в магазин за курицей ходил и на кухне прибирался? Это для сердца вредно.

— Да не ходил я никуда, мам, это Серёжа всё. Помочь мне решил, — не стал скрывать правду Макар. — Он и в аптеку бегал.

— Какой хороший мальчик! — привычно похвалила сына своей подруги гусевская мамаша, а потом, вспомнив, в каком виде была её кухня утром, добавила: — Но всё равно, неудобно как-то.

На следующий день, наткнувшись в холодильнике на новую порцию еды, для которой с утра даже продуктов в доме не имелось, она только спросила: «А что, Серёжа опять заходил?» Получила от Макара утвердительный ответ и никак его не прокомментировала. А назавтра позвонила, как обычно, с работы проведать больного и, вроде бы между делом, поинтересовалась:

— А что Серёжа делает?

— Не знаю я, — Макар её вопросу не особо удивился. — Опять посудой на кухне гремит. Он меня туда не пускает.

— А, ну хорошо-хорошо, — сразу закруглилась мать. — Ты, действительно, лежи отдыхай — быстрее поправишься.

Вечером, когда вернулся отец, они с матерью о чём-то долго шушукались, Макар не интересовался даже: у родителей свои секреты, у него — свои. Но вот в конце недели, видимо, пользуясь тем, что он уже совсем поправился, оба они насели с вопросами. И больше всего дотошных предков интересовало, кто же приходил всё это время вместе с Серёжей. Гусев как на духу и ответил, что Серёжа был один — Светлова его всякой заразы боится. Правда, сегодня ещё Эл зашёл, но ненадолго, и получаса не пробыл. И в свою очередь полюбопытствовал: что за вопросы такие о посторонних в доме? Никак пропало что? И если да, то Сыроега тут точно не причём.

— Нет-нет, Макар, ничего такого… — поспешила заверить его мать. — Просто…

— Просто, зачем ты скрываешь от нас свою девушку, Макар? — огорошил сына неожиданным выводом отец.

— Девушку? Какую девушку? — вытаращил глаза на родителей Макар. — Это ж СерёХа был. Вы чего?

И тут выяснилось, что мать, поражённая в самое сердце неизвестным ей кулинаром, Макару не поверила. А сегодня увидев у себя на кухонном столе половину яблочного пирога, и вовсе взялась проводить своё маленькое расследование. Сбегала к соседке, поблагодарила Надю за участие Серёжи в жизни её сына, услышала в ответ полный удивления рассказ о том, что Серёжа, оказывается, дома на кухне палец о палец не ударит и кроме как своим внешним видом и гулянками с Майкой вообще ничем не интересуется (куда ему до пирогов и домоводства?), и озадаченная вернулась домой, озвучивать очередную порцию своих подозрений мужу и подбивать его на «серьёзный разговор».

— Макар, — строго сказал отец. — Мы же с матерью не слепые — за тобой, пока ты болел, ухаживала девушка. Очень хозяйственная и аккуратная девушка, которая хотела тебе понравиться и произвести впечатление. И здесь совершенно нечего стесняться — это, наоборот, здорово! Здорово, что у тебя наконец-то появилась подруга. А то мы с Валей уже волноваться стали — такой видный парень, спортсмен, и один! Сыроега твой, уж на что раздолбай, а уж не первый год при подружке. И этот, близнец его, как там бишь, Громов? Так что ты не дрейфь, Макарка, познакомь нас, — похлопал по плечу обалдевшего сына Степан Тимофеевич.

Макар смотрел на своих, с надеждой глядящих на него родителей, и даже не знал, как им теперь на всё это возразить. Разочаровывать ни отца, ни мать не хотелось, да и словам про Серёжу они вряд ли поверили бы, начни он опять настаивать на своём. Поэтому на дурацкий вопрос матери: «Скажи хоть, а она красивая?» Макар только кивнул и сказал: «Очень».

Предки в итоге от него отстали, а вот сам Гусев крепко задумался. Что если родители правы, и Серёга не только по дружбе с ним тут целую неделю нянчился? Сыроежкин, конечно, на девках малость повёрнут, но так и Эл же на свою Зойку чуть ли не молится! Что нисколько не мешало ему до недавнего времени, как кролику, трахать самого Макара, да ещё и сцену со слезами и признаниями тут закатить. Не, понятно, он на такую дешёвую мелодраму в громовском исполнении не повёлся, и этот артист недоделанный справедливо схлопотал по щам, но сам факт!.. Братья, почти близнецы, ну должна ж у них генетика-то общая быть, в конце-то концов!

И решил Макар для начала попробовать немного отодвинуть давно сидящую у него в печёнках Светлову на задний план.

***

— Если вы так и будете всю дорогу сопли жевать, ничего вам со Светловой не обломится. Школа закончится, а она вам так и не даст, — закинул удочку Гусев на предмет полезности для своей затеи давних Майкиных поклонников — Смирнова и Королькова.

Сначала друзья отнеслись к его словам с явным недоверием:

— Можно подумать, у нас выбор есть, кроме как эти сопли жевать!

— Она ж кроме Серёги ни на кого не смотрит! Скажешь нет?

— Скажу нет. Смотрит, ещё как смотрит. И на вас смотрит, и на меня, и на Эла. Эл бы, к примеру, не напрягаясь Майку в постель бы уложил, если б на Кукушкиной помешан не был, — с видом знатока заявил Гусев.

— Пфф! Тоже мне, открыл Америку! — фыркнул Смирнов. — Эл — Сыроегина копия. Улучшенная версия, можно сказать.

— А вот ты бы смог, Макар? — с вызовом посмотрел на него Вовка Корольков. — А то рассуждать с умным видом и я могу.

— Да без проблем, — с уверенно соврал Гусев. — Только ты меня на слабо не разводи — даже пытаться не буду. Мне важнее с Сыроегой друзьями остаться, чем разок покувыркаться в постели с его девкой. А вот у вас есть все шансы.

— Слушай, Гусь, ты говори конкретнее, — занервничал явно заинтригованный Витёк. — А то напустил туману. Чего делать-то надо?

— Подкатить к ней, — развёл руками Гусев. — Чего же ещё?

— Ха! — невесело усмехнулся Витёк. — Думаешь, мы не подкатывали?!

— Много раз, Макар, много раз! — патетически поддакнул Вова. — И никакого результата.

— Хм, — задумался Гусев. — Значит, неправильно подкатывали. Рассказывайте давайте, как вы это делали?

— Ну… как-как? Гулять звали, в кино приглашали, цветы, комплименты — всё как положено… Чего ещё-то? — развёл руками Смирнов.

— А ещё конфеты дарили, мороженым угощали, на аттракционах катали, — дополнил дотошный Вовка. — Но Майка никого из нас даже не поцеловала ни разу по-настоящему. Хотя подарки брала и от развлечений ни разу не отказалась.

— Ни хрена себе вы деятельность развели, — почесал репу Гусь. — Как только Серёга не заметил ничего?!

— Ну, она ему чего-то там плела такое, что занята и не может встретиться. Проверять он всё равно не стал бы — ты ж знаешь, Сыроега не ревнивый, — пожал плечами Витёк. — Ну, так что мы делали не так? Колись, Гусь, за базар отвечать надо!

— Да, Макар, а то твои слова пока что не очень убедительны, — поддержал друга Корольков.

Макар растерялся. О том, что оба приятеля вовсе не сидели сложа руки, а более чем активно добивались расположения своей дамы сердца, он не знал. Но какой-то выход из ситуации искать было надо — и чтоб перед пацанами пустобрехом не выглядеть, и чтоб таки уже действительно придумать, как им Светлову соблазнить.

— А вы как за Майкой-то ухаживали? — сказал Макар просто чтобы что-нибудь сказать. И, сам от себя не ожидая, добавил: — Вместе или по отдельности?

— По отдельности, Гусь, ты чего? Как же вместе-то? — не понял юмора Витёк.

— Мы с ним даже дрались пару раз, когда решали, кто следующий к ней подваливать будет, — серьёзно заметил Вова.

Гусев аж присвистнул — Витька с Вовкой не разлей вода по жизни, а тут из-за девки друг на друга с кулаками набросились. Значит, идея его тем более кстати придётся.

— Вот потому-то нифига у вас и не получается. Вам нельзя по отдельности! — похлопал Гусь обоих по плечам.

Витя с Вовой смотрели на него как два идиота… на другого такого же идиота.

— Гусь, ты чё, совсем… того, короче? — выдавил наконец из себя Смирнов.

А Макар понял, что вот он, момент истины — не получится у него сейчас внятно изложить свои мысли — приятели просто пошлют его прямым текстом нахуй и больше возможности натравить их на Майку у него не будет. Тогда Макар выпрямился, приосанился, напустил на себя серьёзный и уверенный вид и строгим голосом сказал:

— Вы что, и вправду решили, что каждый из вас по отдельности может хоть в чём-то переплюнуть Сыроежкина?

— Ну… я — умный, — несмело сказал Вовка.

— Умный, — согласился Макар. Только Светлова, извини, твой ум не оценит — для этого самой надо хорошо соображать в том же, в чём ты шаришь.

— А я — красивый! — с вызовом сказал Витёк, который объективно красивым и был.

— Красивый, — и тут не стал спорить Гусев. — Вовка, кстати, тоже не урод. Но оба вы — мелкие. И я тут не о росте Ховорю. Вы в развитии остаёте, — сказал Макар и, заметив насупленные физиономии друзей, тут же поправился: — От Сыроеги отстаёте — он у нас же акселерат. Они на пару с Хромовым, как я выглядят, а я на два Хода старше! А по росту уж и перегнали давно. Сечёте, детки?

«Детки» синхронно опустили головы, а Макар продолжил опускать их ниже плинтуса.

— А ещё, напомню, вы — обычные нищеброды, как и я, и все остальные в классе. А у Серёги отец в загранку катается — и бабки имеет, и дефицит всякий достать может, и знакомствами полезными обладает.

— Ты нам что, классовую ненависть к Сыроежкину привить пытаешься? — мрачно пошутил явно расстроенный Вовка.

— Нет, конечно, — потрепал его по волосам Гусев. — Серёга — пацан правильный, не задаётся. И отец его неплохой мужик, не жлоб какой-нибудь. Сколько он нам всего возит? И не наваривается, хотя мог бы. Только ведь девки, особенно такие красивые, как Светлова ваша, они ж на бабло ещё как смотрят. Чтоб парень с возможностями был. А вы?..

Смирнов с Корольковым от этих слов, которые для них, понятное дело, никаким откровением не были и только подтверждали их собственные страхи и сомнения, совсем приуныли. А Макар, пользуясь подходящим моментом, приобнял обоих за плечи и проникновенным голосом сказал:

— Но зато вы вдвоём можете дать ей то, шо ни СерёХа, ни Эл не смоХут.

— Гусь, ну не томи, а? — просипел Витёк, у которого от переживаний аж горло перехватило. — Говори уже, чё ей дать-то надо?

— Исключительность, Витя, исключительность.

— Как это? — вместо Вити спросил умный Вова. Значение этого слова он, разумеется, прекрасно знал, но в контексте объяснения Макара ничего не понял.

— Вы, вообще, часто видали, шоб девчонка, не скрываясь, сразу с двумя пацанами Хуляла? И не прятала их друХ от друХа? А? Шоб, как шведская семья, только наоборот?

— Нет! — в один голос сказали ребята. — никогда не видели. А такое бывает?

— Бывает, — словно опытный Казанова, сблефовал Гусь, который тройнички встречал, но исключительно в мужском варианте. — Девчонки такое любят, но везёт не каждой — пацаны скорее друг другу бошки поотрывают, чем вместе одну кралю охмурять начнут. Так шо, дерзайте, хлопчики.

Ответа от малость обалдевших товарищей Гусев ждать не стал, похлопал каждого напутственно по плечу и ушёл восвояси. Станут они или нет воплощать его бредовую идею в жизнь неизвестно, но лучше он всё равно ничего придумать не смог. Зато, если выгорит, довольны и эти два перца будут, и он, и сама Майка. Возможно даже, она — больше всех.

Через два дня Смирнов и Корольков, оба с горящими глазами выцепили после уроков Гуся, затолкали его в пустующий кабинет физики (от Сыроеги подальше) и сказали:

— Макар, выручай! У нас, кажется, это… твой план сработал!

— Да, мы вчера с Майкой оба гуляли! В кино ходили, и в парк, а потом ещё в мороженицу зашли и до дома её проводили, вот!

— Да? — осторожно поинтересовался Гусев. — А в чём прикол-то? Вы ж её и до этого поодиночке «гуляли». Шо изменилось-то?

— Не… ну… вчера по-другому всё было! Скажи, Вовка?

— Да! — с чувством выдохнул Корольков. — Майя такая довольная была… И счастливая! Сама шутила с нами, улыбалась всё время, кокетничала и даже это… — Вовка от переживаний растерял весь свой богатый словарный запас и покраснел до кончиков ушей — видать что-то и впрямь необычное случилось.

— Гусь, представляешь, она нам позволила себя обнимать! — пришёл на помощь товарищу Витёк. — Вдвоём! Я её даже за попу потрогал!.. — сказал он с придыханием, посмотрел на всё ещё малинового друга и добавил: — И он тоже!.. Мы вместе…

— Ну поздравляю! — искренне порадовался успехам товарищей Макар. — Я ж Ховорил! Тока… в чём помоХать-то вам теперь надо?

— Так это… — стал объяснять Витёк, — мы с ней сегодня вечером опять встречаемся…

— У меня дома, — сказал обретший наконец дар речи Вовка. — Родители сегодня сразу после работы в гости идут, их допоздна не будет.

Гусев от таких новостей только присвистнул.

— Вот это да-а!

— Ага, — подтвердил Витёк. — Я у Эла под это дело даже бутылку Хванчкары одолжил, не сказал, правда, для кого. Так что всё путём у нас, только…

— Что «только»? — насторожился Макар. — Резинки нужны?

— Ну, и это тоже, на всякий случай, — теперь уже и Смирнов залился свекольным румянцем.

— Не вопрос! — Гусев порылся в своей сумке и выгреб оттуда горсть импортных презервативов, которые втихаря от Серёжи он приобретал у его же отца, высыпал их на парту, на глаз поделил кучку пополам и часть убрал обратно. — Должно хватить. Если останутся — ваши будут.

— Ух ты!.. — опять одновременно выдохнули приятели и стали чуть ли не с благоговейным трепетом рассматривать блестящие ребристые квадратики.

— Как пользоваться, знаете? — Макар понял их охи и ахи по-своему.

— Ну… так… теоретически, — не отрывая глаз от невиданной доселе штуки, сказал Витёк. — Смотри, Вов, ribbed написано, ребристые значит, — с нескрываемым восторгом прошептал он Вовке, отдал ему квадратик, а сам взял другой. — И с пупырышками даже есть! Во буржуи дают! Не то что у нас в аптеке… Интересно, как оно, приятно? — продолжил изливать вслух свои восторги Витёк.

— Да я бы не сказал, что особо чувствуется, — по простоте душевной высказался Гусев, поймал на себе недоуменные взгляды друзей и чуть за голову не схватился — это ж надо так оплошать! — Девчонки Ховорят, им без разницы… я хотел сказать…

— А-а… — сказал Смирнов. Затем замолчал ненадолго, набрал в грудь побольше воздуха и выпалил: — Макар, объясни нам, как целоваться надо!

— Чего?.. — вот тут пришла очередь Макара ошалело хлопать глазами. — Таки вы шо… ни разу? Оба?..

— Нет, — старательно замотали головами Витя с Вовой. — У нас девчонок никогда не было.

— Майя опытная, — вздохнул Вовка. — Не хочется перед ней в грязь лицом ударить.

— Дела-а… — протянул Макар и вдруг резко замолчал. — Вам никак нельзя сплоховать, — продолжил он уже деловым тоном. — Первое впечатление испортите. Витёк прав, таким вещам заранее учиться надо.

«Чем чёрт не шутит?!» — усмехнулся про себя Гусев, подмигнул ребятам и пошёл закрывать дверь класса на швабру. Настроение после выписки у него было тоскливое, так почему бы не устроить себе маленькое невинное развлечение?

— Расскажи нам, — с трудом преодолевая смущение, попросил Вовка. — Нам до вечера всё усвоить надо.

— Не боись, усвоите, если стараться будете, — провёл ему рукой по груди Макар и улыбнулся. И уже через секунду снова принял серьёзный вид. — Только объяснять тут совершенно бесполезно — пустая трата времени выйдет.

— А как же? — удивился Витёк.

— Нужна практика, — как ни в чём не бывало продолжал Гусев, с видом профессора расхаживая вдоль доски. — Некоторые, конечно, тренируются на помидорах и яблоках, но это не правильно. Почему? — он резко замер и обратился с вопросом к Королькову.

— Потому что… Потому что фрукты и овощи не имеют ротового аппарата! — словно на уроке ответил Вова.

— Молодец, Корольков, садись, пять! — похвалил его Макар. — А зачем для тренировки нужен второй ротовой аппарат? — на этот раз вопрос был задан Витьку.

— Э… Ну, чтобы, ну… — замялся Смирнов. — Чтобы он мог двигаться, да! — сообразил он наконец.

— Да, именно, — положил ему руку на плечо Макар. — Правильно мыслишь. Потому что поцелуй — это прежде всего что?

— Динамика! — Вовка даже руку поднял, когда сказал это.

— Поцелуй, Вова, — Макар оставил Витька и подошёл к парте, за которой сидел Корольков. Опёрся о неё и вкрадчиво сказал: — Это прежде всего способ взаимодействия с другим человеком. Ты должен чувствовать того, кого целуешь. Его настроение, его желание, понимать что говорит его тело, чего он ждёт от тебя.

— Это сложно… — грустно заметил с соседней парты Витёк.

— Это просто, — тут же возразил ему Гусев. — Не дрейфь, попробуй и ты сам всё узнаешь.

— Так с кем же пробовать-то? — не понял Смирнов.

— Вот с Вовой и попробуй, — как само собой разумеющееся сообщил Макар.

— Да но… он же парень… — растерялся Витя.

— Витя, — снисходительно посмотрел на него Макар. — Какая разница? Рты у мальчиков и девочек абсолютно одинаковые. И предназначены для одних и тех же вещей. Поцелуй его, — он взял за руку малость обалдевшего от такого поворота событий Королькова и вывел его к доске. — Давай, иди сюда, — Макар поманил пальцем Витька.

В результате Витёк с Вовкой оказались вдвоём у доски, а Макар занял место в «зрительном зале», усевшись на край первой парты.

— Ну, вперёд, хлопцы! Чего ждём? — хлопнул в ладоши Макар, подбадривая друзей. — Время идёт, а вам сегодня кровь из носу надо Светлову поразить! Давайте, подходите ближе друг к другу, не стесняйтесь!..

Вова с Витей остановились где-то на расстоянии двадцати сантиметров друг от друга, слегка наклонились, вытянув шеи и губы, неловко столкнулись носами, чмокнулись, едва коснувшись губами, и тут же отпрянули друг от друга, словно их током дёрнуло.

— Э-э! Так дело не пойдёт! — махнул рукой Макар. — Если Майка этот детский сад увидит, сбежит — не доХоните… Встаньте вплотную, шоб животы касались. Так… Хорошо. Теперь обнимитесь. Блин, не так, по — настоящему! — раздавал указания Гусев. — Руки на талию ему положи. Вов, ну, представь, что Витя — это Майя и обними её уже нормально!

Ребята у доски пытались сделать так как, как велел им старший и более опытный товарищ, но получалась какая-то путаница: руки оказывались не там, ноги тоже, Витёк ругался, что Вовке зря пятёрки по биологии ставят: он талию от жопы отличить не может; Вовка жаловался на Витька, который специально его обслюнявил, и всё в таком же роде. А под конец Смирнов вообще заявил:

— Не хочу я Майку для него изображать, пусть Корольков сам ей будет. Для меня. Тогда сразу получится!

— С чего это я — Майка? С того, что ниже ростом, что ли? Это несправедливо, это дискриминация человека по физическим параметрам! — тут же возмутился Вовка и отодвинулся от Витька.

— Так, стоп! — ещё раз хлопнул в ладоши Гусев. — Шоб никому обидно не было, сегодня Майкой буду я. Мне не западло.

И, пока никто из друзей не начал с ним препираться, скомандовал:

— Витя, сюда!

Витёк подошёл к сидящему на парте Макару.

— Ближе, ближе, — Гусев взял его за руку, развёл пошире ноги и притянул приятеля совсем близко, обхватив согнутыми коленями его бёдра. — Видишь, я даже ниже тебя сейчас, — сказал он тихо и посмотрел Витьку прямо в глаза.

И сразу же, не говоря больше ни слова, обнял его одной рукой за талию, другой обхватил Витькин затылок и начал целовать. Горячо и жадно, а потом нежно и осторожно и снова глубоко и чувственно. Вите ничего другого не оставалось, кроме как пытаться подстроиться под чужие движения, раскрывать широко рот, плавно двигая челюстью и наклоняя в нужную сторону голову, пропускать внутрь язык партнёра, самому ласкать его своим языком, позволять поочередно засасывать свои губы, повторять то же с губами Макара, пока Макар сам не отстранил его от себя.

Гусев удерживал его за плечи на расстоянии вытянутых рук, как заворожённый смотрел на совершенно пьяного, еле дышащего Смирнова, расхристаного и растрёпаного, пожирающего его мутным взглядом, больше похожего на одержимого похотью зомби, чем на школьника после своего первого поцелуя, и понимал, что и сам сейчас выглядит не лучше. А дальше Смирнов сделал то, чего Макар от него не ожидал — несильным, но резким ударом сбросил с себя удерживающие его руки и что есть силы снова прижался к Макару. Так же, как его «учитель» до этого, обхватил за талию, запустил пальцы в волосы, но потом внезапно сжал их в кулак и потянул вниз, заставляя открыться беззащитное горло.

Повинуясь инстинкту, почуяв готовую подставиться «жертву», Смирнов вёл в этой схватке — до боли впивался в губы Макара, лез под его рубашку, ставил засосы на шее, пускал в ход зубы, вжимался пахом его пах и буквально дурел от открывшихся ему новых ощущений.

Макар чувствовал, что игра выходит из-под контроля — он сам мнёт Витькину задницу, вжимает его себя, вылизывает ему шею, глухо стонет, когда тот пытается «трахать» его через школьные брюки. Ещё немного, и он просто будет сосать у него прямо тут, в классе, или подставит зад, и всё это на глазах у Вовки… У Вовки! Точно! Мысль о Королькове, который тут, рядом, стоит и наблюдает всё это непотребство и уже наверняка записал их с Витьком в конченные пидарасы (причем Витька явно напрасно), оказалась для Макара спасительной.

— Всё, стоп, Витёк, харэ! Остынь, перерыв у нас, — Макар с силой отлепил от себя Смирнова и слез с парты. — Ты молодец, всё усвоил, Светлова сегодня кончит под тобой, даже трусы снять не успеет, — он усадил еле держащегося на ногах товарища за соседнюю парту и посмотрел на Вову.

Корольков так и стоял всё это время у доски, словно каменное изваяние. То, что он не памятник, а живой человек, можно было понять лишь по ровному малиновому цвету его лица, учащённому дыханию и неотрывно следящим за Макаром огромным глазам.

— Не стой, как столб, Вова, твоя очередь урок отвечать, — улыбнулся приятелю Макар и уселся на ближайший стул — как раз не место учителя.

Вова отмер, подошёл к Макару и сразу сел к нему верхом на колени и обнял за шею. Не даром он был самым способным учеником в классе — соображал Корольков всегда быстро и в нужном направлении. А ещё, как понял Макар уже через пару минут, у Вовки был врождённый талант к поцелуям. Его, как, собственно, и Витька учить было не нужно, нужно было всего лишь дать им возможность раскрыться, почувствовать страсть, показать, что им позволено всё и по-всякому. Вовка целовался нежно и бережно, но пресекал малейшие попытки Макара взять инициативу на себя. Придерживал рукой его челюсть, мягко ласкал кожу головы и едва заметно елозил задницей, но так что каждый раз чувствительно задевал гусевский член. Причем, судя по всему искренне этого не замечал.

— Вова, — в итоге взмолился Макар, — ты хочешь, чтобы я так кончил?..

Вовка оторвался наконец от его лица, отрицательно замотал головой, но даже и попытки слезть с Гуся не сделал. Впрочем, и Макар вместо того, чтобы ссадить его с себя, только больше вжимался в его промежность, стискивал Вовкину задницу и легонько покачивал бёдрами — он действительно был на грани.

— Вов, потренируешься со мной, — на Вовкино плечо легла Витина ладонь. — Давай, вставай, с ним опасно долго тискаться — совсем опидарасишься, — Смирнов сказал это в шутку, даже улыбнулся весело, но когда он глянул на Макара — у того холодок по коже прошёл, до того тяжёлым и недобрым был этот взгляд.

Мигом спавшее возбуждение вернуло Макару трезвость мысли: он встал, аккуратно поставив всё ещё малость хмельного Вовку на пол, взял свою сумку и сказал приятелям:

— Всё, голубки, теперь вы всё знаете, всё умеете, бояться на свиданке вам нечего. Тренируйтесь дальше, а я пошёл. Ну… и не увлекайтесь там — вам ещё Майку сегодня ублажать. Покедова! — широко улыбнулся товарищам Гусев и отчалил.

Однако, едва выйдя за дверь, всё, что Макар смог сделать дальше — это прислониться к стенке и медленно сползти по ней вниз. Ноги дрожали, руки тоже, лицо горело… от стыда. Макар перевёл дыхание, усилием воли заставил себя встать и пошёл в ближайший туалет: сунул голову под кран с холодной водой, отряхнулся и посмотрел в зеркало — спалился или не спалился? «Спалился однозначно!» — ответил себе Макар и чуть не взвыл от досады — ну это ж надо было так по-глупому попасться! Он же всего лишь хотел посмотреть-поржать, как Вовка с Витьком целоваться будут, а итоге чуть не трахнулся с обоими!.. Немного успокаивало только то, что эти два кадра и сами хороши были — один его чуть не изнасиловал прямо на парте, а другой готов был сам на его члене прыгать. «Спермотоксикоз, бляха-муха… Ещё немного и на парней в школе кидаться начну, — посетовал про себя Макар. — Такое дрочкой не лечится, только еблей… по самые помидоры», — пришёл он к логичному выводу и решил сегодня же отправиться на плешку.

***

Домой в этот день Гусев возвращался поздно, в трамвае ехал стоя, хотя мест свободных было полно. В теле ощущалась приятная усталость, пусть и с некоторым дискомфортом в области заднего прохода, но на душе было муторно. Клеились сегодня к нему исключительно какие-то мутные типы, звали к себе на хату, куда Макар принципиально не ходил в целях безопасности, потом сцепился языками с давним знакомым, которого с весны не видел, наслушался от него всяких ужасов про «ремонт» (он, оказывается, всё лето по больницам валялся, последствия залечивал) и в результате сговорился с двумя другими, не очень ему симпатичными, если не сказать больше, людьми. Дождался темноты и они его прямо там в кустах и отодрали на пару. Вроде и хорошо, а вроде и не очень — такой секс полноценным в понимании Макара не был: и люди не те, и место тоже не то, а главное, никакого контакта с живым человеком помимо члена в заднице не ощущается.

Макару, как бы это по-девчачьи ни звучало, нравилось именно заниматься любовью: без одежды, в спокойной обстановке, с любимым человеком. Неспешно ласкать друг друга или жёстко трахаться, возможно, предаваться всяким излишествам и безобидным «извращениям», а может, просто болтать и нежиться в перерывах между «скучными» половыми актами. Макар не ошибся, когда в своих воспоминаниях об идеальном сексе называл партнёров любимыми. Он действительно любил всехэтих людей — Митю, Дениса, Эла… Каждого по-своему, но любил. Просто, раньше не понимал, не видел этого, ошибочно полагая, что только такие чувства, какие он испытывает к Серёже имеют право называться любовью. И почему важные вещи доходят до него так поздно? «Потому что — дурак», — тихо сказал себе под нос Гусев, косясь на редких пассажиров. Никто его, разумеется не слышал, и Макар с чистой совестью вновь нырнул в свои мысли. Теперь он трахается неизвестно с кем и совсем не так, как хочется, а всё потому, что трое его любимых бросили его.

«Сука ты, Эл», — скорее просто печально, чем сердито вздохнул Гусев, вспомнив, как было хорошо с Элом. Даже несмотря на все его извращения и откровенно подлую натуру. Да, Эл опять чего-то там плёл ему про любовь, намекал на возобновление отношений, но Макар не повёлся, и не только потому что не поверил и заподозрил очередную его «фирменную» пакость. Макар видел, как Эл воркует со своей Зойкой, как трепетно и нежно к ней относится, как трясётся над ней и боится потерять. Ну куда в такую идиллию лезть ещё и Гусю? Там и без него все счастливы. А у Громова просто очередной заёб. Чего ещё от психа ждать?..

Денис Евгеньевич тоже был сукой. Но, в отличие от придурка Громова, сукой несчастной. А ещё жертвой чужого мнения и собственной глупости. На него Макар сердился гораздо больше, чем на Эла: Денис своей женитьбой нагадил не только Гусю — гораздо больше он нагадил себе. «Понять и простить» такое у Макара пока не получалось.

А вот Митенька покойный сукой не был. Хотя единственный ушёл от Макара навсегда и безвозвратно, и вернуть его не получится даже чудом. Сукой в данном случае был сам Макар. Простить себя у него так и не вышло, а Митин образ с каждым прожитым после потери друга годом обретал всё больше милых черт, сожаление о его смерти росло, и часто Макар ловил себя на том, что в минуты острой хандры и презрения к себе он с надеждой оглядывается по сторонам, силясь опять увидеть любимый призрак.

Оглянулся Макар и сейчас — впереди, на сиденье сразу за кабиной машиниста, спиной к нему сидел паренёк: светлые, чуть отросшие вьющиеся волосы, синяя летняя футболка… в октябре месяце. Макар быстрым шагом прошёл в начало вагона, встал рядом с парнем и поражённо выдохнул:

— Митя… Митенька…

Митя с мольбой посмотрел на него, виновато пожал плечами, сунул между голых голеней руки, словно ему было холодно, и тяжело сглотнул.

— Митя, прости меня… Я люблю тебя, Митя!.. — на глаза Макара навернулись слёзы, сморгнуть которые было страшно: что если пелена спадёт и призрак исчезнет?

Макар так и стоял, с широко открытыми глазами, из которых не переставая текли слёзы, тяжёлыми каплями падая на дермантиновую обивку сиденья, смотрел на друга и боялся отвести взгляд — впервые с момента его гибели он видел Митю Савельева так близко и так отчётливо. Митя выглядел совсем как в их последнюю встречу, когда пришёл провожать Макара на вокзал. Даже одежда та же - футболка, шорты, кеды. Вот только в глазах вместо светлой грусти — тоска и… голод.

— Митенька, ты хочешь есть? — с трудом шевеля губами, спросил Макар.

Митя еле заметно кивнул, дотронулся пальцами до своего рта, провёл рукой по горлу, груди и приложил ладонь к животу.

— А у меня и нет ничего… — совсем расстроился Макар. — И закрыто уже всё… ПоХоди, а ты же можешь ко мне домой? Там-то точно есть!

Митя опять пожал плечами, на этот раз неуверенно, а Макар почувствовал болезненный толчок в спину:

— Совсем уже молодёжь стыд потеряла! Напьются, сами с собой разговоривают, а людям не выйти! — ворчала позади него толстая бабка, протискиваясь к выходу. — Молодой человек! Да дайте же пройти! Весь проход перегородил!

Макар осмотрелся — он и вправду стоял непозволительно широко, так что даже в полупустом трамвае представлял собой серьезное препятствие для выходящих пассажиров. Пришлось подобраться, подвинуться, давая место тётке, и только потом вернуться взглядом к… пустому сиденью. Призрак, как и полагается приличному привидению, тихо и незаметно исчез.

Гусев вышел на своей остановке и сразу окунулся в мрачную и сырую атмосферу ночного города — за то время, что он ехал, стало заметно холоднее, начал моросить противный дождик, в лицо подул зябкий ветерок… Мерзко и неуютно, одним словом. Надо спешить домой.

— Эй, парень! — уже подходя к дому, услышал Макар чей-то хриплый голос и непроизвольно сжал кулаки.

— Чё надо? — он резко обернулся на источник звука.

— Макара, ты?! — обрадовался Гусеву мужик неопределенных лет с землистой пропитой рожей и авоськой с пустыми бутылками в руках

— Чё те надо, дядя Миша? — заметно расслабившись, спросил Макар.

— Денег дай, а? До получки. Трёху. Верну, как только, так сразу!

— А ты не охамел ли? Трёху ему! Ничё те не дам, алкаш ты херов! — возмутился наглости соседа с первого этажа Гусев.

— Ну хоть рубь? — не унимался тот.

— Шоб ты опять всё пропил? Ни рубля от меня не получишь!

— Да мне не на водку! — стал бить себя кулаком в грудь дядя Миша. — Мне на хлеб, Макара… Веришь? Проснулся сегодня, опохмелился, глядь, а жрать-то и нечего… Суп скис, вылить пришлось, и в хлебнице плесень. Ну хоть мелочь дай? Я отдам всё, честно!

— Врешь ты всё, — сплюнул Макар. — И получки у тебя не будет — тебя за пьянку с работы давно выгнали.

— Так я ж устроюсь, новую найду! Будет у меня получка, будет! — с энтузиазмом стал расписывать свои трудовые перспективы сосед.

— Если тебе и вправду жрать нечего, так я тебе хлеба принесу. Ну как, согласен? — предложил Макар, пытаясь заранее угадать, как будет отбрехиваться от такой идеи этот алкоголик.

— Неси, неси, Макарушка! Всё, всё приму в дар! — чуть не прослезился дядя Миша. — А я тут пока ещё поищу, — звякнул авоськой сосед и пошёл бродить вдоль дома.

Макар озадаченно хмыкнул и пошёл в подъезд — везёт ему сегодня на голодных.

Через пять минут запыхавшийся Гусев обнаружил соседа на их помойке.

— Вот ты Хде, Холодающий Поволжья! Держи, — Макар протянул ему две пачки печенья Мария. — Извиняй, но хлеба дома мало, нам на завтрак иначе не хватит. Так что: «нету хлеба, жрите пирожные», — перефразировал он Марию-Антуанетту и сам же усмехнулся своей шутке.

— Ой, спасибо, ой выручил! — стал благодарить Макара осчастливленный им алкаш, тут же грязной рукой вскрыл одну пачку и принялся пожирать её содержимое. — От голодной смерти, моно скать, спас! — чавкнул довольный сосед, хрюкнул Макару на прощание и пошёл домой.

Идти с ним вместе Макар не хотел, задержался на пару минут у помойки и только потом двинулся к дому. «Вот ведь как оно бывает, — вздохнул Гусев. — Хотел помочь Митеньке, а в результате накормил этого хмыря… Ну и ладно, пусть хоть кому-то лучше стало». Макар открыл дверь своего подъезда, обернулся напоследок на неприветливую ночную улицу и остановился: невдалеке, на качелях детской площадки, сидел белобрысый мальчик лет пятнадцати и ел печенье.

— Митя!.. — тихо позвал его Макар.

Митя его услышал, поднял голову и улыбнулся. Потом приветливо помахал рукой, и Макар ему тоже помахал в ответ. Дальше Гусев искушать судьбу не стал, вошёл внутрь, но на лифте не поехал, поднялся пешком. По дороге ещё несколько раз глянул в лестничное окно, но во дворе никого уже не увидел, только на детской площадке слегка покачивались пустые качели.

***

— Где ты, вообще, шляешься, Гусь? — зевнула телефонная трубка. — Двенадцатый час уже. — Мама твоя сказала, ты с какими-то друзьями встречаться пошёл. Вот нахрена, а? Не мог сначала ко мне зайти?

— Сырое-ежкин!.. — расплылся в счастливой улыбке Макар: хоть что-то сегодня произошло с ним безоговорочно хорошее — Серёжа, вот, позвонил!

— Я знаю, что я Сыроежкин. Гусев, — насупилась трубка. — У тебя освобождение от спорта последнюю неделю, потом фиг после уроков выловишь… А ты пропадаешь неизвестно где.

— Ну… Хулял я. Ты ж всё равно дни напролёт со Светловой зависаешь, — попытался неумело оправдаться Гусев.

— А вот сегодня как раз и не зависал. Майка сказала, у неё дела какие-то образовались до вечера, так я — сразу к тебе, а у тебя дома никого. Потом уж твоя мать пришла и сказала, что ты гулять намылился.

— Дела у Майки, Ховоришь… — повторил Макар и улыбнулся ещё шире: интересно, как там свидание у Королькова и Смирнова с ней прошло?

— Да причём тут она, Гусь? Я говорю, с тобой потусить хотел… — вздохнул Серёжа на том конце провода. — И что это у тебя за друзья такие, про которых я не знаю? С хоккея что ли кто-то?

— С хоккея, да, — поморщился Макар. Развивать эту тему ему не хотелось совершенно, как и вспоминать сегодняшние похождения с этими «друзьями». Проще соврать и не вдаваться в подробности. — Давай завтра с тобой после школы встретимся? И послезавтра тоже можно, а? Я до конца недели свободен.

— Завтра я не могу, завтра Майка опять за мной увяжется, обидится, если я без неё куда-нибудь пойду, — немного расстроился Сыроежкин. — А хочешь, мы вдвоём к тебе зайдём? Посидим, как раньше? Я у бати бутылку Алазани видел, он не против будет…

— Не, Серёж, раз так — не надо завтра, — прервал его Макар. — Ну чего я вам мешать буду? Не пришей кобыле хвост. Да и пить я сейчас не хочу — мне форму восстанавливать нужно. Давай потом, когда один сможешь…

На этом пришлось Макару с Серёжей распрощаться — выслушивать, что зря он так: Майка на самом деле классная девчонка и им совсем не помешает, и вообще, Гусь ей тоже нравится, а втроём веселее, было выше его сил. Серёга вечно на все лады расхваливал свою подругу, хотя и со стороны было видно, что он от неё просто устал. Зачем он это делал, Макар понять не мог. Порой, ему даже казалось, что Сыроежкин действительно любит свою девушку, а его особенное отношение к самому Гусеву — не более, чем плод больного воображения: Серёжа просто очень хороший друг, а глупый Гусь навыдумывал себе чёрт знает что.

Чтобы как-то покончить с этой неопределенностью, Макар решил придерживаться правила — хочет Серёга проводить с ним время, пусть избавляется от своей девки. Хотя бы на несколько часов. Не сможет? Значит, не очень-то и хотел.

А сам он, пока тепло, будет свободное время проводить на плешке — всё равно зима уже не за горами, и это удовольствие скоро закончится, а так хоть мысли ненужные в голову лезть не будут.

========== 23. Катерина ==========

Майка явилась в школу, сияющая, как медный таз. Тазик, если учитывать её некрупные габариты. Впорхнула, словно птичка, под ручку с Серёжей, проводила его до посадочного места и прямо-таки расплылась в обворожительной улыбке. Сыроежкин решил, конечно, что это она ему улыбается, но сидящий сзади Гусев сразу просёк — радостно скалилась Светлова вовсе не этому наивному дурачку, а его соседу Витьку и гусевскому соседу Вовке. Оба приятеля тоже с утра походили на начищенную медную посуду. Макар у них даже спрашивать не стал: «Как оно, свидание-то прошло?» — и так по их довольным рожам всё понятно было. Да и напоминать про вчерашнюю тренировочку в кабинете физики тоже лишний раз не хотелось.

К выходным Макар и вовсе успокоился: ни Витёк, ни Вовка больше ни разу про те их маленькие шалости не вспомнили, с ним общались как ни в чём не бывало, а Вовка даже как-то обмолвился, что Майка — огонь, и что он ещё больше в неё влюбился. Да ещё и Сыроега в воскресенье заявился к Макару домой, один (!), сказал, что погода плохая, Майка в какие-то там гости намылилась (ну, Макар примерно догадался в какие), и поэтому он будет весь день сидеть у Гуся, на пару с ним дурака валять и ничего не делать. Макар на радостях забил большой болт на свой запланированный поход на плешку и чуть Сыроегу не затискал от счастья. А если б не родители за стенкой, то, может, и затискал бы. Раз тот не против.

В понедельник Гусев понял, что рано радовался. Придя утром в класс, Макар, как обычно, поприветствовал приятелей, выложил на парту вещи, махнул издали припозднившемуся Сыроеге с Майкой, показательно проигнорировал Эла, который не иначе как дыру в нём своим взглядом решил проделать, и в первый момент даже не понял, что ему задали вопрос. Так и улыбался, как блаженный, вспоминая, как хорошо он провёл выходные. И тут улыбаться резко расхотелось. Потому что сидящий впереди Витёк, повернулся к нему, подманил к себе поближе и, так чтоб никто другой не слышал, на ухо шепнул:

— Слышь, Гусь, а ты не мог бы ещё… ну, помочь мне? Как в тот раз нам с Вовкой, помнишь?

— Чего-о? — обалдело уставился на него Макар. — Я не понял — это шо счас было?

— Помоги, говорю! — занервничал Витёк. — Один раз, ну? Пожалуйста! Мне потренироваться надо… А то я, ну… На Вовкином фоне не очень.

— С Вовкой тренируйся, — резко отшил его Гусев. — Или с Ма… — тут он вынужден был замолчать, потому что пришёл Серёжа, а при нём вспоминать Светлову по понятным причинам не хотелось.

— Сегодня после уроков, там же, в физике, не опаздывай! — обдал его напоследок горячим дыханием Витёк и, словно ничего не произошло, повернулся к себе и стал болтать с Сыроежкиным.

— Чего он от тебя хотел? — уже после начала урока спросил у Макара Корольков, сам при этом с опаской косясь на Смирнова.

— Да так, поХоворить… — неуверенно ответил Гусев, будто и сам не мог понять что же именно понадобилось от него Витьку. — А как там у вас с этой вашей? — решился он всё же напрямую спросить про Светлову.

— Да хорошо всё, — довольно улыбнулся Вовка. — С Витьком вообще здорово оказалось, я к нему не ревную даже. Главное только спиной не поворачиваться! — хихикнул вдруг Корольков и покраснел.

Макар для виду хмыкнул, типа «очень смешно, Вова», а сам задумался: идти сегодня «разговаривать» с Витьком точно не стоило — кто знает, не выйдет ли в итоге ему это всё боком? Витёк, конечно, не Громов, хотя… Если подумать, Эл с виду тоже милый мальчик, весь из себя правильный… А какой сукой в итоге оказался!

В результате, весь день вплоть до окончания шестого урока Гусев только и делал, что вместо того чтобы слушать учителей и работать в классе, придумывал для себя тысячу и одну важную причину, почему же он сегодня ни на какую встречу со Смирновым не пойдёт. А когда прозвенел звонок на седьмой урок, Макар открыл дверь кабинета физики.

— Хорошо, что ты пришёл, Макар! — радостно воскликнул Смирнов, спрыгнул с парты, на которой уже успел удобно устроиться, и пошёл за шваброй: посторонние им с Гусем сегодня ни к чему.

— И какая ж тебе от меня теперь помощь нужна, Витя? — с сомнением посмотрел на Смирнова Макар, когда тот закрыл дверь. — Ты ж у нас теперь опытный. Светлова, как я поХляжу, довольная, как слон, ходит.

— Понимаешь… — замялся Витёк и подошёл вплотную к Гусеву. — Может, трахаюсь я и хорошо, а вот целуюсь явно не очень. Мне кажется, Майке с Корольковым больше нравится.

— Так, а шо ж ты Вовку не попросил? Он бы тебя и научил! — усмехнулся Макар. Нелепый Витькин подкат выглядел, конечно, очень глупо, но был по-своему приятен. — Ладно, иди сюда… — сказал Макар и притянул приятеля к себе.

Через пятнадцать минут оба они, раскрасневшиеся и с блестящими глазами покинули кабинет физики. Витёк пошёл ждать какие-то там дополнительные по химии, а Макар двинул прямо домой — надо было успеть пообедать, а потом на тренировку пора. То, что за ним всё это время следили, он и не заметил.

А на следующее утро, Витёк опять подошёл к Гусеву с интересным предложением. На этот раз вокруг да около ходить не стал, сказал прямо: «Давай ещё с тобой после уроков потискаемся?» Услышал в ответ: «Отвали, моя черешня!» и отвалил. Ровно на два урока. Потом опять пристал. Макар его снова послал. Витёк не успокоился и назавтра опять по новой с тем же успехом. И так всю неделю. Макар долго терпел, хотя нервировал его Смирнов просто ужасно: этот поганец просёк, что нравится ему, а отшивает его Гусев по совсем другим соображениям. В итоге Макар не выдержал, прямо на перемене прижал Витька к стенке (дело как раз у чёрного входа было, куда народ курить бегал):

— Ты какого хрена ко мне подкатываешь, Витя? — прошипел ему в ухо Гусев. — Хочешь, чтобы я тебя трахнул? Тогда так и скажи нормально, а не лезь ко мне на виду у всего класса! И я, так и быть, тебя выебу!

— Ну уж нет, Гусь! — завёлся от такого наезда Смирнов. — Это я тебя выебу. Это ты у меня сосать будешь! Сегодня же!

Смирнов вывернулся из захвата Гуся, не ожидавшего от него никакого отпора, и сам толкнул его спиной к кирпичной кладке здания. Остальные старшеклассники курили неподалеку и мало обращали внимания на препирательства двух приятелей — обсуждать, кто где достал крутые адидасовские кроссовки было куда интереснее, чем следить за разборками Гуся и его дружбанов.

— Ты охуел, Смирнов?! — слегка опешил Макар и на всякий случай сжал кулаки: драться с Витьком, да ещё прилюдно, он не хотел, но тот совсем оборзел в натуре. Такое одними словами не лечится.

— Думаешь, я не догадался, что ты не с девками трахаешься? Да ещё и вечно с полной сумкой гандонов ходишь! Ну так чем я хуже других мужиков, которые тебя ебут?

Макар не смог ударить Витька только потому, что за секунду до этого Смирнов отшатнулся от него на полметра и замер там, прикрывая рукой скулу. Еле на ногах удержался. Кулак Гусева просвистел в нескольких сантиметрах от Витькиного лица, и только тогда Макар заметил стоящего рядом Эла. Как здесь очутился Громов, Макар не понял, и зачем полез бить Смирнова — тоже. Но, судя по его реакции, Эл стоял здесь давно, успел всё услышать и сделать какие-то свои выводы.

— Да что ж ты за блядь такая!.. — тихо выругался на него Элек, потирая ушибленные костяшки. — Ещё и Витька втянул в это…

Потом обернулся к пострадавшему, который малость был ещё в шоке и плохо понимал, что вообще теперь происходит, и откуда здесь Эл, взял его за рукав и потянул в школу. Макар успел только услышать, как Громов с явной неприязнью бросил Смирнову: «Ещё раз к нему сунешься, от нас обоих получишь!»

Макару такая «защита» нафиг не сдалась, он бы и без Громова Витька на место поставил. Но тот действительно с тех пор присмирел и лишний раз в его сторону и не смотрел даже, всё больше к Вовке лип. «Ну и ладно!» — махнул на это дело Макар, в конце концов, на плешке иногда тоже молодых и красивых снять получается, и это всяко проще, чем ради пятнадцати минут удовольствия путаться с одноклассником и опять трястись, как бы кто чего не заподозрил.

***

Эла трясло. Он смотрел на брата и пытался понять, как же так получилось, что один из его самых близких людей превратился чуть ли не во врага, а собственная жизнь стала напоминать безнадежную погоню за мечтой. До этого момента и так было хреново, что хоть в петлю лезь, но Серёжа своим словами умудрился сделать ему ещё больнее.

Последние недели были похожи на какой-то кошмар — любимый был так рядом, только руку протяни, и в то же время оказался так далёк, как никогда раньше. Макар его просто не видел, даже презрительным взглядом не удостаивал, и Эл незаметно для себя превратился в его тень. Следовал буквально по пятам, не сводил глаз ни на уроках, ни на тренировках, чудом оставаясь незамеченным, ездил за ним на плешки, а с наступлением темноты, прячась по кустам и в кровь кусая от досады губы, подглядывал, как Гусев прямо в нескольких метрах от него сношается с какими-то парнями. Это было больно, больнее — только знать, что если Макар никуда не пошёл, а остался дома, значит, к нему пришёл Серёжа, и сейчас он счастлив быть рядом с любимым. Эл так живо представлял себе, как Макар шутит, смеётся, треплет по волосам его близнеца, как обнимает, вроде бы чисто по-дружески, говорит ему что-то, а у самого в голосе такая нежность, что сердце тает. Представлял, как они вместе делают уроки, едят, смотрят телевизор, как Серёжа, возможно, остаётся у своего друга на ночь, и они лежат раздетые в одной постели… То, что пройдёт совсем немного времени, и его брат, как одержимый, будет трахать того, кого ещё недавно мог беспрепятственно любить сам Эл, он не сомневался. Воображение услужливо рисовало Громову будущих любовников, предающихся страсти — он почти слышал их стоны и шлепки друг о друга влажных от пота тел, видел их расширенные зрачки, переплетённые руки и ноги, напряжённые мышцы, своей плотью чувствовал жар и упругость чужого нутра и… ненавидел обоих. И себя.

Конечно же, Элеку был дорог его брат, и, как мог, он давил в себе ревность к Серёже. Старался не думать о том, что, если бы близнеца вдруг не стало, Макар был бы только с ним, любил бы только его. А каково это — быть вместе с любимым, который отвечает на твои чувства, Эл помнил очень хорошо. И оттого не мог простить Макару то, что тот взял и всё разом перечеркнул, ни секунды колебаясь, выкинул его из своей жизни. Да, начало этому концу положил сам Элек, опрометчиво решив, что он может отказаться от близости с Макаром, сохранив только дружбу, что Зоя одна могла бы заменить ему всех. Но так не получилось — оба его любимых человека оказались не взаимозаменяемы. И вот теперь Гусев не давал ни единого шанса исправить ситуацию — готов был трахаться с кем угодно, только не с Элом.

Когда Витька Смирнов вдруг стал подозрительно много виться рядом с Гусём, Эл забеспокоился. Слишком уж масляным взглядом смотрел тот на Макара. Раньше ничего подобного не было, и кроме Светловой Смирнов никого в упор не замечал, а тут раз, и… «Уж не сам ли Макар к нему полез?» — ужаснулся Элек, помня о гусевской слабости к смазливым блондинчикам. И в один из дней догадка подтвердилась: после уроков оба вышли из пустующего кабинета физики с таким видом, будто только что трахались. Ну, именно потрахаться они за десять минут вряд ли бы успели, но что-то такое между ними точно произошло, теперь Эл в этом не сомневался.

Эл пошёл за Макаром сразу, как тот потащил к «курилке» Витька, и уже по дороге чувствовал, что ничего хорошего там он не узнает. Так и вышло — отношения Гусева и Смирнова явно выходили за рамки приятельских, и Витя теперь просто требовал «продолжения банкета». Только вот ударить тогда Эл захотел совсем не его. Больше всего на свете ему хотелось вмазать по физиономии самому Макару, избить его со всей дури, подпортить фейс до такой степени, чтоб тот и думать забыл и о плешках, и об одноклассниках, и уж конечно о… Серёже. Чтобы никто больше не взглянул на Гуся и не захотел бы его трахнуть. Вот тогда Макар бы действительно стал только его, и это было бы справедливо, потому что только он, Элек Громов, любит его по-настоящему, и будет любить любым.

Естественно, Эл его не ударил. И не потому что боялся, что в таком случае более сильный Гусев изобьёт уже его самого. Всё было гораздо проще — он тупо не смог поднять руку на любимого человека. Не смог физически, словно Макара ограждала какая-то невидимая стена и не оставляла шанса причинить сколь-нибудь значительный вред. И Эл выместил свою злость на Витьке, хорошо остановился вовремя — в драке Смирнов ему не соперник.

И вот теперь это. Серёжа попросил после тренировки зайти к нему, с ночёвкой. За жизнь поговорить… Уже перед сном, когда брат пошёл умываться и чистить зубы, Эл от нечего делать решил навести порядок на его письменном столе, где царил перманентный бардак, и убрать хотя бы старые тетрадки, чтоб не мешались, и… в дальнем углу одного из ящиков, под стопкой справочников и пособий, наткнулся на снимок. В общем-то, он даже не удивился — видать, любовь к подобным «реликвиям» у них обоих на генетическом уровне. Единственное, Эл предпочитал фотографировать сам, а не воровать чужие работы. Рыться в Сережиных вещах ему резко расхотелось. Он отошёл от стола, с некоторой брезгливостью вытерев руки о штаны, и сел на кровать, ждать, когда освободится ванная.

Серёжа сказал это, когда они уже легли. Так буднично и просто, словно рассуждал о погоде или планах на выходные, всего лишь парой слов разбил сердце собственному брату.

— Макару нравятся парни, Эл. Теперь я в этом уверен, — Серёжа подсунул руку Элу под шею, приобнял и легонько боднул его своей головой. — Я! Ему нравлюсь.

— Ч-то?.. — севшим голосом переспросил Элек.

— Я говорю, что почти на сто процентов уверен, что нравлюсь Гусю, повторил Серёжа и расплылся в счастливой улыбке. — Знаешь, он такой же как ты, Эл. В смысле, мог бы с парнем. А может, даже больше — он ведь не замечает девчонок, ни разу ни к одной в классе не подкатил! Ты не обращал внимания?

— Нет… — с трудом ответил Эл.

— Ну, я тоже раньше сомневался, думал он влюблён в кого. Но знаешь, в последнее время мы с ним много общаемся, и он… Короче, не могу объяснить, но он, такое чувство, что меня ревнует, во! Прикинь?!

— К Майе?..

— Ага. Ну и вообще.

— И… что ты будешь делать? — у Эла внутри всё сжалось от нехорошего предчувствия.

— Ну-у… — Серёжа сделал загадочное лицо. — Я скажу ему, что влюблён. И что хочу, чтобы мы были вместе.

— Нет!.. — у Эла резко перехватило дыхание. — Серёжа, не делай так!..

— Почему? — не понял Сыроежкин. — Думаешь, пошлёт меня? Не, Эл, точно не пошлёт. Спорим, он только и ждёт, чтобы я сам первый шаг сделал? Гусь же, он такой… ну… стеснительный. Чего, не веришь? А я знаю! Он только вид на себя напускает, что крутой и что всех на одном месте вертел. А на самом деле Гусик у нас робкий и всего боится. Ну, не всего, конечно, а только некоторых вещей. Так-то он храбрый даже. Мне, например, рядом с ним ничего не страшно, он если что — ух! Всяким там в ухо даст, только так! Хотя я и сам могу, но всё равно.

Серёжа, наверное, ещё долго так мог сам с собой разговаривать, то нахваливая своего друга, то умиляясь его слабостям, но его прервал Эл:

— Майя, Серёжа… — Эла начало заметно потряхивать.

— Что Майя? — нисколько не смутился брат. — Я с ней расстанусь, делов-то.

— Это нехорошо, так поступать с ней, она — твоя девушка… У вас же серьёзные отношения! — попытался возразить Элек. Он чувствовал себя утопающим, пытающимся схватиться за соломинку.

— Ой, не переживай ты за неё, — отмахнулся Серёжа. — Она, вон, с Витьком крутит, и с Вовкой тоже. Думает, я не вижу. Только мне пофиг, и уже давно. Я Гуся хочу!

— Нет, Серёжа, даже не думай! — сказал Элек, в упор глядя на брата, и даже сел на постели. — Тебе нельзя с ним связываться!..

— Почему это? — Серёжа тоже сел и с вызовом посмотрел на Эла.

— Потому что ты его совсем не знаешь, он не такой, как ты о нём думаешь, — с нажимом произнёс Элек и плотно сжал челюсти. К чёрту соломинки, у него есть целый спасательный плот.

— Чего же это, интересно, я о нём не знаю, а ты знаешь? — насмешливо сказал Серёжа, а Эл с некоторым злорадством подумал, что ещё пара минут, и от этой самоуверенности у братика не останется и следа.

— Его действительно не интересуют девушки, в этом ты прав.

Эл выдержал небольшую паузу, чтобы перевести дыхание, и, почти не слыша собственного голоса из-за стучащего в ушах пульса, медленно произнёс:

— Он шлюха, Серёжа. Самая обыкновенная блядь. Ты действительно хочешь встречаться с человеком, которого регулярно дерут в кустах случайные мужики, и которому накончало в рот пол-Москвы?

Эл приложил руку к щеке. Даже удивительно, что никакой боли он не почувствовал, впрочем, как и эмоций. На волне адреналинового всплеска, видя как рушится его хрупкая надежда на счастье, он не чувствовал вообще ничего. Эл опять действовал, как робот (разве что память не терял), стараясь найти наиболее эффективное и наименее «дорогое» решение поставленной задачи: не допустить связь Макара со своим братом. В этом контексте пощёчина от Серёжи совершенно ничего не значила.

— Прости!.. Прости, Эл! Я не хотел, но… — схватился за голову Серёжа. — Но зачем ты так? Что он тебе сделал, что ты поливаешь его грязью?

— Я когда-нибудь врал тебе? — бесцветным голосом спросил Эл.

— Нет… — на миг растерялся Серёжа. — Но ты врёшь сейчас!

— Если бы. Впрочем, я тебя понимаю. Для меня тоже было шоком встретить Макара на Казанском вокзале, где он отсасывал какому-то мужику в общественном туалете.

Сколько раз Эл прокручивал в голове этот сценарий объяснения с братом, сколько раз просил судьбу, чтобы никогда не пришлось воплощать его в жизнь, говорить о любимом все эти ужасные вещи! Но у Эла просто не осталось выбора. Серёжа сам загнал его в угол. Значит, остаётся одно — идти до конца: слова — это всего лишь слова. Он предъявит доказательства.

— Я понял, Эл, у тебя просто обострение… этой твоей болезни… Да! Точно! — оживился вдруг Серёжа. — Ты придумал всё и сам в это поверил! Тебе надо к доктору, Элек! Он поможет… лекарства выпишет… А я, дурак, ударил тебя, прости, братишка!.. — Серёжа придвинулся ближе и обнял его, а Эл подумал, что впервые ему неприятны прикосновения родного брата.

— Что, Серёжа, — с трудом преодолев брезгливость, обратился он к Сергею. — А Денису Евгеньевичу, спортивному врачу Интеграла, если ты его помнишь, тоже к доктору надо голову лечить? И Вите Смирнову? Да?

— Причем тут… они? — не понял Серёжа, опять отстранился от брата и внимательно посмотрел ему в глаза.

— Просто… они тоже в курсе, — пожал плечами Эл. — Уж не знаю, что там именно у Макара было с Витьком, я просто стал свидетелем их разборки. Смирнов хотел, чтобы Макар ему отсосал, и упрекал его в том, что тот вечно ходит с полной сумкой гандонов и даёт всем подряд.

— Нет, Эл… — замотал головой Серёжа. — Это просто бред какой-то, ты не так понял… нет…

— А вот с Денисом Евгеньевичем они долго трахались, кажется, он его первым любовником был, — не обращая внимания на слова брата, продолжил Эл. — Это я видел сам… Ну, почти видел. Застал их в лагере в медкабинете. Зашёл бы на пару минут позже, они б уже вовсю… А так только тискались полуголые.

Серёжа больше ничего не говорил. Он сидел напротив брата с вытаращенными глазами и ловил воздух ртом. Как рыба, выброшенная на берег.

— Денис, когда узнал, чем Макар в туалетах занимается, психанул страшно, они подрались даже, — сделав вид, что не заметил, какое впечатление на брата произвели его слова, продолжил Элек. — Ты, кстати, тоже это помнить должен. Вроде как при тебе было, — Эл с удовлетворением оценил Сережину реакцию: глаза бегают, за волосы себя дрожащими руками хватает — значит, вспомнил. — Макар тогда как раз дурил вовсю, школу прогуливал, хоккей бросил. В смерти друга себя винил.

Серёжа вздрогнул и с опаской посмотрел на Эла.

— Да, Серёж, ты правильно понял, — кивнул Элек. — Там ещё та дружба была. Организмами, — не упустил возможности чуть подъязвить Эл. В конце концов, никаких теплых чувств ни к покойному Мите, ни к Денису Евгеньевичу, ни ко всем остальным, кто прикасался к Гусеву, он не испытывал. А сейчас даже собственный брат стал его соперником. — Парень из окна выкинулся, после того как твой Макар отшил его в грубой форме, до этого хорошо поразвлекавшись с ним летом. Влюбился бедняга…

В Серёжиных глазах плескался настоящий ужас, ещё чуть-чуть, и разревётся как маленький.

— Денис потом его на путь истинный вернул, так сказать, и от себя старался не отпускать, но… Сколько волка ни корми, сам понимаешь… Короче, Гусев и сейчас всё свободное время на плешках пропадает.

— Где?.. — одними губами спросил Серёжа.

— Так называются места, где собираются гомосексуалисты, — пояснил Эл. — Знакомятся, снимают друг друга… Ладно, Серёжа, пора спать, завтра вставать рано, — дальше переливать из пустого в порожнее он счёл неразумным — теперь дело за материальными доказательствами его слов.

— Эл, я не пойду завтра в школу… — упавшим голосом сказал Серёжа. — Не смогу… Смотреть на него не смогу…

— Что, братик, узнал правду, и сразу вся любовь прошла? — едко спросил Элек.

Последние Серёжины слова неожиданно больно его задели. Когда-то Эл злился на Макара за то, что тот клянётся в любви к его брату, а сам преспокойно трахается с другими. А теперь у него всё внутри буквально кипело от негодования: брат, видите ли, не может простить любимому человеку то, что тот не святой. Что это вообще у людей за любовь такая? Один готов трахаться налево и направо с теми, кто ему совершенно безразличен, а другой только узнавал, что оказывается, объект его мечтаний вовсе не так идеален, как он думал, и уже нос воротит! Почему он, Эл, не такой? Почему он может спать только с теми, кого действительно любит, почему он готов принять любимого человека полностью со всеми его пороками и несовершенствами, а они — нет? Так нечестно…

Усилием воли Элек заставил себя успокоиться: всё-таки именно ради этого всё и затевалось — Серёжа должен отказаться от Макара. Сам. И пока всё идёт как надо.

— Хорошо, Серёж, не ходи, — сказал Элек ласково, обнял брата и поцеловал его в висок. — Я тебя прикрою. И перед родителями, и перед Таратаром. Только в гараже не сиди, сейчас совсем холодно — простудишься.

Серёжа молча кивнул, шмыгнул носом и тоже обнял брата, уткнувшись лицом ему в шею.

— Я тебе ключи дам, поедешь утром к нам — папа с Машей на работу рано уходят. Дождись меня только, хорошо? Прогуляемся вечером в одно место…

Эл улёгся, устроил Сережину голову у себя на груди и легко гладил брата по спине и плечам. Тот молча всхлипывал, шмыгал время от времени носом и мелко дрожал. Эл вовсе не был таким уж монстром, и брата ему было жаль, но… себя жаль ему было гораздо больше. В конце концов, Серёжа весёлый, красивый и популярный — он без труда найдёт себе ещё мальчика или девочку, а может, даже нескольких… А вот Эл — нет. Потому что ему нужен совершенно конкретный человек. Точнее — люди. Макар и Зоя — оба, и никаких компромиссов тут быть не может…

— Всё будет хорошо, Серёжа… — Эл крепче обнял брата и чмокнул его в макушку. — Всё будет хорошо…

***

— Где СыроеХа, Эл? — вместо «здрасьте» наехал с утра пораньше на Громова Гусев.

— О. Ты со мной разговариваешь, — хмыкнул в ответ Элек. — Это приятно.

— Кончай придуриваться, Хромов! — хлопнул ладонью по парте Макар. — Ты всегда знаешь, Хде твой брат!

Эл бесил его своей невозмутимой рожей. Этому чурбану железному всё нипочём, на человеческие чувства он вообще не способен: ему, что в любви признаться, что нахуй человека послать, что слезу пустить, что в морду двинуть — всё едино. Без личной выгоды и слова не произнесёт, зато если надо — целую драму разыграет. Даже на элементарный вопрос ему просто так ответить западло.

— Шо с СерёХой, я тебя спрашиваю? — Макар начал терять терпение. — Светлова молчит как рыба об лёд. Без трёх девять уже, а его нет! Он никогда так поздно не приходит, ну!

Вместо ответа Эл шепнул что-то на ухо сидящей рядом Зое, встал со своего места, подошёл вплотную к Макару и с издевательской улыбочкой сказал:

— Хочешь, чтобы я рассказал, что с Серёжей — попроси. Вежливо и с уважением, — и добавил совсем тихо: — Я люблю, Макар, когда ты просишь.

— Сволочь, — в тон ему прошептал Гусев.

Эл на это только бровью повёл и всё также продолжил улыбаться, пристально глядя ему в глаза. Старый приём, который когда-то использовал сам Гусев — недо-гипноз, подавляющий волю человека с явным недотрахом. При условии, что вы ему нравитесь, конечно. Макар чувствовал, как внутри у него теплеет, как начинает слегка кружиться голова и становится трудно дышать. Судя по изменившемуся взгляду Эла, из насмешливого ставшего вдруг максимально серьёзным, Громов тоже всё прекрасно понял.

— Эл, скажи, пожалуйста, что с Серёжей, почему он не в школе? Заболел? — Макар взял наконец себя в руки, прикрыл глаза и задал свой вопрос.

— Всё в порядке с ним, — Эл вернулся за свою парту. — Просто не выспался. Всю ночь ерундой страдал, а теперь отсыпается. У меня дома, чтоб мать в школу не погнала. А я его прикрываю. Вот, — он потряс перед лицом у Макара сложенным вчетверо тетрадным листком.

— Записка для Таратара, что ли? — хмыкнул уже пришедший в себя Гусев.

— Да. Я хорошо тёть Надин почерк подделываю, — честно сказал Элек.

— От раздолбай!.. — усмехнулся себе под нос Гусев и пошёл садиться на своё место. Главное, что с Сыроегой всё хорошо, остальное не важно.

«Если этот прогульщик решил дрыхнуть у брательника, значит, дома он нескоро появится, — прикинул Макар уже на на уроке, вполуха слушая объяснения химички. — Эл, как пить дать, быстро от себя его не отпустит. А мне ещё сегодня контрольную у Таратара переписывать на восьмом уроке… Хрен знает, на сколько это затянется. Раз с Серёгой сегодня облом вышел, надо хоть поразвлечься напоследок», — в итоге, немного подумав, решил Гусев.

За эту утреннюю стычку с Элом Макар себя весь день корил — это ж надо было! Вместо того, чтоб спокойно спросить, сам наехал на него и нарвался, что называется, на адекватный ответ. А всё потому, что Громов раздражал его до невозможности. И спокойствием своим, и видимым безразличием, и натурой своей скотской, и внешностью… Внешность его — это вообще что-то запредельное. Тот же Серёга, считай, но такая сука! Хитрая, умная и опасная. Макар от этого сочетания всегда в ступор впадал. А уж как оно его заводило!.. Особенно, когда Эл начинал силу свою показывать, давил на него морально и физически, а потом вдруг превращался в маленького влюблённого мальчика, который только и ждёт, когда добрый дядя Макар его приласкает. И Макару действительно хотелось его приласкать. Или выебать, да пожёстче, чтоб стонал и подмахивал. За такие фантазии, правда, Гусеву каждый раз становилось стыдно: он прекрасно помнил, как ещё недавно от одной только мысли, что его могут трахнуть, у Эла напрочь сносило крышу. И почему так трясётся за свою драгоценную задницу Громов, он тоже помнил. Когда они «встречались», Макар даже в шутку ни разу не сказал, что неплохо бы, чтобы и Эл ему дал. Хоть разок. Ну, или отсосал.

В общем, сложно всё с Громовым. Хоть и любит его по-своему Макар, но на поклон не приползёт — с Элом путаться себе дороже выйдет. Да и не Серёга он по большому счёту…

С Серёгой тоже, кстати, было не всё так просто. Точнее — слишком всё просто. Они с ним теперь стали самыми настоящими лучшими друзьями. Сыроежкин даже Майку свою ради Гуся задвинул куда подальше. Гусь был просто счастлив, на крыльях, можно сказать, летал. Но от недоебита это не спасало, скорее даже наоборот — стимулировало его со страшной силой.

На алгебре Макар схлопотал от Таратара замечание в дневник: «Мечтал на уроке, вместо того, чтобы слушать учителя!»

— Макар, что с тобой? Ты плохо себя чувствуешь? — Семён Николаевич поставил аккуратную подпись красной ручкой под своим высказыванием в дневнике Гусева и внимательно посмотрел на Макара.

Тот тоже на него посмотрел, но отстранённо. Макар действительно мечтал. Вернее, не совсем мечтал, он рассуждал про себя о том, правильно ли сделал, что не подошёл к Семён Николаичу на прошлой неделе и не поздоровался. Решил тогда, не смущать своим вниманием человека, и вообще, лучше пока повременить, так сказать, попридержать козырь в рукаве. До более подходящего случая. Только какой случай считать подходящим?

— Макар, — Таратар тронул Гусева за плечо, чтоб привлечь внимание, но руку убирать не спешил.

Гусев всё также молчал.

— Макар! — сказал Таратар громче. — Я три раза подряд к тебе обратился, ты даже не отреагировал. Что вообще п-происходит? — математик явно занервничал. Наклонился ближе и обеспокоенно заглянул нерадивому ученику в глаза.

Гусев наконец обрёл осмысленное выражение лица, но вместо того, чтобы возмутиться или начать оправдываться перед учителем, просто улыбнулся ему. Таратар резко выпрямился, схватил свою папку с конспектом, которую до того успел бросить на парту, и глядя поверх очков, сказал:

— Это никуда не годится, Макар! Ты совершенно не работаешь на уроке! А п-после уроков у тебя п-п-переписка контрольной. Вот, будешь мне и новый материал заодно рассказывать!

Математик засеменил к доске, а Макар подумал, что если он после уроков сначала контрольную писать будет, а потом ещё Таратар его гонять по сегодняшнему материалу начнёт, то этак он не успеет толком дома поесть и в порядок себя привести. Народ, конечно, после работы в основном стягивается, но всё равно, допоздна торчать на улице не хотелось бы — так и простыть недолго. А болеть сейчас никак нельзя: скоро матч с Альбатросами, надо хоть как-то реабилитироваться в глазах Васильева после провала с Химиками… Пора уже, действительно, сезон закрывать — зима на носу.

На переменке перед перепиской Гусев больше думал не о предстоящих задачах и примерах, к ним он всё равно не готовился, а о том, куда ему сегодня отправиться. Площадь Свердлова, площадь Ногина, Нескучный сад… Всё далеко друг от друга и далеко от его дома. А может, никуда не ездить? В конце концов, чем тётя Соня хуже? Про неё такое говорили — ух! В молодости оторва была, да и сейчас,слухи ходят, ещё многим фору даст. И не только даст, что немаловажно! И рыжих любит.

В кабинет математики Гусев вошёл, будучи практически уверен, что как минимум с контрольной у него проблем сегодня не возникнет. Бросил сумку на первую парту перед учительским столом и уселся там же, с нахальной ухмылкой уставившись на Таратара.

— Я пришёл, Семён Николаевич, — сказал Макар и стал ждать, сверля взглядом педагога.

— Сейчас-сейчас, Макар, я вижу, — Таратар на секунду оторвался от тетрадей, которые сосредоточенно проверял, и взглянул на ученика. — Буквально пару минут.

Долго ждать Гусеву и впрямь не пришлось — Таратар отложил в сторону стопку тетрадей шестиклассников, достал из своей папочки вариант с заданием для Макара, выдал ему тетрадь для контрольных работ и хотел было уже вернуться к своему прерванному занятию, как вдруг услышал:

— А может, ну её, эту контрольную? Может, вы мне так четвёрку поставите?

Таратар медленно поднял взгляд на Макара, пару раз удивлённо моргнул, подвинул на место сползшие на кончик носа очки и переспросил:

— П-прости, что?

— Я Ховорю, шо меня вполне устроит четвёрка. Без переписки, — с кривоватой усмешкой заявил Гусев и похабно поиграл бровями. — Не просто так — я отблаХодарю, — уже без всякой улыбки Макар неторопливо облизал приоткрытые губы, потом ткнулся языком себе за щеку, пошевелил им там, недвусмысленно натянув кожу, и сказал: — Шо скажешь… тётя Соня?

Таратар глупо разинул рот, снова чуть не потерял с носа очки, побледнел, покраснел, опять побледнел, выронил из трясущейся руки на стол ручку и, спустя несколько мгновений, показавшихся Гусеву часом, просипел:

— М-макар, ты, вообще, п-п-понимаешь, что ты т-такое г-говоришь?

— Таки тётя Соня не соХласна? — вопросом на вопрос ответил Макар. — А мне Ховорили, шо я в её вкусе. Набрехали, значит… — он состорил расстроенную физиономию, а потом вдруг игриво подмигнул математику и выдал: — зато я мноХо чего умею и моХу и сверху, и снизу. Так как?

Бедный Таратар аж воздухом подавился. Затем резко встал, зашагал, болтая больше обычного руками, к двери, закрыл её на ключ, вернулся на место, громко выдохнул, снял наконец с себя очки, вытер носовым платком вспотевшее лицо, сложил пальцы в замок, прямо посмотрел на Макара и неожиданно ровным и уверенным тоном сказал:

— Не строй из себя хабалку, Катерина. Тебе это не идёт.

Тут пришла очередь Макара, до этого момента с интересом наблюдавшего за действиями учителя, открыть рот и глупо хлопать глазами.

— Катерина?.. — растерянно повторил он. — Так вы обо мне знаете?..

— Эх, Макар-Макар, — вздохнул Семён Николаевич и укоризненно покачал головой. — У нас мирок замкнутый — все про всех так или иначе слышали. А уж рыжая Катерина — фигура яркая, во всех смыслах. И язык за зубами держать не умеет — тоже во всех смыслах. Да ещё и подруги у неё болтливые. Как тут не прознать? Не захочешь, а в курсе будешь. Ну, а я, сам понимаешь, тобой интересовался, — теперь математик смотрел на него уже не с осуждением, а с жалостью: как на милого, но неразумного ребёнка. — Справки, так сказать, наводил. Не делай такие глаза, Макар — можешь, как хочешь, это понимать, но твоя судьба мне небезразлична. Так что наслышан я и о твоих туалетных похождениях, и о романе с Дениской — хороший, кстати, парень, жаль, что не срослось у вас. И про друга твоего погибшего тоже знаю. Как и про твою большую любовь с близнецами.

Такого жгучего стыда Макар отродясь не испытывал. Теперь от его недавнего нахальства и развязности не осталось и следа — он молча пялился на парту, боясь поднять на учителя глаза, и мечтал только о том, чтобы пол под ним вдруг исчез, а сам он провалился бы, если не под землю, то хотя бы на второй этаж. И чтобы Таратар не смотрел на него как на идиота. И куда он полез со своим нелепым «компроматом»? Решил, что как Громов может… Дурак! Не Гусь, а дятел — одно слово…

— Что, Катерина, стыдно стало? — беззлобно усмехнулся Таратар. — Вперёд тебе наука будет: не ищи окольных путей. Ты человек прямой и бесхитростный. Зато сильный — и не только физически. Ты из тех, кто может против ветра идти, когда все другие спасуют и на месте стоять останутся. Просто тебе в жизни не будет, но и один не останешься.

— Простите, Семён Николаевич, — еле выдавил из себя Гусев. — Я… я идиот, в общем…

— Идиот, — согласился Таратар. — Впрочем, я в твои годы не умнее был. И если бы не война, ещё не скоро ума набрался бы. Даже в училище не столько артиллерию изучал, сколько ерундой всякой занимался. А потом хлоп — и я уже на фронте, в моём взводе два расчёта, семнадцать человек в подчинении… Хочешь-не хочешь, а пришлось повзрослеть.

Таратар помолчал некоторое время, повздыхал печально, видно, молодость свою военную вспомнил, и чуть дрогнувшим голосом сказал:

— Я же почему учителем стал? У меня тогда заряжающий был, ровесник мой. Он всё переживал, что в школе ему математика плохо давалась. Странные мысли, конечно, когда тебя в любой момент убить могут. Но у него это отдушина какая-то была. На фронте же как? Когда возможность есть, кто чем спасается — кто в карты режется, кто письма домой пишет, кто на гармошке играет… А Женька… рядовой Веснин то есть, всё к товарищам по оружию приставал, мол, придумайте мне задачки по алгебре, я решать буду. У нас бойцы-то не слишком образованные были и мало, что из школьной программы помнили. Поэтому больше всего ему я помогал, хотя тоже забыл половину. Женька говорил, что после войны обязательно в институт поступит, математиком станет… Даже мысли не допускал, что до победы можно и не дожить…

— ПоХиб?!. — с горечью предположил Макар, который, заслушавшись Таратара, уже почти забыл про свой некрасивый поступок.

— Нет, — покачал головой Семён Николаевич, но радости в его голосе не было совсем. — Мы с ним вместе до Кёнигсберга дошли. Он там тяжело ранен был, комиссовали…

— А потом? Поступил, учиться-то? — спросил Макар, взлохматив себе волосы — так распереживался за судьбу неизвестного сослуживца Семён Николаича, аж голова вспотела.

— Я, когда демобилизовался, сразу к нему поехал, — продолжил Таратар. — У меня ж не осталось никого — единственный близкий человек — это Женька и был. Ты, Макар, догадался, наверное, что мы не просто друзьями и боевыми товарищами стали… В общем, я приехал в Псков, устроился на завод, а всё свободное время за ним ухаживал. Женя почти совсем беспомощный стал — из дому один не выходил, передвигался с трудом. Да ещё изуродовало его сильно, так что он на улицу и сам не рвался. Как ты понимаешь, про учёбу можно было забыть. Женька, кстати, сначала меня к себе даже пускать не хотел — мол, нечего молодому и здоровому на инвалида жизнь свою класть. Я его не послушал, конечно, поселился у него, и всё тут. А чтоб не рыпался, обещал каждый вечер вместе с ним задачи и примеры решать — он же так и остался на математике помешанным… Учебников, помню, накупил, пособий всяких… И ты знаешь, Макар, мы с ним неплохо жили, хотя и трудно было — и с бытом, и с деньгами, и морально. Морально тяжелее всего — видеть его такого, понимать, как он мучается… А через два года Женя умер от ран… — Таратар сжал пальцами переносицу и секунд десять сидел так, не шевелясь. — И я вернулся к себе в Москву. Поступил в Педагогический институт на факультет математики — как-то прикипел я к этой науке, да и к тому, что… учить кого-то надо, тоже привык. Пока Женьку учил, сам неплохо поднаторел — мне легко было, — Таратар улыбнулся, впервые с начала своего рассказа. — Так что вся моя дальнейшая жизнь складывалась вполне благополучно. Только вот, оказалось, что благополучие со счастьем мало общего имеет. Счастье, оно всё там, с ним осталось… Но если в личном плане у меня не сложилось, то призвание своё, Макар, я нашёл, — сказал Таратар уже совсем бодро. — Поверь, учить людей математике я люблю и умею. Поэтому, уж извини, но удовольствие вбить в твою светлую голову знания по алгебре я ни на какой минет не променяю. Даже в исполнении такого хорошенького мальчика, как ты. Всё понял? А теперь бери ручку и пиши контрольную.

— Я не подготовился, — пробубнил Гусев и отвёл в сторону взгляд.

— И почему же? — брови у математика синхронно поползли вверх, но в голосе никакого удивления слышно не было.

— Не успел…

— Не успел, — согласился Таратар. — Потому что всё свободное проторчал на плешке… Эх, Катерина-Катерина! Другого я и не ожидал, впрочем. Все мы, конечно, не без греха, подруга, но не на то ты свою молодость тратишь. У тебя и так тренировки, соревнования, тебе бы каждую свободную минуту уроки учить, а ты шляешься. Или ты думаешь, что тебя твоя задница всю жизнь кормить будет?

— Я не беру денеХ, — смутился Макар, услышав от Таратара тот же упрёк, что и когда-то от Дениса.

— Смотри, как бы и впрямь не пришлось ей на хлеб зарабатывать, Катерина. С твоими-то знаниями!.. — вздохнул Семён Николаевич. — А то успеваемость у тебя съехала, в спорте больших успехов ты тоже не делаешь…

При слове «спорт» Макар дёрнулся, словно от удара электротоком, и с недоверием взглянул на Таратара.

— Да, я беседовал с Ростиком… С Ростиславом Валериановичем то есть. Он по моей просьбе специально о тебе у Васильева спрашивал.

Теперь Макару сделалось совсем не по себе — хоккей в последнее время стал его больной темой.

— И чего… Васильев… сказал? — тяжело сглотнув, спросил он.

— Да то, что игрок ты, конечно, неплохой, и пользу команде приносишь, но великим хоккеистом по его мнению тебе не стать. Я думаю, ты и сам это чувствуешь, Макар, — Таратар развёл руками.

Макар молча кивнул. По возрасту он уже мог бы играть в молодежной сборной, но, даже будучи самым взрослым в своей команде, таких хороших результатов, как раньше, он уже не показывал. Макар не так плохо играл, но перспективным уже не был. Мечта о хоккейной карьере постепенно таяла, уступая место неясной ещё пока тревоге: чем вообще заниматься в жизни, если не спортом, он представлял себе слабо.

— Ты рискуешь остаться у разбитого корыта, Макар, — припечатал Семён Николаевич. — И в вуз не поступишь, и успешным спортсменом не станешь.

— Значит, служить пойду, — тихо сказал Гусев, который за последние полгода свои взгляды на службу рядовым Советской армии несколько пересмотрел, и большого энтузиазма по этому поводу не испытывал.

— В Афганистан попасть не боишься? — серьёзно спросил Таратар.

— Боюсь, — честно ответил Гусев. — Но это от меня не зависит.

— Правильно, что боишься, — не стал возражать математик. — В войне ничего хорошего нет. Я могу помочь тебе поступить в вуз с военной кафедрой, после которой в пустыне ты вряд ли окажешься.

— Что я должен делать? — мигом встрепенулся Гусев, вспомнивший кстати одного знакомого, про которого на плешке поговаривали, что не приходит он больше потому, что ему просто нечем ходить. Парень, на два года старше Макара, как раз в Кандагаре служил.

— Не то, о чём ты подумала в первую очередь, Катерина, — усмехнулся Семён Николаевич, несколько неправильно истолковав интерес своего ученика. — Почему «Катерина», кстати?

— Дык это… Из «Хрозы», — удивился неожиданному вопросу Макар. — Я давно эту пьесу прочитал, ещё в шестом классе. Мне понравилось. Катерину жалко было…

— Ох, Макар, я тебе сейчас непедагогичную вещь скажу, но дура эта твоя Катерина, — сказал Семён Николаевич и надел на нос очки, показывая, что разговоры по душам кончились, пора и за дело браться.

— Так и я дурак, — пожал плечами Гусев.

— А вот это мы сейчас будем исправлять, — почти весело сказал математик. — Обещай мне поменьше времени проводить на плешке и побольше уделять учёбе. И я, Макар, подготовлю тебя и к выпускным, и к вступительным — время у нас есть. А теперь бери мел и иди к доске — будешь работать головой по её прямому назначению.

Из кабинета математики Гусев вышел только через три часа, с трудом понимая на каком свете он вообще находится. Таратар разобрал с ним все контрольные задания, заставил переписать саму работу, а потом ещё минут сорок гонял по новому материалу, который Макар на уроке в одно ухо впустил, из другого тут же выпустил.

Одна мысль о том, что теперь так будет всегда, и Таратар с него до конца десятого класса не слезет, вгоняла Гусева в дрожь. Но словами Семёна Николаевича он всё-таки проникся. Наверное, потому что и сам в глубине души чувствовал: великим хоккеистом ему не стать и в институт с такой успеваемостью не поступить, а значит, придётся идти отдавать Родине последний долг. Макар, словно в кошмарном сне, видел себя с автоматом наперевес, бредущим по ущельям близ какого-нибудь Мазари-Шарифа. Вокруг всё чужое и незнакомое, нещадно шпарит солнце, пыль забивает глаза и нос, а за камнями прячутся бородатые моджахеды. Вот-вот грянет роковой выстрел, или сработает противопехотная мина, или к ногам упадет неразорвавшаяся граната. И если после всего этого ужаса Макар останется жив и относительно здоров, то домой он вернётся, не имея ни профессии, ни знаний для продолжения учебы.

Перспектива торговать собственной задницей ради хлеба насущного наводила на Гусева дикую тоску. Ведь одно дело — шляться ради удовольствия или чтобы забыться на время, и совсем другое — обеспечивать таким образом себе более менее достойное существование. К тому же Макар помнил: задница, по меткому выражению Дениса Евгеньевича, — товар скоропортящийся. В сорок лет она и задаром никому уже нужна не будет. Что тогда делать останется? Разве что бачки помойные таскать…

Таскать помойные бачки Макар Гусев хотел едва ли не меньше, чем бегать по горам за душманами. Учиться, как ни крути, и проще, и приятнее, и для здоровья полезнее. Только вот больших способностей ни к точным, ни к естественным наукам (о гуманитарных и говорить нечего) у Макара не было. А те, кто умом не блещет, берут своё, как известно, другим способом — задницей. Правда, уже в другом, куда более пристойном, смысле.

И Макар, скрепя сердце, хорошенько подумав и взвесив все за и против, твёрдо для себя решил — раз спорт с учёбой совместить у него не получится, с хоккеем надо распрощаться. И с блядством своим тоже завязать — времени оно занимает много, а большого счастья не приносит. В конце концов, он любит Серёжу, и тот к нему вроде тоже что-то испытывает, так почему бы не рискнуть? Хоть один раз в жизни не струсить и сделать по-настоящему смелый поступок — признаться ему? Например, завтра. Да, точно, сначала подойти к Васильеву, по-человечески расстаться с Интегралом… А потом… потом сразу — к Серёже. Рассказать ему всё, как есть, и будь что будет!

Таким образом, распланировав более-менее своё будущее, Макар собрался сделать то, что обычно делает человек, у которого с завтрашнего дня начинается «новая жизнь». То есть хорошенько напоследок оттянуться.

========== 24. (Не)чистая романтика ==========

Комментарий к 24. (Не)чистая романтика

Возможно, кого-то это здорово сквикнет, но мне показалось это логичным - главная сцена в главе имеет несколько символическую окраску. А вообще она почти полностью содрана с одного древнего венесуэльского сериала, “Цветок страсти”, если кто смотрел))

План был простой — дождаться вечера и вместе с Серёжей прокатиться до плешки. Ну, и ещё пару аналогичных мест посетить, если вдруг Макара они там не найдут. А они его найдут — в этом Эл ни секунды не сомневался. Тренировки сегодня нет, Серёжа у него, значит, где Макар будет время проводить? Правильно, там, где много желающих на его задницу водится. Ну, не уроки ж в самом деле ему дома учить?! А дорогой братик пусть сам во всём убедится, собственными глазами, так сказать, увидит, чем его Гусь на досуге занимается.

Эл, как очередной раз представил себе Гусева, который со всякими по кустам шпёхается, так на него такая злость накатила — аж кулаки зачесались. Притом что драться-то Громов в принципе не любил и по-возможности все конфликты решал путём мирных переговоров с оппонентами. Исключение из этого было только одно — дела сердечные. За своих любимых Эл готов был сражаться, как лев. Единственное, что если за Зою он бы порвал любого, то вот Макару хотелось вломить самому. У него даже фантазии в последнее время появились — избитый и израненный Гусь, весь в синяках, ссадинах, шрамах и рубцах, прикован цепью к батарее в его комнате. Эл носит ему еду, обрабатывает раны, лечит, кормит с ложки, но не отпускает. Только трахает время от времени. Жуткое извращение, конечно, но что поделать — Макар сам виноват, довёл его.

Весь в своих мыслях о том, как бы побольнее проучить блудливого возлюбленного, Эл не заметил, как добрался до дома. Позвонил к себе в квартиру, шагнул за порог и тут же получил неслабый такой удар в челюсть. Еле на ногах удержался. Однако, то ли рефлекс у него сработал, то ли сказалось то, что он всю дорогу мордобой себе воображал и к драке был морально готов, но уже через пару секунд Серёжа сам оказался на коленях с заломленной за спину рукой и запрокинутой назад головой.

— Сука!.. — хрипел, задыхаясь, брат и пытался ударить Элека свободной рукой. — Какая же ты сука, Эл!.. Тварь, ублюдок!.. Мне говорил, а сам… ты же сам его трахал!.. — из глаз близнеца катились слёзы.

Эл вздрогнул и даже чуть ослабил хватку — такого он, признаться, не ожидал. Стал лихорадочно соображать, как Серёжа смог узнать о его тайне, и вдруг заметил валяющиеся на полу фотографии. Ну точно! Он же последнее время держал их у себя под подушкой, заснуть не мог не насмотревшись…

— Мы можем поговорить спокойно, Серёжа. Если не будешь кулаками махать, — насколько мог холодно произнёс Эл и отшвырнул брата от себя.

— Да о чём с тобой говорить, предатель?! — всхлипнул Серёжа, потирая макушку, из которой Элек чуть все волосы ему не выдернул, и попытался размять затёкшую руку. — Ты ещё хуже Гуся… Он хотя бы не врал мне… и что он на моей стороне, не прикидывался!

— Так и я тебе не врал, — уже более-менее успокоившись, ответил Элек. Собрал с полу фотографии, подул на них, аккуратно стряхивая невидимую пыль, и убрал в свой стол. — Я просто не всё тебе говорил. Чувства твои берёг.

— И давно вы с ним? — опять, чуть не плача, спросил Серёжа, плюхнулся на диван в большой комнате и уронил голову на руки. — Это же ведь здесь снято, я сразу понял… здесь ты его… У! Ненавижу, обоих!

— А вот я тебя люблю, — Элек, подсел к брату и обнял его за плечи. — И между нами с Макаром уже ничего нет, — вздохнул он. — С тех пор, как я с Зоей…

— Уйди, а? — Серёжа попытался стряхнуть с себя руку Эла, но как-то неуверенно — тот только сильнее притянул его к себе.

— Серёженька, — Эл прижался губами к его виску. — Я действительно на твоей стороне. Просто… Он не пара тебе, поверь.

— А может, он меня любит! — зло возразил Серёжа.

— Может, — невесело усмехнулся Эл. — Только ты его любить не сможешь. Смотри сам, ты услышал от меня, что он шлюха, увидел фотографии, и уже не можешь ему этого простить. А ведь Макар тебе пока ничего не обещал. Что будет, когда ты своими глазами увидишь, как он снимает парней, сосёт у них? Подумай, а?

— А я увижу? — в голосе Серёжи послышалась паника.

— Мы с тобой через пару-тройку часов скатаемся кое-куда. Думаю, он как раз будет там. И ты поймёшь, что я ни разу тебе не соврал.

— Ну, как минимум, один раз ты меня точно обманул, — мрачно заметил Серёжа.

— Когда?

— Когда сказал, что смог бы с парнем, только если бы любил его! Только вот от большой любви людям собачьи ошейники не надевают, так что кровь идёт…

— Серёж, — Эл тяжело сглотнул и пару секунд не мог произнести ни слова. — Я… действительно… люблю его.

— Ч-то? — Серёжа в ужасе отпрянул от брата.

— То, что слышал, — твёрдо повторил Эл. — Я люблю его. И я старался дать Макару то, что он хочет, — Эл кивнул в сторону стола, где были спрятаны фотографии.

— И что, тебе нормально, что он шляется, что… с-сосёт у… не пойми кого? — брезгливо скривился Серёжа.

— Не нормально, — покачал головой Элек. — Но это ничего не меняет. Для меня.

В Серёжиных глазах читалась явная растерянность. «Ты не любишь его», — отметил про себя Элек и, сам не зная почему, расстроился. Стало как-то обидно за Макара. Получается, никому, кроме него, он по-настоящему-то и не нужен… «Но… тем лучше, — решил он в итоге. — Настанет день, и Макар поймет это сам. И мы будем вместе!»

***

— Эл, ты мне что, экскурсию устраиваешь? — Серёжа, свято уверенный, что последние полтора часа они только и делают, что маются какой-то ерундой, ныл и зябко ёжился на промозглой осенней погоде, окидывая недовольным взглядом памятник героям Плевны. — То к театру меня потащил, то сюда… Скажи уж, что выдумал всё. Из ревности. Я, так и быть, тебя прощу.

— Нам дальше, к Политеху, — не обращая внимания на его слова, мрачно сказал Эл. — Там, в сквере. Если не найдём, то ещё в одно место, и тогда точно всё. Ты совсем замёрз?

— Бля, Эл! Ну погода какая, сам посмотри — снег того и гляди повалит… Давай домой уже, а?

— Всё-таки замёрз? — опять забеспокоился Элек. — Сейчас не так холодно на самом деле, днём дождь шёл… Это тебя на нервной почве знобит. Знаешь, мне и самому это дело не нравится, но другого выхода нет.

Серёжа ворчать так и не перестал, потому что в скверике у Политеха Макара они тоже не нашли, зато сами стали объектом повышенного внимания каких-то мутных типов. Те, правда, свою заинтересованность показывали вежливо и даже ненавязчиво, но Серёже всё равно стало не по себе. Впрочем, тому, что Гусева нигде видно не было, он только обрадовался. Действительно, может, братец выдумал всё? У Эла же с самого детства не все дома, это каждый знает. Чего от него ещё ждать? Втрескался в Гуся, напридумывал себе целую драму с трагедией, вот и все дела. А он, дурак, как всегда повёлся. Вот только фотографии эти… Придумать правдоподобное объяснение, с чего бы это Макару в голом виде фотографироваться у Эла дома, было не так просто. «Баловались… Да, точно, баловались! Сценку такую разыгрывали, — нашелся наконец Сыроежкин. — А на лице кефир. Или простокваша. А почему нет? Для натуральности!..»

— Ну вот… Собственно, теперь ты сам можешь во всём убедиться… — Серёжа не сразу понял, что голос у брата стал какой-то чужой.

Огляделся вокруг — надо же, так в свои мысли ушёл, придумывая оправдание сумасбродному братцу, что не заметил, как до Нескучного сада добрались. И непросто добрались, а зашли в самую глубь, где и освещения-то толком не было. Эл толкнул его в бок, а потом указал пальцем куда-то в сторону. Серёжа присмотрелся и за кустами, около деревьев, увидел группу из трёх мужчин.

— Смотри, — шепнул ему Эл. — Узнаёшь?

Серёжа пригляделся внимательнее: двое совершенно незнакомых и с виду ничем не примечательных мужиков о чём-то разговаривали с третьим, стоящим к ним с Элом спиной. Они похлопали парня по плечам, потом один ухватился рукой за его задницу и с силой сжал. Парень кивнул, как будто с чем-то соглашаясь, но второй, видимо, что-то возразил и стал давить ему на плечи. Парень посмотрел себе под ноги, покачал головой и стал аккуратно опускаться — земля была совсем сырая, вокруг лужи, а пачкаться он явно не хотел.

— Эл… — с трудом разлепив пересохшие губы выдохнул Серёжа.

Даже при таком тусклом в этой части парка освещении Серёжа не мог не заметить, что волосы у парня светло-рыжие, такие же отросшие, как у Макара, его же куртка, да и фигурой он точная копия Гусева.

— Эл… — опять повторил Серёжа и вцепился брату в рукав.

Его вдруг стало мутить, к горлу подступил противный комок, лоб покрылся испариной. А когда мужчина запустил обе руки в волосы своему случайному любовнику и уверенным движением притянул его голову к своему паху, Серёжа схватился за живот — солнечное сплетение скрутило, как от несильного удара, даже перед глазами поплыло.

— Ну что, пойдём? — сквозь шум в ушах услышал слова брата Сыроежкин. И отчаянно замотал головой, когда понял их смысл.

— Нет. Это не он! Не он… Но я должен убедиться… Иначе не смогу… я не смогу, Эл!..

Словно пьяный Серёжа двинулся напролом через кусты, на автомате подняв с земли небольшой булыжник. Эл что-то кричал ему вслед, но Серёжа не разбирал слов — они были ему сейчас не интересны. Впереди он видел цель, всё остальное не имело значения. Мужчины заметили его, тоже стали что-то кричать — Серёжа и не думал прислушиваться. Оглянулся и парень-минетчик, выпустил изо рта чужой член и в ужасе отпрянул от партнёра. Серёжу схватили за плечо, пытаясь остановить, но он чётким ударом отбросил от себя досадную помеху, услышал позади сдавленный стон, а потом опять своё имя. Макар ничего не говорил, только тяжело дышал и смотрел на него безумными глазами. «С Макаром потом, сейчас — другое… — пронеслось в голове у Серёжи. — Размозжить их поганые рожи и раздавить нахер яйца… Никто не может безнаказанно пихать свой грязный хуй в рот моему Гусю… А если попытаются убежать — догоню. Я очень быстро бегаю». И Серёжа отвёл для удара руку.

***

Эл нечасто жалел о том, что делал, но сейчас жалел сильно. Брату совершенно точно нельзя было видеть такое. Что-то перемкнуло в его мозгах от стресса. Наверное, это наследственное у них обоих — Эл забывал себя в опасной ситуации, надевал «доспехи» придуманной личности, прячась за ней, как за бронёй; Серёжа и вовсе забыл, что он человек. Не глядя себе под ноги, повинуясь одним лишь животным инстинктам, он ловко обходил коряги и ямы, словно резиновый мячик, зажав в руке даже на вид тяжёлый камень. Эл бросился за ним через кусты, едва не свалившись в незамеченный впопыхах овражек, но догнал, попытался остановить, докричаться… и тут же был сбит с ног ударом в живот.

— Стой!.. Серёжа! — сквозь стиснутые от боли зубы промычал Эл.

Никакой реакции не последовало: брат, точно берсерк, пёр на своих врагов. Элу даже послышался тихий угрожающий рык — ещё минута, и хищник будет в клочья рвать свои жертвы.

— Серёжа! — предпринял последнюю попытку Эл и понял: если он сейчас не сумеет остановить его, потом будет поздно.

Троица неудавшихся любовников, казалось, вообще в полной мере не осознавала серьёзность ситуации. Макар был так шокирован тем, что его возлюбленный узнал всю неприглядную правду о нём, что от ужаса и стыда просто впал в ступор. Один из мужиков крикнул: «Эй, пацан! Чего тебе?», другой достаточно мирно предложил Сыроежкину валить отсюда — в то, что парень может быть по-настоящему опасен, судя по всему, ни один из них не верил. И тут Серёжа сорвался на бег.

Как Элу удалось вообще догнать его, он и сам не понял. Просто в какой-то момент заметил, что события развиваются, как в замедленном кино — вот Серёжа ускоряет шаг, вот начинает бежать, вот, уже будучи совсем близко, замахивается на мужчину камнем… Куда делась собственная боль, когда он успел подняться с земли, почему смог практически нагнать Серёжу — на эти вопросы Эл не смог бы ответить при всём желании. Ему не хватило всего лишь доли секунды, он уже почти видел как камень в Серёжиной руке опускается на голову не успевшего вовремя среагировать человека… и Эл прыгнул вперёд на брата, сбивая его с ног.

Они катались по влажной подгнившей листве, Серёжа пытался сбросить Эла с себя, Эл что было сил прижимал Серёжу к земле и старался отобрать у него камень. На своё имя Сергей не реагировал, просьбы и требования прекратить и взять себя в руки, которые выкрикивал доведенный до отчаяния брат, не слышал, только глухо мычал сквозь зубы.

— Серёжа!..

Камень выпал из руки брата, и Эл почувствовал, что Серёжа наконец расслабился, прекратил сопротивление. Он лежал на земле, не двигаясь, тяжело дышал и смотрел куда-то в пустоту. Эл встал с него — угроза миновала. С опаской обернулся на Макара, тот в его сторону даже не взглянул, только ещё раз обратился к Серёже:

— Серёжа… не лежи, простудишься, — сказал он тихо и помог ему встать. — Где твоя шапка?

Шапка была у Эла, он успел подобрать её, пока бежал за Серёжей, и машинально сунул к себе в карман. Но отдал почему-то не брату, а протянул Макару. Гусев взял её, бросив на Эла короткий презрительный взгляд, отряхнул и сам надел другу на голову. Тот так и стоял, не шевелясь, во все глаза глядел на Макара и молчал. Вокруг уже не было ни души — мужики, с которыми только что хотел расправиться обезумевший Серёжа, с малолетними придурками благоразумно решили не связываться и ушли. Они остались в этой глуши втроём.

— Эл, уйди, — отмер наконец Серёжа и повернулся к брату.

— Но, Серёж… Пойдём вместе… — Эл протянул ему руку.

— Иди домой, Эл, — уже жёстче повторил он.

Эл не хотел оставлять брата с Макаром наедине, хотел уговорить пойти с ним, но слова так и застряли в горле. Макар смотрел на него самого с такой ненавистью, что Элу стало трудно дышать.

— Уйди, Эл. Ты здесь лишний, — резко сказал Макар.

И Эл, словно робот, развернулся на сто восемьдесят градусов и медленно пошёл прочь. Если Макар велел ему уйти, он уйдёт. Сейчас он готов был выполнить вообще любой его приказ, хоть с крыши прыгнуть, лишь бы ещё на миг продлить их рвущуюся связь. Кажется, он опять всё сделал неправильно.

Пришел в себя Элек, только когда вышел на шумный и хорошо освещенный Ленинский проспект. Добрёл до ближайшего телефона-автомата и набрал спасительный номер.

— Зоя… Можно, я сейчас приеду к тебе?

***

Серёжа ничего не говорил. Всё так же стоял и молча смотрел на Макара. Макар тоже молчал — оправдываться за то, чему Серёжа с Элом стали свидетелями, было бы глупо. Всё понятно и без слов. А потом Серёжа обхватил ладонями его лицо и поцеловал. Макар сначала даже отвечать не мог — боялся поверить, что всё это не плод его больного воображения, а происходит здесь и сейчас на самом деле, но через пару секунд плюнул на все сомнения, обнял Серёжу, и с такой силой прижал к себе, что стало страшно его раздавить. Они набросились друг друга, как голодающие набрасываются на еду, не целовались, а «ели» друг друга, не помня себя, пожирали чужую страсть, сталкиваясь зубами, кусая губы, пытаясь проникнуть, вплавиться, врасти, как можно глубже, стать одним существом… И вдруг всё прекратилось — Серёжа резко отстранился от Макара.

— Значит, тебе нравится это? — с трудом, переводя дыхание, сказал Сыроежкин.

— Что? — всё ещё обалдевший от всего пережитого, Гусев даже не понял, что произошло, почему Серёжа больше не целует его.

— Вся эта грязь? — Серёжа стоял на расстоянии вытянутых рук и с силой сжимал его плечи

— Нет… О чем ты? — Макару стало не по себе.

— Все эти мужики, которые сливают тебе в рот, как в унитаз? На плешках, в сортирах… Которые ебут тебя в жопу, в ближайших кустах? Дрочат тобой! Им всем насрать на тебя, Макар, а тебе это нравится! Тебя это заводит, да? — почти кричал Серёжа, впиваясь в него пальцами так, что через куртку было больно. — Ну! Отвечай!.. Гусь!

И тут до Макара дошло — вовсе не от страсти и желания у Сыроежкина блестят глаза и подрагивают руки, не от возбуждения он дышит так, что грудь ходуном ходит. Серёжа просто зол… Зол на него так, что еле сдерживается, чтоб не наброситься с кулаками.

— Серёжа… — прошептал Макар, через силу подавив спазм в пересохшем горле.

— Что «Серёжа», Гусь? Тебе нечего мне больше сказать? — зло усмехнулся Сыроежкин. — Что вообще может сказать шлюха? Ты ведь просто шлюха, да, Макар? Блядь, которая тащится оттого, что её переебало пол-Москвы! — на этих словах Серёжа с такой силой толкнул Макара назад, что тот не удержался на ногах и упал, скатившись в мелкий овражек, весь перепачкавшись в самой натуральной, а не метафорической грязи. —Дешёвая блядь, ты, Гусик!.. — всё не унимался Сыроежкин. — Или не дешёвая? Скажи, Макар, тебе хоть хорошо платят?

Макар, поднялся на ноги и отрицательно замотал головой — сказать словами у него не получилось. Серёжа в один момент умудрился сначала подарить ему небывалый кайф, а потом резко сбросить, что называется, с небес на землю. И не просто на землю: на самое дно. Хотелось выть от отчаяния — любимый узнал о нём правду и теперь может только презирать его. Это было слишком больно, слишком тяжело и совершенно не понятно, как теперь с этим жить. Единственное, благодаря чему ещё держался Макар, был тот поцелуй. Серёжа только что сам целовал его, сам!.. Ведь целовал же?.. Или… нет? Или он сам себе это придумал?

— Не платят?! — Серёжа легко сбежал к нему вниз, тоже оказавшись по щиколотку в грязном месиве, и с изумлением заглянул Макару в глаза. — Что, ты даже денег с них не берешь?! — болезненная гримаса на секунду исказила красивое Серёжино лицо. — Грязная бесплатная блядь, вот ты кто! — с трудом сдерживая гнев, шипел Сыроежкин, смаргивая выступившие на глазах слёзы.

Серёжа так и продолжал сыпать оскорблениями, а Макар, как заворожённый, всё смотрел и смотрел в его безумные глаза, пытался понять — тот поцелуй, он был или всё-таки привиделся ему? Человек, у которого он сейчас вызывает только ненависть и отвращение, действительно всего несколько минут назад целовал его?

Сыроежкин как не в себе был — глядел, не мигая, и всё рассказывал, какая Гусев распоследняя, всеми попользованная блядь, и самое место ей — в сточной канаве… Макар не пытался его остановить. Пусть ругается, оскорбляет, обзывает последними словами, даже ударит! Пусть! Лишь бы только не ушёл, не бросил его одного. Потому что с кем бы он ни был, что бы ни делал, а без Серёжи Макар всё равно, что один.

Серёжа замолчал. Посмотрел на Макара странно, а потом вдруг опять положил руки ему на плечи и стал давить. И Макар, который был намного сильнее него, подчинился. Просто не смог по-другому. Опустился на колени, прямо в холодную слякоть на дне мелкого овражка, посреди которого они теперь стояли, и посмотрел на Серёжу снизу вверх. Серёжа медленно наклонился, зачерпнул полные пригоршни чёрной жижи и… начал методично размазывать её Гусеву по лицу, волосам, шее…

— Ты же любишь грязь? — шептал он, словно в прострации проводя перепачканными пальцами по лбу и щекам Макара. В голосе уже не было злости, он говорил почти ласково и смотрел на своего друга с нежностью, любовался его измазанным грязью лицом, как люди любуются произведениями искусства. — Любишь?..

— Я люблю тебя! — Макар впервые за столько лет сказал это Серёже, даже удивился, как твёрдо и уверенно звучит его голос. Взял Серёжины руки в свои и с силой потянул вниз. — Да, Серёж, да… Ты прав: я — грязная шлюха, — выдохнул он сквозь болезненные поцелуи, которыми усыпал лицо и шею любимого, стиснув его в объятиях так, что даже малейшего шанса высвободиться у Серёжи не было. — Но и ты со мной чистеньким не останешься.

— Вот мы и будем… заниматься любовью… — прохрипел весь уже измазанный Макаром Сережа, — так, как ты… привык — в грязи.

Вырываться и сбегать Сыроежкин даже и не думал. Сам, стоя на коленях в слякотной луже, лизался с ним, весь пропитавшись пахнущей осенней сыростью грязью, хватал за волосы, зарывался в них чёрными пальцами, обнимал Макара, вжимался в него и весь трясся, как в лихорадке. Потом полез Гусеву под одежду, наполовину стащил с него и с себя штаны с трусами и, мыча и постанывая что-то бессвязное, схватился обеими ладонями за его зад, прижал к себе…

Макар всё ему позволял. Понимал, что его голого тела касаются грязные мокрые руки, что, возможно, на нежной коже останутся царапины от песчинок и мелкого сора, налипшего на Серёжины ладони, что завтра всё может воспалиться и болеть… но ему это было неважно. Сейчас он был с любимым, Серёжа хотел его, целовал, трогал… Такого счастья ещё совсем недавно Макар себе и вообразить не мог. А теперь он что есть силы обнимал своего Сыроегу, тёрся о него самым чувствительным местом, не чувствуя холода, не обращая внимания на хлюпающее под коленями месиво, забыв про всё на свете, кроме желанного тела в своих руках. Кровь бешено стучала в ушах, перед глазами всё плыло от возбуждения, Макар чувствовал своим членом Серёжин, такой же горячий, каменный, истекающий предэякулятом и жаждущий разрядки, и думал только об одном: как же хочется трахнуться с ним по-настоящему!

Словно услышав его мысли, Серёжа поднялся, ткнулся блестящей головкой Гусеву в губы и прошептал:

— Давай, Гусик, соси, я знаю, ты это любишь, — и тут же вошёл до предела, едва только Макар успел открыть рот. Крепко обхватил его голову руками и стал сначала медленно, а затем всё быстрее и быстрее толкаться, доходя до самого горла.

Ни помочь себе руками, ни подрочить сам Макар не мог — он тоже был весь в мокрой земле, глине и песке или ещё в чём, из чего состояла слякотная жижа, в которой извалял его Серёжа. О том, чтобы брать такими руками его или себя за член, не могло быть и речи, приходилось полностью подчиняться заданным Серёжей темпу и амплитуде движений… Невольно вспомнился Эл. Серёжин брат был единственный, кому Макар разрешал обращаться с собой так бесцеремонно. «Всё-таки, у них много общего», — пронеслось у Гусева в голове, когда он давясь и кашляя готовился принять в себя чужое семя. Но Серёжа и тут не оправдал его ожидания — резко вышел и срывающимся от возбуждения голосом сказал:

— Не так, Гусик… Хочу тебе… вставить. Дашь?

Ну что на это мог сказать Макар? Конечно, даст. Серёже он даст всегда, везде и по-всякому. Даже стоя по колено в грязи посреди холодного и мокрого оврага ночью в глуши городского парка, будучи не единожды униженным им ни за что. И без всякой возможности кончить самому. Да что там даст? Он всё для Серёжи сделает, жизни, если надо, не пожалеет. А тут ему в удовольствие только будет…

— Конечно… — Макар наконец встал на ноги, развернулся к Серёже спиной и нагнулся.

— Чёрт! Смазать же нечем! — с досадой сказал Сыроежкин, плюнул себе на ладони и попытался вытереть их о чистые места своей куртки.

— Не надо… смазывать, — замотал головой Макар. — Я уже. Дома. И почистился… тоже.

— Блять, Гусь! — в сердцах воскликнул Серёжа. — Ты всегда со смазанной жопой из дома выходишь? А вдруг кто вставить захочет, да?! — он опять разозлился и стукнул Макара кулаком в спину.

Такого Макар не ожидал, да и ноги от долгого стояния на коленях в холодной слякоти у него малость занемели — не смог удержать равновесие и упал, еле руки успел вперёд выставить. Ещё чуть-чуть и ударил бы лицом в грязь, в самом буквальном смысле. А так застыл просто в нелепой позе на четвереньках — глупо и смешно: человек в грязной луже со спущенными штанами, но в тёплой куртке, призывно сверкает откляченным голым задом. И сам — чёрный, как негр, только член белый торчит. Так смешно, что плакать хочется. Потрахались, называется… У Макарка и впрямь слезы на глаза навернулись — так обидно и унизительно ему никогда ещё не было. Даже с Элом, хотя тот над ним хорошо в своё время поиздевался.

— Стой уж теперь так, — раздалось сверху, и на спину между лопаток легла Серёжина ладонь. О том, чтобы подняться, Гусев забыл в ту же секунду.

Макар замер. Все прежние горькие чувства внезапно схлынули, растворились, исчезли, и на их месте, словно вылупившаяся из куколки бабочка, стала расправлять свои яркие крылья радостная эйфория — Серёжа входил в него.

Порывистые с оттяжкой толчки разгоняли по телу волны сладостного жара — Макар больше не мёрз, даже мокрые руки и ноги у него согрелись. Он с жадностью ловил эти резкие, немного болезненные движения внутри себя, плавился от тепла Серёжиных рук на своей коже и уже совсем не думал, в какой грязи, холоде и сырости они тут оба увязли. На его разгорячённое лицо то и дело опускалось что-то лёгкое и пушистое, из-под полуопущенных век всё вокруг виделось светлым, мерцающим и удивительно чистым.

Серёжа вбивался сильно, глубоко, крепко вцепившись ему в бёдра, и коротко охал при каждой фрикции. Макара до предела заводили эти звуки (хотя куда уж больше-то?), да и сам он не стеснялся стонать и подмахивать. К чему стесняться? Они здесь одни. Впрочем, будь тут толпа народу рядом, и она не смутила бы сейчас Гусева — он бы её просто не заметил. Макар отдавался человеку, которого слишком долго, слишком страстно желал, надежду на взаимность от которого уже давно утратил, и для него это примитивное сношение на холоде, в уличной грязи было одним из самых прекрасных событий в жизни. Омрачать его нелепыми предрассудками он просто не мог себе позволить.

А ещё Макар прекрасно понимал, что с высокой степенью вероятности никакого продолжения у них не будет. Серёжа выебет его и уйдёт. И больше на грязную шлюху, которую до этого по ошибке считал своим другом, не взглянет. Да, сейчас им овладела похоть, но как он в действительности относится к Макару, Серёжа ясно дал понять перед тем, как нагнуть его в этой луже. Это чувство скоротечности момента и ожидание предстоящей потери, делало для Гусева их единственную близость особенно ценной, а все ощущения от неё — более острыми.

Серёжа начал долбить быстрее, до боли сжав его бока, и Макар с сожалением подумал, что скоро всё закончится. Серёжа кончит, а он — нет. И другой возможности испытать оргазм под любимым человеком у него не будет. Макар перенёс вес тела на одну руку и другой потянулся к своему члену.

— Ты что… Гусик?.. — в Серёжином голосе вместе с возбуждением послышалась обеспокоенность. — Нельзя… так, — он перехватил запястье Макара и аккуратно завёл за спину его перепачканную мокрой грязью руку.

«Значит, не судьба», — с долей разочарования подумал Макар и постарался полностью сосредоточиться на ощущениях в заднем проходе. Его мало волновало, что если б не Серёжа, он уже завтра мучился бы воспалением на члене, а то и чем похуже. Оно всё равно потом пройдёт, а кончить с Серёжей он уже не сможет.

— Я скоро… Гусик… скоро… потерпи, — Серёжа еле мог говорить, видать, и впрямь был на грани. — Потом… тебе…

Что ему должно быть потом, Макар так и не узнал — Серёжа стал двигаться как-то рвано и засаживать особенно глубоко и вместо слов мог только сдавленно мычать, в конце вжавшись в Макара так, что чудом его не уронил. От осознания того, что любимый только что кончил в него, накрыло и Гусева. Блаженство, любовь, благодарность на какое-то время полностью затопили сознание.

К реальности Макар возвращался медленно. Сначала никак не мог понять, почему Серёжа всё ещё здесь и даже что-то ему говорит. Потом с удивлением обнаружил, что сам он теперь стоит на своих двоих, и не в яме, а на пригорке. А Серёжа не просто рядом, он ещё и за руки его держит, и смотрит странно, в глаза заглядывает. Но самое интересное было то, что и вокруг всё изменилось! Пожухлой подгнившей листвы, упавших веток, слякотных луж и грязных дорожек — того, что ещё совсем недавно составляло неприглядный пейзаж городского парка первой половины ноября, почти не было видно — всё скрывал снег. Он поблёскивал отражённым светом тусклых фонарей с главной аллеи парка и делал окружающий мир чистым и уютным, а Сад — полностью оправдывающим своё название, Нескучным.

— Ну, Гусик, ну чего ты, а? — Макар наконец-то начал разбирать, Серёжины слова. — Скажи что-нибудь! Я тебе больно сделал? Ведь не должно же… ты же п-привычный… да?

Серёжа полез ему под куртку, стал проверять, как застегнут ремень. «Значит, и штаны он мне натянул, и из ямы сюда вытащил. Шо ж я не помню-то ничего?» — отстранённо подумал Макар, как в прострации глядя за действиями Сыроежкина.

— Всё хорошо… Серёжа, — произнёс он медленно.

«А мы ведь действительно с ним… Подумать только! И вовсе я не спятил! И не привиделось мне…», — дошло в итоге до Гусева. Он посмотрел Серёже прямо в глаза и улыбнулся.

— Ну вот! — Сыроежкин от радости аж на месте подпрыгнул. А потом наклонился и стал осторожно собирать с земли снег, не переставая при этом тараторить: — А то стоит, не шевелится, и глаза стеклянные! Я уж подумал, что… А, неважно, что я подумал! Пересрался весь от страха, короче. Пиздец просто! Ну ничего, сейчас ототрёмся, — он начал деловито тереть лицо Макара пригоршней мокрого снега. — Ай, ну ты чего! — засмеялся Серёжа. — Нас в метро не пустят же!

Макар тоже смеялся, подхватив Серёжу на руки и кружась с ним под падающими сплошной стеной крупными мохнатыми снежинками, такими аппетитными, что тот не удержался, широко открыл рот, и точно маленький, стал ловить их на высунутый язык.

— Я люблю тебя, СыроеХа, так люблю! — с чувством сказал Гусев, осторожно поставив Серёжу на землю. — Вот, с самого первого дня, веришь? Как увидел, так и влюбился! — он обхватил Серёжину голову руками, притянул к себе и горячо поцеловал.

— И я тебя люблю, Макар, — серьёзно сказал Сыроежкин, оторвавшись от его губ. — Только знай, я тебя ни с кем делить не буду. Ни с Элом, ни с мужиками всякими, ни с девками, если они вдруг тебе понадобятся. И шляться больше не позволю.

— Да мне и не нужен больше никто. Только ты, Серёжа, — тихо сказал Макар, с которого разом слетела вся весёлость. Обнял Серёжу и уткнулся носом ему в шею, полной грудью вдыхая любимый запах.

Больше всего на свете Гусеву сейчас хотелось поверить в собственные же слова.

========== 25. Королевская битва ==========

Комментарий к 25. Королевская битва

Анонам с алебастровыми и полушариями и мраморно-белыми половинками. Если они вдруг читают. Вот теперь это всё действительно есть в моём тексте 😁

— Ну, наконец-то! — всплеснула руками Надежда Дмитриевна. — Я уж волноваться начала — двенадцать скоро! Элек три раза звонил, про вас спрашивал. А с одеждой что? И с лицом?! — она с недоумением посмотрела на обоих, и результатом осмотра осталась явно недовольна.

— Мы в парке гуляли, мам, а Макар в темноте в какую-то яму свалился. Я ему выбраться помогал, — с невозмутимым видом соврал Серёжа. И пока Гусев по простоте душевной не ляпнул что-нибудь лишнее или того хуже — не засобирался в свою квартиру, добавил: — Мы замёрзли как черти, так что сейчас отмываться и отогреваться будем.

— А…

— А домой Макару нельзя, — замотал головой Серёжа. — Вот прям ваще нельзя — его предки прибьют, если он в таком виде явится. Так что он сегодня у меня ночует.

— Мне бы позвонить тогда… — неуверенно попросил Гусев, переминаясь с ноги на ногу в прихожей. — Ой. Извините, — он бросил взгляд вниз и покраснел — под его ногами образовалась маленькая грязная лужа.

— Ничего-ничего, — поморщилась, глядя на грязный пол Надежда Дмитриевна. — Я сама твоей маме позвоню, предупрежу, что утром будешь. И Элеку тоже… — потом зевнула и сказала: — В общем, вы тут мойтесь и всё такое, только за собой приберите. А я спать пойду — поздно уже.

И пошла в свою комнату, звонить соседке и племяннику. А довольный Серёжа потащил друга в ванную — лично его отмывать и отогревать, потому что сам же его перед этим испачкал и заморозил. А собственные ошибки, как известно, надо исправлять самому.

— Всё, Гусик, теперь уж ты точно мой, с потрохами! — хищно улыбнулся Серёжа и закрыл за собой дверь в ванную.

Макар на это только рассмеялся тихо — факт, который озвучил сейчас Сыроежкин, был и так ему известен. Причём уже несколько лет. Он притянул к себе Серёжу и с уверенным видом стал снимать с него грязную одежду.

— Знаешь, как давно я хотел сделать это с тобой? — спросил Гусев, стянув с друга всё, включая трусы с носками.

— Что сделать? Потрахаться? — просиял догадливый Сыроежкин.

— Ну… для начала раздеть тебя. Полностью, — Макар и сам не понял, отчего он смутился. — И поцеловать. Вот так… — он подкрепил свои слова действием, потом развернул Серёжу спиной к себе и присел на корточки. — И не только так…

Серёжа охнул и поспешил включить воду — сначала одной, а затем и второй его ягодицы коснулись горячие губы.

— Мне твоя попа во сне снилась, — Макар поднялся и стал разоблачаться сам. — Серьёзно, СерёХа, с шестого класса!

— Ты ж её не видел тогда, как же она тебе снилась? — захихикал Сыроежкин и, отпихнув подальше ногой кучу из извазюканных в земле шмоток, затащил Гуся под тёплый душ.

— А так! Я представлял, — деловито заметил Макар и принялся гладить и мять предмет своих давних грёз, пока Серёжа добросовестно намыливал ему голову. — Дрочил на твою фотографию из журнала и воображал, какая у тебя классная задница. Алебастровые полушария!..

— Блять, Гусь, ты чё несёшь-то?! — Серёжа аж прихрюкнул от такого сравнения, и если б не собственный стояк, заржал бы в голос. А так не до смеха как-то, когда все мысли только о том, чтоб опять вставить. — Моя жопа, чё, каменная?

— Алебастр — не камень, дремучий ты человек, — отфыркиваясь от попадающей в нос воды, заметил Макар. — Алебастр — это Хипс. Я всеХда, когда на статуи пионеров в лаХере смотрел, думал, какие у них задницы красивые. Хладкие, круХлые… Совершенные мраморно-белые половинки, о! Как один чувак Ховорил. Вот, у тебя такая попа и оказалась…

— Гу-усь… — простонал Сыроежкин.

Больше ничего связного произнести он не смог. Потому как пока мыл Макару верхнюю половину тела, тот не только разговоры разговаривал, но и со всем тщанием наводил чистоту у Серёжи ниже талии. И не только снаружи.

— Я спущу сейчас…

— Спускай, Серёжа, — Макар опустился на колени и сразу же взял в рот, продолжая осторожно двигать намыленным пальцем, который так и не вынул из его тела.

А через час, уже лёжа в постели, прижавшийся к его спине Серёжа снова шептал Макару на ухо:

— Гусик, давай ещё раз, а? Я ж не засну так… ну, очень хочется!.. Тебе ведь не больно будет?

— Не больно, — улыбнулся Макар, опять кинул на пол одеяло и лёг на спину, согнув в коленях разведённые ноги. — Иди уже, — и поманил Серёжу к себе.

Тот аккуратно, чтобы не скрипеть пружинами, встал с уже малость расшатанного дивана, достал из-под подушки тюбик почти закончившегося детского крема и лёг на своего друга. Макар обнял его руками и ногами, крепко стиснул, целуя, потом согнулся сильнее, чтобы Серёжа легче мог вставить, и всё-таки не удержался, коротко охнул — как он и предполагал, было больно. Серёжа трахал его жёстко, может быть даже жёстче, чем Эл, и, что естественно, в этот раз дольше. Но при этом так нежно целовал и так ласково шептал что-то там про своего золотого гуся, что это действовало на Макара не хуже самой настоящей анестезии. Серёжа кончил и замер на нём, тяжело дыша, а Макар просто лежал, перебирал осторожно золотистые кудри и думал, что вот оно, оказывается, какое — счастье… Простое и незамысловатое — потрахаться с любимым человеком. И даже не верится, что когда-нибудь настанет такой момент, когда этого уже станет мало, и чтобы почувствовать себя счастливым, придётся достигать куда более серьёзных, сложных и возвышенных целей. А секс сам по себе так важен уже не будет. Даже с Серёжей. С чего такие мысли пришли ему на ум, Гусев и сам не понял, не иначе как на взрослых насмотрелся — вроде всё хорошо у людей, живут благополучно, семьями, с любимыми мужьями и жёнами, а всё какие-то замороченные ходят, нервные. Просто жить и радоваться у них не получается.

Впрочем, эта философия быстро надоела Макару, и он вспомнил о более прозаических вещах. Например, о том, что детский крем кончается, его купить надо. И в аптеку за мазью Вишневского завтра зайти — Серёжиного напора его задница не выдерживала.

***

— Зой, не уходи, пожалуйста, — сказал Эл и так жалобно посмотрел на неё, что Зое сделалось совестно.

Он уже битый час сидел у них на кухне, пил горячий чай, который то и дело подливала ему Зойка, и всё никак не мог согреться. Она ему уж и градусник носила, и платок шерстяной из комнаты приволокла, и варенье малиновое развела, но Эла как начало трясти с самого его прихода, так и не отпускало. И температуры, что странно, у него не было.

— Слушай, ну я спать хочу. Ты тоже ложись, глядишь и согреешься. Я постелю тебе сейчас, — всё же не выдержала Зойка и пошла за раскладушкой.

Родители её Эла всячески привечали, но спать им вместе не разрешали ни в какую. По крайней мере не при них. «Чем вы там с Элеком в наше отсутствие занимаетесь, то мы, конечно, проконтролировать не можем. Но не жди, дочка, что мы с отцом сознательно вашей ранней половой жизни потворствовать станем! Забеременеешь и что делать будешь? Тебе сначала школу закончить надо», — всякий раз выговаривала ей мать, когда Зоя приставала к ней с своим: «А можно, Элек сегодня у нас останется?» И Зоя, выслушав очередной раз отповедь от родительницы, ворча, шла доставать из кладовки раскладушку и чистый комплект постельного белья — Эл ночевал обычно на кухне, благо метраж позволял. И они допоздна засиживались за обеденным столом, болтая и милуясь. Иногда, правда, им везло, и под шумок можно было ненадолго уединиться в ванной для более тесного общения.

Но сегодня Эл вёл себя странно. На Зойкино предложение сходить вместе «почистить зубы», мол, это его точно взбодрит, замотал головой, виновато посмотрел на неё, ещё крепче обхватил себя руками и сказал:

— Я не смогу… Прости. Мне плохо… очень.

Зое в итоге просто так куковать на табуретке за столом надоело, тем более, что Эл о своих проблемах так ничего толком и не рассказал, и она засобиралась спать. Одна беда, стоило ей только лечь в свою кровать, весь сон тут же испарился. Зою так разбирало любопытство, что она часа два проворочалась в своей кровати, так и не уснув, — всё пыталась понять, что же у Элека такое произошло с его братом, что он сам не свой, и даже от минета отказался. Последнее и вовсе из ряда вон было — уж на что-что, а на темперамент своего парня Кукушкина пожаловаться не могла. Что ж такое этот придурок Сыроежкин выкинул, что Эл трясётся весь и вообще на человека не похож?

Устав маяться в неизвестности и волнуясь, как там Эл, пришёл ли в себя, Зоя решилась пойти его проведать.

— Зой… — Эл сел на своей раскладушке, едва только она появилась в дверях кухни.

— Так и не спишь, да? — прошептала Зоя и села рядом. — Может, всё-таки расскажешь, что там твой братец натворил? Легче станет…

— Зой… Ты ведь меня не бросишь? — вместо ответа на вопрос спросил Эл.

Зоя только вздохнула тяжело — Элек либо строил из себя крутого и невозмутимого перца, у которого всегда всё под контролем, либо превращался в несчастного побитого щеночка, что его только обнять и пожалеть оставалось. Нормальным человеком он бывал редко.

— Не брошу, конечно, — она обняла его и с кислой миной уставилась в тёмное окно: и Эла ей было жалко, и себя — ведь знала же, что Громов, хоть и красавчик, с таким флагом, что мама не горюй! А всё равно втрескалась по уши.

— Просто понимаешь, Зой… — бубнил Эл куда-то ей в плечо. — Я… я… я, наверно, не смогу больше относиться к Серёже, как к брату… как к другу… Я люблю его, но… Мы больше не на одной стороне.

— Ну поругались, бывает же. Помиритесь. Из-за чего хоть? Что он сделал? — не оставляла надежды докопаться до сути Зоя.

— Я… Прости, Зоя, я не могу тебе сказать подробности. Но получается, я его вроде как предал… Или он меня? В общем, я не знаю… Мы не враги, конечно… Конкуренты. Или соперники? Не знаю… — Эл прижался к ней сильнее, а Зоя поняла, что совсем запуталась.

— А что вы поделить не смогли, не скажешь? — она предприняла последнюю попытку узнать правду.

— Прости, — ещё крепче обнял её Эл. — Да это уже и не важно — я проиграл. Кажется…

— Вот навёл туману!.. — разочарованно протянула Зоя. — Если бы я тебя так хорошо не знала, то решила бы, что ты за моей спиной с какой-то девкой крутишь. А Серёжа твой у тебя её увёл.

Эл вздрогнул, чуть отстранился, обхватил руками её лицо и обеспокоенно заглянул в глаза:

— Нет, что ты! Ни с какими девчонками я не крутил. Ты — единственная девушка, которую я люблю. Мне не нужны другие.

Его слова немного успокоили Зою. Элек практически никогда не врал, хотя бывало, многое не договаривал, как, например, сейчас. Но тому, что он говорил, можно было верить со спокойной душой.

Утром Эл ни в какую школу не пошёл, и Зоя тоже. Потому что температура у него всё-таки поднялась, да такая, что первым порывом Кукушкиной было звонить не Маше с профессором, как просил её Элек, а в скорую. И домой она с ним поехала, больше в качестве моральной поддержки, чему Громов очень обрадовался.

***

— Денис, ты не занят? — Макар вошёл в медицинский кабинет и аккуратно прикрыл за собой дверь.

— Ничего срочного, Макар, — спортивный врач сразу же отложил свои бумаги в сторону. — Тебя что-то беспокоит? Ты ведь на тренировке сейчас должен быть. Давай посмотрю.

— Не, Денис, всё нормально со мной, — улыбнулся Гусев. — Я по друХому поводу. Попрощаться.

— Уезжаешь? — не понял Денис Евгеньевич.

— Нет. Я ушёл из Интеграла. Теперь уже по-нормальному, как полаХается… ПоХоворил с Борисычем, извинился, что подвёл команду перед матчем, поблаХодарил за всё…

— Но почему, Макар? — Денис даже со своего места встал. — Ты же хорошо играешь!

— Хорошо я иХрал когда-то. Перспективным был и всё такое. А сейчас… просто неплохо. Мне ведь восемнадцать скоро, а никто из более серьёзных команд мной не заинтересовался, хотя их тренеры на наши матчи часто ходят. Про сборную я уж и не Ховорю.

— Макар, но нельзя же только из-за этого… — занервничал Денис Евгеньевич. Гусев не дал ему договорить.

— Я не тяну, Денис. И спорт, и учёбу. Великим хоккеистом мне всё равно не стать, а идти после десятого класса в училище Хлупо как-то. Да и отсрочка нужна… В общем, я в институт хочу. С военной кафедрой. Так что буду теперь физику с математикой зубрить, — выдохнул наконец Макар и заметно расслабился.

— Подожди… Это же означает, что мы… — Денис Евгеньевич нахмурился, между бровями залегла болезненная складка. Тяжело сглотнул и сказал глухо: — Мы больше не увидимся…

— Не увидимся, — словно извиняясь, посмотрел на него Гусев.

Денис подошёл к Макару, порывисто обнял на прощание, а потом просто не стал отпускать. Целовал лицо и шею, зарывался пальцами в волосы, прижимал к себе, сминал ягодицы… Макар какое-то время отвечал на поцелуи, позволял себя тискать, но когда почувствовал на своём члене чужую ладонь, остановился.

— Нет, Денис, не надо так, — еле отдышавшись, сказал Гусев и отпрянул от доктора. — Ты женат ведь…

— Да я с ума схожу в этом браке, Макар!.. — чуть не взвыл Денис Евгеньевич, с силой проведя руками по лицу. — Мне нельзя было жениться…

— Так разводись, — пожал плечами Гусев.

— Разведусь, — в голосе доктора послышалась уверенность. — Теперь точно. Найду новое место, чтоб с Борисычем больше не пересекаться, и сразу подам на развод. Раз тебя тут теперь не будет, мне терять нечего…

— Меня?.. — Макар не сразу сообразил, причём тут он.

— А когда я буду свободен? Ты сможешь… со мной? — спросил вдруг Денис Евгеньевич и шагнул навстречу.

— Не, — замотал головой Гусев. — Извини. Но я тоже теперь не один… как бы.

Макару хотелось быть серьёзным, тем более, что Денису он сочувствовал, но при мысли о Серёже, счастливая улыбка сама выступила на его губах. Теперь ведь Макар действительно не один, самому не верится!

Денис молча кивнул, прикрыв на секунду глаза, и подал ему руку. Вот и попрощались…

— Ну и долго же ты, Гусик! — вскочил с кресла Серёжа, когда Макар наконец спустился в фойе спортивного комплекса. — Я всю жопу себе отсидел, пока тебя ждал! Тя там что, отпускать не хотели?

— Отпустили, куда они денутся! — усмехнулся Макар и обнял друга за шею. — Всё, СыроеХа, я теперь свободный человек! Поехали домой, нам ещё кой-чего успеть надо. Пока мать с работы не вернулась, — он подмигнул Серёже, ойкнул, когда тот незаметно ущипнул его пониже спины и важно сказал: — А потом — уроки! Это — железно! Никаких отХоворок. Я ж не просто так хоккей бросил, я теперь умный буду!

— Ты и так умный, Гусь! — засмеялся Сыроежкин.

— Значит, ещё умнее стану! — тоже засмеялся Макар. Посмотрел на Серёжу и уже со вздохом добавил: — Ну, какой я умный, СерёХа? Вот, Хляжу на тебя и таким дураком сразу делаюсь — всё на свете забываю!.. Хрибочек мой, Сыроежка…

***

— Как там Эл? — спросил на переменке у Кукушкиной Макар.

— А что ж тебе твой друг Сыроежкин не рассказывает? — огрызнулась на него Зоя и с мрачным видом полезла в свой портфель готовиться к алгебре.

— Ну… он Ховорит, нормально всё, просто болеет долго, — Макар оглянулся в конец класса, где Серёжа что-то оживлённо обсуждал с Витьком и Вовкой. — Только я ему не верю. Мать его через день к Хромовым мотается, отец, все свои выходные у них проторчал, пока опять в рейс не уехал. Я спрашивал у тёть Нади, но она только сказала, что воспаление лёгких. Но три недели!..

— Гусев, у тебя телефон вообще дома есть? — зло спросила Кукушкина.

— Ну есть. Чё ты глупости спрашиваешь, Зойка? — обиделся Макар.

— Так что ж ты за эти три недели ни разу сам ему не позвонил? — прошипела она с такой ненавистью, что Макар даже отшатнулся.

— Зой, пойми, мы с ним вроде как не общаемся. Совсем, — попытался объяснить ситуацию Макар. — Он на меня обижен, и есть за что. И я на него точно также… Даже больше. А тут вдруг: «Как дела, как самочувствие?» Но я волнуюсь, честно!

— Да что ж он вам сделал-то, что вы от него шарахаетесь?! Друзья называется! С такими друзьями и враги не нужны… — процедила сквозь зубы Кукушкина и отвернулась.

— Зой…

— Отстань!

— Ну Зой… — Макар осторожно тронул девушку за плечо, та вздрогнула, шмыгнула носом и, не глядя на Гусева, сказала:

— В больницу его вчера увезли.

— Как… как в больницу? — опешил от такой новости Макар.

— Так. Хуже ему стало.

— А СерёХа…

— Мы… То есть профессор с Машей им не сообщали пока. И ты не говори, — Зоя вытерла глаза и в упор посмотрела на Макара. — Это из-за Сыроежкина он заболел, я точно знаю! Пришёл ко мне, как не в себе был, и всю ночь успокоиться не мог, колотило его прям. Сказал, что с Серёжей поругался, а из-за чего не сказал. Но я-то понимаю, он ему какую-то подлянку сделал! А теперь даже не звонит, сволочь… — Зоя поджала губы и с нескрываемым презрением оглянулась назад на весёлого Сыроежкина.

— Зой, а Хде он? В какой больнице? — спросил Макар. — Я навещу его сегодня, после дополнительных у Таратара.

Макар сидел на алгебре, пытался вникнуть в объяснения учителя, но то и дело выпадал из реальности и погружался в раздумья. За каких-то пять минут общения с Зоей идиллическая картинка их с Серёжей отношений здорово потускнела и пошла трещинами. Во-первых, потому что он собирался сегодня Серёже соврать — говорить о том, что с Элом, ему и самому не хотелось, тут не только в Зойкиной просьбе дело. Макар чувствовал, что Серёжа не даст сейчас ему спокойно навестить брата, а увидеть Элека нужно было обязательно. Причём наедине. Во-вторых, сколько уже можно врать самому себе и делать вид, что про Эла он забыл и не вспоминает? Вспоминает, ещё как. У них были странные отношения, и Макар мог бы за многое предъявить своему бывшему, но отрицать то, что тот так и не стал ему совершенно безразличен, глупо. Макар расстроился, когда узнал, что Элек заболел, и винил в этом себя — тут Зойка ошибается: не из-за Серёги это. Так что сегодня же он поедет к Элу, а Серёже расскажет обо всём вечером. Тот побухтит, конечно, задним числом, ну и ладно — Серёга отходчивый. А в следующий раз, глядишь, можно будет вместе съездить…

— В больнице, значит… — повторил Серёжа. — Бедняга… Надо проведать его… Постой, а ты откуда знаешь? — он встрепенулся и подозрительно посмотрел на Макара.

— Ховорю ж — Кукушкина сказала, — вздохнул Макар и отвёл глаза: сейчас будет допрос.

— А с чего это Кукушкина это тебе сказала, а не мне? Я его брат всё-таки!

— Потому что я сам у неё спросил, — как можно спокойнее пояснил Макар. — Ты ж не спрашивал.

— А ты, значит, спрашивал? У неё? Хотя я тебе всё рассказываю. Ты мне не доверяешь, Гусь? — Серёжа ещё не злился, но уже начал психовать, как Макар и предполагал.

— СерёХа, я верю тебе, и матери твоей, честно!.. Но у меня сердце не на месте было, — Макар в порыве чувств приложил руку к груди, — вот и подошёл к Зойке… Три недели всё-таки, сам посуди!

— Воспалением лёгких долго болеют, — заметил Сыроежкин и закусил губу — стыдно стало, что о брате не беспокоился, это Макар сразу просёк. Главное, чтоб на него стрелки переводить не начал. — Сердце у него не на месте было, — буркнул он и недовольно зыркнул на Макара.

— Ну да… — осторожно согласился Гусев. — Волновался малость…

— Ладно, — немного успокоился Серёжа. — Расскажи, что там тебе Зойка наговорила, как он?

— Да плохо он, Серёж, — тяжело вздохнул Макар. — Лежит в одну точку смотрит, бледный весь, под глазами синяки, сам — кожа да кости. Ни на кого не реагирует, ну, почти, ничего не ест толком. Капельницы ему с чем-то делают…

***

Когда они с Зойкой вошли в палату, Эл даже голову в сторону открывшейся двери не повернул — видно, не ждал, что к нему днём кто-нибудь придёт — родители-то на работе. Но когда увидел своих гостей, растерялся: попытался сесть — неудачно, свободной от капельницы рукой стал поправлять налипшие на лоб сальные волосы, со второй попытки, заикаясь, сказал «привет» и, не зная, что делать дальше, просто лежал и переводил взгляд с Макара на Зою и обратно. Причём, на Зою, как показалось тогда Гусеву, смотрел с надеждой, а на него — испуганно.

«Зой, ненадолго, пожалуйста…» — попросил её тогда Макар, и Кукушкина, чмокнув Эла в щёку и сказав, что через пятнадцать минут вернётся, вышла.

У Макара сердце защемило и все слова в горле застряли — настолько оказался он не готов к увиденному. Поэтому он молча обошёл кровать и присел на край с той стороны, где не было капельницы. Взял ладонь Громова в свои, шикнул на него, когда тот попытался её отнять, и не выпускал из рук до самого Зоиного возвращения — перебирал его пальцы, переплетал их со своими, гладил тыльную сторону ладони и нежную кожу запястья там, где синими дорожками выступали вены, мягко обводил большими пальцами линии на его руке и, не отрываясь, смотрел в глаза.

«Я скучал, — почти шёпотом сказал Макар. — Испугался, когда Зоя сказала, что ты в больнице…» Эл хотел было что-то сказать в ответ, но вместо этого только плотнее сжал губы — дрожащий подбородок и влажные глаза и так выдавали его без слов.

«Ты теперь с ним?» — еле слышно произнёс наконец Громов. Макар кивнул и сильнее сжал его руку. «Простишь меня?» — спросил Эл чуть громче.

Макар собирался сказать: «Уже», но оказалось, с языка готова была сорваться совсем другая фраза. А вот её говорить не стоило, хотя именно эти незатейливые три слова наиболее точно выражали его чувства. Он оглянулся — в палате никого, кроме них не было — другие больные ушли в холл смотреть телевизор. Макар поднёс руку Элека к своему лицу и поцеловал согнутые пальцы. Потом наклонился сам и осторожно прижался своими губами к его, обветренным и потрескавшимся, провёл рукой по горячему лбу, отвёл с него отросшие светлые пряди, губами снял с прикрытых век маленькие соленые капли, ещё раз, уже смелее, поцеловал Элека в губы и сказал: «Выздоравливай скорее».

Эл только зажмурился и судорожно всхлипнул, когда Макар отстранился. Скрипнула дверь в палату, по полу зацокали быстрые каблучки и почти сразу над ухом Гусева раздалось угрожающее шипение: «Что ты ему наговорил, Гусев?! На пять минут нельзя оставить!..» То что Эл, мягко говоря, в расстроенных чувствах, Зоя заметила сразу и вполне естественно поспешила отогнать от своего парня источник возможных неприятностей. Нарываться на выяснение отношений Макар не стал и счёл разумным побыстрее уйти. В дверях оглянулся — Зойка помогла Громову сесть на постели и теперь разбирала свои многочисленные сумки, которые помогал ей тащить сюда Макар. Эл смотрел на него и робко улыбался.

***

— В общем, жалко его… — подытожил Макар.

— Постой, Гусь, ты так говоришь, будто сам его видел, а не с Зойкиных слов, — насторожился Серёжа.

— Ну да, я зашёл к нему… — стараясь не смотреть Сыроежкину в глаза, подтвердил Макар.

— Что?! Ты был у Эла? В больнице? — Сыроежкин вскочил со своего места и встал прямо перед сидящим на диване Макаром. — Я, значит, его тут чуть ли не под дверью караулю, жду когда он со своих дополнительных вернётся, а он вместо этого к бывшему хахалю попёрся?!

— Не ори ты так, мать услышит, — пресёк Серёжину вспышку праведного гнева Макар, дёрнул его за руку и усадил рядом с собой. — Не кипишуй, СыроеХа. Я с Кукушкиной вместе после Таратара заехал. Сумки ей довезти помог. Она знаешь сколько всего ему навезла?

— Ты просто его забыть не можешь! — с раздражением выплюнул Серёжа и отвернулся от Макара, демонстративно скрестив на груди руки. — Видел я ваши фоточки. Извращенцы, оба!

— Серёж, — обнял его Гусев.

— Уйди, Гусь противный! — отпихнулся от него Сыроежкин, но с дивана не встал.

— Серёж, — повторил свою попытку Макар. — Не ревнуй. Эл — с Зоей, я — с тобой. Ну чего ты, ну?

— Ничего!.. — с вызовом посмотрел на него Сыроежкин. — Он ведь лучше трахается, чем я? Ну? Говори давай! А впрочем, не надо, — махнул он рукой и опустил голову. — Эл всё делает лучше, чем я… Что я не знаю, что ли?..

Наверное, стоило сказать, что в постели ему больше нравилось с Серёжей, чем с Элеком, но Макар сознательно не стал врать. Не Серёже — прежде всего себе. Ему было одинаково хорошо с ними обоими, и любил он тоже их двоих. Только вот если без Эла ему было порой просто грустно и тоскливо, то без Серёжи он с некоторых пор вообще не представлял себе жизни. По крайней мере нормальной человеческой. Сыроежкин стал центром его вселенной, и всё существование Гусева крутилось теперь вокруг Серёжи, как планеты крутятся вокруг солнца. Иногда, правда, на ум приходило другое сравнение, тоже «космическое» — сверхмассивная чёрная дыра. Вот что такое на самом деле его Серёжа. Не яркая звезда, прекрасная в самой своей основе, дарящая тепло и свет, а чёрное нечто, приблизившись к которому навсегда становишься его частью. Единственное, чего пока не понял Макар, пересёк ли он горизонт событий или ещё нет? А может, он уже давно там, за радиусом Шварцшильда, и вся его реальная и мнимая независимость безвозвратно утеряна?

Макар ничего не сказал Серёже — поцеловал его, повалил на диван, не обращая внимание на недовольное мычание и слабые попытки к сопротивлению, подмял под себя, и тискал, пока тот не начал сладко постанывать ему в рот, а в дверь не постучала мать и не позвала ужинать.

Первая ссора с любимым на первый взгляд закончилась благополучно. Они ещё несколько раз навещали Эла в больнице, теперь уже вместе, только Макар никак не мог понять — рад ему Громов или нет? Эл каждый раз нервничал и уже через полчаса под каким-нибудь предлогом просил друзей уйти. С братом говорил нехотя, с Макаром и вовсе старался не общаться, лишь бросал на него периодически красноречивые взгляды. Макар думал, что их совместные визиты Элек воспринимает, как изощренную издёвку, и хотел бы ходить к нему один, но не ссориться же опять из-за этого с Серёжей? Вздыхал и каждый раз послушно шёл в больницу в компании Сыроежкина — отказать себе в удовольствии хотя бы так увидеться с Громовым он не мог.

И всякий раз на следующий день после таких посещений в школе на них с Серёжей налетала негодующая Кукушкина и начинала отчитывать: мол, вы два эгоистичных идиота, разве не видите, что Элу хуже, когда вы приходите — ведь знаете, что человек не совсем здоров душевно? Он потом полдня сам не свой — не ест, не пьёт, ни с кем не разговаривает. Серёга на это заявлял ей, что он к своему брату будет ходить, когда и столько раз, сколько вздумается, и всякие там ему не указ. А если Колбасе что-то не нравится, пусть идёт в жопу. Зойка злилась ещё больше, слала в ответ Сыроежкина на хуй и с гордым видом удалялась на своё место. На этом конфликт исчерпывался. Макар в этих перепалках принципиально не участвовал — его мучила совесть.

В последний раз, собрав волю в кулак, Гусев отказался идти к Элеку в больницу. Серёжа на радостях от такого решения друга даже не поинтересовался, чем оно вызвано, и пошёл к брату один. Было это в пятницу, а в понедельник утром Зоя, ни слова не говоря, подошла к Макару и дала ему со всего размаху в челюсть. Прямо на глазах у всего класса. И Таратара, у которого должен был начаться урок. Вообще, они с Кукушкиной не впервые за школьную жизнь выясняли отношения в рукопашную, и Макара даже посетило некое чувство дежавю, но на этот раз Зоя ничего себе не вывихнула, а вот он всерьёз испугался за свой зуб. Не иначе как громовское влияние сказалось — тот драться умел и, видимо, обучил этому делу подругу.

— Блять, сука бешеная! — Сыроежкин, не обращая внимания на крики Таратара с требованием немедленно прекратить безобразие, бросился с кулаками на Зойку — Гусев еле успел его остановить, даже про собственную побитую морду лица забыл.

— Зоя, сядь на место! — приказал Таратар. — Сыроежкин, ты что себе позволяешь? Сейчас оба к директору отправитесь!

— Зоя, что с ним? — еле шевеля распухшим губами спросил Макар. На Кукушкину он даже не разозлился — ему просто было страшно. За Эла.

— Это всё ты виноват, оказывается! — как готовая к атаке змея, шипела разъярённая Кукушкина, напрочь проигнорировав слова учителя. — Из-за тебя он такой был! Даже не из-за братца своего полудурошного. Его в психиатричку перевели вчера. Потому что ты не пришёл, урод!..

Дальше договорить ей не удалось — Семён Николаевич устал терпеть такое непотребство и за руку вывел Зою из класса. И сам скрылся с ней в коридоре.

— Вот пускай с директрисой теперь объясняется, дура! — сказал всё ещё взвинченный Сыроежкин и с грохотом отодвинул стул за своей партой.

— Не потащит он её к директрисе, Таратара что ли не знаешь… — мрачно сказал Макар и уронил голову на руки.

— Да что там у вас происходит? — ткнул его в бок сидящий рядом Вовка. — Чё Колбаса на тебя окрысилась?

— Элу плохо, она психует, — сухо ответил Макар.

Сидеть как ни в чем не бывало на месте не было сил — его трясло от одной мысли, что он опять всё испортил, из-за него страдает человек с и без того поломанной психикой. Ведь старался же, чтобы не вышло, как с Митей, и вот опять…

— Серёг, сиди, я сейчас, — Макар похлопал Сыроежкина по плечу и вышел из класса. Надо было хоть как-то объясниться с Таратаром и Кукушкиной. Самое смешное, что в отличие от Зои, Семён Николаичу он мог рассказать всю правду.

***

Зоя вошла в класс через пять минут с каменной физиономией, и Серёжа не удержался, крикнул:

— Ну что, вставили тебе пистонов, чокнутая?!

Зоя презрительно скривилась, показала ему средний палец и молча села на место.

— Дура! — фыркнул себе под нос Сыроежкин и выжидательно уставился на дверь: Макар с математиком так и не вернулись.

— Ты извини, конечно, Сыроега, но Колбаса реально чокнутая, как твой брат. Они вообще друг другу подходят, — криво усмехнулся Витёк.

— Но-но, не трогай Эла! — сразу же возмутился Серёжа. — Только я могу про него так говорить.

— А что, нет что ли? Оба чуть что — кулаки распускают, — хмыкнул Смирнов, инстинктивно приложив руку к лицу.

— Что, всё забыть не можешь, как тебе Эл по роже съездил, когда ты к Гусю яйца подкатывал?! — ляпнул всё ещё будучи на взводе Сыроежкин, вспомнив рассказанную когда-то братом историю.

— Что?! Я? К нему? — взвился задетый за живое Витёк. — Нахуй мне этот пидор сдался?

— Кто пидор? — угрожающе прорычал Серёжа и всем корпусом развернулся к соседу.

— Гусь твой пидор, вот кто! — выкрикнул Смирнов. — И ты такой же, раз всё время с ним трёшься!

Дальше слушать Серёжа не стал, схватил соседа за грудки, выволок из-за парты и с размаху его ударил. Только вот Витёк терпеть побои ещё и от громовского брата не собирался — сумел кое-как уклониться от Серёжиного кулака, так что удар пришёлся по касательной, и со всей дури вмазал ботинком ему по колену. Серёжа, корчась от боли, повалился на пол, а Витёк, впервые в жизни почувствовав своё превосходство в бою, уселся ему на грудь и стал один за другим отвешивать своей жертве пусть и не совсем умелые, но оттого не менее болезненные удары. Но вскоре Серёжа смог выбраться из-под нападавшего и уже сам сумел подмять его под себя. Отвёл для удара кулак, ещё секунда, и Смирнову бы явно понадобилась помощь врача, но тут Сыроежкина отбросило в сторону — чудом о край парты не стукнулся. На какое-то мгновение Серёже показалось, что он оглох на правое ухо, всерьёз задуматься об этом мешала только острая боль в рёбрах — его били ногами. Кто его избивал, Серёжа не видел — он только и смог, что закрыть руками лицо и свернуться на полу калачиком, защищая живот.

— А! Сука!

— Сдохни, блядь!

Кричали, кажется, Корольков и Смирнов, но кого бы они не имели ввиду, этой «суке» и «бляди», которой желали сдохнуть его противники, Серёжа был искренне благодарен — его наконец перестали бить. С трудом вытерев от крови лицо, Серёжа, пошатываясь, встал на ноги, держась за парты приблизился к месту новой потасовки и, что называется, охренел.

В том же проходе, где только что били его, но ближе к доске, одноклассники оттаскивали друг от друга сцепившихся девчонок — распластанная на полу Зойка, с расцарапанным в кровь лицом, из последних сил отбивалась от насевшей на неё Майки. Та, попортив, насколько ей это удалось, Кукушкиной табло, теперь, очевидно, вознамерилась противницу придушить и со всей силы сжимала её горло обеими руками. Отчего вдруг достаточно спокойная и миролюбивая Майя пришла в ярость, Серёжа сначала не сообразил, а когда увидел — у него буквально волосы на голове зашевелились: скрючившись, на полу лежал Вовка и обеими руками прикрывал левое ухо — из-под его ладони сочилась кровь. Рядом на стуле сидел бледный Витёк и держался за шею, то место, где она переходит в плечо. Над ним склонились пара ребят и уговаривали ничего не трогать и потерпеть до прихода врача — между Витиных пальцев, прямо из тела торчала шариковая ручка.

Тем временем Серёжина спасительница вдруг прекратила сопротивление и уронила руки. Светлова, которую так и не удалось с неё стащить, и которая тоже уже была вымотана борьбой, чуть было не упала на Кукушкину совсем, но та неожиданно резко боднула головой вперёд и Майка, взвизгнув, ухватилась за нос. Серёжа посмотрел на свою бывшую девушку с уважением — не такая уж она и капризная фифа оказывается: вон как за честь своих «павших в бою» кавалеров сражается! А за самого Серёжу вступилась (подумать только!) Колбаса, которая с некоторых пор на дух его не переносит и не далее как десять минут назад публично показывала ему фак. «Мир сошёл с ума…» — пронеслось в голове у Серёжи. Но последнее, о чём он успел подумать перед тем, как перед глазами всё начало плыть, было: «Где же Гусь?»

***

— Семён Николаевич! — возвела руки к потолку директриса. — Поверить не могу! Ну как же так? Вы же взрослый, опытный человек, заслуженный педагог с большим стажем… Боевой офицер в конце концов! Взводом командовали… А тут девятиклассники у вас на уроке такое творят!.. — забыв про профессиональную этику и основы педагогики разом, прямо на глазах у учеников принялась она выговаривать их классному руководителю. — Трое в травмпункте, один в больнице!

— Майя Григорьевна, — вздохнул Таратар. — Ну причём здесь моё боевое прошлое? Или вы хотите, чтоб я с ними, — он кивнул на Зою, — по законам военного времени?

— Нет, ну что вы, — смутилась директриса. — Ну они же… Их же ни на минуту нельзя одних оставлять…

— Это я его отвлёк, задержал!.. Не Хоните на тётю Соню! — в сердцах выдал Макар, уронил голову на руки и тихо завыл: — Дайте мне уйти, мне к СыроеХе надо!..

— Гусев, что ты себе позволяешь! — хлопнула ладонью по столу возмущённая директриса. — Какая ещё тётя Соня?!

— Макар, не забывай, где находишься! — шикнул на него Таратар и отвесил лёгкий подзатыльник. — Он переживает очень, Майя Григорьевна, его друга на скорой увезли, — пояснил он вытаращевшей на них глаза директрисе.

— Так, теперь давайте все успокоимся, — сделала глубокий вдох директор и покачала в воздухе руками, изобразив примирительный жест. — И заново разберём все обстоятельства произошедшего.

— Не моХу я успокоиться, — опять заныл Макар и с силой дёрнул собственные волосы. — СерёХа… Нах я вообще сюда с вами пошёл!

— Гусев! — стараясь не терять самообладания, прикрикнула на Макара Майя Григорьевна.

— Макар, с Серёжей всё будет хорошо, — положил ему руку на плечо Таратар. — Ты же сам видел, он уже пришёл в себя, даже на вопросы врачей отвечал. Лёгкое сотрясение совершенно не опасно, поверь моему опыту…

Гусев на это только головой мотнул и издал некий звук, больше похожий на стон раненого животного. Он повёлся на уговоры Таратара и пошёл с ним к директрисе — поддержать Зою и выступить в её защиту. Но как же хотелось к Серёге!

— Зоя, — строгим тоном начала Майя Григорьевна, вспомнив про единственную уцелевшую участницу и, если называть вещи своими именами, победительницу в конфликте.

Кукушкина сидела в кабинете директора нога на ногу, скрестив на груди руки, и демонстративно смотрела в окно — сама оскорблённая добродетель во плоти.

— Ты понимаешь, что у меня может не получиться замять это дело? Семён Николаевич из-за тебя получит выговор в любом случае, но родители пострадавших ребят могут обратиться в милицию, и тебя поставят на учёт. Всё-таки порванное ухо, пробитое ручкой плечо…

— Трапециевидная мышца, это неопасно — процедила Кукушкина и поджалагубы.

— Зоя! — прикрикнула на неё директриса. — И сломанный нос — это не шутки!

— А сотряс и выбитое колено, значит, ерунда? — тут же взвился Гусев. — Да если б не Колбаса, эти сволочи убили б СыроеХу нахер!

— Гусев, следи за языком! Иначе без родителей в школу не придёшь! — попыталась осадить его Майя Григорьевна.

— А что мне делать было? — удивлённо захлопала глазами Кукушкина. — Никто ж не вступился! Все стояли и смотрели, как эти Сыроежкина на пол повалили и стали ногами избивать!

— И поэтому ты, Зоя, чуть не откусила Королькову ухо, а в Смирнова всадила ручку? — с осуждением посмотрела на Кукушкину директриса.

— Да… — картинно всхлипнула Зоя, утирая невидимые слёзы носовым платком, заморгала усиленно и искоса посмотрела на Макара. — Я драться не умею, и вообще, я — девушка, у меня силы слабые. Уж как смогла, вступилась за товарища. А потом эта ненормальная Светлова на меня набросилась, сначала чуть зрения не лишила, а потом душить принялась. А она спортсменка, между прочим, в отличие от слабой меня. Я, можно сказать, чудом цела осталась, и то — посмотрите, что она со мной сделала! Накажите её! — Зоя стала крутить во все стороны головой и тыкать пальчиком в красовавшиеся на её щеке пластыри и в синяки на шее.

Макар сдавленно прыснул в кулак — спектакль, который сейчас разыгрывала Зойка был рассчитан на одного единственного зрителя — директора школы. Они-то с Таратаром, как вошли в класс, застали весьма красноречивую картину: стоящая перед доской Кукушкина, растрёпанная, в расстёгнутой блузке, с алыми полосами на лице, сжав кулаки в боевой стойке, тяжело дышит, оскаливается криво и взглядом готового в любой момент броситься зверя осматривает класс. Рядом на полу завывает, зажав руками разбитый нос, Светлова, около её ног корчится, держась за ухо Корольков, на стуле под присмотром товарищей стонет Смирнов с ручкой в плече… и где-то в середине класса медленно оседает на парту бледный Серёжа, тоже с разбитым лицом. Вот это было уже совсем не смешно, Макар тогда сам чуть кондратия не хватил. Бросился, перепрыгивая через других пострадавших к нему, еле поймать успел.

— И Королькова со Смирновым тоже накажите, — поддержал одноклассницу Макар. — Они СыроеХе вред здоровью нанесли. Средней тяжести.

— Не говори глупости, Макар, — возразил Таратар. — Ничего страшного с Серёжей не случилось. А наказать их будет сложно — по словам ребят Сыроежкин сам затеял драку и стал бить своего соседа по парте Витю Смирнова. А Вова Корольков пришёл на помощь другу. Я, конечно, вызову в школу их родителей, как и Серёжиных, и Зоиных…

— И Светловой! Светловой тоже зовите! Чего я одна-то страдать должна?! — возмутилась Кукушкина.

— Но всё, что я могу, — кивнул ей Таратар, — это постараться решить дело миром. Ситуация, прямо скажем, скользкая.

— Но из-за чего всё-таки произошёл конфликт? — немного успокоившись, спросила Майя Григорьевна. — Серёжа Сыроежкин никогда не был агрессивным мальчиком. Недисциплинированный, где-то даже ленивый, это да. Но драться! Да ещё с друзьями! Ведь вы вчетвером дружили, — она посмотрела на Макара, — Корольков, Смирнов, Гусев, Сыроежкин… и тут такое. Даже девочек в драку втянули. Не понимаю.

— Не из-за чего, а из-за кого! — язвительно заметила Кукушкина. — Вон, полюбуйтесь, сидит принцесса… Елена Троянская, блин, — презрительно хмыкнула в адрес Макара Зойка.

«Догадывается, что ли?» — поморщился Макар, но вслух ничего не сказал. Всё-таки эта стерва сегодня спасла его Серёжу — за одно это ей можно всё простить. Да и Эл на ней помешан, так что ему Зойку гнобить — только Громову хуже делать. «Пусть болтает, что хочет — похуй», — решил в итоге для себя Макар и приготовился получить от Кукушкиной очередной ядовитый плевок в свой адрес.

— Зоя, будь добра, поясни, что ты имеешь ввиду, — насела на неё директриса.

— Майя Григорьевна, думаю, не стоит тащить сюда детские склоки, — вмешался Таратар. — Ну, глупые мальчишки, один одно сказал, другой — другое, и пошло-поехало…

— Нет уж, я скажу, — взвизгнула Зойка. — Твой Серёженька драгоценный на Смирнова с кулаками полез, потому что тот тебя, Гусь, при всех пидором назвал! Это из-за тебя драка началась, из-за тебя мне лицо попортили, из-за тебя Эл сейчас в психушке лежит! Ты мне, Гусев, всю жизнь дорогу переходишь, всё портишь и вечно сухим из воды вылезти умудряешься!

Зойка вскочила со стула и от злости топнула ногой. Макар даже отпрянул — от образа хрупкой слабой девочки, рафинированной отличницы и примерной комсомолки не осталось и следа — над ним с раздутым капюшоном возвышалась королевская кобра — ещё секунда, и он труп.

— Зоя, угомонить, здесь не место выяснять отношения, — попытался вразумить её Таратар. Но куда там!

— А Витя Смирнов, между прочим, сказал правду, да-да, — гневно сверкая глазами, припечатала Зойка. — Такой ты и есть, Гусев, во всех смыслах. И только попробуй теперь подойти к моему парню — убью.

И, не обращая внимания на окрики и замечания директрисы и классного руководителя, выбежала из кабинета вон. Даже дверь за собой не закрыла.

«Догадалась…» — с горечью отметил себе Макар и прикрыл глаза. На него вдруг навалилась дикая усталость, и ещё больше захотелось к Серёже.

========== 26. Половина сердца ==========

Серёжу на следующий день забрали домой родители, под расписку. Сотрясение у него лёгкое оказалось, а колено просто ушиблено. Если б не это обстоятельство, то Витьку с Вовкой точно бы не поздоровилось, Макар бы об этом позаботился. Но, поскольку с Серёжей всё вышло не так уж и плохо, а свою заслуженную кару они уже получили от Зойки, Гусев их решил не трогать. Тем более, что, как и Сыроежкин, эта парочка идиотов вместе со своей дамой сердца отлёживалась дома. Таратар, как и обещал, вызвал для профилактической беседы родителей всех участников драки, но что уж он им там наговорил, то для Макара осталось загадкой. Вроде как действительно всё решили полюбовно, и никто ни к кому претензий по итогам переговоров не имел. Единственное, Серёжа сказал, что папка его после всего презентовал Кукушкиной огромную коробку каких-то заграничных конфет — благодарность за спасение сына, так сказать.

— Только Зойка не обрадовалась, — закончил свой рассказ о разборе полётов у классного руководителя Серёжа, когда Макар как обычно зашёл к нему после уроков. — Папа сказал, она вся какая-то грустная ходит. Чё, правда, Гусь? Всех поколотила и грустит теперь?

— Ну, это она дома, наверное, грустная, — пожал плечами Макар. — В школе-то Колбаса вообще отбитая на всю башку ходит — шипит чуть что, оХрызается. Люди к ней и подойти боятся — в горло ещё вцепится, или ручкой заколет, — он хмыкнул и хитро посмотрел на Серёжу.

— Да ты чё?! — заржал Сыроежкин. — Пизде-ец! А прикинь, Гусик, она ж мне скоро как сестра будет! Ой, бля-а!

— Точно! — усмехнулся Макар и с ногами залез на Серёгину постель. — Эл же, небось, как восемнадцать стукнет, её в ЗАГС потащит.

— Ой, да-а!.. Дитёв наделают. И будем мы жить одной большой семьёй… Я ж сдохну от такого счастья, — Серёжа закинул на Макара перевязанную ногу, а сам плюхнулся на подушки, мечтательно уставившись в потолок. — А ты, Гусик, тоже ей не чужой, — неожиданно изрёк он после небольшой паузы.

— С какого перепоя? — не понял Макар.

— Ну, с такого. Вот смотри — мы же с Элом братья, так?

— Так.

— Зойка — его жена будет, а ты — моя… мой… муж. Значит, она тебе сноха получается, а ты ей… тоже. Сноха. Снох. Бля, не знаю, зять, наверное, всё-таки. Ну, не официально, конечно.

— Ты лежи, Серёжа, — погладил его по голове Макар. — Не напряХайся, тебе вредно пока. Вон, уже бредить начинаешь. А Зойка, да будь я ей хоть трижды родственник, мне при первой же возможности крысиную отраву в суп подсыплет. Прямо на семейном обеде.

— С чего это? — напрягся Серёжа. — Вы ж вроде как с Колбасой, ну это… нормально были.

— Да по ходу доХадалась она. Про нас с Элом.

— Бля-ать! — схватился за голову Сыроежкин. — Чё ж делать-то? Она ж разболтает всем! Слушай, а ты же с Элом — всё уже, разве нет? — вдруг встрепенулся Серёжа: уж очень нехорошие подозрения пришли ему на ум.

— Ну конечно всё, Серёжа, — поспешил успокоить его Макар. — Мы с ним и не друзья уже, сам знаешь. А болтать Зойка вряд ли станет — не в её интересах.

— Тогда чего она так?

— Ну… — Макар тяжело вздохнул и нахмурился.

Лишний раз напоминать себе, что все основания ненавидеть его у Кукушкиной действительно есть, было неприятно. Но закрывать глаза на правду и прятать, как страус, голову в песок тоже не хотелось — глупо это как-то, не по-взрослому.

— Элек в своё время сам меня послал куда подальше, — сказал Макар и отвёл глаза. — А потом его переклинило очередной раз, и он, значит, того… на попятную пошёл. Особенно, когда понял, что мы с тобой… ну, вот-вот вместе будем. Ревновал… Да и вообще, он же давно про меня всё узнал, самый первый, можно сказать, и…

— Клинья к тебе подбивал?! — заранее возмутился Сыроежкин.

— Не, — Макар отрицательно покачал головой — наговаривать на Эла не хотелось. — Он просто за тебя боялся сильно. Не хотел, чтобы я любимого братика «в противоестественную связь» втягивал. А клинья к нему я сам подбивать начал… Ай!

У Макара даже слёзы на глазах выступили — услышав последнюю фразу, весь из себя больной Сыроежкин в два счёта напрыгнул на него, ухватил за волосы, запрокинул назад голову, и с такой силой потянул вниз, что у Макара дух перехватило.

— Ну, Гусь!.. — прошептал Серёжа, — Вот этого я от тебя не ожидал. Шлюха ты и есть шлюха, даже братом моим не побрезговал… Только я — не Эл, Гусик, имей ввиду — блядство твоё терпеть не буду, так и знай!

— Да это ж в прошлом уже, ну чего ты?.. — потирая пострадавшую макушку, сказал Макар, когда его наконец отпустили.

Серёжа лежал на диване, скрестив на груди руки, и, насупившись, сверлил его глазами.

— Ты пойми, СерёХа, — попытался объясниться Гусев. — Я ж тоХда только издали по тебе вздыхать моХ, а тут Эл со своим шантажом… Ну, меня это задевало сильно, и я к нему изредка подкатывал. Мол, раз ты мне с СыроеХой быть не даёшь, давай тоХда сам вместо него… Ну, как бы в шутку… и позлить его малость. ОтыХраться…

— И он в итоге повёлся, — горько усмехнулся Сыроежкин. — Чё! Я б тоже не устоял, если бы ты ко мне так…

— Серёж, я от него отстал потом — жалко стало, — со вздохом продолжил Макар. Его опять накрыло чувством вины, а все мысли снова занял несчастный Серёжин близнец. — Он же, когда к нему парень лезть начинал, совсем дурной делался. Ну, ты и сам знаешь, наверное. Я потом сообразил — по тому бреду, что он нёс, и по тому, как он вёл себя, что с ним что-то нехорошее произошло. Совсем плохое. Ну, когда он беХал-то от нас и от профессора своего. Помнишь, да? Ну вот. Изнасиловали его тоХда… или пытались. А у него ж и так-то с Холовой не очень было, а уж после такого! В общем, перестал я к нему лезть, Серёжа.

— Ну, не зна-аю, — скептически посмотрел на Макара Сыроежкин. — А чего ж он потом-то с тобой мутить начал?

— Да хрен поймёт.

Макар и правда не знал, как так получилось, что Элек, ни в каком виде не признававший такие отношения, в один прекрасный момент сам стал их инициатором.

— Кто знает, шо у него там в башке творится? — продолжил рассуждать Гусев. — Может, привязался — мы ж с ним много времени вместе проводили, тренировались… Может, захотел попробовать из любопытства. Может, ещё чего… Откуда мне знать? — развёл руками Макар.

— Или влюбился.

— Влюбился, — на автомате повторил Гусев и с тоской уставился в пустоту. — А Зоя это поняла. Когда он в психушку-то загремел… после того как я не пришёл. Видела, как он на меня реагирует… — Макар опять замолчал, а через мгновение словно бы очнулся: — Да нет, Серёг, шо ты Ховоришь такое? Какая любовь? Он Зойку свою любит, а я так… придурь его очередная.

— Ты его любишь? — тихо спросил Сыроежкин, уже без всякой обиды, с болью взглянув на Макара.

— Серёж!.. Я тебя, тебя люблю!

Макар сразу же обнял Серёжу, навалившись всем телом, закрыл поцелуем рот и полез рукой ему в штаны, вынуждая забыть и про Эла, и про дурацкие разговоры о любви, и про возможное выяснение отношений — про всё, лишь бы только не услышать ещё один вопрос о своих чувствах к Громову. Потому что соврать в ответ у него просто не повернётся язык.

***

Элек вернулся в школу только в начале марта. Бесконечные больницы, потом лечение дома, курсы психотерапии доконали его до такой степени, что он был готов на всё, только бы это быстрее закончилось. В том числе и выработать такую стратегию поведения, чтобы убедить докторов в своём абсолютном психическом здоровье.

Он стал артистом. Путём проб и ошибок сумел изобразить перед врачами нужный результат, и его досрочно выписали сначала на амбулаторное лечение, а потом и окончательно. И пусть ему по-прежнему каждое утро хотелось выйти в окно, а по ночам мучила бессонница, выглядел он спокойным и жизнерадостным. Хорошо общался с родными, при встречах с братом, который исправно навещал его дома, ни разу не спросил про Макара, когда приходила Зоя, был с ней предупредителен и весел и даже, выгуливая Рэсси, иногда знакомился на улице с другими собачниками. В общем, очень удачно играл роль позитивного и коммуникабельного подростка.

Но в свой первый учебный день Элек смог дойти до школы только благодаря ударной дозе таблеток, которые предусмотрительно припас с собой ещё с больницы. Да, как и многие пациенты, он очень скоро просёк, что лекарства которые раздавала больным сестра, можно не глотать, а если вести себя тихо, то и уколов не назначат. Что именно это были за таблетки, Элек не знал, но маленькие зелёные драже в отличие от своих соседей по палате он в унитаз не смывал, а аккуратно складывал в бумажный кулёчек, который всегда держал при себе. Такая бережливость имела под собой одну-единственную цель — накопить этих пилюль побольше и, когда станет совсем невмоготу, выпить их все разом. Правда, под конец своего пребывания в доме скорби, идею эту Элек оставил по этическим соображениям, но таблетки продолжил исправно собирать. Очень редко он принимал их уже потом, дома, когда терпеть бессонницу не оставалось никаких сил, но в целом старался обходиться без химии. Тем более, что и участковый психотерапевт ничего ему не назначил.

А утром перед возвращением в школу на Эла накатила такая паника, что он всерьёз испугался. Как он придёт в класс, как его встретят, как будут смотреть на него?.. Как он сам отреагирует на Макара? Он не видел Гусева больше двух месяцев, даже фотографии его сжёг, вместе с негативами. Это стоило Элу огромных волевых усилий — надо было не просто избавиться от снимков, но и заставить себя не открыть конверт с ними, не начать смотреть: один вскользь брошенный взгляд на фото человека, который стал его личным наваждением, мог привести Элека к катастрофе. Тогда он справился, но сейчас? С трудом переведя дыхание от предчувствия неминуемого ужаса, дрожащими руками Эл отсчитал четыре спасительных кругляшка и запил всё водой. Потом забрался обратно на кровать, обхватил себя руками и стал ждать.

Когда Виктор Иванович вошёл в комнату сына, чтобы проверить, не проспал ли тот, Элек уже был в норме. А в школе на Громова и вовсе накатила такая апатия и пофигизм, что на Серёжино приветствие он только лениво кивнул и прошёл на своё место. Макару он тоже кивнул и, о, радость, ничего при этом не почувствовал. Даже подумал грешным делом, что зря он до сих пор с пренебрежением относился к достижениям современной фармакологии — на каждую душевную хандру найдется своя химическая формула.

Правда, не долго музыка играла, не долго фраер танцевал — едва Эл с Зоей вернулись домой, подруга учинила ему допрос с пристрастием:

— Что ты принял, Эл? — спросила Кукушкина строго.

— С чего ты взяла, что я что-то принял? — зевнул Громов.

— С того, что ты весь день, как стукнутый, ходишь, носом клюёшь и вообще ни на что не реагируешь! И зрачки у тебя большие.

— Принял и принял, — не стал отпираться Элек. — Какая разница что, если помогает?

— Помогает от чего? Ты же теперь здоров, тебе доктор ничего не прописывал, я точно знаю, мне Виктор Иванович сказал! — завелась Зоя. — Как эти таблетки называются?

— Зой, ну что ты, а? — поморщился Элек. — Давай лучше о чём-нибудь приятном поговорим, а не о лекарствах.

— Эл, пойми, я волнуюсь за тебя, — как можно спокойнее сказала Зоя. — Покажи мне эти таблетки. Пожалуйста.

— Нет, Зоечка, извини, не буду, — твёрдо сказал Эл и обнял свою подругу.

Надо было бы её поцеловать для убедительности, да и не только поцеловать, пока родители с работы не вернулись, но Элу отчего-то о сексе даже думать не хотелось. А вот Зоя, похоже, была настроена более решительно. Она сама стала его целовать и гладить, почему-то в основном по груди и бёдрам, но, не встретив должного отклика со стороны Эла, остановилась.

— Знаешь, Элек, раз уж ты сейчас не настроен, сделай мне чаю, — сказала она и, закусив губу, стала оглядывать комнату. — И поесть чего-нибудь… А я пока руки помою.

Ну, чаю так чаю — Элек пошёл на кухню ставить чайник и раздумывать над тем, чем бы угостить девушку. Только накрыл на стол — из ванной донёсся душераздирающий вопль:

— Э-эл!..

Эл только вздохнул устало и пошёл на зов — что могло приключиться с Зоей в ванной, он даже не представлял. Серёжку что ли в раковину уронила?

— Зоя!.. — впервые за этот день, если не считать раннего утра, он почувствовал некое эмоциональное шевеление.

— Что… это?! — Зоя даже говорить от негодования нормально не могла. — Где ты их взял?..

Она сунула Элу под нос ладонь с раскрытым бумажным кулёчком, в котором, призывно поблёскивая гладкими зеленоватыми бочками, лежал весь его стратегический запас душевного спокойствия и хорошего сна. Рядом на стиральной машине лежал развороченный школьный портфель.

— Зоя, отдай, пожалуйста! — Эл протянул руку, чтобы забрать таблетки.

— Нет уж! — ладонь сразу же сжалась в кулак и скрылась за спиной у своей хозяйки. — Сначала ты мне скажешь, что это за таблетки такие, и откуда они у тебя! — потребовала Зоя. — А уж потом я их отдам. Виктору Ивановичу!

— Зоя, — Эл постарался придать своему голосу максимум суровости. — Ты без спроса рылась в моих вещах!

— Да! — Зоя сделала круглые глаза и даже не потрудилась изобразить смущение или раскаяние. — Рылась. Можешь жаловаться на меня в Спортлото. Но таблетки я верну, только когда скажешь, откуда они и как называются! И сколько ты их сегодня съел!

Элек занервничал. У него не было зависимости, ведь он почти не трогал лекарства, но само их наличие под рукой придавало уверенности, а сегодня и вовсе позволило нормально провести целый день в школе. Лишаться чудодейственных пилюль очень не хотелось. Он предпринял попытку отобрать таблетки, Зоя выкрутилась, попробовал ещё, опять потерпел фиаско, и уже было решился действовать в полную силу, чего сначала делать не хотел, но Зоя, предвидя своё скорое неминуемое поражение, извернулась так, что смогла дотянуться до раковины и высыпала всю пригоршню драже в сливное отверстие. И открыла кран.

— Ох, Зоя! Что же ты наделала!.. — словно царевна из сказки, чей недальновидный супруг бросил в печь лягушачью кожу, схватился за голову Эл. Но было поздно — любовно хранимые им таблетки отправились в свой последний путь по канализационным трубам.

— Что я сделала? — удивилась Зоя. — Не позволила тебе травить свой организм всякой дрянью. А теперь пойдём попьём чаю, и ты мне всё расскажешь, — она взяла его за руку и повела в кухню.

Эл так распереживался, что теперь ему придётся лицом к лицу столкнуться с суровой реальностью, причём уже завтра, что даже обидеться на Зою забыл. Да и как обижаться на любимого человека, который хоть и осложнил ему жизнь, но сделал это исключительно из добрых побуждений? К тому же, утренняя доза почти перестала действовать, и Элек опять почувствовал себя слабым, несчастным и очень одиноким. А в такой ситуации, как известно, выход один — держаться кого-то смелого, сильного и неравнодушного…

В общем, Элек всё как на духу рассказал своей девушке. И про то, откуда таблетки, и про то, зачем их собирал, и про то, как со страху этим утром выпил сразу несколько штук. Самого главного только не сказал — того, что причина его непроходящей хандры имеет совершенно конкретное имя и фамилию.

— В общем, Зоя, с тех пор, как мы тогда с Серёжей поссорились, — Элек замялся ненадолго, глотнул чаю, чтобы прополоскать пересохшее горло, и попробовал понятнее сформулировать свою мысль: — Я, как бы это сказать? Не знаю… Хотя и в прошлом уже всё, и мы нормально теперь с ним общаемся… Но всё равно, — он опять замолчал, подбирая нужное слово, — я не чувствую себя… целым что ли… Как будто кусок сердца где-то потерял, — грустно улыбнулся Элек. Вышло до неприличия пафосно, но именно так он себя и ощущал — человеком с половиной сердца.

— А я?.. — тихо спросила Зоя, когда Эл закончил свою исповедь. — Как же… я? — уже совсем еле слышно повторила она, прикрыв рукой дрожащий подбородок и, отведя полные слёз глаза.

— Без тебя меня бы уже не было, — в тон ей ответил Элек. Подошёл, обнял крепко и сам, еле сдерживая слёзы, прошептал: — Прости… прости меня, Зоя! Я идиот, псих… Тебе не повезло с парнем, я знаю… Но я так люблю тебя! И я всё сделаю, лишь бы ты была со мной!..

***

Всё было просто замечательно. Серёжа даже и не думал никогда, что можно быть настолько довольным жизнью человеком — Гусь был его целиком и полностью, даже имени Эла при нём не произносил. К тому же, практически всё время они проводили вместе: в школе, после школы, а на выходных вместе ходили в бассейн, куда чуть ли не силой затащил ленивого Сыроежкина Макар. Даже ночевать друг у друга оставались с завидной регулярностью. Родители, правда, время от времени капали Серёже на мозги, что, вот дескать, расстался с такой хорошей девушкой, и нет бы новую поискать или за учёбу как следует взяться, так он всё с Гусём своим ошивается. Как маленький, прям.

Серёжа на эти причитания предков только тихо посмеивался себе — развлечения у них с Макаром были совсем не детскими. Трахались, как кролики, проще говоря. При каждом удобном случае. Насмотревшись, как кайфует под ним его друг, Серёжа сам в итоге набрался храбрости и поддался на уговоры попробовать для разнообразия снизу. Попробовал один раз — в чём прикол не понял, сказал, что надо ещё. Потом опять — заявил, что не разобрался, а потом выдал, что он теперь будет снизу, пока не научится кончать без рук. А то чего это Гусь умеет, а он нет? Макар, правда, его маленькую хитрость сразу просёк и сказал, что своего любимого лентяя он готов трахать хоть всю оставшуюся жизнь, но иногда и Серёже придётся потрудиться.

С учёбой у Сыроежкина всё было не так радужно, как с половой жизнью, но тоже, в общем-то, неплохо. Таратар по просьбе Макара согласился дополнительно заниматься с ними обоими, и Серёжа, пусть ворча и сетуя на тяжёлую жизнь, но всё ж таки вытянул и алгебру, и геометрию на приличный уровень. А заодно и физику — потому что Семён Николаевич сказал, что она им для поступления понадобится. Слабые Серёжины возражения, что физик их просто так готовить не будет, отмёл, как несостоятельные: «Чего тут готовить-то, в рамках школьного курса? С этим и я вполне справлюсь!» Гусь, конечно, не преминул потом сообщить, что Таратар им на самом деле великое одолжение делает, и вовсе для него это не раз плюнуть: «Вон, смотри, Сыроега, как он методичками и пособиями по физике обложился — для нас старается! Ценить надо». Но ценить у Серёжи не получалось, учёба для него как была каторгой, так и оставалась. Зато результаты впечатлили — по всем техническим предметам он стал твёрдым хорошистом.

То, что любимый братишка теперь никаких поползновений в сторону его Гусика себе не позволяет и кроме своей Колбасы, с которой чуть ли не пылинки готов сдувать, никого и знать не хочет, радовало Серёжу несказанно. Конечно, было немного жаль, что с Элом они уже не так близки, как раньше, но зато все счастливы — и сам Серёга, и Гусь его, и Элек. Чего ещё желать? Эл так вообще демонстрировал собой живое воплощение достижений советской психиатрии — отличник, спортсмен, красавец, комсомолец, активист, любимец учителей и одноклассников, недосягаемая мечта всех девчонок, кроме одной. В общем, как Сыроежкин, только лучше. Спорт, правда, Громов сменил: из хоккея ушёл без объяснения причин — увлёкся самбо. Короче, как ни посмотри, кругом одни плюсы.

Майка, бывшая Серёжина девушка, каким-то образом умудрилась внушить своим кавалерам, что Серёжа — хороший парень, ни в чём не виноват, и конфликтовать с ним глупо. А всё зло — исключительно от дуры Кукушкиной. И Витёк с Вовкой, как только сами от боевых ран оправились, навестили Серёжу дома, извинились перед ним и предложили мир-дружбу-жвачку. Ну, от последнего Сыроежкин гордо отказался, этого добра ему и так хватает, но старые обиды великодушно простил. Тем более, что и сам во многом неправ был. Макар тоже Смирнову с Корольковым руки пожал и велел передавать привет Светловой, мол, она положительно влияет на своих друзей. Витёк на это кивнул, улыбнулся загадочно и обнял за шею Вовку. Тот почему-то покраснел и сказал, что Майя открывает в них новые грани. Ни Макар, ни Серёжа не поняли, что это значит, но окончанию конфликта порадовались и даже все вместе отметили это бутылкой батиного портвейна.

Жизнь однозначно налаживалась.

***

— Держи, Чиж, заработал! — Макар вложил в ладонь Рыжикову пачку Мальборо и похлопал его по плечу.

— Может, ещё чего для тебя узнать? — Чижиков задумчиво покрутил в руке сигареты и вопросительно посмотрел на Гуся. — Я никому не скажу, что ты интересуешься.

— С чего такая прыть, Рыжиков? — на всякий случай решил поинтересоваться Макар, хотя согласие своё готов был дать уже в первую секунду.

— Ну… курево заканчивается быстро, а где я ещё такое приличное достану? Это ж такие деньжищи…

— Курить — здоровью вредить, — сказал Макар и повнимательней пригляделся к приятелю.

Мелкий рыжий сосед явно чего-то недоговаривал. Он всегда был себе на уме и без мыла в любую щель пролезть мог. Часто буквально. С годами Чижиков, конечно, здорово вытянулся, Макара почти догнал, но своего умения быть в курсе дел всех своих знакомых не утратил. Как и способности узнать что угодно у кого угодно и для кого угодно. За разумное вознаграждение.

— Я Эла попросил мне с алгеброй помочь. С геометрией-то у меня нормально всё, а вот с алгеброй!.. — протянул Чиж, чиркнул спичкой и с явным наслаждением затянулся первой сигаретой из новой пачки.

— И? — Макар поморщился — он с некоторых пор с куревом завязал, также как и со всеми другими излишествами.

— Мы с ним в школе занимаемся, после уроков. Его разговорить не проблема — мы ж друзья и всё такое…

— ДоХоворились. Только, Чиж, у меня не табачная фабрика — Мальборо каждый раз не обещаю, но чем смоХу — отблаХодарю, — Макар снова похлопал приятеля по плечу и, распрощавшись, пошёл домой — ему и так большого труда стоило улизнуть от Серёги и выцепить Чижа за гаражи для приватного разговора.

С тех пор как Элек вернулся в школу, Макар всё никак не мог отделаться от мысли, что с ним не так всё просто, как кажется на первый взгляд. Вот не верилось, что всё у Громова хорошо, ну, хоть ты тресни! С братом почти не общается, его, Гуся, не замечает, зато со всеми остальными — рубаха-парень. Что-то здесь не то. А как узнать, где то? Серёжу не спросишь, да он и сам свято убеждён, что у братика всё зашибись. К Элеку не подойдёшь — вокруг него Кукушкина, словно коршун, вьётся, того и гляди — в морду вцепится. Остаётся только окольными путями узнавать, как там Эл на самом деле, действительно ли он счастлив и доволен жизнью. И правда ли он про него, Макара, забыл? Ну, о последнем Гусев всё же старался не думать — ни к чему это теперь.

И вот, мучаясь сомнениями и беспокойством за бывшего своего друга-тире-врага, Гусев подговорил Чижикова-Рыжикова сблизиться с Элом, вывести его на разговор по душам, да выспросить ненавязчиво, с глазу на глаз, как тому живётся-можется, как настроение, всё ли путём, ну и так далее. Чиж такой просьбе только обрадовался, но сказал, что за спасибо стараться не будет, ибо затея рисковая — можно от Зойки люлей огрести. А так хоть моральная компенсация будет.

— Вообще, Элек, когда народу рядом нет и Колбаса его не пасёт, грустный какой-то. Молчит в основном, — начал первый свой доклад Рыжиков. — Но со мной не очень-то помолчишь, сам знаешь. Так что в итоге он сказал, что жизнь — отстой, брат его не любит, друзей нет, а если Зоя его бросит, то вообще кранты. Как-то так. А потом почему-то про тебя спросил. Я вот не въезжаю, Гусь, что у вас за дела такие? Ты — про него, он — про тебя… Вы чё, разговаривать, как люди, вообще разучились? — спросил под конец Чиж. — И чего ты им вообще так интересуешься?

Макар на вопросы принципиально отвечать не стал — не Рыжикова ума дело. Вручил ему обещанные сигареты, поблагодарил и хотел было уже распрощаться, как Чиж ему дальнейшее сотрудничество предложил. В общем, раз такое дело, решил Гусев, надо пользоваться возможностью и хотя бы так послеживать за Громовым. Тем более, тот его не забыл, оказывается.

Последняя мысль особенно грела сердце. Хотя, конечно, новость, что у Элека вовсе всё не так зашибись, как он хочет это всем продемонстрировать, расстраивала. Не зря, выходит, у Макара в последнее время сердце ныло при виде его веселой мордахи. Но что со всем этим делать, Гусев не представлял — принять тот факт, что Элек Громов навсегда ушёл из его жизни, не получалось, а ставить под угрозу свои отношения с его братом — страшно.

Серёжа, как выяснилось, оказался большим собственником. Поначалу это приятно удивляло Гусева — он и сам был ревнив, и такое отношение к себе считал проявлением любви с Серёжиной стороны. Но постепенно стало тяжело — Серёжа постоянно требовал от него отчёта: где был, что делал, с кем общался. И если подозревал, что друг что-то скрывает, устраивал скандалы, истерил, распускал руки и в самых грубых выражениях припоминал Макару его недавнее сомнительное прошлое. А потом ещё и дулся показательно…

Один раз у них так даже чуть до драки не дошло. Макар на улице случайно знакомого одного встретил, когда из магазина домой с авоськой картошки шёл. Мужик этот поинтересовался, куда пропала Катерина, никак хахалем обзавелась? Ну, «Катерина» и похвасталась — да, мол, парень теперь есть. Любимый. А со старыми приключениями покончено. Мужик такой новости почти искренне порадовался, пожелал счастья в личной жизни и обнял Макара на прощание. Может, чуть дольше, чем положено у приличных людей обнимал, но Макар на это тогда внимания не обратил — к Серёге торопился.

Серёжа встретил его злой и мрачный и вместо того, чтоб идти плавать, как они договаривались, потащил в гараж. А там буквально прижал его к стенке — колись, мол, Гусь, по-хорошему, что за мужик тебя под окном лапал. Макар врать любимому не хотел и сказал честно: знакомый это, но не близкий, так, несколько раз у в скверике у Большого пересекались. Серёжа, как про плешку услышал, совсем тормоза потерял, орать начал: «Ёбарь, значит, твой бывший? А щас небось ты ему сосал в подъезде? Или он тебя отодрать успел, шлюха?! Да тебя ж пол-города переебало, сука ты такая! И опять продолжаешь?!.» Дальше Макар слушать не стал — сам разозлился. Тряхонул Сыроегу за грудки и пощёчину ему влепил. Несильную. Больше, чтоб его истерику прекратить, чем в отместку за оскорбления. Но Серёга от этого только больше завёлся — сразу в челюсть ему заехал. Макар даже увернуться не успел. Но хорошо, сдержался вовремя и Серёжу в ответ бить не стал, иначе точно б чего-нибудь поломал ему. А так только скрутил и мордой к столу прижал, чтоб не рыпался.

Разборка эта на обоих подействовала странно — Сыроежкин, едва его лишили возможности кричать и махать кулаками, успокоился, начал призывно вилять попой и на полном серьёзе умолять Гусева его трахнуть. Прямо так, без всякой подготовки и нормальной смазки. А Макар, которого буквально трясло после всего этого безобразия, ещё здорово на него злился и готов был его в прямом смысле слова изнасиловать. И вот тут он себя сдерживать не стал — содрал одной рукой с Серёги штаны, другой продолжая удерживать его за заломленное предплечье, достал член, плюнул и попытался войти. По слюне — не получилось, что в общем-то не удивительно: Серёжа был зажат, мышцы не растянуты — снизу он ещё ни разу не был. Тогда Макар отдрочил ему, сказал: «Терпи, сам напросился!», опять уткнул лицом в стол и всё, что Сыроега только что слил ему в кулак, использовал в качестве смазки. И дальше с ним церемониться не стал.

Серёжа, пока его трахали, тяжело кряхтел и глухо стонал (как Макар догадывался, вовсе не от удовольствия), но никакого сопротивления не оказывал. Впрочем, кто б ему позволил? Макар, как начал, остановиться уже при всём желании не мог — от нахлынувших ощущений мозги отключились напрочь.

Почувствовав свободу, Серёжа выпрямился, охнул, схватившись за поясницу, натянул кое-как на себя штаны, улыбнулся криво и заявил: «Не, Гусь, чего-то не впечатлило. Может, в другой раз лучше будет», и как ни в чем не бывало засобирался домой. Всю дорогу болтал о какой-то ерунде, Макар даже вникнуть не пытался — он просто шёл рядом и тихо себя ненавидел. Да, не так он представлял себе первый раз, когда Серёжа наконец-то согласится лечь под него, совсем не так. В страшном сне не снилось Гусеву, что он причиняет боль своему любимому, да ещё таким способом.

— Прости меня, Серёжа, — сказал он, когда они уже подошли к дверям Сыроежкиных. — Я дебил последний… знаю… только прости! Не смоХу я без тебя… — и опустился на колени.

— Ты чего, Гусик?.. — вытаращил на него глаза Серёжа. Он и вправду выглядел напуганным, даже остолбенел на пару секунд. Потом бросился поднимать друга с пола. — За что простить? Это ж я тебя ударил, вон, губа разбита… — он осторожно коснулся пальцами рядом с тем местом, где у Макара запеклась на губе кровь. — Это ты меня прости… И это… У меня мать через полчаса к подруге отчаливает, с ночёвкой. Так что мы сегодня у меня тусим, понял?

Макар хотел его обнять, но Серёжа уже успел нажать на кнопку звонка, и за дверью послышались шаги.

Это с трудом укладывалось у Гусева в голове, но, похоже, его друг искренне считал, что ничего особенного между ними не произошло. И даже отвратительные сцены, которые он, словно героиня плохого романа, закатывал не первый раз, для Серёжи были совершенно естественным атрибутом отношений, на который лишний раз и внимания-то обращать не стоило.

Но снимать с себя ответственность за содеянное Макар ни в коем случае не собирался. Как мог, постарался загладить вину — с Серёжей, который, как только мать ступила за порог, опять пожелал любви в нижней позиции, был предельно ласков и нежен, и на его заверения, что ничего у него уже не болит, не повёлся. Единственное, чем Макар в этот раз согласиться отлюбить своего Сыроегу с «той стороны», был его же, Макара, язык.

Потом, конечно, всё у них наладилось в этом плане, и Серёже так понравилось быть снизу, что иной раз он совсем выматывал своего любимого. Впрочем, Гусев его энтузиазму был только рад — Сыроежкин под ним становился таким покорным, притягательно беспомощным и милым, что за одно это счастье обладать им таким, Макар мог простить ему все закидоны.

Однако, при всём при этом рушить хрупкий баланс с таким трудом установленного мира и согласия Гусев не рисковал — кто знает, куда в следующий раз может завести их обоих ревность? Не натворят ли они чего непоправимого, не сделает ли он сам Серёже по-настоящему больно?

Так что все мысли об Элеке, а думал о нём он часто, Макар благоразумно держал при себе, вслух даже имени его не решаясь произнести при Серёже. В конце концов, со своими тревогами и переживаниями Гусь давно привык справляться в одиночку. Жаль только, что от Рыжикова в последнее время никаких новостей не поступало. Чиж вообще стал с ним каким-то скрытным, говорил расплывчато и никакой благодарности себе не требовал. Как там Эл — оставалось только гадать.

***

После затяжной пневмонии Элеку рекомендовали санаторно-курортное лечение. Профессор Громов начал было подыскивать сыну на лето санаторий с подходящим климатом, но о его планах узнала Зоя. Узнала и тут же бросилась звонить родне в Феодосию — просить принять на все летние каникулы её лучшего друга и любимого человека, в красках расписав, как туго тому пришлось зимой. Родственники подумали-подумали и согласились — профессорский сынок как-никак выгодная партия для Зои, упускать его было бы глупо.

Так Элек оказался на всё лето в Крыму, в обществе любимой девушки и её немногочисленной родни. Которой, к слову, сумел понравиться в первую же неделю своего пребывания. И не только потому что был красив, вежлив, учтив и умён. Он практически с ходу впрягся в помощь по дому, словно его основной целью пребывания в Феодосии была не поправка собственного здоровья, а обеспечение комфортного быта стариков Кукушкиных.

Зойка по этому поводу не раз ругалась с бабкой — мол, человек сюда отдыхать приехал, силы восстанавливать, да ещё и питание-проживание своё обеспечивает, а вы его к хозяйству припахали, как не стыдно! Но всё без толку — бабка на будущего зятька только умилялась, а сам Элек и не думал сбавлять обороты трудовой активности. Зоя ворчала на него и родственников, а чтобы Эл меньше тратил времени на «всякую ерунду», вынуждена была сама ему помогать. Соответственно, родственники её только сильнее возлюбили своего гостя — как же, благодаря мальчику Зоя не только на пляже лежит и перед зеркалом крутится, но ещё и по дому что-то делает!

Элек же был почти счастлив. Окружённый вниманием любимой, которая в отсутствие в рядом соперников совершенно расслабилась и порхала вокруг него весёлой легкомысленной пташкой, он впервые в жизни и сам почувствовал лёгкость бытия. Добавить к этому морской воздух, ласковое солнце и завораживающие пейзажи полуострова и можно поверить, что жизнь прекрасна и удивительна, а самая большая неприятность, поджидающая их на пути — это сломанный Зоин ноготь или испортившаяся на пару дней погода.

Эл сознательно старался концентрироваться на «здесь и сейчас» и упорно гнал от себя мысли о тех, кто остался в там, в его обычной школьной повседневности, и к середине лета достиг в этом деле таких успехов, что кое-кто наконец-то перестал ему сниться. Это ли не радость? Даже на то, что Зоя втихаря читала все его письма, он благодушно закрывал глаза и делал вид, что не замечает по-другому сложенных листов и сдвинутых на пару сантиметров конвертов. Зоя, в конце концов, неисправима, а ему скрывать теперь, увы, нечего. Так что пусть читает и не мучается подозрениями.

Писали, кстати, Элеку два человека. Серёжа, который в разлуке опять воспылал к нему братской любовью, и… Чиж. Брат в своих письмах, и Эл не мог этого не отметить, проявлял просто чудеса тактичности и дипломатии — ни разу не назвал Зою плохим словом и не рассказывал о своей личной жизни, лишь вскользь упомянув однажды, что Гусевы приобрели дом в деревне, и он теперь видит Макара редко. В остальном Серёжа распространялся о своём дачном времяпрепровождении, возне с мопедом, который всё время ломался, и о планах бати приобрести для него настоящий мотоцикл.

А вот письма Чижикова Громов читал с трудом. Ничего такого приятель ему не писал, наоборот, пускался в какие-то пространные рассуждения о жизни, философствовал, вещал на отвлеченные темы и почти в каждом абзаце спрашивал что думает Эл по тому или иному вопросу.

Эл, глядя на эти опусы, думал только о том, что он перед Чижом виноват. Как бы друг ни пытался скрыть, замаскировать за общими фразами свои чувства, Элек без труда читал между строк о тоске и боли, с которыми так хорошо был знаком сам. Он не хотел такой участи своему забавному рыжему приятелю, но сделал всё, чтобы тот страдал.

Рыжему… По иронии судьбы именно «масть» Максима Чижикова сыграла с ним злую шутку.

***

— Ты наговариваешь на себя, Эл, — сказал Чиж. — Тебя все любят. Про Зойку я не говорю, и так понятно. И брательник твой тоже — переживает за тебя, беспокоится. Я в этом разбираюсь, точно тебе говорю! Моя Танька вот меня ни хрена не ценит — ноет вечно, капризничает, матери на меня жалуется. Я у неё всегда во всём виноват, прикинь? Я для неё что-то среднее между слугой и нянькой, как брата она меня вообще не воспринимает. Сыроега совершенно не такой.

— Ну ты сравнил! — усмехнулся Элек. — Серёжа не маленький ребёнок. Куда ему капризничать? И няньки ему давно не нужны.

Они шли по улице к автобусной остановке вдвоём — у Зои были какие-то срочные дела дома, и она даже отпросилась с последнего урока, а Рыжиков просто болтался без дела перед крыльцом школы. Увидел Эла,обрадовался и заговорил его так, что они битый час проторчали в школьном дворе. Потом ещё полчаса брели к остановке, потому что Максим вызвался Эла провожать.

Говорливый и восторженный приятель до такой степени запудрил Элеку мозги, что тот и сам не заметил, как успел нажаловаться ему на жизнь (чего за ним обычно не водилось), да ещё и пообещал подтянуть Макса по алгебре. А раз пообещал — надо выполнять…

Два раза в неделю Элек оставался после занятий объяснять Чижу теорию и решать с ним задачи и примеры. Макс слушал внимательно, педантично выполнял все его указания, и… флиртовал. Раньше Элек и не догадался бы, что происходит, но после истории с Макаром он отлично научился считывать все эти неявные знаки заинтересованности между парнями. И не смог их проигнорировать.

Круглолиций и невысокий Макс был мало похож на Гусева. Кроме того у него была совершенно другая манера речи, другие жесты, мимика… Но Эл не видел черт его лица, не замечал хрупкой фигуры, не слышал голоса и не обращал внимания на повадки. Перед его глазами были только рыжие волосы и россыпь веснушек на розовой коже. Во время очередного их урока, когда Макс рассказывал, как он собирается решать задачу, Эл просто притянул его к себе за шею и поцеловал.

Не ожидавший ничего подобного Чиж замер на мгновение, а потом робко обнял своего «учителя» и стал целовать сам. Целовались они долго, по крайней мере такое сложилось впечатление у Эла. Когда отстранились друг от друга, он даже не понял, понравилось ему это или нет. Макс молчал — крайне нетипичное для него поведение. «Хочешь ещё?» — спросил Эл, сам не зная ответ на свой же вопрос. Чиж молча кивнул и потянулся к нему.

Теперь каждое их занятие алгеброй заканчивалось тем, что Эл сажал Макса к себе на колени и с ним целовался. И если говорить откровенно, делал это Громов с одной единственной целью — избавиться от той пустоты, которая буквально вымораживала его изнутри. Возможно, думал о себе Элек, он просто из тех людей, для которых любовь к одному-единственному человеку попросту невозможна. Что если кроме девушки для полной гармонии ему обязательно нужен ещё и парень? И раз он лишился одного, так почему бы не подыскать другого? Эл старался, очень старался влюбиться в Чижа, но сердце, выражаясь образно, молчало. Максима было приятно обнимать и целовать, и наверное им обоим понравилось бы в постели, но пустота в сердце заполняться чувствами упорно не хотела, и Эл не шёл дальше. За всё время даже ни разу не дотронулся до задницы Чижа или его паха. А в один прекрасный день и вовсе вынужден был прекратить эти бессмысленные тисканья.

— Элек! Я люблю тебя, Элек! — сказал Макс, оторвавшись от его губ.

Элек почувствовал, что покрывается холодным потом. Он впервые задумался о чувствах своего друга и вдруг совершенно отчётливо понял, что не хочет, чтобы тот влюбился в него. Потому что сам он никогда не сможет ответить Чижу взаимностью.

— Нет, Максим, — покачал головой Эл и ссадил с себя Чижа. — Брось эти глупости.

— Но Эл… — растерялся Чижиков. — Это правда…

— Знаешь, это была дурацкая затея, прости, — Элек попытался улыбнуться. — Ты мне нравишься. Как друг. Мы друзья, Максим. А целоваться лучше с девчонками.

— Но зачем ты тогда это сделал? — спросил совсем сбитый с толку Макс.

— Ну… — Эл задумался. — Все так или иначе экспериментируют. Почти все. Вот и мы попробовали. Разве плохо?

— Нет…

— Главное, что мы друзья, Максим, — опять повторил Элек. — Разве не так?

— Так, — энергично закивал Чижиков. — Я очень хочу быть твоим другом.

— Ну, значит, будешь! — у Эла даже получилось натурально изобразить радость.

Он уже чисто по-дружески приобнял Чижа за плечи и указательным пальцем мазнул его по кончику носа. Максим тоже улыбнулся, но как-то вымученно, не по-настоящему.

Больше никаких вольностей в адрес Чижикова Эл себе не позволял. Во-первых, потому что понял, что любимого человека всё равно никто ему заменить не сможет, а во-вторых, он слишком хорошо знал, что чувствует Максим. Когда-то Макар в ответ на признание в любви ударил его, и пусть обстоятельства в тот раз были другими, и Эл во многом был виноват сам, но ту свою боль он запомнил очень хорошо. Специально мучить Чижа, давая ему ложную надежду не пойми на что, было бы жестоко.

Зато они действительно подружились.

***

На следующей день после своего возвращения в Москву Элек решил заглянуть к Максу. Собрал внушительный свёрток подарков и сувениров, которые прикупил на отдыхе специально для него, положил туда сладостей для Тани, вышел на лестницу и… тут же вернулся. Это же надо, забыть, что в одном доме с Чижом его кровные родственники живут! Ведь нельзя же прийти в гости к Максу и даже не заглянуть к родным! И Элек, посетовав на собственную память, захватил ещё и большой пакет с подарками для Серёжи и его родителей. Потом подумал, что отец-то сейчас в рейсе, сам Серёжа наверняка болтается где-нибудь со своим Гусём (благо до первого сентября ещё два дня осталось), а тётя Надя может выйти в магазин или к подруге поехать. И на всякий случай взял ключи от их квартиры (зря что ли ему их в своё время отец дал?) Чтобы, если никого дома не окажется, оставить там пакет с гостинцами и не везти его обратно. А перед выходом ещё и позвонил для верности.

Трубку у Сыроежкиных никто не взял, и Эл, уверившись, что сегодня дома их не застанет, поехал к Чижу. У Максима он пробыл недолго — тот, хотя и был ужасно рад его видеть, собирался идти гулять с сестрой, потом в магазин, потом готовить обед… В общем, распрощались они быстро. И Эл поднялся к своим.

Звонить в квартиру он не стал, воспользовался в кои-то веки раз ключами. И сразу понял, какую ошибку совершил — в квартире определённо были люди.

Голоса, которые доносились из комнаты брата, не оставляли никаких сомнений — Серёжа дома, и не один. Почему он, не оставив сумку в прихожей, просто не развернулся и так же тихо не вышел, Эл и сам не понял. Не иначе как едва коснувшиеся его ушей звуки, тот час же выбили из головы всякий разум. С трудом соображая, что именно он делает, Элек медленно, стараясь ничем себя не обнаружить, прошёл внутрь. Остановился у приоткрытой двери в Серёжину комнату. Эл изо всех сил пытался быть тихим, но всё равно, ему казалось, что сердце его бьётся настолько громко, что его непременно услышат. Конечно, Элек догадывался что именно он увидит через щель в дверном проёме, но одно дело догадываться и даже представлять, а другое — видеть собственными глазами.

Брат лежал на разобранной постели в позе лягушки, которую вот-вот собрался препарировать некий неизвестный Элу лаборант, и отчаянно себе дрочил. Под ним, упираясь своей рыжей макушкой Серёже прямо под мышку, был его любовник и частыми резкими толчками вбивался в растянутый анус. Обняв со спины, Макар целовал его бок, даже дотягивался до груди, а рукой то придерживал Серёжу за бедро, то теребил ему сосок, то засовывал пальцы в рот, и Серёжа сквозь непрекращающиеся хриплые стоны посасывал их. Другой рукой Гусев ласкал ему член, помогая дрочить, перебирал и оттягивал яички, а потом, облизал собственные пальцы зачем-то вставил их в блестящий от смазки Серёжин задний проход, туда же, где, как поршень, ритмично двигался его член. Серёжины стоны перешли в жалобное поскуливание, заполненный до предела трахающими его пальцами и членом любовника, он выгнулся, раскрываясь ещё больше, крупно задрожал и спустил себе на живот.

Эл и сам чуть не кончил, глядя на всё это. Но в последний момент опомнился и так же неслышно, как вошёл, покинул квартиру Сыроежкиных. Только на лестнице, закрыв за собой дверь, он понял, что почти не дышал всё это время. Голова кружилась, и Элек, чтобы не упасть, присел на ступеньки рядом. Подсмотренная им непристойная сцена всё ещё стояла перед глазами, но возбуждение постепенно утихло, уступив место другому, гораздо более сильному и менее приятному чувству, сожалению.

Он жалел, что ни разу не лёг под Макара. Когда они ещё были вместе, Гусев хотел этого, но ни разу не сказал о своих намерениях прямо. Тогда Эл был благодарен ему за деликатность, но сейчас ему думалось, что если бы Макар попросил, надавил, заставил, в конце концов, то он бы уступил его желаниям. И избавился бы от того панического страха оказаться снизу, который несколько лет отравлял ему жизнь. Как он избавился от него сейчас, увидев свою точную копию, невменяемую от наслаждения и жадно принимающую в себя плоть любимого человека. Его, Эла, любимого человека. Теперь Эл знал, что с точно такой же радостью и удовольствием он бы и сам насаживался на член Макара, хоть ртом, хоть задницей, если бы только судьба дала ему ещё один шанс… Но, увы, такого больше никогда не случится — это он тоже прекрасно понимал.

Элек встал и, держась за перила, нетвёрдой походкой стал спускаться вниз, про лифт даже не вспомнил. Послезавтра начнётся школа, и ещё девять месяцев ему предстоит практически каждый день видеть своего любимого в классе, рядом с Серёжей. А потом всё закончится. Интересно, что хуже — видеть Макара с другим или не видеть вовсе? Элек задумался, но решить для себя это так и не смог. Одно было понятно: ему в любом случае придется научиться с этим жить, так же как, например, человеку, лишившемуся части своего тела — не смертельно, но хорошо уже не будет никогда.

Впрочем, на самом деле всё складывается не так уж и плохо: Эл не останется один — у него есть Зоя! Зоя… Обрадовавшись в первый момент мысли о любимой девушке, уже через секунду Элек забеспокоился, а через две ему стало по-настоящему страшно — что если Зоя бросит его? Она слишком красивая, умная, уверенная в себе — любой бы захотел быть с ней. И рано или поздно (а скорее именно рано) ей надоест возиться с парнем, который ещё недавно на полном серьёзе считал себя роботом, а теперь готов горстями есть транквилизаторы и чуть что может загреметь в психушку. Зоя ведь и встречаться-то с ним согласилась только потому, что Эл, как две капли воды, похож на своего брата. Она была влюблена в Серёжу… Только ли была? Эл помнил: ребята рассказывали ему — Зойка единственная вступилась за Сыроежкина, когда того били. Как тигрица, бросилась на его обидчиков, не испугавшись того, что она, хрупкая девушка, должна противостоять двум разозлённым парням. И победила. Это о чём-то да говорит…

А ещё Зоя сильная… действительно сильная, во всех смыслах. А он — слабак. Который только делает вид, что крут, и всё ему по плечу. Эл чувствовал себя сильным с Макаром, но Макара у него больше нет. Как нет больше и того внутреннего стержня, который позволял Элу ощущать себя полноценным человеком, бороться за своё счастье и достигать поставленных целей. Макар забрал эту силу. Если уйдёт Зоя, она заберёт с собой его жизнь. И у него есть лишь одна возможность предотвратить это.

— Алло, Зоя? Приходи сейчас ко мне, — в трубке ненадолго воцарилось молчание, и Эл почувствовал, как от волнения у него вспотели ладони.

— А твои?.. — с сомнением спросила Зоя.

— Они сегодня будут поздно. К тому же папа никогда не возражает против того, чтобы ты оставалась. Ты же знаешь.

— Ладно. Взять чего-нибудь?

— Только себя, — у Элека даже получилось засмеяться. Вполне естественно, между прочим. — У меня всё есть.

— Я хочу шампанское, — Зоя заметно повеселела.

— Будет тебе шампанское. И конфеты с ликёром, и всё остальное тоже… будет.

— Окей, — довольно отозвалась Зоя. — Только зубную щётку захвачу.

— Я тебе купил щётку, — вполне искренне улыбнулся в телефон Элек. — И расчёску, и даже шампунь, который ты любишь. Только приходи… Пожалуйста.

У Эла действительно всё было готово к приходу любимой — в холодильнике ждало своего часа шампанское, на столе лежала коробка дефицитных конфет с вишней в коньяке, а на полочке в ванной для новой хозяйки был припасён полный комплект гигиенических принадлежностей. Оставался только последний штрих.

Элек выложил на кровать весь имеющийся у него запас презервативов, принёс из Машиной комнаты набор швейных игл, резко выдохнул, и приступил к делу. Что бы ни случилось, теперь он сам будет командовать своей судьбой. А может, и не только своей.

========== 27. До и после ==========

Зоя не любила гулять одна, но Эл был с утра занят, а сидеть дома в хорошую погоду не хотелось. Вот она и выползла на улицу — пройтись по соседним дворам и заглянуть в парк. Всяко лучше, чем в четырёх стенах куковать.

В парке была толпа народу — школьники всех возрастов, стараясь не упустить перед началом учёбы последние погожие денёчки, буквально оккупировали все площадки, лужайки и лавочки. Зое даже присесть некуда было.

— Привет, Зоя! — из общего хора весёлого гомона и шума, наполнявшего парк, донёсся вдруг до неё знакомый голос.

Зоя обернулась — рядом с детской площадкой с видом профессиональной няньки скучал Чижиков-Рыжиков.

— Привет! — Кукушкина не слишком обрадовалась приятелю своего парня, но раз Эл считает его своим другом, решила проявить дипломатию и мило с ним пообщаться. — Танюху выгуливаешь? Она у тебя шебутная, — Зойка подошла к Чижу и искренне улыбнулась в сторону его вредной сестрицы.

— Ага, — кивнул Макс. — Пусть напоследок наиграется. Танька! Не лезь туда, там высоко! — крикнул он карабкающейся на самый верх сказочного домика девочке. Та ему только язык в ответ показала. — Вот, первого сентября в первый класс поведу, — гордо заметил Чиж. — Я уже и у классной со своей линейки отпросился.

— А родители? — удивилась Зоя.

— Так работают же, — пожал плечами Чиж. — Танька с яслей на мне.

— Ну ты прямо отец-героин! — Зоя посмотрела на Максима с нескрываемым уважением. — Повезёт твоей будущей жене.

— Сплюнь, Зоя! — Чиж аж вздрогнул от такого комплимента. — Чтобы я добровольно на себя такую обузу повесил? Нет уж — мне и так хватило. Выше ушей уже. Ты даже не представляешь, как эта мелкая меня замучила!

— Она прикольная у тебя, — задумчиво сказала Зоя, глядя, как Таня Чижикова, усевшись на самый верх конструкции, стойко обороняла своё завоёванное место от других мальчишек и девчонок.

— Ты лучше скажи, чего без Эла ходишь? — поинтересовался Чиж, которому, по-видимому, обсуждать подробности своих взаимоотношений с сестрой совсем не хотелось. — Поссорились что ли?

— С чего такие выводы? — не поняла Зоя. — Он занят с утра.

— Да? — теперь уже удивился Чиж. — Мне он сказал, что свободен.

— А… ты его сегодня видел? — Зоя сразу же напряглась — ей-то Эл не стал объяснять, что у него за дела такие ни свет ни заря образовались.

— Ну да. Он был у меня. Полчаса как ушёл. Сувениров привёз. И конфет Таньке — во-от такенный мешок, — Рыжиков даже размер этого мешка показал Зое, настолько впечатлён был. — Но я ей буду по штучке в день выдавать, а то совсем зубы испортит…

— Так и что он у тебя был? Долго? — перебила его Зоя.

— Не. И часа не посидели — мне мелкую гулять надо было, а он к своим собрался.

— К Серёже, да? — вот теперь Зоя действительно занервничала — с чего бы это Элу скрывать от неё свой визит к родным?

— Наверное, — согласился Чиж. — Он им тоже подарки привёз. Хотя я никого из Сыроежкиных дня два уже не видел. Ну, может, не пересекались просто. А может, Эл к Гусю ещё решил заскочить, днюху его отметить. Я подробности не спрашивал — он о таком говорит не любит.

— Подожди-подожди, — услышав про Гуся, Зоя совсем разволновалась и даже схватила Чижикова за рукав. — Причём здесь Гусь? Какая днюха?

— Ему в четверг восемнадцать стукнуло, ты разве не знаешь? А из деревни своей он только вчера вернулся, — стал объяснять Чиж. — Наверное, сегодня отмечать решил, иначе для кого столько шампанского тащить было?

— К-какого… шампанского?.. — опешила Зоя. Чиж любил болтать много и на первый взгляд не по делу, но если быть внимательным, из его трескотни всегда можно было почерпнуть полезную информацию.

— Советского, какого же ещё? Я вечером, когда с Танькой домой возвращался, как раз Гуся-то и встретил. Ну и спросил, давно ли это он на лимонад перешёл? Макар же больше крепкие напитки уважает. А тут вдруг три бутылки сразу! Я считал, — зачем-то уточнил Чижиков. — Хотя мне он сказал, что ничего такого не планирует, но я думаю — наврал! Зажидил нормально проставиться.

Зойка почувствовала, как к горлу подступает противный ком.

— Элек, кстати, шампанское любит, — продолжил резать по-живому Чиж, — он мне сам рассказывал. Хотя это по-моему девчачий напиток какой-то… А может, он для девки какой купил? — внезапно осенило Чижикова. — Ведь должна же быть у Гуся девка-то? Девчонки, вообще, таких как он, любят. Вон, даже Танька моя, уж на что мелочь пузатая, на Макара таращится.

— А может… они это… с Серёжей отмечают? — просипела в конец перепсиховавшая Зоя, сама уже не сильно веря в свои слова. — Они ведь дружат…

— Ну, теоретически, возможно, — кивнул Чиж. — Сыроега всё пьёт, что горит. Но у него самого дома бар — я аж охренел, когда первый раз увидел.

Дальше Зоя слушать не стала — ей и так хватило. Тем более, что Рыжиков бросился к своей Тане — снимать её с верхотуры: спускаться вниз оказалось не в пример сложнее, чем лезть наверх, и она, требовательно вопя имя своего брата, стала звать на помощь.

Гулять отчего-то расхотелось, и Зоя развернулась и пошла прямиком к дому. С каждым пройденным шагом подозрения, сомнения и тревоги, поселившиеся в её сердце после разговора с Чижом, разрастались и крепли, опутывая разум и созревая ядовитыми плодами ревности и страха. Войдя в квартиру, Зоя была уже почти уверена, что к кому бы ни заходил сегодня Элек, основной его целью был Макар. Он хотел его видеть, и совсем не из-за прошедшего Дня рождения — Эл просто скучал по Гусеву! И договорились они заранее, а Гусь и рад стараться — шампанское даже купил. Брют, наверное, Эл его действительно любит.

Никаких девчонок у Гуся отродясь не водилось, Зойка это прекрасно знала, чтоб там кто ни говорил. И о том, что этот рыжий пидарас интересуется парнями, она тоже давно догадывалась. Но вот в то, что отношения между Гусём и Элеком куда сложнее и серьёзнее, чем ей хотелось бы думать, Зоя верить не хотела. Не хотела, но, видно, придётся. Потому что Эл про своего бывшего друга не забыл, раз, едва вернувшись в город, побежал к нему, наплевав на все обиды. Даже про то, как в дурке из-за него оказался, не вспомнил!

В своё время Зое было тяжело признать тот факт, что её парень чересчур трепетно относится к Макару, что эти их бесконечные переглядки и словесные пикировки больше напоминают флирт, чем что-либо другое. Что Эл, похоже, увлёкся Гусевым. Теперь же всё становилось слишком очевидным — Эл влюблён и, скорее всего, не без взаимности. Зоя могла только догадываться, какие отношения связывают самого Макара и Сыроежкина, с которым они сблизились настолько, что стали больше похожи на пару, чем на двух закадычных друзей, но спинным мозгом чувствовала — даже если её интуиция не врёт, и Гусь с Сыроегой действительно крутят любовь, это никак не помешает Гусеву делать ровно то же самое ещё и с Сыроегиным близнецом.

С этим надо было что-то решать. Терять Громова, который подходил ей по всем пунктам, и которого она в общем-то любила и планировала прожить с ним долгую и счастливую жизнь, Зоя не хотела категорически. А в том, что именно это и произойдёт, если она и дальше будет сидеть сложа руки, сомнений у неё теперь не осталось.

В конце концов, им было хорошо там, в Крыму. Элек был с ней счастлив и прекрасно обходился без своего Гуся. Даже в письмах о нём ни разу не упомянул. А что это значит? То, что по-настоящему ему нужна только она, Зоя. Но вот Эл может этого и сам не понимать и под влиянием чувств наделать глупостей. Например, бросить её и спутаться с Гусём. И долг любящей женщины уберечь своего мужчину от такого опрометчивого шага. Любым способом.

— … Я тебе купил щётку. И расчёску, и даже шампунь, который ты любишь. Только приходи… Пожалуйста.

Голос Элека звучал так тепло и нежно, а по ту сторону телефонной трубки без труда угадывалась улыбка, от которой Зоя млела и таяла, как мороженое на солнце, что всякие моральные терзания, не покидавшие её последние полчаса, исчезли. Зоя пошла собираться, и уже через час была у любимого дома.

— Давай ты сначала в душ сходишь? — соблазнительно улыбаясь, Зоя попробовала выпутаться из объятий Элека и как можно деликатнее подтолкнуть его в сторону ванной. К тому что Громов набросится на неё прямо с порога и, словно пещерный человек, потащит к себе в логово, она сегодня готова не была.

— Да я уже… — с трудом переводя дыхание между поцелуями, сказал Эл. — Пока тебя ждал…

— Ну всё равно, Элек… — охнула Зоя, почувствовав его руку у себя между ног — дело шло слишком быстро.

— Тогда… ты со мной…

— Конечно! — Зоя кое-как изобразила восторг от столь интимного предложения. — Только я через пять минут. Ну, мне надо… Очень! А ты иди, — и, уже не церемонясь, выпихнула его из комнаты вон.

Эл снисходительно улыбнулся, сказал: «Ладно!» и вышел. Никаких пяти минут у Зои, разумеется, не было — в лучшем случае через две он начнёт её звать или того хуже — вернётся за ней лично. В этом плане Зоя своего парня знала, как облупленного — у него в таких делах терпения нет.

В три секунды отстегнула она английскую булавку, которой был скреплён слишком большой вырез платья, и метнулась к комоду. Ещё двадцать секунд ушло на то, чтобы нашарить в отсеке с бельём россыпь блестящих квадратиков с ребристыми краями, и столько же, чтобы в полумраке забитого трусами и носками ящика, практически на ощупь, проколоть каждый. Пять секунд, чтобы незаметно пристроить булавку на место, три — чтобы поплотнее задернуть шторы, пятнадцать — скинуть платье с трусами, потом лифчик… Чёрт, причёска! В этот раз любовь к хитрозаплетённым косам явно вышла ей боком — Зоя стала лихорадочно распускать то, что вертела утром на голове почти в течение тридцати минут.

— Зоя!.. Ты идёшь?

— Да! — срывающимся от волнения голосом крикнула в ответ Зоя и с удвоенной силой стала распутывать волосы.

Оставалось совсем чуть-чуть, но в комнату вошёл Элек — голый, весь в каплях воды и босиком. Увидел такую же голую Зойку, стоящую в куче своей одежды и воюющую с последней косой, молча подхватил её на руки и понёс в душ. «Свет!» — мелькнуло у неё в голове, уже в ванной. Будут ли заметны проколы на фольге она не знала, и единственное, о чём теперь могла думать, как убедить Эла заниматься любовью в темноте.

— Давай сегодня без света. Для разнообразия, — предложила взъезжающая обратно в комнату опять на руках у любимого Зоя и сразу же щёлкнула выключателем.

— Как скажешь, птичка моя, — шепнул ей на ухо Эл и плавно опустил на кровать.

Такого лёгкого согласия Зоя не ожидала, но про себя порадовалась — одной проблемой меньше. Однако, возникла другая — в конце Эл не позволил ей сесть, как обычно, сверху, а на это был определенный расчёт: так она могла бы сама снять презерватив и, если бы он заметно порвался, не афишируя это, выбросить. Не тут-то было — её нагнули в коленно-локтевую и за сим — всё: лежи, Зоечка, и мучайся, гадай, как всё прошло, не запалил ли тебя любовник на диверсии? Вот Зоя и лежала, вся тряслась от страха — поймёт, не поймёт?

Эл вернулся из кухни, где стояло мусорное ведро, довольный — значит, ничего не заметил, и Зоя в первые с момента своего прихода по-настоящему расслабилась: затея удалась, и её не раскрыли. На радостях полезла к нему с поцелуями, Эл опять завёлся, не глядя взял новую резинку, и всё опять прошло по тому же сценарию.

А потом до Зои дошло, что же она натворила. Представила себя с пузом и Эла, который перспективе скорого отцовства ни разу не обрадовался и даже свалил от такого «счастья» прямо… в объятия Гусева. И ей стало худо. В прямом смысле слова. Было это уже за столом — Элек поил её обещанным шампанским, угощал всякими деликатесами, а Зоя, сделав очередной глоток, опять вообразила себя одну-одинёшеньку с ребёнком или даже с двойней, без надежды поступить в институт и выйти замуж, живущую с вечно попрекающими её родителями, и, побледнев, свалилась в обморок.

Эл переполошился так, что вызвал скорую. Даже Зойкин бурный протест (а очнулась она почти сразу) на него не подействовал. Скорая приехала, признала Зою абсолютно здоровой, хоть сейчас в космос запускай, сделала обоим выговор по поводу употребления алкогольных напитков и уехала, пожелав напоследок не травить молодой неокрепший организм и думать о будущих детях. Элек сразу повеселел, а Зоя приуныла.

— Ты меня не бросишь, Элек?

Вопрос был глупый, и Зоя это прекрасно понимала, но не спросить не могла. В конце концов, она сама регулярно повторяла эту мантру Элу — что любит и будет с ним, что бы ни случилось. Она говорила искренне и в своих словах была твёрдо убеждена, так почему бы не поверить и в его слова тоже?

— Конечно, Зой! Никогда не брошу! — Элек расцвёл в такой счастливой улыбке, что у Зои, что называется, отлегло от сердца.

Вспомнился Чиж со своей мелкой, и Зоя подумала, что раз он, парень, да ещё в таком юном возрасте справился с заботами о маленьком ребёнке, то она тем более осилит. Хоть двоих родит и воспитает! А если рядом будет Эл, то ей и вовсе ничего не страшно — вдвоём им всё по плечу.

***

Учебный год начался без приключений. Таратар гонял их с Сыроегой в хвост и в гриву, а когда узнал, что оба собрались поступать в МЭИ, стал мучить ещё сильнее. Особенно физикой, которой занимался с ними с большим удовольствием — видно математика за столько-то лет успела Семёну Николаевичу немного поднадоесть.

Макар старался налегать на учёбу, ведь впереди светила перспектива поступить в вуз с военной кафедрой и как минимум на пять с половиной лет забыть о срочной службе в рядах вооруженных сил. Да и потом, если призовут, офицером служить куда приятнее, чем рядовым. И война наверняка уже к тому времени закончится. Серёга, в отличие от Гуся, на эту тему вообще не парился — у его папаши были какие-то связи в военкомате и деньги, чтобы этими связями грамотно воспользоваться. Так что он, как и Эл, армии не очень боялся — родня отмажет, а ежели им с братом вдруг в порыве гражданской сознательности приспичит долг Родине отдать, то служить они будут с комфортом и рядом с домом.

Серёжа, кстати, в последнее время вёл себя вполне спокойно, только взбрыкивал иногда, когда Макар пытался на него давить — уроки вовремя делать заставлял, следил, чтоб тот дополнительные не прогуливал и бухать без повода не разрешал. Ну и курево отбирал ещё.

— Ты, Гусь, правильный стал, пиздец просто! — фыркнул недовольно Сыроежкин, когда очередная пачка его сигарет отправилась прямиком в мусорку. — Не пей, не кури, учи уроки, бля!.. Да меня мать так не прессует, как ты! Чё с тобой случилось? Сам же хулиганом был, шлялся — пробы негде было ставить. А теперь?

— А теперь я вырос, дурачок, — щёлкнул его по носу Макар. — Ответственность и всё такое… за тебя в том числе.

— Потому что ты меня ебёшь? — засмеялся Серёжа.

— Потому что я тебя люблю, балда, — вздохнул Макар. — И кончай материться уже.

— Ой, бля-а! — тут же скорчив кислую мину, протянул Серёжа, поправил на плече сумку и быстрее зашагал к школе. Покурить ему не дали, он был раздражён и даже на признание Макара никак не отреагировал.

— А хулиХаном я никогда не был, — сам не зная, за что извиняясь, сказал Гусев, уже догнав Сыроежкина. — Не знаю, почему так все думали.

— Ну, сейчас-то ты точно не хулиган, — кивнул Серёжа. — Хуже Эла стал. Примерный комсомолец! Может, ещё и в партию метишь, а, Гусик?

— Я пока мечу только в институт поступить, — Макар сознательно проигнорировал Серёжин сарказм. — А ты сам чего в жизни хочешь?

— Я? — Серёжа задумался. — Ну… тоже получается, в институт. Сначала. А потом не знаю. Какую-нибудь работу непыльную, и чтоб платили хорошо. А ещё я с тобой хочу жить, — последнюю фразу он сказал уверенно, словно это было единственное, что не вызывало у Серёжи никаких сомнений.

— Правда?.. — Макара так поразили эти слова, что он даже остановился и Серёжу за руку схватил. — Ты правда этого хочешь?!

— Хочу, — Сыроежкин хитро улыбнулся и, кокетливо прищурившись, посмотрел на Макара. — Ты, конечно, иногда такой душный бываешь, Гусь, хоть на стенку лезь. Но это хорошо даже — я без тебя совсем разболтаюсь.

— Серёжа… — только и смог прошептать Макар. — И я с тобой хочу… очень!

— Если твою жопу опять на приключения не потянет, мы с тобой всё время вместе будем. До конца жизни! — неожиданно серьёзно сказал Сыроежкин и обнял его за плечи. — Но ты должен помнить: ты — только мой!

О, об этом Макар не забывал! В школе ни на шаг от Серёжи не отходил, после уроков тоже при нём был, как привязанный, на Эла в классе и то смотрел украдкой. И тихонько офигевал. Оказалось, что даже с приятелями, их с Сыроегой общими приятелями, ему нельзя общаться так, чтобы не вызвать Серёжиного недовольства. Нет, сцен Сыроежкин из-за этого не закатывал, но дёргался и нервничал так заметно, что Макару попросту становилось его жаль. И он старался лишний раз не давать повода.

Сам же Серёжа словно расцвёл и без преувеличения стал настоящей звездой класса. Вокруг него на переменах вечно собиралась целая толпа ребят, которой он что-то рассказывал забавное, красуясь перед публикой, шутил, улыбался направо и налево, ловил на себе восхищённые взгляды девчонок, умудряясь не ссориться при этом с парнями… Макар в такие минуты смотрел на него и думал — до чего же красив его Сыроега! И если бы не был влюблён в него с шестого класса, то обязательно влюбился бы сейчас.

Какими же смешными и нелепыми казались теперь его детские страхи потерять уважение и авторитет у одноклассников, как он ревновал к возможной Серёжиной популярности, когда тот только перевёлся в их школу! Всё, чего так боялся Макар четыре года назад, сбылось, но ничего ужасного в этом не оказалось. Да, Гусев фактически превратился в тень Сыроежкина, и что? Зато он единственный, кто по-настоящему может обладать им, заставлять смеяться от счастья, терять голову от желания, бешено ревновать или безмятежно радоваться одному своему присутствию. Только при нём Серёжа не скрывает своих слабостей, не стесняется даже самых постыдных фантазий, только ему доверяет самые сокровенные мечты и только с ним делиться своими страхами и надеждами. И только он слышит Серёжино: «Я люблю тебя!» Иногда нежное и ласковое, иногда с трудом произносимое сквозь стоны и сбившиеся дыхание, иногда — с угрозой или даже яростью, а иногда — обречённое. Но чаще всего — простое и обыденное, будто замечание о погоде или перечисление уроков на завтра. И это «я люблю тебя» для Макара самое ценное и дорогое.

Однако, за такое счастье приходится платить, и не дёшево. У Макара больше нет своих друзей и приятелей, нет личного времени и пространства, нет интересов, не связанных с Серёжей, да практически ничего своего нет. Это тяжело и кажется несправедливым, но он сознательно пошёл на такой шаг — его любимый болезненно ревнив, к тому же до сих пор не простил и не смирился с тем, какую жизнь Макар вёл ещё год назад. «Бывших блядей не бывает!» — упрекнул его Сыроежкин, когда они ссорились последний раз, и Макар, хоть и прописал тогда Серёге леща за хамство, а всё же не мог не сознаться себе, что тот прав.

Макар до помутнения рассудка обожал своего Серёжу, только вот ночью ему снился Эл, днём он надеялся хоть мельком ещё раз увидеть Митю, а вечером перед сном думал, как там сейчас Денис Евгеньевич? Да и красоту других парней и мужчин постарше он тоже не замечать не мог. В такой ситуации добровольно-принудительное ограничение общения с другими людьми только на пользу, думал Гусев, с ужасом представляя себе, что же будет, если он всё-таки однажды сорвётся, и Серёжа об этом узнает. Ведь не простит же, и всё — жизнь, считай, кончена. Так что, как ни крути, а отказаться от свободы и независимости в угоду Серёжиному спокойствию и собственному благополучию, не так уж и глупо в его случае.

***

Середина октября выдалась достаточно тёплая, но синоптики уже к концу следующей недели обещали похолодание со снегом. Макар сидел на своей последней парте и скучал. Историчка вызвала к доске Кукушкину рассказывать о расширении братской семьи советских республик, Серёга рядом перешёптывался с Корольковым на тему того, какие новые кассеты привёз ему отец, и что он может переписать Вовке, а что просто так отдать, а Макар, пользуясь моментом, залипал на Эла, внимательно следившего за Зойкиным ответом у доски, слушал шум дождя, уже третий урок тарабанившего по жестяным водоотливам, и потихоньку клевал носом.

— Таким образом, в августе тысяча девятьсот сорокового года семья советских социалистических республик пополнилась… — Зоя набрала в лёгкие побольше воздуха, с шумом выдохнула, чуть дрогнувшим голосом повторила: — Семья пополнилась… — и по стеночке сползла на пол.

Народ в классе с историчкой вместе в первый момент даже не сообразили, что произошло, а во второй оказалось, что бежать помогать Колбасе поздно — она на руках у Громова уже подъезжала к двери. Как он успел к ней подбежать и соскрести с пола, никто и не понял.

Эл толкнул носком кеда дверь и стал выносить Зою из класса, историчка бросилась за ними, крикнув на ходу: «Сидеть всем тихо!», и тоже покинула кабинет. Вся отчалившая троица имела при этом вид бледный, если не сказать зеленоватый. Что это такое было, Макар вообще не понял.

— Она чё, беременная что ли? — ошалело хлопая глазами, сказал вслух Сыроежкин.

— Может, отравилась чем-то? — предположил Корольков.

Дальше целый хор голосов принялся на все лады рассуждать о причинах Зойкиного обморока, сочувствовать Элеку, которого угораздило «так вляпаться», строить догадки относительно того, кого, в каком количестве и от кого (!) родит Зоя, если она всё-таки беременна, потом кто-то ляпнул, что кукушки сами яйца не высиживают, и Колбаса непременно от ребёнка избавится, и Серёжа не выдержал.

— Так, блять! Если кто ещё раз откроет свой поганый рот по поводу Колбасы, Эла и моих племянников — получит в бубен! — он вскочил с места и, угрожающе сжав кулаки, окинул взглядом класс.

Макар тоже встал. Все сразу же замолкли — в отличие от Сыроежкина, рука у Гуся была тяжёлая — это каждому известно. Нарываться на конфликт ещё и с ним не хотелось никому.

Через пятнадцать минут в класс вошла историчка, глаза огромные, физиономия красная, такое чувство, будто с ней в медкабинете чего нехорошее сделали. Следом шёл Громов — довольный и с гордо поднятой головой, за ручку вёл Зою — та с опаской поглядывала то на него, то по сторонам.

— Садитесь, все живы-здоровы, продолжаем урок, — выдохнула наконец учительница, а Макар подумал, что наверное они всё-таки угадали — Зоя и впрямь залетела.

Эл позвонил вечером (Макар как раз у Серёги новый ужастик смотрел), ну и сообщил тому радостную весть. Даже не столько самому Сыроежкину, сколько отцу их. Мол, так и так, дорогие родственники, скоро у вас внук появится. Родители Серёгины, услышав это, чуть ли не по потолку забегали — сначала от шока, потом от радости: Кукушкина у них большим уважением пользовалась, и лучшей невестки себе они и пожелать не могли. А то, что с ребёнком так рано получилось, их не очень испугало — деньги в обоих семьях водились, и ещё один рот не ставил под угрозу ни их благосостояние, ни перспективы Элека нормально выучиться на дневном отделении.

В общем, это дело Сыроежкины решили обмыть, и Макар, естественно, с ними. Но пили в основном старшие, так как дело в пятницу было, а школу в субботу никто не отменял.

Оставаться у Серёжи на ночь Макар отказался категорически, сколько тот его ни уговаривал — Таратар с утра контрольную обещал, а её лучше на свежую выспавшуюся голову писать. С Серёгой же фиг уснёшь — он сначала сам затрахает до потери пульса, потом подставляться начнёт — иначе, видите ли, ему полного удовлетворения не получить.

— Не, Серёж, не проси, пойду я. Спокойной ночи, — решительно сказал Макар, обнял друга на прощание и пошёл к себе.

И хотел было уже, чтоб не будить родителей, тихо открыть ключом дверь в свою квартиру, как подумал: голова тяжёлая, сна ни в одном глазу, так почему бы не выйти на пару минут на улицу, не проветриться? Лучше спать будет.

Сказано — сделано. Макар спустился вниз, вышел из подъезда, вдохнул полной грудью прохладный с примесью сырости воздух, машинально огляделся и… замер. Метрах в двадцати от него, в конце дома стояла машина. В темноте цвет её различим был плохо, но больше всего напоминал тёмно-красный. Или малиновый. Малиновая шестёрка. Он не помнил наизусть номер, но был почти уверен, что знает, кто на ней приехал. И зачем.

Едва Макар двинулся в сторону припаркованного авто, как водитель сам вышел ему навстречу.

— Макар!.. Ты замёрзнешь так, — Денис крепко обнял одетого по-домашнему Макара — не то от радости, не то пытаясь согреть, и буквально силой затолкал машину. Почему-то на заднее сиденье.

— Ты как здесь?.. — спросил, обалдело таращась на Дениса Евгеньевича, Макар. — Ты… ко мне?

Ситуация была настолько фантастическая, что Гусев грешным делом не секунду подумал, что это он спит, а Денис ему снится. Потому что вспоминает о нём часто.

— Времени уже час, наверное, — прокашлялся Макар и теснее прижался к бывшему любовнику. — Случилось шо, Динь?..

— Я, знаешь, не ждал что ты выйдешь, — сказал Денис, ероша его волосы и целуя в висок. Заметил недоуменный взгляд и пояснил: — Я ведь не первый раз приезжаю, Макар. Всё думаю, что соберусь с духом и зайду к тебе. И в результате никуда не иду — просто сижу тут допоздна и всё. Ты ведь мне тогда ясно сказал… А сегодня ты вышел… Поверить не могу!

— А как ты…

— Я развёлся. Полгода назад. Работаю теперь в спортивном диспансере, ну и к родителям вернулся. Скандал, конечно, был жуткий, — Денис поморщился: не иначе как воспоминания и правда были неприятными. А потом улыбнулся, широко и счастливо: — Зато я теперь свободный человек! Буду жить, как хочу!

— Ну, поздравляю! И как она, свобода? — тоже улыбнулся Макар и положил руку ему на бедро — врать себе было глупо: он соскучился.

— Знаешь, в первые недели такой кайф был… нереальный! Эйфория, одно слово, — с чувством выразился Денис. — Даже тёрки с роднёй её не портили. Я на таком подъёме был — не передать. Даже глупостей всяких наделал.

— Эт каких? — удивился Гусев. Денис и глупости в его понимании сочетались плохо.

— Я письмо Кольке написал. Это друг мой школьный. Помнишь, я тебе про него рассказывал?

— Конечно, помню, ещё бы! Первая любовь твоя и всё такое!

— Ну вот, я через общих знакомых точный адрес его узнал, и написал письмо. Сказал, что помню, скучаю, хочу увидеть. И фотокарточку свою в конверт вложил. Прикинь, я три раза в фотоателье ходил, чтоб сняться, потом самую красивую выбрал! Ну дурак же! — Денис хлопнул себя по лбу и тихо рассмеялся.

— Да ничего не дурак! — решил поддержать его Макар. — Всё правильно сделал, молодец!

— Да он же не помнит меня… Подумаешь, в школе вместе учились! Мало ли, кто с кем… Мы и не виделись ни разу после седьмого класса. А тут ему, представляешь, какой-то хрен с бугра письма пишет и фотографии свои шлёт! Ой, ладно, в общем, — махнул рукой Денис. — Я не жду, что он ответит.

— Ты и меня не ждал, Динь… что я выйду, — тихо сказал Макар, прикрыл глаза и так прижался к его щеке. — Я тоже скучал по тебе…

Никакой червячок сомнения даже не шевельнулся в его душе, когда Макар почувствовал на себе чужие губы — эта встреча, словно глоток свободы, опьянила разум, убив на корню любые угрызения совести. Он устал постоянно себя сдерживать, подавлять и ограничивать в общении с другими, часто очень симпатичными ему людьми. И сейчас Денис целовал его, а Макар думал только о том, хватит ли им тут места или придётся ограничиться минетом.

Места хватило. Денис усадил его себе на колени, развернул спиной, и Макар полностью отдался физическим ощущениям, растворился в них, забыл про всё и про всех. Был только Денис — его крепкие руки снаружи, твердая плоть внутри, жаркое дыхание, заменившее собой воздух в салоне, и сдавленные стоны, ставшие единственными звуками окружающего мира.

— Я кончу сейчас… — выдохнул ему на ухо Денис.

— Да… давай… — Макар обхватил своей рукой кулак Дениса, стараясь задать нужный себе темп, непроизвольно зажмурился, несколько раз особенно глубоко насадился на его член и тоже кончил.

Оргазм оглушил его, и будто бы встряхнул всё тело — Макар обязательно свалился бы, если бы в такой тесноте было вообще куда падать. Открыл глаза и с ужасом понял, что не в оргазме дело — это действительно был удар. Который пришёлся по крыше автомобиля в аккурат надего головой.

— Сука! Какая же ты сука!.. Блядь! — в бешенстве крикнул на весь двор Серёжа и ещё раз со всей дури ударил обеими руками по машине. Потом пнул, что было сил, ногой колесо и смачно харкнул на стекло пассажирской двери, где сидели любовники.

Не помня себя от охватившей его паники, Макар выбрался наружу, на ходу и застёгивая трясущимися руками штаны, и кинулся к Сыроежкину.

— Серёжа!..

— Не подходи ко мне, ублюдок! — Серёжа сразу же отступил от него, не дав приблизиться к себе даже на метр, и в подтверждение своих слов поднял с земли валявшийся рядом кусок арматуры. Угрожающе взмахнул им. — Ещё шаг сделаешь — уёбу! Понял?! Тварь! Больше я тебя не знаю, урод! Ясно?!

Ещё раз с ненавистью глянул на Гусева, потом вдруг резко развернулся и бросился бежать к подъезду. Еле успел перед самыми дверями швырнуть железный прут в кусты. Макар дёрнулся бежать следом, и тут же был больно схвачен за плечо.

— Не надо, — покачал головой Денис. — Дай ему остыть.

— Я же умру… без него… — с трудом шевеля онемевшими губами, прошептал Макар. От осознания случившейся по его собственной глупости катастрофы, он почти перестал владеть своим телом — голос пропал, ноги стали ватными, вокруг всё стало видеться расплывчатым и нечёткими. К горлу подступила тошнота.

— Хочешь, останься со мной? — предложил Денис и обнял его. Но на этот раз Макар не почувствовал ни тепла, ни прикосновения его рук. Он даже слов почти не разобрал. Само лицо Дениса перестало восприниматься им как лицо живого человека — просто некий абстрактный образ окружающего мира, который что-то говорил Макару. Что-то совершенно ему неинтересное.

— Нет… — медленно водя головой из стороны в сторону, сказал Макар. — Ничего. Не надо. Я пойду…

И пошёл. На негнущихся ногах медленно двинулся туда, куда тянула его неведомая сила, к источнику которой он и хотел, и боялся теперь подойти. Остановился у Серёжиных дверей и понял, что просто не может нажать на кнопку звонка. Минут пять простоял, тупо пялясь на номер квартиры, потом так же медленно развернулся и пошёл к себе.

***

«И чего Гусь не остался? — недовольно бурчал про себя Серёжа, закрыв за Макаром дверь. — Мои после винища вырубятся щас, ничего не услышат… На диване бы потрахались, как люди… А он! Контрольная с утра! Выспаться надо! Правильный стал… Гусь лапчатый».

Серёжу мучило чувство странной незавершённости, будто они с Макаром не поставили какую-то важную точку в сегодняшнем дне. Уже лёжа в постели, он вспомнил, как они не раз засыпали тут вместе, как любили друг друга на полу возле дивана… Захотелось хотя бы ещё раз услышать голос друга, просто так, неважно, что он скажет.

Серёжа взглянул на часы: час ночи — долго же они отмечали сегодня будущее пополнение в семействе! А уже через семь часов вставать. Звонить Гусевым в такое время естественно нельзя, но Макар провёл к себе в комнату второй аппарат и держит его теперь на тумбочке рядом со своим диваном. И всегда снимает трубку после первого же звонка. Так что никого он не разбудит, кроме Гуся своего, решил в итоге Серёжа. Подошёл к телефону и набрал номер…

Один гудок, второй, третий… Надо срочно вешать трубку — Гусь не иначе как в сортире засел! Но Серёжа не успел.

— Алё?

— В-валентина Ивановна! П-простите меня, я думал, Макар трубку снимет, — растерялся Серёжа — сейчас гусевская мамаша ему вставит за такой поздний звонок!

— Я думала, Макар остался сегодня у вас, — сказала она настороженно. — Его нет, Серёжа, не приходил ещё. Скажи, а давно он от тебя вышел? — Валентина Ивановна разволновалась даже больше самого Сыроежкина.

— Минут пятнадцать назад… — у Серёжи пересохло в горле. — Он наверное, на лестнице… курит…

— Сейчас поищу его! — рассердилась на сына Валентина Ивановна. — Он же бросил!..

— Не надо! — остановил её Серёжа. — Я сам. Поищу. Всё равно не сплю ещё. Чего вам ходить… ночью по лестницам?

И тут же, чтоб не нарваться на возражения с её стороны, повесил трубку.

«Ну, Гусь! Ну, погоди! Мне он, значит, курить не даёт, сигареты мои выбрасывает, а сам!.. Втихаря! Ты у меня дождёшься, Макар Степаныч, все перья тебе, Гусик, пообщипаю нахуй! И выебу. Прямо у мусоропровода! Чтоб знал, гад!» — ворчал себе под нос Серёжа, натягивая уличные штаны и засовывая ноги в ботинки. Почему-то несмотря на всю свою напускную злость, ему очень хотелось увидеть сейчас Макара именно там, на лестнице, с сигаретой в зубах.

Серёжа два раза пробежался по всем этажам сверху до низу, заглянул на площадку, ведущую к чердаку, спустился к подвалу и запаниковал. На лестнице не было вообще никого, даже дымом сигаретным не пахло. И старая консервная банка на подоконнике, которой как пепельницей пользовались жильцы их этажа, была пустая, без хабариков. Гусь пропал.

Не отдавая себе отчёта, весь на нервах, Серёжа выбежал на улицу и, беспомощно озираясь, остановился посреди двора. Кругом темно и пусто, фонари и то горят не все. И вдруг движение. Слабое, едва пойманное его периферическим зрением. Машина, припаркованная в конце дома, как раз под неработающим фонарём. Серёжа пригляделся — тачка была явно чужая: в их доме мало кто имел автомобиль, и всех автовладельцев Серёжа знал. К тому же, жильцы обычно свои машины ставили на ночь в гараж, держать их на улице никто не рисковал. Но самое странное было не это — залётная шестёрка не просто тихо-мирно стояла в их дворе, она… раскачивалась.

«Гусь не дошёл до своей квартиры, его нет на лестнице, он не курит у подъезда… В трениках и футболке в семь градусов тепла далеко уйти он тоже не мог… — пронеслось в голове у Серёжи. — Разве что пробежать двадцать метров до чёртовой тачки! Которая трясётся так, словно в ней кого-то ебут!»

Сыроежкин медленно пошёл к машине. Стиснув зубы, сжав в кулаки вспотевшие ладони, не обращая внимание на колотящееся в горле сердце, он шаг за шагом приближался к границе своего бытия. Если то, о чём он думает и чего так боится, окажется правдой, он просто не сможет жить как прежде, весь его мир разделится на «до» и «после». Но. Ещё есть шанс повернуть назад, перезвонить через полчаса Гусевым (с сложившейся ситуации это можно), убедиться, что Макар уже дома (а может, он уже дома, а Серёжа просто прозевал его, пока бегал туда-сюда?). Только ноги не слушались своего хозяина, они сами шли к машине.

Серёжа будто бы видел себя со стороны. Вот он вплотную подходит к незнакомой тачке, вот наклоняется к двери пассажирского сиденья, вот внимательно приглядывается, стараясь рассмотреть салон — в машине двое мужчин, один на коленях у другого. Его штаны приспущены, он приподнимается, будто собираясь встать, и резко опускается обратно. Тот, что снизу, обнимает сидящего за бёдра, делает рукой характерные движения в районе его паха, целует через футболку его спину… В какой-то момент скачущий на нём парень почти ложится на сложенное впереди кресло, его грубо возвращают назад, так происходит ещё раз и ещё… Машина раскачивается сильнее, и всё, чего хочет в этот момент Серёжа, чтобы она замерла, не двигалась. Никогда больше. Он со всей силы бьёт сложенными в замок руками по крыше автомобиля и даже не чувствует боли от столкновения с твердым металлом. Физически он не чувствует вообще ничего, единственное ощущение, с головой поглотившее Серёжу, это смешанная с обидой ярость. И вот она наполняет болью всё его существо.

— Сука! Какая же ты сука!.. Блядь!

Он видит перед собой ещё недавно любимого человека и понимает, что единственное чувство, которое он сейчас испытывает к нему, — ненависть. Разве можно любить и ненавидеть одновременно?.. От этого Серёже становится по-настоящему страшно, он пятится назад. Макар зовёт его по имени, и звук его голоса сладкой дрожью отзывается в теле. Пока ещё отзывается.

— Не подходи ко мне, ублюдок!

В руке кусок арматуры, откуда она? Серёжа не помнит, как взял этот прут, хочет бросить его, но вместо этого замахивается на Макара. Он действительно готов ударить, избить, может, даже убить его. Если только Макар подойдёт поближе. В отчаянии Серёжа кричит:

— Ещё шаг сделаешь — уёбу! Понял?! Тварь! Больше я тебя не знаю, урод! Ясно?!

Слёзы застилают глаза, Серёжу начинает трясти. Всё. Больше испытывать судьбу нельзя. Только бы не видеть его, не знать! Никогда не знать…

Серёжа со всех ног бежит к дому, ему не хочется возвращаться туда, но деваться всё равно больше некуда. А там всё будет напоминать о том, сколько времени они провели вместе, как любили друг друга, как были счастливы. Но это ложь, обман. Не было ничего! Никакой любви. Он сдуру трахался с последней блядью, которую может поиметь любой, у кого стоит на парней, и воображал себе, что его любят. Такие люди любить не умеют. И Серёжа не умеет любить таких людей. Тысячу раз был прав Эл, когда предупреждал его: «Он шлюха, Серёжа, ты его любить не сможешь…»

Не может, да. Просто, чтобы понять это, Серёже понадобилось увидеть всё своими глазами. Интересно, сколько раз за последний год Макар проделывал это за его спиной? Скольким сосал, скольким дал, скольких сам трахнул? Нет! Этого лучше не знать. Ничего не знать, ни о чём не думать. Сосредоточиться на настоящем моменте.

В подъезде Серёжа останавливается на секунду и прислушивается — никто не идёт за ним. «Небось остался дальше трахаться со своим Денисом! Что и требовалось доказать — ему всё равно с кем», — Серёжа размазывает по лицу слёзы и решает не ждать лифт: так он услышит, если хлопнет входная дверь. Хотя зачем ему это? Ступеньки расплываются перед глазами, его всего колотит, ноги дрожат… В подъезде тишина.

В какой-то момент он оступается, нога подворачивается, Серёжа неловко машет руками, пытаясь схватиться за перила, и летит вниз.

***

— Чёрт! — выругался Серёжа, потирая ушибленную голову.

Кряхтя, поднялся на ноги и огляделся: половину лестничного пролёта он точно своими рёбрами пересчитал. Осторожно подвигал руками и ногами, вдохнул-выдохнул — вроде всё цело. Головой только о стенку шандарахнулся. Башка теперь гудела, а в месте удара выросла здоровенная такая шишка. «И чего я ночью на лестницу попёрся? Дурак!» — подумал Серёжа и осторожно, держась за перила, стал подниматься дальше.

Звонить в квартиру Сыроежкин не рискнул — если мать узнает, что ему в такое время дома не сидится, пилить начнёт, нотации читать… Всю душу вынет, короче. Нашарил в кармане штанов связку ключей и стал как можно тише открывать дверь — авось удастся проскользнуть к себе незамеченным. В этот момент внизу хлопнула дверь подъезда, и Серёжа вздрогнул, чуть ключи не уронил — звук болью отозвался в его голове. «Тоже вот, шляются по ночам всякие, людей только пугают! Алкаши наверное. Что за дом вообще такой?» — посетовал он про себя, скинул в прихожей ботинки и, пошатываясь, побрёл в свою комнату. Свет включать не стал, на ощупь добрался до дивана, разделся, плюхнулся на постель и сразу же уснул.

— Серёжа, вставай! В школу опоздаешь!

Голос матери бил по ушам, и, чтобы его его не слышать, Серёжа с головой зарылся в подушки. «Какая школа, о чем она вообще? Я ж болею», — удивился Сыроежкин и всё-таки вынырнул из своего кокона наружу.

— Мам, ну ты чего? Меня ж не выписали ещё, — проныл он, открыв один глаз.

Мать стояла перед ним в новом платье и с какой-то хитрой укладкой на голове. «Не иначе как гостей ждёт или с подружками собралась куда-то. Вот и перепутала из-за этого всё», — решил Серёжа.

— Откуда не выписали? Серёжа! Опять за старое? Нечего прогуливать и сочинять мне сказки. Иди скорее умывайся и завтракай, скоро Макар зайдёт, — сердито сказала мать и ушла на кухню.

— Это-то я-то — сказки?.. — вслед ей возмутился Серёжа. — Сама-то!.. Школу придумала, а мне только к врачу вечером. Может, не выпишут ещё.

Голова после вчерашнего падения всё ещё была чугунная, спать хотелось жутко, но встать всё-таки пришлось — надо было хотя бы до туалета дойти. И Сыроежкин, ещё до конца не продрав глаза, натыкаясь на все углы и удивляясь по дороге, кто это додумался переставлять ночью, пока он спал, мебель, потащился в ванную.

Справив нужду, Серёжа со второй попытки натянул на себя штаны, нажал трясущейся рукой на рычаг слива и, стараясь не поддаваться панике, подошёл к висящему над раковиной зеркалу. Взглянул на своё отражение и… замер от ужаса. Он себя не узнал.

========== 28. Вспомнить всё ==========

— Ма-ама-а!..

То что на помощь к нему прибежала не только мама, но и папа, который должен был быть в рейсе, Серёжа даже не понял — он в панике, вцепившись в своё лицо дрожащими пальцами и усиленно моргая, сквозь пелену слёз вглядывался в зеркало.

— Что?.. Что случилось? Ты цел? — стали наперебой спрашивать родители и одновременно крутить его во все стороны, чтобы удостовериться в отсутствии у ребёнка травм.

— П-почему я так вы-выгляжу? — едва не сорвавшись в истерику, заикающимся голосом спросил Серёжа.

— Как ты выглядишь? — не поняла мать и сама же ответила: — Как обычно ты выглядишь. Хорошо даже.

— Но я же старый! Я скоро умру, да?

— Что значит «старый»? — насторожился отец, осматривая Серёжину голову — на затылке прощупывалась здоровенная такая шишка. — Сколько тебе по-твоему лет?

— Двенадцать! — выкрикнул Серёжа. — А выгляжу на все двадцать! Я постарел за одну ночь, понимаете?! Я умру… — и разрыдался.

— На шестнадцать… На шестнадцать с половиной лет ты выглядишь, Серёженька, — прошептала мать. — Столько тебе и есть.

— Ты вчера ударялся головой? — спросил отец и осторожно дотронулся до шишки.

— Да, — всхлипнул Серёжа. — С лестницы упал. Оступился наверное.

— Серёж… — с жалостью посмотрела на него мать. — А как мы вчера сидели отмечали тут с Макаром, помнишь?

— Что отмечали? Не помню я ничего и ни с каким Макаром я не знаком! — Серёжа бросился из ванной вон, плюхнулся обратно на диван и закрылся с головой одеялом.

Что если это всего лишь дурной сон? Кошмар? Сейчас он встанет, осмотрит себя и убедится, что ничего не произошло — он по-прежнему двенадцатилетний мальчик, на дворе декабрь тысяча девятьсот семьдесят восьмого, они только что переехали, впереди знакомство с новыми одноклассниками, которых он пока не видел из-за дурацкого гриппа… Одноклассники… школа… шестой класс! Точно! Надо хотя бы на учебники посмотреть…

Серёжа осторожно встал и, стараясь не глядеть по сторонам, чтобы не думать о непривычной обстановке в комнате, медленно подошёл к своему письменному столу. Взял первый попавшийся учебник и… со злостью швырнул его о стену — «Алгебра и начала анализа. 10 класс». Да он даже понятия не имеет, что за анализ такой в алгебре! Единственные анализы, с которыми приходилось сталкиваться Серёже — это сдавать кровь из пальца и мочу в баночке.

— Собирайся, Серёжа, — твёрдо сказал отец (они с матерью стояли в дверях и до этого момента молча за ним наблюдали). — Мы едем в больницу.

Серёжа сжал с досады зубы и пошёл собираться. Даже от завтрака отказался — с расстройства кусок в горло не лез.

Домой вернулись только в четвёртом часу. Сначала Серёжу осмотрел дежурный врач в приёмном покое, ничего кроме лёгкого сотрясения не нашёл, послал на рентген, потом позвал невролога — тот с предыдущим диагнозом согласился, а про память сказал: ничего страшного, такое бывает, правда, причина скорее всего эмоциональный стресс, а не физическая травма. Но в любом случае через несколько дней память должна восстановиться. Физически Серёжа в полном порядке, лёгкое сотрясение только на основании его жалоб ставим. Будет хуже — вызывайте скорую, а так через пять дней к районному терапевту.

Серёжа совсем приуныл. Дома закрылся в своей комнате и стал листать учебники — может, хоть это поможет ему вспомнить? Но нет, формулы — как китайская грамота, в физике тоже ничего не понятно, история с биологией нудны и заумны, по литературе вообще мрак какой-то… Остальное даже открывать не захотелось.

Вскоре с тяжёлым вздохом он оставил своё бесперспективное занятие и уже подумал вопреки рекомендациям доктора выйти во двор пройтись: авось какие знакомые встретятся, как из коридора донеслись возбуждённые голоса. Мать с отцом что-то оживлённо объясняли неизвестному гостю, несколько раз назвали Серёжино имя, и Серёжа прислушался.

— Иди к нему, — взволнованно сказала мать, — мы специально не будем предупреждать. Вдруг эффект неожиданности сработает?

— Хорошо, тёть Надь, я понял, — согласился парень (а по голосу Серёжа определил, что это очень молодой мужчина или даже подросток).

— Ты извини, что не рассказали сразу, — вмешался отец, — но сам понимаешь, мы перепсиховали, да и тебя не хотели волновать. В такой-то ситуации. Ну, иди…

Серёжа отскочил от двери и мигом сел на диван. Пригладил вспотевшими руками волосы, расправил зачем-то покрывало и стал ждать. Кто сейчас войдёт? Может, это тот самый Макар, про которого несколько раз вспоминала сегодня мать? Надо было хотя бы спросить у неё, о ком именно она говорит?..

Дальше додумать Серёжа не успел, потому что дверь отворилась, и… всё, что он смог сделать, это раскрыть рот и тупо вылупиться на гостя. В комнату вошло его собственное отражение, то самое, которое так напугало Сыроежкина утром.

— Здравствуй, Серёжа! — приветливо улыбнулся двойник и присел рядом.

— Т-ты не М-макар… — только и выдавил из себя Серёжа.

— Нет, — улыбка гостя сразу погасла, а лицо приобрело болезненно-сочувствующее выражение. — Я — Эл. Элек, твой брат.

— Брат?.. — повторил Серёжа и ещё больше вытаращил глаза — он почти смирился с тем, что из его жизни выпали целых четыре года, но принять тот факт, что за это время он каким-то чудесным способом сумел обзавестись братом, да ещё близнецом, от оказывался категорически.

— Не волнуйся, — «брат» улыбнулся опять, и Серёже стало немного легче — улыбка у близнеца была такая тёплая и ласковая, что невольно захотелось прижаться к нему, закрыть глаза и хотя бы на время забыть о том ужасе, в который этим утром превратилась его спокойная и налаженная жизнь.

Элек словно услышал Серёжины мысли — сам обнял его, зарылся пальцами в волосы и чмокнул в макушку.

— Ничего страшного не случилось, Серёж, — сказал Эл. — Скоро ты всё вспомнишь. А пока, чтоб тебе было немного веселее, я расскажу, откуда я взялся. Хочешь? Это целое приключение!

— Давай! — с энтузиазмом поддержал его Серёжа: послушать чужую историю ему сейчас хотелось гораздо больше, чем выслушивать что-нибудь «новое» о себе.

***

Когда утром Макар вошёл в класс, Элек только ахнул — на Гусеве, что называется, лица не было. И в подтверждение самых нехороших громовских догадок на первом же уроке Макар схлопотал у литераторши пару, потому что просто не стал отвечать ей на вопрос. Следующим была химия, и Элек почти свернул себе шею, поминутно оглядываясь назад — Макар ничего не писал, сидел за своей партой и просто смотрел в раскрытую тетрадь. Ручку за всё время в руки так и не взял. Химичка его трогать не стала, а вот Элу влепила замечание в дневник: «Весь урок вместо доски смотрел на товарища!» Второе замечание Эл получил уже устно, но расстроился из-за него гораздо больше: «Хватит пялиться на Гуся! — прошипела в ему ухо недовольная Зоя. — Я скоро уже ревновать начну!» Эл аж вздрогнул.

Потом, правда, Зоя сменила гнев на милость и даже сама предложила: «Ну, подойти уж к нему, спроси, что случилось. А то так косоглазие себе заработаешь». И как бы невзначай провела рукой по своему животу. Эл этот намёк отлично понял — заставлять любимую лишний раз волноваться он ни в коем случае не хотел, но и с собой ничего поделать не мог: только и думал о том, какая же беда вдруг с Гусём приключилась?

— Макар, пожалуйста… — остановил его по дороге на алгебру Эл. — Скажи, что случилось?

И приготовился услышать в ответ что-то вроде: «Эл, отвали, не до тебя сейчас» или «Всё в порядке, тебе показалось». Но Макар уходить от ответа не стал.

— Меня Серёжа бросил, — глядя куда-то в сторону, глухо сказал Гусев. Кивнул пару раз сам себе и добавил: — Потому что я мудак.

И пошёл дальше.

У Элека дыхание от радости перехватило. В первую секунду. А во вторую картина перед ним предстала не в столь радужном свете — Макара было действительно жаль, выглядел он совсем убитым. Да и гарантий, что эта ссора надолго, и у Эла действительно появился реальный шанс вернуть Макара себе, — никаких. Как ни крути, а без подробностей в таком деликатном деле не обойтись.

Собственно, поэтому, доведя после уроков Зою до дому, Элек сразу же без предупреждения поспешил к родственникам: формально — проведать брата, раз его в школе не было, а на самом деле — разузнать у Сережи подробности их с Гусевым ссоры. Ну, и на обратном пути заглянуть к Макару — что-то подсказывало Элу, что тот ему только обрадуется. И он не ошибся.

— Эл? — Гусев несильно удивился, увидев его на пороге. — Ну… проходи что ли.

Макар проводил Элека в свою комнату и плотно прикрыл за собой дверь.

— Я у Сережи сейчас был… — чуть помявшись, начал Элек.

— ДоХадываюсь, — кивнул Гусев. — Не ради меня ж ты сюда приехал.

Эл хотел возразить, но передумал — показывать Макару, что он хочет цинично воспользоваться его несчастьем, было стыдно. В общем-то, даже больше перед самим собой стыдно, чем перед ним.

— Да, проведывал. Раз его даже в школе не было… — Эл закусил губу, силясь подобрать нужные слова, но ничего складного на ум не шло. — Я подумал, что надо хоть посмотреть, как он там. Вдруг ему тоже… плохо?

— Плохо, да? — прошептал Макар и скривился так, будто у него зуб разболелся.

— Ну… не очень хорошо, — Эл внимательно посмотрел на Макара. — Только не потому, что вы с ним… не поладили.

— Эл, шо с ним? Ховори, не молчи! — Макар так перепугался, что даже за обе руки его схватил.

— Макар, Серёжа потерял память, — разом выдохнул Элек и стал ждать реакции.

Минут через пять, когда Гусев вызнал у него все подробности, три раза переспросил, а точно ли это неопасно, заставил пересказать со слов родителей, что сказал врач, и наконец немного успокоился, Эл сказал:

— Макар, это твой шанс с ним помириться, — сказал и сам обалдел от того, что сделал.

— Как это? Он же не помнит ничего!.. — не понял Гусев.

— Ну, — тяжко вздохнул Элек, — тебе придётся заново с ним познакомиться. И может быть, если какие-то чувства у него к тебе сохранились, то… Ну, в общем, сам понимаешь.

— А потом? Он же вспомнит, и всё… — справедливо усомнился в громовском плане Макар.

— А потом — не знаю, — развёл руками Элек. — Либо вы помиритесь, либо — нет. Но, учитывая, что в таком случае приятные впечатления о тебе у него останутся последними, то может он и простит тебя. А что, кстати, ты ему сделал? — задал Эл мучивший его с утра вопрос.

— Изменил. И Серёжа это увидел, — сказал Макар и отвернулся.

— Идиот! — воскликнул Эл. Даже с места вскочил от возмущения. Что угодно он ожидал услышать от Макара, кроме такой глупости. — Совсем себя не контролируешь? На плешку опять попёрся?

— Нет, — замотал головой Макар. — С Денисом. Он приехал ночью, я его случайно увидел, ну и… мы в машине, короче. А потом Серёжа подошёл, тоже случайно… Но, да, ты прав — я идиот, просто… Мне тяжело было с Серёжей… ай! Чего я оправдываюсь? — махнул рукой Гусев. — Идиот и есть идиот. И мудак. Сам всё разрушил. Теперь вот не знаю, как жить буду. И буду ли…

— Ты что вообще говоришь? — в ужасе уставился на него Эл. Подошёл, заглянул в глаза, убедиться, что не ослышался, и друг на самом деле так думает, а потом просто его обнял. — Даже думать не смей о таких вещах, — тихо сказал Элек и крепче сжал Макара в объятиях. Макар на его порыв никак не отреагировал. — Серёжа простит тебя, обязательно!.. Я бы простил.

По пути домой Элек только и думал о том, какую глупость он только что совершил. Сам, своими же руками, подтолкнул Макара к Серёже! Когда он уходил, Гусев как раз собирался к Сыроежкиным, и, чем чёрт ни шутит, теперь всё может обернуться самым невыгодным для Элека образом: брат в итоге своего друга простит. Заново в него влюбится, а когда память вернётся, уже не сможет игнорировать свои чувства.

Эл упустил свой единственный шанс на счастье или, если выражаться высокопарно, отдал его Макару. Благородно? Безусловно. Но благородство мало поможет, когда опять начнёт крутить внутренности и сводить руки от желания прижаться к любимому человеку, когда будут неметь от нереализованной страсти губы и захочется выть от тоски.

Впрочем, не в благородстве дело. Элу просто сначала стало дико жаль Макара, так, что он почти на физическом уровне чувствовал его боль, а потом он испугался. До одури. Что если Гусев и правда не сможет жить без своего Серёжи? Ведь бывает же такое. Вон, Митя этот не смог… А если Макар так? Как тогда Эл будет?.. Он совершенно точно не сможет пойти за ним, оставить папу и Зою… Будет, словно полумёртвый майский жук, у которого птица выклевала всё брюшко и бросила пустую оболочку, карабкаться по жизни на одних рефлексах. Эл встречал таких доходяг на даче и каждый раз, цепенея от ужаса и отвращения, не мог оторвать от жуткого зрелища взгляд — несчастное насекомое, у которого уцелела только голова с переднегрудью и лапками, упорно, не замечая преград, бредёт куда-то вперёд без цели и смысла, волоча за собой по земле парализованную заднюю пару ног и полую нижнюю часть брюшка, пустой хитиновой скорлупкой зияющую из-под выломанных надкрыльев. Вот какая участь ждёт Эла, если погибнет Макар.

Зоя так крепко привязала его к себе, к жизни, что пусть одной своей пустой оболочкой, но Эл будет цепляться за неё, продолжать ползти из последних сил вперёд, не думая, не желая, не чувствуя, пока биологическая программа не отработает свой последний цикл. Внутри он уже будет мёртв.

Зоя… Само её имя означает жизнь, и скоро благодаря ей появится ещё одна. Как Эл сможет заботиться о своей семье, если сам будет похож на живой труп? От всех этих мыслей у Громова разболелась голова, а единственное, что он точно понял — ему жизненно важно помирить Макара с Серёжей. Любой ценой.

***

— Серёж, к тебе гость, — в комнату заглянула мать и, убедившись, что сын не уснул под свою музыку, сняла с Серёжи наушники.

— Что, очередной брат? — зевнул Сыроежкин, потягиваясь.

— Нет, — улыбнулась Надежда Дмитриевна. — Твой друг. Думаю, тебе полезно будет с ним поговорить.

— Это хорошо, конечно, что у меня друзья есть, — сказал Серёжа, отодвигая подальше магнитофон, — но чёт мне не охота сейчас ни с кем общаться. Мне Эла хватило.

— Он ненадолго, — успокоила его мать и сразу вышла.

«Всё не терпится им, чтоб я вспомнил, — хмыкнул про себя Серёжа. — А я, может, уже не хочу! Я передумал, мне и так хорошо. И в школу ходить не надо!» — и, разозлившись на родителей и неизвестного визитёра разом, Серёжа плюхнулся обратно на диван, опять нацепил наушники и прикрыл глаза. Музыку, правда, включать не стал.

— Привет, Серёжа…

Серёжа вскочил, как подорванный, даже наушники слетели — голос незнакомца пробрал его буквально до мозга костей.

— Извини, не хотел тебя пугать, — улыбнулся парень, и улыбка эта отчего-то показалась Серёже грустной.

— Ты… кто?.. — переведя дыхание, просипел Сыроежкин и во все глаза принялся разглядывать своего нового гостя.

На самом деле он его узнал, вот буквально в ту же секунду, как увидел — это был тот самый Макар Гусев, их сосед по лестнице, тоже ученик шестого, хотя теперь уже, конечно, десятого «Б». Пока болел, Серёжа часто видел его из окна, иногда даже специально заранее садился ждать, когда Макар будет возвращаться домой из школы. Вчера, например, тот шёл с каким-то мелким мальчишкой и потом долго болтал с ним перед подъездом, смеялся, в шутку лупил его мешком для обуви и, забавно кривляясь, уворачивался от ответных ударов. Серёжа смотрел на это всё и жутко завидовал мелкому пацану — ведь высокий рыжий здоровяк был его другом!

И вот теперь оказывается, с этого самого «вчера» прошло целых четыре года!.. Зато Серёжино желание сбылось — они с Макаром Гусевым действительно подружились, и это его сегодня несколько раз упоминала мать, говоря про какого-то Макара!.. Даже сейчас она так и сказала: «Твой друг».

— Я? — переспросил Макар. — Не помнишь меня, да? Я Макар Гусев. Ты меня обычно называешь Гусь.

Серёжа невольно улыбнулся. Гуси вызывали у него самые приятные ассоциации, и «новый» друг моментально представился Сыроежкину этаким крупным серым гусаком с длинной гибкой шеей и ярко оранжевым клювом. Гуся хотелось взять на руки, дождаться, пока он расправит свои большие крылья и обнимет ими, как человек руками. Странная фантазия, подумал было Серёжа, как вдруг Макар подошёл ближе, сделал ещё шаг навстречу, и ещё и… обнял Серёжу!

У Сережи поплыло перед глазами. Но вместо того, чтоб пойти и лечь, ведь это наверняка сотрясение ещё даёт о себе знать, он только крепче прижался к своему другу и зарылся носом в его волосы. В это было трудно поверить, но оказалось, что Макар на полголовы ниже его ростом. А ведь он запомнил Гусева высоким и сильным, и ещё вечно растрёпанным, с отросшими светло-рыжими волосами.

Теперь у Макара была аккуратная стрижка и средний рост, но на счёт силы Серёжа не ошибся — только заметив, что ему нехорошо, друг легко подхватил его на руки, отнёс на диван и осторожно опустил на подушки.

— Лежи, СерёХа, тебе же доХтор прописал… А ты прыХаешь, — ласково сказал Макар и провёл рукой Серёже по волосам.

— Вообще-то, я тебя помню, — решил прояснить ситуацию Серёжа. — И как зовут знаю.

— Да шо ты?! — удивился Макар. — А потерю памяти придумал, шоб в школу не ходить?

— Ну нет! Я не такой придурок! — возмутился Серёжа. — Просто я следил за тобой. Из окна. А мать мне сказала, как тебя зовут.

— Следил? За мной? — Гусев расплылся в такой счастливой улыбке, что Серёжа даже захотел его ещё чем-нибудь порадовать.

— Да! — заявил он важно. — Я же болею, на улицу нельзя, вот и придумал, чем со скуки заняться. Я соседей изучаю. Ну, кто когда входит-выходит и всё такое. А тебя я сразу запомнил, потому что ты — рыжий! Вот. Только у тебя волосы длиннее были, и сам ты был выше и, ну…

— Младше? — подсказал Макар и рассмеялся.

— Точно! — согласился Серёжа. — А ты такой взрослый, оказывается!.. Я даже стесняюсь немножко.

Серёжа, который в общем-то застенчивым никогда не был, действительно испытывал рядом с Макаром какое-то странное чувство, которое даже не знал толком, как назвать. Смущение, не смущение, а некоторое внутреннее напряжение что ли. Пока они разговаривали, Серёжу несколько раз бросало в жар так, что щёки горели; всё время, не иначе как на нервной почве, хотелось не к месту улыбаться; а ещё, под пристальным взглядом Макара, он до странного чувствовал себя голым. И при этом никак не мог отделаться от мысли, что и сам разглядывает Гусева просто до неприличия внимательно.

— Маленький мой Хрибочек Сыроежка, — почти любовно прошептал Макар и опять погладил Серёжу по волосам, но руку на этот раз не убрал, а нежно провёл большим пальцем по Серёжиной щеке. Серёжу от этого прикосновения снова бросило в жар, в ушах застучал пульс и в горле моментально пересохло.

— А с кем ты вчера около нашего подъезда разговаривал? Что это за парень был, чёрненький такой? — спросил, откашлявшись, Серёжа. Тот факт, что у его друга могут быть ещё друзья, кроме него, почему-то совершенно не радовал.

— Вчера? Парень? — переспросил Макар и почему-то нахмурился. Даже руку от Серёжиного лица убрал. — Ты уверен? — в голосе Гусева послышались тревожные нотки, вся безмятежная нежность словно растворилась, он вдруг стал мрачен, как человек, у которого случилась какая-то беда. Серёжа даже пожалел, что спросил его.

— Ну… мелкий такой мальчишка, волосы чёрные у него, — пояснил он робко. — Вы смеялись с ним, мешками друг друга лупили…

— Серёжа, — Макар опять улыбнулся. — Твоё «вчера» для меня четыре года назад было. Я не помню уже. Наверное, одноклассник какой-нибудь.

— А с кем ты сейчас ещё дружишь? — на всякий случай уточнил Сыроежкин.

— Сейчас? — Макар на секунду замолчал, а потом серьёзно сказал: — Сейчас я только с тобой… дружу. Я вообще… только с тобой. Давно уже.

Когда Макар ушёл, а ушёл он вопреки заверениям матери совсем поздно, Серёжа ещё час, наверное, ходил по квартире с глупой улыбкой на физиономии, а когда лёг, долго не мог уснуть — всё прокручивал в голове их разговор, вспоминал, какие забавные истории рассказывал ему Макар о том времени, которое выпало у Сережи из памяти, как тепло смотрел на него и как крепко обнимал.

Определённо, ему очень повезло с другом: умный, сильный, весёлый и очень красивый, да ещё заботится о нём, переживает — Серёжа раньше и мечтать о таком не мог! Он закрыл глаза: перед ним до сих пор стояло лицо Макара — улыбающееся, серьёзное, счастливое, мрачное, настороженное, игривое, чуть испуганное, сердитое, удивлённое, лучащееся нежностью… Сотни эмоций мелькнули на нём за те несколько часов, что они провели вместе, и Серёжа мог бы с уверенностью сказать: ему никогда не надоест смотреть на своего друга! В Макаре, или в «Гусике», как он решил про себя его называть, Серёже нравилось абсолютно всё. Голос, мимика, жесты, походка, манера общения, запах, цвет волос, выражение глаз, усыпанная веснушками кожа, его шутки, проскакивающий местами южнорусский говорок, даже одежда — одним словом, всё, что только можно узнать о человеке в первую встречу.

Совершенно очарованный новым знакомством, Серёжа поначалу не придал значения тому факту, что оценивает парня с точки зрения его внешней красоты. А потом и вовсе всё списал на его харизму — в харизматичном человеке, как известно, привлекательно всё, даже его изъяны. Ведь и Макар, положа руку на сердце, красавцем в классическом смысле не был, Серёжа это прекрасно понимал. Но для него он оказался самым прекрасным человеком на свете, и всё, что хотел Серёжа сейчас, лёжа в своей кровати, это увидеть его снова.

И Серёжа увидел. Во сне. В таком, от которого проснулся посреди ночи в слезах и холодном поту. Во сне Серёжа избивал своего друга. Методично, удар за ударом наносил он своей несопротивляющейся жертве, обзывая попутно грязными словами, бил руками и ногами, поднимал с земли и снова швырял в грязь, желал сдохнуть, таскал за волосы, бил головой об асфальт и всё никак не мог выпустить невесть откуда взявшуюся животную ярость. Перестал, только когда лицо Макара стало похоже на кровавое месиво. Вот тогда Серёжа испугался. Бросился к нему, стал обнимать, плакать, просить прощения, но было поздно — Макар больше не шевелился и не дышал. Серёжа заорал в ужасе, но крика своего не услышал — он онемел. Дикое, сумасшедшее отчаяние охватило его, он стал судорожно оглядываться вокруг в поисках предмета, которым мог бы убить себя, но увидел лишь потолок своей комнаты.

На следующий день, весь на нервах после плохой ночи, Серёжа не стал ждать, пока Макар к нему заглянет. Прикинул, когда заканчиваются уроки, выждал час и пошёл к другу сам.

— Я это… подумал, что ты, может, дома и… — попытался как-то объяснить своё внезапное появление на пороге гусевской квартиры Сыроежкин.

— Проходи, Серёжа! — почему-то шёпотом пригласил его Макар, обнял за плечи и сразу же втянул внутрь.

— Гусик, а я уже был у тебя? — тоже на всякий случай шёпотом спросил Серёжа и оглянулся по сторонам — обстановка была ему незнакома. — И почему ты шепчешь?

— Ты у меня часто бываешь, — похлопал его по плечу Макар. — А шёпотом, потому что бабка спит — она, когда болеет, с нами живёт. Шоб приХляд был. — Пойдём на кухню, я тебя обедом накормлю.

— Да я завтракал поздно, — попытался отказаться Серёжа, которому есть совсем не хотелось.

— Всё равно пойдём, ты всегда Холодный — шо я не знаю шо ли? — подмигнул ему Гусев и повёл за собой.

Серёжа смотрел, как возится у плиты Макар, слушал вполуха его болтовню, даже предложенные бутерброды с колбасой ел, но сосредоточиться ни на чём не мог — в голове крутилась одна единственная мысль: почему во сне он так ненавидел своего друга и почему в таком случае не захотел жить без него?

— Макар… — сказал Серёжа невпопад, прервав Гусева как раз на середине рассказа про Таратара, который пол-урока препирался с Громовым из-за того, что тому не нравится, что Кукушкину слишком часто вызывают к доске. — А мы с тобой когда-нибудь ссорились?

— Чего это ты, СерёХа? — чуть не подавился супом Гусь. — Вспомнил чего?

— Нет, — неуверенно возразил Серёжа. — Просто…

— Ну… бывало, конечно, не без этого, — сказал Макар и зачем-то пошёл опять ставить на огонь только что вскипевший чайник. — Все люди ссорятся. Иногда.

— Ты знаешь, Макар, я подумал тут, — Серёжа откашлялся и постарался хотя бы при помощи слов избавиться от гнетущего чувства тревоги, не покидавшего с того момента, как он открыл глаза ночью. — Если я тебе чего говорил обидное, когда мы ругались, или даже драться лез… То ты прости меня, ладно? И не верь! Я… — у Сережи от волнения перехватило горло. — Я не мог так думать… Плохо о тебе, я… Прости меня, в общем, — выдохнул наконец Серёжа, но легче ему не стало.

— Серёжа… — Макар, до того глядевший на него во все глаза, подсел совсем близко, обнял, прижал к себе, потом обхватил обеими руками Серёжино лицо и еле слышно произнёс: — Лишь бы ты меня простил…

За что ему надо прощать своего друга, о котором он теперь почти ничего не знает, Серёжа не понял. Но выяснять специально не стал, и не только потому, что близость чужого горячего тела спутывала ему все мысли — интуитивно он чувствовал: вот та грань, переступив которую, он рискует оказаться там, в кошмаре из своего сегодняшнего сна. И это может быть по-настоящему опасно.

***

— Эл, я не хочу, чтоб он вспоминал, честно, — вздохнул Макар и виновато посмотрел на Эла.

— Ты понимаешь, что это очень эгоистично? — хмыкнул, впрочем, без всякого осуждения, Элек. Он и сам бы в аналогичной ситуации хотел того же самого. Но, Макар, увы, память не терял, а как этому поспособствовать, Элек просто не знал.

— Да. И я этого не скрываю, — с некоторой обречённостью согласился Гусев. — От тебя, по крайней мере, могу не скрывать.

— Серёжа сейчас, как двенадцатилетний ребёнок, и тебя это устраивает?

Эл присел на скамейку и за рукав потянул к себе Макара. Погода была на удивление хорошая — сухо и солнечно, хотя и прохладно. Зоя с утра до вместо уроков собиралась к врачу, и Эл, пользуясь случаем, позвал Макара пройтись после школы по парку. Макар идею с радостью поддержал и даже сам начал разговор.

— Более чем! Серёжа такой спокойный сейчас — не истерит, сцен не закатывает, нервы не мотает. Смотрит на меня открывши рот… — сказал Макар, с улыбкой выпустив изо рта облачко пара, и сел рядом. — А на то, что он школьную программу на уровне шестого класса только знает — мне плевать. Выучится ещё.

— Это он такой милый, потому что не в курсе, какие между вами отношения, — Элек решил таки спустить с небес на землю размечтавшегося Гуся. — Он же тебя лучшим другом считает. Звонил мне тут и полчаса рассказывал: «Макар то, Макар сё, Макар сказал, Макар сделал, как мне повезло, что Макар мой друг». Так что не обольщайся — это эйфория двенадцатилетнего пацана от дружбы со взрослым товарищем, — с трудом скрывая раздражение, подытожил Элек.

— А вчера он тебе тоже звонил? — с хитрой улыбкой спросил Гусев.

— Н-нет… вчера не звонил. А что? — загадочность друга Элу не понравилась.

— А то! Мы с ним целовались, вот!

И Макар, светясь совершеннейшим счастьем, поведал Элу трогательную историю о том, как Серёжа пришёл вчера к нему сам, стал вдруг извиняться не пойми за что и говорить, что никогда бы даже подумать о нём плохо не посмел, и так смотрел на него… В общем, Гусь не удержался — поцеловал Серёжу в губы.

— И он тебе ответил… — ни на секунду не усомнившись в своих словах, сказал Элек.

— Да!.. Он такой нежный был, такой сладкий, так ко мне тянулся!.. Если бы ты знал!.. — не смог скрыть переполняющих его эмоций Макар.

Элу сделалось не по себе. Да, он ревновал, безусловно, и слышать, как Макар распинается о своём возлюбленном было тяжело, но не только ревность заставляла болезненно сжиматься все его внутренности — Элу стало страшно. Если после всего этого Серёжа всё-таки решить порвать с Макаром, что тогда с ним станет?

— Макар, ты понимаешь, что когда он вспомнит… —с трудом произнёс Элек. — Он может…

— Да! Знаю! — резко оборвал его Гусев.

Вся его радость мгновенно схлынула, и Эл понял, что счастье это напускное — не более чем тонкая плёнка, под которой Гусь старательно прячет собственный страх, тревогу и зарождающееся отчаяние.

— Хромов! Ты же сам мне Ховорил — это шанс всё исправить! Что? Разве нет? Вот я и стараюсь, как моХу… — Гусев замолчал и совсем нахмурился. — А что мне ещё остаётся, Эл? — добавил он совсем тихо.

— Значит, вы там целовались на кухне, и Серёжа даже не попытался тебя трахнуть? — чуть поддел Гуся Элек, чтобы увести разговор с больной темы.

— Да какое там… — немного оживился Макар. — Это у него, считай, первый поцелуй был. Он испуХался даже — как так, с парнем целоваться?! Но потом быстро во вкус вошёл — я ж его успокоил: сказал, что мы уже раньше целовались и что… — тут Макар запнулся и дрогнувшим голосом сказал: — Что я люблю его… очень.

Эл приобнял Макара за плечи. Что ещё он мог сделать? Сказать, что если с Серёжей у них всё-таки не срастётся, чтобы Макар не делал глупостей и сразу шёл к нему? Он всегда его будет ждать и примет любым. Элек в этом никогда не сомневался: его любви хватит на всех: и на Макара, и на Зою — никто не почувствует себя обделённым.

— Всё у вас будет хорошо, не переживай.

Макар прикрыл глаза и невольно дёрнулся, словно хотел положить голову на плечо Элу. Потом немного отстранился и смущённо сказал:

— Прикинь, нас моя бабка вчера чуть не застукала! Я пересрался весь — до утра психовал: расскажет родителям, не расскажет?

— Да ты что!.. — автоматически сказал Элек. Он так залюбовался ярким румянцем, залившим почти всё лицо друга, вспомнил как хорошо было прижиматься губами к его горячим щекам, когда занимался с ним любовью, что не сразу понял, о чем тот говорит. — За чем она вас застукала?

— Ну, когда мы целовались-то с Серёжей! Я ж его почти на диванчик-то этот кухонный повалил, и ничего вокруг, значит, не видел и не слышал, только как он стонал, тихо так… Прямо мне в рот. И тут понимаю, что пол скрипит, как будто ходит кто рядом! Я глаза поднял — нет никого, только дверь в ванную хлопнула. Ну, думаю, всё — пропал я: бабка проснулась, пошла в ванную, а кухню-то из коридора, как на ладони видно! И как я СерёХу целовал и тискал, она тоже видела…

— И что же? — с замиранием сердца спросил Элек. Что будет с Макаром, если о его пристрастиях узнают родители, особенно отец, он даже боялся представить.

— Да вроде ничего, — несмело улыбнулся Макар. — Как видишь, жив ещё. Бабка обычно сразу всё моим докладывает, а раз они мне взбучку не устроили, значит, не знают. Пронесло, короче!

Элек потом долго вспоминал этот разговор — больше у них с Макаром так близко пообщаться не получалось: расстраивать Зою, которая Гуся недолюбливала, Эл не решался, а самому Макару было не до него — он с головой ушёл в свои новые отношения с Серёжей.

В конце следующей недели, вернувшись вечером от Зои, Элек почему-то вспомнил о Макаре. Нет, так-то он его и не забывал, но вот уже несколько часов кряду, Макар всё не шёл у него из головы. Вроде бы всё с Гусевым должно было быть хорошо, но Эл так распсиховался на ровном месте, что буквально, как зверь в клетке, ходил из угла в угол по квартире, невпопад отвечая на вопросы родителей: что случилось и как Зоя? И в конце концов решил попусту себя не мучить — плюнул на поздний час и набрал номер Гусевых.

А уже через пять минут, застёгивая на ходу куртку и бросив впопыхах: «Пап, я к Серёже!» он бежал по лестнице, надеясь успеть на последний автобус.

К телефону подошла бабушка Макара и срывающимся от волнения голосом сообщила, что Макара дома нет — два часа назад, ни слова не сказав родным, он сорвался с места и ушёл. И ни разу с тех пор не позвонил. Родители Макара, на заднем фоне пытавшиеся успокоить Серафиму Марковну, её переживаний не разделяли и призывали не паниковать — раньше, мол, Макар часто ни с того, ни с сего под вечер из дома уходил. А бывало даже, что и возвращался только утром. Но Серафима Марковна их не слушала, требовала сейчас же идти писать заявление в милицию, и разумным доводам родственников, о том что никто восемнадцатилетнего парня спустя два часа после его ухода искать не будет, не внимала.

— Но почему вы всё-таки решили, что с ним случилось что-то плохое? — спросил Элек, сам уже будучи полностью уверенным: с Макаром — беда.

— Элек, — со слезой в голосе сказала Серафима Марковна, — твой брат, он так на него кричал! В кухне было слышно, как они на лестнице ругались! И слова такие нехорошие говорил, даже повторять не хочу… Макар после этого вернулся, схватил куртку и ушёл. Бедный мальчик, на нём лица не было!..»

Слушать причитания макаровской бабки дальше Элек не стал, сказал: «Спасибо» и бросил трубку — медлить было нельзя.

Отца не было, и Элека встретила тётка — растерянная и совсем не радостная.

— Серёжа всё вспомнил, — сказала она и беспомощно развела руками.

— Я понял, тёть Надь, — кивнул Элек. — И Серёжа пошёл вразнос?

— Даже не представляю, что на него нашло, — закатила глаза тётка. — Вроде радоваться должен, что поправился, а он… словно с цепи сорвался! К Серёже как раз тогда Макар пришёл, так он его даже на порог не пустил — вытолкал взашей на лестницу, кричать начал, матом крыть! Ничего не понимаю…

— Он у себя? — Эл остановился перед дверью Серёжиной комнаты и вопросительно взглянул на тётку.

— Да. Закрылся с тех пор и только говорит, чтоб его оставили в покое. Может, хоть ты его в чувства приведёшь, Элек?

Элу Серёжа открыл сразу. Открыл и молча уселся к себе на диван, даже «привет» сказать не соизволил.

— Серёж… — начал Эл. Получил в ответ угрюмое молчание и взгляд исподлобья и продолжил: — Что ты наговорил Макару? После этого он исчез.

Серёжа поднял одну бровь, криво усмехнулся, а потом резко поднялся и подошёл к Элу.

— То есть на то, что я всё вспомнил и больше не выгляжу идиотом, на это любимому братику насрать, так? Его волнует только то, куда вдруг подевался его хахаль!

— Не насрать, я рад, что ты поправился, — как можно спокойнее ответил Эл. — И Макар мне не хахаль, он — друг. Я беспокоюсь за друга, Серёжа. Впрочем, ты тоже мог бы поинтересоваться, что случилось с твоим любимым человеком.

— Нет у меня никакого любимого человека! — едва не сорвавшись на крик, огрызнулся Серёжа. — А ты просто не знаешь, что это тварь такая — Гусев!

— Я знаю, что между вами произошло, и понял, что ты его не простил, — сказал Эл, уже начиная терять терпение: время шло, но ничего нового он до сих пор так и не узнал. — Мне надо знать, насколько серьёзно вы поругались. Он может не выдержать…

— Ну конечно, эта блядина попалась на горячем и первым делом побежала жаловаться своему ёбарю! — воскликнул Серёжа. — Одному из. Из скольки, Эл? А? Ты не задумывался, сколько ещё мужиков ебут во все дыры шалаву, с которой ты трахаешься? А вдруг Зойку свою чем заразишь?

— Прекрати молоть ерунду, Серёжа! — прикрикнул на брата Эл и даже встряхнул его за грудки. Потом всё-таки взял себя в руки и уже тише сказал: — Я не сплю с Макаром. А тебя я предупреждал: он — шлюха, ты его любить не сможешь! Предупреждал же, скажешь «нет»? Так вот, ты меня не послушал — ввязался в отношения, для которых у тебя кишка тонка. Так что это ты жалуешься, а теперь ещё и пытаешься переложить всю ответственность на одного Макара!

Эл разозлился: разговор с Серёжей ни к чему не привёл, разве что стало ясно — поссорились они с Гусевым действительно сильно, время шло, а что делать дальше было совершенно непонятно. Наверное, нужно постараться найти Макара, пока он ещё не… Что это за «ещё не» Эл отказался даже мысленно произносить, поэтому просто повернулся и шагнул к двери.

— А ты не охуел ли, братик?! — схватил его за рукав Серёжа и рывком развернул к себе. — Какая, блять, ответственность? Это не я в машине с другим мужиком чпокался! Если ты забыл. А эта тварь даже по заслугам не получила — знал бы ты, как я его уебать хотел!..

— Что ты ему сказал?.. — прошептал Элек. От накатывающей паники у него пересохло в горле и начала кружиться голова.

— Сказал, что с блядями не общаюсь и что знать его больше не хочу. Пусть не подходит ко мне и не заговаривает. Иначе получит пизды. И ещё сказал, что ты был прав — я не умею любить шлюх! Вот всё, что я сказал, Эл, — он с силой сжал Элеку руку и, презрительно скривившись, добавил: — Не бойся, ничего с твоим Гусём не случится — небось опять на плешку потащился, чужими хуями стресс снимать. Он это любит.

Эл ничего не сказал, вырвал у Сережи свою руку и выбежал из квартиры вон, даже с тётей не объяснился. Пришёл в себя только на улице — холодный воздух немного остудил голову и прояснил мысли. Всё же стоило ещё раз пообщаться с бабушкой Макара, вдруг всплывут новые подробности, а может, Макар и сам уже вернулся? На последнее Эл не рассчитывал, хотя и очень надеялся.

У Гусевых стоял переполох — родители Макара отпаивали Серафиму Марковну валерианкой и корвалолом, уговаривали повременить с походом в милицию хотя бы до завтра и пытались донести до неё, что сведения о поступивших в больницы и морги появятся не раньше утра. Приходу Элека Степан Тимофеевич и Валентина Ивановна даже обрадовались — пользуясь случаем переключили внимание пожилой родственницы на гостя и устроили себе передышку в этом бедламе. Почему вдруг тёща и мама устроила из рядового и, в общем-то, безобидного случая целую трагедию, они даже предположить не могли. Сынок погуляет и вернётся, что с ним, здоровым лбом, произойти-то может?

Элек гусевскую бабку внимательно выслушал, а предложение обзвонить всех одноклассников и поинтересоваться, не приходил ли к ним Макар, счёл даже разумным.

— А где его записная книжка? — уцепился за идею Элек. — Возможно, я пойму кому надо звонить.

Книжка нашлась быстро, и Эл в окружении Макаровой родни уселся листать её перед телефоном. Конечно, никаким одноклассникам звонить он не собирался — что в такой ситуации Макару у них делать? А вот к именам и фамилиям незнакомых мужчин присматривался очень внимательно.

На удивление мужских имён было не так много, женских — куда больше: Ляля, Светик, Эллочка и даже тётя Соня — о том, кто в действительности скрывается за ними, можно было только догадываться. Но одно имя, или скорее кличка, особо привлекало к себе внимание — абонент значился просто: Скворец. Не долго думая, Элек набрал номер.

— Денис Евгеньевич? Это Элек Громов, друг Макара. Помните меня?

— Да… Что-то случилось? С Макаром? — Денис Евгеньевич, а это был именно он, сразу же насторожился.

— Возможно, — с трудом подбирая правильные, с учётом присутствия рядом посторонних, слова, сказал Элек. — Он ушёл из дома, говорят, не в себе был. Макар не заходил к вам случайно? Или, может, звонил?

— Чёрт, Эл, это связано с твоим братом? — теперь было слышно, что Денис тоже нервничает. — Поругались? Серёжа его бросил?

— Да.

— Ох… Я не знаю, но тогда всё может быть не очень хорошо, — с явным сожалением сказал Денис Евгеньевич. — Как бы он не вляпался во что нехорошее. Мог опять шляться пойти, — предположил он, и Эл вздрогнул: представлять Макара сосущего всяким стрёмным типам было больно, но всяко лучше, чем, например… мёртвым.

— Думаете? — с толикой надежды спросил Элек.

— Да, — с сомнением отозвался Денис. — Но лучше всё-таки проверить. Там ведь тоже… разное может случиться. Я на машине проедусь, посмотрю, с людьми пообщаюсь. У тебя нет его фотографии? Лучше бы цветной.

— Есть! То есть будет! — с энтузиазмом согласился Эл. — Подъезжайте к его дому, я поеду с вами.

Немного успокоив Гусевых и пообещав им поездить поискать Макара на машине вместе с общим другом, Элек опять кинулся к Серёже.

— Всё не угомонишься, Эл, — вздохнул Серёжа, вновь увидев на пороге брата. — Оставайся у нас, поздно уже.

Серёжа уже не выглядел ни злым, ни раздражённым. Ни капли сарказма в голосе, ни намёка на презрение в глазах. Теперь он казался грустным и очень усталым. Но Элу не было жаль брата — сочувствовать человеку, который причинил боль Макару, он просто не мог.

— Мне нужна фотография. Я знаю, что она у тебя есть, — холодно сказал Элек.

— Какая фотография? — не понял Серёжа. — Гуся что ли?

— Да. Дай мне её, пожалуйста.

— Зачем, Эл? Совсем уже спятил? Ты ещё с собаками его поищи! Да шляться он пошёл, чего тут думать-то? Поблядует и вернётся, сам же знаешь! — фыркнул Серёжа. — И вообще, у родителей его попроси.

Голос у Серёжи дрогнул, на губах мелькнула нервная улыбка, и Эл не без злорадства отметил: «Что, братик, занервничал? То-то же. А нечего было отталкивать того, кто тебя любит!»

— Я не хочу их пугать, — сказал он вслух, — они не знают, что всё серьёзно. К тому же фотография нужна хорошая, цветная, такая чтоб любой мог опознать по ней Макара. Понимаешь? Принеси мне её или пропусти — я сам возьму. Я знаю, где она у тебя лежит.

— Ты п-про какую ф-фотографию? — спросил Серёжа, отведя в сторону взгляд.

— Про ту, которую ты в своё время с доски почёта украл и теперь в среднем ящике своего письменного стола хранишь, — невозмутимо пояснил Элек. — Давай, Серёжа, не тяни время, скоро Денис приедет.

Серёжа, залившись краской, хотел было что-то возразить, но видно передумал, только молча открыл и закрыл рот, а потом и вовсе убежал в свою комнату. Вернулся через пару минут.

— Держи, — Серёжа не глядя протянул карточку Элу.

— Спасибо, — Эл спрятал её в карман куртки и поспешил вниз.

— Ты мне только верни её… потом! — крикнул ему вслед Серёжа.

— Зачем она тебе? — язвительно крикнул уже снизу Элек.

Ответа, естественно, не последовало.

========== 29. Богемская рапсодия ==========

— Денис, слишком поздно уже — народ весь разошёлся, пора домой, — вздохнул Элек и спрятал фото во внутренний карман куртки. Они с Денисом Евгеньевичем объездили все злачные места, куда мог пойти Гусев, но никаких следов его не нашли.

— Ну, кое с кем нам всё же удалось поговорить, — Денис Евгеньевич открыл перед Элеком дверь машины, докурил сигарету и сел за руль.

— И всё, что мы узнали — это то, что никого похожего на Макара вот уже год никто не видел. И ещё один мужик сообщил, что «Катерина», по слухам, «замужем», и если она пропала, надо мужика её трясти. Да уж… — Эл опять достал фотографию, осторожно провёл кончиками пальцев по снимку и отвернулся к окну, чтобы Денис не видел, как он часто-часто моргает. — Я боюсь, Денис… — прошептал он, всё так же не глядя на собеседника. — Макар слишком зациклен на моём брате…

— Я знаю, — коротко согласился Денис. — Но сейчас самое плохое либо уже произошло, и мы ничего не можем с этим поделать, либо оно не случится вообще. Макар попсихует, погуляет и вернётся.

— Ты в это веришь? В то, что он где-то шляется? — повернулся наконец к Денису Евгеньевичу Эл.

— Да, Эл. Верю. Мы просто его не нашли, — сказал Денис и завел мотор. Машина плавно тронулась с места.

В салоне вовсю жарила печка, но Эла знобило — вроде бы он не должен был сильно замёрзнуть, пока они ходили по улице, но согреться почему-то не удавалось. Ночная вылазка закончилась ничем, надежда таяла с каждой минутой, и Эл весь ушёл в себя. Денис Евгеньевич тоже никак не комментировал их неудавшиеся поиски — только прибавил скорости, видно, и он устал. В салоне воцарилась тишина. Вскоре они выехали на пустой проспект, переехали мост, свернули на набережную, повернули к метро, ещё пара улиц промелькнула… вот уже и родные края не за горами.

— Денис, — прервал царившее между ними тяжёлое молчание Элек. — Высади меня на следующем перекрёстке. Там телефон-автомат на углу, я позвоню сначала.

— А потом? — не понял Денис Евгеньевич. — Если он всё ещё не вернулся?

— Похожу вокруг и пойду домой. Там два квартала всего, — нехотя ответил Эл. — Я… один.

От предложения Дениса составить ему компанию Эл отказался, хотя оно, в отличие от его идеи бесцельно шататься по округе, было вполне разумным: больше людей, задействованных в поисках, — больше шансов на успех. Но чем ближе они подъезжали к дому, тем отчётливее звучал в голове Элека голос: он должен искать Макара один. Никакого разумного объяснения этому требованию Элек не находил, но других вариантов не было всё равно, и он решил положиться на интуицию. Говорят, в стрессовых ситуациях она обостряется.

Элек подождал, пока малиновая шестёрка скрылась из виду, и стал набирать знакомый номер. Нет, Макар не приходил и не звонил, никаких новостей, всё по-прежнему. Эл повесил трубку на рычаг, вышел из телефонной будки на улицу, закрыл глаза и прислушался — вокруг только обычный негромкий шум ночной Москвы. Никаких голосов в голове больше не было, интуиция молчала. Тогда Эл сосредоточился на своём теле — холод, небольшая ломота в суставах… всё не то. И вдруг — вот оно! Слабое, еле заметное ощущение, что его будто куда-то тянет. Кто тянет, куда? Непонятно. Стараясь ни о чём не думать, сконцентрировавшись только на этом странном чувстве, Элек сделал шаг. Как в старой детской игре, с той лишь только разницей, что вместо подсказок «горячо-холодно» он ориентировался на эту загадочную силу и менял направление, двигаясь в ту сторону, где это неясное ощущение притяжения становилось сильнее.

Это был обычный, ничем не примечательный двор среди типовых многоэтажек, кажется, в соседнем квартале от места, где живут Сыроежкины. Элек медленно шёл по асфальтированной дорожке вдоль длинного дома и с настороженно оглядывался по сторонам — выходит, его тянуло именно сюда, где на первый взгляд нет ничего интересного, но буквально каждой клеточкой кожи чувствуется разлитая в воздухе опасность. В голове опять заговорил голос, и Эл с ужасом подумал, что это просто старая болезнь даёт о себе знать: видимо, от переживаний у него случилось очередное обострение, и идёт он теперь вовсе не по зову сердца на помощь своему другу, а всего лишь хаотично бродит впотьмах, сбитый с толку слуховой галлюцинацией — голос в голове хнычет и шепчет что-то непонятное, не иначе как отражая смятение самого Эла. Очевидно, что он пришёл сюда зря.

В отчаянии Эл взглянул на небо, то ли моля о помощи неизвестных богов, то ли неосознанно ища выход из запутанного лабиринта городских улиц и собственного безумия… И невольно застыл с запрокинутой головой — прогноз погоды на этот раз не соврал: как и было обещано, пошёл снег. Наверное, он шёл уже давно, но, погружённый в свои невесёлые мысли, Эл его не замечал. А тут вдруг увидел игриво поблёскивающие в конусе света от фонаря маленькие снежинки, медленно опускающиеся ему на лицо, нашёл, что это очень красиво, и невольно улыбнулся.

Первый робкий снегопад незаметно вымел из его головы все мысли и чувства, и Элек просто стоял и наслаждался этой пустотой и лёгкостью, пока бренное тело не напомнило о себе болью в затекшей шее и лёгким головокружением. Элек выпрямился, осторожно покрутил головой, проморгался, и тут его взгляд упал на соседний дом.

На лестничном балконе четырнадцатиэтажной точки, этаже на девятом или десятом, виднелась тёмная фигура. Эл стал считать этажи. Сбился. Начал заново, сбился опять. На третий раз всё-таки сосчитал — девять. Человек стоял на балконе девятого этажа. То, что это мог быть, например, жилец дома, вышедший покурить во втором часу ночи, или решивший проветриться пьяница, а, может, просто романтик, любующийся на первый в этом году снег, или вообще кто угодно, Элек даже мысли такой не допускал. На балконе был Макар и никто больше — на этот раз Эл его отлично чувствовал и знал, что не ошибается. Со всех ног он бросился к подъезду, повторяя про себя: «Только бы успеть, только бы успеть!..» Ведь и Макар мог его увидеть и, как знать, не подтолкнёт ли его это к краю? Не решит ли он, что вот он, последний шанс осуществить задуманное, пока ему не помешали?

— Макар!..

Балконная дверь со звоном ударилась о стену, чудом удержав в себе стекло, а вот Эл чуть не сбил Гусева с ног, повиснув у него на шее.

— Макар!.. Макар!.. Ты здесь, я нашёл тебя! — повторял и повторял Элек, смеясь сквозь не пойми откуда взявшиеся слёзы.

Макар так и стоял неподвижно, словно не замечая висевшего на нём Эла и не чувствуя солёных поцелуев на своих губах. Потом медленно обнял его, а ещё через секунду осторожно освободился из его объятий.

— Эл… — сказал он хрипло.

— Пойдём скорее, ты замёрз, — перебил его Элек и схватил за обе руки. — Холодный весь. Давай спустимся, Макар, не надо здесь стоять, — он потянул Гусева к выходу, но тот не двинулся с места.

— Нет… — покачал головой Макар. — Я не могу. Извини, — голос у него был глухой, безжизненный.

— Как не можешь? Почему? — испугался Эл и на всякий случай загородил собой балконные перила.

— Не бойся, я не прыХну, — печально улыбнулся Гусев. — Но я не могу… уйти… отсюда.

— Зачем тебе здесь стоять? Не понимаю… — Эл растерянно посмотрел на друга, обхватил его ледяные руки своими ладонями и попытался согреть дыханием. — Простудишься же… Заболеешь.

— Я ведь хотел прыХнуть, да, — Макар виновато посмотрел на него, но рук не отнял. — Только струсил. Я испуХался, Эл…

Элек хотел сказать: «Да, хорошо, что испугался! Молодец, Макар! Этого и надо бояться!» Но посмотрел Гусеву в глаза и промолчал — в отличие от него Эл не был настолько рядом с последней чертой, на него не обрушивалась настолько сильная боль, что её невозможно было терпеть. Так какое он имеет право учить Макара, что хорошо, а что плохо? Со стороны ведь оно всё просто и ясно, а ты попробуй, влезь в чужую шкуру!

— Я… — Макар тяжело сглотнул. — Я такое видел, Эл! Мне Митя показал.

— Митя?.. Показал?

При звуке этого имени в животе у Элека словно всё слиплось в ледяной комок — Макар говорил о погибшем друге, как о живом. И это не была метафора.

— Там… очень плохо, Эл, — Гусев с трудом подбирал слова, и даже дышал через силу. — Если так, как он… как я хотел… А я ведь уже перелез почти! И его увидел. Он не такой как раньше, не такой, как я его видел до этого, — Макар судорожно вдохнул. — Это страшно, Эл, очень страшно! Я не хочу умирать, Эл! Не хочу умирать так!..

Макар зажмурился и сам прижался к нему. Страх, сочувствие, жалость, ужас, любовь полностью захлестнули Эла, он что есть силы обнял друга, стараясь сохранять самообладание и выдержку, но последние слова, горьким шепотом ударившие в ухо, повергли его в шок:

— Но жить я тоже не хочу.

***

— Носится с ним, как курица с первым яйцом! — пробурчал себе под нос Серёжа и поставил на плиту чайник. Эл своей паникой из-за пропажи Гуся совсем сбил его с толку. — Клуша и есть клуша. И над кем клушничает-то? Над здоровым лбом, мать его! У самого скоро дети будут, а он над хахалем своим кудахчет. Вот же достался братец! Видно, весь в тётку пошёл — одно слово: чокнутый.

Мать уже давно легла, а Серёже отчего-то не спалось. Вот он и решил выпить со скуки чаю и съесть пару бутербродов с сыром. Ну и что, что ночь? Ему за фигурой следить не надо — и так хорош.

«Ты сыр ешь или не ешь?» — пронеслась у Серёжи в голове знакомая присказка. Он положил бутерброд обратно на тарелку, так и не донеся до рта.

— Не ем. Я вообще теперь сыр есть не смогу, — мрачно сказал он бутерброду, а заодно и кружку с чаем от себя отодвинул — богемский фарфор с характерным рисунком отбивал не только аппетит, но и жажду.

Важная птица с синим бантом на длинной шее неодобрительно косилась на Сыроежкина и вызывала чувство вины.

— Это не я виноват, не я! Это всё ты! — принялся выговаривать нарисованному на кружке гусю Серёжа. — Ведь обещал же… что больше ни с кем, а сам!

Серёжа уронил голову на руки и закрыл глаза. Вместо отвратительной сцены в машине, которой он так неудачно стал свидетелем и которую хотел сейчас вспомнить специально, чтобы лишний раз увериться, что поступил правильно, порвав с Макаром навсегда, в памяти всплыло совсем другое.

Их первый поцелуй. Не тот первый поцелуй, когда они, как одержимые, набросились друг на друга в Нескучном саду и потом трахались в грязной канаве, а тот, который был совсем недавно, пока Серёжа ещё не успел вспомнить. Осторожный и мягкий, немного робкий вначале и настойчивый, но всё такой же нежный, вконце. Пусть и неосознанно, но Серёжа ждал его в тот вечер. А потом, когда чужие губы так легко и естественно коснулись его, только и думал о том, что больше всего на свете хочет, чтобы этот поцелуй никогда не кончался, чтобы Макар вечно обнимал его, прижимал к себе, чтобы тепло его тела, от которого так сладко сжимаются внутренности, всегда было рядом.

Все эти дни, что они с Гусём были вместе, и пока к Серёже не вернулась память, он буквально каждой клеточкой своего организма чувствовал его любовь, заботу и нежность. И как бы Серёжа ни хотел сейчас сказать себе: «Подлизывался, сволочь! Пользовался тем, что я не помню нихера! Грешки свои скрыть пытался!» — сделать этого он не мог. Макар действительно его любил.

— И Эл ещё панику наводит, — вздохнул Серёжа и опять посмотрел на кружку.

Сервиз «Гуси» папа привёз года два назад, когда в Чехословакию ездил. Вообще, эту посуду можно было и у нас купить, но бывала она редко и в основном чайные наборы. А мать хотела именно столовый. Вот отец взял и купил оба — и чайный, и обеденный. И отдельно — большую кружку-бокал. Сказал: «Держи, Серёга, Гусю своему подаришь!» Но Серёжа дарить её Макару не стал — зачем Гусю кружка с гусём? Вот если бы с сыроежкой или куском сыра на худой конец… И пил с тех пор из неё сам, никому больше брать не разрешал и обращался очень бережно.

Серёжа хлебнул остывшего чаю, провёл большим пальцем по рисунку, стирая ползущую по нему вниз рыжую каплю, и подумал, что разговаривать с предметами может только форменный псих. Потом подумал, что человек, которому почти на две недели отшибло память, под это определение и так подходит, и с чистой совестью продолжил:

— Вот скажи, Гусь, ты что, и правда, пошёл бы вены резать или с крыши прыгать, только потому что я тебя послал? В жизни не поверю. А Эл вот поверил… придурок! Ещё и других накручивает. Очередная бредовая идея у него. Скажи, а? Ведь так же? Конечно, так! Чего ещё ждать от человека, который на полном серьёзе считал себя роботом?! И сутками шлялся не пойми где… До сих пор ведь никто не знает, где он был и чем там там занимался.

Серёжа сделал ещё глоток и как можно увереннее сказал:

— Вот если бы ты, Гусь, меня бросил, я бы совершенно точно ничего с собой делать не стал! Потому что, — на этом месте Серёжа внезапно запнулся и с удивлением обнаружил, что никак не может представить себе, что Макар и впрямь его бросил. — Потому что… потому что, ну, куда ты без меня, а?

От этих мыслей внутри у Серёжи стал расползаться противный холодок, к горлу подступил ком, и даже стало немного подташнивать. Внезапно сидеть здесь, за столом в собственной теплой и светлой кухне, стало невыносимо. Он встал, вылил остатки чая в раковину, сполоснул кружку, аккуратно вытер её полотенцем и убрал в шкафчик. Затем пошёл в коридор, зачем-то накинул куртку, хотя весь был покрыт испариной, нащупал в кармане ключи, как можно тише открыл дверь и вышел на лестницу.

Звонил он недолго, но мысленно успел приготовиться, что его вежливо, а может, и не очень, пошлют по известному адресу. В два часа ночи в дверь звонить-то! Открыли почти сразу — гусевская бабка, увидев его на пороге, разочарованно вздохнула и спросила:

— Чего ты хочешь, Серёжа?

— А Макар дома? — выпалил Серёжа, слишком поздно сообразив, что даже не извинился за ночное вторжение.

Впрочем, извинений от него не ждали, по крайней мере уж точно не за это.

— Его нет, — сухо сказала Серафима Марковна.

— А он звонил? — спросил Серёжа.

— Нет. А тебе? — поинтересовалась в свою очередь Серафима Марковна.

— И мне… нет, — севшим голосом сказал Серёжа.

— Что-нибудь ещё?

Серёжа отрицательно покачал головой, и дверь перед ним тут же захлопнулась. Выходит, не только Эл беспокоится за Гуся, предки его, вон, тоже не спят. И Денис этот, любовничек херов, подорвался, как по команде, с Элом Макара искать.

Что делать в такой ситуации Серёжа не знал. Спустился на улицу, вышел во двор, беспомощно огляделся по сторонам — вокруг тихо и пусто. Ровным белым ковром лежит свежевыпавший снег, от этого двор кажется больше и светлее. Серёже сделалось так одиноко, как никогда ещё не было. Куда бежать, где искать теперь своего Гуся? А что если Эл прав, и искать уже, может, и некого?..

Серёжа так и стоял посреди двора, прислушиваясь к каждому шороху и вглядываясь в каждую мелькнувшую тень, пока совсем не перестал чувствовать ног, а глаза не начали слезиться от напряжения.

Он повернул обратно, добрёл до дверей Макара, прислонился к стенке и стал ждать. Так или иначе, а здесь он его не прозевает. Неудобно, конечно, и ноги затекают, но сейчас это было единственное место в мире, где Серёжа чувствовал себя чуточку спокойнее. Ноги потихоньку согрелись, однако, идти к себе переодевать промокшие тапки он не рискнул — вдруг отойдёт, а Макар как раз в это время вернётся?

На лестнице было прохладно, и Серёжа плотнее закутался в свою куртку. Время шло, стоять он устал, присел на корточки и незаметно для себя провалился в сон. Полностью Серёжа не отключался, стараясь всё же прислушиваться, не хлопнет ли внизу входная дверь, и время от времени заставлял себя открывать глаза. Но сновидения при этом видел. Сколько минут или часов он так погружался в полудрёму и опять выныривал из неё, Серёжа не знал — часов у него при себе не было. Снился ему всю дорогу какой-то бред, который при своём очередном пробуждении он с трудом отличал от яви, и осадок после которого всегда оставался тяжёлый и муторный. А в последний раз и вовсе кошмар привиделся. Глупый, если судить со стороны, но оттого не менее страшный. Серёже казалось, будто стоит он на балконе на каком-то высоком этаже, но не у себя дома, а где-то в другом месте. Стоит, значит, посреди зимы в домашней одежде и мёрзнет. А чтобы согреться, пьёт горячий чай — из своей любимой кружки, разумеется. Пьёт чай, смотрит, поёживаясь, на ночную улицу, но теплее не становится — его трясёт, руки двигаются плохо, и в какой-то момент кружка из озябших пальцев выскальзывает и летит вниз, на обледенелый асфальт. В ужасе Серёжа перегибается через перила, пытается схватить её, ему это естественно не удаётся, слышится звук удара, и всё, что он может — это беспомощно смотреть, как бьётся на сотни осколков его любимый богемский гусь. Во сне это событие буквально повергло Серёжу в отчаяние, да так, что он закричал, словно от невыносимой боли, а потом всё-таки перелез через ограждения и прыгнул следом за своей несчастной чашкой. От удара о землю во сне Серёжа дёрнулся наяву и как следует приложился бы головой о стенку, если бы… Если бы кто-то не успел просунуть между стеной и его затылком свою ладонь.

— Серёжа… Всё хорошо, Серёжа. Вставай, ну…

Всё ещё плохо понимая, сон это или не сон, задыхаясь от пережитого ужаса, Серёжа обеими руками вцепился в сидящего с ним рядом на полу Макара и со всей силы прижал его к себе.

— Серёжа… — выдохнул Гусев и крепче его обнял.

Серёжа судорожно стискивал в объятиях своего Гуся и тяжело дышал, говорить он не мог.

Через пару минут сознание окончательно прояснилось, Серёжа немного успокоился, чуть ослабил хватку на Макаре и смог наконец оглядеться. Вокруг всё та же лестничная площадка, освещённая тусклыми лампочками, рядом дверь квартиры Гусевых, лестница в полутора метрах… а посередине лестничного марша, прислонившись к перилам, стоит Эл.

Когда Серёжа увидел его лицо, невольно вздрогнул и сильнее прижал Макара к себе. Эл смотрел на них не отрываясь, скорбно сведя брови, и молчал. Потом нервно сглотнул, заметив Серёжин взгляд, сказал что-то беззвучно одними губами, развернулся и медленно пошёл вниз.

Серёжа не сразу понял его последние слова, а когда до него наконец дошёл их смысл, его больно кольнуло в сердце: «Береги его», — сказал Эл. Беречь? Конечно, он будет! Как же иначе? Это ведь тоже самое, что беречь самого себя — теперь Серёжа это точно знает. И если они с Гусём и дальше будут вместе, никакие опасности им не грозят, в этом он тоже уверен.

***

На улице было всё так же темно. Ради интереса Эл посмотрел на часы: надо же — утро… Через пятнадцать минут начнёт ходить общественный транспорт. Это ж сколько, получается, они на том чёртовом балконе проторчали? Теперь ведь заболеют оба. Макар так точно — он там, считай, целую ночь провёл. А вот Элу болеть нельзя — простудится, ещё Зою заразит. Тьфу-тьфу, конечно. Надо быстрее до дома добраться и уж там как-нибудь отогреться, чаю с мёдом выпить… И выспаться, да. И никакой школы сегодня.

Эл, пошатываясь, брёл к автобусной остановке, глотал холодный воздух и старался не заснуть на ходу. Стресс потихоньку отступил и на него навалилась дикая усталость.

Он же сам там чуть не умер, на балконе этом.

— Но жить я тоже не хочу, — сказал Макар, и Элу от этих слов стало по-настоящему страшно.

Он больше ничем не мог помочь другу. Если человек не убил себя сам, то при таком настрое он будет искать смерти другими, «пассивными» способами. Алкоголь, наркотики, плохие компании, опасные увлечения, неоправданный риск — да мало ли возможностей для тех, кого ничего уже здесь не держит?

— И что же, ты так и будешь здесь стоять?.. — растерянно спросил Эл. — Это же глупо…

— Я знаю, глупо, да, — согласился Макар. — Я и не хочу. Просто… не могу заставить себя спуститься. Не хочу никого видеть.

— А родителей? Они же не виноваты… — Эл наугад пытался найти хоть какую-то зацепку, которая встряхнула бы Макара, помогла подумать не только о себе.

— И родителей. Ни родителей, ни Серёжу, ни друзей, ни одноклассников, ни учителей — никого вообще. Пойми ты, я просто не смогу опять как ни в чём ни бывало смотреть на них, говорить с ними… Это слишком тяжело для меня.

— А я?.. Ты же говоришь со мной, смотришь!.. Значит, и с ними сможешь, — ухватился за «последнюю соломинку» Эл.

— Мне просто некуда от тебя деться, — вздохнул Гусев. — Я вообще сбежать думал, пока ты сюда поднимался.

— Но ведь не сбежал же!

— Это так, остатки гордости… Чтоб уж совсем трусом в собственных глазах не выглядеть. Хотя кого я обманываю? Трус я и есть… Даже прыгнуть зассал, — Макар присел на притащенный в качестве стула кем-то из жильцов старый ящик и уронил голову на руки. Помолчал немного, потом сказал: — Иди домой, Эл. Замёрзнешь, холодно здесь…

— Не пойду.

— Не дури, я серьёзно. Тебе о Зойке думать надо, о ребёнке. А не здесь со мной торчать.

— А тебе разве не всё равно до меня? — с вызовом сказал Эл.

— Нет, не всё равно, — Макар казался теперь абсолютно спокойным, и Эла это пугало даже больше, чем его истерика и бредовые рассказы про Митин призрак.

Больше Макар в разговоры с Элом не вступал, прикасаться к себе не давал, хотя и бросал время от времени на него настороженные взгляды. Эл тоже молчал, держался от Гусева на расстоянии и думал, что в принципе он прав — делать ему здесь нечего. Но вот уйти отсюда Элек тоже не мог. Физически. Шли минуты, а может, и часы, ничего не менялось, и Эл впал некое подобие прострации.

Макар вдруг сам подошёл к нему, взял за руку, сказал: «Пошли, хватит здесь хернёй страдать!» и повёл вниз.

— К себе ты сейчас не доберёшься, у отца переночуешь, — сказал, подходя к дому, Макар.

— Обещай мне, что не будешь дурить и ничего с собой не сделаешь, — ответил ему Эл.

— Я постараюсь, — кивнул Гусев.

Элу от его слов легче не стало — выглядел Макар так, словно у него на лбу крупными буквами написано было: «Я постараюсь, но вряд ли у меня получится».

А потом возле квартиры Гусевых они увидели Серёжу. И только тогда, когда Макар, изменившись в лице, кинулся к его брату, у Эла немного отлегло от сердца.

Серёжа в куртке, домашних штанах и тапочках на босу ногу сидел под дверями Макаровой квартиры и клевал носом. «Неужели понял наконец-то?» — подумал, глядя на эту жалостливую картину Эл, и так и замер, несколько ступенек не дойдя до этажа. Макар присел рядом с Серёжей, обнял его, погладил по волосам, тот дёрнулся во сне, едва не стукнувшись головой о стену, и проснулся.

Эл смотрел, как брат лихорадочно прижимает к себе его любимого человека, и не знал, то ли грустить, то ли радоваться. Наверное, всё-таки радоваться: Серёжа Макара простил, они будут вместе, опасность миновала… «Береги его», — неслышно прошептал ему свою единственную просьбу Элек и стал спускаться. Больше ему здесь делать действительно нечего.

Уже дома, забравшись в постель и наконец-то отогревшись, Эл ещё раз прокрутил в голове события минувшей ночи и неожиданно для себя понял, что в общем-то у него и впрямь нет поводов для грусти. Когда-то, ещё в самом начале их непростых отношений, Эл понял, что между ним и Гусевым есть связь. И она никуда не делась с годами — наоборот, сейчас эта связь была настолько крепкая, что Эл сам, без чьей-либо помощи, буквально наугад смог найти друга в огромном городе, когда тот попал в беду. Пусть Макар пока этого не понимает, но он принадлежит Элу, это же очевидно! А раз так, они обязательно будут вместе — пусть не сейчас, пусть позже… Просто Гусеву, чтобы осознать это, принять, нужно чуть больше времени, чем когда-то понадобилось Зое. Но в любом случае результат будет тот же.

А пока Элу и впрямь не разорваться — через полгода родится ребёнок, хлопот будет невпроворот, нужно очень стараться в учёбе, чтобы потом быть в состоянии достойно обеспечивать семью, помогать Зое… Так что это даже хорошо, что Макар пока с Серёжей, а не шляется чёрти где неприкаянный. Лишь бы Серёжа дел не натворил и не разрушил всё по глупости…

Элек вспомнил о брате, о том как они познакомились, как волновался Серёжа, когда он пропадал, как потом был рад его видеть, как близки они были всё это время… До тех пор пока Эл не решил, что Серёжа — его соперник. Подумать только, из-за дурацкой ревности чуть не потерять близкого человека, того, с кем у него одна кровь и одинаковая внешность! Больше такой ошибки он ни за что не совершит. Всё! К чёрту ревность — взрослые люди, а Эл уже по-настоящему взрослый, не ревнуют по пустякам. А уж к родным братьям — и подавно.

Что Элек умел делать хорошо, так это работать над собой. Одним усилием воли он подавил все негативные чувства к брату, и заснул в каком-то смысле уже другим человеком.

Несмотря на усталость, спал он беспокойно, всё пытался выбраться из вязкого кошмара, липнущего к нему, как разлитая в море нефть липнет к пеликанам и чайкам. Снилось Громову, что он ходит где-то в темноте, ищет своего любимого, зовёт его и никак не может отделаться от чувства, что с Макаром случилось что-то непоправимое. Серёжа не выполнил его просьбу, не уберёг друга от несчастья и теперь уже никто не может ему помочь. Но Эл упорный, в конце концов он находит Макара, они даже занимаются любовью… Только Эл, как ни пытается, всё не может разглядеть его лица. Дурной и странный сон… Если б Элек знал, как часто он будет видеть его в будущем!..

========== 30. Там, где сердце ==========

— Ты что, не рад, Гусь? — искренне удивился Серёжа, когда Макар не разделил его бурных восторгов по поводу переезда.

— Ну, рад, конечно… за тебя, СыроеХа, — пожал плечами Макар. — Двадцать минут на автобусе, это не тоже самое, что полтора часа с пересадками, включая метро.

Никакой радости от известия, которым огорошил его друг, Макар, понятное дело, не испытал. Серёжа съезжает от родителей и будет жить теперь на другом конце города, рядом с институтом. А значит, видеться они будут… в лучшем случае по выходным. Потому что факультеты у них разные, расписание разное и дорога теперь тоже, получается, у каждого своя. Во всех смыслах.

— А чего вчера не сказал? Не хотел праздник портить? — Макар хлебнул огуречного рассола и поморщился: голова после обильных возлияний за здоровье молодых ещё гудела, жажда мучила, и соображал он плохо. Вот и ляпнул, не подумав, про праздник, а не надо было — теперь дураком выглядит.

— Почему портить? — не понял Сыроежкин. — Кому портить? Вчера просто не до того было — свадьба же, бухие все… Сам-то как отжигал, забыл что ли?

— Да по-омню я, — кисло протянул Макар и протянул стакан с недопитым рассолом Серёже. — На, выпей тоже, может, полегчает.

— Не, я лучше пивасиком! —бодро ответил Сергей и полез в холодильник.

— Откуда?..

— Так я к себе сгонял, пока ты дрых! — хихикнул Сыроежкин и протянул Макару бутылку.

От пива Макар отказался. Не потому что не хотел, а потому что очень даже хотел — напиться вдрызг! А не дразнить организм пивом. Это ж надо, ничего, главное, не предвещало, всё хорошо было… и вот, на тебе, получи, фашист, гранату! Серёжа уезжает…

С того самого момента, как в конце прошлой осени, они с Серёжей наконец расставили все точки над «i» и вроде как помирились, в жизни у Макара, можно сказать, шла сплошная белая полоса. Правда, началась она тоже не так чтобы весело.

***

— Серёжа… Что же ты здесь сидишь, давно? — Макар гладил Сыроежкина по спине и волосам и, как мог, старался успокоить. Серёжу трясло, он вжимался в него, так что больно было, и молчал. — Вставай, Серёжа! — безуспешно попытался поднять его на ноги Макар.

— Гусь!.. — выдохнул наконец Сыроежкин.

— Ну? — Макар даже улыбнулся.

— Гусь, это правда?

— Что?

— Ты… хотел умереть? — с трудом выдавил из себя Серёжа.

— Не важно… — помедлив, сказал Гусев. Вспоминать о том, как херово ему было ещё несколько минут назад, он не хотел, а врать об этом — тем более.

— Говори!

— Да.

Вместо ответа Сыроежкин издал какой-то задушенный писк, задышал рвано и ещё сильнее прижал Макара к себе.

— Серёжа… прости меня!

— Нет! — почти выкрикнул Серёжа.

— За то, что я… с Денисом тогда… Прости, клянусь, это больше не повторится! — взмолился Макар, готовый хоть всю оставшуюся жизнь простить прощение у любимого.

— Нет!

— Нет?.. — упавшим голосом повторил Гусев и сделал попытку отстраниться.

— Не-ет! — зло прошипел Серёжа и резко притянул его обратно. — Никогда тебя не прощу! За то, что трахался с этим — не надейся даже. И за то, что ты хотел сделать — тоже! Ты мог умереть, ты это понимаешь, придурок?! Ты ушёл от меня, бросить хотел!.. — сбивающимся от ярости голосом прошептал Серёжа.

— Ты сам меня прогнал… — Макар растерялся: хорошо ли Серёжа понимает, что говорит? — Я не знал, как мне быть.

— Ты не должен был мне верить, я же говорил, Гусь, не верь мне! Я не могу так думать! Не могу… плохо… про тебя, — Серёжа всхлипнул, замолчал, пытаясь взять себя в руки, потом обхватил его лицо ладонями, посмотрел прямо в глаза, словно гипнотизируя, и сказал: — Ты умрёшь, если бросишь меня. Понял?! Поэтому… — он набрал побольше воздуха и медленно, как мантру, произнёс: — Ты… ты будешь со мной и останешься жив.

— Буду, — уверенно кивнул ему Макар и принялся целовать — слушать и дальше этот поток чистого безумия не было уже никаких сил.

А вот потом всё было куда лучше. Предъявив Серафиме Марковне «пропажу» и получив от неё неодобрительный вздох в спину, Серёжа под предлогом «не будить вознёй среди ночи родителей Макара» потащил его к себе. Как со стороны выглядела эта нелепая причина идти спать к соседу, Гусев даже думать боялся. Они, конечно, часто оставались друг у друга, но сейчас ситуация была иная и больше походила на банальную любовную разборку (чем, собственно, и являлась), а не на ссору закадычных друзей. К счастью, родители обоих ни о чём таком даже подумать не могли, разве что посмеивались иногда — мол, два взрослых парня, а ведут себя, как детсадовцы.

Ни в какую школу в тот день они естественно не пошли — полдня проспали и ещё полдня трахались, пока родители с работы не вернулись. О неприятном эпизоде с изменой и тем, что за ней последовало, ни Макар, ни Серёжа вслух с тех пор не вспоминали. Кто старое помянет, как говорится…

Первое полугодие выпускного класса закончилось без приключений, зато с хорошими отметками: что Гусев, что Сыроежкин выбились наконец в твёрдые хорошисты — спасибо Семёну Николаевичу!

После каникул выяснилось, что Зоя Кукушкина больше не будет посещать школу. Таратар сказал: по личным обстоятельствам, а Эл, сияющий, как медный таз, подошёл на переменке к ребятам и сообщил, что Зоечка не просто так отказалась с пузом в классе сидеть, и не только из-за его уговоров перешла на домашнее обучение: ей врач рекомендовал себя беречь. Потому что у них с Зоей будет, внимание, двойня! Серёжа на это тихо сказал: «Бля-а!..» и чуть мимо стула не сел. Макар назвал Эла отцом-героином и крепко его обнял.

Эл с тех пор в школе от Серёжи с Макаром практически не отходил — все перемены и немного после уроков они втроём тусили. Макару на него смотреть одно удовольствие было. Да и не только смотреть — лишний раз обнять по-приятельски, может, чуть дольше, чем принято; по волосам потрепать, нежнее, чем это делают друзья; прикоснуться невзначай, улыбнуться ласково… Сначала Гусев боялся, что Серёжа начнёт ревновать к брату, но тот словно сквозь пальцы на всё смотрел, и Макар совсем осмелел.

О том, чтобы зайти дальше этих невинных, в общем-то, знаков внимания, Гусев и думать после всего боялся, но к Громову тянулся всё равно. «Видать, и впрямь блядская у меня натура», — с горечью думал в такие моменты Макар и очередной раз напоминал себе, чем может для него закончиться поход налево. Центральное место в его жизни всё-таки занимал Серёжа.

С Элеком же проблема решилась просто — в начале мая он досрочно сдал выпускные экзамены, получил аттестат и стал готовиться к поступлению в институт, на одной из кафедр которого работал Виктор Иванович. В школе, соответственно, больше не появлялся и даже домой к Серёже заглядывал редко. Всё время проводил с Зоей — она должна была родить со дня на день. На последних месяцах Кукушкина перебралась жить к будущему мужу и отцу своих детей, и Эл теперь не без удовольствия погряз бытовых проблемах своей уже полноценной семейной жизни. И даже на Последний звонок не пришёл — встречал Зою и детей из роддома.

Макар с Серёжей выпустились в срок и без труда поступили институт, каждый на свою специальность, и будущее в целом представлялось обоим безоблачным и полным сбывшихся надежд и ненапрасных ожиданий. Да и как может быть иначе, если сам ты молод, здоров, силён и уверен в себе, в стране стабильность, в семье достаток, а над головой мирное небо? И самое главное — любимый человек рядом.

Когда громовским малышам исполнилось три месяца, а случилось это как раз перед началом учебного года, Элек и Зоя сыграли свадьбу.

Эл, каким-то образом сумев убедить брата, что брать в свидетели близких родственников плохая примета, определил на эту роль Гуся, и Макар весь день, пока молодые не отбыли к своим чадам, не отлипал от Эла на законных основаниях. Серёжу, разумеется, при этом тоже от себя не отпускал — двойное счастье же! Ещё и букет невесты поймал — Зойка так размахнулась, что зафиндилила своим веником в люстру, после чего он возьми и шлёпнись прямо на голову несчастному Макару. Гости над этим фактом долго потешались и даже принялись гадать, какому же «счастливцу» достанется такая «очаровательная невеста»? Гусь, меньше всего желавший подобного внимания, весь красный, как варёный рак, накатил пару стопок и заявил, что лучше уж останется старой девой. Потом подошёл к Светловой и вручил букет ей. Майка довольно хихикнула, сказала, что связывать себя брачными узами не собирается, зачем-то вспомнила про Тибет, но цветы не отдала — пошла хвастаться трофеем Витьку с Вовкой.

Под конец торжества совсем уже захмелевшего Серёжу пробило на романтику, и он, обняв лучшего друга за плечи, стал заливать Макару, что раз уж они с Элом почти настоящие близнецы, то у них всё должно быть одинаково и одновременно. То есть он скоро тоже типа женится.

— И на ком же ты женишься, СыроеХа? — скрипнув зубами, поинтересовался Макар.

— Да есть тут одна птица, — притворно вздохнул Серёжа. — Гусь называется.

— Это, СыроеХа, называется не жениться, а замуж выйти, — поправил его Макар и до неприличия счастливо улыбнулся. От такого признания он совсем растрогался.

А на следующий день Серёжа сказал ему о своём отъезде.

***

— Хата, конечно, не фонтан — одна комната, первый этаж, санузел совмещённый. Но расположение! Пять минут до автобусного кольца. И десять — до метро, если надо, — Серёжа, глотнув пива, принялся деловито расписывать достоинства своего нового места жительства. — Батя утром собирался туда мои вещи закинуть, у него как раз рейс же, а каартира по дороге. Так что я сегодня уже там ночую, — важно закончил свою тираду Сыроежкин и слегка качнулся на стуле.

— Один ночуешь или меня в гости позовёшь? Ну, шоб первый раз на новом месте спать не страшно было? — с плохо скрываемым сарказмом поинтересовался Макар.

— Гусь, ты идиот? — Сыроежкин чуть со стула, на котором сидел, не свалился. — В гости?! Ты серьёзно? Я, как о зачислении узнал, сразу предкам на мозги капать начал, что мне до института добираться далеко, и я нихрена успевать делать не буду. Всё к мысли их подводил, что моя успеваемость будущая напрямую от наличия свободного времени на выполнение заданий зависит. И вот наконец они репу почесали, прикинули, что бабки-то есть, и сподобилась мне квартиру поближе снять. А ты — «в гости»! Ну надо же сказать такое!..

— Шо, таки даже на пороХ не пустишь? — Макар настолько офигел от Сыроегиной наглости, что даже обидеться забыл.

Серёжа чуть пивом своим не поперхнулся. Откашлялся, выдохнул и вкрадчиво, словно обращаясь к умственно отсталому, произнёс.

— Ты, Гусик, ко мне в гости приходить не будешь. Потому что, нельзя прийти в гости туда, где ты сам постоянно проживаешь. Мы с тобой там вместе жить будем. Оба-два. Так понятно?

— Чего-о?.. — только и смог сказать Макар.

— Того! Допивай быстрее свой рассол, поднимай задницу и дуй в комнату — щас шмотки твои собирать будем! — воскликнул Серёжа, потом чуть тише пояснил: — Я собирался там сегодня-завтра прибраться, чтоб в срач тебя не тащить, но теперь думаю — нафига такая рабсила пропадает?! Будем вместе полы драить!

Оказалось, что Сыроежкины-старшие вовсе не горели желанием отпускать сына в «самостоятельное плавание». Мол, без надёжного руководства тот загуляет, пустится во все тяжкие и из института в два счёта вылетит. И тогда хитрый Серёжа вытащил из рукава свой самый главный козырь, ради которого, собственно, вся афера с жильём и затевалась. «Я Гуся с собой возьму, — сказал Серёжа. — С ним фиг загуляешь. Он меня в школе учебой достал и тут не слезет, я его знаю». С этим аргументом Надежда Дмитриевна и Павел Антонович единодушно согласились: Макар у них пользовался заслуженным уважением и имел репутацию человека серьёзного и надёжного. А главное, хорошо влиял на Серёжу. И только после этого, определив сына, так сказать, в хорошие руки, Серёжины родители стали подыскивать ему квартиру.

— Так что усёк, Гусь? Предки меня только под твою ответственность из дома сбагрить готовы, — важно заметил Сыроежкин и потащил друга в его комнату, по дороге интересуясь, где у него чемодан.

***

Вуз — это не школа: никто над тобой цербером не стоит, учиться не заставляет и за прогулы ругать даже не думает. Не сдал зачёты, не появлялся на лекциях, пропустил лабы — твои проблемы. Двери на выход широкие. Макар об этом каждую секунду помнил и учиться старался хорошо. А бородатые душманы, которые с завидной регулярностью являлись ему во снах перед контрольными и зачётами, только добавляли усердия. Учиться, правда, приходилось не только за себя, но и «за того парня». Потому что «тот парень» как был раздолбаем, так и остался и норовил то вечеринку не вовремя закатить, то первую пару проспать, то завалиться с пивом перед телеком, когда зачёт на носу. Но Макар Сыроеге спуску не давал — балду пинать не позволял и за успеваемостью его послеживал. Потому как если Серёжа вылетит, вся их совместная жизнь тут же медным тазом и накроется.

Только в начале второго семестра Гусев немного расслабился. Первую в своей жизни сессию они с Серёгой сдали хорошо, и стало ясно, что если продолжать в том же духе — проблем с учебой в принципе быть не должно.

Жили они тоже дружно — серьёзно не ссорились, бытом особо не заморачивались, новым своим друзьям-приятелям говорили, что квартиру напополам снимают и вообще — лепшие друзья с самого детства, практически братья. Ну, в этом никто и не сомневался. Девушки, правда, вешались на обоих. Серёжа отвирался, рассказывая байки про большую любовь с одноклассницей, которая учится в пединституте, а Макар и вовсе предпочитал разыгрывать из себя дурачка — делал вид, что в упор не замечает их знаков внимания и недвусмысленных заигрываний. Его больше беспокоило, чтоб парни не заметили чересчур долгих взглядов и слишком открытых улыбок, которые он всеми силами старался, но не мог скрыть. Бывало, кто-то из приятелей так же смотрел на него в ответ, и Гусю приходилось лишний раз напоминать себе, как дорого ему может обойтись подобная игра.

И всё было бы ничего, если б в одно из воскресений, которое они с Сыроегой решили провести дома, на Серёжу не напал приступ повышенной половой активности. Короче, заездил он своего Гуся дальше некуда.

— СерёХа, в дверь звонят, оглох что ли?.. — прохрипел согнутый пополам Макар, но Серёга словно не слышал ни его, ни звонок, уже с минуту настойчивой трелью оповещающий о приходе незваных гостей — как заведённый вколачивал настрадавшийся за это утро зад лучшего друга в старенький диван. Который, кстати, они оба уже успели основательно расшатать.

Серёже, видимо, было по барабану, но Макару звонок сбивал весь настрой. Да и звонили уж слишком настойчиво. Скинув наконец с себя этого полового гиганта, выслушав перемежаемые матом и недовольным рычанием обещания выебать его так, чтоб неделю сидеть не мог, Макар, покачиваясь, пошёл открывать.

— Гусь, бля, штаны надень! — крикнул Сыроежкин, когда Макар был уже у дверей.

— Чёрт! — Макар оглядел себя ниже пояса и ужаснулся — открывать гостям он собрался будучи абсолютно голым и с торчащим колом членом. Пришлось наспех искать чем бы прикрыть срам.

Макар посмотрел в глазок, но кого принесла нелёгкая, так и не понял — лампочка на лестнице перегорела ещё вчера, а новую они с Серёгой вкрутить поленились — решили на сегодня отложить. Теперь вот стой и думай — открывать, не открывать?

В принципе, единственным человеком, который мог заявиться к ним ни с того ни с сего, была квартирная хозяйка — она жила в области и телефона не имела. До сих пор, правда, приходила всегда двадцать пятого числа — брала деньги и инспектировала вылизанную к её приходу квартиру. Теоретически ещё могли быть Серёжины родители или Эл, но без звонка они никогда не являлись.

— Кто там? — догадался спросить Макар.

— Это я, Макар, — раздался из-за двери голос отца.

Макар открыл сразу — промедление в таком деле вызвало бы ненужные подозрения. Родители и так с самого начала почему-то не очень хотели, чтоб он жил отдельно с Серёжей. Боялись, что два парня, почувствовав свободу, будут больше времени уделять пьянкам-гулянкам, чем учёбе. Так что, если бы он кинулся в комнату застилать кровать и помогать Сыроеге одеваться, отец явно бы подумал, что они следы какого-то страшного преступления заметают.

— Ну, здравствуй, сынок, — сказал Степан Тимофеевич, осматривая прихожую — так получилось, что он оказался в гостях у сына впервые: до этого к Макару заезжала только мать.

— Проходи, пап, — пригласил его Макар и демонстративно зевнул, чтобы как-то оправдать свой полураздетый и взъерошенный вид. — Хочешь чаю?

— Да нет, я проездом, — покачал головой отец, внимательно поглядев на сына. — У меня дела тут рядом, так что я ненадолго. В последний момент вспомнил, что ты, оказывается, по пути живёшь. Вот и заскочил на минуту, проведать. Своими глазами, так сказать, посмотреть, как вы тут обосновались.

— А может, всё-таки чаю? — опять предложил Макар и ненавязчиво подтолкнул родителя к кухне.

Конечно, если папа всё же пойдёт в комнату, ничего особенного он там не увидит. Ну, кроме дрыхнущего Сыроеги, разумеется (Макар очень надеялся, что Серёжа в таком случае догадается хотя бы прикрыться одеялом, а не будет лежать во всей красе голый). Но на всякий пожарный лучше бы ему туда не заходить.

— А ты что, только встал что ли? Первый час уже, — скептически хмыкнул отец и опять чуть ли не дыру в гусевском торсе взглядом прожёг.

— Да леХли вчера поздно, вот и спим долго. Я-то встал, а СыроеХа дрыхнет ещё, — нашёлся с ответом Макар: заодно батя поймет, что в комнате ему делать нечего.

Однако, в следующее мгновение вся стройная гусевская легенда со свистом полетела коту под хвост:

— Гусь, бля! Ты чё там, умер что ли? Сколько тя ждать-то можно?! Точно неделю у меня сидеть не сможешь!.. — раздался из комнаты недовольный Серёгин вопль.

— А… — подавился воздухом Макар и с опаской уставился на отца. — П-проснулся… С-серёжа, — просипел он, заикаясь, и дёрнулся перегородить папаше проход в комнату.

Это ж надо было так проколоться! Они, видать, слишком тихо беседовали с отцом, и Серёжа не понял, что в квартире посторонний. Вот и ляпнул… Что теперь делать?

— Это шутки в него такие… Ты ж знаешь СыроеХу! — попытался исправить положение Макар.

Но Степан Тимофеевич, прищурившись, посмотрел на него недоверчиво и… просто отодвинул в сторону. А сам решительно двинулся в комнату.

— Па-ап! — крикнул Макар и бросился вслед за отцом.

Пульс зашкаливал, в ушах шумело, перед глазами плясали цветные пятна, и Макар даже не сразу расслышал, что сказал ему отец:

— Вот и поздороваюсь с твоим… хм… другом. Раз он не спит.

— Зд-расте… — Серёжа, натянув одеяло до подбородка, растерянно переводил взгляд с Гусева-старшего на его сына и обратно.

— Добрый день, Серёжа! — вполне доброжелательно поприветствовал его Степан Тимофеевич, внимательно разглядывая комнату. — Я тут мимо шёл, вот, решил заглянуть, проведать вас. Но, раз вы ещё валяетесь, мешать не буду, — его взгляд остановился на кресле-кровати, стоящем в дальнем углу комнаты. — Да и дела у меня, надо дальше ехать, — он опять посмотрел на почти с головой залезшего под одеяло Сыроежкина и подмигнул ему. — Ну, не хворайте, молодёжь. Пошёл я.

И Степан Тимофеевич направился к выходу. Перед дверью остановился на секунду, смерил сына нечитаемым взглядом, вздохнул, похлопал на прощание по плечу и вышел.

Макар так и не понял, что это было.

— Гусик, ну прости, — Серёжа крепче обнял уже минут пять сидящего без движения друга и уткнулся ему лицом в шею. — Ну дурак я…

Наконец Макар немного расслабился, выдохнул и повалил Серёжу на диван.

— Давай лучше думать, шо делать будем, если папаша мой доХадался про нас, — сказал Макар, устраивая Серёжину голову на своей груди.

— Ну… врать будем. Чего он видел-то? Ничего ведь толком не видел. А, значит, и не было ничего, — уверенно предложил Серёжа.

— Ты мне засос на груди поставил, — вздохнул Гусев.

— Я не хотел, — стал извиняться Сыроежкин. — Прости… Просто, у тебя кожа такая нежная…

— И спим мы на одной кровати, — продолжил перечислять «улики» Макар.

— Так кто это знает? — встрепенулся Серёжа, — Я могу на диване спать, а ты — на кресле: оно, вон, тоже раскладывается. Просто встал раньше меня и застелил!

— И трусы на полу валяются.

— Ну, а где им валяться? Старые сняли, новые надели. Не все ж бегут тут же грязное бельё в стирку убирать.

— Ну, может, ты и прав — зря я психую, — Макар впервые с момента ухода отца улыбнулся и чмокнул Серёжу в макушку. — Но язык у тебя, СыроеХа, шо помело!.. Наказать тебя за такое полаХается! Шоб сидеть неделю не моХ!

И, дабы слова не расходились с делом, Макар перевернулся, ткнул Серёжу физиономией в подушку, поднял с полу почти закончившийся тюбик детского крема и стал готовить «провинившегося» к «наказанию».

Серёжа тяжело дышал и еле слышно постанывал от удовольствия, а Макар, с каждым толчком глубже проникая в нежное горячее нутро, всегда такое желанное и ждущее, готовое отдаться ему по первому же требованию, терялся в этом наслаждении и уже не различал, где кончается он сам, а где начинается Серёжа. Это ощущение полной близости и единения ещё долго не отпускало его после оргазма, не позволяя разжать объятий и покинуть тело любимого. Наверное, это и было счастье…

***

— О, баб, и ты здесь! — Макар обнял Серафиму Марковну, по которой соскучился даже больше, чем по родителям, и огляделся — дома ничего не изменилось, как будто вчера уехал.

Родных он не навещал с Нового года. В основном его проведывала мать, ну, и две недели назад отец, как снег на голову, заявился. Ох и перепугались они тогда с Серёгой! Но ничего, кажись, обошлось всё — никто Макару ничего такого не сказал, родители по телефону как ни в чём не бывало общались. Значит, пронесло.

А вчера мать позвонила. Сказала: приезжай завтра — тебе, мол, письмо пришло. Из Свердловска. Макар очень удивился — никаких знакомых у него в Свердловске отродясь не имелось. Но когда мать назвала имя адресанта, примчался, не думая — письмо было от Дениса Евгеньевича Скворцова.

Серёжа, естественно, тоже поехал — своих навестить. В общем, ничто, как говорится, не предвещало…

— Макар, — осторожно начала мама, когда вся семья собралась за столом. — Мы с папой хотим, чтобы ты вернулся к нам.

— С чего это? — Макар даже ложку в сторону отложил — аппетит у него резко пропал.

— Понимаешь, сынок, — замялась Валентина Ивановна. — Тебе ещё рано жить одному…

— Мам, ты серьёзно? — Макар набрал побольше воздуха в лёгкие, но сказал как можно спокойнее. — Мне скоро двадцать лет исполнится. Я давно совершеннолетний, и моХу жить, Хде захочу.

— Дело не в том, где, — вмешался отец. — Дело в том, с кем!

— И с кем тоже, — с нажимом произнёс Гусев.

— Ладно, — отец тоже отодвинул от себя тарелку. — Будем говорить прямо. Мы не хотим, чтобы ты жил с Сергеем Сыроежкиным!

— Почему? — сухо поинтересовался Макар.

— Ты знаешь почему, — в тон ему ответил отец.

Макару показалось, что он оглох. Вся кровь будто прилила к голове, ещё немного, и будет взрыв или лопнут барабанные перепонки от колотящегося в ушах пульса. Горло сдавил спазм, перестало хватать воздуха… Значит, отец всё понял тогда! Неужели это конец?!. «Врать будем! Он же ничего толком не видел!» — вспомнил Макар Серёжины слова. Мысль о том, чтобы врать родным, да ещё по поводу своих чувств к Серёже, была Макару глубоко противна, но… Это был разумный выход.

— Не знаю, — глухо сказал Макар.

— Ты правда хочешь, чтобы я произнёс это вслух? — пригрозил отец.

— Валяй! Если не блефуешь, — Макара начало трясти от злости, а на место страха пришёл азарт битвы. Своё счастье он готов отстаивать, даже если покушаются на него его же родные.

— Не держи меня за идиота, сынок, — отец тоже начинал злиться. — Я застал вас врасплох. Ты бы видел себя тогда в зеркало! Штаны на голое тело, на груди засос, да у тебя вид был, как будто тебя полк солдат драл!

— Стёпа! Прекрати! — воскликнула мать.

— Нет уж, Валя! Пусть слушает, раз так захотел! — припечатал отец. — Они и спят на одном диване, ты не замечала что ли? Кресло всё книгами и барахлом завалено, его и не разбирали-то ни разу! А Сыроежкин его, — отец кивнул в сторону Макара, — даже не встал, когда я в комнату вошёл. Думаешь почему? Потому что голый был, под одеялом прятался! И трусы их в куче рядом валялись. Аккурат под тюбиком детского крема!

На какое-то время в комнате воцарилось гробовое молчание. Макар с отцом, сжав челюсти так, что желваки ходили, сверлили друг друга глазами, женщины, наоборот, неловко отводили взгляд в сторону.

Наконец Макар не выдержал.

— Да, папа, ты всё правильно понял — я сплю с СыроеХой! И я не просто с ним сплю — я люблю его! — выкрикнул Макар.

С души словно камень свалился. Да, сейчас на него обрушится шквал обвинений, может даже, родители больше его знать не захотят, или будут уговаривать лечиться, или пугать уголовным кодексом… Но главное, Макару никогда больше не придётся им врать. Не будет нужды скрываться, изворачиваться, придумывать себе каких-то девушек или не дай боже жениться, как в своё время сделал Денис Евгеньевич. Теперь они знают не только о том, что он голубой, теперь они знают, что на свете есть человек, который дороже Макару всего на свете, и ради кого он, не задумываясь, оставит дом, семью, перекроит, если надо, всю свою жизнь. Да и саму эту жизнь не пожалеет.

— Не говори ерунды, Макар! — хлопнул ладонью по столу отец. Макар на это только улыбнулся — несмотря на всю свою напускную суровость папа выглядел растерянным. — Этот мальчишка просто задурил тебе голову! Воспользовался тем, что у тебя нет девушки. Он совратил тебя! Но это можно исправить!..

— Да-да, сынок, — взяла слово мать. — Мы познакомим тебя с хорошей девушкой, даже с несколькими! Ну, раз уж у тебя самого не получается… И ты забудешь про такие… вещи, как про страшный сон!

— Пойми, Макар, такое бывает, — подхватил уже сильно смягчившийся отец. — Бывает, в однополых коллективах, когда женщин рядом нет, или как в твоём случае — не складывается с девушками. Но это не конец света! Мы тебе поможем. Когда ты вернёшься к нам… Сыроежкин, я знаю, ты считаешь его своим другом, но он никакой тебе не друг! Так вот, когда ты вернёшься и не будешь под его влиянием, ты посмотришь на это другими глазами. Сходишь к психологу. Успеху у женщин, поверь, можно научиться! То, что у тебя до сих пор не было девчонок, это не страшно, не надо ставить на себе крест…

— Папа! — перебил его Макар, внезапно ему стало чуть ли не весело. — Серёжа здесь не причём! Да, у меня никогда не было девушек. Но не потому, что я не умею их кадрить — они мне просто не интересны. Зато знаешь, сколько у меня было мужиков, знаешь?!

— Макар! — при этих словах Степан Тимофеевич, весь красный от гнева, встал из-за стола, подошёл к нему и отвесил звонкую пощёчину.

— Не знаешь, — прохрипел Макар, потирая горящую щёку, и с вызовом посмотрел на отца. — Я тоже не знаю. Не считал никогда. Но, думаю, немало, почти за пять-то лет!..

— Так. Всё. Базар окончен. Сегодня ты остаёшься здесь, это не обсуждается, за твоими вещами я заеду сам, — вынес свой приговор отец.

— Нет, папа, — уже без намёка на сарказм сказал Макар. — Я здесь не останусь. Мы с Серёжей и дальше будем жить вместе. Если только он сам меня не выгонит. Мой дом там, где он!

— Ты. С ним. Жить. Не будешь! Повторяю, это — не обсуждается!

— Ты не можешь мне приказывать! — вспылил Макар.

— Могу! Потому что я твой отец и я кормлю тебя! — Степан Тимофеевич тоже потерял терпение.

— Значит, работать, пойду! — Макар встал, отодвинул с грохотом стул и направился в прихожую одеваться.

— И вылетишь из института!

— Да и похер!

— И пойдешь в армию!

— И пойду! Ты же служил, и я послужу. Так что нечего меня армией пуХать!

— Двадцать лет назад не было «Афганистана»! — отец больно ухватил уже начавшего одеваться Макара за плечо, с силой развернул к себе и толкнул к стенке. — Ты башкой-то своей думай, балда! Я не Серёжин отец, у меня ни денег, ни связей — ни отмазать тебя, ни определить в хорошую часть я не смогу!

— Ты мне выбора не оставляешь! — огрызнулся Макар и стал застёгивать куртку.

Макар трясущимися руками пытался застегнуть молнию на куртке и смаргивал выступившие на глазах слёзы — всё-таки как бы он ни любил Серёжу, а терять семью всегда больно. Его жизнь теперь уже никогда не будет прежней…

— Хватит дурить, идите за стол, оба! — раздался над ухом не терпящий возражений голос. Никак до сего момента не принимавшая участие в семейной разборке Серафима Марковна стояла рядом и строго глядела на них с отцом поверх очков. — Я сейчас курицу принесу.

— Мама! У нас серьёзный разговор, а вы — курицу! — несколько смутившись, проворчал отец и с надеждой посмотрел на Макара: мол, мы, конечно ещё не закончили, и с твоим любовником, и с армией ещё будем разбираться, но… курица же!

— Стёпа, а ты уже всем налил? — не обращая внимания на его последнюю реплику, сурово спросила зятя Серафима Марковна.

Отец пошёл доставать из холодильника запотевший пузырь Московской, Макар шмыгнул носом, почесал затылок, махнул рукой и повесил куртку на место. И тоже вернулся к столу.

— Значит, что я хочу сказать, — когда по первой и по второй уже было выпито, и половина курицы съедена, начала свою речь Серафима Марковна. — Во-первых, мне тоже не нравится, что ты, Макар, — обратилась она к внуку, — с Серёжей любовь крутишь.

— Ба-а, ну не надо опять-то, ну… — проныл немного отошедший от стресса Макар.

— Не перебивай, — грозно сдвинула брови бабушка. — Не нравится, но не потому что он парень.

— Мама! — всплеснула руками Валентина Ивановна. — И ты туда же!

— А ты, Валя, помолчи, — осадила дочку Серафима Марковна. — Вы со Стёпой, и это второе, что я хотела вам сказать, в прошлом году чуть единственного сына не лишились и даже не поняли этого.

— Да когда ж это было-то?.. — испугалась задним числом мать.

— А вот тогда. Когда Макарка-дурак из дома ночью уходил. А всё почему? Потому что Сыроежкин этот его прогнал. Бросил его! А сынок ваш, даром что лось здоровый, ума так и не набрался — чуть руки на себя не наложил.

Макар от этих слов дёрнулся, как от электротока, и молча уставился в свою тарелку, стараясь завесить отросшей чёлкой пылающее лицо. Вспоминать об этом эпизоде было больно, а сознавать, что бабка, оказывается, всё знает, — стыдно.

— Макар, это правда? — тихо спросил отец.

— Какая сейчас-то разница?.. — тихо буркнул в ответ Макар и отвернулся. Теперь ещё и родители в курсе — вот позорище-то!

— Правда, правда, — ответила за него бабка. — Вот поэтому-то я Сыроежкина вашего и не люблю.

— Макар, что же, получается, вы с ним тогда ещё?!. — охнула поражённая мать, а потом вдруг спросила бабку: — Мама, а ты-то как об этом узнала?

— Застала их как-то, — пожала плечами Серафима Марковна. — Целовались они здесь. У вас на кухне. А что Макар мальчиками интересуется — то я не первый год знаю. Мне Розочка, Царствие ей небесное, когда ещё глаза раскрыла! — бабка горестно вздохнула, вспомнив свою почившую недавно подружку-библиотекаршу.

— Мама! А что ж вы нам-то не рассказали! — возмутился отец. — Столько времени скрывать! Зачем?!

— Затем, — с нажимом сказала бабушка, — чтоб вы мальчику жизнь не портили и «лечить» его не вздумали.

— Так, может, помогло бы… — неуверенно предположила мать.

— А может, только хуже бы сделали, — возразила Серафима Марковна. — Чувства — вещь тонкая, никогда не знаешь, чем вмешательство в них для человека обернётся. Вы савельевского внука помните?

— Митю-то? — переспросила Валентина Ивановна. — Помним, конечно, бедный мальчик… А что, он тоже… такой был? — ужаснулась она своей догадке.

— Такой, — кивнула бабка. — И чем всё кончилось?

— Ба… Он не поэтому, — тихо сказал Макар и тяжело сглотнул. — Он из-за меня так… Это я виноват. Я его… убил.

— Я знаю, Макар, что он и из-за чего. Твоей вины здесь нет, — твёрдо сказала Серафима Марковна. — Я говорю о том, что молодые люди бывают излишне чувствительны. Кто из-за несчастной любви, а кто из-за непонимания родных… а итог всё равно один может статься. Так что, дорогие родители, — она укоризненно посмотрела на дочку с зятем, — я вам ещё раз напоминаю: не хотите потом локти кусать — отстаньте от ребёнка и не требуйте от него невозможного. Пусть живёт с кем хочет. Наше дело — его поддерживать и помогать по мере сил. И если Макар с Серёжей своим разбежится, чтобы мальчику было куда пойти. Здесь его дом в конце концов.

Макар смотрел на бабушку, затаив дыхание, и не мог поверить — она его защищает, да ещё в таком деле! Родители тоже сидели притихшие — видать, пытались переварить услышанное. Давалась им это явно с трудом. Но следующая фраза Серафимы Марковны заставила Макара поперхнуться водкой, на которую он приналёг для снятия стресса.

— Но лучше б ты, Макар, конечно, в своё время не с Сыроежкиным этим спутался, а на его брата внимание обратил, — сказала бабушка. — Вот уж на кого можно положиться, так это на Элека Громова!

— Ба-а!.. Эл женат вообще-то, у него дети, — просипел, продрав горло, Макар.

— Да, — скорбно согласилась бабушка. — Ты его упустил.

Дальше статок трапезы напомнил Макару какой-то фарс. Серафима Марковна опять вспомнила Розу Львовну, заставила всех трижды выпить за упокой её души, минут на двадцать толкнула речь о том, каким замечательным человеком была Розочка — начитанным, утончённым и деликатным (тут Макар вспомнил как старая библиотекарша-матерщинница вовремя вправила ему мозги, и вынужден был с бабкой согласиться), потом вкратце передала все когда-либо слышанные от покойной ныне подружки сплетни про «голубых» артистов театра, кино и балета, упомянула ни к селу ни к городу Чайковского, Платона, Караваджо, Леонардо да Винчи и почему-то наркома Чичерина, и только когда мать взмолилась: «Мы всё поняли, мама, хватит!», успокоилась.

Вечером, когда уже пора было прощаться, отец отвёл Макара в сторонку и спросил:

— Сынок, про Митю… почему ты сказал, что он из-за тебя?

— Потому что это правда, — ответил Макар. — Он любил меня… А я его бросил. И это то, чего я себе никогда не прощу.

— Да… Поверить не могу, — покачал головой отец. — Мы же действительно не догадывались, что у тебя такое… Ты ведь поэтому тогда школу прогуливал, из хоккея уходил, дома не ночевал…

— Я себя ненавидел, — тихо сказал Макар.

— Макар, — отец крепко обнял его. — Знаешь… бабушка права — чтобы не случилось, у тебя есть мы. Всегда помни об этом.

***

— Ну, чего там тебе бывший пишет, что ты за его письмом, как в жопу укушенный, побежал? — недовольно хмыкнув, поинтересовался Серёжа, как только они добрались до дома.

— Я не знаю, не смотрел ещё, — зевнул Макар. — Не до того было. Да и устал я чего-то…

— Ладно-ладно, не отлынивай! — Сергей полез в сумку к Макару, достал оттуда конверт и всучил ему. — Читай, Гусик! Я хочу знать, как он тебе в любви объясняется и зовёт к себе в Свердловск — жить и трахаться!

— Ну ты скажешь, СыроеХа! — фыркнул Макар и разорвал конверт. — Ух ты-ы!

Письмо было коротким, всего полстранички. Но в него была вложена фотография. Со снимка на Макара смотрела парочка закадычных на вид друзей — один, высокий и крепкий брюнет, буквально лучащийся счастьем и гордостью за друга, обнимал за плечи второго, невысокого щуплого шатена с мальчишеским лицом и задорной улыбкой, на руках у которого… сидел ребёнок. Что за парень с ребёнком, которого так бережно обнимал на фотокарточке Денис Евгеньевич, Макар понял сразу — Коля. Та, самая первая и единственная любовь Дениса Скворцова, настигшая его в первом классе и не отпустившая, по-видимому, и до сих пор.

В письме Денис так прямо и говорил: Макар, хочу поделиться счастьем и пожелать его тебе. Далее следовал краткий рассказ о том, что, написав однажды наудачу Коляну, Денис всё-таки получил от него ответ и… приглашение приехать в гости. Чем тут же и воспользовался, взяв на работе отпуск. Оказалось, что Коля давно в разводе, ребёнка воспитывает практически один, потому что бывшая жена подалась в артистки и теперь всё время в разъездах, но, самое главное, всё это время он помнил Дениса. Подробностей Денис не писал, сообщал только, что вскоре после возвращения в Москву он уволился с работы и, собрав все свои вещи, перебрался на постоянное место жительства в Свердловск. А поселился, соответственно, у друга, который так любезно предоставил ему за символическую плату комнату в своей двушке. Работать Денис устроился по специальности в местную спортивную школу олимпийского резерва, а в свободное время помогает Коляну воспитывать дочку.

«Помнишь, Макар, я как-то тебе говорил, — писал Денис Евгеньевич, — что никогда не знал, была ли моя школьная любовь взаимна? Так вот, теперь я знаю — была, с самого первого класса. И по сей день».

— Ну ни хера ж себе! — воскликнул Серёжа и вернул Гусеву письмо. — Вот ведь свезло мужикам! Почти как мне с тобой, — он обнял Макара и полез ему по свитер греть руки.

— Так что ни в какой Свердловск я не поеду, — чмокнул в нос Серёжу Макар, — останусь здесь с тобой — жить и трахаться! Только сначала чайник поставлю, пока ты меня граблями своими холодными не заморозил.

Пока Макар возился с чаем, Серёжа тоже без дела не сидел, разбирал свою сумку, куда мать по обыкновению напихала голодающему ребёнку всяких гостинцев.

— Вот! Держи, Гусь, это тебе! Сразу не взял, а потом всё руки не доходили забрать. Хорошо, сегодня вспомнил.

— Чего это ты мне свою чашку подсовываешь? У меня своя есть, — не понял Макар. Покрутил в руках кружку и вернул её владельцу.

— Не-не, она твоя, — замотал головой Серёжа. — Папка её специально для тебя купил, давно ещё, когда в Чехословакию ездил. Просто я зажилил.

— Зажилил? Мне? Чашку с гусем? — засмеялся Макар. — А сейчас чего отдаёшь?

— Дык это… — виновато улыбнулся Сыроежкин. — Тут гусь же… Я на него смотрел, когда тебя рядом не было. Тебя представлял… разговаривал иногда даже…

— С ним? — прошептал Макар — смеяться ему уже совсем не хотелось.

— Ну… почему с ним? С тобой…

— Серёж… — Макар усадил Серёжу к себе на колени и, не отрываясь, смотрел на него во все глаза.

— А сейчас думаю, зачем мне гусь на чашке? — Серёжа наклонился и легко поцеловал Макара в губы. — Ты ведь теперь всегда со мной.

Последние комментарии

Впечатления

Первый снег (СИ) [polustrovo] (fb2) читать онлайн