cit anno:
"Но чтобы смертельные враги — бойцы Рабоче — Крестьянской Красной Армии и солдаты германского вермахта стали товарищами по оружию, должно случиться что — то из ряда вон выходящее"
Как в 39-м, когда они уже были товарищами по оружию?
Дочитал до строчки:"...а Пиррова победа комбату совсем не требовалась, это плохо отразится в резюме." Афтырь очередной щегол-недоносок с антисоветским говнищем в башке. ДЭбил, в СА у офицеров было личное дело, а резюме у недоносков вроде тебя.
Первый признак псевдонаучного бреда на физмат темы - отсутствие формул (или наличие тривиальных, на уровне школьной арифметики) - имеется :)
Отсутствие ссылок на чужие работы - тоже.
Да эти все формальные критерии и ни к чему, и так видно, что автор в физике остановился на уровне учебника 6-7 класса. Даже на советскую "Детскую энциклопедию" не тянет.
Чего их всех так тянет именно в физику? писали б что-то юридически-экономическое
подробнее ...
:)
Впрочем, глядя на то, что творят власть имущие, там слишком жесткая конкуренция бредологов...
От его ГГ и писанины блевать хочется. Сам ГГ себя считает себя ниже плинтуса. ГГ - инвалид со скверным характером, стонущим и обвиняющий всех по любому поводу, труслив, любит подхалимничать и бить в спину. Его подобрали, привели в стаб и практически был на содержании. При нападений тварей на стаб, стал убивать охранников и знахаря. Оправдывает свои действия запущенным видом других, при этом точно так же не следит за собой и спит на
подробнее ...
тряпках. Все кругом люди примитивные и недалёкие с быдлячами замашками по мнению автора и ГГ, хотя в зеркале можно увидеть ещё худшего типа, оправдывающего свои убийства. При этом идёт трёп, обливающих всех грязью, хотя сам ГГ по уши в говне и просто таким образом оправдывает своё ещё более гнусное поведение. ГГ уже не инвалид в тихушку тренируется и всё равно претворяет инвалидом, пресмыкается и делает подношение, что бы не выходить из стаба. Читать дальше просто противно.
земле.
Первые нелепые персонажи и образы, с ужасом обнаружившие свое рождение из-под пера, были мало понятны даже мне, их истории сетью опутывали с головы до пят. Под этой сетью я чувствовал себя, как орфическое яйцо сдавленное обручем змеи. Не больше, не меньше. Алхимия слова давалась мне с трудом.
Вдобавок ко всему я пристрастился к бенгу или бангу, как о нем еще упоминал Навои: «Ежедневно он бангом был охмурен и мечты его были, что путаный сон». Бенг в содружестве с Бахусом давал поразительный эффект. Мне казалось, что, растворяясь в переживаниях рожденных от слияния дыма Титанов и сердца Вакха, я обретаю тайну сверкающего потока свободы, и редкое сокровище для избранных становится доступным.
Вовсю пользуясь этим удовольствием, я говорил себе, что и цыгане, зачастую имеющие прямое отношение к бенгу, согласно Секретной Истории изначально были египетскими жрецами и обладали книгой Тота. И когда я принимал из рук перемазанных цыганят пакетики с бенгом, то с теплым ехидным смехом представлял, как пальцы их предков глубокомысленно листали книги мудрости, совершенствуясь в поедании истины.
Одно время я был помешан на Египте, пирамидах, жрецах и инициациях. Все, что встречалось напечатанного по этому поводу, касалось меня, как глубоко личная семейная история. Я с потрохами покупался на любые упоминания о потерянных знаниях, словно речь шла о принадлежавших мне и выкраденных кем-то рукописях, по обрывкам которых я теперь составлял вполне знакомую картину.
Когда я приехал в пансионат, голова моя была доверху забита красивыми кусками всевозможных суждений и знаний. Она гудела, как трансформаторная будка в грозу. Первым делом в ней созрело решение открыть письменную лабораторию, где под средством заклинаний, cantamen magicum, я должен был постигнуть алхимию слова и пробить местную скважину по добыче философского камня, дабы удовлетворять всех желающих в вопросе о смысле жизни.
Проводя большую часть дня на пляже и загорая на раскаленных камнях, я неустанно составлял план работы над собой и своим творчеством. Нежась на жарком солнце, я загорался новыми и новыми идеями.
Поздними вечерами и в пасмурные дни я пытался хоть что-нибудь осуществить. Из стола доставалась очередная дешевая шариковая авторучка и начиналось заклинание. Но в этих заклинаниях было столько болота, столько липких и ненужных слов, вываливающихся как грыжа, что я даже усомнился в своих способностях. Усомнился настолько, что с радостью плюнул бы на это дело. Но нет, выбор был сделан, и я держался за чернильный карандаш, как за связку ключей от свинцовых дверей «уянь». На какие только хитрости я не пускался, рождая чудеса изобретательности, лишь бы не потерять её. А в итоге, письменные занятия, а вернее, их результат, стали не просто удручать, а вызывали раздражение, переходящее испуг. Как если бы чужой грубый голос окликнул в темной подворотне, требуя жизнь за кошелек.
Отказаться от сочинительства было очень трудно. Исписанные листы лелеялись и хранились, подобно священным писаниям халдейских мудрецов. Но ощущение бессилья выразить желаемое при помощи пера не переставало щекотать нервы. Путаясь в веревках тугих несъедобных предложений, связанный ими по рукам, я готов был ругаться, злиться, ломать мебель, взрывать машины, топить корабли, вызывать землетрясения и бури, изрыгать бесконечные проклятья в адрес, возможно, и не существующего обидчика, склонившего меня к cacoethes scribendi. Да, к бумагомарательству.
К середине жаркого июля, когда вода в озере приобрела зеленоватый оттенок, пансионат наполнился любителями отдыха на лоне полудикой природы. Шум. Гомон. Ночные возлияния. Веселые оргии, нескованные городскими стенами. Волей-неволей приходилось завязывать отношения с соседями и принимать участие в их попойках, проходивших с традиционным национальным размахом и дурью. И вскоре мои письменные занятия вызывали у меня лишь насмешки.
Пьяный с раннего утра, не разбирая бумаг, я устраивал продолжение пирушки прямо на письменном столе, расплескивал вино, разбрасывая фрукты и пробки, сознательно стараясь превратить в кучу мусора результат нескольких недель.
– Ты что писатель? – без всякого любопытства спрашивали приезжие, устало вытирая жирные руки об исписанную бумагу.
Утвердительный ответ тянул за собой никому не интересные, вызывающие изжогу, расспросы, но отречься от призвания я не мог. Вечером, во хмелю, я сгребал в груду заляпанные, скомканные листы и сжигал, чтобы начать сызнова.
Весь сезон визитов, длившийся до конца августа, я провел в непрерывном празднике Бахуса. Люди вокруг день за днем ели и пили, сменяя друг друга, словно картинки комиксов. Похожие в своих страстях и наклонностях до безобразия они не утомляли лишь потому, что на фоне горных идолов были почти незаметными.
Ночью при свете луны, когда камни медленно оживали, костры и голоса становились особенно неестественными и чужими, никак не втискиваясь в окружавшее волшебство. Лишними они были не больше,
Последние комментарии
2 минут 47 секунд назад
13 часов 57 минут назад
15 часов 29 минут назад
19 часов 23 минут назад
19 часов 27 минут назад
1 день 48 минут назад