На берегу [Ксения Владимировна Журавлева] (fb2) читать постранично

Ксения Журавлева На берегу

В тот год зима была теплая и малоснежная. Не было ни молчаливых долгих снегопадов, когда снег, будто о чем-то задумавшись, все ложится и ложится неспешно и тихо на высокие белые шапки на еловых ветвях, а замерзшие птицы слетаются к кустам неопавшей калины. Не было ни искристого твердого наста, на котором так любит играть по утрам зимнее солнце, пробираясь вместе со своими зайчиками в самую глубокую, холодную синеву лесной тени, и там лежать, лежать до самого вечера, пока не придет пора налиться медовым светом, и, подмигнув, высоким соснам, скрыться за краем холма. Не было и ясных ночей, когда небо, сложенное из темных тонких льдинок, звенит сразу всеми своими звездами, и одна из них, самая яркая, непременно прячется в ветвях заиндевелого старого дуба.

Пруд всю зиму лежал покрытый лишь тонким слоем льда, на который никто не решался выйти. Сквозь лед пруд видел молочное зимнее небо – первый год, когда ему удалось увидеть небо зимой. Обычно лед был так толст и сверху так плотно укрыт снегом, что через него ничего нельзя было разглядеть, а можно было только ждать, долго ждать до самой весны.

Высокие берега пруда были темны от высохшей травы, лишь кое-где накрытой редкими яблоками снега. С одной стороны берег выступал высоким песчаным обрывом, тоже голым, неодетым. Там росли березы. Некоторые из них так близко подошли к самому краю обрыва, что уже склонились над водой, и только их могучие крепкие корни не позволяли им упасть. Зимой березы тоже дремали, и, покачивая на ветру своими тонкими веточками, сквозь сон говорили друг другу: “Необычная эта зима. И пруд может обмелеть”. И с беспокойством заглядывали сквозь тонкий лед в его большие, смотрящие в небо, глаза.

Пруд не мог им ответить, он умел говорить только рябью на поверхности воды. А сейчас он мог только смотреть, смотреть ввысь и ждать, что будет весной.

В тот год, среди худого полупрозрачного талого снега, среди жухло-серой так и пролежавшей всю зиму непокрытой травы, с торчащими тут и там сухими стебельками пижмы и некогда голубоглазого цикория, тихо кивающих друг другу в такт беспечной песне весеннего ветра, под пересвисты первых возвращающихся с юга птиц на свет появилась молодая березка.

Гибкая, неокрепшая, пробивалась она через влажную темноту пробуждающейся земли и бледно-голубую ледяную талость: «Ти-ли-ли», – пели тонкие холодные струйки. «Ти-ри-ри-ли-ли», – звонко вторили они друг другу и бежали по вытаявшим канавкам в слежавшемся снеге. Бежали туда, в сторону обрыва. «Так-так-так», – говорили они, срываясь с края. «Так-так-кап», – и, падая на песчаный откос, скатывались вниз, к уже покрытому большими круглыми полыньями пруду.

Ни одну из этих струек нельзя было остановить, у каждой из них был свой голос, своя мелодия. Вместе они то вдруг сливались в один высокий тон, то расходились в разные стороны, бежали, переплетались, перестраивались, заливались веселой трелью и снова сливались вместе. Березка слушала эту дивную музыку талой воды и не могла наслушаться.

«Куда? Куда вы бежите?», – спрашивала она.

«Ти-ли-ли. Туда, туда», – отвечали они: «Так-так-так. Так-так-так. Так надо», – и бежали к пруду.

Березка не знала, откуда они и куда держат путь. Не было видно ей пруда за краем обрыва. Но она чувствовала, что там должно быть что-то необыкновенно прекрасное, возможно, непостижимое, такое, что, неустанное стремление к нему само рождает красоту.

А пруд не обмелел. Опрокинувшаяся синева бескрайнего весеннего неба смотрела в его полноводные глаза. Глубинные внутренние силы напитали его: холодные ключи били на дне. Так что даже в самый жаркий день, вдали от берега, он прогревался только у самой поверхности.

Наступило лето. К пруду прибегали дети. Пели, играли и прыгали с разбега в воду. Березка слышала их веселые звонкие голоса и радовалась им своими первыми зелеными листочками.

Вечерами детские голоса стихали. Туман поднимался в камышовых заводях, а по берегам пруда темная трава расстилалась влажным ковром приближающейся ночи. В зарослях осоки крякали, созывая своих утят, серые утки. Над водой иногда пролетала большая северная крачка, широко расправив свои сильные крылья. И от ее громкого тоскливого крика вздрагивали даже горькие листочки серебристой полыни. Темнело. Все замирало. И только дымчато-желтая закатная полоса еще некоторое время светилась над дальним лесом, а потом совсем исчезала под сиреневым покрывалом вечернего неба.

Березы на песчаном откосе тихо шелестели своими шелковыми листочками в почти недвижимой синеве густого душистого воздуха и пели друг другу. Молодая березка тянулась к ним своими тонкими веточками и слушала их протяжные старинные песни, сложенные еще в далекие времена большими старыми березами, которые когда-то тоже росли на этом обрыве. Это было очень давно. Берег тогда был еще не так крут и березы могли подходить ближе к воде. Но каждый год весной талые струйки размывали обрыв, унося с собой бесчисленные желтые