Народные исторические песни [Сборник] (pdf) читать онлайн

£■

S

г

БИБЛИОТЕКА ПОЭТА
О С Н OB AHA

М.ГОРЬКИМ

*
большая серия

второе издание

СОВЕТСКИЙ

ПИСАТЕЛЬ

НАРОДНЫЕ
ИСТОРИЧЕСКИЕ
ПЕСНИ
Вступительная статья,
подготовка текста и примечания
Б. Н. Путилова

ЧОСКВА-Л ЕН И. Н Г Р А Д • 19 62

P 1
H 30

«Подлинную историю трудового народа нельзя знать,
не зная устного народного творчества... От глубокой
древности фольклор неотступно и своеобразно сопут­
ствует истории...» — писал М. Горький. Жизнь и
борьба русского народа, его понимание ярких историче­
ских событий живо отражены в исторических песнях.
В настоящий сборник входят характерные образцы на­
родной исторической поэзии: песни о героической борьбе
Рязани с татарами, о Грозном, о Ермаке, Разине и Пуга­
чеве, об Отечественной войне 1812 года и о других зна­
чительных событиях русской истории.

РУССКАЯ ИСТОРИЧЕСКАЯ ПЕСНЯ
1

Исторические песни составляют один из самых значительных
разделов русской народной поэзии. Их большая содержательность
и проблемность, широта изображения в них некоторых существен­
ных сторон жизни народа, неповторимость сосредоточенных здесь
народных исторических суждений, оценок, характеристик, целая
галерея образов, составляющая своеобразный пантеон народной
истории, сила и яркость непосредственного поэтического восприятия
действительности — все эти общие качества исторических песен обес­
печили им видное место в фольклоре и обусловили непреходящий
интерес к ним в русской культуре.
Самый термин «историческая песня» принадлежит науке, но его
знают и народные певцы. Правда, народное употребление этого тер­
мина 1не вполне соответствует научному употреблению. Иногда
певцы называют историческими вообще песни с их точки зрения
«старинные», в том числе и бытового, семейного содержания. С дру­
гой стороны, некоторые исторические песни, близкие по своей поэ­
тике и по манере исполнения к былинам, могут называться в народе,
как и эти последние, «старинами». Чаще же всего исторические
песни в народе называют просто песнями. .
Хотя понятие «историческая песня» кажется на первый взгляд
вполне ясным и определенным, на деле вопрос о том, что же такое
историческая песня и на основании каких признаков должны быть
отнесены к этому жанру те или иные народные песни, достаточно
сложен.
Исторические песни нередко выделяются из массы произведений
народного поэтического творчества чисто эмпирически — по при­
знаку связи их содержания с событиями, фактами и деятелями исто­
5

рии. Однако такое выделение совершенно недостаточно. Оно дол­
жно быть обязательно соотнесено с анализом, направленным на
выявление эстетических особенностей данных песен, на установление
их художественной природы и уяснение их специфики. Фольклор­
ный жанр представляет собою исторически сложившееся единство
определенного содержания и специфической формы, он характери­
зуется единством основных принципов изображения действительно­
сти в определенных ее сторонах и аспектах.
С этой точки зрения не всё, что в народном творчестве связано
с исторической темой, принадлежит в строгом смысле к жанру исто­
рической песни.
Так, историческое содержание присуще многим былинам. Бы­
лины — в определенной своей части — являются произведениями на­
родного исторического эпоса. Этот жанр — один из древнейших
в русском фольклоре. Именно в былинах народ раньше всего обра­
тился к изображению исторической действительности и с необычай­
ной силой выразил свои исторические идеалы. Эстетические и исто­
рические принципы русского эпоса, наиболее полно воплотившиеся
в былинах Киевской Руси и периода борьбы с татаро-монгольским
нашествием, надолго определили художественное отражение исто­
рии в фольклоре и оказали значительное воздействие на другие, воз­
никавшие позднее виды народной исторической поэзии.
Среди произведений исторического содержания может быть вы­
делена также — по совокупности характерных признаков — «истори­
ческая» баллада. Некоторыми своими особенностями она сопри­
касается с исторической песней, но, как будет показано ниже, не
сливается с ней, представляя самостоятельное жанровое образова­
ние.
s
'г
Иногда в лирические песни бытового, семейного, любовного
содержания включаются различные исторические •вО’С-пом.ии.ания,
упоминания об отдельных исторических лицах, некоторые реалии и
т. д. Такие включения, указывающие на тенденцию к «историзации»
части бытовой лирики, обычно не являются для нее органичными,
они нередко случайны и легко исчезают, не меняя жанровой сущно­
сти песен.
Самостоятельную, -независимую от исторических группу песен
представляют произведения рабочего фольклора и массовой поли­
тической поэзии, сыгравшие чрезвычайно большую роль в период
революционной борьбы пролетариата.
Наконец, не относятся к народным историческим ставшие пес­
нями произведения иа историческую тему, сочиненные известными
(либо малоизвестными) поэтами: «Ревела буря, дождь шумел...»
6

(слова К. Ф. Рылеева), «Шумел, горел пожар московский...» (слова
H. С. Соколова), «Из-за острова на стрежень...» (слова Д. Н. Са­
довникова) и т. п.
Исторические песни — это народные песни определенного худо­
жественного типа, характеризующиеся совокупностью присущих им
жанровых качеств. Качества эти сложились исторически и образо­
вали законченную поэтическую традицию. Многие черты жанра на­
ходятся как бы на поверхности, но сущность исторических песен и
их (неповторимое своеобразие раскроются перед нами лишь посте­
пенно, -в результате рассмотрения большого материала.
Для этих песен историческое содержание — не просто тема, но
определяющий идейно-эстетический принцип. Вне этого содержания
такие песни просто не могут существовать. В них историчны сю­
жеты, герои, историчны конфликты и способы их разрешения.
Предметом исторических песен является политическая исто­
рия— как она отпечатлевается в народном восприятии и прелом­
ляется в специфических художественных формах. Исторические
песни в их совокупности отражают историю не в эпически статич­
ном виде, но в ее движении — как это движение осознавал народ.
Существенной специфической чертой исторических песен, опреде­
ляющей художественную природу этого жанра, надо считать то, что
песни эти возникают не как произведения о прошлом, а как отра­
жение современной истории. Разумеется, процесс создания песен
предполагает какую-то хронологическую дистанцию, хотя нередко
такой дистанции нет и произведение складывается в ходе событий.
Дело здесь не в сроках, а в том принципиальном факте, что песня
черпает жизненный материал, образы, идеи для своей «истории» из
современности, что она создается в пределах той эпохи, какую она
изображает. Содержание исторической песни подсказано настоящим,
которое, однако, отливается в формы истории.
Действительность воссоздается в песнях так, как она уже не
может быть воссоздана людьми другого времени, следующими по­
колениями. Идеалы, 'владеющие народными массами в данную
эпоху, и предрассудки, им свойственные, накал классовой борьбы
и ее конкретные направления, категоричность и своеобразие оценок,
пристрастное отношение к лицам истории — все это в песнях есть не
результат ретроспективного познания происходившего, но непосред­
ственное выражение позиции современников — живых свидетелей и
активных участников исторических событий и конфликтов. В сущ­
ности, пес-ни эти возникают и какое-то время живут в известной
степени как песни политические и лишь в восприятии hqbnx поко­
лений становятся собственно историческими.

7

Нельзя сказать, чтобы в песнях получала .выражение история
во всем ее многообразии и в ее непрерывности. Напротив, мы стал­
киваемся здесь с результатом значительного отбора—и историче­
ского материала, и исторических аспектов. Некоторые 'направления
такого отбора уловить сравнительно нетрудно. Так, неизменным ока­
зывается интерес несен к народным движениям; целые песенные
циклы сложились вокруг Ермака, Разина, Пугачева; в песнях полу­
чили отражение второстепенные, но по разным обстоятельствам за­
помнившиеся народу факты из истории освободительной борьбы
масс (уход Некрасова с Дона, волнения уральских казаков в на­
чале XIX века, восстание Семеновского полка и т. д.). Тема борьбы
крестьянства, особенно казачества, за свободу, против бояр и вое­
вод, за осуществление определенных социальных чаяний проходит
как одна из основных через всю многовековую историю русской
исторической песни.
Чрезвычайно большое место в исторической поэзии занимает
военно-героическая тема. Непрерывная линия в ее разработке может
быть прослежена начиная с песни о взятии Казани (середина
XVI века) вплоть до песен о русско-турецкой войне 1877—1878 годов.
И здесь можно заметить какую-то избирательность в подходе к ма­
териалу. Некоторые военные события стали предметом целых поэ­
тических циклов, другие — как будто вовсе оказались за пределами
исторических песен. По крайней мере дважды обращалась народная
поэзия к теме борьбы за Азов, сравнительно широко откликнулась
на события Северной войны, Семилетней войны, на некоторые рус­
ско-турецкие войны, с большим размахом отразила Отечественную
войну 1812 года и т. д. Но о многих фактах военной истории Рос­
сии, в том числе и значительных, песни умалчивают. Зато немало
случаев, когда песни сосредоточивают внимание на эпизодах как
будто совсем второстепенных, случайных, забытых официальной
историей. То, что представляется второстепенным и малоинтересным
с точки зрения историков, совершенно неожиданно приобретает
первостепенное значение и особый интерес в глазах создателей пе­
сен. Вопрос о том, что в исторической действительности становится
предметом изображения песен, на каких принципах основывается
отбор жизненного материала, поэтому очень важен. В общей форме
ответить на него можно следующим образом: содержание истори­
ческих песен ограничено известными пределами, которые обуслов­
лены в первую очередь характером исторических интересов народа,
уровнем его исторического сознания и степенью его осведомленно­
сти, а также и теми художественными возможностями, какими обла­
дает коллективное творчество на разных этапах его развития.
8

В исторической поэзии непосредственно запечатлена историческая
активность народных масс, но запечатлена далеко не в полной мере,
с существенными ограничениями.
Своеобразие исторической народной поэзии сказывается не
только в отборе материала, но и в еще большей мере — в его трак­
товке, в осмыслении коллизий, в характеристике отношений между
разными социальными силами,
сколько их хитроумие, сметку. При всем том содержание песни
подчеркнуто исторично, вследствие чего традиционность ситуации
несколько затушевывается. К тому же сюжет развивается пол­
ностью в рамках композиции, типичной для казачьих песен, — с тра­
диционной экспозицией (казачий круг), с преобладанием моноло­
гов, которым частично передаются повествовательные функции,
с незавершенностью фабулы.
И песня «Под Конотопом под городом...», и песня о взятии
Азова опираются на известные сюжетные ситуации. Некоторая тра­
диционность их является, в сущности, выражением типичности опи­
сываемого. Историческим коллизиям, подвигам героев придается
характер некоей повторяемости и, следовательно, закономерности,
неслучайности. В сюжетных повторениях, в различных конкретных
применениях устойчивых ситуаций и мотивов проявляется отнюдь
не косность и беспомощность народной эстетики, а ее постоянная
склонность к обобщающим изображениям, к показу того, что ти­
пично для народной жизни и что отражает наиболее устойчивые ее
стороны. Притом в подлинно художественных произведениях народ­
ного творчества повторения неизменно сопровождаются какими-то
свежими находками, открытиями. В песнях, которые мы рассмот­
рели, такие открытия есть. В песне «Под Конотопом под горо­
дом. ..» новым для разработки сюжета является резкое усиление
драматизма, повествование приобретает почти трагический оттенок.
В песне о взятии Азова новым для данной ситуации оказывается
ярко выраженный в пей казачий колорит.
Разумеется, в отказе от создания сюжетов на основе свобод­
ного повествования, следующего за самым ходом реальных событий,
и в опоре на готовые сюжетные традиции кроется опасность схема­
тизации, подчинения живого содержания шаблону, опасность меха­
нических повторений. Насколько можно судить по имеющемуся
материалу, в XVII веке исторические песни были еще свободны от
таких тенденций. Для молодого жанра находки в области тради­
ционной сюжетики, связанные неизменно с ее обогащением, состав­
ляли один из заметных моментов творческих исканий и открытий,
одно из проявлений поступательного развития.
Художественные потери и механическое повторение придут
позднее.
Одновременно с произведениями типа «Под Конотопом под го­
родом. ..» и «Взятие Азова» возникают песни, развивающие те
принципы сюжетосложения, которые определились в песнях о взя­
тии Казани и о Гришке Отрепьеве.
30

Характерна в этом отношении песня «Во сибирской украинё,
во Даурской стороне», в которой с особой обстоятельностью развер­
нута история защиты Комарского острога от внешнего нападения.
При том, что фабула здесь развивается в хроникальном плане и
отдельные эпизоды разработаны особенно подробно, песня в целом
обладает известной стройностью и сюжетной организованностью.
Достигается это, во-первых, тем, что общая композиция — за исклю­
чением нескольких эпизодов — проста и прямолинейна, а во-вторых,
тем, что стилистически повествование в значительной своей части
соткано из «общих мест», отработанных песенных формул, более или
менее свободно ложащихся на реальный исторический материал.
С одной стороны, в плане собственно повествовательных приемов,
песня о защите Комарского острога как будто означает несомненное
движение по сравнению с аналогичными предшествующими опы­
тами. С другой стороны, песне явно недостает значительности содер­
жания. Она — одна из первых предвестниц появления таких исто­
рических песен, хроникальное содержание которых, связанное с пери­
ферийными фактами исторической жизни, не поднималось на высоту
больших художественных обобщений. Такого рода песни будут
создаваться позднее в большом количестве, оставаясь преимуще­
ственно местными по своему значению.
Песенный фольклор о Разине, слагавшийся в гуще событий
Крестьянской войны, проникнут пафосом освободительной борьбы и
глубоким сочувствием к потерпевшему поражение народному
вождю и его войску. Песни разинского цикла в своем большинстве
принадлежат казачьему творчеству: они крепко связаны с тради­
циями казачьего фольклора, и самое движение Разина осмыслено
здесь преимущественно с позиций казачьей голытьбы. Мотивы
борьбы и свободы, с такой размашистой силой развернутые в пес­
нях, несут, на себе явственную печать представлений и идеалов
казачества. Историзм разинских песен далек от хроникальности и
строгой фактичности. В них запечатлены основные этапы движения,
отдельные яркие его моменты, но запечатлены в общем поэтическом
плане, в преломлении сквозь вымышленные сюжеты, в которых
сравнительно немного конкретных реалий, точных указаний и т. п.
В ряде песен собственно поэтическая сторона изображения заметно
преобладает над конкретностью политической проблематики. Разин
и его войско выступают в подчеркнуто опоэтизированном обличье,
глубоко поэтична самая обстановка, в которой действуют Разин и
разницы, поэзией овеяны картины их подвигов, сборов, столкнове­
ний с царскими войсками, их драматической участи. Последователь­
ная и широкая поэтизация осуществляется во имя возвеличения и

31

утверждения большой правды и притягательной силы pàâHHckôfô
движения. Песни стремятся передать красоту вольной жизни, испол­
ненной борьбы, красоту даже самой гибели в этой борьбе.
Разин рисует перед голытьбой заманчивые перспективы раз­
гульной жизни в борьбе с воеводами:

«Судари мои братцы голь кабацкая!
Поедем мы, братцы, на сине море гулять,
Разобьемте, братцы, бесурмански корабли,
Возьмем мы, братцы, казны сколько надобно,
Поедемте, братцы, в каменну Москву,
Покупим мы, братцы, платье цветное,
Покупивши цветно платье, да на низ поплывем».

Разумеется, в разинских песнях мы находим немалую долю
непосредственной политической заряженности: здесь изображаются
прямое — лоб в лоб — столкновение Разина с богатым казачьим
кругом, его непримиримость по отношению к боярам, его беспощад­
ные расправы с воеводами. Здесь есть строки, по силе выражения
классовой ненависти имеющие не много равных в русской народной
поэзии. Здесь достаточно ярко выражены разбойные настроения и
разбойные формы борьбы:
Как срубили с губернатора буйну голову,
Они бросили головку в Волгу-матушку реку,
И что сами молодцы насмеялися ему:
«Ты добре ли, губернатор, к нам строгой был,
Ах, ты бил ли нас, губил, много в ссылку посылал,
Ах, ты жен наших, детей на воротах расстрелял».
Большинство сюжетов разинских песен отличается краткостью,
неразвернутостью фабулы, статичностью. В них обычно дается одна
картина, один эпизод — то в казачьем кругу, то на корабле на
море, на острове, на Волге. Экспозиция неизменно вводит слушателя
в поэтическую обстановку, описания отличаются эмоциональной на­
пряженностью, красочностью, приподнятостью.
Вот как рисуется появление на Волге разинских стругов:

Что да на матушке на Волге не черным да зачернелось,
Не черным да зачернелось, не белым да забелелось,
Зачернелися на Волге • черноярские стружочки,
Забелелися на мачтах тонкия белыя парусочки.

32

А вот исполненный лиризма разговор героя с природой, вводя­
щий в атмосферу тяжких предчувствий Разина накануне поражения:

«Не шуми ты, шумка, во поле, зеленой дуброве,
Не мешай же ты мне, младцу, думу думати».
— «Мне нельзя, шумке, не шумети:
Среди зеленой дубровушке армеюшка долго стояла,
Да и всю зеленую травку-муравку притоптала,
Да и все корешочки засушила»
Героический пафос и лирическая задушевность, настроения бое­
вой бодрости и вместе с тем тоски и тяжких предчувствий прони­
зывают все песни; придавая образу Разина черты славного борца и
свободолюбца, и вместе с тем — личности трагической.
Можно думать, что разинский цикл сильно способствовал тому,
что в русской исторической песне лирическое начало, ранее лишь
в малой степени обнаруживавшее себя, получило значительное раз­
витие и оказалось вскоре если не преобладающим, то равнодей­
ствующим с началом повествовательным.
Именно разинский цикл показал, какие широкие возможности
кроются в художественном слиянии народной лирики с принципами
конкретно-исторического изображения. Среди песен разинского
цикла были уже и такие, в которых целые сюжеты или основные
мотивы пришли непосредственно из бытовой лирики. Но в большин­
стве своем разинские песни усваивали и перерабатывали лишь
отдельные приемы лирического изображения и лирических характе-*
ристик, воспринимали конкретные формулы и выразительные сред:
ства лирической поэзии. В разинском фольклоре есть.и песни с pâ5вернутой фабулой, песни, в которых основу составляет не изобра­
зительная экспрессия, а повествовательный сюжет. Наиболее яркая
среди них — о сынке — относится вообще к числу лучших историче­
ских песен. Некоторые ее особенности — несколько балагурный тон,
частый ритм, наличие элементов рифмы — сближают ее с песнями
скоморошьего характера. К числу скоморошин могут быть отне­
сены «Взятие Казани», «Кострюк», «Поп Емеля». Исторические
песни этого рода затем встретятся в фольклоре XVIII—XIX вёков.
В этих песнях история, не теряя своих героических, серьезных
аспектов, неожиданно приобретает анекдотический, шуточный от­
тенок. Песня о сынке — разумеется, в основе своей героическая. Но
анекдотический элемент в ней достаточно силен: это выражено
прежде всего в сюжете — разинский посланник храбро гуляет под
окнами губернаторского дома, пирует в кабаке, грозно предупреж­

33

дает губернатора о скором пояйлёнии Разйиё, — à iak>kè й bô Мйбгих деталях, в самой манере повествования, в стилистике.
Своим художественным строем песня о сынке существенно от­
личается от большинства песен разинского цикла. Иногда эти отли­
чия объясняют тем, что песня сложилась якобы за пределами
XVII века. Для подобных суждений нет серьезных оснований. Песня
о сынке в художественном отношении не одинока, ей несколько
близка песня о Разине и девке-астраханке: в этой последней пере­
плетаются мотивы собственно героические с мотивами романиче­
скими и сюжет в целом носит тоже несколько анекдотический ха­
рактер. Заметно, что в этой песне отношение к Разину двойственное,
так же как и в песне «Разин на Волге». Здесь Разин и его подвиги
рисуются как бы со стороны, в восприятии тех, кто непосредственно
не участвовал в движении и не находился в лагере его сторонников.
Не лишено некоторых оснований предположение, что такие песни
складывали стрельцы, выражая этим самым свое уважение и опре­
деленные симпатии к тем, с которыми они должны были вести
борьбу.
К основному ядру разинского цикла примыкают песни, хроно­
логически с движением Разина не связанные: песня об убийстве
Карамышева, возникшая, вероятно, двумя-тремя десятилетиями
раньше, а также безымянные удалые (или разбойничьи) песни. Их
роднит общность настроения и общность поэтического тона — в них
героика и поэзия вольности неизменно соединяются с ощущением
неустойчивости, с предчувствием скорой гибели.
В отношении сюжетно-композиционных принципов и стилистики
они составляют полное единство.
Казачья вольнолюбивая, героическая по своему пафосу, лироэпическая песня — одно из самых значительных достижений народ­
ной исторической поэзии XVI—XVII веков.

5

В дальнейшем развитии русской исторической песни може1
быть выделен большой и значительный период с конца XVII до
первой четверти XIX века. Начальным рубежом здесь является
Петровское время, конечным — Отечественная война 1812 года и
ближайшее после нее десятилетие. Конечно, внутри этого значи­
тельного отрезка времени может быть прослежено определенное
развитие и могут быть установлены свои рубежи, но все же в целом
надо говорить о едином периоде, довольно четко отделяемом и от

34

ПреДшестЬуЮщего (XVÎÎ век), и от Последующего (XIX век) эта­
пов.
Историческая песня конца XVII — начала XIX века — это пре­
имущественно песня солдатская и казачья. Произведений, сложен­
ных непосредственно в крестьянской среде либо в среде городского
простонародья, немного. Если они и есть, то они никак не опреде­
ляют ни общей картины, ни основных процессов. Будучи по проис­
хождению солдатской либо казачьей и, естественно, отражая в своем
художественном содержании исторические интересы, классовые. на­
строения, симпатии и антипатии этих социальных слоев, историче­
ские песни в своем большинстве, однако, представляли общенарод­
ный репертуар. В них преломлялись общенародные представления.
Принадлежность их солдатскому или казачьему творчеству многое
обусловливала в их конкретном содержании, в отборе материала,
в точке зрения, в стиле, в приемах изображения, но эта принадлеж­
ность не ограничивала общего значения песен, близких для всей
угнетенной народной массы.
В исторических песнях конца XVII — начала XVIII века есте­
ственно выступают на первый план темы, связанные с войной, по­
скольку именно война была главной сферой непосредственного и
почти непрерывного выявления исторической активности солдат
и служилого казачества. Песен военного содержания много —
их десятки, а может быть, и сотни. Почти все они могут быть со­
отнесены с определенными войнами, кампаниями, сражениями и т. д.,
хотя конкретные фактические связи выражаются не столько в сю­
жетах, которые представляют собою построенные на художествен­
ном вымысле обобщения, сколько в обычно немногочисленных реа­
лиях, в именах персонажей, в названиях городов, крепостей и т. п.
Впрочем, реалии не всегда точны, в употреблении имен и названий
допускаются анахронизмы, историческим персонажам приписываются
дела, к которым они не имели отношения. В этих нарушениях есть,
конечно, и случайности, и простая путаница, но можно обнаружить
в них и известную закономерность: некоторые имена и названия по­
лучают в сознании народа значение типическое, почти идеальное.
Так, в песнях XVIII века чаще всего — и далеко не всегда в соот­
ветствии с фактами — называются имена полководцев Шереметева,
Краснощекова, Суворова. Герои, носящие эти имена, как бы вопло­
щают народные представления о настоящем военачальнике, признан­
ном военном руководителе, подлинном патриоте, проявляющем
стойкость, мужество и личный героизм.
Б. П. Шереметев, фельдмаршал Петровского времени, оказы­
вается главным персонажем солдатских песен начала XVIII века.
35

Он близок создателям Несен не только как опытный полководец И
храбрый воин, командир, умеющий в трудный момент поддержать
и ободрить солдат. В его раздумьях о предстоящем походе, в жа­
лобах на вынужденное расставанье с домом, с молодой женой не­
ожиданно высказывается психология крестьянина-новобранца.
Образ казачьего атамана Краснощекова овеян героической ро­
мантикой: в его личном подвиге кристаллизовались народные пред­
ставления о мужестве и патриотической стойкости перед лицом
смерти.
Песенный Суворов не повторяет того Суворова, который широко
известен по историческим документам, воспоминаниям и многочис­
ленным устным преданиям. В песнях Суворов поднят над повсе­
дневным военным бытом, в его образе больше романтичности, чем
реальной простоты; вместе с тем он более лиричен. В песнях он
предстает как полководец, всегда готовый организовать отпор
врагу, посылающий солдат на дело, находящий для них высокие
слова призыва и ободрения. И умирает Суворов не так, как в жиз­
ни, — смертельно раненного его приносят с поля битвы.
Что Суворова ли князя на руках несут,
Добра коня в поводу ведут,
Самоцветно платьице в тороках везут.
Понесли его тело на круту гору,
Положили его тело между трех дорог.

Не всегда можно объяснить причины популярности, благодаря ко­
торой историческое лицо, в действительности второстепенное, в пес­
нях неожиданно выдвигается на первый план. Так в песнях об
Отечественной войне самое популярное имя — Платов. Такие лица,
как Краснощеков или Платов, становятся персонажами нового пе­
сенного эпоса, им посвящены яркие героические сюжеты, к ним
начинают прикрепляться сюжеты, ранее созданные, им приписы­
ваются подвиги, совершенные другими.
Главный интерес военно-исторических песен, их основная ху­
дожественная направленность состоит, разумеется, не в большей
или меньшей степени соответствия фактам, а в поэтическом, специ­
фически народном изображении войны и военной истории. Война
открывается с точки зрения рядового солдата, казака-воина, за пле­
чами которого тяжелый и богатый опыт, помноженный на опыт
поколений: восприятие его отличается трезвостью и вместе с тем
наивностью, остротой наблюдения и узостью выводов, его сознание
способно проникнуть в существенные стороны действительности и
36

в то же время опутано предрассудками и не свободно от влияния
официальных трактовок. Мы видим и в самых художественных
способах выражения народной точки зрения на войну немало про­
тиворечивого: рядом с настоящими художественными открытиями,
с превосходно разработанными сюжетами, с отдельными картинами,
характеристиками и изображениями, исполненными истинной поэ­
зии, можно заметить и художественные утраты, найти немало не­
слаженных композиций и невыразительных сюжетов, эпигонских
повторений и т. п. Развитие исторической песни не представляло
собою одного лишь непрерывного восхождения и накапливания все
новых ценностей, но включало и существенные потери, и моменты
кризисные. Все это наглядно отразилось в разделе песен военно­
исторических.
Реальные причины и обстоятельства возникновения войны, ее
цели и конечные политические результаты остаются за пределами
песен. Иногда инициатором ее выступает чужеземный король, царь,
хан, который намеревается захватить русскую землю; при этом он
хвастает своей силой, предъявляет ультиматум, требует капитуля­
ции. Враг предстает в песнях традиционно, схематически-условно.
Шведский, прусский, французский короли, турецкий царь или татар­
ский хан мало чем отличаются один от другого. Лишь в редких
случаях схематические рамки раздвигаются и образ вражеского
короля получает более подробную сюжетную разработку. Обычно
в таких сюжетах преобладает ироническая насмешка над повержен­
ным, одураченным, попавшим в беду противником («Взятие Бер­
лина», «Платов в гостях у француза»).
В тех случаях, когда кампания начинается по инициативе рус­
ских, обычно кратко говорится о решении царя или военачальника
выступить в поход («Собирается православный царь под крепкой
Азов-город. ..»). Военные мероприятия предстают в песнях как след­
ствие "чьих-то индивидуальных решений, чьей-то личной воли, кото­
рая никогда не обсуждается. Тем не менее в песнях XVIII века
солдатская масса выступает не безразличной по отношению к войне.
Походы, осады, сражения неотвратимы, но они приносят разлуку
с близкими, тяжкие испытания, гибель под стенами чужих городов.
Поэтому многие песни заключают в себе жалобы солдат, уходящих
на войну, их горькие сетования, страх перед расставаньем, предчув­
ствие смерти. Мотивы эти нередко резким диссонансом врываются
в эпизоды победных битв, в батальные героические картины; они
неизменно вносят в песню лирическое начало. Эти лирические меди­
тации оформляются чаще всего в виде прямых реминисценций из
бытовых лирических песен.

37

«Ты не плачь, не плачь, красна девица,
Не слези лица румяного.
». .И мне, молодцу, грустнехонько,
Что иду-то я на чужую сторону,
На чужу дальну незнакомую,
Что на службу я государеву».

Иные военно-исторические песни представляют собою не всегда
органичный сплав песен собственно исторических с бытовыми.
В иных мы находим развернутые лирические зачины, являющиеся
своеобразным эмоциональным ключом ко всему сюжету («Что не
белая береза к земле клонится...», «Травынька-муравынька, ковылочик!..», «Долина моя широкая...»). Но есть случаи, когда лири­
ческая тема организует песню от начала до конца, органически под­
чиняя весь сюжет в целом и внося в его конкретно-историческое
содержание совсем особое настроение. Прекрасными образцами та­
кого рода произведений являются песни из цикла «Не плугами поле
распахано...», в которых народные воспоминания об ожесточенных,
кровопролитных сражениях отлились в суровый и скорбный образ
пашенки, распаханной копьями, засеянной солдатскими головуш­
ками, политой кровью. Тоска по мирной жизни, противопоставление
образам войны образов домашнего крова, семейного счастья, изобра­
жение крови и опустошений составляют в исторических песнях за­
метный фон, на котором разворачиваются картины баталий, побед
и поражений. Картины эти отличаются сдержанностью красок, ску­
постью деталей, эскизностью. Выписывание подробностей, углубле­
ние в ход событий, в обстоятельства дел — не в духе песен этого
времени. В песнях осады, приступы, передвижения войск, стычки
совершаются быстро и заканчиваются почти молниеносно. Изобра­
жение этих событий предельно схематизируется, подчас оно укла­
дывается в привычные формулы — сжатые, окрашенные экспрессией,
редко совпадающие со специфическими обстоятельствами данного
«дела». Тенденция к тому, чтобы укладывать однотипные жизнен­
ные ситуации в одинаковые формы, проявляется, например, в опи­
саниях взятия крепостей: и Азов, и Орешек, и Рига берутся совер­
шенно так же, как Казань XVI века, — с помощью подкопа, зака­
пывания бочек с порохом и т. д., хотя на самом деле все было
по-другому. С одной стороны, по-видимому, не в возможностях народ­
ной песни передать в конкретных поворотах сложную механику сраже­
ния. С другой стороны, необходимость такой передачи и не вытекает
ни из эстетики песни, ни из ее народной сущности. Война видится
не глазами позднейшего летописца, и не глазами участника, обо­

33

зревающего поле битвы с какого-нибудь возвышения, и не глазами
стратега, руководящего делом. Она видится глазами солдата, кото­
рый идет на приступ, сходится грудь с грудью с противником, со­
вершает утомительные переходы и для которого целое открывается
в самом общем плане. Любование искусством войны, равно как и
материальными последствиями победы, солдатской песне чуждо.
Она миролюбива по своей природе. Во многих песнях батальных
сцен нет вовсе. Они заканчиваются мотивами ожидания сражения,
призывами готовиться к приступу, нередко репликами солдат или
командиров, в которых выражается спокойная уверенность в победе.
При всем том песня не чуждается интереса к таким эпизодам, в ко­
торых проявляются геройская доблесть, воинская сметка, патриоти­
ческая стойкость. Судьба дела решается самоотверженным воин­
ским трудом и подвигами солдат. Царь обращается к солдатам за
советом, как взять «Орех-город».
Что не ярые пчелушки во улье зашумели,
Да что взговорят российские солдаты:
«Ах ты гой еси, наш батюшка государь-царь!
Нам водою к нему плыти — не доплыти,
Нам сухим путем идти — не досягнути.
Мы не будем ли от города отступати,
А будем мы его белою грудью брати».

Солдатские песни обычно со сдержанным уважением или с от­
кровенным восхищением говорят о военачальниках. Из песен высту­
пает некий собирательный образ полководца, спокойно ведущего
войска, всегда готового к встрече врага, подбадривающего солдат
в трудную минуту, иногда — бросающегося в гущу боя. Немало
песен о гибели командира, о несчастном его возвращении и .т. д.
Теневые стороны взаимоотношений армии и начальства в историче­
ских песнях почти не затронуты. Эта большая задача «передана»
в народном творчестве другому жанру — рекрутской причети. Тем
не менее солдатская песня не могла вовсе пройти мимо столь важ­
ной и острой темы, она коснулась ее — в тех пределах и в тех фор­
мах, как это позволяла специфика жанра. Прямое обличение,
косвенный намек, ироническое изображение тех, от кого зависят
судьбы страны, успехи армии, нет-нет да и встретятся в песнях —
то в настойчиво повторяющемся эпизоде с растерянной. импе­
ратрицей, испугавшейся ультиматума вражеского короля; то
В ^адобзх4 солдат над гробом Петра на неумелых ком^ц39

диров, растерявших «силушку»; то в гневных обвинениях умираю­
щего от ран Лопухина по адресу бездарных и продажных воена­
чальников.
Значительное место в исторических песнях конца XVII — начала
XIX века занимает собственно социальная тематика. В них по-сво­
ему запечатлены отдельные факты освободительной борьбы, вы­
ступления народных масс, в том числе не только такие, которые
отличались большим размахом и имели широкий резонанс, но и бо­
лее частного, местного характера. Нередко второстепенные, мало­
значительные с точки зрения истории факты получают в песнях
неожиданно яркий отклик. Так, известен целый цикл, посвященный
уходу Игната Некрасова с Дона за Кубань; в то же время Булавинское восстание, одним из эпизодов которого явился этот уход,
в песнях не отразилось и самое имя Булавина в них даже не упо­
минается. Из позднейших событий (конец XVIII — начало XIX века)
песни запомнили несколько вспышек протеста на Дону и Урале, а
также глухо откликнулись на восстание Семеновского полка и на
события 14 декабря 1825 года.
Может показаться странным, что сравнительно немного песен
о Пугачеве, значительно меньше, чем о Разине. Обычное объясне­
ние, будто бы песни о нем до нас не дошли, потому что бытовали
тайно и не сообщались собирателям, вряд ли основательно, хотя,
конечно, можно допустить утрату нескольких песен. По-видимому,
песенный фольклор о пугачевском восстании и не был значительным
по составу, что может быть связано отчасти с определенным кри­
зисом художественных возможностей исторической песни второй
половины XVIII века, а отчасти — с непреодолимыми трудностями,
которые должно было встретить народное песенное творчество при
освещении этой большой политической темы. Известные поэтические
схемы и сюжетные ситуации, на основе переосмысления и примене­
ния которых возникали в XVIII веке новые песни, оказались непри­
менимыми для реализации этой темы. Пугачев в глазах народа,
в представлении участников движения был не вольным казаком,
не разбойным атаманом вроде Разина или Игната Некрасова, а за­
конным царем, боровшимся за право осуществить народные чаяния.
О нем нельзя было складывать удалые, разбойничьи казачьи песни.
Единичные попытки, известные нам, развить пугачевскую тему в рам­
ках традиционной лирической песни о добром молодце трудно при­
знать удачными. Других же, более соответствующих специфике
темы традиционных возможностей народное творчество просто
не имело. Те немногие произведения о Пугачеве, которые дошли
до нас созданы преимущественно заново, и созданы, главным обра­
40.

зом, в стилевой манере солдатской песни. В них отношение к Пуга­
чеву противоречивое, но отношение не как к царю, а как к «бунтов­
щику». Казаки, свято хранившие память о «царе Петре Федоро­
виче», с которым они выступали против дворян, этих песен не
признавали и противопоставляли им исполненные глубочайшего
уважения к народному царю и наивной веры в него красочные
предания. Можно сказать, что фигура Пугачева оказалась для
исторической песни слишком необычной и сложной, и народное
творчество о нем вылилось преимущественно в формы устных
преданий.
Многие песни о народных движениях прямо и резко направлены
против представителей царской власти, но рядом с этим в них за­
метны иллюзии по отношению к самому царю. Непосредственную
основу сюжетов большинства песен составляет острое столкновение
народной массы (либо героя, принадлежащего к этой массе) с вое­
водой, губернатором, атаманом. Иногда это столкновение кончается
расправой с представителем власти («Игнат Некрасов»), иногда же,
напротив, добрый молодец держит ответ и несет наказание («Доб­
рый молодец и Волконский-князь»). Идея классовой непримиримо­
сти по отношению к угнетателям народа прекрасно выражена
в песне «Судил тут граф Панин вора Пугачева...».
В иных песнях дух непокорности и борьбы уступает настрое­
ниям пассивности, на первый план выдвигаются мотивы горьких
жалоб («Семеновцы в крепости»)..
К песням о народных движениях непосредственно примыкают
исторические песни обличительного характера. Обличению подвер­
гаются конкретные лица — ив связи с какими-либо конкретными
обстоятельствами: Гагарин, прославившийся своим лихоимством
на посту сибирского губернатора, Меншиков, не брезговавший ни­
чем ради умножения своего богатства, Аракчеев, прославившийся
насаждением военных поселений, и т. д. Произведения эти не ли­
шены элементов сатиры, а иногда сатирическое задание подчиняет
в них все содержание («Возвращение князя Голицына»). Конкретно­
исторический материал, отложившийся в этих сюжетах и свиде­
тельствующий об осведомленности создателей песен в подробностях
жизни их героев, несколько однотипен, а сами сюжеты довольно
сходны между собою, что указывает, в частности, на обнаруживаю­
щуюся в этих песнях тенденцию к выявлению некоторой типичности,
повторяемости в действиях людей разного времени и разной био­
графии. С точки зрения народной песни, Гагарин, Меншиков, безве­
стный казанский губернатор, пораженный молнией, атаман Иловай­
ский, Аракчеев — все они составляют единый ряд, воплощая чуж­

41

дую и ненавистную народу власть, основанную на злоупотреблениях,
на ограблении и притеснении народа, захлебывающуюся в роскоши
и не знающем удержу самоуправстве.
Отдельные факты русской истории, вполне далекие от народной
борьбы и от народного протеста, иногда в песнях конца XVII—
XVIII веков неожиданно получали специфическое осмысление. Из­
вестно, например, что восстание стрельцов 1698 года было реакцион­
ным — и по субъективным целям, и по своему объективному харак­
теру. В песенном цикле, посвященном стрельцам, о восстании вообще
нет речи и внимание сосредоточено на изображении горестной участи
стрельцов, которым угрожают казни. О причинах царской опалы
не говорится, она кажется скорее несправедливой, а сами стрельцы
вызывают явное сочувствие, как невинно гонимые и жестоко нака­
зываемые. Весь строй песен таков, что он вызывает именно эти
эмоции. Характерны в этом же плане и песни «Казнь Долгорукого»
и «Казнь боярина». Они навеяны впечатлениями от фактов острой
борьбы за власть в правящей верхушке. Казненные Долгорукие
были столь же чужды народу, как и их восторжествовавшие сопер­
ники. Но самый факт казни определил сочувственное к ним отноше­
ние, что и отразилось в соответствующих произведениях. Народное
сочувствие к гонимым и потерпевшим от господствующей власти
приводит к тому, что силы, реально чуждые народному делу, пред­
стают в песнях в ином обличье, поэтизируются и получают право
на место в памяти народа где-то рядом с теми, кто действительно
заслужил ее.
В песнях XVIII века происходит дальнейшее обновление тради­
ций, возникновение новых, развитие и утрата прежних художествен­
ных связей. Непосредственные связи с эпосом в это время, по-види­
мому, окончательно прерываются, хотя внекоторых сюжетах и мо­
жет быть иногда обнаружено первоначальное эпическое зерно
(например, сюжет об ультиматуме вражеского короля русской
царице). Повествовательные песенные сюжеты возникают на новых
художественных основах, отчасти используя то, что дает XVII век.
Яркими примерами нового творчества являются песни «Шереметев
и шведский майор», «Царь Петр в земле Шведской», песня о битве
при Гросс-Егерсдорфе («Как не пыль в поле пылит...»), «Платов
в гостях у француза», «Царя требуют в Сенат». Разные по своему
содержанию, они сходны в приемах сюжетосложения. Перед нами —
солдатский рассказ о каком-то событии, отлившийся в песенную
форму. В рассказе этом есть моменты героические и комические или
сатирические, есть элементы анекдота. Песня развивается в духе
скоморошины, и в трех последних из названных выше произведений
42

это очень определенно сказывается во всем стиле (балагурный тон,
рифмованные строчки, частый ритм):
Не пыль во поле пылит,
Не дубровушка шумит —
Король с армией валит.
(Киреевский, вып. 9.
стр. 100)

На лужку было, лужку,
Стоит армия в кружку,
Лопухов ездит в полку,
Курил трубку табаку.

Платов, одурачивший французского императора, уезжает от
него с такими словами:

«Уж ты разиня ворона,
Загуменная карга!
Не сумела, ворона,
Ясна сокола держать.
Выезжай-ка ты, ворона,
Во чисто поле гулять,
Со мной силушки пытать».
(Киреевский, вып. 10,
стр. 71—72)

Форма этих песен в целом производит впечатление некоторой
неуклюжести — несоразмерностью эпизодов, неорганичностью от­
дельных сюжетных переходов, какой-то нескладностью самой ма­
неры повествования. Недостатки эти есть результат поисков прие­
мов достоверного, натуралистического рассказа, преодолевающего
традиции сюжетной условности и схематизма эпических ситуаций.
Можно наблюдать на ряде примеров, с каким трудом даются на­
родному творчеству эти новые приемы и как быстро они исчерпы­
вают себя. Песня о битве при Гросс-Егерсдорфе или «Платов в гос­
тях у француза» не свободны от названных художественных недо­
статков, но здесь они носят частный характер и перекрываются
превосходной разработкой целого. В песне «Царя требуют в Сенат»
форма, в сущности, разрушена и сюжетная и стилистическая нескла­
дица обнаруживается явно.
XVIII век знает ряд произведений, построенных на ранее сло­
жившихся сюжетных ситуациях и композиционных схемах. «Красно­
щеков в плену» выглядит как вариация на ту же тему, что и «Под

43

Конотопом под городом...». Как повторения, не всегда обладающие
качественными отличиями, воспринимаются песни о плаче солдат
над гробом царя, об удалых молодцах, плывущих по реке, о каза­
ках, собравшихся в круг. Конечно, конкретно-историческое содер­
жание в них иное, соответствующее новой эпохе. Жалобы, с кото­
рыми обращаются солдаты к Петру Первому, или семеновцы, заклю­
ченные в Петропавловскую крепость, — к Екатерине, не похожи на
жалобы казаков Ивану Грозному. Речи в кругу Игната Некрасова
отличаются от речей Разина или Ермака и т. д. Тем не менее тради­
ционность этих песен не есть только традиционность формы. Она
указывает на определенную традиционность представлений, самого
типа исторического мышления, на известную консервативность и
инертность восприятия.
Большинство песен конца XVII—начала XIX века тяготеет
к формам статичного, неразвернутого изображения, сжатых описа­
ний, в центре которых обычно — один эпизод, одна картина. Почти
обязательны лирические зачины, задающие тон всему произведению.
Движение событий во времени чаще всего передается вступлением
и заключительными строчками, приобретающими характер подыто­
живающей информации. Но нередко повествовательный финал вовсе
отсутствует, песня заканчивается прямой речью — чьим-то призывом,
ответом, предсказанием. Построенные таким образом песни, лироэпические по своей художественной сущности, не претендуют на
воспроизведение цепи фактов, на хроникальный интерес. Как бы
предполагается, что и внешняя сторона событий, и предыстория их
известны, а участники их хорошо знакомы слушателям. Песня вво­
дит в круг изображаемых событий и действующих лиц без всякой
подготовки. Характеристики сжаты и резки, описания эмоциональны
и почти лишены конкретных примет, в них преобладают типические,
отстоявшиеся подробности, люди внешне не изображаются — за
исключением тех случаев, когда необходимость таких изображений
обусловлена сюжетно («Платов в гостях у француза»), — и раскры­
ваются в прямолинейных поступках, в речах, а иногда — через
поэтические сравнения. Можно заметить, что общий характер истори­
ческих песен этого времени — повышенно эмоциональный, лириче­
ский склад их очень определенно выявляется в стилистике, в под­
боре эпитетов и сравнений, в обилии восклицаний, ласкательных
слов.
Для исторических песен этого времени характерны особенное
внимание к художественным подробностям, умелый и тонкий под­
бор деталей, тщательная отработка отдельных эпизодов и картин,
подчас в ущерб целому. Песни обращают на себя внимание в пер-

44

ьую очередь вёлйкоЛепнЫмй художественными частностями. Солдат­
ская лиро-эпическая песня воспринимается раньше всего как сово­
купность отдельных истинно поэтических картин. Они сливаются
в целое тогда, когда в песне есть надежная сюжетная основа, поз­
воляющая гармонически объединить отдельные части и подчинить
их одному большому замыслу. Именно благодаря сюжету — этой
первооснове песни — произведение вырастает в значительное явле­
ние искусства. Фольклор рассматриваемого периода богат такого
рода произведениями. Но в нем немало и таких песен, которые
художественного целого не составляют и в которых отдельные част­
ности,. значительные сами по себе, не соотносятся между собою, не
связаны узлами единого развития. Этот ощутимый недостаток
формы, весьма серьезно отражающийся и на содержании, с течением
времени все усиливается и уже в песнях 1812 года становится
одной из определяющих общих художественных особенностей, сви­
детельствуя о несомненных .кризисных явлениях в эстетике жанра.
В фольклоре 1812 года есть несколько песен, превосходных по
цельности художественного воплощения большой идеи. Такова уже
упоминавшаяся нами «Платов в гостях у француза». Удачно при­
менена в песнях этого времени традиционная ситуация — русский
царь получает ультимативное письмо от чужеземного короля. Испу­
гавшегося царя успокаивает Кутузов — он верит в силу русской
армии и в ее победу:

«А мы встретим злодея середи пути.
.. .А мы столики поставим ему — пушки медные,
А мы скатерти ему постелим — вольны пули.
и. .Угощать его будут канонерушки,
Провожать его будут всё казачушки».
Многие песни 1812 года открываются зачинами, исполненными
поэтического размаха и рисующими картины народных испытаний
и народной решимости победить:

Разорена путь-дорожка
От Можайска до Москвы.
Еще кто ее ограбил?
Неприятель-вор француз.
Разоримши путь-дорожку,
В свою землю жить пошел.

45

Как заплакала Россиюшка от француза...

Собиралась наша сила-армия
В поход под француза,
Занимала себе лагерь
Да среди во чистого поля...
Эти зачины как бы заключают в себе заявку на большую тему.
Но широкая и обещающая экспозиция не получает, как правило,
соответствующего развития. Собственно повествовательная часть
песен 1812 года отличается случайностью и малозначительностью
эпизодов, схематизмом и даже шаблонностью в изображении баталь­
ных сцен, отрывочностью и незавершенностью отдельных эпизодов
и недостаточной мотивированностью переходов. Патриотический
пафос, героизм народа, осознание огромной национальной значи­
тельности совершающегося выражены в этих песнях — подчас
с большой силой — в отдельных образах и картинах, в репликах и
диалогах, но не в художественном целом. Как раз целое чаще всего
мельчит тему, уводит от больших обобщений к случайному, поверх­
ностному. Главный художественный недостаток песен 1812 года
состоит в том, что народное творчество не нашло для них полно­
ценных сюжетных форм, в которых мог бы быть организован боль­
шой жизненный материал. Старые принципы сюжетосложения себя
исчерпали, некогда плодотворные и живые традиции потеряли свою
свежесть и стали распадаться, а вновь складывающиеся обнаружили
художественную недостаточность.
Песенный фольклор Отечественной войны — при всей своей зна­
чительности как поэтическое проявление «вечной памяти двенадца­
того года» — не принадлежит к бесспорным достижениям народного
творчества. И это, конечно, не случайно. Историческая песня на­
чала XIX века свидетельствует о начавшемся художественном зату­
хании жанра.
6

Любой из известных нам народно-поэтических жанров истори­
чески обусловлен в своем возникновении, развитии и в своих поз­
днейших судьбах. «Вечных», бесконечно развивающихся жанров
в фольклоре нет и быть не может. Жанр существует и плодотворно
развивается до тех пор, пока формы, ему свойственные, оказыва46

КУГСя способными вопло1ца1ъ Новое Содержа hile. Формы этй СйМЙ
развиваются, применяясь к новым историческим условиям. Но рано
или поздно продуктивный период прекращается, и жанр постепенно
начинает угасать. Ранее созданные произведения продолжают жить,
жанр в его прежнем составе занимает определенное место в народ­
ном творчестве, но новых полноценных произведений, равных в худо­
жественном отношении лучшим образцам, уже не создается. В на­
родном творчестве выдвигаются на первый план новые жанры, в
бодрей степени соответствующие задачам новой действительности.
Так было в свое время с былинами, с обрядовой поэзией, с различ­
ными видами сказок. Судьба исторической песни не явилась исклю­
чением. На протяжении примерно полувека — с начала 20-х и до
KOHiiâ 70-х годов XIX века — наблюдается постепенный, но неуклон­
ный процесс ее угасания. Процесс этот получает различное выраже­
ние. Постепенно сокращается число вновь создающихся песен. Су­
жается круг объектов действительности, получающих отражение в
этих песнях. Они сосредоточиваются почти исключительно на воен­
ной тематике. В песнях военно-патриотического содержания новых
идей, новых художественных открытий немного, песни эти слагаются
на путях в основном известной (но взятой весьма в узких пределах)
традиции. Разумеется, песни эти содержат определенный конкретно­
исторический материал, они в известной степени передают настрое­
ния и впечатления народных масс, в них есть и яркие образы, и
острые подчас характеристики социального плана. Наибольшее
число песен связано с событиями русско-турецкой войны 1828—
1829 годов, Кавказской войны, Крымской войны, русско-турецкой
войны 1877—1878 годов, с борьбой за присоединение Средней Азии.
Просмотр песенных сборников, различных «народных» и солдатских
песенников середины XIX — начала XX века показывает, какие
серьезные изменения претерпел песенный репертуар со стороны
состава.
Наряду с песнями собственно народными, явившимися резуль­
татом коллективного творчества, стали распространяться песни
индивидуального сочинения, в большинстве своем не отличавшиеся
ни высокими художественными качествами, ни подлинной народ­
ностью содержания. В песнях этих, складывавшихся скорее всего
грамотными солдатами или низшими офицерами, — по-видимому,
не без влияния официальной идеологии и с благословения началь­
ства — проводится совсем иной взгляд на войну, чем в песнях на­
родных. Без всякой дифференциации воспеваются все войны и кам­
пании, русский солдат предстает здесь как бесшабашный удалец,
слепо преданный царю и командирам, противники характеризуются

47

b нёсвойственном русской песне оскорбительном тоне. Ура-патрибтическая, с шовинистическим налетом разухабистая песня, вероятно,
и не выходила особенно за пределы армейского быта, в котором она
настойчиво насаждалась стараниями свыше. Но эта продукция свое
воздействие на солдатские и особенно казачьи массы оказывала, и
отголоски сходных мотивов и настроений встречаются в песнях,
принадлежащих этой массе. Конечно, в песнях подлинно народных
речь может идти преимущественно о заблуждениях, исторически по­
нятных. В своей основе эти песни исполнены народного патрио­
тизма, в них мы найдем и горестные чувства, порождаемые войной,
и думы о мирной жизни.
Народные песни второй половины XIX века особенно ощутимо
обнаруживают сочетание фольклорных традиций с воздействием
книжной поэзии. Последняя влияет на язык, фразеологические обо­
роты, на ритм и рифму, хотя высокие достижения русского стиха
остаются в стороне. Похоже, что создатели поздних исторических
песен знали книжную поэзию не в лучших ее образцах и восприняли
больше внешние ее особенности. Но характерна сама тенденция —
традиционные песенные формы сохраняются со старыми песнями,
а для новых песен они не приемлются. Отсюда уже один шаг до
самого широкого обращения к книге как источнику нового песен­
ного (в том числе и исторического) репертуара и до полного пере­
хода песенного творчества на литературные рельсы. Этот шаг и
был совершен в конце XIX — начале XX века. Новая политическая
песня — революционная, военная — в основе своей литературная.
С фольклором ее сближает устность и анонимность бытования, на­
личие вариантов, массовость. Случаи обращения к старым народноI песенным традициям чрезвычайно редки, но все же встречаются.
'Известна, например, песня времен гражданской войны, сложенная
путем переделки старой солдатской песни XVIII века. Но в новом
песнетворчестве решительно преобладает опора на те художествен­
ные традиции — сюжетно-композиционные, стилистические, стихо­
вые, — которые создала массовая литературная песня.

7

Русская историческая песня, являясь нераздельной частью на­
родного песенного богатства, издавна привлекала к себе внимание
и интерес деятелей литературы и культуры.
Влияние исторической песни ощутимо в древней русской лите­
ратуре. Воинские повести XIII — начала XV века — «О разорении

48

Рязани Батыем», «О Мамаевом побоище», «Задонщина» — заклю­
чают в себе прямые песенные реминисценции из фольклора о татаромонгольском иге. В повести начала XVII века о Скопине-Шуйском
использованы мотивы песни о Скопине, в «Сказочной» повести об
Азове переработан известный песенный эпизод хитроумного захвата
турецкой крепости казаками, в «Поэтической» повести можно ви­
деть непосредственное использование художественных принципов
казачьих лиро-эпических песен. Создатели сибирских летописей
обратились к песням о Ермаке как своеобразному историческому
источнику. В одном из списков так называемой Строгановской
летописи полностью, почти без обработки, использована песня
«Ермак в казачьем кругу».
В XVIII веке основной сюжетный состав русской исторической
песни XVI — первой половины XVIII века ■ уже был неплохо отра­
жен в тогдашних рукописных и печатных песенных сборниках —
Кирши Данилова, Чулкова, Трутовского.
Передовая литература и общественная мысль России XIX века
обнаруживает особенно пристальное внимание к таким разделам
исторической песни, которые связаны с освободительной борьбой и
свободолюбивыми идеалами народных масс. Декабристов привле­
кает «удалая» разбойничья и казачья песня. А. С. Пушкин слушает
песни о Разине, некоторые из классических разинских песен перево­
дит на французский язык, сам создает несколько стихотворений,
содержание и весь строй которых подсказаны поэту его фольклор­
ными впечатлениями. Пушкину принадлежат и ценнейшие записи
пугачевского фольклора, в том числе несколько отрывков песен.
Первым вдумчивым исследователем русской исторической песни
был В. Г. Белинский. Не преувеличивая ее значения, высказывая
критические замечания (не следует забывать, что Белинский не мог
еще знать всей огромной массы текстов, которые стали известны
науке позже), он высоко оценил произведения XVI века. Особенно
важна характеристика В. Г. Белинским песен о Ермаке: «В них весь
быт и вся история этой военной общины, где русская удаль, отвага,
молодечество и разгулье нашли себе гнездо широкое, раздольное и
привольное». По поводу начальных эпизодов песни «На Бузанеострове», изображающих казачий круг, подготовку к походу и выезд
на стругах, Белинский восклицал: «Какая широкая и размашистая
поэзия, сколько в ней силы и простору душевного! Так и говорит:
берегись — ушибу!» 1

1 В. Г. Белинский. Полное собрание сочинений, т. 5. М.,
1954, стр. 436.
49

А. И. Герцен в своем произведении «Ô развитии революционных
идей в России» замечал, что «все поэтические начала, бродившие
в душе русского народа, находили себе выход в необычайно мело­
дичных песнях», и специальное внимание обращал на «особый раз­
ряд русских песен — разбойничьи песни»: «То уже не грустные эле­
гии; то смелый клик, в нем буйная радость человека, чувствующего
себя наконец свободным, то угроза, гнев и вызов». «В песнях раз­
бойнику отводится благородная роль... все симпатии обращены
к. нему, а не к его жертвам; с тайной радостью превозносятся его
подвиги и его удаль». В ряду этих произведений Герцен называл
«множество песен» о Стеньке Разине.1
Интерес к исторической, социальной и художественной сторонам
народных песен проявляли многие русские писатели, в том числе
Н. В. Гоголь, переплавивший героические образы и мотивы русского
и украинского фольклора в «Тарасе Бульбе», и М. Ю. Лермонтов,
в «Песне про купца Калашникова» творчески переосмысливший не­
которые типичные коллизии песни XVI века и глубоко проникший
в поэтический дух старого исторического фольклора. Л. Н. Толстой
серьезно интересуется казачьими песнями, собирает их и создает
повесть «Казаки», всю пронизанную стихией народного творчества.
Толстой настолько сумел проникнуть в художественную специфику,
в самый склад современной ему солдатской песни — полуфольклорной, полулитературной, — что во время обороны Севастополя сочи­
нил несколько песен, которые получили распространение среди за­
щитников города.
Естественный и глубокий интерес исторический фольклор вызы­
вал у тех писателей, которые стремились самостоятельно, путем
анализа, сопоставлений фактов представить себе особенности народ­
ной политической идеологии во всей ее конкретности и сложности.
Чрезвычайно показателен в этом отношении пример В. Г. Коро­
ленко, много собиравшего исторические предания и песни, включав­
шего этот материал в свои произведения — не в качестве иллюстра­
ций или украшающих вставок, но в целях более глубокого раскры­
тия психологии различных представителей народа. В очерке
«В облачный день» есть такой эпизод. Ямщик, взглянув на березы,
которыми обсажена дорога, запевает песню об Аракчееве. Седоку
«барину» песня по понятным причинам не нравится. Ямщик пытается
растолковать ему содержание песни, но при этом путается и обна1 А. И. Герцен. Сочинения, т. 3. М., 1956, стр. 429—431. Ср.:
В. Е. Гусев. Русские революционные демократы о народной поэ­
зии. М., 1955, стр. 73—83.

50

руживает как будто весьма туманное представление о герое песни:
«Ракчеив... Стало быть, помещик был в нашей стороне. Годов, ска­
зывают, со сто, а то, может, и всех два-ста будет. Важнеющий был
генерал у царицы, у Екатерины». Барин, воспользовавшись явной
несуразностью объяснения ямщика, отчитывает его.
Короленко великолепно передал здесь точно подмеченную им
нескладность реальных исторических познаний крестьянина. «Сто»
или «два-ста» лет — для ямщика почти безразлично. Он твердо
уверен, что «Ракчеив» жил «в нашей стороне» и что это был генерал
«у Екатерины». Такого рода несуразные анахронизмы обычны не
только для дорожных разговоров ямщика, они нередки и в самих
песнях. Для тех, кто не хотел видеть дальше и не стремился понять
больше, такого рода ошибки и несообразности были проявлением
мужицкой бестолковости — и только. Именно в таком духе подыто­
живает краткую беседу с ямщиком барин. Но Короленко в своем
очерке показывает, что истинный, так сказать глубинный смысл
песни хорошо понятен ямщику, и что запел он ее не случайно, и что
бесхитростные и немножко нескладные ее слова полны жгучего, со­
временного (очерк писался в 90-е годы) содержания. Дальнейшие
эпизоды очерка — встреча с мужичком, выворачивающим из земли
недавно посаженные березки, вопрос ямщика, заданный «с особен­
ной нотой в голосе»: «Ай отменили?», уверенные его слова: «Закон,
значит, милая барышня, на крестьянскую сторону потянул», реплика
барина: «Закон!.. Вот ты про Аракчеева пел... Он бы вам показал
законы» и, наконец, таящий торжество ответ ямщика: «Верно!..
Тот сурьезный был» — все это связано и с темой песни, и с восприя­
тием ее, равно как и русской истории за последние «сто», «два-ста»
лет, ямщиком. В свете этих эпизодов мужик, как будто без всякого
смысла затягивающий песню об Аракчееве и не могущий с толком
объяснить ее, оказывается вовсе не так прост и бестолков, как ду­
мает о нем барин. Короленко открывает в нем не только бездну
ума, здравого смысла, но и вполне законченный комплекс политиче­
ских понятий, которые распространяются не только на современ­
ность, но и на прошлое. 1
Несомненно значительное место историческая песня занимала
в системе обширных фольклористических познаний и концепций
М. Горького. Он прекрасно знал исторические песни не только по
сборникам, но и по разноообразным живым впечатлениям, знал не
только основной состав, но и немало произведений, находящихся на
1 В. Г. Короленко. Собрание сочинений, т. 3. М.,
стр. 241—257.

51

1954,

периферии жанра. Одна из настойчиво проводившихся М. Горьким
мыслей была мысль о теснейшей связи народной песни с народной
историей: «Русская песня — русская история»; «Подлинную историю
трудового народа нельзя знать, не зная устного народного творче­
ства». Эти горьковские высказывания относились, разумеется, ко
всему фольклору в целом, но они с большой силой подчеркивали и
непосредственную историческую направленность содержания многих
произведений народного творчества.1
В советской литературе есть немало примеров использования
историко-песенного фольклора в различных художественных целях.
Особенно часто он привлекается для создания эпических картин
народной жизни далекого или недавнего прошлого, для изображе­
ния народных характеров в их исторической конкретности (истори­
ческие романы А. Толстого, А. Чапыгина, Ст. Злобина, В. Шишкова,
эпопея М. Шолохова «Тихий Дон», автобиографические повести
Ф. Гладкова и др.).
Отдельными образами, мотивами, настроениями русская исто­
рическая песня, вместе с былиной и народной бытовой и обрядовой
лирикой, довольно широко входит в литературу, а музыкальная ее
сторона привлекает внимание Глинки, Мусоргского, Балакирева,
Римского-Корсакова и других композиторов. Не без влияния фольк­
лорных впечатлений создают свои полотна на исторические сюжеты
Репин, Суриков, Васнецов, Верещагин.
Во второй половине XIX — начале XX века знания об истори­
ческой песне чрезвычайно расширяются благодаря появлению пяти
выпусков «Песен, собранных П. В. Киреевским», классических соб­
раний по русскому эпосу П. Н. Рыбникова, А. Ф. Гильфердинга,
А. Д. Григорьева, ряда казачьих сборников, множества местных
публикаций и т. д. Развивается планомерное историческое изучение
жанра. В изучении его в дореволюционной науке были достигнуты
некоторые ценные результаты, особенно в систематизации материала,
в соотнесении его с фактами истории, в сопоставлении с былинным
эпосом и т. д. Но в целом старая наука не смогла ни осмыслить
подлинного значения исторической песни и места ее в русском фольк­
лоре, ни показать процесс ее художественного формирования, ни
раскрыть ее истории. Эти задачи решаются советской наукой, кото­
рая ведет плодотворное и широкое изучение исторической песни.
В. И. Ленин, которому принадлежит характеристика народного
творчества как своеобразного выражения чаяний и ожиданий народ-

1 См. Н. Пиксанов. Горький и фольклор. Изд. 2-е. Л., 1938,
стр. 165 и др.

52

ных, предлагал сопоставить «завоенные плачи», характеризующие
«проклятую старую военщину, муштру, уничтожавшую человека»,
с песнями тех же крестьян, «которые убегали от помещика, от рек­
рутчины, от солдатчины и организовывали «понизовую вольницу»,
собираясь на Волге, на Дону, в Новороссии, на Урале в особые
ватаги, дружины, отряды, в вольные общества вольных людей.
Тот же народ, а совсем другие песни, полные удали и отваги, сме­
лые действия, смелый образ мыслей; постоянная готовность на вос­
стание против дворян, попов, знати, царя, чиновников, купцов. Что
перерождало их? К чему они стремились? Как и за что боролись?» 1
Русская историческая песня, просматриваемая — в соответствии
с ленинскими указаниями — «под социальным углом зрения», многое
дает для ответа на эти важнейшие .вопросы, раскрывая в образах
и картинах большой художественной силы активность народа —
деятеля истории, его стремление к свободной и мирной жизни, его
желание по-своему понять и преобразовать действительность.
Б. Путилов

1 В. Д. Б о н ч - Б р у е в и ч. В. И. Ленин об устном народном
творчестве.— «Советская этнография», 1954, № 4, стр. 12Ü.

ИСТОРИЧЕСКИЕ ПЕСНИ

ПЕСНИ

XIII—XV

ВЕКОВ

АВДОТЬЯ РЯЗАНОЧКА

Славные старые король Бахмет турецкие
Воевал он на землю российскую,
Добывал он старые Казань-город подлесные.
Он-де стоял под городом
Со своей силой-армией
Много поры этой было времени,
Да й разорил Казань-город подлесные,
Разорил Казань-де город напусто.
Он в Казани князей-бояр всех вырубил,
Да и княгинь-боярыней
Тех живых в полон побрал.
Полонил он народу многи тысячи,
Он повел-де в свою землю турецкую,
Становил на дороги три заставы великие:
Первую заставу великую —
Напускал реки, озера глубокие;
Другую заставу великую —
Чистые поля широкие
Становил воров-разбойников;
А третьюю заставу — темны лесы
Напустил зверьёв лютыих.
Только в Казани во городе
Оставалась одна молодая женка Авдотья
Рязаночка.
Она пошла в землю турецкую
Да ко славному королю ко Бахмету турецкому,
Да она пошла полону просить.
Шла-де она не путем, не дорогою,
Да глубоки-ты реки, озера широкие
57

Те она пловом плыла,
А мелкие-ты реки, озера широкие
Да те ли она бродком брела;
Да прошла ли она заставу великую —
А чистые поля те широкие
Воров-разбойников тех о полдён прошла:
Как о полдён воры лютые
Те опочив держа;
Да прошла-де вторую заставу великую —
Да темны-ты леса дремучие
Лютых зверей тех о полночь прошла:
Да во полночь звери лютые
Те опочив держа.
Приходила во землю турецкую
К славному королю Бахмету турецкому
Да в его ли палаты королевские.
Она крест-от кладет по-писаному,
А поклоны-ты ведё по-ученому,
Да она бьё королю-де челом, низко кланялась:
«Да ты осударь король-де Бахмет турецкий!
Разорил ты нашу стару Казань-город подлесную,
Да ты князей наших бояр всех повырубил,
Ты княгинь наших боярыней тех живых в полон
побрал,
Ты брал полону народу многи тысячи,
Ты завел в свою землю турецкую,
Я молодая женка Авдотья Рязаночка,
Я осталася в Казани единешенька.
Я пришла, сударь, к тебе сама да изволила,
Не возможно ли будет отпустить мне народу
сколько-нибудь пленного,
Хошь бы своего-то роду-племени?»
Говорит король Бахмет турецкие:
«Молодая ты женка Авдотья Рязаночка!
Как я разорил вашу стару Казань подлесную.
Да я князей-бояр я всех повырубил,
Я княгинь-боярыней да тех живых в полон, побрал,
Да я брал полону народу многи тысячи,
Я завел в свою землю турецкую,
Становил на дорогу три заставы великие:
Первую заставу великую —
Реки, озера глубокие;
58

Вторую заставу великую —
Чистые поля широкие
Становил лютых воров-разбойников;
Да третью заставу великую —
Темны леса-ты дремучие
Напустил я лютых зверей.
Да скажи ты мне, женка Авдотья Рязаночка,
Как ты эти заставы прошла и проехала?»
Ответ держит женка Авдотья Рязаночка:
«А й ты славный король Бахмет турецкие!
Я эти заставы великие
Прошла не путем, не дорогою.
Как я реки, озера глубокие
Те я пловом плыла;
А чистые поля те широкие
Воров-то разбойников
Тех-то я о полдён прошла:
О полдён воры-разбойники
Они опочив держа;
Темные леса те лютых зверей
Тех-де я в полночь прошла:
О полночь звери лютые
Те опочив держа».
Да те ли речи королю полюбилися,
Говорит славный король Бахмет турецкие:
«Ай же ты молодая женка Авдотья Рязаночка!
Да умела с королем ричь говорить,
Да умей попросить у короля полону-де головушки,
Да которой головушки боле век не нажить будё».
Да говорит молодая женка Авдотья Рязаночка:
«А й ты славный король Бахмет турецкие!
Я замуж выйду — да мужа наживу,
Да у мня буде свекор — стану звать батюшко,
Да ли буде свекровка — стану звать матушкой,
А я ведь буду у их снохою слыть;
Да поживу с мужом — да я сынка рожу,
Да воспою, вскормлю — у мня и сын будё
Да стане мёня звати матушкой;
Да я сынка женю да и сноху возьму —
Да буду ли я и свекровой слыть;
Да еще же я поживу с мужом —
Да и себе дочь рожу,
59

Да воспою, вскормлю — у мня и дочь будё
Да стане меня звати матушкой;
Да дочку я замуж отдам —
Да й у меня и зять будё,
И буду я тёщой слыть;
А не нажить-то мне той буде головушки —
Да милого-то братца любимого,
И не видать-то мне братца буде «век и по веку».
Да те ли речи королю прилюбилися,
Говорил-де он женке таково слово:
«Ай же ты молодая женка Авдотья Рязаночка!
Ты умела просить у короля полону ли головушки,
Да которой-то не нажить и век будё.
Когда я разорял вашу стару Казань-город
подлесные,
Я князей-бояр-де всех повырубил,
А княгинь-боярыней я тех живых в полон побрал,
Брал полону народу многи тысячи, —
Да убили у мня милого братца любимого,
И славного пашу турецкого,
Да й не нажить мне братца буде век и по веку.
Да ты молодая женка Авдотья Рязаночка,
Ты бери-тко народ свой полонёные
Да уведи их в Казань до единого.
Да за твои-ты слова за учливые
Да ты бери себе золотой казны
Да в моей-то земли во турецкие,
Да ли только бери тебе сколько надобно».
Туто женка Авдотья Рязаночка
Брала себе народ полонёные,
Да и взяла она золотой казны
Да из той земли из турецкие
Да колько ей-то было надобно.
Да привела-де народ полонёные
Да во ту ли Казань во опустелую,
Да она построила Казань-город наново,
Да с той поры Казань стала славная,
Да с той поры стала Казань-де богатая,
Да тут ли в Казани Авдотьино имя возвеличилось,
Да и тем дело кончилось.

60

ДЕВУШКА СПАСАЕТСЯ ОТ ТАТАР

Да лелим мне, лелим!
Сидела Аннушка у тереме под окошком,
У тереме под окошком,
У Юрьевой головушки.
Завидела Аннушка —
Далеко у чистом полю
Белые шатры стоять,
Жаркие огни горять,
Сивые кони ходють.
«Братец Юрьючка,
Куды ж-то мне деться,
Куды ж-то мне деться
Да куды схорониться?»
— «Схороню тебе, сестрица,
У каменных палатах,
Посажу тебе, сестрица,
На белом камушку,
Поставлю, сестрица,
Да тридевять каменных палат,
Закутаю, сестрица,
Да тридевять дубовых дверей,
Замкну тебе, сестрица,
За тридевять золотых замков,
Поставлю, сестрица,
Да тридевять караулыцичков».
Як приехал царь крымской
Со чистого поля,
Со чистого поля,
От зеленой дубровы,
Ударил царь крымской
Об Юрьины воротики.
Да тридевять караульщичек
Да усе разбегалися,
Да тридевять дубовых дверей
Усе раскутались,
Да тридевять золотых замков
Усе разомкнулись,
Да тридевять каменных палат
Усе развалились.
Отсталась Аннушка
61

Ma белом каМуШку,
Ударилась Аннушка
Об сырой белой камйнь.
Иде Аннушка пала —
Там церковь постала,
Иде ручки да ножки —
Там елки, сосонки,
Где буйная головка —
Там крутые горки,
Где русая коса —
Там темные лесы,
Иде цветные платья —
Там зеленый лес,
Иде кровь проливала —
Там синия моря.
МАТЬ ВСТРЕЧАЕТ ДОЧЬ
В ТАТАРСКОМ ПЛЕНУ
1

Как за речкою
Да за Дарьею
Злы татарове
Дуван дуванили.
На дува.ньице
Доставалася,
Доставал а-ся
Теща зятю.
Вот повез тещу зять
Во дикую степь,
Во дикую степь
К молодой жене.
«Ну и вот, жена,
Те работница,
С Руси русская
Полоняночка.
Ты заставь ее
Три дел делати:
Первое дело —
Куделю прясть,
62

Другое Делб
Лебедей стеречь,
А и третье дело —
Дитю качать».
Полоняночка
С Руси русская
Она глазками
Лебедей стережет,
А ручками
Кудель прядет,
А ножками
Колыбель колышат.
Ох, качает дитя,
Прибаюкивает:
«Ты баю-баю,
Боярский сын!
Ты по батюшке
Зол татарченок,
А по матушке
Ты русеночек,
А по роду мне
Ты внученок
И моих черев
Ты урывочек:
Ведь твоя-то мать
Мне родная дочь,
Семи лет она
Во полон взята,
На правой груди в ней
Есть и родинка,
На левой ноге
Нет мизинчика.
Мне бить тебя —
Так грех будет.
Мне дитей назвать —
Мне вера не та».
Услыхали то
Девки сенные,
Прибежали оне
К своей барыне.
«Г-осударыня
Наша барыня!
63

Полоняночка
С Руси русская
Она глазками
Лебедей стережет,
А ручками
Кудель прядет,
А ножками
Колыбель колышат,
Ох, качает дитя,
Прибаюкивает:
„Ты баю-баю,
Боярский сын!
Ты по батюшке
Зол татарченок,
А по матушке
Ты русеночек,
А по роду мне
Ты внученок
И моих черев
Ты урывочек:
Ведь твоя-то мать
Мне родная дочь,
Семи лет она
Во полон взята,
На правой груди в ней
Есть и родинка,
На левой ноге
Нет мизинчика.
Мне бить тебя —
Так грех будет,
Мне дитей назвать —
Мне вера не та“».
Что стучит-грючит,
По сеням бежит,
По сеням бежит
И дрожа дрожит, —
Дочка к матери
Повалилася,
По-валилася
Во резвы ноги:
«Государыня
Моя матушка!
64

Не спознала тебя,
Моя родная.
Ты -бери ключи,
Ключи зблоты,
Отпирай ларцы,
Ларцы кованы,
Ты бери казны
Сколько надобно,
Ты ступай-ко, мать,
Во конюшенку,
Ты бери коня
Что ни лучшего,
Ты беги, беги, мать,
На святую Русь».
— «Не поеду я
На святую Русь,
Я с тобой, дитя,
Не расстануся».
2

Что в поле за пыль пылит,
Что за пыль пылит, столбом валит?
Злы татаровья полон делят,
То тому, то сему по добру коню;
А как зятю теща доставалася,
Он заставил ее три дела делать:
А первое дело — гусей пасти,
А второе дело — бел кужель прясти,
А третье дело — дитя качать.
И я глазыньками гусей пасу,
И я рученьками бел кужель пряду,
И я ноженьками дитя качаю:
«Ты баю-баю, мило дитятко,
Ты по батюшке злой татарченок,
А по матушке родной внученок,
У меня ведь есть приметочка,
На белой груди что копеечка».
Как услышала моя доченька,
Закидалася, заметалася:
«Ты родная моя матушка,
Ах ты что давно не сказалаея?
65

Ты возьми мои золоты ключи,
Отпирай мои кованые ларцы
И бери казны сколько надобно,
Жемчугу да злата-серебра».
— «Ах ты милое моя дитятко,
Мне не надобно твоей золотой казны,
Отпусти меня на святую Русь:
Не слыхать здесь петья церковного,
Не слыхать звону колокольного».
3

Не шум шумит, не гром гремит —
Молодой турчан свой плен делит:
Досталася зятю теща.
Еще зять теще три дела дал:
Перво дело — гусей пасти,
Другое дело — постелька стлать,
Третье дело — дитя качать.
«Баю-баю, бай, молодой турчан!
Мне бить тебя — мне грех будёт,
Бранить тебя — мне жаль будёт,
Дитёй назвать — той веры нет.
Твоя-то мать мне дочь была,
Семи годов во плен взята,
Тридцатой год в плену живет».
Услышала турчаночка,
Услышала молодая:
«Ах ты матушка, мать родимая!
Не твое дело гусей пасти,
Не твое дело постелька стлать,
Не твое дело дитя качать,
Твое дело по саду гулять.
Скидывай шубу сыромятную,
Надевай шубу соболиную,
Поди по двору княгинею».
— «Не сниму я шубы сыромятный,
Не.пойду по двору княгинею;
Отпустите меня на волюшку,
Что на волюшку — на белую Русь,
На белую Русь к царю белому,
К царю белому Петру Первому».
66

РУССКАЯ ДЕВУШКА В ТАТАРСКОМ ПЛЕНУ

1

Посидимте-ка мы, братцы, да побеседывам,
Уж мы скажемте, ребята, про старинушку,
Уж мы скажемте, ребята, про старинушку,
Мы про старую старинку, про бываличинку,
Мы про старую старинку да про бываличинку,
Да как то не пыль, братцы, и не копоть подымается,
И не пыль то, братцы, знать, не копоть
подымалася —
Воевали, бушевали три татарченка,
Воевали, бушевали три татарченка,
Они били-разбивали нов Чернигов-город,
Они били-разбивали да нов Чернигов-город,
Выбивали басурманы да стены каменны,
Выбивали басурманы да стены каменны,
Выбирали басурманы много множества,
Много множества, собаки, золотой казны,
А еще того побольше чиста жемчуга.
Выезжали басурманы во дикую степь,
Во дикую степь, степь Саратовску,
Становилися, собаки, при раздольице,
При таком большом раздолье при широкими,
Рассыпали басурманы золоту казну,
Золоту казну, злы собаки, на три стороны,
Возметали басурманы на три жеребья.
А один-то вор-собака да к жеребью нейдет,
А один-то вор-собака к жеребью нейдет,
Он берет же красную девицу без жеребья,
Молодую душу он Фамельшу дочь Никитичну.
Он и взял же девчонку за белы руки,
Он повел ее, собака, во белой шатер,
Он повел ее, собака, во белой шатер,
И стал же басурманин насмехатися,
И стал же басурманин насмехатися
Да над ее ли да белым телом надругатися.
Закричала же девчонка громким голосом:
«Уж ты брат ли мой, братец, сын купеческий!
Ты не отдай-ка ты меня, братец, злым татарченкам
67

Надо мною, над девчонкой, пасмехатися,
Надо мною, над девчонкой, насмехатися,
Над моим ли-то белым телом надругатися».
Наезжал на них, собаков, злой охотничек,
Одного же он да он конем стоптал,
Одного же он собаку да он конем стоптал,
А другого басурмана он к хвосту привязал,
А другого басурмана он к хвосту привязал,
А третьего-то он собаку топором срубил.
Он размыкал их кости по дикою степи,
А молоду душу он девчонку он к себе ее взял,
А молоду душу он девчонку он к себе ее взял,
А молоду душу Фамельшу дочь Никитичну.
2

Не спалось-то мне, красной девушке,
Ночку не дремалось,
Уж и много-то мне во сне виделось:
Уж как будто бы подымалися ветры-ветерочки,
Со палат верхи посносило,
В терему двери растворялись,
На столах яствы расплескались.
За столом сидит злой-лихой татарин,
Перед ним стоит красна дёвица,
Русская полонянка;
Перед ним-то стоючи,
Сама слезно плачет.
Уж как злой-лихой татарин
Девушку плакать унимает,
Белым платком слезы
Он ей утирает:
«Ты не плачь, не плачь, красная дёвица,
Русская полонянка,
Я сошью-то, сошью тебе кунью шубочку
С дорогими соболями,
Я солью, солью золот перстень
С дорогим алмазом».
Ему девушка отвечала:
«Ты не шей, не шей куныо шубочку
С дорогими соболями,
Ты не лей, не лей золот перстень
G8

С дорогим алмазом,
Ты пусти, пусти девушку на волюшку,
На свою прежнюю сторонушку!»
Он девушке отвечает,
А на волю ее не пущает.
3

Среди торосинушки, середь площади
Тут ходит, тут бродит злой татарчеиок,
За собой водит он красну девушку,
Красну девушку полоняночку,
Отдает он красну девицу во постельницы,
Он и просит за девонюшку пятьдесят золотииц,
За всякую золотницу по пятьсот рублей.
Тут не выбралось купчинушку из всей Москвы,
Только выбрался один удаленький добрый молодец,
Он выдамши свои денежки сам задумался:
«Не пропали мои денежки пятьдесят золотниц:
На девушке шелков пояс на тысячу,
На головушке ала ленточка в две тысячи,
На ручушке золот перстень — цены нет;
А мне красна девушка в барышах пришла».
4

Не белая лебедка в перелет летит —
Красная девушка из полону бежит;
Под ней добрый конь растягается,
Хвост и грива у коня расстилаются,
На девушке кунья шуба раздувается,
На белой груди скат жемчуг раскатается,
На белой руке злат перстень как жар горит.
Выбегала красна девушка на Дарью-реку,
Становилась красная девушка на крутой бережок,
Закричала она своим звычным голосом:
«Ох ты сгой еси, матушка Дарья-река!
Еще есть ли по тебе броды мелкие,
Еще есть ли по тебе калины мосты,
Еще есть ли по тебе рыболовщички,
Еще есть ли по тебе перевозчички?»
Неоткуль взялся перевозчичек,
69

Она возговорила своим нежным голосом:
«Перевези-ка ты меня на ту сторону,
К отцу, к матери, к роду-племени, •
К роду-племени на святую Русь.
Я за то плачу тебе пятьсот рублей,
А мало покажется — восемьсот рублей,
А еще мало покажется — ровно тысячу.
Да еще плачу я добра коня,
Да еще плачу с плеч куиыо шубу,
Да еще плачу с груди скат жемчуг,
Да еще плачу свой золбт перстень,
Свой золбт перстень о трех ставочках:
Первая ставочка во пятьсот рублей,
А вторая ставочка в восемьсот рублей,
А третья ставочка ровно в тысячу,
Самому перстню сметы нету-ка».
— «А пойдешь ли, красна девица, замуж
за меня?»
— «Сватались за меня князья и боярины,
Так пойду ли я за те'бя, за мордовича?»
Бежали за девушкой два погонщичка,
Два погонщичка, два татарина.
Расстилала красна девица кунью шубу,
Кидалась красна девица во Дарью-реку,
Тонула красна девица, словно ключ ко дну.
ДОБРЫЙ МОЛОДЕЦ И ТАТАРЫ
1

Воздалече то было, воздалеченьки,
Пролегала степь-дороженька.
Да никто по той дороженьке не хаживал,
Как и шел там, прошел с тиха Дона малолеточек.
Обнимала того малолеточка да темная ноченька.
«Как и где-то я, младец, ночку ночевать буду?
Ночевать я буду во чистом поле на сырой земле.
Как-и чем-то я, добрый молодец, приоденуся?
Приоденусь я, младец, своей тонкой бурочкой,
В голова-то положу с-под седла подушечку».
Наезжали на младца три татарина-басурманина.
Как один-то сказал: «Я его ружьем убью»;
70

А другой-то сказал: «Я его копьем сколю»;
Как и третий-то сказал: «Я его живьем возьму».
Как и тут-то ли душа добрый конь полохается,
Оттого-то ли младой малолеточек пробуждается,
На злых басурманинов младец напускается:
Одного-то он с ружья убил.
Другого шельму басурманина он копьем сколол,
Как и третьего татарина он в полон взял.
2

Из Крымубыло, Крыму, из Нагаю,
Бежал тут млад невольничек из неволи,
Из той ли из Орды, братцы, из поганой.
Подходит млад невольничек ко Дунаю,
Изыскивал песчаного переходу.
Бессчастьицо на молодца приходило —
На тое время тихой Дунай становился,
Он тоненьким ледочком покрывался,
Молоденьким снежочком засыпался,
Лютыми морозами укреплялся.
Слезет молодец со добра коня,
Запел-то он с горя песню:
«Сторона ль ты моя, сторонушка,
Сторона ль ты родимая,
Родимая, прохладливая!
Знать-то, мне на тебе не бывати,
Отца с матерью не видати».
3

Эй, млад-то невольничек,
Эй, как бежал-то, бежал
Млад-то невольничек
Из плена, из неволи,
Эй, из плена, из неволи.
Эй, выбегал-то он,
Млад-то невольничек,
На Дунай на реченьку,
Эй, Hä Дунай на реченьку.
Эй, становился же
Млад-то невольничек
71

На крут бережечек,
Эй, на крут бережечек.
Эй, как глядел-то, глядел
Млад-то невольничек
Что вниз по Дунаю,
Эй, что вниз по Дунаю.
Эй, он и»скал-то, шукал,
Млад-то невольничек,
Себе переходу,
Эй, себе переходу.
Эй, он искал-то, шукал,
Млад-то .невольничек,
Себе мелкого броду,
Эй, мелкого броду.
Не нашел-то его
Млад-то невольничек,
Сам слезно заплакал,
Эй, сам слезно заплакал:
«Что не быть-то мне,
Доброму молодцу,
На святой Руси,
Эй, на святой Руси.
Эй, не видать-то мне,
Доброму молодцу,
Отца с матерью,
Эй, отца с матерью.
Эй, не бидать-то мне,
Доброму молодцу,
Мне роду-племени,
Эй, роду-племени».

ЩЕЛКАН

1

А и деялося в Орде,
Передеялось в большой.
На стуле золоте,
На рытом бархате,
На червчатой камке,
72

Сидит тут царь Азвяк,
Азвяк Таврулович;
Суды рассуживает
И ряды разряживает,
Костылем размахивает
По 'бритым тем усам,
По татарским тем головам,
По синим плешам.
Шурьев царь дарил,
Азвяк Таврулович,
Городами стольными:
Василья ;на Плесу,
Гордея к Вологде,
Ахрамея к Костроме;
Одного не пожаловал —
Любимого шурина
Щелкана Дюдентевича.
За что не пожаловал?
И за то он не пожаловал —
Его дома не случилося,
Уезжал-то млад Щелкан
В дальную землю Лиговскую,
За моря синея;
Брал он, млад Щелкан,
Дани-невыходы,
Царски невыплаты;
С князей брал по сту рублев,
С бояр по пятидесят,
С крестьян по пяти рублев;
У которого денег нет,
У того дитя возьмет;
У которого дитя нет,
У того жену возьмет;
У которого жены-то нет,
Того самого головой возьмет.
Вывез млад Щелкан
Дани-выходы,
Царския невыплаты;
Вывел млад Щелкан
Коня во сто рублев,
Седло во тысячу,
Узде цены ей нет:
73

Не тем узда дорога,
Что вся узда золота,
Она тем, узда, дорога —
Царская жалованье,
Государево величество,
А нельзя, дескать, тое узды
Ни продать, ни променять,
И друга дарить,
Щелкана Дюдентевича.
Проговорит млад Щелкан,
Млад Дюдентевич:
«Гой еси, царь Азвяк,
Азвяк Таврулович!
Пожаловал ты молодцов,
Любимых шуринов,
Двух удалых Борисовичев,
Василья на Плесу,
Гордея к Вологде,
Ахрамея к Костроме;
Пожалуй ты, царь Азвяк,
Пожалуй ты меня
Тверью старою,
Тверью богатою,
Двомя братцами родимыми,
Дву удалыми Борисовичи».
Проговорит царь Азвяк,
Азвяк Таврулович:
«Гой еси, шурин мой
Щелкан Дюдентевич!
Заколи-тко ты сына своего,
Сына любимого,
Крови ты чашу нацади,
Выпей ты крови тоя,
Крови горячия,
И тогда я тебе пожалою
Тверью старою,
Тверью богатою,
Двомя братцами родимыми,
Дву удалыми Борисовичи».
Втапоры млад Щелкан
Сына своего заколол,
Чашу крови нацадил,
74

Крови горячил,
Выпил чашу тоя крови горячил,
А втапоры царь Азвяк
За то его пожаловал
Тверью старою,
Тверью богатою,
’Двомя братцы родимыми,
Два удалыми Борисовичи.
И втёпоры млад Щелкан
Он судьею насел
В Тверь ту старую,
В Тверь ту богатую.
А немного он судьею сидел:
И вдовы-то бесчестити,
Красны девицы позорити,
Надо всеми наругатися,
Над домами насмехатися.
Мужики-то старые,
Мужики-то богатые,
Мужики посадские
Они жалобу приносили
Двум братцам родимыем,
Двум удалым Борисовичем.
От народа они с поклонами пошли,
С честными подарками,
И понесли они честные подарки —
Злата, серебра и скатного_земчуга.
Изошли его в доме у себя,
Щелкана Дюдентевича, —
Подарки принял от них,
Чести не воздал им.
Втапоры млад Щелкан
Зачванелся он, загорденелся,
И они спим раздорили:
Один ухватил за волосы,
А другой за ноги,
И тут его разорвали. •
Тут смерть ему случилася,
Ни на ком не сыскалося.

75

2

На стуле на бархате,
На златом, на ременчатом,
Сидел туто Возвяк,
Да Возвяк сын Таврольевич,
Да дело присуживал да приговаривал,
Да князей-бояр жаловал
Он селами, поместьями,
Города с пригородками.
Он Фому.дарил Тотьмою,
А Ерему Новым-городом.
Да любимого зятюшка
Щелкана Дудентьевича
Его тут не случилося,
А уехал Щелка.нушко
Во землю дальнюю
Ради дани да выходу,
Ради чертова правежа.
Он с поля брал по колосу,
С огорода — по курице,
С мужика — по пяти рублей;
У кого как пяти рублей нет —
У того он жену берет,
У кого как жены нет —
У того так самого беретч
(Вот как, он там дань собирал!)
У Щелкана не вырядишься,
Со двора вон не вывернешься.
Да приехал Щелканушко
Из земли из дальние
Да и прямо к царю на широкий двор.
«Уж ты царь Возвяк,
Да Возвяк сын Таврульевич!
Ты, царь, суды рассуживал,
Дела приговаривал,
Да князей-бояр жаловал
Ты селами, поместьями,
Города с пригородками.
Ты Фому дарил Тотьмою,
А Ерему Новым-городом.
Ты любимого зятюшка
76

Да Щелкана Дудентьевича
Подари Тверью-городом,
Только Тверыо-то славною,
Только Тверью богатою».
И говорит тут царь Возвяк,
Да Возвяк сын Таврольевич:
«Ой же Щелканушко,
Щелкан сын Дудентьевич!
Заколи чада милого,
Только сына любимого,
• Нацеди чару руды,
Только чару серебряную,
Да и выпей-ка ту чару руды,
Стоючи перед Звягой-царем,
Перед Звягой Таврульевичем,
И подарю Тверью-городом,
Только Тверыо-то славною,
Только Тверью богатою».
Да и тут-то Щелканушко,
Щелкан сын Дудентьевич,
Заколол-то чада милого,
Только сына любимого,
Нацедил-то чару руды,
Только чару серебряную,
Да и выпил ту чару руды,
Стоючи перед Звягой-царем,
Перед Звягой Таврульевичем.
И подарил-то Тверью-городом,
Только Тверью-то славною,
Тою Тверью богатою.
И поехал Щелканушко
Он во землю во дальнюю.
А заехал ко Марье Дудентьевне,
К сестрице родноей.
«Ты прости-ко, сестрица родна».
Говорит ему Марья Дудентьевна,
Говорит ему сестрица родна,
Токо Марья Дудентьевна:
«Да ой же ты брателко
А Щелкан сын Дудентьевич!
Как бы тебе, брателко,
Туда уехати,
77

Назад не .приехати.
Остыть 'бы те, брателко,
На востром копье,
На булатном на ножичке,
Как заколол ты сына милого,
Только чада любимого,
Ради Твери-города,
Ради Твери-то славные,
Только ради Твери богатые».

П Е С H II

XVI

В Е К А

КОСТРЮК

1

В годы прежняя,
Времена первоначальный,
При бывшем вольном царе
При Иване Васильевиче,
Когда холост был государь,
Царь Иван Васильевич,
Поизволил он женитися.
Берет он, царь-государь,
Не у себя в каменной Москве,
А берет он, царь-государь,
В той Золотой Орде,
У того Темрюка-царя,
У Темрюка Степановича,
О.н Марью Темрюковну,
Сестру Мастрюкову,
Купаву крымскую,
Царицу благоверную.
А и царского поезду
Полторы было тысячи:
Князи-бояра, могучие богатыри,
Пятьсот донских казаков,
Что ни лутчих добрых молодцов.
Здравствует царь-государь
Через реки быстрый,
Через грязи смоленский,
Через лесы брынския,
Он здравствует, царь-государь,
В той Золотой Орде,
79

У того Темрюка-царя,
У Темрюка Степановича.
Он понял, царь-государь,
Царицу благоверную
Марью Темрюковну,
Сестру Мастрюкову,
И взял в провожатые за ней
Триста татаринов,
Четыреста бухаринов,
Пятьсот черкашенинов
И любимого шурина
Мастрюка Темрюковича,
Молодого Черкашенина.
Уж царского поезду
Без малого три тысячи,
Везут золоту казну
Ко царю в каменну Москву.
Переехал царь-государь
Он реки быстрый,
Грязи смоленский
И лесы брынския,
Он здравствует, царь-государь,
У себя в каменной Москве,
Во палатах белокаменных,
В возлюбленной крестовой своей:
Пир навеселе,
Повел столы на радостех.
И все ли князи-бояра,
Могучие богатыри
И гости званые,
Пятьсот донских казаков
Пьют, едят, потешаются,
Зелено вино кушают,
Белу лебедь рушают.
А един не пьет да не ест
Царской гость дорогой,
Мастрюк Темрюкович,
Молодой черкашенин.
И зачем хлеба-соли не ест,
Зелена вина не кушает,
Белу лебедь не рушает?
У себя на уме держит:
80

Изошел он семь городов,
Поборол он семьдесят 'борцов
И по себе борца не нашел;
И только он думает —
Ему вера поборотися есть
У царя .в каменной Москве,
Хочет царя потешити
Со царицею благоверною
Марьею Темрюковною,
Он хочет Москву загонять,
Сильно царство Московское.
Никита Романович
Об том царю доложил,
Царю Ивану Васильевичу:
«А и гой еси, царь-государь,
Царь Иван Васильевич!
Все князи-бояра,
Могучие богатыри
Пьют, едят, потешаются
На великих на радостех.
Один не пьет, не ест
Твой царской гость дорогой,
Мастрюк Темрюкович,
Молодой черкашенин,
У себя он на уме держит —
Вера поборотися есть,
Твое царское величество потешити
Со царицею благоверною».
Говорит тут царь-государь,'
Царь Иван Васильевич:
«Ты садися, Никита Романович,
На добра коня,
Побеги по всей Москве,
По широким улицам
И по частым переулочкам».
Он будет, дядюшка
Никита Романович,
Середь Урья Повольского,
Слободы Александровы, —
Два братца родимые
По базару похаживают,
А и бороды бритые,
81

Усы торженые,
А платья саксонское,
Сапоги с рострубами,
Об ручку ту дядюшке чел-ом:
«А и гой еси ты, дядюшка
Никита Романович!
Кого ты спрашиваешь?
Мы борцы в Москве похваленые,
Молодцы поученые, славные».
Никита Романович
Привел борцов ко дворцу,
Говорили тут борцы-молодцы:
«Ты Никита Романович,
Ты изволь об том царю доложить —
Сметь ли нага спустить
С царским шурином
И сметь ли его побороть?»
Пошел он, Никита Романович,
Об том царю доложил,
Что привел борцов ко дворцу.
Злата труба протрубила
Во палате белокаменной,
Говорил тут царь-государь,
Царь Иван Васильевич:
«Ты Никита Романович,
Веди борцов на двор,
На дворец государевой,
Борцов ученыех,
Молодцов похваленыех,
И в том им приказ отдавай:
Кто бы Мастрюка поборол,
Царского шурина,
Платья бы с плеч снял
Да нагого с круга спустил,
А нагого, как мать родила,
А и мать на свет пустила».
Послышал Мастрюк борцов,
Скачет прямо Мастрюк
Из места большего,
Из угла переднего,
Через столы белодубовы,
Через ества сахарныя,
82

Чрез питья медяныя;
Левой .ногой задел
За столы белодубовы,
Повалил он тридцать столов
Да прибил триста гостей:
Живы, да негодны,
На карачках ползают
По палате белокаменной —
То похвальба Мастрюку,
Мастрюку Темрюковичу.
Выбежал тут Мастрюк
На крылечка красное,
Кричит во всю голову,
Чтобы слышал царь-государь:
«А свет ты вольной царь,
Царь Иван Васильевич!
Что у тебя в Москве
За похвальные молодцы,
Поученые, славные?
На ладонь их посажу,
Другой рукою раздавлю!»
С борцами сходится
Мастрюк Темрюкович,
Борьба его ученая,
Борьба черкасская,
Колесом он бороться пошел.
А и малой выступается
Мишка Борисович,
Смотрит царь-государь,
Что кому будет божья помочь,
И смотрят их борьбу князи-бояра
И могучие богатыри,
Пятьсот донских казаков.
А и Мишка Борисович
С носка бросил о землю
Он царского шурина,
Похвалил его царь-государь:
«Исполать тебе, молодцу,
Что чисто борешься!»
А и Мишка к стороне пошел, —
Ему полно боротися.
А Потанька бороться пошел,
83

Костылем попирается,
Сам вперед подвигается,
К Мастрюку приближается.
Смотрит царь-государь,
Что кому будет божья помочь.
Потанька справился,
За плеча сграбился,
Согнет корчагою,
Воздымал выше головы своей,
Опустил о сыру землю.
Мастрюк без памяти лежит,
Не слыхал, как платья сняли.
Был Мастрюк во всем,
Стал Мастрюк ни в чем,
Ожерелья в пятьсот рублев
Без единые денежки,
А платья саксонского
Снял на три тысячи;
Со стыду и сорому
Окарачках под крылец ползет.
Как бы бела лебедушка
По заре она проклинала,
Говорила царица царю,
Марья Темрюковна:
«Свет ты вольной царь
Иван Васильевич!
Такова у тебя честь добра
До любимого шурина?
А детина наругается,
Что детина деревенской,
Почто он платья снимает?»
Говорил тут царь-государь:
«Гой еси ты, царица во Москве
Да ты Марья Темрюковна!
А не то у меня честь во Москве,
Что татары те борются, —
То-то честь в Москве,
Что русак тешится!
Хотя бы ему голову сломил,
Да любил бы я, пожаловал
Двух братцов родимыех,
Двух удалых Борисовичев».
84

2

У нас то было на святой Русе,
На святой Русе, в каменной Москве,
Был-жил царь тут Иван Васильевич.
Поизволил царь Иван Васильевич женитися
Во дальней земле во Литовской,
У того ли короля у литовского,
На дочери его на Марье Демрюковне.
Собирал он свою силу могучую,
Посылал во землю во Литовскую.
Походит сила во землю во Литовскую,
Отбирает сила Марью Демрюковну,
На придаток берет триста татаровей.
Поезжал Кастрюк-Мастрюк,
Поезжал Демрюков сын,
Молодой черкашенин.
Приезжали ребята в каменну Москву,
Заводил ли царь Иван Васильевич
Про шурина почестный пир,
Про Кастрюка-Мастрюка сына Демрюкова.
Кастрюк-Мастрюк за столом сидит,
Хлеба с оолью не ест, пива с медом не пьет,
Зелена вина не кушает,
Белой лебеди не рушает,
На кого лихо думает.
Говорит царь Иван Васильевич:
«Ой ты гой еси, КастрГок-Мастрюк,
Ой ты гой еси, Демрюков сын,
Молодой черкашенин!
Ты зачем хлеба с оолью не ешь,
Ты зачем пива с медом не пьешь,
Зелена вина не кушаешь,
Белой лебеди не рушаешь?
На кого лихо думаешь?»
Отвечает Кастрюк-Мастрюк:
«Грозен царь Иван Васильевич!
А затем хлеба с солью не ем,
А затем пива с медом не пыо,
Зелена вина не кушаю,
Белой лебеди не рушаю, —
На тебя лихо думаю.
85

Я хочу у тебя, царя, спрашивати,
Есть ли у тебя в каменной Москве
Таковы умельны борцы
С Кастрюком поборотися,
С Мастрюком по-татарскому,
Со царевым со шурином?»
Говорит царь Иван Васильевич:
«Ой ты гой еси, дядюшка,
Свет Никита Романович!
Да поди-ко ты, дядюшка,
На крылечко на красное,
Стань на сер на горюч камень,
Закричи-ко ты, дядюшка,
Во всю буйну голову,
Чтоб учули в каменной Москве.
Борца ты спрашивай,
Борец нам надобно
С Кастрюком поборотися,
С Мастрюком по-татарскому,
С моим со шурином».
Походит дядюшка,
Свет Никита Романович,
На крылечко на красное,
Привздымался дядюшка
На сер на горюч камень,
Закричал дядюшка
Во всю буйну голову,
Чтоб учули в каменной Москве.
Из избёнышка маленького,
Из дворёнушка худенького
Бежат два молодчика —
Васенька маленький
Да Потанюшко хроменький.
Бежат они, ребятушки,
Ко дворцу государеву,
Ко крылечку ко красному,
Говорит тут Васенька,
Говорит маленький:
«Ах ты гой еси, дядюшко,
Свет Никита Романович!
Что, дядя, надобно,
Чего, дядя, спрашиваешь?»
86

— «Ой ты гой еси, Васенька,
Ой ты гой еси, маленький!
Борец нам надобно
С Кастрюком поборотися,
С .Мастрюком по-татарскому,
Со царевым со шурином».
— «Никита Романович!
Каково с ним боротися?
О.н ведь шурин царев:
Надо — царь вины не положил».
Отвечает дядюшка,
Свет Никита Романович:
«Лишь бы как бог пособил,
Не будет вина на тебе!»
Сказали Кастрюку за столом,
Сказали Мастрюку за столом:
«На улице борец у царя!»
Кастрюк из застолья вскочил,
Побежал он на улицу,
Побежал он боротися,
Скамью ногой поткнул.
Говорит ему сестрица
Марья Демрюковна:
«Ой ты гой еси, брателко,
Ой ты гой, Кастрюк-Мастрюк,
Ой ты гой, Демрюков сын,
Молодой черкашенин!
Не ходи ты боротися:
Тебе перво несчастьице —
Ты не ладно за скамью скочил,
Скамью ногою поткнул».
Не воймует Кастрюк-Мастрюк,
Побежал он на улицу,
Побежал он боротися.
Тут Васенька похаживает,
Маленький погуливает:
«Ой ты гой. Кастрюк-Мастрюк,
Ой ты гой, Демрюков сын,
Молодой черкашенин!
Мы как станем боротися:
На свои буйны головы
Иль на платье цветное?»
87

Говорит Кастрюк-Мастрюк:
«Мы станем боротися
На свои буйны головы!»
Говорит ему Васенька:
«Не хочу с тобой боротися
Через буйные головы:
Ты ведь шурин царев,
Надо — царь вины не положил.
Станем боротися
Через платье цвётное:
Кому бы кого одолить,
До нитки платье снять,
Того ли на срам спустить».
Васька Кастрюка прихватил,
Васька Кастрюка о землю бросил,
К земле Васька коленцем прижал,
До нитки с Кастрюка платье обрал,
Нагого на срам спустил.
Побежал Кастрюк-Мастрюк
Ко дворцу государеву,
От срама он, горе, прикрывается,
Бежит ему встрету сёстрица,
Несет платье цветное.
Кастрюк оболокается,
Из Москвы вон сряжается:
«Царь Иван Васильевич!
У нас этак не водится,
У нас этак не борятся:
Кому бы кого одолить,
До нитки бы платье снять,
Да того на срам спустить,
Честным людям на посмешище!»
Говорит Грозный царь,
Царь Иван Васильевич:
«Не сердись, Кастрюк-Мастрюк,
То не мною приказано,
Приказал то дядюшка,
Свет Никита Романович».
— «Спасибо те, зятюшко,
Царь Иван Васильевич,
На твоей каменной Москве!
Да не дай бог мне больше бывать
88

Во твоей каменнбй Москве,
А не то бы мне, да и детям моим!»
3

При нынешних при царях,
При досюлешних королях
Царица-то крымская,
Упала татарская
У царя сдоложилася,
А с Кострюком подумилася,
С молодым сговорилася
Ехать во землю во русскую,
В сильно царство Московское
Отведать сила богатырская,
Плечо молодецкое.
И снарядились и поехали.
До Москвы не доедучи,
Середи поля чистого,
Середи луга зеленого
Шатры раздернули
Белополотняные,
Столы расставили
Белодубовые.
И пишет ерльгк скорописчатый,
Посылает посла в каменну Москву:
«Ай же ты молодой посол!
Нейдь прямо воротами,
А идь чрез стену городовую
Прямо на царский двор
Ко крылечку переному,
Ко столбу ко точеному,
Ко колечку золоченому,
Прикуивай-привязывай
Своего коня доброго,
А поди в палату белокаменну,
Во гривню столовую,
Бела лица не крести,
А государю челом не бей,
А грамоту посольную
Положи на дубовый стол,
89

Говори царю не с укладкою,
Говори со прикладкою:
„Ай же ты Грозный царь
Иван Васильевич!
Вот тебе грамота посольная
От Кострюка сына Кострюкова.
Чисти улки с приулками,
Дворы с придворками,
Конюшни опоражнивай,
И дворы разглаживай,
И питья размеривай,
Ества налаживай,
Ества сахарние,
Питья медвяные;
И вываживай-налаживай
Красных девушек толпицами,
Молодушек станицами
И удалых добрых молодцев ширинками.
Едет Кострюк Кострюков сын,
Молодой черкашенин,
С царицею крымскою,
С упалой татарскою,
Едет в Москву поборотися,
Отведать сила богатырская,
Плечо молодецкое:
Тридцать орд воевал,
Тридцать борцов борол,
Не мог отведать силы богатырскоей,
Плеча молодецкого.
А не дашь ему борчика,
Удала добра молодца,—
Всё царство твое приплепит
И головней покатит,
А тебя, царя, в полон возьмет”».
И поехал молодой посол,
Татарин нечистыий,
Татарин поганыий,
В землю во русскую,
В сильно царство Московское.
Не ехал он воротами,
Ехал прямо чрез стену городовую,
Заехал он на царский двор
90

Ко крылечку переному,
Ко столбу ко точеному,
Колечку золоченому,
Прикунвал-привязывал
Своего коня доброго,
Идет в палату белокаменну,
Во гривню столовую,
Бела лица не крестит,
А государю челом не бьет,
Кладывает грамоту посольную'
На дубовый стол
И говорит царю не с укладкою,
Говорит со прикладкою:
«Ай же ты Грозный царь
Иван Васильевич!
Вот тебе грамота посольная
От Кострюка сына Кострюкова.
Чисти улки с приулками,
Конюшни споражнивай,
Дворы разглаживай,
Питья размеривай,
Ества налаживай;
Ества были бы сахарние,
А питья медвяные;
И вываживай-налаживай
Красных девушек толпицами,
Молодушек станицами,
Удалых добрых молодцев ширинками».
Убоялся тут Грозный царь
Иван Васильевич
Грозы великия Кострюковыя:
И тут чистил улки с приулками,
Конюшни опоражнивал,
Дворы разглаживал,
Питья медвяные размеривал,
Ества сахарние налаживал,
Тут вываживал-налаживал
Красных девушек толпицами,
Молодушек станицами,
Удалых добрых молодцев ширинками.
И наехал тут Кострюк Кострюков сын
На широкий двор на царскиий
91

Ко крылечку ттереному;
Идет по нову крыльцу,
Переклады гиблются,
Переходы колыблются,
Ступеньки подгибаются,
Идет в палату белокаменну,
Во гривню столовую,
Не крестит бела лица,
А государю челом не бьет,
А садится за столы дубовые,
За ества сахарине,
За питья медвяные.
И сидит за столом за дубовыим,
Не ест, не пьет, не кушает
И белы лебеди не рушает.
И говорит тут Грозный царь
Иван Васильевич:
«Ай же ты Кострюк Кострюков сын,
Молодой Черкашенин!
Не ешь, не пьешь, не кушаешь
И белой лебеди не рушаешь?»
А царица-то крымская,
Поляница удалая,
Говорит царю:
«Ай же ты Грозный царь
Иван Васильевич!
Дал бы Кострюку,
Дал бы ты удалому
Борца поборотися,
Отведать сила богатырская,
А плечо молодецкое,
Тошто бы стал Кострюк
Есть, пить, кушати
И бела лебедь рушати.
А не дашь ему борчика,
Удала добра молодца,
Отведать сила богатырская,
Плечо молодецкое,
То всё твое царство приплеиит
И головней покатит,
А тебя, царя, в полон возьмет».
Тут говорит Грозный царь
92

Ивай Васильевич:
«Ай же ты Федька-дьяк,
Молодой посол!
На ножку припадывашь,
Сподлобья выглядывать.
Поди-ко выскочи
Середи царства русского,
Государства Московского
И закричи во всю голову,
Чтобы слышно было во всю Москву:
Есть ли в Москвы борцы
Добры молодцы?»
В Москвы борцов не случилося,
Случилось с Подпятницкой пятины,
С Подвологодской стороны
Два братца родимыих,
Они дети Андреевы,
Родом поволжана:
Одного зовут Федькою,
А другого Михалкою.
Федька-то хвалится,
А Михалка нарывается
С Кострюком поборотися,
С молодым поломатися.
Будут борцы на дворцы,
Удалы добры молодцы,
И говорит Грозный царь
Иван Васильевич:
«Ай ж’е ты Кострюк Кострюков сын!
Хлеб да соль на столе,
А бог тебе на стены,
А удалы добры молодцы
На дворе стоят».
Не орел головы здынул,
А Кострюк чрез стол скочил,
Зацепил ногой за скамью,
Тридцать татаровей придавил,
Тридцать поганыих задавил.
Татара лежат,
Будто мыши пищат,
А сами клянутся да проклинаются:
«Дай тебе господи
93

Скоком на двор идти,
А со двора ра-скоракою».
О.н Михалку раз поткнул,
И в другой поткнул,
И третий поткнул —
Стоит Михайла не шатнется,
И желты кудри не стряхнутся.
Говорит Михайла-борец,
Удалой доброй молодец:
«Ай же ты Грозный царь
Иван Васильевич!
Благослови-ко Кострюка бороть,
Благослови-ко молода бороть,
И благослови рука-нога ломить,
А глаз вон воротить».
Говорит Грозный царь
Иван Васильевич:
«Ай же ты Михайла-борец,
Удалой доброй молодец!
Еще бог тебе пособил бы
Кострюка побороть, молодого одолеть,
И рука-нога ломить,
И глаз вон выворотить».
Тут Михайла-борец,
Удалой доброй молодец,
Припадывал пониже себя,
Выздымливал повыше себя,
Выше церкви соборныя
Михаила Архангела,
Креста Благовещенска,
Ивана Великого,
Опускал о сыру землю.
Тут на нем кожа-то треснула
С белой шеи до гузна,
Рубашка-то лопнула;
Руку-ногу сломил
И глаз выворотил.
Тут царица крымская,
Поляница удалая —
В упалу приехала,
А не в упалу поехала —
Поехала по задним по выходам.
94

4

А кто бы то дознал,
Когда белый свет настал,
Праведно солнце взошло,
Ясен месяц восходил?
Севрук гое дознал,
Когда белый свет настал,
Праведно солнце взошло,
Ясен месяц восходил.
«А вы люди стародавние!
А давно вы живете,
Ничего не смыслите.
Либо мне хлеба-соли ставьте,
Либо мне борцов дайте,
Либо мне голову срубите».
— «Вот тебе хлеб-соль на столе
И бойцы на дворе,
А головушки .не будем рубить».
Распился Севрук,
Разгулялся Севрук,
Семьсот казаков за борол,
Восемьсот татаринов,
Девятьсот удалых добрых молодцов.
Что идут-пройдут донцы,
Добры удалы молодцы,
Набок колпачки поскривлючи,
Под бок кулаки зазымляючи,
Своего бога похваляючи:
«А дай нам, боже, Севрука подолеть
И с кореньями повывертеть».
Пришли они, подивилися,
За белые груди взялися;
Как подымут Севрука
Вон повыше себя,
Как ударят Севрука
Об сыру землю,
Севрук глаза вытрещил,
Севрукова кожа лопнула,
Все ребрушки посыпались,
Все косточки повыломались.
А Севрукова мать
95

По йоёых сенцах похаживает,
Белые ручки поламливает:
«А скурвий сын,
А проклятый сын!
И начто было заводиться,
И начто было зазымливаться!»
Пошла слава по всем северу,
Очутилася и в Киеву.
ВЗЯТИЕ КАЗАНИ

1

Ох вы гости, гости званые,
Гости званые, гости браные,
Сказати ли вам, гости, про диковинку,
Прк и где-то нам, братцы, зимовать будет?
На Яик нам идтить— да переход велик,
Да на Волге ходить нам — всё ворами слыть,
Под Казань-град идтить — да там царь стоит,
Как Грозной-то царь Иван Васильевич,
У него там силы много-множество;
Да тебе, Ермаку, быть там повешен у,
А нам, казакам, быть переловленным
Да по крепким по тюрьмам порассоженным».
Как не золотая трубушка вострубила,
Не серебряная речь громко возговорит —
Речь возговорит Ермак сын Тимофеевич:
«Гей вы думайте, братцы, вы подумайте
И меня, Ермака, братцы, послушайте.
Зазимуем мы, братцы, все в Астрахани,
А зимою мы, братцы, поисправимся.
А как вскроется весна красная,
Мы тогда-то, други-братцы, во поход пойдем.
Мы заслужим пред Грозным царем вину свою:
Как гуляли мы, братцы, по синю морю,
Да по синему морю по Хвалынскому,
Разбивали мы, братцы, бусы-корабли,
Как и те-то корабли, братцы, не орленые,
Мы убили посланничка всё царского,
Как того-то ведь посланничка персидского».
Как во славном было городе во Астрахане,
На широкой на ровной было площади,
Собирались казаки-други во единый круг,
Они думали думу крепкую,
Да и крепкую думушку единую:
«Как зим а-то проходит всё холодная,
Как и лето настанет, братцы, лето теплое,
Да пора уж нам, братцы, в поход идтить».
Речь возговорит Ермак Тимофеевич:
«Ой вы гой еси, братцы атаманы-молодцы!
Эй вы делайте лодочки-коломенки,
Забивайте вы кочета еловые,
Накладайте бабаички сосновые,
Мы поедемте, братцы, с божьей помочью,
Мы пригрянемте, братцы, вверх по Волге по реке,
131

Перейдемте мы, братцы, горы крутые,
Доберемся мы до царства бусор майского,
Завоюем мы царство Сибирское,
Покорим его мы, братцы, царю белому,
А царя-то Кучума во полон возьмем.
И за то-то государь-царь нас'пожалует.
Я тогда-то пойду сам ко белу царю,
Я надену тогда шубу соболиную,
Я »возьму кунью шапочку под мышечку,
Принесу я царю белому повинную».
— «Ой ты гой еси, надежа православный царь!
Не вели меня казнить, да вели речь говорить.
Как и я-то, Ермак сын Тимофеевич,
Как и я-то, воровской донской атаманушка,
Как и я-то гулял ведь по синю морю,
Что по синю морю по Хвалынскому,
Как и я-то разбивал ведь бусы-корабли,
Как и те-то корабли всё не орленые.
А теперича, надежа православный царь,
Приношу тебе буйную головушку
И с буйной головой царство Сибирское».
Речь возговорит надежа православный царь,
Как и Грозной-то царь Иван Васильевич:
«Ой ты гой еси, Ермак сын Тимофеевич,
Ой ты гой еси, войсковой донской атаманушка!
Я прощаю тебя да и со войском твоим,
Я прощаю тебя да за твою службу,
За твою-то ли службу мне за верную,
И я жалую тебе, Ермак, славной тихой Дон».

КАЗАКИ УБИВАЮТ ЦАРСКОГО ПОСЛА

1

На славной Волге-реке,
На верхней изголове
На Бузане-острове,
На крутом красном берегу,
На желтых рассыпных песках
А стояли беседы,
132

Что беседы дубовый,
Исподернуты бархатом.
Во беседочках тут сидели
Атаманы казачия —
Ермак Тимофеевич,
Самбур Андреевич,
Анофрей Степанович.
Они думушку думали за единое
Как про дело ратное,
Про добычу казачею.
Что есаул ходит по кругу
По донскому, яицкому,
Есаул кричит голосом
Во всю буйну голову:
«А и вы гой еси, братцы,
Атаманы казачия!
У нас кто на море не бывал,
Морской волны не видал,
Не видал дела ратного,
Человека кровавого —
От желанья те богу не маливались;
Останьтеся таковы молодцы
На Бузане-острове!»
И садилися молодцы
Во свои струги легкия,
Они грянули, молодцы,
Вниз по матушке Волге-реке,
По протоке по Ахтубе.
А не ярыя гоголи
На сине море выплыли —
Выгребали тут казаки
Середи моря синего,
Против Мати цы-остров а
Легки струги выдергивали
И веселочки разбрасавали,
Майданы расставливали,
Ковры раздергивали,
Ковры те сорочинския
И беседы дубовыя,
Подернуты бархатом;
А играли казаки
3олотыми та'влеями,
133

Дорогими вальящстыми.
Посмотрят казаки
Они на море синея —
От того зеленого —
От дуба крековистого
Как бы бель забелелася,
Будто чернь зачернелася—
Забелелися на караблях
Парусы полотняный,
И зачернелися на море
Тут двенадцать караблей:
А бегут тут по морю
Славны гости турецкия
Со товары заморскими.
А увидели казаки
Те корабли червленыя,
И бросалися казаки
На свои струга легкия,
А хватали казаки
Оружье долгомерное
И три пушечки медные,
Напущалися казаки
На двенадцать караблей:
В три пушечки гунули,
А ружьем вдруг грянули.
Турки, гости богатыя,
На кораблях от того испужалися,
В сине море металися,
А те товары заморския
Казакам доставалися,
А и двенадцать караблей.
А на тех караблях
Одна не пужалася
Душа красна девица,
Молода Урзамовна,
Мурзы дочи турского.
Что сговорит девица Урзамовна:
«Не троньте мене, казаки,
Не губите моей красоты,
А и вы везите мене, казаки,
К сильну царству Московскому,
Государству российскому,
134

Приведите, казаки,
Мене в веру крещеную».
Не тронули казаки
Душу красну девицу
И «посадили во свои струги легкия.
А и будут казаки
На протоке на Ахтубе,
И стали казаки
На крутом красном бережку,
Майданы расставливали,
Майданы те терския,
Ковры сорочинския,
А беседы расставливали,
А беседы дубовыя,
Подернуты бархатом,
А столы дорог рыбей зуб.
А и кушали казаки
Тут они кушанье разное
И пили питья медяныя,
Питья все заморския.
И будут казаки
На великих на радостях
Со добычи казачия.
Караулы ставили,
Караулы крепкия, отхожия,
Сверху матки Волги-реки,
И снизу таковыя ж стоят.
Запилися молодцы
А все они до единого.
А втапоры и во то время
На другой стороне
Становился стоять
Персидской посол
Коромышев Семен Костянтинович
Со своими солдаты и матрозами.
Казаки были пьяныя,
А солдаты не со всем умом —
Напущалися на них дратися
Ради корысти своея.

Ведал ли, не ведал о том персидской посол, как у них
драка сочинилася. В той было драке персидского посла
135

солдат пятьдесят человек, тех казаки прибили до смерти,
только едва остал'ися три человека, который могли убе­
жать на корабль к своему послу сказыватп. Не разобрал
того дела персидской посол, о чем у них драка оочинилася, послал он сто человек всю ту -правду расспрашивати. И тем солдатам показалися, что те люди стоят не­
добрый, зачали с казаками дратися.
Втапоры говорил им большой атаман
Ермак Тимофеевич:
«Гой вы еси, солдаты хорошия,
Слуги царя верныя!
Почто с нами деретеся?
Корысть ли от нас получите?»
Тут солдаты безумныя
На его слова не сдавалися
И зачали дратися
Боем-то смертныем,
Что дракою некорыстною.
Втапоры доложился о том
Большой есаул Стафей Лаврентьевич:
«Гой вы еси, атаманы казачи!
Что нам с ними делати?
Солдаты упрямыя,
Лезут к нам с дракою в глаза!»
И на то его слова
Большой атаман Ермак Тимофеевич
Приказал их до смерти бита
И бросати в матку Волгу-реку.
Зачали казаки с ними дратися
И прибили их всех до смерти.
Только из них един ушел капрал Островской, и при­
бежавши на свой корабль к послу персидскому Семену
Костянтиновичу Коромышеву, стал обо всем ему рассказавати, кака у них с казаками драка была. И тот пер­
сидской посол не размышлил ничего, подымался он со
всею гвардию своею на тех донских казаков. Втапоры ж
подымалися атаманы казачия — Ермак Тимофеевич,
Самбур Андреевич и Анофрей Степанович. И стала у них
драка великая и побоища смертное. А атаманы казачия
сами они не дралися, только своим казакам цыкнули —
и прибили всех солдат до смерти, ушло ли, не ушло с де­
сяток человек. И в той же драке убили самого посла пер­
136

сидского Семена Костянтиновича Коромышева. Втапоры
казаки все животы посла персидского взяли себе, платье
цветное клали в гору Змеевую. Пошли они, казаки, по
протоке по Ахтубе, вверх по матушке Волге-реке. А и
будут казаки у царства Астраханского, называется тут
Ермак со дружиною купцами заморскими. А явили в та­
можне товары разныя и с тех товаров платили пошлину
в казну государеву и теми своими товарами торговали
без запрещения.
Тем старина и кончилась.
2

Как собирались казаки на крут бережок,
Ах, доньски, гребеньски, запорожские,
Запорожски казаки и все были яицкие.
Ах, атаман был у донских у казаков,
Ой, из тихого Дону Ерм-aiK ’был Тимофеевич,
А есаул 'был у донских у казаков,
Ах, со Двины Остафей Лаврентьевич.
Как садились казаки на легки стружки,
А й на легки стружки сели, на мелки повозки,
Как грянули, размахнули вниз по Волги-реки.
Ах, еще будут казаки о полу оне пути,
О полупути-пути будут против Охтучи-реки,
Ах, супротив того кустышка ракитового,
Супротив того лужочка ай зеленого.
А сверху вниз было по матушки по Ками-реки,
А по Ками-реки легка лодочка плывет,
Ах, со лютым со зельём с черным порохом,
А со страшной казной государевой.
А й на казны-то сидит тут грозен посёл,
Ах, по имени Семен Костян тинович,
К'Остянтинович Семен сидит Корамышевич.
Ах, как немношечко времечки миновалося,
Супротив кустишка лодочка сверсталася,
Ах, как лунула пушечка медная,
Ах, как разбила эту лодочку-коломенку,
А как убило посла государева
Корамышева Семена Костянтиновича.
«Ах, мы неладно -мы, два брателка, удумали,
137

Как убили мы посла государева,
А золотой казны нам немножко доставалося,
Доставалося казны нам же по три тьмы,
А й по три тьмы доставалось, по три тысячи.
Как куды же мы, 'братцы, воровать теперь пойдем?
А й нам в Казань-город идти — нам убитым быть,
Нам во Востракань идти — быть повешенным.
Ах, пойдем-тко, братцы, в каменну Москву».

ЕРМАК И ТУРКИ

По край моря синего,
На уеть Дону тихого
Построилась башенка,
Б а ш ен к а высокая.
На этой на башенке,
На самой на маковке
Стоял часовой казак,
Стоял приумаялся,
С часов долго не сменяючись.
Немножко помешкавши,
С караула казак бежит,
Бежит — спотыкается,
Говорит — задыхается:
«Родимый наш батюшка
Ермак Тимофеевич!
У нас на си нём море
Несчастье случи лося:
Не бель забелелася,
Не чернь зачернелася —
Это зачернелися
Корабли турецкие,
Это забелелися
Паруса их белые».
— «Не бойтесь, ребятушки,
Донские мои казаченьки,
Берите бабаечки,
Садитеся во лодочки,
Поезжайте в синё море,
Скоро распроведайте,
138

Чем эти кораблички
Они нагруженные».
Они нагруженные
Разными товарами.

ЕРМАК В ТУРЕЦКОМ ПЛЕНУ

А и по край было моря синего,
Что на устье Дону-то тихого,
На крутом красном бережку,
На желтых рассыпных песках,
А стоит крепкой Азов-город
Со стеною белокаменною,
Земляными раскатами,
И ровами глубокими,
И со башнями караульными.
Середи Азова-города
Стоит темная темница,
А злодейка земляная тюрьма.
И во той было темной темницы
Что двери были железныя,
А замок был «в три пуда,
А пробои были булатныя,
Как засовы были медныя.
Что во той темной темницы
Засажон сидит донской казак,
Донской казак Ермак Тимофеевич.
Мимо той да темной темницы
Лучилося царю идти,
Самому царю тому турецкому
Салтану Салтановичу.
А кричит донской казак
Е рм а к Т имофеевич :
«А ты гой еси, турецкой царь
Салтан Салтанович!
Прикажи ты меня поить, кормить,
Либо казнить, либо на волю пустить!»
Постоялся турецкой царь
Салтан Салтанович:
«А мурзы вы улановья!
139

А вы сгаркайте из темницы
Того тюремного старосту».
А и мурзы-улановья
Мета лося через голову,
Привели его улановья
Они старосту тюремного;
И стал он, турецкой царь,
У тюремного старосты спрашивать:
«Еще что за человек сидит?»
Ему староста рассказывает:
«А и ты гой еси, турецкой царь
Салтан Салтанович!
Что сидит у нас донской казак
Ермак Тимофеевич».
И приказал скоро турецкой царь:
«Вы мурзы-улановья,
Ведите донского казака
Ко палатам моим дарением!»
Еще втапоры турецкой царь
Напоил, накормил доброго 'молодца
И тажно стал его спрашивати:
«А ты гой еси, донской казак!
Еще как ты к нам № 297)

Дуван дуванили—делили награбленную добычу. А за бесчестие за­
платите ему пятьсот рублей. Бесчестием в древнерусском праве
считалось действие, которым наносилась кому-либо личная обида
или оскорбление. Потерпевшему выплачивалось вознаграждение,
размер которого определялся социальным положением и должностью
потерпевшего. Герой песни принадлежит к числу тех, кто не имел
права на получение вознаграждения за бесчестие («тати и разбой­
ники») .
2. «Убирается да наш православный царь...».
Впервые — «Записки Терского общества любителей казачьей ста­
рины», 1914, № 3, стр. 38; зап. Д. Борисовым в ст. Наурской Тер­
ской обл. в 1880-е годы. Лес волжаный — то же, что таволжаный,
состоящий из мелкой ивы, тала (рос по берегам Волги).

Терские казаки и Иван Грозный. Впервые — Песни
гребенских казаков. Публикация текстов, вступит, статья и комм.
Б. Н. Путилова. Грозный, 1946, № 3; зап. от H. М. Литвина в ст.
Старый Щедрин на Тереке в 1945 г. Печ. по «Историческим песням
XIII—XVI вв.», № 289. Гребенские наши казаки — старейшие рус­
ские поселенцы на Тереке; их история начинается по крайней мерс
с середины XVI в.; получили свое наименование от Гребней — низ­
ких «черных» гор за Тереком, где они жили в XVI—XVII вв.,
составляя самостоятельное казачье войско. Бывалыча—бывало.
331

К стр. 118—120
Подарю вас... быстрым Тереком со притоками. По предположениям
историков, песня является откликом на событие 1555 г., когда
Иван IV якобы принял делегацию гребенских казаков, «пожало­
вал» им терские земли и поручил защиту интересов Руси на Север­
ном Кавказе. В редких вариантах сюжет оказывается приуроченным
к донским казакам, что представляет несомненно позднейшее пере­
осмысление.

Часовой плачет у гробницы Ивана Грозного.
Впервые — «Записки Терского -общества любителей казачьей стари­
ны», 1914, № 8, стр. 60; зап. Ф. С. Гребенцом у терских казаков.
Вы подуйте-ка ли вы, уж ветры буйные... Ты встань, восстань. Пер­
вая, общепоэтическая часть обращения часового находит полное
соответствие в похоронных плачах, которые исполнялись на клад­
бище вплоть до недавнего времени — либо в момент похорон, либо,
что более характерно, во время поминаний. Основной смысл таких
плачей в том, что они говорят о тяжкой жизни оставшихся и выра­
жают надежду на сочувствие и помощь умершего. В свете этой
традиции полностью проясняется и основная направленность ком­
ментируемой песни: к умершему царю обращаются с жалобой на
современное положение. Посмотри-ка, погляди на свою армеюшку
и т. д. Все плачи, обращенные к Ивану Грозному, заключают жалобы
на положение армии, причем мотивы, содержащиеся в них, более
соответствуют Петровскому времени и перекликаются с подобными
же мотивами плачей, обращенных к Петру, Екатерине и др.
Комментируемая песня хотя и возникла вскоре после смерти
Ивана IV, но ее заключительная часть была впоследствии изменена
и в своем первоначальном виде не сохранилась.
Ермак в казачьем кругу
1. «Как на речке было...». Впервые — Догадин, № 10;
зап. от П. И. Киктева и др. в ст. Пичуженской Астраханской губ.
в 1902—1903 гг. Казаченьки волжские, Гребенские да донские.
В песнях о Ермаке постоянно упоминаются донские, гребенские.
волжские, яицкие казаки как проживающие или действующие со­
вместно, что не находит подтверждения в истории XVI в. В данном
случае в песнях выражена более поздняя идея общеказачьего един­
ства и представление о Ермаке как общеказачьем герое. Нам на
Волге быти и т. д. Эта часть речи Ермака является поэтическим
(не вполне точным в деталях) выражением конфликта, наметив­
шегося между казаками и царской властью. В вариантах изредка
излагаются непосредственные обстоятельства, приведшие к кон­
фликту:
Некорыстна у нас шутка зашучена:
Гуляли мы по морю синему
И стояли на протоке на Ахтубе,
Убили мы посла персидского
Со всеми его солдатами и матрозами
И всем животом его покорыстовались.
(Кирша Данилов, 1958, стр. 86)

332

К стр. 120—124

Идтить, не идтить нам На Иртыш-реку великую. Решение идти в Си­
бирь не могло возникнуть у казаков во время пребывания их на
Камышинке. Можно предполагать, что песня сложилась уже после
Сибирского похода, и трактовка событий в ней носит ретроспектив­
ный характер. Пройдем к царю да поклонимся и т. д. Захватив
Сибирское царство, казаки вынуждены были силою обстоятельств
идти на примирение и союз с царской властью. В песне эти собы­
тия трактуются как заранее обдуманные казаками. Изучение вари­
антов показывает, что песня сложилась накануне Крестьянской
войны и отразила настроения казацких масс, которые искали сво­
бодной жизни и в разбойных выступлениях, и в утопических наде­
ждах на возможность мирных отношений с царской властью.
2. «Как на р е ч к е, н а реке, братцы, было на К ам ы ш и н к е...». Впервые — «Записки Терского общества любите­
лей казачьей старины», 1914, № 7, стр. 20; зап. Ф. С. Гребенцом
у терских казаков. Гребенские казаки — см. выше. На Яик идти,
ребятушки — см. выше. Уж вы делайте, ребятушки, лодочки еловые.
Эту часть речи Ермака можно рассматривать как призыв продолжать
разбойную жизнь. Ташечки-колоночки — вероятно, сумки, сделанные
из дорогого меха.
3. «Ай, да на славной было, братцы,да на ре...».
Впервые — Песни донских казаков, собранные в 1902—1903 гг.
А. М. Листопадовым и С. Я. Арефиным, вып. 1. М., 1911, № 18; зап.
в ст. Малодельской. Ай, всё донские, гребенские и т. д. — см. выше.
Собирались они... во единый круг. В большинстве песен о Ермаке
изображается казачий круг — собрание казаков, осуществлявшее са­
моуправление; атаман избирался кругом, круг решал и все другие
важные дела. Ай, ну пойдемтя-ка мы, братцы, на Куму. В этой части
речи Ермака отражены характерные для антифеодального фольк­
лора мотивы поисков «обетованной» земли, где может быть устроена
свободная жизнь. Кума — река на Северном Кавказе. Кумские вершинушки. Кума берет истоки в горах Северного Кавказа.
4. «Что пониже было города Саратова...». Впер­
вые— «Известия ОРЯС Академии наук», 1904, кн. 1, стр. 25. Печ. по
изд. «Былины и песни южной Сибири. Собрание С. И. Гуляева».
Новосибирск, 1952, № 36. Становилися казаки во единый круг —
см. выше. Никита сын Романович — по-видимому, тот же персо­
наж, что и в песнях о Кострюке и о гневе Ивана Грозного на сына
(см. выше).

Поход голытьбы под Казань. Впервые—«Саратов­
ские губернские ведомости», 1854, № 16, стр. 74; зап. А. Н. Пасхаловой в Саратовской губ. Печ. по изд. «Известия Академии наук»,
1854, Прибавления, стр. 319. Музуры (мазуры, музурушки) — матро­
сы купеческих и промысловых судов на Каспии, бурлаки. Ермил
Тимофеич. В вариантах этой и следующей песен имя «Ермак» почти
не встречается, обычны формы — Ермил, Ермилушка, Ермоха. Ино­
гда имя атамана или есаула — Степанушка. Никитушка Романыч—
см. выше. Еще как-то нам, ребята, Казань-город брать? Эта часть
речи атамана разъясняет смысл предполагаемого похода голытьбы
333

К стр. 124—126
вверх по Волге—на помощь Ивану Грозному, который не может
взять Казань. Исторические представления здесь смещены: в 1545—
1552 гг., когда Иван IV вел осаду Казани, в низовьях Волги и на
Каспии не могло быть русских людей и не было еще некоторых
городов, перечисляемых в песне. Песня могла возникнуть не ранее
конца XVI в., следовательно, события в ней, как и в некоторых
других песнях, изображаются ретроспективно. В вариантах роль
голытьбы во взятии Казани еще более подчеркнута:
Мы подкопы те копали под Казань-город,
Подрывали, подкатили сорковы бочки,
Сорковы бочки подкатывали с черным порохом,
Зажигали мы свечи воску ярого,
Ну и начало Казань-город и рвать и метать.
(«Исторические песни XIII—XVI вв.», № 316)

Разбойный поход на Волгу
1. «Как далече было, д а л е, во чистом поле...».
Впервые — Киреевский, вып. 6, стр. 28; зап. в г. Симбирске, достав­
лено П. И. Юрьевым. Морзорусики — музурушки (см. выше). Хайлы — может быть, крикуны, горланы. Никита Иваныч—обычно Ни­
кита Романович (см. стр. 324). В Жигулевских мы горах жить оста­
новимся. Хотя в речи атамана повторяются мотивы из песни «Поход
голытьбы под Казань», смысл этой речи иной: атаман зовет своих
людей к вольной разбойной жизни. Этот призыв более ясно выражен
в других вариантах:

«Мы подёмтё разобьёмтё славные карабли,
Мы татарский, армянски, бусурманские.
Мы Царицын-городочек с вечера возьмем,
Остраканско славно царство во глуху полночь».
(«Исторические песни XIII—XVI вв.», № 324)

См. также следующий текст.
2. «Как д а л е ч е - д а л е ч е...». Впервые — «Живая старина»,
1897, вып. 1, стр. 103; зап. А. Александровым от Д. Козырева
в с. Рыбном на Ангаре, в 1893 г. Ванюха Коленушко — Иван Кольцо,
казачий атаман, сподвижник Ермака, участник похода в Сибирь.

Взятие Ермаком Казани. Впервые — Пивоваров, № 15;
примечание Пивоварова: «Эта огромная песня писана со слов каза­
ков Богаевской станицы Федота Филиппова Цыганкова и Алексея
Савельева Фарапонова. Пометка сделана на очень старинной руко­
писи, доставленной собирателю А. А. Леоновым». Донские, гребенские со яицкими — см. стр. 332. Лодки-коломенки. Коломенка — реч­
ное судно определенной вместимости и определенных размеров. Ко­
четы — колышки в бортах лодки, вместо уключин. Потопчины —
здесь: сходни. Кармазинная — из ярко-алого сукна. Наопашечку —
внакидку. Буса — судно больших размеров и определенной формы.
334

К стр. 126—132
Г'изичьи— от слова «тезики» (восточные купцы). Места притинные— укромные; возможно также — подлежащие охране, важные
в каком-либо отношении. Пушечки долгомерные—т. е. дальномер­
ные. Воску ярого свечи догорают и т. д. Аналогичным образом опи­
сывается взрыв в песне «Взятие Казани». Вся история с участием
Ермака во взятии Казани целиком вымышлена и могла быть со­
здана лишь путем ретроспективного осмысления событий. Пожалуй
ты нам батюшку тихий Дон. В песне о взятии Ермаком Казани, как
и в некоторых других песнях о Ермаке, выражена идея о том, что
казаки заслужили право на вольную жизнь, на донские земли своими
подвигами общегосударственного значения.

Ермак у Ивана Грозного. Впервые — «Русская ста­
рина. Карманная книжка для любителей отечественного на 1825 год,
изданная А. Корниловичем», стр. 336; зап. у донских казаков. Хвалынское море — Каспийское. Бусы — см. выше. Корабли не орленые — корабли, на которых не было царского герба. Ср. в преды­
дущей песне ответ Ермака Ивану Грозному. Мы убили посланничка
всё царского. Летописи XVII в. сообщают о нападениях казаков на
персидских («кызылбашских») послов. Об убийстве казаками рус­
ского посла в Персию см. следующую песню. Лодочки-коломенки,
Кочета — см. выше. Бабаички сосновые — весла. Доберемся мы до
царства бусорманского. Сибирский поход в известных песнях никогда
не является предметом специального повествования. О нем упоми­
нается лишь в речи атамана, в связи с планами казаков. Обстоятель­
ное изложение похода в тексте Сборника Кирши Данилова при­
надлежит не песне, а преданию или, может быть, даже письменной
традиции. В данной песне, как и в других, Сибирский поход является
для казаков тем подвигом, благодаря которому они должны полу­
чить право на вольную жизнь на Дону. Принесу я царю белому
повинную и т. д. Вся дальнейшая часть песни представляет скорее
уже прямое повествование. Переход от эпизода сборов казаков
к эпизоду встречи Ермака с Грозным совершается в песне не через
сюжетное повествование о событиях фактически нескольких лет,
а через рассказ атамана о Сибирском походе, изложенный в форме
будущего времени, как план казаков. В данном случае перед нами —
характерное проявление особенностей песенного сюжетосложения
XVI в. Я прощаю тебя и т. д. В другой версии этой песни Иван
Грозный, выслушав Ермака, спрашивает у бояр, как ему поступить
с казаками. Старший боярин требует казнить Ермака. Возмущенный
Ермак отрубает боярину голову, после этого Иван Грозный про­
щает казаков («Библиотека для чтения», 1861, № 3).
Казаки убивают царского посла
1. «На славной В о л г е - р е к е. ..». Впервые — Кирша Да­
нилов, 1804, № 24. Печ. по изд. 1958 г., стр. 81. Изголовь—конец
острова, мыс. Беседы — скамьи; место для сиденья под навесом.
Самбур Андреевич, Анофрей Степанович. Эти имена встречаются
еще только в одной песне о Ермаке из Сборника Кирши Данилова,
в исторических источниках они отсутствуют. Ярыя — белые. Гоголь —
335

К стр. 13?—139

род дикой утки. Майданы — столы для игры. Тавлеи— шашки,
шахматы, игральные кости: также —доски для этих игр. Вальящетые — литые, чеканные, точеные; в песне вообще — красивые, искус­
но сделанные. Дуб крековистый — т. е. кряжистый, крепкий. Оружье
долгомерное — т. е. дальномерное. Столы дорог рыбей зуб — т. е.
украшенные резьбой из моржовой кости. И будут казаки На великих
на радостях. Примерно в этом месте песня о захвате казаками знат­
ной турчанки переходит в песню об убийстве казаками царского
посла. Данный текст представляет, по-видимому, контаминацию этих
двух песен; вторая известна и по другим вариантам. Персидской
посол — здесь: русский посол в Персию. Коромышев Семен Костянтинович— персонаж ряда исторических песен XVI—XVII вв. О воз­
можных исторических прототипах этого образа см. стр. 328 и 346.
Ведал ли, не ведал о том персидской посол и т. д. По-видимому,
составитель Сборника Кирши Данилова, желая придать повество­
ванию большую историческую содержательность и фактическую об­
стоятельность, вставил в песню два прозаических отрывка. Выде­
ление прозы в пределах песенного текста сделано нами, конечно,
несколько условно. Солдаты, матрозы, капрал, гвардия — все эти
термины могли войти в песню не раньше Петровского времени.
Корысть — здесь: добыча, пожива. Драка некорыстная — здесь, ве­
роятно, плохая. Животы — здесь: богатство, достояние.
2. «Как собирались казаки на крут бережок...».
Впервые—Гильфердинг, 1-е изд., № 202; зап. от И. Г. Захарова
в дер. Кугановолок на Водлозере Олонецкой губ. в 1871 г. Печ. по
4-му изд., т. 3, № 202. А есаул был. .. со Двины — местная, северная
деталь. Семен Костянтинович Корамышевич — см. стр. 328 и 346.
Сверсталася — поравнялась. Лодочка-коломенка — см. стр. 334. Как
куды же мы, братцы, воровать теперь пойдем? Это место связывает
данную песню с песней «Ермак в казачьем кругу» (см. выше).

Ермак и турки. Впервые — «Дон», 1887, № 3, стр. 33. На
усть Дону тихого Построилась башенка и т. д. О деятельности Ер­
мака на Дону и о его столкновениях с турками из исторических
документов ничего не известно. Если располагать песни из цикла
о Ермаке в порядке хронологии изображаемых событий, данная
песня должна быть отнесена к числу первых, так как в ней изо­
бражается, очевидно, жизнь казаков до их конфликта с царской
властью. Возникла же эта песня скорее всего позже других, когда
основной состав цикла уже сложился. Бабаечки — весла.
Ермак в турецком плену. Впервые — Кирша Данилов,
1818, № 38. Печ. по изд. 1958 г., стр. 211. Земляные раскаты — на­
сыпь, площадка в крепости для установки пушек. Засажон сидит...
Ермак Тимофеевич. Исторические свидетельства о пребывании Ер­
мака в плену в Азове отсутствуют. Известны также безымянные
версии песни. Сюжет приурочивался и к другим лицам. Лучилося —
случилось. Царь турецкий Салтан Салтанович. Имя царя — эпиче­
ское, оно встречается и в других текстах Сборника. Улановья —
татарские (турецкие) чиновники. Тожно — вслед за тем.

336

К стр. 142
ПЕСНИ XVII ВЕКА

Гришка Отрепьев. Впервые — Кирша Данилов, 1804,
№ 26. Печ. по изд. 1958 г., стр. 79. Прелестник. — обманщик, соблаз­
нитель. Злого расстригу Гришку Отрепьева и т. д. Современные
историки согласны в том, что самозванец, выдававший себя за царе^
вича Дмитрия, якобы спасшегося от покушения на него в Угличе,
был расстригой Гришкой Отрепьевым, из детей боярских. Лжедми­
трий вступил в Москву 20 июня 1605 г. Брал он, расстрига и т. д.
Лжедмитрий женился на дочери сандомирского воеводы Юрия Мни­
шека Марине. На вешней праздник Николин день. Бракосочетание
Лжедмитрия и Марины состоялось 8 мая 1606 г. А Гришка-рас­
стрига он в баню с женой. В этом эпизоде отражено в вымышлен­
ной форме характерное для Лжедмитрия и его польского окру­
жения поведение, оскорблявшее национальные чувства москвичей.
Соян хрущетой камки — сарафан из узорчатой (а может быть, шур­
шащей, хрустящей) шелковой ткани. Приспевать — приготовлять.
Л’ царице Марфе Матвеевне. Мать царевича Дмитрия, седьмая жена
Грозного, Мария Федоровна Нагая была пострижена в монахини
(при пострижении получила имя Марфы) и долгие годы томилась
в монастыре. Вынуждена была признать в Гришке Отрепьеве сво­
его сына. Потерян мой сын, царевич Димитрей Иванович, на Угличе
От тех от бояр Годуновыех. Царевич Дмитрий вместе с матерью и
родными по матери — Нагими — был выслан в 1584 г. в Углич
в связи с попыткой В. Бельского посадить его на престол. В 1591 г.
Дмитрий погиб в Угличе при загадочных обстоятельствах. В словах
Марфы Матвеевны отражена версия, согласно которой виновником
смерти царевича был Борис Годунов, расчищавший себе таким обра­
зом путь к престолу. Царица Марфа при вторичном опросе восстав­
шими признала, что сын ее погиб в Угличе. Его мощи лежат в ка­
менной Москве и т. д. «Мощи» царевича Дмитрия были перенесены
из Углича в Москву при царе Шуйском. Тут стрельцы догадалися
и т. д. Указание на главную роль стрельцов в низложении Лжедми­
трия — специфическая черта данного текста. В других вариантах
говорится об участии «господ», «бояр», «думных дьяков». Один из
характерных вариантов окончания:
Господа те бояра от обидни идут,
А вор Гришка рострижка
Из мыльни идет.
«Я процарьствую три часа,
Так процарьствую три дня,
Так процарьствую тридцать лет».
Господа же бояра догадалисе,
Брали его на копьица на вострые.
(Соколовы, стр. 312)

Бросался он со тех чердаков на копья вострыя и т. д. Лжедмитрий,
спасаясь от восставших, упал из окна с пятнадцатисаженной вы­
соты на Житном дворе, был подхвачен толпой и вскоре убит. Ва­
риант окончания:

337

К стр. 142—144

Стоит Гришка расстрижка Отрепьев сын
Против зеркала хрустального,
Держит книгу в руках волшебную,
Волхвуе Гришка расстрижка Отрепьев сын:
«Я стоял же, Гришка, нунь три годы,
Простою я тридцать лет».
Зглянул в окошко косевчато —
Обступила сила кругом вокруг,
Всё сила с копьями.
Гришка расстрижка Отрепьев сын
Думает умом своим царскиим:
«Поделаю крыльица дьявольски,
Улечу нунь я дьяволом».
Не поспел Гришка сделать крыльицов,
Там скололи Гришку расстрижку Отрепьева.
Только тут Гришка царем бывал,
Только тут Гришка ведь'царствовал.
(Гильфердинг, 4-е изд., т. 1, № 14)

Плач Ксении Годуновой
1. «Сплачется мала птичка...». Впервые—«Известия
Академии наук», 1852, Прибавления, стр. 8; из песен, записанных
для Ричарда Джемса в 1619—1620 гг. Печ. по изд. «Памятники
старинного русского языка и словесности», вып. 2. СПб., 1907, стр. 5.
Сплачется на Москве царевна — царевна Ксения, дочь Бориса Го­
дунова. Хочет постритчи, чернеческой чин наложити. Накануне
вступления Лжедмитрия в Москву здесь вспыхнуло восстание про­
тив правительства Годунова. Расправе подверглись дети Годунова,
Ксению насильно постригли в монахини. Ино — но, то. Употреб­
ляется также как вставная незначащая частица. Переходы — здесь:
коридоры, долгие сени, связывающие покои дома.
2. «А сплачется на Москве царевна...». Впер­
вые— «Известия Академии наук», 1852, Прибавления, стр. 8; из
песен, записанных для Ричарда Джемса в 1619—1620 гг. Печ. по
изд. «Памятники старинного русского языка и словесности», вып. 2,
СПб., 1907, стр. 10. А светы браный убрусы! Береза ли вами крутити? Убрус — фата. В плаче Ксении есть мотивы свадебных песен
и гаданий. Обвиться девичьей «красоте» (убор невесты) вокруг бе­
резки означало предсказать благополучное замужество. А светы
золоты ширинки! Лесы ли вами дарити? По-видимому, имеется
в виду свадебный обычай, при котором невеста раздает в дар ши­
ринки своей работы. Ширинки — здесь, скорее всего, полотенца, вы­
шитые, из дорогой материи. А светы яхонты сережки! На сучье ли
вас задевати. В свадебной песенной символике невеста нанизывает
жемчуг на кусты. «На сучье» означает, вероятно, невозможность
замужества. Устюжна Железная — Устюжна Железопольская, город
на север от Москвы, неоднократно упоминается в исторических
источниках в связи с событиями Крестьянской войны и польской
интервенции.
338

К стр. 145
М и х а й л а Скопин
1. «Как бы во сто двадцать седьмом году...».
Впервые — Кирша Данилов, 1818, № 27. Печ. по изд. 1958 г., стр. 189.
Во сто двадцать седьмом году, В седьмом году восьмой ты­
сячи— т. е., по старому летоисчислению, в 7127 г. (1619). Дата на­
звана. неточно: события, описываемые в песне, начались в 1609 г.
Литва облегла со все четыре стороны. «Литва» в данном случае —
наименование польских интервентов. Сорочина, черкасы, калмыки
с татарами, со башкирцами, чукши с олюторами. Наименования эти
частью принадлежат эпической традиции, частью вошли сюда из
поздних исторических песен; есть в них также отголоски сибирских
впечатлений. Сходный перечень есть в былине «Добрыня чудь по­
корил. . .» из Сборника Кирши Данилова. Скопин князь Михайла
Васильевич — князь Михайла Васильевич Скопин-Шуйский, род­
ственник царя Василия Шуйского, выдвинулся во время борьбы за
освобождение Москвы от осады польских интервентов в 1609—
1610 гг. Успех в этой борьбе, достигнутый русскими войсками без
сколько-нибудь значительного участия царя, стал связываться с име­
нем Скопина, который благодаря этому приобрел большую популяр­
ность. Возник даже план провести на престол Скопина вместо царя
Василия. Реакционные круги боярства, по-видимому, решили из­
бавиться от Скопина. В конце апреля 1610 г. Скопин неожиданно
заболел и умер, согласно народной молве — от отравления. Не­
посредственным виновником его смерти называли брата царя —
Дмитрия Шуйского. Он поход чинил ко Иову-городу; Писал. .. во
Свицкую землю, Саксонскую. Скопин был послан в Новгород для
ведения переговоров со шведами об оказании ими военной помощи
против интервентов. Съезжей двор — т. е. заезжий, постоялый двор.
Свицкий король Карлус — Карл IX. Я закладоваю три города рус­
ские. Правительство Василия Шуйского вынуждено было уступить
Швеции, за оказанную ею помощь, город Корелу с уездом и отка­
заться от каких-либо притязаний на Ливонию. Своего любимого
шурина, А того Митрофана Фунтосова. Такого имени исторические
источники не знают. Скопина сопровождал в Новгород, а затем вел
переговоры в Выборге его шурин Семен Васильевич Головин.
В имени Фунтосова преломились, может быть, воспоминания
о Якове Понтусе Делагарди, командовавшем шведским войском во
время событий 1609—1610 гг. Как и будет почтарь в Полувецкой
орде. Чужая земля получает здесь обычное для былин эпическое
наименование. Скочил почтарь со добра коня. В данном случае
очевидна эпическая инерция повествования. Отправляет силы со
трех земель. В составе шведского войска были наемные солдаты
ряда европейских стран. А не много, не мало — сорок тысячей —
обычное былинное преувеличение. Шведский отряд насчитывал
около пятнадцати тысяч солдат. Из Иова-города в каменну
Москву... Он очистил царство Московское. По песне получается,
что Скопин действовал из Москвы против различных врагов Руси.
При этом в перечне врагов отсутствуют исторические враги — по­
ляки. Перед нами тот случай, когда исторические события в песне
полностью растворяются в эпическом повествовании. Литоргия —

339

К стр. 145—153
литургия, обедня. И велику славу до веку поют и т. д. Возможно,
что в этом месте оканчивается одна песня о Скопине — об освобо­
ждении им Москвы — и начинается другая — об отравлении Скопина.
У того ли было князя Воротынского. . . А кума была дочи Малю­
тина. Скопин был крестным отцом сына князя Ивана Михайловича
Воротынского. Крестной матерью была дочь Малюты Скуратова,
жена Дмитрия Шуйского. Скопин внезапно занемог во время кре­
стин. Современники приписали это отравлению, отраву поднесла
ему якобы жена князя Дмитрия. Еще нам, веселым молодцам, на
потешенье и т. д. Концовка песни обычно рассматривается как ско­
морошья припевка.
2. «Прикажи, сударь хозяин, Скопина просказ а т ь. ..». Впервые — «Живая старина», 1890, вып. 1, стр. 3; напеч.
Л. Майковым из рукописного сборника начала XIX в. Скопин — см.
выше. Снаряжается Скопин в каменну Москву... да и во Швед­
скую. .. да во Немецкую. Здесь традиционные эпические описания
полностью подчиняют исторический материал. Со всею поленицею.
Поленица здесь в собирательном значении — «богатырство». Со
Малютвой дочерью Курлатовой. Исторические имена искажены
(см. предыдущее примечание). Шустовой — видимо, вместо Шуй­
ской. Скопин своей матушки не слушает. Нарушение материнского
предостережения обычно для былинного героя. Далее следует опи­
сание богатырской поездки. Бахманец— испорченное «бахмат», по­
рода лошади. Не для-ради басы — не ради красы. Скумился с ку­
мой крестовою — см. предыдущее примечание. У князя у Влади­
мира и т. д. — снова дань эпической инерции. Пищики — возможно,
имеются в виду охотничьи дудочки для приманивания птиц (употр.
иронич.). Кабан — кувшин, бутыль. Представился — преставился,
умер. Фата мелкотравчатая — покрытая мелким узором.
3. «И н о что у нас в Москве у ч и н и л о с я. . .». Впер­
вые— «Известия Академии наук», 1852, Прибавления, стр. 7; из
песен, записанных для Ричарда Джемса в 1619—1620 гг. Печ. по изд.
«Памятники старинного русского языка и словесности», вып. 2.
СПб., 1907, стр. 2. Ино — см. стр. 338. Гости — торговые люди. Ва­
сильевич князь Михаил — Скопин-Шуйский (см. выше). Мстисловской-князъ — возможно, имеется в виду Федор Иванович Мстислав­
ский, после свержения Василия Шуйского стоявший во главе
боярского правительства. Воротынской — Иван Михайлович Воротын­
ский, после свержения Шуйского входивший в боярское правитель­
ство, затем — один из претендентов на престол во время выборов
царя в 1613 г. Расплачутся свецкие немцы — имеются в виду шведы,
входившие в состав войска, которым командовал Скопин. Побежали
немцы в Нбв-город. Летом 1610 г. шведские войска начали интер­
венцию и захватили почти всю Новгородскую область. Летом 1611 г.
они вошли в Новгород.
Поп Емеля. Впервые — Киреевский, вып. 7, стр. 20; зап.
в г. Симбирске. Ишел тут обозец. Из дальнейшего явствует, что
в песне изображается разбойный обоз. А в седьмых-то санях Сам

340

К стр. 153—154

поп-ат Емеля. В вариантах Емеля не находится в составе обоза,
а едет ему навстречу:
Ехала свадьба, семеры сани,
Семеры сани, по семеру в санях,
Семеро пешками, а всё с бердышками,
Семеро верхами, а всё с мешками.
Навстречу той свадьбе поп-от Емеля.
(Киреевский, вып. 7, Дополнения, стр. 119)

Один вариант имеет следующее продолжение:
Попадья Олена
На воду смотрела,
Ворам говорила:
«Не ездите, дети,
Во чужие клети,
Будет вам невзгода,
Будет непогода!»
Не слушались воры
Попадьи Олены,
Сели, засвистали,
Коней нахлыстали.
(Там же, стр. 120)

Донские казаки и Азов-город
1. «У нас, б р а т ц ы, н а Д о н у, в о Черкасском го­
роду...». Впервые — «Русская старина. Карманная книжка для
любителей отечественного на 1825 год, изд. А. Корниловичем»,
стр. 246; зап. у донских казаков. Во Черкасском городу. Черкасск —
центр Донского казачьего войска. Тума — выродок, чужак (?).
Сенька Маноцков. По мнению некоторых исследователей, песня
имеет в виду Левку Маницкого, перебежавшего в Азов к турецкому
паше накануне осады крепости при Петре Первом. Перебежчик вер­
нулся и был расстрелян (ср. Вс. Ф. Миллер. Очерки русской народ­
ной словесности, т. 3. М.—Л., 1924, стр. 324). Ярыжки — щьяницы,
мошенники, беспутные. Перекинулся собака ко Азовскому паше.
Есть другая версия песни, в которой Маноцков выступает как ла­
зутчик:

Он не столько пьет-гуляет — все меры примечает,
Как бы это нам узнать Азов-город взять.
(Пивоваров, № 30)

'Старики-то пьют-гуляют и т. д. Существует самостоятельная песня,
без упоминания Маноцкова, о том, как казаки думают об Азове.
Не поставили б они башенки на усть речки Каланчи, Не перекинули
бы цепи через славный тихий Дон. В XVII в. турки строили на реке
Каланче башни, с помощью которых они преграждали казакам вы­

341

К стр. 154—157

ход в Азовское море. Казаки не раз уничтожали эти башни. Кроме
того, турки воздвигали укрепления в устье Дона и перегораживали
реку толстыми цепями в несколько рядов. Не подвели бы они струны
ко звонким колоколам. Казаки, очевидно, опасаются, что турки соз­
дадут сигнализацию, которая не позволит им скрытно пробираться
к морю. Зипунов-то доставать — промышлять добычу, грабить.
2. «У нас было, братцы, на святой Руси...». Впер­
вые— Киреевский, вып. 8, стр. 52; зап. П. М. Языковым в с. Голо­
вино Симбирской губ. Иван Заморянин— в исторических документах
это имя не отмечено. «Заморянин» напоминает имена сказочных ге­
роев. Тележенъки карлйнские— может быть, от слова «карлинс»,
обозначающего продольный брус по судну. Палуба — возможно
в данном случае крыша, настилка над телегой для укрытия воинов.
Однако, может быть, здесь, как и в эпитете «карлинские», отражен
мотив проникновения в Азов не в телегах, а в лодках. Целовальнички — см. стр. 331. На стреножники — обычно: не стреножимши.
Сиповочка — дудка, свирель. Товары дорогильные — может быть, от
старинного слова «дороги», означающего шелковую полосатую
ткань. Вставай ты, вставай, мой живой товар. Сюжет о проникно­
вении воинов в город скрытно, обманом, известен в фольклоре мно­
гих народов в различных разработках. Вс. Ф. Миллер указывает на
сходные русские предания («Очерки русской народной словесности»,
т. 3, стр. 338—339). Несомненно, что песенный сюжет вымышлен, но
возник он на конкретной исторической почве. Скорее всего, в песне
речь идет о взятии Азова донскими казаками в 1637 г. Известны
также версии с более поздним приурочением (см. ниже). Песенный
сюжет отразился в «Сказочной» повести о взятии Азова (XVII в.).
3. «Ш ли казаки с моря Черного...». Впервые — Ки­
реевский, вып. 8, стр. 75; зап. П. М. Языковым в с. Головино Сим­
бирской губ. Не доехатчи Чагану. Чаган — приток Яика. В месте
впадения Чагана в Яик стоял в XVII в. казачий городок. По-видимому, в данном тексте преломились события жизни уральских ка­
заков. Кайсаки — старинное собирательное наименование кочевых
народов Средней Азии, с которыми приходилось сталкиваться
уральским казакам.
Во Сибирской украине, во Даурской стороне.
Впервые — Кирша Данилов, 1818, № 42. Печ. по изд. 1958 г.,
стр. 217. Украйна— окраина. Даурская сторона — Даурией называ­
лась область в бассейне Амура, от слияния Шилки и Аргуни до
устья Зеи. Острог — укрепленное поселение. Ясак — подать, кото­
рую должны были платить народы Сибири, главным образом в виде
шкурок пушных зверей. Рогатки — деревянная ограда. Чеснок —
частокол, колья вокруг земляного вала. Смолье — деготь, с при­
месью смолы, приготовлявшийся на случай обороны для ночного
освещения и для сбрасывания на осаждавших. Идет бойдоской
князец. Название «бойдоской» (в документах XVII в. — «богдойский») относилось к китайцам и к народностям и племенам, жив­
шим в Китае. Укрепление России на Амуре привело к временному
обострению отношений с Китаем, однако уже в 80-е годы XVII в.

342

К стр. 157—164
между двумя государствами установились длительные мирные от­
ношения. полонили молодцов Двадцать пять человек, и т. д. Собы­
тие, описанное в песне, находит довольно точную аналогию в исто­
рических документах. Нападение на острог произошло в марте
1655 г. Нападавшие побили .двадцать казаков, выходивших в лес,
а затем осадили острог. Казаки, располагавшие сильным огнестрель­
ным оружием, отбили осаду. Ружье долгомерное.— т. е. дально­
мерное.
Под Конотопом под городом. Впервые — Кирша
Данилов, 1818, № 29. Печ. по изд. 1958 г., стр. 197. За деревнею
Сосновкою, Под Конотопом под городом. В июне 1659 г. соединен­
ные силы крымских татар и польской шляхты под Конотопом раз­
били отряд русских войск. Калмыки со башкирцами — обычные для
текстов Сборника Кирши Данилова наименования, не соответствую­
щие истории. Словет — слывет. Полонили князя Пожарского. Князь
Семен Романович Пожарский, участвовавший в сражении под Ко­
нотопом, был действительно взят в плен. Во время допроса Пожар­
ский выбранил хана «по московскому обычаю», плюнул ему в глаза,
и хан велел тотчас же отрубить ему голову. Шишимора — плут, мо­
шенник. Послужи мне верою. .. Послужил бы тебе верою На твоей
буйной голове. Действительный исторический факт в данном случае
разработан в традиционной эпической манере: аналогичные мотивы
есть в былине об Илье Муромце и Калине, в старших исторических
песнях, в воинских повестях. Чембур — повод, за который привязы­
вают коня. Загайкали — зашумели, загикали. А из полку было госу­
дарева и т. д. Вся эта часть песни, повествующая о том, как казаки
выручают тело Пожарского, производит впечатление прозаиче­
ского дополнения. Разбивку на стихи мы считаем в этой части
условной. Увязали липовой луб накрепко. Липовый луб — внутрен­
няя часть коры, употребляемая для различных целей, в данном
случае — для переноса тела. Домовище— гроб. Его тело вместо
срасталося. Мотив чуда, вероятно, не народно-поэтического, а
житийно-легендарного происхождения.

Русское войско под С м о л е н с к о м. Впервые — «Рус­
ский фольклор. Материалы и исследования», 3. М.—Л., 1958,
стр. 359; зап. Т. А. Шубом от Ф. М. Галыжинского в с. Косухино
в Русском устье (на р. Индигирке) в 1946 г. Сар — царь. По горе,
горе Покровской, Под славной город Смолинской. Скорее всего
имеется в виду неудачная для России война за Смоленск в 1632—
1634 гг. У горы Покровской в 1633 г. шли кровопролитные сраже­
ния. Шел Илья сын Мирославской. К войне 1632—1634 гг. князь
Илья Милославский не имел отношения. Он был воеводой во время
войны 1654 г. и не пользовался любовью войска. Велел схоняя он
подрубити — может быть, здесь намек на какие-то изменнические
действия воеводы. Схоняя — очевидно, сходни.
Смоленск — «московское строеньице». Впервые —
Гильфердинг, 1-е изд., № 161; зап. от И. А. Касьянова, 40 л., из
с. Космозера (Кижи) Олонецкой губ. в 1871 г. Печ. по 4-му изд.,

343

К стр. 164—166
т. 2, № 161. Становился государь на ровно место. В вариантах—*
«на лобно место». Исследователи сходятся на том, что в данной
песне изображается Земский собор, скорее всего 1634 г. когда шла
война за Смоленск. С названием «Земский собор» песня обычно
публикуется в сборниках. Такому толкованию песни противоречит
то, что во вступительной картине нет никаких реалий, относящихся
собственно к Земскому собору. Картину эту надо признать вполне
условной. К тому же, в песне речь идет не о планах взятия Смо­
ленска, а о необходимости его защиты от врагов (см. ниже). А от­
дать ли мне-то город Смоленец? В варианте более четко:

«Что наступает король литовский,
Наступает-то на город на Смоленец.
. . .Станем ли за Смоленец постояти?»
(Рыбников, 2-е изд., т. 2, № 158)

По-видимому, в песне говорится о событиях, имевших место после
1654 г., когда Смоленск был взят русскими войсками. Во время
русско-польской войны 1658—1667 гг. Смоленск вновь подвергался
опасности; известно, что и в 70-е годы Польша рассчитывала вернуть
Смоленск. Очевидно, что песня сложилась тогда, когда Смоленск был
возвращен Россией и когда должен был получить окончательное раз­
решение вопрос о его судьбе (быть ли ему «московским» или «литов­
ским»). Тимофей сударь Иванович казанский. В вариантах называются
среди тех, кто готов отдать Смоленск, также князь астраханский,
князь бухарский, «из больших бояр боярин», «из середних бояр боя­
рин». Не московскоё строеньицо — литовско. Смоленск был захвачен
Польшей и оставался у нее по перемирию 1618 г. Илья сударь Ива­
нович Хованский. О каком Хованском идет здесь речь, неясно. Мо­
жет быть, имя это случайно. Князь Иван Андреевич Хованский был
воеводой во время войны 1658—1667 гг., потерпел ряд поражений,
впоследствии участвовал в стрелецком восстании и был казнен. Иван
сударь Иваныч Милославский. В вариантах называются среди
тех, кто готов отстаивать Смоленск, также Данила Милославский
и «из меньших бояр боярин». Возможно, здесь отразилось воспо­
минание о том, что стольники Милославские договорились о сдаче
Смоленска поляками русским в 1654 г. В эти же годы воеводой был
Илья Милославский.
«А под славным было городом под Ригою...».
Впервые— Кирша Данилов, 1818, №32. Печ. по изд. 1958 г., стр. 206.
Под Ригою, Что стоял царь-государь по три годы. Имеется в, виду
скорее всего неудачный поход под Ригу в 1656 г. Наряжатися— со­
бираться. Бывшей Алексей царь Михайлович. Эпитет «бывшей» ука­
зывает на то, чго песня (либо данный ее вариант) была сложена
уже после смерти Алексея, скорее всего при Петре Первом, и со­
держала косвенный укор настоящему. Воскикали — закричали. Напрокучила — надоела. Много холоду, голоду приняли. Войска про­
стояли под Ригой осенние месяцы, в условиях голода и бескормицы,
терпя поражения. А забудем бедность-нужу великую. Мотив обе-

344

К стр. 166—171

1цания царя улучшить положение солдат встречается и в других
солдатских песнях, иногда в явно иронической трактовке. В одной
песне, например, царь обещает солдатам, прося послужить их еще
три года:
«После трех лет я вас побалую —
По пяти рублев с полтиною,
По три аршина сукна зеленого.
Вы пошейте себе мундирушки,
А остаточки — вам на шапочки,
Обрезочки — на перчаточки,
Лоскутьица — на заплаточки».
(Великорусские народные песни,
изданные А. И. Соболевским,
т. 6. СПб., 1900, № 215)

Осада Соловецкого монастыря
1. «Н а Москве было на базаре...». Впервые — «Рус­
ские народные песни, собранные П. И. Якушкиным». — «Летописи
русской литературы и древности», кн. 1. М., 1859, стр. 127; зап. «на
чугунке» (т. е. в пути на железной дороге. — Б. П.) от орловского
мещанина в 1858 г. Выбирали Ивана Петрова Из того ли из роду
Салтыкова. Об участии кого-либо из Салтыковых в осаде мона­
стыря сведений нет. Ты ступай-ка... ко монастырю... К Соловец­
кому, Ты порушь веру старую и т. д. Песня связана с событиями
Соловецкого восстания 1668—1676 гг. Соловецкий монастырь был
расположен на островах Белого моря. Из сложного комплекса со­
циальных и религиозных аспектов восстания в песне обращено вни­
мание лишь на одну сторону — конфликт монастыря с центральной
властью на почве отношения к «старой вере» и к реформам Никона
(см. подробнее: К. В. Чистов. Некоторые моменты истории Карелии
в русских исторических песнях. — «Труды Карельского филиала
Академии наук СССР», вып. 10. Петрозаводск, 1958). Как возговорит большой боярин. В вариантах упоминается Мещеринов — вое­
вода, участвовавший в осаде.
2. «В о Москвы то было, во ц а р ст в е.. .». Впервые —
А. В. Марков. Беломорские былины. М., 1901, № 40; зап. от
А. М. Крюковой в Нижней Зимней Золотице в 1899 г. См. преды­
дущее примечание. Кенория — киновия, монастырь. Пешёрской —
очевидно, испорченное Мещеринов (см. предыдущее примечание).
Деревяга—«мужик деревенский, жил по обедам» (объяснение пе­
вицы). Порохом-то ли доволен — достаточно ли обеспечен. Дровяным-то в стену окошком — «Окошко было заложено дровами» (объ­
яснение певицы). Жисть своёй жизнью скончалсе. Вариант этой
строки у певицы: «Он своей-то жизнию скончался». Тавря — гной.
Казаки убивают Карамышева
1.